Глава 1

Ещё сверху, спускаясь с Братеевского моста среди неразличимо-грязных машин, с шипеньем расплёскивающих жидкое месиво из снега, песка и соли, Князев увидел рынок у марьинского метро. Владимир вспомнил, что Катерина просила купить где-нибудь маринованных огурцов и черемшу, что ему пришлось клятвенно пообещать сделать. «И сигареты надо прихватить», – машинально подумал он, выбираясь из плотного потока машин на поворот.

Двойной день рождения жены и сына, да еще под Новый год, прибавляли, конечно, головной боли, но и привносили в эти дни этакий душевный подъём, не давая усталому духу опуститься с горних высей до прозы бытия…

Как и во всех подобных местах, людской водоворот, гомон, толчея и сутолока вызвали у Владимира унылое раздражение. Протолкавшись с десяток метров сквозь неподатливую, словно резиновую, толпу и оглядевшись, он понял, что сориентироваться самому в этом вавилоне ему не удастся. «Поберегись!»... – донеслось вдруг сзади, вместе с нарастающим шлёпаньем колёс по грязи. – «Посторонись... в стороночку, пожалуйста!..». Князев, едва увернувшись от надвигавшейся на него груженой доверху грудой коробок, чуть было не сшиб какую-то тётку, за что был немилосердно обруган. Но несчастья его на этом не кончились. В следующее мгновение, с тележки, видимо в результате крутого маневра, который произвел рабочий, с неотвратимостью горного камнепада и с таким же грохотом сверзились все коробки. Оторопевший Князев, не успев отскочить в сторону, тут же был забрызган ядовито-вонючей, грязной жидкостью:

– Ох, ты, мать честная, хрен криворукий, что же ты, обалдуй, сделал! – едва смог выговорить пришедший в себя Владимир. Рабочий, тоже успевший выйти из ступора, в который его повергла случившаяся катастрофа с грузом, засуетившись у коробок, ответствовал Князеву в его же стиле:

– Хавало своё нужно разевать меньше! Из-за тебя всё получилось, а ему кто-то виноват, видите ли!

Выпрямившись, он вдруг внимательно оглядел Князева. Усмехнувшись, с какой-то непонятной интонацией в голосе добавил:

– Да ладно, мужик, не расстраивайся, счас будет всё путём! Пойдем ко мне в бытовку, там есть у меня щётки и вода. Только вот ящики соберу…

До нее, как, оказалось, нужно было продираться через весь рынок, попутно завезя в какой-то ларек злополучную груду коробок. В бытовке рабочий, скинув свой измазанный грязью когда-то ярко-оранжевого цвета жилет, мотнул головой в противоположный угол:

– Вон вода, щетки и поролон, им хорошо грязь оттирать. Снимай дублёнку, джинсы и вперед. Я сейчас приду. Не переживай, сюда никто не придет, а если хочешь, я тебя закрою.

Владимир согласно кивнул головой и только поинтересовался, надолго ли тот уходит. Не то, что бы он волновался по поводу своего заточения, но подумал, что нет худа без добра, а этот работяга как раз сделает то, ради чего он здесь:

– Вы знаете, у меня к вам большая просьба, пока я тут буду чиститься. Я заехал сюда кое-что подкупить. Если вас не затруднит, не могли бы вы это сделать? За мной не заржавеет.

Объяснив рабочему, что ему нужно, он остался один в запертой бытовке. Всё то время, пока возился с одеждой, не мог отделаться от странного чувства, происхождение которого он никак не мог объяснить. Когда Князев услышал звук отпираемой двери, на нём уже была надета наскоро вычищенная одежда, хотя хозяин бытовки отсутствовал недолго.

– Получай заказ, – сказал мужчина, выкладывая на стол из пакета небольшой сверток. – А вот это для нас, – добавил он, вытаскивая оттуда же бутылку водки, хлеб и ещё что-то, завернутое в бумагу. – Я тебя не очень задержал? – ухмыльнулся он, всё так же странно глядя на Князева.

– Да нет, всё в порядке. Я как раз закончил, остальное дело химчистки.

Рабочий присел на край грубо сколоченной скамьи у стола. Критически оглядев, стоящего перед ним Владимира, сказал всё с той же необъяснимой усмешкой:

– Узнаю «брата Колю». Хотя ты на «денди» сейчас не очень тянешь, но всё такой же, – огурцом! Не, тебя и вправду годы не берут. Ну, да ладно, садись за стол, сейчас по стакашке хряпнем за столь чудесное явление божьей милости остальному народу в моем лице.

Пока рабочий возился на столе с принесенной закуской и разливал водку, Князев с крайним недоумением обмозговывал сложившуюся ситуацию: «Странный мужик... с присвистом, что ли? Впрочем, этот явно тянет на алкаша, а они все такие...». И, глядя на сомнительное пойло, выставленное на столе, дипломатично ответил:

– Не могу, шеф, извини, за рулем я. Так бы за милую душу, был бы повод...

Мужчина хохотнул и покрутил головой:

– Повод, говоришь? – как-то весело и с вызовом произнёс он, – сейчас будет тебе и повод. А что, мой дорогой Володичка, неужто я и вправду так сильно изменился, что ты, мой бывший лучший дружок, не можешь меня признать?

Мятое, заросшее лицо стоявшего перед ним седоватого мужчины, наверняка зацепившего шестой десяток, нервно дрожащие, узловатые пальцы, чисто волевым усилием сжимавшие стакан в сочетании с каким-то сутулым остовом рождали образ, в общем и целом типичного представителя люмпенской знати. Сознание Князева категорически отказывалось вписывать стоявшее перед ним «нечто» в круг своих знакомых. Он пожал плечами. Сделав неопределённый жест, вежливо полюбопытствовал:

– А откуда вы меня знаете? Впрочем, не вы ли делали ремонт у меня года два назад?

Мужчина пожевал губами и, меланхолично покачав головой, хмыкнул:

– Точно, шеф, а ведь вспомнил! Это делает честь твоей памяти. А-а-пракинем по поводу!

Содержимое стакана, булькнув, исчезло в его горле, а энергичный хруст огурца подтвердил успешное окончание операции. Шумно выдохнув, рабочий отставил стакан. Заметив на лице Князева недоумённую и, вместе с тем, озабоченную мину, намеренно деловым тоном произнёс:

– Да будет так напрягаться! Мало ли фантазий бродит в голове у алкаша. Извини, если что не так...

Князев пробормотал что-то вроде «да ладно, ничего, бывает...». Как-то неловко, боком продвигаясь к двери,он уже было открыл её, как вдруг услышал:

– Эй, милый мой Маню, как поживаешь? Привет тебе от Ролана…

Он не сразу осознал эти несколько слов, настолько это показались они ему неправдоподобными. Но едва до Владимира дошел их смысл, он повернулся к сутулому, заросшему черной с проседью щетиной, человеку и, изумленно покачивая головой, выдохнул: – Не может быть, неужели это ты, Андрей?!..

Нахлынули потоком воспоминания, как будто и не было многих десятков лет, под гнётом которых исчезла, выветрилась восторженность и романтика юных душ. Это было время, когда экранные герои Алена Делона и Лино Вентуры творили кумиров, когда двое неразлучных приятелей, выходя из темноты кинозала, мужественно сдерживая слёзы, старались не заметить их в глазах своей спутницы. И прощаясь на студенческие каникулы, обнимались и говорили друг другу: «До свидания, мой милый Ролан…», «Не забывай меня, мой дорогой Маню…».

В кабинете главврача, казалось, все так и светилось от гневной ауры четырех возмущенных женщин. Среди калейдоскопа прочих эмоций, изрядная часть гневной субстанции отражалась на слегка одутловатом лице большой, грузной особы, ерзавшей за столом в кресле. Кресло, в такт амплитуды её раскачиваний, жалобно скрипело, создавая впечатление неотвратимой и близкой поломки. Андрея это обстоятельство настолько увлекло, что на несколько мгновений он позабыл о ситуации, по причине которой находился в кабинете Тамары Витальевны Трухновой. Именно она, – Тамара Витальевна Трухнова, – владелица этого роскошного кабинета по праву главврача огромной восьмиэтажной поликлиники, которой оказывала честь заведовать, сейчас терзала тщедушное офисное креслице. Представив себе на минуту конечный результат усилий Тамары Витальевны Андрей невольно пару раз хмыкнул. Это не осталось незамеченным. Одна из стоявших около стола, этакая маленькая, ладненькая бабенка, (на ней даже халат сидел как-то борзо), всплеснула такими же маленькими и ладненькими ручками. И будь тут посторонние люди, несведущие об иерихонском свойстве голоса сей бабенки, то непременно случилась бы с кем-нибудь из них неприятная неожиданность, – так она взревела. Голуби, сидевшие на подоконнике, несмотря на двойные стёкла, сорвались с места, будто над ними внезапно раздался удар грома:

– Нет, вы посмотрите на него! Тамара Витальевна, он ещё смеётся! Ему плакать надо! Он ухмыляется, вишь ты! Разломал аппарат, то так и скажи, а не строй из себя цацу обиженную! Тамара Витальевна, добрейшей души человек, простит, если отдашь, что вытащил оттуда. Уйдешь по-хорошему...

Но это, по-видимому, не входило в планы её дородной соседки. Подключив свой фальцет, на который перешла от переполнявшего её негодования, она трагическим воплем озвучила свой контраргумент, дав тем самым всем понять, каким будет конец этой драмы уходящего тысячелетия:

– Да ты что, Зина Ивановна, аппарат стоит пятнадцать тысяч, не списанный! Он его раскурочил, а я буду отвечать! Я не просила переносить его в подвал! Кто ему об этом сказал, я не знаю, но пока аппарат не восстановят, я ничего подписывать не буду! Через мой труп!

Огромная кубатура тела главмедсестры, такого же грузного и рыхлого, как и телеса её обожаемой начальницы, словно бы тут же превратилось в воображении присутствующих дам в означенный ею самой предмет. Сия картина отобразила столь значительные материальные и физические затраты по ритуальному обустройству будущего трупа, что на мгновение воцарившееся молчание доказало, какое разительное впечатление она произвела даже на закаленные в этом плане умы опытных медработников.

– Да что вы такое говорите! – Кресло резким скрипом отозвалось на протестующий жест Тамары Витальевны. – Конечно, ничего подписывать мы ему не будем, пока он не восстановит аппарат, не правда ли, Надежда Петровна? Андрей Васильевич, верните нам только детали и мы с вами расстанемся по-хорошему, вполне цивилизованно.

Слабый, как бы умиротворяющий голос Тамары Витальевны породил в воображении Андрея образ этакой сладкозвучной сирены, а чем заканчиваются встречи с такими существами, Андрей был осведомлен с глубокого детства. Потому он вздохнул и сказал:

– Нет, Тамара Витальевна, при всём моём уважении к вам, исполнить вашу просьбу я не могу. Грех брать чужое деяние на себя. Мы с вами битый час толкуем об этом, но вы никак не хотите меня услышать. У меня даже создалось впечатление, что вы хотите списать на меня кучу всякого добра, исчезнувшего из вверенного вам здания в неизвестном направлении. А так как вы прекрасно знаете, что мне эти направления тоже хорошо известны, то я представляю, сколько зайцев вы смогли бы пристрелить, поддайся я вашим уговорам. Я верно обрисовал ситуацию?

Пока Андрей произносил свою тираду, лицо его бывшей начальницы медленно претерпевало дивную метаморфозу. Каменея с каждым словом Андрея так, что когда он закончил, Тамара Витальевна вполне могла изображать собой добротную копию сфинкса где-нибудь в египетских пустынях без опаски быть обвиненной в подделке, – настолько разительным было сходство! И, тем не менее, её каменному прототипу не хватало только одного – столь одушевлённого взгляда, вкупе с побелевшими губами, чтобы вложить такую силу чувств в одно-единственное слово. По сравнению с ним, загадка того же Сфинкса была не более, чем безобидная детская считалка:

– В-в-о-о-н!!!

Влети сейчас в окно стая гарпий и обруши на него весь свой запас медных стрел, Андрей был бы менее ошарашен. Что там гарпии, фурии и прочая мифологическая нечисть по сравнению с ураганным обвалом луженых слов! Будь они хоть чуть-чуть материальнее, чем просто напор звуков, сотрясших воздух, сродни убийственному торнадо, Андрей был бы неминуемо уничтожен стихией!

– А-а-ах! Негодяй! Жулик!.. Честных людей так!

– Аферист! Неблагодарный!..

– Змей подколодный! Под суд его!..

– Милицию, милицию вызывайте, там ему...

– Тамара Витальевна, звоните начальнику!..

–Там ему пропишут, мозги-то вправят!.. – Давить таких надо!..

– СМЕРТЬ ЕМУ!

– ?!

В кабинете воцарилась могильная тишина. Эта пара слов, будто невидимым кляпом заткнувших широко раскрытые рты, сотворила с присутствующими сценку, похлеще гоголевской. Лишь через несколько мгновений столбняк, охвативший цвет местных лекарей-администраторов, был прерван тяжелым дыханием и стуком возбуждённых сердец. Тамара Витальевна, возвращая на место выпавшие было из орбит глаза, натужно выдохнула:

– Кто?.. Зачем это сказал?..

– Это сказал я, – раздался голос Андрея. – Я, исходя из логики, просто озвучил чью-то следующую реплику.

Трухнова, сохраняя на лице все ту же трагикомическую маску, с видимым трудом осмысливала услышанное. Она медленно переводила взгляд с одного лица на другое, пока не увидела нечто, что заставило её ощутить изрядный дискомфорт. Бедная Зина Ивановна, уже давно войдя в раж, о чём свидетельство-вали багровые пятна на её скулах, ухватив покрепче утюг, которым она недавно разглаживала шторы, явно собиралась применить его не по назначению. Стой Андрей где-нибудь поближе и, как знать, сбылись бы пророческие слова, ещё звеневшие в ушах разгневанных матрон.

– Зина Ивановна, Зина Ивановна! Что вы делаете? Отдайте утюг! Надежда Сидоровна, заберите у неё утюг! – Тамара Витальевна нервно зашарила рукой по столу в поисках графина с водой. Залпом осушив стакан, она, не переводя дыхания, прошипела:

– Чтобы духу твоего сейчас же здесь не было! Ты меня понял, Андрей Васильевич! Никакого имущества, никаких своих вещей ты не получишь! Жалуйся куда хочешь, кому хочешь, мерзавец, – не видать тебе их как своих ушей! Зина Ивановна, завтра же закажите машину и вывезите их на свалку! Всё, все расходитесь, идите работать! Татьяна Израилевна, останьтесь.

Секретарша Трухновой, брезгливо тряхнув коротко стрижеными обесцвеченными прядками и, ссутулившись по привычке, торопливо протиснулась к столу. Тамара Витальевна, скользнув мертвенно-ледяным взглядом по лицу стоявшего у двери Андрея, уперла его в переносицу секретарши и процедила:

– Татьяна Израилевна, скажите ему, что он свободен. Хватит отравлять здесь атмосферу. Трудовую он получит, как только выйдет приказ. Пишите...

Андрей не стал больше задерживаться. Что-либо доказывать и объяснять не имело смысла. За семь лет работы в «тесных объятиях» здешней тёплой компании он постоянно ощущал себя каким-то инородным телом, мухой, которая тщетно пытается пробиться сквозь невидимые, но прочные стеклянные перегородки. Безуспешные попытки найти хоть какое-то взаимопонимание разбивались о кондовое самодовольство власти полуграмотных людей. С Трухновой Андрею не часто приходилось иметь дело. Все его отношения с начальством замыкались на трёх, весьма примечательных фигурах. Одной из них была сестрахозяйка, производившая на первый взгляд впечатление плохо обработанной скульптуры «девушка с веслом».

С самой первой их встречи она запомнилась Андрею жадным оценивающим взглядом неудовлетворённой фемины и фразой, произносимой со значением, в которой слышалось только одно: «Докажи, что это не так». Сестра-хозяйка при каждом удобном случае не упускала возможности разговорить Андрея на сексуальную тему. И, непременно заканчивая свои экзерсисы сакраментальным: «Все мужики после сорока пяти ни на что не годны», испытующе взирала на него, пытаясь уловить хоть каплю заинтересованности её более чем прозрачным намеком.

Андрей вяло протестовал против огульного окучивания всех представителей мужского пола. Ливадия Васильевна видела безуспешность своих попыток. И все же, имея большой опыт по части отказов, не падала духом. Расцвечивая улыбкой свое рябое, лошадиного покроя лицо с такими же крупными зубами, она с завидным упрямством,в неугасимой надежде на невообразимое, чудесное стечение обстоятельств, изобретала всё новые варианты для своих рандеву с Андреем. Впрочем, её прагматичный ум понимал всю тщетность таких попыток, и потому ей чаще приходилось выступать самой в роли кузнеца своего счастья.

А уж что за умница, что за смелая и решительная женщина, эта Ливадия Васильевна, Андрей познал в полной мере одним жарким июльским днём. Смахнув крупные капли пота на последний из двадцати мешков размером с взрослого человека и весом с полсотни килограммов, которые они привезли из прачечной, Андрей в изнеможении упал на один из них. Раз в месяц Ливадия Васильевна устраивала ему эту «каторгу», но сегодня она превзошла саму себя. Он почувствовал её настроение уже с утра, когда столкнулся с ней в коридоре шестого этажа. Подойдя к нему вплотную, она сказала: «Андрей, никуда сейчас не исчезай. Через полчаса придет машина. Поедем в прачечную. С Зиной я договорилась».

Выговорив всё это на весьма ощутимом нервном тоне, Ливадия Васильевна скользнула по нему своим широким торсом, что было бы для постороннего взгляда немного странно, учитывая весьма просторные размеры коридора, в котором они находились и, не оглядываясь, направилась в свой кабинет. Всю дорогу в обоих направлениях, сидя в кабине грузовика, Андрей ощущал бесконечные попытки Ливадии Васильевны возложить свое разгорячённое тело на его истерзанный левый бок. Отодвигаться было некуда и оставалось только терпеть и удивляться, каким это образом ей удаётся, вопреки закону тяготения, переменить направление веса – килограммов под восемьдесят – своего чугунного тела с вертикального на горизонтальное.

Теперь, лёжа на этих мешках, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, Андрей мечтал только об одном – скорее очутиться в своем подвале и нырнуть под душ, который он сам себе смастерил. Но, видно, его судьба на сей раз решила основательно поиздеваться над ним, обустроившись в одной из извилин этой, одуревшей от любовного томления, бабы. Опустившись в стоящее как раз напротив Андрея кресло, Ливадия Васильевна, словно бы в изнеможении откинула голову назад, на спинку. Её руки, бессильно повисшие по обе стороны, ещё больше подчеркнули объемные формы грудей, на которых под шелковым халатом, проступали торчащими оливками положенные природой завершения этих богатств.

И это бы всё ничего, но только, к своему великому удивлению и ужасу, Андрей обнаружил, что Ливадия Васильевна поставила на этот день, как на кон, всё, что имела в наличии из арсенала женского естества. Прямо на уровне его лица, не далее, чем в полутора метрах от себя, Андрей увидел широко распахнутые ноги сестры-хозяйки, по-прежнему бессильно возлежавшей в том же положении в своём вместительном кресле. Обширная панорама того места, которое женщины тщательно скрывают в силу природной стыдливости, открылась перед ним во всех своих подробностях. Измученная и раздираемая желаниями, Ливадия Васильевна, потеряв всякий контроль над собой, как полководец, выдвинувший последний резерв на позиции, предлагала Андрею такое поле битвы, на котором не бывает ни выигравших, ни побежденных, но частенько встречаются воздержавшиеся. А поскольку нейтральный вариант исхода дела Ливадия Васильевна не могла себе даже вообразить,то потому в этой сцене имелось то, что имелось в наличии, а именно: голая Ливадия Васильевна и закаменевший от безнадёжности положения Андрей. Он всеми порами ощущал, что стоит ему себя как-то обнаружить, кашлянуть, чихнуть или просто пошевелить пальцем, то он пропал. Единственное, что он смог себе позволить так – это перевести взгляд куда-то вверх, но, как оказалось, лучше бы ему было бы не делать этого совсем. И когда его взгляд встретился с огромными, черными провалами зрачков Ливадии Васильевны, и он увидел её перекошенный от страсти рот, то все мысли разом покинули его, кроме одной: «Всё, амбец!».

Его привел в состояние действительности хриплый шепот: «Давай расслабимся, Андрей? Я тебе сейчас спиртику налью. Ты не бойся, сюда никто не войдет и искать не будет. Я сказала Зинке, что после прачечной мы уедем в магазин рабочей одежды, а оттуда прямо домой». Услышав это, Андрей чуть не впал в состояние прострации, а в голове беспощадной, жалящей осой снова заметалась мысль: «Пропал, точно пропал...». Ливадия Васильевна, соскользнув с кресла на колени, отчего по полу прокатилась весьма ощутимая дрожь, и, продвигаясь к нему, возбужденно шептала: «Сейчас, сейчас всё устроим Андрюша, как захочешь...».

Нет, все-таки изобретателен и силен духом человек в минуты роковые! Андрею, как оказалось впоследствии, помогло именно то, что для других обернулось бы несчастьем. Он не упал в обморок, и не заорал в приступе безотчётного страха. Нет! Его посетило известное всем и каждому состояние «дежа вю».Как ни странно, это вернуло ему ясность мысли. Касалась эта ясность мысли, это чувство «дежа вю», даже не его самого, а какого-то образа, в шкуре которого он сейчас оказался. И точно! Едва он об этом подумал, как ему представилась место из гоголевского «Вия». Эта подползающая на коленях женщина, – карикатурный образ ведьмы-панночки, – с трясущимися от возбуждения руками и сам он в образе Хомы Брута, спасающегося от напасти при помощи мелового круга – всё совместилось, всё сплелось в фантасмагорической картине миража и действительности. Если бы он верил в нечистую силу, то положил бы на себя крестное знамение. Но, к его великому сожалению, не верил он ни в первое, ни в возможности второго, как в действенное средство своего спасения. В нашей жизни, плоской и будничной, если и придётся случиться чуду, то где-то там, далеко за горизонтом и никогда здесь, рядом с нами, чтобы мы могли прочувствовать его, осознать и насладиться сопричастности великой тайны, увы-увы, не данной нам от рождения! Но есть всё-таки и в нашей убогой юдоли моменты, которые мы охотно приравниваем к божественной благодати, ужасаясь и умиляясь одновременно собственной богоизбранности.

Нечто подобное, похожее на чудо, случилось и на сей раз. Если бурсака Хому Брута и финдиректора Римского из славного булгаковского Варьете, да и несть числа иже с ними прочим, которых спасли от нечистой силы крики горластых петухов, то к Андрею спасение пришло в виде банальнейшего рёва спускаемой воды в унитазном бачке за стеной. Там находился туалет, который по счастливой случайности он отремонтировал накануне. «Спасён»... – молнией высветились во мраке безнадежного томления простые и вместе с тем, такие чудесные, божественные шесть букв! Андрей встрепенулся и прерывающимся, от вполне понятного волнения голосом, хрипло выдохнул: «Лида... постой, мне в туалет бы… я быстро». Отцепив жаркие, потные ладони сестры-хозяйки от своих колен, он перевалился через баррикаду мешков и в следующее мгновение, отперев дверь ключом, скрылся за ней...

На следующий день, прибыв утром в кабинет Зины Ивановны, заместителя главврача по хозчасти, его непосредственно-го начальника, он увидел там Ливадию Васильевну. Она сидела на диване, положив, нога на ногу и, поигрывая небольшим журнальчиком, разговаривала с завхозом. При виде вошедшего Андрея, она замолчала, сделала небольшую паузу и сказала:

– Ну ладно, Зин, поехала я. После обеда занесу.

Ливадия Васильевна поднялась с дивана, неторопливо обошла стол и направилась к двери. Она надвигалась на Андрея как ожившая статуя командора, с каменным, холодным лицом. За те пять шагов, которые она сделала до выхода, Андрей успел понять, во-первых, что вчерашнее утро многое изменило в раскладе отношения к нему со стороны администрации; во-вторых, что некоторые вещи нельзя игнорировать, как того хочется; в третьих, что у него отныне появился враг, – отвергнутая и, стало быть, униженная, оскорблённая женщина, а, значит, враг, которого не пожелаешь даже своему врагу. И тут же, следуя расхожему выражению «не отходя от кассы», Андрей постиг смысл томимых его неясных предчувствий, скрывавшихся за лаконичными «в четвёртых», и «в пятых».

– Андрей Васильевич, – пряча глаза, сухо обратилась к нему Зина Ивановна. – Где зимние сапоги и куртка? Лида просила принести их сегодня.

Андрей усмехнулся и спросил:

– А зачем они ей понадобились? Вроде бы не сезон.

– Ревизия у неё скоро. Она собирает всю спецодежду.

– Да? – Андрей хмыкнул. – И с чего бы это? За шесть лет никогда ничего не сдавали, а тут на тебе!

– Ну, я не знаю! – Зина Ивановна стала суетливо перебирать какие-то бумажки на столе. – Тебе-то что? Принеси их и всего-то делов.

– Да если бы так, Зина Ивановна! Вы же прекрасно знаете, что весной, когда я красил контейнеры, всю куртку залило краской, так что потом я её выбросил. Носить-то её было совершенно невозможно. И с сапогами та же история. До этого я всю зиму ходил с разорванными подметками. Вспомните, сколько я раз просил купить Лиду мне новую рабочую обувь. У неё всегда была одна отговорка – деньги потрачены на «другое». Хотя я спрашивал у нашего экономиста, почему я должен работать в мокрых сапогах, из-за того, что Лида решила сделать выбор не в мою пользу. Так Галина Михайловна прямо мне ответила, что на «другое» выданы другие деньги, а деньги на сапоги находятся у Ливадии Васильевны. Вот из этого я и сделал вывод, что деньги были потрачены действительно на «другое», сами понимаете, какое «другое»!

– Я ничего не знаю! Это ваши дела, разбирайтесь сами.

Изворотливая Зина Ивановна знала, как извлекать выгоду из ситуации, в которой оказывался любой её сослуживец. Как всегда, она начинала пристрелку издалека, безошибочно выбирая путь к достижению цели, да так ловко, что её политические ходы воспринимались не иначе, как жертвенное благодеяние.

– Не знаю, – повторила она. – Опять мне с Ливадией разбираться! Когда вы будете сами устраивать свои дела, на самом-то деле. Головой надо думать! И Лида тоже мне деятель! Устроила бардак, а я тут отдувайся за всех. Ладно, разберемся. У тебя на сегодня заявки есть? – меняя тему разговора, спросила она Андрея. Получив утвердительный ответ, Зина Ивановна на мгновение задумалась, но, тяжко вздохнув, обронила как бы ненароком:

– Ну, хорошо, заявками займешься после, как приедешь. Иди сейчас в подвал, там, у входа я положила три мешка с картошкой, ну, ещё мешок со стиральным порошком. Две раковины посмотри там у себя. Выбери голубые. К Витальке в машину погрузишь и отвезёшь ко мне домой. Он подъедет минут через двадцать, подождешь его внизу. А с твоей курткой и сапогами я разберусь. Иди.

Виталька, сынок Зины Ивановны, которого она устроила сразу же после школы к себе в поликлинику водителем, был груб, неотёсан и мужиковат, к чему весьма располагала его приземистая, с заметным брюшком, фигура. Чадолюбие, свойственное Зине Ивановне, как матери-одиночке, определило её желание всегда видеть своего сынка подле себя. Для этого она, не особо напрягаясь, вытурила, то бишь, уволила по собственному желанию предыдущего водителя. Мотивировала она своё намерение прибавлением в его семье, а стало быть, необходимостью улучшить финансовое положение, сменив нынешнее место работы на более высокооплачиваемое. Сам же Виталька, не горевший желанием, постоянно находится под бдительным оком мамаши, весьма изобретательно использовал положение своей родительницы. Бесконечно гоняя машину по халтурам, из-за чего по окончании каждого месяца она устраивала ему сцены по поводу кучи израсходованных талонов на бензин, Виталик тем самым добавлял своей матери изрядную толику лишней головной боли. Вкупе с этим, частенько приходилось ставить машину на прикол в автосервисе, ибо мастерство аса-водителя, каковым считал себя вчерашний школьник, требовало от его железного коня поистине безграничных ресурсов и такой же выносливости.

Андрей не стал ожидать появления любимого дитяти своей начальницы, а прямиком направился в мастерскую. Он по опыту знал, во что выльются эти двадцать минут в вольной трактовке Виталика и оказался прав. Через сорок пять минут загремела железная дверь входа в подвал, и Андрей услыхал его громкий, с небольшим налетом дефекта речи голос с интонацией бывалого, видавшего виды, молодца:

– Андрей Васильевич, вы здесь! Ну, чё, поехали!

– Поехали, поехали... Подгоняй машину поближе, таскать надорвёшься.

Андрей закрыл мастерскую и, подойдя к мешкам, спросил:

– Куда это столько картошки? Дома она ведь сгниет. Молодой скоро полно будет.

– А это не домой, все в деревню увезу. Поликлиника по дешевке на базе взяла. Мать себе три мешка отобрала. Чего не взять, если бесплатно. Кабанчикам, блин, классная кормежка. – Виталик выплюнул жвачку и по-деловому спросил:

– Мне тут пару кранов нужно. Мать сказала, что у вас есть.

Андрей молча взглянул на стоявшее перед ним завхозово чадо, молодое, но, видимо, очень-очень раннее и вздохнул: – Тебе, что, сейчас дать? Мне их поискать надо – время уйдет.

– Да не, потом прицеплю, в натуре. Сейчас поехали, а то мне ещё пару приколов продвинуть надо.

«М-да, парниша без комплексов», – меланхолично подумал Андрей, – «его уже ничем не проймешь, не сдвинешь. Как танк будет переть и давить, – передавит всякого, включая «корыто раздолбанное», то бишь свою мамашу». Именно так эта юная смена поколений «обрявкала» свою «старуху» в недавней ссоре, свидетелем которой в кабинете у Зины Ивановны случилось быть Андрею. Вполне возможно, что Виталик не без оснований употреблял эпитеты такой крепости и характера. После смерти мужа, последовавшей при весьма пикантных обстоятельствах, (поговаривали, что он умер прямо на теле своей обожаемой супруги в пылу любовной борьбы где-то лет за семнадцать до описываемых событий), новоиспеченная вдова, не мудрствуя лукаво, пересмотрела свои взгляды на мораль, выразив свое кредо в кратком изречении: «Лучше иметь богатого любовника, чем бедного мужа».

Кто сможет осудить бедную вдову, к тому же оставшуюся с тремя детьми на руках, автор первым бросит в того камень! Мы упоминаем эти факты не ради потехи или осуждения, в чём глубоко раскаиваемся, если они были восприняты именно в этом ключе. Здесь важна лишь истина, которая одна и распоряжается поворотами судьбы, простирающей перед нами дороги жизни. Что ж тут поделаешь, если будучи ещё молодой и привлекательной, наша Зина Ивановна пустилась во все тяжкие по дороге, испокон веков считавшейся среди честного люда, ну, будем говорить, не совсем достойной для уважающей себя женщины. В конце концов, всё её усилия были направлены для блага её чад, и не её вина в том, что злые соседские языки доносили до юных умов, ещё не умудрённых тяжким жизненным опытом, не совсем лестные слухи об их дорогой родительнице. К тому же, можно понять состояние мальчишки, в присутствии которого бессердечные взрослые парни живо обсуждали благосклонность и прелести его матери? Сколько крови было пролито из разбитых носа и губ, в попытке изменить их мнение, сколько синяков и шишек было получено им по этому поводу. Но что поделаешь! Та самая неумолимая житейская истина постепенно раскрывала перед ним суть бесконечного мельтешения разного рода мужчин в их квартире.

В прописных скрижалях жизни отмечено, что не одними благими намерениями измеряется конечный результат усилий и прав, тысячу раз прав маститый политик, сказавший: «Хотелось как лучше, а получилось как всегда». Может быть, бедная Зина Ивановна и сумела уберечь своих дочерей и сына от преступного мира, наркотиков и проституции, этих «сцилл» и «харибд» бедности, но ничто не приобретается безвозмездно. Была пища и кров у её детей, одежда модная и престижная аппаратура, и даже (что вызывало зависть у людей, по рангу и благосостоянию своему стоящих много выше) новый «Жигулёнок» (как? откуда?). Но судьба, дав всё это, взамен предложила на выбор одну из трёх рунических надписей, высеченных на камне у распутья: «Направо пойдешь, – коня потеряешь. Налево пойдешь, – жизнь потеряешь. Прямо пойдёшь, – богатство найдешь, а честь потеряешь» – бесстрастно изрекал каменный оракул и ворон, сидевший на нём, хрипло и насмешливо каркал, как бы говоря: «Выбирай, красавица...». И чтобы ни выбрала Зина Ивановна, потери были неизбежны. Да и как она могла что-то выбрать, не потеряв при этом нечто более значительное, потому как не имела она ни школьного образования, ни воспитания, необходимого для того, чтобы выжить в огромном городе. Добавьте к этому полное отсутствие каких-либо связей и знакомств, хоть какого-нибудь кисельного родственника и сразу же станет понятно, как были ничтожны её шансы в городе. Этот город, словно взбесившийся зверь, алкавший человеческих душ, восставший призрачным гигантским колоссом богу наживы Мамоне, пришедший на смену другому, не менее жестокому и равнодушному призраку коммунистического благоденствия, как беспощадный Молох перемалывал и более крепкие натуры, чем несчастная Зина Ивановна. Страшила её нищета, повергали в ужас примеры злосчастных судеб детей своих товарок, жертвенными агнцами отданные на заклание всем порокам наступившего жестокосердного мира.

Она никогда ни минуты не колебалась, выбирая свою торную дорогу. Что для неё значило что-то нечто эфемерное как честь, в сравнении с жизнью и благополучием её детей и её самой? Что ж, и в этом нельзя ни обвинить, ни упрекнуть нашу вдовушку-сироту. Кто из нас не делал в своей жизни роковых ошибок, о которых по прошествии многих лет остается лишь горько сожалеть и посыпать главу пеплом? Нет таких среди нас, нету их! Мы можем только сожа-леть и сочувствовать друг другу, но в том-то и беда, что ни вы, ни я не ощущали и сотой доли тех унижений и боли, которые пришлось пережить столь любимым отпрыскам нашей героини. Всё можно вынести в жизни и всё поправить, пока есть силы бороться, но только одно нельзя вернуть на круги своя, только одно невозможно возродить никакими попытками объяснить, доказать и усовестить – это уважение ваших детей к вам самим. Принимая как должное ваши «дары волхвов», все жертвы, вырванные тисками обстоятельств, они вырастут и спросят: «Зачем было так?», «Зачем мы страдали?» и поверьте, никакие материальные блага не восполнят и сотой доли тех нравственных мук, на которые мы, сами того не желая, обрекали своих детей.

Стоит, правда, оговориться, что всё вышесказанное касается натур тонких и глубоко чувствующих, способных проникнуть в мир высокоорганизованной душевной материи. Что же касается нашей любезной Зины Ивановны, то рассуждения в её адрес по поводу душевных мук и терзаний были бы также уместны, как огородная репа на модной шляпке утонченной красавицы. Конечно, и ей не были чужды высокие движения души, эмоциональные порывы, страсти, которые каждый раз, выскакивая перед ней, как чертик из шкатулки, порождали бурю эмоций, на что она реагировала со всей непосредственностью своей неразвитой натуры. О том, что она потеряла уважение своих детей, и что это представляет в цивилизованном обществе немалые моральные и этические ценности, Зина Ивановна даже и не догадывалась. Ей не было неприятно то, что её сын именовал разными прозвищами, половину из которых она даже и не понимала, вроде «гульфика затёртого», Напротив, ей немало льстило то обстоятельство, что её Виталик уже в таком возрасте так независим и умён, а, значит, не пропадёт, выбьется в люди. Как страшный сон она вспоминала годы своего детства, гнилую, полуобвалившуюся, насквозь продуваемую избу, в которой спившаяся мужская половина держала на положении коз женскую. Вспоминала мать, которая, улучив момент и засунув в снаряженный узел несколько жалких рублей, шепча воспалёнными от лихорадочной сухотки губами: «Беги доченька, беги отсюда», выталкивала свою дочь-подростка из избы…

Как и бывает частенько в жизни, из многих своих чад мать выбирает и приголубливает только одного, более остальных любого ей и причины такого предпочтения не объяснить никакими причинами. Остальные её кровинушки ничуть не уступают в своих сыновних либо дочерних качествах, и чаще превосходят избранника во всём, а вот, поди ж ты, – он баловень маменькин и всё тут!

В нашем же случае все более-менее объяснимо. Старшие дочки ничем не выделились из обыденного ряда событий, сопровождающих от родильного дома и по нынешние дни. Также как и всем, случившимся жить на этом свете, в урочный час появились они из материнской утробы, также они и продолжали свой путь по жизни, не принося Зине Ивановне никаких сюрпризов, а по истечении положенных природой рубежей в свою очередь сделали её бабкой.

Но Виталик был для Зины Ивановны не просто сыном. В ту роковую годину, когда страстные объятия любви были жестоко разорваны вечной и неумолимой разлучницей, забравшей её муженька, Зина Ивановна понесла. Через девять месяцев она благополучно разрешилась младенцем, – последним любовным «прости» её незабвенного Давилина, усмотрев в этом чуть ли не перст судьбы. Да и как же иначе отнестись к этой, чуть ли не мистической эстафете душ на грани жизни и смерти!? «Ох, чему-то бывать, смотри, Зинаида, неспроста такое случилось...», – испуганно вздыхали близкие подруги, посвящённые в тайну рождения сына. «Быть ему непременно великим человеком, вот увидишь...».

Редко случается так, когда какое-либо неординарное событие остается в тесном кругу посвящённых. Пересуды да слухи поползли по двору, едва только обнаружилось её интересное положение. Что было само по себе уже удивительно, так это единодушное мнение вседворового совета кумушек, что тут не обошлось без нечистого. «Дитё у отца жизнь забрало, вот и думай...».

Хм! Автору сей непритязательной истории, иногда случалось сталкиваться с непонятными ему явлениями в жизни, но, так или иначе, разрешаемые им вопросы бытия по истечении какого-нибудь времени, оказывались столь незамысловатыми, что он диву давался простой сути, в основе их лежащей. Людям бывалым, конечно же, без сомнения понятны мотивы тех тайных бесед, которым со знанием дела неторопливо предавались почтенные бабули, да и не только они, сердешные. Сидя тихими летними вечерами на скамеечках, они, поджимая губы, многозначительными взглядами провожали отягощенную непонятным бременем, страдалицу Зину Ивановну. Автору только теперь стали понятны хитросплетения мыслей народного пересуда и истинные их подоплёки и мотивы. И в самом деле, подумайте сами, посудите здраво – ну какой же уважающий себя человек сможет предположить, что его сосед, или соседка избран самим всевышним для промысла своего. Да такого быть просто не может! И тем более, его дитя! Параллели, знаете ли, озноб берёт! Нет, быть того не может, чтобы он, а не я! – мучается завистли-вой мыслишкой уважаемый сосед. И потому, грядущему в мир младенцу был уготован, по вполне понятным причинам, бесовский имидж.

Господи, творец всего сущего! Во имя каких сил, твое создание, тварь одушевлённая, будет хулить себе подобного, не страшась гнева твоего! Ведь только одна мысль о вечном должна была бы остановить даже дерзкого в своих помыслах юнца!Что тут уж говорить о дамах преклонных лет, с великим тщанием разбирающих пути твои, о, Господи! Вот оно, истинное богохульство, обрекающее подвижников сей страсти порочной, на муки вечные и жаркое пламя геенны огненной! Аминь!

Глава 2

Веря Великой книге, мы постигаем, что вначале всех дел было слово. Нам нет нужды оспаривать сейчас эту истину. Поначалу она даже не кажется нам сколько-нибудь пригодной для употребления в простых житейских ситуациях.Но, если вдуматься, осмыслить сии сакральные слова без спешки и суеты, откроется мысленному взору вся бездна их правды и пользы для нас, человеков мелких и праздных.

Начало этой заурядной, по понятиям нашего времени истории, о которой мы хотим поведать, зачалось тем, что были произнесены между двух людей некие слова. Впоследствии, истинный смысл этих слов был меркантильнейшим образом изъят из обращения и препарирован действующими лицами в зависимости от их нужд и желаний. Метаморфозы простого джентльменского соглашения (что само по себе было роковой ошибкой нашего героя, учитывая наступившие времена и нравы), протекали столь стремительно и необратимо, что понять истин-ное положение дел можно было только по прошествии некоторого количества времени, по истечении которого поправить ничего уже было нельзя. Наступил период статус кво… Однако, соорудив эту простенькую интригу, поспешим рассеять туман вышесказанного и изложим всё по порядку.

День, задернутый льдистой, колкой моросью, с самого утра не задавшийся так, как того хотелось бы Андрею, быстро и неотвратимо скатывался в стылую февральскую ночь. Приемная главврача районной поликлиники была шестым, но не последним местом, которое Андрей рассчитывал обежать сегодня. Он давно бы ушел, но какое-то предчувствие удачного исхода дела заставляло его, вскидывая глаза к висевшим на стене часам, терпеливо отмерять шаги по полутёмному коридору. Секретарша, неопределённого вида и лет дама, чрезвычайно погруженная в процесс по извлечению чего-то там из компьютера, в ответ на робкий вопрос Андрея:«А что, главврач, не скоро еще?..», канцелярской интонацией в голосе пресеклаего дальнейшие попытки: «Тамара Витальевна задерживается...».

– «Ни хрена себе – задерживается», – раздражённо выдохнул Андрей. – «Три часа нет. Порядочки, однако, у них тут ещё те!..».

Выйдя в коридор, он снял очки и помассировал глазные яблоки, уже давно дававшие о себе знать тупой пульсирующей болью. За последнее время он привык к этому набору всех банкротов-неудачников: скачущему давлению, перебоям в сердце и лишающему сил ощущению мелкого, поганенького страха, парализующему волю, – всю, без остатка. За прошедшие два месяца он не раз ловил себя на мысли, что вообще думает и действует как на автопилоте. Стремительно развалившийся кооператив, собранный в основе своей из случайных людей, развеял в прах и похоронил не только надежды и годы изнурительного труда, но и оставил в наследство кучу проблем, требовавших немедленного решения. Главной из них было спасение имущества в виде станков, оснастки и материалов, приобретённых невероятными усилиями, правдами и неправдами, изрядно сдобренными все эти годы голодным вкусом нищеты. Подходил к концу срок аренды помещения, в котором хранилось кооперативное имущество. Андрей пробовал договориться с арендодателем, но всё было напрасно, – цены за найм помещений резко подскочили и владелец, вполне понятно, не хотел терять своё. За оставшиеся оплаченные две недели ему предстояло найти не только помещение, но и перевезти туда две с лишним тонны груза. Андрей кисло усмехнулся. Дефицит налички определял всё: – грузчики, машина и всё такое требовали за перевоз отвалить изрядную кучку «деревянной щепы», чего у Андрея на данный, как, впрочем, и на любой другой, момент времени не водилось в принципе. Долги, займы и перезаймы, под залог, под честное слово и не очень уж такое честное, свели его кредиты к абсолютному нулю. Сама по себе это была не решаемая проблема, но сейчас Андрей не хотел даже думать на эту тему. Её, эту проблему, вполне вероятно, и не придется решать, если он не сможет в ближайшее время найти помещение. И потому сегодня он с упорством и терпением сторожевого пса вымерял шагами коридор перед кабинетом главврача поликлиники Трухновой Тамары Витальевны.

Размышления Андрея были прерваны шумом подъехавшего лифта. Из него не вышла, а скорее выплыла заметных габаритов женщина в распахнутой роскошной шубе. На её круглом, со сглаженными чертами лице, необычным контрастом выделялись черные подвижные глаза. Нетрудно было догадаться кто эта дама, тем более, что одна из двух её спутниц, этакая маленькая, борзенькая с востреньким личиком женщина, угодливо заглядывая ей в глаза, ласковыми интонациями выпевала знакомое Андрею имя главврача. Андрей, подождав, когда вся троица скроется за дверями кабинета, едва не проворонил шуструю секретаршу. Та, со скоростью фокусника прошуршав листками на столе, изобразила собой некое подобие миража, мгновенно покрыв расстояние от своего стула до кабинета начальницы. Всё, что услышал Андрей, прежде чем та скрылась за дверью, было сакраментальное: «Подождите, я вас вызову...».

Последующие двадцать минут за дверьми кабинета главврача раздавались звуки, являющие уху стороннего посетителя характерные черты делового пульса солидного госучереждения. Возмущенно-гневная скороговорка, отдающая фальшивым привизгом в верхний диапазон, иногда прерывалась телефонным трезвоном.Всё умолкало на мгновение, чтобы снова взорваться энергичной словесной перепалкой. «Забавная вещь – бабский коллектив…»,– усмехнулся Андрей, услыхав, как чья-то громогласная тирада прервалась хохотом, в котором явно проскальзывали подобострастные нотки. Мгновение спустя раскрасневшаяся троица, игриво перебрасываясь междометиями, неторопливо показала свои спины в распахнувшихся дверях кабинета. «Ах-ах, Тамара Витальевна… конечно-конечно… да-да… как вы правы… обязательно утром сделаю…», – эта куча словесного расшаркивания тотчас же оборвалась, едва вышедшая последней секретарша осторожно прикрыла за собой створку двери.

– А, вы ещё здесь, – сбрасывая с лица остатки радостно-влюблённой улыбки, недовольно поморщилась она. – Можете зайти, – и снова распахнув дверь, небрежно доложила: – Тамара Витальевна, к вам тут… какой-то мужчина.

Ответа Андрей не услышал, но, судя по реакции секретарши, он понял, что посетитель он нежелательный. Коротко выдохнув, Андрей, кивнув головой в ответ на пожелание секретарши сократить свой визит до минимума, прошел в дверь. «Совсем не хило», – подумал он, мельком оглядев кабинет. Действительно, интерьер кабинета был неброским, но деловая респектабельность убранства, вкупе с дорогой мебелью и аппаратурой, выдавали неординарность вкуса его владелицы.

Сама же она, демонстрируя великолепнейший образчик официально-деловой мины на лице, в ответ на приветствие Андрея, мягким и тихим голосом произнесла:

– Добрый вечер, слушаю вас.

– Я прощу прощения за беспокойство, – начал Андрей заранее приготовленную речь и не менее десятка раз произнесённую за последние пару дней, – учитывая профиль вашего учреждения, я к вам пришел с не совсем обычной просьбой...

Остаток своей речи он произнес с какой-то вымученной, деревянной улыбкой и потухшим, скрипучим голосом застарелого пропойцы. Андрей понимал, что перегорел, что не стоило столько времени пасти эту сытую, самодовольную бабу, от милости которой зависело сейчас либо окончание его мучений, либо потерю ещё одного из оставшихся драгоценных дней. Чтобы хоть как-то повлиять на ситуацию, которая, как он чувствовал, была проигрышной по всем, мало-мальски значимым впечатлениям, Андрей повторил свой последний, самый веский аргумент:

– Тамара Витальевна, я готов работать у вас бесплатно, текущий ремонт и художественное оформление поликлиники произвести за свой счет, только позвольте разместить где-нибудь в подвальном помещении свое имущество. Понимаете, ситуация у меня просто аховая и всё зависит от вашего решения...

Тамара Витальевна, женщина умная, а потому осторожная и неспешная в своих суждениях, особенно там, где дело, так или иначе, касалось выгоды, к своим сорока двум годам представляла собой вполне сложившийся тип удачливого администратора. Начинала она свою трудовую деятельность в этой же поликлинике гинекологом и вскоре к великой своей досаде обнаружила, что на одной только благодарности своих пациенток, которая не простиралась далее стеклянных, под хрусталь, вазочек вперемежку с коробками просроченных конфет, благосостояния не достичь. Глядя на своих коллег, уставших сводить концы с концами и безропотно принимавших свою незавидную участь в этом мире, всем своим существом она протестовала против уготованной ей самой подобной стезе.

Тамара Витальевна росла в семье, где бедность была нормой жизни. Имея невзрачную внешность, она рано поняла, что ей не удастся извлечь хоть какую-то выгоду там, где её более броские и яркие подруги имели успех, давая фору в сердечных делах. Малообразованные родители на фоне других являли для неё самый убедительный довод в пользу образования, которое стало для девочки-подростка синонимом успеха и благополучия в жизни. Внимательно проанализировав всевозможные толки и разговоры в пользу того или иного института, которые вели её подруги, их родители, знакомые и просто случайные тетки и дядьки случившиеся быть вокруг, в конце концов, выбор свой она остановила на медвузе. Правда, поначалу она поступала в Плехановский, но не попала.Так уж случилось, что её обошли более денежные соискательницы студенческих билетов сего вуза. Но Тамара не растерялась и не пала духом, тут же подав документы в медицинский на гинекологический факультет. По сведениям, которые определяли её приоритеты в выборе учебного заведения, этот вариант тоже предоставлял немалые выгоды с точки зрения жизненных перспектив.

Первые же годы работы после окончания института быстро развеяли её иллюзии. Придя к неутешительному выводу, что уважаемая профессия ещё не является синонимом доходной, она не стала сожалеть о потерянных годах. С присущей ей рассудительностью, Тамара стала обдумывать всевозможные пути к исправлению сложившейся ситуации. И, как это всегда бывает, «господин великий случай», который, известно, чаще благоволит настойчивым, помог ей уцепиться за ту дорожку, на которой Трухнова ясно увидела реальное осуществление своей мечты.

Профсоюзной деятельностью, единодушно поддержанная коллективом, Тамара Витальевна, со свойственной ей энергией и чувством ответственности за порученное дело, занялась активно и весьма целенаправленно. Вскоре, как и рассчитывала Тамара Витальевна, ее усилия принесли свои дивиденды, и, причём, немалые. Быстро оценив все возможности своего нового положения, умело пользуясь ими, она тут же сделалась совершенно необходимой тем немногим людям, от которых ждала известных благодарностей в ответ на свои многочисленные презенты в виде льготных путевок, премий, подарков к бесчисленным праздни-кам, юбилеям и торжествам. Всё случилось именно так, как и предполагала, теперь уже бывший экс-гинеколог, тонко уловив основной инстинкт людской натуры. Благодарности не заставили себя ждать.Уже через год с небольшим Трухнова пожинала плоды своей дальновидной политики. Высокое начальство сочло её кандидатуру, как подающего большие надежды молодого, но вполне опытного специалиста, единственно подходящей на должность главврача.

Первое время Тамара Витальевна не спешила предпринимать что-либо по осуществлению своих жизненных установок. Она, зорко и тщательно присматриваясь к людям, умело провела своеобразную чистку кадров, собрав около себя тех, кто успешно пал жертвой её искусительных сетей. И только тогда она приступила к главной цели своей жизни – строительству райских кущей, где главным кумиром стало раскидистое древо с пышной кроной из рукотворных вечнозелёных листочков…

«На ловца и зверь бежит», – оформилось расхожей пословицей мимолетное впечатление, которое сложилось при первом взгляде на стоящего перед ней уже немолодого мужчину. Для её острого, аналитического ума достаточно было и одного взгляда, чтобы мнение о её визави, нервно мнущего в руках затёртую шапку, определилось раз и навсегда: «Этот сломлен и ему уже не подняться». Вслушиваясь в его просительные интонации, Тамара Витальевна мысленно обдумывала один из вопросов, не дававших ей в последнее время покоя.

Месяц назад она была вынуждена уволить рабочего по обслуживанию здания, горького пьяницу, да к тому же весьма болтливого на предмет некой информации, о которой с ним существовала строжайшая договоренность. Не помогали предупреждения, ни увещевания его жены, работавшей здесь же в поликлинике и весьма заинтересованной в дальнейшем пребывании своего мужа на этой должности. Получая оплату за полторы ставки, её муженёк расписывался за три, которые были положены по штатному расписанию для обслуживания поликлиники. Остальная половина, как всегда, уходила «на хозяйственные нужды». По коллективу поползли слухи и когда ситуация приблизилась к взрывоопасной, Тамара Витальевна распорядилась отсечь сию скверну, уберегая свой садик от нежелательных визитёров в лице всяких там проверяющих комиссий. Благодаря её усилиям, правда, не очень значительным, все благополучно разрешилось к всеобщему удовольствию.Но на будущее Трухнова для себя решила как можно тщательнее подойти к кадровому вопросу. Этакая, казалось бы, ничтожная мелочь, а могла принести серьёзные осложнения там, где затронут финансовый вопрос. В таком деле мелочей не бывает, а посему этот аспект она решила проконтролировать лично. Месяц, минувший в просмотре кандидатур не принес желательных результатов. Не было уверенности в надежности людей, приходивших на собеседования, срабатывало никогда не подводившее чутьё.

Но на этот раз ёкнуло, встрепенулось ретивое Тамары Витальевны, давая знать своей хозяйке о возможной удаче. «Что ж, вполне возможно, вполне возможно... Судя по всему, мужик действительно попал в крепкий переплёт. С такими обстоятельствами ему трудно будет трепыхнуться, при условии, что все его россказни хотя бы наполовину правда. Проверить это нетрудно. Пусть завезёт свое имущество и всё, – птичка в клетке». Прокрутив всё это в качестве преамбулы, Трухнова встала с кресла и спросила:

– Как ваше имя, отчество? – и, услышав ответ, продолжила. – Сегодня уже поздно, Андрей Васильевич. Приходите завтра с утра, мы продолжим разговор. Я думаю, что у нас есть возможность вам помочь.

– Господи, Тамара Витальевна, большое вам спасибо. В долгу не останусь, вечный ваш должник. – Андрей с чувством ударил себя в грудь шапкой. – До свидания, Тамара Витальевна...

На следующее утро Андрей, не теряя времени, помчался к владельцу помещения, чтобы переговорить с ним по поводу перевозки своего добра. Арендодатель, человек покладистый и понимающий обстоятельства, в которых оказался Андрей, согласился дать ему свой грузовик и пару человек для погрузки. Теперь нужно было сделать главное, – не дать фортуне вильнуть своим разноцветным хвостом, большей частью в черно-белую полоску и оформить с главврачом поликлиники окончательный договор. Андрею хотелось не просто пребывать в роли хранителя своего имущества, но и извлечь кое-какую пользу. Эта сторона дела была для него не менее важна, чем пристройка своего добра, ибо проку от его вечного хранения Андрей не видел никакого. Сейчас его не очень интересовала зарплата, которая своим размером вызвала бы улыбку у любого нищего, где бы тот ни промышлял. Всю ставку на ближайший период Андрей сделал на запуск в работу своего оборудования. Он не сомневался ни на секунду в том, что сможет реализовать свои далеко идущие планы.

Проработав около десяти лет с деревообрабатывающим оборудованием, он приобрел приличный опыт в самостоятельной работе и наладке станков и инструментов. Он без труда мог изготовить любую необходимую оснастку и самое изощрённое приспособление, дававшие Андрею возможность свободно делать вещи, невозможные на любом промышленном станке. У него ни на мгновение не возникало никакого сомнения в своих силах. Идеальным был вариант с устройством куда-нибудь на работу, где он смог бы, пусть даже бесплатно, отрабатывать своим трудом за выделенные ему пару десятков квадратных метров.

Сегодня Андрей постарался быть при параде. Секретарша, не узнала его.Узрев перед собой хорошо одетого представительного мужчину нервно засуетилась, не зная, как отнестись к сей личности.

– Вы по какому поводу? Тамара Витальевна у себя, я ей сейчас доложу.

– Вчера я приходил по поводу работы, если припомните. Тамара Витальевна просила меня подойти утром для окончательного разговора.

– Ах, так это вы. Подождите, я скажу. – Секретарша сняла трубку и скучно произнесла: – Тамара Витальевна, к вам тут вчерашний мужчина по поводу работы. – Затем она угукнула в трубку, сказала пару раз «да-да»и, повесив её, кивнула Андрею. – Подождите, сейчас она освободится и примет вас.

Ждать пришлось недолго. Когда из кабинета главврача вышла высокая стройная женщина с явными признаками неудовольствия на лице, Андрей понял, что главврач, вероятно, не в духе. Внутренне собравшись, он решил идти до конца. Отступать ему было некуда. Сейчас Андрей даже жалел, что поспешил оповестить своего арендодателя о вывозе имущества. Кабы не пришлось ползти на коленях назад… Но, вопреки ожиданиям, он был принят если не весьма благожелательно, то, по крайней мере, довольно любезно. Пригласив его сесть Трухнова без вся-ких предисловий сказала:

– Андрей Васильевич, я бы хотела обговорить некоторые условия, на которых будет базироваться наше с вами сотрудничество. От того, насколько точно оно будет соблюдено, зависит ваше пребывание в этих стенах. Я люблю точность в соблюдении договорённостей между людьми и сама придерживаюсь самого пунктуального их исполнения. – Трухнова внимательно взглянула на Андрея. Тот согласно кивнул головой и, ожидая дальнейшего продолжения разговора, вопросительно посмотрел на Трухнову.

– Мне бы хотелось, чтобы наша договорённость была взаимовыгодной. Я принимаю вас на работу рабочим по обслуживанию здания. Зарплата, которую вы будете получать, будет состо-ять из нескольких частей, точнее, из двух. Одну из них вы будете получать на руки, за другую только расписываться в ведомости. Этого требуют наши обстоятельства, которые заключаются в расходах на хознужды поликлиники. Сами понимаете, что тот лимит денежных средств, отпускаемых нам на эти расходы, крайне мал. Я думаю, что вам не нужны дальнейшие пояснения моих условий.

– Конечно, Тамара Витальевна, я вполне всё понимаю. Собственно говоря, меня ваши условия ни в чем не ущемляют. Вы могли бы и не ставить меня в известность об этой стороне дела. Но, раз вы сочли нужным сказать мне об этом, то, как я понимаю, не стоит об этом нигде распространяться.

– Вот именно, вы меня правильно поняли. Если всё будет нормально, то вы и ваше имущество сможете находиться в стенах поликлиники столько, сколько вам потребуется.

– Тамара Витальевна, у меня к вам ещё одна существенная просьба. Иногда мне понадобится включать станки, чтобы сделать кое-какую работу. Вы понимаете, что на зарплату я прожить не смогу, а я снимаю квартиру и поэтому вынужден как-то прирабатывать. На станке я могу делать кое-что из деревянного погонажа, – вагонка, шилёвка, плинтуса ну и прочее.

– Да-да, понятно, – взглянув на часы, оборвала его Трухнова. – Я не вижу в этом никаких для нас неудобств, так что можете заниматься своими делами в свободное от работы время. А сейчас, извините, Андрей Васильевич, я тороплюсь. Как мне кажется, мы всё обговорили и в дальнейшем никаких недоразумений не предвидится. Разыщите Зину Ивановну, нашего завхоза, она вам скажет, у кого и где оформляться. До свидания.

– До свидания, Тамара Витальевна, можете надеется, у вас со мной хлопот не будет.

Он встал и, откланявшись, направился к двери. Трухнова кивнула ему в ответ и, подняв трубку телефона, сказала:

– Татьяна Израилевна, сейчас подойдет к тебе наш новый рабочий, оформи заявление о приёме его на работу…

Когда Андрей вышел из поликлиники, от февральской хмури не осталось и следа. Порывы ветра разогнали с просиневшего неба остатки грязно-серой пелены и ярко блестевшее солнце, казалось, ободряюще подмигивало ему. Андрей распахнул пальто и сдернул с головы шапку. Подставив лицо под изливавшие тепло солнечные лучи, подумал: «Жить можно!»…

Вот тут самая пора обратить внимание читателя на текст, который ему предложил автор. Особенно на его уточнение, значащееся как «административная поэма». Согласен, одна эта пара слов может вызвать зевоту у любого. И если к этому моменту сия история не смогла хоть сколько-нибудь заинтересовать вас, господа, особенно тех, кто в силу своей кипучей, любознательной натуры балдеет от вороха стрельбы, погонь и прочих атрибутов убойных детективов и фантастики, то самое время сказать «баста» и отбросить эту нудную книжонку куда-нибудь в угол! Но, право слово, все же! Признайтесь честно, ведь иногда вдруг охватывает нас некая душевная истома и хочется покоя, хочется застыть хоть на минуту этаким соляным столбом, забиться в дальний уголок, чтобы пребыть на краткое мгновение в состоя-нии нирваны. Уловить на себе тонкий лучик умиротворения, отдышаться от дел и забот, которые словно железными обручами стиснули всё ваше свободолюбивое существо. Рука невольно тянется к приготовленным на сей случай ярким обложкам, наивно полагая найти в них то самое отдохновение. И тут перед вашим взором назойливой мошкарой взвиваются тучи моднючих, написанных суконной прозой полицейских отчетов пополам с воспалённым бредом неугомонных стряпчих от кухни «фэнтези». С досадой вы отбрасываете от себя сии творения. Не то, не то!.. Душа просит иного, какого-нибудь простого бытописания, в незамысловатом сюжете которого вы смогли бы сопереживать герою в его исканиях простых, житейских истин. Самое время вспомнить о небрежно отброшенной в угол книжонке, в которой, может быть, автору удастся затронуть несколько струн вашей души.

Так не медлите, раскройте её и удивитесь тому, насколько в жизни все похоже на ваш собственный опыт, ну, хотя бы и не на ваш, но тех, кого вы знаете! И если наш герой покажется вам ничтожным лохом, радуйтесь, ибо миновала вас чаша, уготованная ему.

И еще небольшое отступление, которое, как кажется автору, совершенно необходимо. Сюжет нашей истории может показаться читателю на первый взгляд несколько отступающим от литературных канонов. Случилось это по многим, не зависящим от автора причинам, о которых мы упомянем позже. В качестве пояснения можно указать на то обстоятельство, что он, то есть сюжет, складывался совершенно стихийно, по мере поступления рабочего материала. Вначале автор имел намерение собрать весь материал в стройную историю, но впоследствии, перечитывая отпечатанное, было решено оставить всё как есть. Ему показалось, что такая манера изложения больше соответствует тем событиям, о которых автор пытался рассказать беспристрастно и правдиво. Кроме того, обязательно нужно упомянуть ещё одно немаловажное обстоятельство, которое, может быть, и определило в главной мере стиль нашего повествования – это полная секретность описываемой истории от её рассказчика. Оставаясь в неведении относительно намерений своего собеседника, рассказ-чик (то бишь, Андрей), раскрывал факты в произвольном порядке и, поверьте, изменить сложившийся стиль общения было совершенно невозможно. В противном случае, наш рассказчик не произнес бы и слова на эту тему. Он словно бы остерегался чего-то, или, как показалось автору, испытывал скорее неловкость, видимо оттого, что оказался героем этих, не лестных для его гордости, событий...

Вот и сейчас, возвратясь от дарового кладезя информации Владимир (считайте этого персонажа внедренной ипостасью самого автора), поспешил за стол. Сегодня ему удалось разговорить Андрея больше, чем обычно. Стараясь не забыть интересные подробности, Владимир застрочил на машинке с истовостью монаха, в экстазе отбивающего поклоны. Не будем же и мы отвлекать нашего бытописца от праведных трудов. Но, перед тем как уйти, заглянем потихоньку через его плечо и полюбопытствуем, что же за история стряпается на сей раз…

Спустя несколько месяцев после знаменательного события в жизни поликлиники, когда все страсти, связанные с переездом и обустройством на новом месте вошли в спокойные берега рабочих будней, Андрей наконец-то смог приступить к главной цели своего пребывания в сем достойном месте. Изнемогая от пристального внимания неугомонной Зины Ивановны, он едва выкраивал время на разборку своего имущества. Часто задерживаясь в своем подвале Андрей невольно становился свидетелем бурной деятельности своей начальницы, что не могло не вызывать некоторого раздражения у Зины Ивановны. Заметив такие настроения с её стороны, Андрей в дальнейшем старался не показываться ей на глаза. Чуть заслышав скрежетание ключа во входной двери, он стремглав бросался к выключателю и, вырубив свет, замирал в своей каморке, словно набедокурившая мышь. Благодаря таким предосторожностям он частенько становился свидетелем любопытнейших сцен и разговоров, которые вели между собой Зина Ивановна и её многочисленные посетители. Многих он не знал, но те некоторые из обитателей шестого этажа, которых он видел там, нимало не церемонясь, с бурного одобрения достопочтенного завхоза, умыкали из её кладовок немереное количество ценных для личного хозяйства предметов утвари, сантехнического оборудования, мешков со стиральным порошком, ящиков мыла и шампуней. Богата и щедра была Зина Ивановна в своем стремлении порадеть родному человечку.

Впрочем, грех жаловаться, но и Андрею иногда перепадало от сих щедрот. Иногда, после разгрузки очередной партии закупленного на хознужды товара, Зина Ивановна, остановив его на пороге кладовой, царственным жестом протягивала Андрею пару кусков хозяйственного мыла. И уж совсем не в силах сдержать проявления своей высокой милости, в припадке душевного порыва одаривала коробкой «Мифа».

«Эка невидаль, нашел, чем удивить! Да это всем известно, что завхоз по своей должности может заниматься левыми делишками…», – так, или, вероятно, так воскликнет многомудрый читатель и тысячу раз будет прав. Автор не может спорить со столь очевидной истиной, но уж больно лихо заправляла этими левыми делишками энергичная Зина Ивановна. Её кладовые больше напоминали Андрею перевалочную базу где-нибудь на бойком перекрёстке междугородних трасс.

Конечно, результаты такой кипучей деятельности не могли не сказаться на каком либо участке обширного хозяйства нашего уважаемого завхоза. Бесконечные просьбы и жалобы на отсутствие мыла, тряпок, щеток, швабр и прочей мелочи, она пресекала самым безжалостным образом. Должным образом отчитав ничтожных просителей,этих бездельников и растерях, не умеющих сохранять и экономить выданное им государственное имущество, онаотсылала их вниз, в подвал, к такому же нерадивому разгильдяю рабочему, который по лености своей не поддерживает инструментарий в надлежащем виде.

Никаких возражений по поводу невозможности ремонта по причине износа или поломки она не принимала, говоря, что срок эксплуатации ещё не вышел.А посему работнику, не сумевшему сэкономить, сохранить, подержать и так далее, Зина Ивановна советовала приобретать всё необходимое для работы за свой счёт. И пока Андрей, чертыхаясь, прилаживал полусгнившие ручки швабр к основаниям, бедные женщины, изливая свою скорбь и негодование изрядно, отводили душу, чем невольно обогащали его обильной информацией о частной жизни их обидчицы.

Особенно тёплые отношения у Зины Ивановны были с главной медсестрой, дородной, крупной женщиной. Как и все больших габаритов люди, Надежда Сидоровна представляла собой добродушную, немного неповоротливую особь. Редко можно было увидеть на её лице тень неудовольствия, но горе тем, кто этого добился. Добродушное выражение сменялось по мере накопления гневных эмоций на непроницаемую маску, больше похожую на какой-нибудь дурно намалёванный портрет на заборе. Это действительно были два разных лица. Если первое из них являло собой воплощенную благожелательность и доброту, то второй лик мог походить на что угодно, но только не на человеческое лицо. И в такие минуты Надежда Сидоровна, теряя самообладание, могла высказаться в адрес предмета своего неудовольствия весьма резко и недвусмысленно. Но хуже всего было то, что в такие моменты она,по-видимому, теряла не только самообладание, но и способность к рассудочному осмыслению ситуации. В такое время ей можно было приводить любые, самые убедительные доводы и аргументы, но всё было тщетно. Её мыслительный аппарат заклинивало наглухо.

Андрей не раз был свидетелем таких сцен, но сам счастливо избегал подобных ситуаций. Это было тем более трудно, что по сути дела, все, кто имел кабинет на шестом этаже, были его начальниками и порой, получая противоречащие друг другу приказания, он невольно становился жертвой какой–либо из недовольных сторон.

С Надеждой Сидоровной ему приходилось встречаться довольно часто. Многие их контакты касались работы, но сюда частенько вклинивались и просьбы личного характера. Бурная деятельность главмедсестры вне стен поликлиники, в общем и целом, как и следовало домовитой хозяйке, полностью ограничивалась домашними заботами. Андрей, не смея отказать своему боссу, совершал частые выезды к ней на дом, занимаясь там тем, чем следовало бы заниматься её мужу, а именно; навешивать карнизы, исправлять перекосившиеся дверные коробки и оконные рамы, подключать осветительные приборы и наклеивать обои. Этим услуги, предоставляемые даровым рабочим, не ограничивались. Надежда Сидоровна, как подобает рачительной хозяйке, заботясь об отдыхе своей семьи, развивала бурную деятельность по строительству дачи, что для Андрея выражалось в погрузке и разгрузке строительных материалов. Здесь он мог лицезреть главу достопочтенной семьи. Достопочтенный глава семейства сопровождал каждый раз на внедорожнике последней модели очередной грузовик с партией стройматериалов. Едва появившись на заднем дворе поликлиники, он давал длинный, продолжительный гудок. И если на шестом этаже в тот же момент не открывалось окно, и по пояс высунувшаяся Надежда Сидоровна не отвечала ему приветственным кликом, он разражался по этому поводу пространной речью, в которой давал понять кто здесь хозяин. Самым спокойным и нейтральным эпитетом в этой речуге было выражение «где шляется этот клок ссаных волос». Остальные не поддавались никакому цивилизованному переводу. Вообще-то, муж главмедсестры был добрым малым. Ему нисколько не было жалко угостить Андрея после трёх-четырех часов погрузочно-разгрузочных работ парой стаканов водки с солёным огурцом. Видно, это была фамильная черта этой славной семьи. Надежда Сидоровна также не скупилась на благодарность за услуги Андрея. После очередного заезда она в конце работы непременно приглашала его к себе в объёмное хранилище медикаментов. С доброй улыбкой на лице благодарная Надежда Сидоровна вручала Андрею припасенный пакетик с парой пузырьков йода, несколькими штуками бинта и линиментом стрептоцида, чтобы он смог своевременно залечить свои саднившие, все в царапинах и занозах, руки.

Зина Ивановна, конечно же, никак не могла пропустить возможность что-нибудь куда-нибудь подбросить, перевезти или просто воспользоваться прочими услугами, предоставляемыми подвернувшимся под руку бесплатным транспортом. Уж какой-нибудь увесистый мешочек с картоплей, либо лучком, привезенных в своё время для известных обедов, сам бог велел заныкать. А чтобы всё было «тип-топ», в смысле лишних разговоров, Зина Ивановна скромно отмеряла столько же и своей товарке, нашедшей в себе силы не отказаться от законной платы за транспорт. Так всё и шло, мирком да ладком, пока в эту идиллию не вторглось некая посторонняя личность в образе Андрея.

Зина Ивановна, сильно досадуя на это обстоятельство, ничем существенным помешать вселению Андрея в святая святых её хозяйства не могла. Трухнова, довольная тем, что новый рабочий не претендует на помещения наверху, облегчённо вздохнула, когда Андрей сказал ей о своём желании обретаться в техподвале. Все негодующие и тревожные возражения Зины Ивановны, по поводу опасности нахождения человека в помещении, безраздельно отданном неизвестно кому, Тамара Витальевна сняла своим приказом по наложению ответственности за оное помещение на нового рабочего.

Правильно ли она поступила или нет по отношению к своим подчинённым, но с точки зрения мудрого руководителя, она знала, что делала. Столкнув лбами своего завхоза с рабочим, Трухнова доказала, что принцип «разделяй и властвуй» ею применяется диалектически и такой подход в полной мере скоро ощутил на своей шкуре бедный Андрей.

В арсенале каждого начальника, в зависимости от его положения всегда найдется подходящее средство для нужного воздействия на своего подчинённого. Зина Ивановна, ничтоже сумняшеся немедленно начала обработку Андрея своими средствами. Лишняя пара глаз, которая принадлежала Андрею, сильно сковывала её маневры по оприходованию и манипуляций с материальными ценностями, вверенными ей по занимаемой должности. Зина Ивановна не была бы завхозом изначально, если бы она не владела всеми тайнами закулисных интриг. И если проанализировать разговоры, которые, раздосадованный беспределом завхоза технический персонал доводил до Андрея, то ничего удивительного в этом не было. Из всего штата поликлиники, только двое-трое трудились в её стенах со дня основания сего медицинского учреждения. Надо всё же обладать какими-то данными, чтобы удержаться на том святом месте, какое представляла собой должность завхоза. Конечно, личные качества человека многое определяют в его соответствии занимаемой должности, но Андрею что-то не верилось, что это могли быть какие-то положительные черты характера уважаемой Зины Ива-новны. Слишком разителен был бы контраст между воображаемым положительным персонажем и тем набором действий, которыми орудовала наш высокого полета деятель-завхоз.

Как впоследствии оказалось, наиболее полюбившимся методом борьбы с внутренним врагом у Зины Ивановны было воздействие на предмет своих гонений путём шельмования.

Поначалу Андрей никак не мог разобраться, откуда на него время от времени вдруг образовывался большой зуб у кого-либо из сослуживцев. Постоянное беспокойство, вызываемое этим обстоятельством, становилось всё неприятнее, но эти разборки всё же кончались более-менее благополучно, переходя в ранг случайных недоразумений. Они со временем забывались, но некоторые из подобного ряда «казусов»запоминались надолго, и только по истечении определённого времени, выстроенные в единый ряд, создавали цельную картину, открывшую Андрею, кто есть тайный недруг его.

Как-то раз, после очередного завоза в подвал главмедсестрой своего имущества, спустя три дня, он был вызван на шестой этаж к Надежде Сидоровне. Выражение лица главмедсестры не предвещало ничего хорошего. Она, не тратя времени на пустые предисловия, начала с места в карьер.

– Андрей Васильевич, у меня в подвале лежит разобранный шкаф. От него пропала дверная створка. Вы не могли бы сказать, куда она делась?

Андрей опешил. Ничего подобного он не ожидал и потому едва смог найти, что ответить:

– Надежда Сидоровна, странный вопрос вы задаёте. Мне лично ничего не известно об этой пропаже. Меня удивляет, что вы спрашиваете меня об этом.

– Я знаю, кого спрашивать! У меня точные сведения, что это вы воспользовались дверью от шкафа. Так что верните её мне, а не то мы будем разбираться с этим у Тамары Витальевны.

– Да вы что, Надежда Сидоровна, кто вам такое мог сказать? За каким чёртом сдалась мне ваша дверца!

– А вот за таким! Вы там у себя всё мастерите из дерева. Вы её взяли! Верните её лучше по хорошему, не то вам будет хуже.

– Так, Надежда Сидоровна! Давайте сначала разберемся, что к чему. Вы не могли бы спуститься со мной в подвал и показать, от какого шкафа пропала дверь. А то слишком много вашего добра находится там, что бы можно было вот так сразу всё найти. Возможно, она лежит где-нибудь в другом месте.

– Нечего мне туда спускаться! – рявкнула взвинченная, вся в красных пятнах на лице, Надежда Сидоровна. – Я только что была там с Зиной Ивановной, и она сказала мне, что дверь взять кроме вас некому.

– Даже так, не больше и не меньше?! Тогда вам тем более надо спуститься туда со мной, так как вы обвиняете меня в краже, а иначе, если я сейчас окажусь там один, вы скажете, что я её подбросил дверь и тогда мне уж точно не отмыться.

– Я там была, сколько можно повторять, и не нашла никакой двери от шкафа.

– Надежда Сидоровна, я прошу вас все-таки спуститься туда ещё раз, иначе я это сделаю при других свидетелях, и, если дверь найдется, то вам будет действительно стыдно за этот оговор. Об этом поневоле узнают все, и тогда не мне, а вам будет нехорошо.

Главмедсестра некоторое время, перебирала лежавшие на столе бумаги. Затем, не глядя на Андрея,встала и крикнула в открытую напротив её кабинета дверь комнаты завхоза:

– Зин, я на минуту выйду, если кто будет звонить, пусть перезвонит позже.

Величественно переваливаясь, она проплыла мимо успевшего посторониться Андрея. В подвале она молча проследовала к месту, где лежал злополучный шкаф.Вытянув руку по направлению к нему, Надежда Сидоровна,выплеснув на Андрея парой коротких слов кубометры арктического холода, произнесла:

– Вот он.

Андрей также молча начал снимать верхние части объёмного шифоньера. Перетащив почти всё, он,наконец, наткнулся на искомую дверцу. Он приподнял её и поставил рядом с двумя другими. Затем обернулся к насупившейся главмедсестре и сказал как можно более спокойно:

– Вот они, всё три двери. Больше вам не нужно?

– Откуда я знаю, сколько здесь дверей! Когда его соберут, тогда будет видно, всё ли на месте!

Приведя свой убийственный аргумент, Надежда Сидоровна, более не удостаивая Андрея своим вниманием, пошла к выходу. Андрей усмехнулся и окликнул её.

– Надежда Сидоровна, мне кажется, что вы что-то забыли.

Успевшая прошествовать к двери главмедсестра, развернулась и надменно спросила:

– И что же я забыла?

– Вы забыли извиниться, что, мне кажется, совсем не помешало бы сделать.

Ответа Андрей не дождался. Только распахнутая настежь дверь красноречиво говорила о поспешном бегстве его обвинительницы.

Андрей не спеша прошёл в свою мастерскую. Весь оставшийся рабочий день он обдумывал сложившуюся ситуацию. В этот раз Андрей ещё не смог увязать причину происшедшего со следствием, но присутствие некой тайной силы, буквально дышащей ему в затылок, он ощущал почти физически. Потом, несколько позже, Андрей начал словно бы прозревать. Эта неведомая ему тайная сила постепенно начала приобретать реальные черты и оформляться в уверенность, что все его неприятности почему-то так или иначе связаны между собой одним человеком. Где бы ни случилось с ним какая-нибудь казусная ситуация, непременно третьим лицом в ней всегда присутствовала вездесущая Зина Ивановна.

Разные случались неприятности. Некоторые из них, как фиговые листочки, прикрывали огрехи самой Зины Ивановны, которая, как мы помним, была великая мастерица по части заметания следов, и потому крик «держи вора» был её излюбленным приёмом.

Странное чувство овладевало иногда Андреем. Ему казалось, что его начальница то ли боится, то ли стесняется его. Сам Андрей впоследствии охарактеризовал такие отношения «скрытым комплексом неполноценности». Зина Ивановна как будто не могла взять в толк, почему такой мужчина, имеющий два высших образования и видом смахивающий на университетского профессора, подвизается в незавидной роли разнорабочего в заштатной поликлинике. Она не понимала этого и потому инстинктивно боялась его. Этот страх заложен в недалёких амбициозных особях на генетическом уровне. Борясь за своё место под солнцем, они отторгали от себя всё, что не укладывалось в рамки их восприятия. Потому каждый человек, с которым им приходилось общаться, воспринимался как враг, покусившийся на их благополучие и счастье. Этот антагонизм проистекал не от недостатка образования, воспитания, либо каких-нибудь иных причин. Вовсе нет! Сознание того, что этот человек умнее, более приспособлен к продвижению вперёд в достижении своих целей, действовал как самый сильный раздражитель, заставляя изыскивать любые средства для борьбы с этим потенциальным врагом.

Андрей видел ежедневно вокруг себя многих представителей этого клана. Не только Зина Ивановна, но и все обитатели шестого этажа в той или иной степени принадлежали к самому грандиозному и необъятному племени серого люда. Уних нет ни национальности, ни убеждений, ни иных достоинств, отличающих их от другой породы людей, для которых интеллект есть первейшее и необходимейшее орудие труда. Но инстинкт самосохранения заставлял таких людей сбиваться в тесные, связанные генетическим отбором, кучки.

Собирая обрывки своих, несколько путаных размышлений в единую картину, Андрей осознавал всё расстояние между ним и этой серой, безликой массой, и не собирался менять сложившийся «статус кво». Для себя он принял единственную линию поведения в такой атмосфере, – возвести вокруг себя некий энергетический кокон из равнодушной осмотрительности и трезвого расчета, с тем, чтобы по эмоциональной глупой подвижке чувства не дать втянуть себя в нелепую историю.

Боже мой! Сколько таких благих намерений погибло, так и не успев реализоваться хоть на малую свою толику! Ну куда ему было тягаться с закаленными в интриганских боях чудо-богатырками! Он и рта не успевал раскрыть в своё оправдание, как его фигурально сажали на такой славный кол, что чувство казни было совершенно реальным…

– Андрей Васильевич, у меня опять на вас лежит докладная. Я хочу, чтобы вы её прочитали. – С этими словами Тамара Витальевна протянули ему листок исписанной бумаги. Андрей недоумённо пожал плечами. Взяв из рук главврача эпистолу, углубился в изучение.

Ещё не вникая в суть текста, он узнал корявый, малопонятный почерк Зины Ивановны и понял, что разговор предстоит не из лёгких. Прочитав, Андрей, внутренне содрогнувшись от чувства гадливости, протянул листок назад. Воззрившись на Трухнову, он скривившись спросил:

– Тамара Витальевна, неужели вы в это верите? Есть же пределы, которые нельзя переступать. Вместо того чтобы сказать мне об этом, Зина Ивановна накатала вам вот эту мерзость! За такое, если бы она была мужиком, я набил бы морду!

– Так, Андрей Васильевич, оставим эмоции и давайте по сути. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я уже сказал, но если хотите знать правду, то походите по подвалу и обнаружите ещё не одну такую залежь. Мне приходилось засыпать эти экскременты землёй. А в тех помещениях, где были замки, естественно, они остались с тех пор, как оттуда ушли строители.

– Вы хотите сказать, что в подвале всё загажено строителями?

– Да, я хочу сказать именно это. В своей мастерской мне пришлось выгрести несколько носилок, но запах стоит до сих пор.

Трухнова хмыкнула.Взяв трубку телефона, она сказала:

– Татьяна Израилевна, разыщите Зину Ивановну и позовите её ко мне. А, она здесь? Скажите, что бы вошла.

Зина Ивановна, несомненно, знала, что Андрей у Трухновой и как только ей было разрешено войти, Зина Ивановна сделала это с энергией и напором маленького боевого танка. С ходу стрельнув в упор глазами на Андрея, она выпалила:

– Я слушаю, Тамара Витальевна!

– Зина Ивановна, я сейчас разбираю с Андреем Васильевичем вашу докладную…

– Тамара Витальевна, а чего её разбирать…

Трухнова поморщилась и махнула рукой:

– Да погоди ты! Тут возникли некоторые вопросы, которые нужно прояснить. Ты мне скажи, проводились ли субботники по уборке подвальных помещений?

– Тамара Витальевна, да когда же успеть-то! – взревела завхозиха. – Вот-вот переехали только, делов по поликлинике невпроворот, руки не доходят.

– А с чего ты решила, что ты измазались, как тут написано, «свежим калом?».

– А как же не свежий! – вскинулась Зина Ивановна. – Я, почитай, часа два оттирала туфли от этой гадости. Да ещё сверху всё было прикрыто газетами. Я, как стала разбирать в кладовой, так сразу же и влетела.

Трухнова, выслушав её, помолчала немного, а затем спросила:

– На кладовой есть замок?

– А как же! Только под потолком над стеной есть широкая щель, – там свободно пролезть можно!

Трухнова кивнула головой.

– Значит, ты решила, что туда проник Андрей Васильевич и устроил себе нужник.

– Так а кто? Больше некому, он там один, да и всё это там свежее…

Андрей не сдержался и ехидно спросил:

– А что, часто приходилось в свежее вступать?

– Молчал бы уж, с тобой одни только хлопоты да неприятности! Уж точно это ты наделал!

– Зина Ивановна, успокойся. Я разобралась в этом. Вся гадость осталась от строителей. Собери в ближайшую субботу людей и проведи в подвале субботник. Вычистите всё, весь строительный мусор и прочее. И потом, у тебя в кладовой ничего не пропадало?

Тамара Витальевна задала этот вопрос так, как бы между прочим, вдогонку предыдущей фразе. Но он произвел на Зину Ивановну такой эффект, словно она в этот же миг собралась прыгнуть в холодную воду. Зина Ивановна вдохнула воздух и, раскрыв широко глаза, застыла как изваяние. Через мгновение она отошла от столбняка и на её лице отобразилась столь явная гримаса сожаления, что стало понятно, какую блестящую возможность она упустила.

– Нет, ничего не пропало. Там у меня только оборудование и мебель. Они под потолком не пройдут.

– Ну, хорошо. Андрей Васильевич идите. Зина Ивановна, постой… – Выдержав паузу, Тамара Витальевна спросила напрямик:

– Говоришь, что у тебя там ничего не пропадало? Ты в этом уверена?

– О чём спрашиваете!

Тамара Витальевна, задумчиво постукивая своим пухлым пальчиком по столу, воззрилась на Зину Ивановну и сказала, как бы рассуждая вслух:

– Говоришь, что в той кладовой приличная щель под потолком? Вполне возможно, что ты могла не заметить какой-нибудь пропажи из этой кладовой… Надо будет тебе ещё раз просмотреть всё внимательно. Вдруг что-то из имущества, тысяч на семь-восемь пропало, а ты вовремя не заметила. Теперь, конечно, и концов не найти. Подготовь акт о пропаже и на списание… что-нибудь из старой мебели. Хорошо бы уложиться тысяч в восемь-десять. Кто у нас там работал первые два месяца, – вентиляционщики?

– Тамара Витальевна, да кого там только не было за это время, и все больше со своим транспортом. Разве ж я могу за всеми углядеть! Один Андрей Васильевич торчит там целыми днями!

– Андрея Васильевича сейчас не трогай, – строго произнесла Трухнова, – он мне нужен для другого дела.

Но строгость Трухновой была явно напускной и фальшивой. Зина Ивановна поняла, что её начальница довольна её догадливостью. Желая укрепить её в этом, она таинственным шепотом протрубила:

– Там у меня хороший кафель лежит. Я его приберегла на всякий случай. Мало ли что.

– Пусть лежит, а мне нужен срочно акт о списании и твоя докладная о пропаже имущества. Ты меня поняла?

– Ну! Только вот каким числом оформить документы? Я недавно проводила ревизию и в бухгалтерии все акты в ажуре.

Трухнова, нервно вертя карандаш, спросила:

– Когда ты проводила ревизию?

– Да когда мы диваны новые получали с базы, тогда и проводила, – с полмесяца назад будет.

– Понятно. Зина Ивановна, ты говорила, что где-то на этажах новые диваны уже порвали или проковыряли. Надо будет сделать вот что, – переписать, где, какие повреждения, сколько диванов и кушеток порвано и срочно принести мне эти данные.

Отпустив Зину Ивановну Трухнова задумалась. Идея, возникшая у неё в ходе разговора, показалась ей столь заманчивой, что Тамара Витальевна только покачала слегка головой, как бы говоря этим: «Что ж ты, мол, голубушка! Где же ты была раньше?». Легкий прерывистый вздох и мимолетная улыбка, скользнувшая по её лицу, дали понять, что она собой осталась довольна. Трюк Тамара Витальевна задумала простой как колумбово яйцо.И вместе с тем нельзя было не восхититься изящностью решения этого, довольно мудрёного в своём роде, вопроса. Первоначальное намерение о списании якобы пропавшей мебели имело свои преимущества, но и изъянов в нём было предостаточно. Во-первых, эти действия до мельчайших подробностей становились известны ещё одному лицу, хоть и верному и многократно проверенному, не могло полностью устроить нашу великую комбинаторшу. Во-вторых, Тамаре Витальевне не хотелось никаких усложнений рабочего процесса, если особенно он был с криминальным душком. Теперь же простая перетасовка имеющегося в наличии имущества давала ей в руки искомые восемь тысяч, имея при этом и скушанную птичку, и свое прочное и очень приятное для женщины положение на одном известном предмете. Мебель, которой была уготована участь исчезнувшей таинственным образом при переезде, благополучно оставалась там, где и находилась сейчас, а пару обойщиков для перетяжки и ремонта найти не составит никакого труда. Бумагу, то бишь смету-калькуляцию и акты на произведённые работы они подпишут не глядя, лишь бы получить работу. Время сейчас такое, что не больно-то покочевряжишься. А с теми диванами, которые лежат в подсобке вполне может справиться и рабочий. Они потом пригодятся, – кому-нибудь на дачу пойдут по дешевке.

В ходе подготовительных работ по осуществлению задуманной операции Трухнова, ничтоже сумняшеся, перевалила на плечи Зины Ивановны весь основной процесс, чтобы получалось полное впечатление самоличной инициативы рьяного зама. И трудовой договор с обойщиками заключала Давилина, и рабочий производил ремонт мебели в подсобке по её распоряжению, и сметы-калькуляции на требуемый объём работ составляла она же. В свое время Тамара Витальевна позаботилась о том, чтобы в «интересах дела» некоторые документы, минуя её подпись, визировались самолично её замами, на что даже был издан соответствующий приказ. Это был очень дальновидный и блестящий ход. Имея возможность всегда проконтролировать любое дело, Трухнова в самых уязвимых моментах оставалась над схваткой между чьими-либо интересами и своими хорошо натасканными подручными, мёртвой хваткой вцеплявшихся в очередных партнёров по бизнесу.

Случалось, что её креатура допускала промахи и случившаяся проверка выявляла факты финансового либо материального нарушения. Вот тогда, держа в руках своевременно заготовленный документ, на сцену выступала главное лицо разыгрываемого спектакля.Потрясая оной индульгенцией, Тамара Витальевна заверяла аудиторских лиц в непременнейшем наказании виновных по всей строгости силами местной администрации. Заверения подкреплялись дружеским обедом и скромными сувенирами, которые, впрочем, могли быть расценены иными, как значительная материальная ценность. Вульгарное слово «взятка» было как-то не в ходу среди участвующих с обеих сторон в деле уважаемых людей и потому Тамаре Витальевне всегда удавались такие благополучные концовки. Авторитет её тем самым оставался на недосягаемой высоте и соответственно вне всяких посягательств на него с чьей бы то ни было стороны.

Глава 3

Струйки дыма, тонкой вязью поднимавшиеся от сигареты, бесследно исчезали под крышей роскошной «Ауди». Расцвеченные предзакатным солнцем, они, завораживая взгляд игрой света, представлялись Князеву многорадужными перстами изменчивой, капризной Фортуны. Как и эти завитки прихотливых узоров сигаретного дыма, казавшиеся игрой случая, столь неожиданное обретение давно потерянного друга, было для него явлением почти что мистическим.

Вся его жизнь складывалась как железнодорожное расписание с более или менее значительными вехами на пути. Случалось быть на нем и небольшим полустанкам, которые, как и в жизни всякого другого, ничего не определяли и лишь подчеркивали монотонную будничность бытия.

Князев прекрасно понимал, что его более-менее удачно сложившийся жизненный путь не является эталоном для остальных представителей рода человеческого. Скорее его жизнь представляет собой счастливое исключение в бесконечном многообразии судеб «гомо сапиенс». Но,что бывает чаще всего,собственный опыт кажется лучшим и единственным мерилом жизненных ситуаций и ценностей. А посему, исходя из этой преамбулы он невидимым, но прочным занавесом отделяет собственное сознание от других, не давая вникнуть по-иному в непредсказуемые извивы реки жизни. Многое Князеву, казалось, зависело и от самого «неудачника», как он сам для себя так определял тех, кому, что называется, «не повезло» в жизни. Таким, изливавшим ему свои скорби и недоумения, он сочувственно кивал головой, иногда озвучивая свои кивки чем-то нейтральным, вроде «да-да… конечно, я понимаю… крепись, брат… все будет хорошо». Тем не менее, Князев был твердо уверен в собственных фатальных ошибках его визави. По своей натуре он не был ни бесчувственным сухарём, ни равнодушным эгоистом, но, всё же, слушая поначалу Андрея, Князев не мог отделаться от привычного хода мыслей, примеряя к его словам всё те же удобные рамки жизненного шаблона. И только с некоторым опозданием почувствовал, что, слушая бывшего друга, он испытывает некий дискомфорт.

С самых первых минут разговора Князев был уверен, что история Андрея во всех деталях повторит бытописание типичного неудачника, спившегося на этой почве. А, в конце концов, все закончится банальнейшей просьбой дать денег до получки со всенепременнейшими уверениями в скорой их отдаче. Но всё складывалось не так. Не было просьб о деньгах, не было жалоб на судьбу и обстоятельства, не было многого из того, чего он ожидал, томясь в нетерпеливом стремлении поскорее закончить это рандеву. Ещё он не мог понять, как этот талантливый и «фартовый» человек, каким Князев знал своего друга много лет назад, стал тем, кого он видел перед собой…

– У, парень, куда-то ты далеко уплыл, сморила тебя моя болтовня? – Князев услышал голос Андрея. – Укатали сивку крутые горки.… Помнишь, как мы в общаге ночами напролёт спорили до хрипоты о вопросах бытия и, само собой, о нашей жизни? Что день грядущий ей готовит? Так вот жизнь, дорогой мой Володичка, оказалась куда как норовистой штукой! И не всякому дано удержать её в руках так, как хотелось, как задумал. Смотришь вперёд и видишь, – дорога прямая, широкая, длинная-длинная… – Андрей хмыкнул и затянулся из бутылки. – Вот и рвешься, как оглашенный, по молодости-то… без оглядки. А как же иначе – впереди ждет первый приз, не меньше, на меньшее мы были не согласны. А жизнь – она выкидывает в самый неожиданный момент свой чудный фортель и всё, – ты уже плетёшься совсем по другой дорожке, а там грязь, ухабы и всё такое прочее…

Князев не перебивал Андрея. Он чувствовал, что этот нескончаемый монолог, будто отверзшиеся хляби небесные, обрушился на него как в единственную, сохраненную с тех давних пор отдушину человеческого понимания. Он чувствовал, что если остановить Андрея сейчас, то он задохнётся, умрёт от нестерпимого желания выговориться за все те десятки лет молчания израненной души. Князев понял, что Андрей видит в нем сейчас того давнего дружка Володьку, который был больше чем брат, чем мать с отцом, что он не желает видеть ту пропасть лет, которая пролегла между ними и навсегда изменила их. Князев видел ту потаенную боль, которая, облекшись в скорбный, недоуменный вопрос «за что», медленно точила его душу все эти годы.

– Так-так, – не выдержал он надрывной последней сентенции, стряхнул пепел за окно и покачал головой. – Значит, говоришь, тебя судьба обидела? И что, все эти годы ты провел в оплакивании своей несчастной доли и погубленной жизни, ничего не пытаясь сделать? Что-то на тебя это не похоже, если ты, конечно, тот, за кого себя держал тогда. М-м, что скажешь?

Но Андрей, видимо, не торопясь отвечать, допил пиво и, скорбно качнув головой, прерывисто вздохнул:

– Болезнь убила того человека, кого, Володя, ты знал как своего друга, и оставила вот эту оболочку, которую ты видишь перед собой. Когда я осознал в полной мере, что со мной приключилось, я не смог даже покончить с собой, настолько я был опустошён и уничтожен. Впрочем, тебе простительны эти вопросы. Ты не мог знать всего. Я получал твои письма. Мне передавали, что ты звонил и приезжал, как только случалось быть в Москве. Но я не хотел никого видеть и встречаться, а уж тем более с тобой. Надеюсь, ты понимаешь, почему? Мать, братья, жена, – все говорили мне о твоих успехах, и ты сам понимаешь, почему все, что бы ты ни сказал при встрече, звучало бы для меня как соболезнование умершему… М-да, шесть операций на руках за полгода приговорили меня к пожизненной каторге, вот так! Вдобавок, обидно то, что даже для родных я оставался совершенно нормальным человеком, полным сил и здоровья... Ждал я этих слов, конечно, ждал. Боже, сколько же я выслушал их за свою жизнь! Вся эта черствятина с душонками поганых козлов, пытавших меня всю мою жизнь этими вопросами даже не давали себе труда понять, чем была для меня та катастрофа! Никто, понимаешь, никто не видел, что я инвалид, человек без рук при полной их видимости и наличии. Я не мог переступить через себя и заставить прикоснуться ими ещё до какого-нибудь дела кроме клавиш рояля. Всё представлялось мне убогим и позорным!..

Андрей замолчал. Проступившие на его лбу прожилки и капли пота сделали его лицо каким-то неприятно-грязным и измятым. Он не стал вытирать его. Повернувшись к Князеву, он с какой-то ёрнической интонацией, сдобренной мелким смешком, спросил:

– Ты-то, небось, думаешь, что вся моя последующая жизнь была сплошным запоем? Ошибаешься, брат… то-сё, всяко было. Всё было у меня в полном наборе, как и у других…, одного только не было – смысла… Конечно, я иногда взбрыкивал, пытался шебаршиться, заполнить жизнь какими-то суррогатами этого смысла, но... фиг с два... Вот после таких-то попыток я и уходил в запои.

Он замолчал, вытащил из сумки пару банок с пивом и, сухо облизнув губы, припал к одной из них:

– И-э-эх! Хорошо! Давно не пивал такого классного пивка!.. Андрей сглотнул пиво и шумно перевёл дух. – Вот недавно была одна такая попытка, – это я о смысле жизни и суррогатах. Пару лет назад меня пытался облагодетельствовать никто иной, как сам муженёк главврачихи. Соус, которым он меня обливал с головы до ног, по его представлению был для меня ничем иным, как манной небесной. Чёрт меня дёрнул сказать в своё время о своих высших образованиях! Мужику запало это в башку, и он меня буквально замотал своими предложениями перейти работать к нему. Чего он только ни сулил – кучи баксов, престиж, чистая и непыльная работа, – в общем, ты понимаешь, трудно было хотя бы не попробовать этой кашки. Сам он занимался изготовлением и продажей компакт-дисков,– классика и всякая там народная-хороводная музыка. Здесь он записывал, в Германии ему их делали и здесь же он их реализовывал через киоски, – несколько точек у него по Москве было. Но уже через месячишко с небольшим я в полной мере понял, что вольному воля, а соблазнённому – шиш! и что вкусный и бесплатный сыр бывает только сам знаешь где. Изготовив ему кучи макетов обложек, рекламных щитов, вдосталь набегавшись по всей нашей необъятной столице, утрясая, согласовывая и перевозя не хилые по весу коробочки с продукцией, я в урочный час расплаты понял, на ком воду возят...

Господин Аркадий Ермолович, или как-то так, я уже и забыл, как его зовут, вежливо и ненавязчиво попросил меня повременить с моими законными требованиями соблюдения наших договоренностей об оплате труда. Дескать, он сейчас не при деньгах и пару-другую месяцев их не предвидится. Но, как только они образуются, – так сразу рассчитается, в первую очередь со мной. Все подождут, а со мной – так сразу. Ну что было тут делать? Как ты сам догадываешься, стоило мне только рыпнуться, как я в одночасье вылетел бы со своего подвала вместе с манатками. Одно слово – муж главврачихи!

– М-да, ситуёвинка, ничего не скажешь! И что же ты, бедолага, сделал?

Андрей коротко хохотнул и с весёлой ехидцей в голосе спросил в свою очередь:

– А сам не догадываешься? Все элементарно просто! Пару раз я пришёл к моему новоявленному начальничку хорошо поддатым, а с утра вдобавок от меня разило так, что несчастный не смог даже сидеть рядом, его чуть не вывернуло. Проверенное средство в ближнем бою! Всё на этом благополучно и закончилось.

Князев понимающе хмыкнул: – Испугался за свой бизнес… Что ж, я его понимаю. Но, с другой стороны, таких только так и надо лечить. Ну и что дальше, финт остался без последствий?

– Ну, а что мне можно было предъявить? С Аркадием у меня никаких официальных отношений не было, выглядело это всего лишь как любезность с моей стороны!Так что разошлись мы, как говориться, с полпинка. Сам он мужик ничего, толковый и понимающий, – одно слово – «Вова с Ростова». У Тамары он второй муж. Первый, что называется, не вписался в её понятия «новой русской» и она его бортанула. Аркадию надо было прорваться в Москву, и он принес себя в жертву этому жирному куску сала…

За окнами машины заметно завечерелось. Князев нажал кнопку, и съехавшее вниз стекло впустило внутрь салона синеватые клубы морозного декабрьского воздуха. Он взглянул на часы. Прошло полтора часа, как он слушал Андрея и то состояние дискомфорта, в котором Владимир пребывал с самого начала, стало вырисовываться во вполне понятное ощущение равнодушной, цепкой безысходности, в которую был погружен его старинный приятель. Сначала Князев пытался было спрашивать Андрея о его жизни и прочих вещах, сопутствующих долгой разлуке. Но потом довольно быстро понял, что все его усилия в этом направлении разбиваются о стойкое нежелание Андрея уходить от этой темы. А тема эта, как стало ясно, настолько замкнула всё существо его друга в своих границах, что стала поистине единственным миром и чувствами. Миром, в котором пять лет, проведенных Андреем в подвале в иноческом одиночестве, без души сочувствующей и знающей, какую борьбу пришлось ему вести с самым беспощадным и безжалостным врагом – сомнениями в нужности выбранного пути. Тем миром, когда в часы неудач, слушая назойливо-саркастический шёпот его неутомимого врага в напрасности усилий, он замыкал себя в броню надежды и шел вперёд…

Едва обосновавшись в новых палестинах, едва окунувшись в кипучий водоворот трудового процесса и обустраивая свое весьма обширное хозяйство, как неведомые силы судьбы уготовили ему очередное испытание. Слухи о переезде в новое здание, будоражившие дружный коллектив поликлиники за полгода до прихода Андрея, наконец-то обрели реальное подтверждение. Они материализовались в виде краткого и лаконичного приказа главврача подготовить всем отделениям свое оборудование для последующего исхода в землю обетованную. Кутерьма поднялась страшная. Андрею, как рабочему по обслуживанию здания, пришлось вкусить все прелести предстоящего переезда одному из первых и, что называется, по полной программе. Тамара Витальевна, памятуя о клятвенных уверениях Андрея, располагать всеми его потрохами, немедленно принялась пихать его рабочую субстанцию во все мало-мальски прорывы и заторы. Как страшный сон он вспоминал те дни, когда телефонный трезвон озвучивался наполненным металлом голосом завхоза, и энергичная Зина Ивановна поднимала его с постели ни свет, ни заря. Только тогда она отпускала его от себя, когда неяркое апрельское солнце посылало прощальный привет вечному огню капотненского факела, не в силах конкурировать с ним своим блеском.

Но, как говорится, нет худа без добра. За дни переезда эта полезная истина раскрыла перед Андреем кучу разнообразных сведений. У каждого вновь влившегося в коллектив работника бывает период, когда все окружающие его коллеги кажутся милыми и добрыми людьми, и лишь по прошествии некоторого, весьма незначительного времени карнавал кончается. Сбрасываются маски и личины, за которыми укрывшиеся «добрые люди» выясняли, каков ты на вкус и с чем тебя можно скушать для своей пользы. И горе тому несчастному, который в силу обстоятельств, либо слабости характера не сможет вовремя разобраться в истинных намерениях своих коллег.

Нечто подобное произошло и с нашим «фигаро». Зина Ивановна быстро усекла ненадобность в излишних церемониях и сделала для себя надлежащие выводы. Вполне возможно, что их прямой директивой спустили с местного Олимпа, но, так или иначе, Андрей с самого начала попал в разряд «рабочих лошадок» со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Изрядно побегав по всем отделениям поликлиники, Андрей за самое кратчайшее время успел перезнакомиться со всеми чуть ли не накоротко. За разговорами он успел узнать, что многим не по душе затеянный переезд. Исторически сложилось так, что больше половины всех работающих в поликлинике людей не желали этого по причине едва ли не самой главной, – местоположение их обжитого за годы трудовых будней рабочего гнёздышка было исключительно удобным по отношению к их родному семейному гнезду. Что и говорить, для женщин, составлявших практически весь штат поликлиники, имевших возможность в каждый момент своего рабочего процесса прервать его, чтобы сбегать домой вытереть нос своему ненаглядному чаду, заодно накормить остальных, заняться мелкой постирушкой или отлучиться в магазин, составляло едва ли не главное преимущество такой работы. В самом деле, нельзя же себе вообразить, будто работа прельщала их единственно своей «щедрой» зарплатой. По этому поводу пенсионер-электрик, другой мужчина, случайно затесавшийся на эту синекуру, говаривал прямо, без обиняков: «Не знаю, как кому, а мне они должны платить только за то, что я появляюсь здесь каждое утро, а уж насчет работы – это разговор особый». А посему, переезд всего за три квартала воспринимался чуть ли не трагедией, жизненным переломом. Как следствие этого исторического мероприятия было некоторое падение авторитета Тамары Витальевны в коллективе.

За дни великого переселения Андрею случалось видеть немало конфликтов, быть свидетелем грандиозных ссор и выслушать множество критических замечаний и угроз в адрес первого лица сего достославного учреждения. Говаривали, ох как говаривали злые и недовольные люди по поводу правомочности переезда в новое здание. Соискателей роскошных восьмиэтажных апартаментов было немало, но всех обошла, всех победила доб-лестная Тамара Витальевна! За какие такие заслуги и дела? Что такого особенного представляла собой заурядная районная поликлиника обычного микрорайона, в котором всех жителей в приемный день не наберется и на полполиклиники! Значит, нашлись такие заслуги и такие великие дела, что затмили своей грандиозностью светлые очи высокого начальства, и оно отдало свой фавор вместе с вожделенным зданием великолепной Тамаре Витальевне!

Впрочем, задававшие эти вопросы знали и ответы на них, но с произносившими их вслух вскоре случались некоторые перемены и они исчезали, оставляя после себя скорбное молчание. Все понимали, с каких высот грянул гром небесный и со страхом, в котором просматривалась изрядная доля уважения, тупили свой взор, недостойный сих горних высей.

Что же касалось нашего героя, то тут, как говориться, каждому свое. Ему хватало ума не влезать в местные распри, поддерживая кого-либо из случившихся быть рядом на момент разговора. Он продолжал безропотно принимать многочисленные синяки и ссадины, потирая шишки, заработанные ударным трудом на благо власть предержащих. Вся его энергия уходила на кантование многопудовых шкафов, сейфов с документацией либо неподъёмных хирургических, гинекологических и прочих кресел.

Понятное дело, в эти великие, исторические для всего коллектива, дни, каждый, кто был истинным патриотом своей родной «альма-матер», испытывал не только невероятное воодушевление, но и сравнимые с ним физические нагрузки. Конечно, давно известно, что усталости бывают разные, и что усталость рядового работника не может идти ни в какое сравнение с усталостью высших руководящих чинов. А тем более, в сравнении с этим благородным чувством, ощущаемой нашей Зиной Ивановной. Вполне естественно, что в многочисленные отсутствия Тамары Витальевны вся забота о благополучном завершении столь грандиозной эпопеи легла на маленькие, хрупкие плечи нашей всеуспевающей, всевидящей и всезнающей (не убоясь даже употребить столь ответственный эпитет) правой руки главврача. Во что бы то ни стало стремясь оправдать великое доверие своей обожаемой патронессы, она, не щадя живота своего, уж конечно, не могла попустительствовать в этом и другим. В этом нелегком, можно даже сказать, неблагодарном подвижническом труде, было весьма проблематично приобрести популярность среди своих коллег, терпя от них несправедливые обиды в виде различной крепости эпитетов, вроде «Тамаркиной пристебайки», «цепной сучки» и несть числа остальным из ряда подобных.

И это было бы всё ничего, вполне терпимо. Относя к неизбежным издержкам такой деятельности окружавший её психологический напряг, Зина Ивановна, наша завхозных дел мастерица, в сотый раз – «кто ж строгость любит», – выговаривала вслух недовольным её драконовским режимом работы сии слова, утешая себя тем и крепчая сознанием своей правоты.

Если бы в нашей жизни были бы расставлены маячки или вешки, по которым, как через топкое болото, поглядывая на них, можно среди разнообразного жизненного пространства смело прокладывать себе путь, то тогда ничего – жить можно. Умный сам поставит вешки для себя, да и другим попользоваться не воспретит. Но в том-то и вся закавыка, что как быть тем, про кого говорена пословица: «заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет»? Так-то оно так, да только если себе лоб расшиб, – дело хозяйское, а то ведь в лихом раже норовит чужие лбы зацепить, – вот это беда! Многим наверняка известны такие примеры не понаслышке, да простят меня господа за нудные сентенции, но как тут не сказать ещё раз о крайностях чрезмерного усердия, тем более что из-за этого усердия беда-то случилась великая.

Нет, наша дражайшая Зина Ивановна не была ни дурой набитой, ни просто дурой. Как и всем, кто являет собой образчик натуры, кого люди с ласковой иронией зовут «дитя природы», изначально присущее ей желание выполнить все «дацзыбао» в срок и, если можно, то с опережением, сыграло с Зиной Ивановной злую шутку.

День выдался тогда на загляденье. Солнце, наверстывая упущенное за долгую зиму, с утра распаривала иззябший город щедрым теплом. В середине апреля это выглядело почти, как чудо и трудно было отказаться от этого восхитительного подарка природы. Люди выходили на улицу и застывали, пораженные истомой до самых мозговых косточек своего естества.В такие моменты пропадало желание не то, что работать, шевелиться было невозможно.

Мысли рождались сами собой об отдыхе, работа воспринималась как чудовищное надругательство над личностью и в самых смелых головах уже зрела крамольная мысль по поводу стихийного пикника, благо всего в десятке метров от них раскинулся роскошный, манивший изумрудной зеленью молодой травы, Марьинский парк. Теперь можно себе вообразить, в какой обстановке пришлось осуществлять громадьё планов бедной Зине Ивановне. Ни одной сочувствующей души, ни от кого лишнего усилия, чтобы хоть как-то сдвинуть с мёртвой точки безнадежно сорванный график работ. С невероятным трудом выбитая на базе машина, отданная в распоряжение Зины Ивановны на целый день, безнадежно застыла у входа загруженная едва наполовину.

Зина Ивановна, носясь по этажам, сорвала голос, подго-няя, подталкивая и понукая нерадивых. За весь день это была уже третья ходка, а запланированное количество имущества на сегодня, казалось, не убывало. Солдаты, которых Зина Ивановна с огромным трудом раздобыла в местной части, подчиняясь неумолимому воинскому распорядку, отбыли на положенный обед, и, что называется, наша бедолага завхоз осталась с немощными да убогими сослуживицами.

Андрей, сидя на каком-то ящике, слышал вполуха, как Зина Ивановна обрабатывала водителя машины, суля тому за помощь в погрузке несметные богатства в виде жидкой валюты. Водитель, порядком уставший за день ударного труда, вяло отнекивался, ссылаясь на плохое самочувствие и шалившее сердце. Андрей верил тому, что говорил этот невзрачный малорослый мужичонка с серым, землистого цвета, лицом.

В предыдущую ездку он непрестанно жаловался Андрею на какие-то семейные неурядицы, на начальство, не посылающее его на выгодные заявки и ещё на что-то, изрядно портившее ему жизнь. Было видно, что нервишки у человека на пределе, а тут ещё эта баба с её растреклятым имуществом, из-за которого у него срывалась какая-то денежная халтура. На те деньги, которые он рассчитывал получить за неё, водитель хотел приобрести одежду для сына да кое–какие запчасти для своего драндулета на котором они сейчас ехали. Дела в автохозяйстве у них были «жвах» и потому каждый из водил крутился как мог в борьбе за выживаемость своего железного коня. Машина на ходу – тогда и работа есть, нет – можешь отдыхать. Жена запилила совсем, – не умеешь крутиться, не можешь достать, провернуть, ну и всё остальное в таком же духе. Начальство сейчас особенно лютует, и потому нет никакой возможности уехать без подписанной путевки, а ваша мымра ни за что этого не сделает, пока не кончиться рабочий день. Если сейчас не уехать, то можно ставить крест на халтуре…

Андрей видел, как дрожали узловатые, с набухшими венами руки водителя на руле машины. Он понимал этого человека, видел, как тот нервничает и сочувствовал ему, но знал о бесполезности каких либо попыток помочь чем-то. Он и сам здорово устал и только был бы рад закончить работу пораньше.

И сейчас он искренне желал, чтобы водитель смог не дать себя уговорить ретивому завхозу. По времени его рабочий день уже давно подошел к своему концу, но «халтуру» несчастный водила проморгал и конечно же, обыкновенное человеческое желание иметь хоть синицу в руках сыграло свою роковую роль.

Услышав голос Зины Ивановны, зовущей его, Андрей не спеша поднялся. С трудом выпрямляя затёкшую спину, он усмехнулся, думая, что, в сущности, нельзя винить этого человека за его вполне понятное желание расслабиться после работы даровым спиртиком.

Они проработали ещё где-то с час, пока машина не была наконец-то забита под завязку. Усевшись в кабину, Андрей заме-тил, что водитель сидит, обмякнув и откинув голову назад.

– Что случилось? Помочь чем-нибудь?

– Не, ничего, сейчас поедем. Передохну малость… душно что-то.

Он потер грудь рукой и слабо улыбнувшись, сказал:

– Ухандохала меня ваша завхозиха. Стервецкая баба! Да-а, нелегко тут тебе при такой-то.

Он взялся за ключ зажигания. После непродолжительного фырканья и стрелянья, мотор завелся, и они стронулись с места, старательно объезжая разбросанные в беспорядке ящики, стеллажи и прочий поликлиничный скарб. Езды до нового здания поликлиники было с полчаса с небольшим.Все это время водитель, словно сомнамбула, вёл машину на какой-то средней скорости, не делая различия между поворотами и ровной, свободной дорогой. Андрей краем глаза видел, как тот, вцепившись в баранку, застыл в одной неподвижной позе и только короткие, прерывистые вздохи говорили, что за рулём сидит всё же одушевлённое существо.

Прибыв на место, они повторили всю процедуру разгрузки. Зина Ивановна, стоя над душой, постоянно торопила их, видимо, запланировав ещё одну поездку. Но в её планы вмешался непредвиденное обстоятельство. Уже под конец, когда снимали одну из габаритных вещей, которые, как принято, загружают ближе к кабине, водитель вдруг покачнулся.Пытаясь удержать свою сторону, он медленно начал заваливаться на бок. Почувствовав, что огромный сушильный шкаф начал выползать из его рук, грозя отдавить ноги, Андрей выпустил свой край и отскочил назад. Лязг металла и звон начинки, отразившись от стен соседних домов, гулких эхом прокатился по двору. Тут же раздались «ахи» и «охи» сбежавшихся начальственных лиц по поводу загубленного оборудования. Главмедсестра Надежда Сидоровна, сильно смахивающая сейчас своим видом на бой-бабу, причитая и кружась вокруг огромной металлической коробки, отпускала в сердцах ядрёные замечания в адрес горе-грузчиков. Зина Ивановна, быстро смекнув, что следующим объектом для упреков станет её пресловутая экономия, незаметно, бочком, проскользнула в открытую дверь подвала и оттуда, чувствуя себя в безопасности, наблюдала за разорениями своей коллеги. Вскоре Надежда Сидоровна, то ли притомившись, то ли поняв, что сделанного не воротишь, в расстроенных чувствах покинула место действия.Оставшиеся участники драматических событий, довольные неожиданным спектаклем и отдыхом, вновь приступили к прерванной работе.

За всей этой суматохой как-то выпал из поля зрения виновник случившегося. Желая скорейшего возобновления работы, Зина Ивановна, озираясь по сторонам в поисках несчастного водилы, испустила громкий клич в его адрес. Не получив ответа, она подступила к Андрею, который, воспользовавшись незапланированной передышкой, отдыхал на ступеньках, ведущих в подвал. Вернув его к трудовой деятельности, она возобновила свои поиски исчезнувшего шофёра. Андрей, таская оставшуюся мелочевку, видел, как она зашла за машину и довольно долго пробыла там.

Появившись оттуда, Зина Ивановна, всем своим видом показывая, что её вновь бессовестно обманули, продефилировав мимо работающих медсестер, уборщиц и потного, взмыленного Андрея, удалилась за угол здания.

Совместными усилиями шкаф, то волоком, то мелкими заносами с угла на угол, дотащили до подвальной двери. Едва преодолев две ступеньки, показавшиеся всем Джомолунгмами, они бросили его у самого входа. Бабы радостно загалдели.Не видя своей мучительницы, они тут же поспешили разойтись. Андрей, с трудом распрямляя ноющую спину, сделал несколько шагов к машине. Зайдя за нее, он увидел шофёра, сидевшего на ступеньке кабины. Подойдя ближе, он заметил на его лбу крупные капли пота, руки его била дрожь, а мелкое частое дыхание водителя, вкупе с остальным производило впечатление больного человека. Андрей спросил водителя, как он себя чувствует, но в ответ услышал неопределённое восклицание. Открыв глаза, водитель видимо даже не расслышав, о чем спросил его Андрей, сказал, что завхоз сейчас придет и принесёт спирт, а пока он малость отдохнёт и поедет домой.

Андрей, пока Зина Ивановна не вернулась с обещанным спиртом, предложил водителю вымыть натруженные руки, а заодно ополоснуться по пояс. Водитель, вяло мотнул головой и отказался. Его серое, землистое лицо с обескровленными губами выглядело удручающе скверно. Попрощавшись, Андрей ушёл. Зайдя в подвал, он увидел Ливадию Васильевну, которая, как сорная курица рылась в куче добра, наваленного в беспорядке по всему подвалу.Пожелав ей в помощь Всевышнего,Андрей зашел в свою каморку, служившую ему временным пристанищем. Это небольшое отгороженное место в углу обширного подвала должно было служить для каких-то технических целей.

Дальше всё произошло стремительно и страшно. Не успел Андрей скинуть с себя мокрую от пота одежду, как в дверь его каморки оглушительно забарабанили, перемежая этот грохот испуганными криками. Открыв дверь, он увидел Ливадию Васильевну.С перепуганным лицом, выкрикивая что-то непонятное, она схватила его за руку и потащила к выходу. Андрей из всего, что выкрикивала сестра-хозяйка разобрал только то, что с кем-то случилась беда. Выскочив на улицу, он увидел лежащего на асфальте водителя. Ноги его судорожно загребали, словно он пытался куда-то убежать. Багрово-синее лицо с широко открытым ртом было страшным и чужим.

Андрей мгновенно понял, что случилось с шофёром. Крикнув сестре-хозяйке, что бы та бежала за врачами, он подбежал к лежащему без сознания водителю, рванул ворот рубашки и принялся ладонями массировать ему грудь. Прошло несколько минут, пока не появились бегущие Зина Ивановна, Ливадия Васильевна и кто-то из терапевтов. Врач немедленно сделала какой-то укол, и, сменив его, стала продолжать массировать грудную клетку водителя. Прошло ещё несколько томительных минут, пока уставшая женщина, переводя дыхание, остановилась. Пощупав пульс, она покачала головой и сказала, что всё кончено. Из-под лежавшего тела показалась струйка жидкости. Врач, вздохнув, констатировала, что с шофером, по всей видимости, и признакам, случилось обширное кровоизлияние. Все удручённо молчали, стоя над распростертым на асфальте маленьким жалким телом.

Густые тени огромного нависшего здания, казалось, ещё сильнее вжимали его в асфальт, выдавливая из маленьких останков последние остатки жизни.

Первой опомнилась Зина Ивановна. Заставив Ливадию Васильевну принести одеяло, она торопливо накрыла маленькое тело большим грязно-бурым чехлом, который ей принесла откуда-то вместо одеяла перепуганная сестра-хозяйка. Странно было видеть, как суетилась, как судорожно натягивала на разметавшиеся в последнем броске руки несчастного водителя этот измазанный кусок ткани, ставший волей судьбы его саваном. Ни у кого из стоявших вокруг людей не было и мысли связать смерть водите-ля с той, которая так жестоко распорядилась судьбой этого горемыки.

Но было, было что-то неявное, что заставляло Зину Ивановну так спешить, закрывая лежавшее на асфальте тело от глаз людских грязным покровом. Будто торопилась она скрыть улику, во всей неприглядности проявившей её жестокосердие и оттого боявшаяся, что и другие догадаются о том же самом. И не без оснований боялась этого Зина Ивановна. За время ожидания скорой помощи, которая должна была забрать труп, никто из присутствующих старался без необходимости не заговаривать с ней, и если Зина Ивановна обращалась к кому-нибудь с вопросом, отвечали скупо и неохотно.

Через полчаса прибыла скорая. Погрузив свой скорбный груз, она отбыла восвояси. Всё время ожидания машины Андрей, сидя на ступеньке крыльца, молча слушал испуганно-приглушённый разговор Ливадии Васильевны и врача-терапевта, осмысливал ситуацию и время от времени усмехаясь, недоуменно качал головой: «М-да, случись это на дороге, вот бы шороху наделали!.. Странный был мужик, так себя чувствовать и на бутылку спирта жизнь разменять! Хотя, откуда ему знать было... Все мы так... Но Зинка-то, Зинка, всё выжала из мужика! Подпиши она ему путевой лист, может и прожил бы он ещё пару десятков лет...».

Когда все разошлись, Андрей поднялся и взглянул на часы. Было ещё начало четвертого, и уйти с работы по причине усталости он не мог.Такой причины для Зины Ивановны не существовало вовсе. Постояв с минуту подумал: «А не принять ли стакашку за помин души. Что-то больно противно все…». Переодевшись, он зашёл в регистратуру и набрал номер телефона. Услышав знакомый голос брата, Андрей сказал:

– Хорошо что ты дома. Двигай скоренько ко мне… Зачем? Придёшь, скажу. Ну, давай скорее… Я тебя у ворот поликлиники жду...

Вернувшись в мастерскую, Андрей переоделся, и, пошарив по карманам, с неудовольствием обнаружил довольно скудный запас наличности. Так или иначе, теперь придется дожидаться брата, чтобы исполнить своё намерение принять успокоительную чашу в помин души новопреставленного человече. Брат не заставил себя долго ждать, благо что свое тело, весом свыше центнера с большим гаком, носил не спеша, издали повадкой похожий на огромный круизный лайнер, заходящий в тесный порт. Чтобы сэкономить время, Андрей замахал ему рукой, делая знаки. Дмитрий его понял и также не спеша развернулся в проезд между домами, ведущий к известному ему магазину «Три белых слона».

Не обмолвившись и словом, они зашли в магазин, Подойдя к прилавку, Дмитрий вопросительно взглянул на Андрея: «Как всегда?». Андрей утвердительно кивнул и, отоварившись, братья всё так же молча дошли до мастерской. Там, предварительно расчистив пиршественное место на верстаке и приготовив все для обряда возлияния, Дмитрий спросил брата:

– За что примем? Уж больно ты сегодня какой-то смурной? Случилось что?

– Тоста не будет. Потом. Махнем молча.

Дмитрий принял эту директиву.Не размышляя долго над чудными словами Андрея, он выполнил известный порядок манипуляций со стаканом и прилагаемыми к нему закусками. Едва братья поставили приборы на стол, как сверху, подобно грому небесному ударил набат. Мерные оглушительные удары, напрочь лишенные мелодики колокольных звонов, числом более пяти ввергли Дмитрия в недоуменное состояние. Забыв своё желание поинтересоваться мрачным состоянием Андрея, он воззрился на брата и спросил с живым интересом:

– Это кто там так развлекается?

– А, не обращай внимания. Это меня наш новый электрик, Борис Палыч, вызывает. Он сидит в электрощитовой прямо над нами. Вон видишь, кабели идут наверх. Как он приходит, так и начинает молотить по металлической крышке люка. Пойдём к нему в гости, чего здесь сидеть, пыль глотать. Он мужик компанейский и к тому же, ему тоже будет интересно послушать, что у нас сегодня приключилось.

– А что случилось? Ты так и не сказал!

– Забирай всё, там узнаешь, чего стоит жизнь человека.

Вконец заинтригованный философским настроением брата, Дмитрий помог собрать всё со стола и уже через пять минут они были в скромных апартаментах электрика Бориса Палыча, мужчины лет пятидесяти трех, с лицом, внушающим доверие и уважение.

Борис Палыч месяц назад устроился на работу, тем самым сняв с плеч Андрея опасную и непривычную обязанность лазить каждодневно в розетки и распределительные щиты. Андрей, безмерно счастливый этому обстоятельству, на второй же день в честь избавителя закатил пир из двух полулитровых сорокаградусных эквивалентов с подобающей закуской.

Борис Палыч понимающе отнёсся к чувствам своего новоприобретенного коллеги и поддержал его чувство ответным жестом доброй воли,– те же две поллитры с присовокуплением таких же деликатесных яств к ним. Тот вечер закончился полным братанием. Теперь Борис Палыч уже и дня не мог прожить без того, чтобы утром приходя на работу, не отметиться стуком в пресловутую железную крышку люка, вызывая Андрея к себе пообщаться. Андрей поначалу отнёсся к такому распорядку рабочего дня, как к временной помехе, но когда эти выстукивания стали чуть ли не обязаловкой, сродни утренней поверке где-нибудь на зоне, то Андрею пришлось принимать меры по спасению последних остатков свободного времени, перейдя на партизанский режим работы. Заскакивая по утрам в электрощитовую, он с озабоченным видом показывал заявки, которые нужно было срочно исполнить. Для весу Андрей приписывал три-пять лишних, чтобы можно было оправдать своё долгое отсутствие в мастерской.

Добрый Борис Палыч также выставлял свои контраргументы в виде запотевших бутылок с пивом и свежей воблой, дабы показать, чего лишается Андрей из-за своего излишнего рвения. Иногда Андрей сдавался и довольный Борис Палыч, получив благодарного слушателя, с увлечением рассказывал ему бесконечные истории из своей бурной флотской жизни. Но это всё были редкие моменты проявления слабости, а так Андрей сидел внизу, словно обложенный в норе барсук, не смея даже кашлянуть. Мало того что слышимость между помещениями была отличной, вследствие огромных дыр в потолке, но и Борис Палыч, в силу своей морской профессии, был слухач отменный, как и подобало старшему матросу БЧ-4…

Рассевшись поудобнее, Андрей предварил начало трапезы коротким рассказом об дневных событиях, ничего не утаив из существенных подробностей. Своего мнения о роли Зинки в этом ужасном деле Андрей оглашать не стал, и был весьма обрадован тем, что его сотрапезники выразили своё мнение в кратком резюме: «Зинка – сволочь!..».

После полновесных двухсотграммовых доз, выпитых молча за помин несчастного бедолаги, первым высказался Борис Палыч:

– Я его знал? Нет, я его не знал, но я знаю, что он был наш, рабочий человек, и поступать так с нашим братом может только последний негодяй.

Он склонил голову, качнул ею два-три раза и проронил ещё:

– Что можно с такой сволочью сделать! Наказать надо, примерно наказать, чтоб знала, как обращаться с нашим братом.

Тут они заговорили все разом. Мысль им показалась настолько заманчивой и плодотворной, что они осушили еще по стакану, чтобы не дать ей засохнуть на корню. Планы мести рождались в их разгорячённых сорокоградусным допингом и ужасной трагедией, головах. Живописуемые Андреем раз от разу во всё более мрачных и трагических красках эпизоды, не могли не найти отклика в душах потрясенных слушателей. Апофеозом рассказа стала сцена предсмертной агонии несчастной жертвы Зинкиного произвола.

–Я смотрю в его глаза и вижу в них: «Не дай мне помереть», а сделать ничего не могу…– Голос Андрея дрогнул, глаза его влажно заблестели и он, отвернувшись, молча уткнулся в кусок горбуши. На скулах Бориса Палыча ходили желваки, как будто разгулявшиеся валы во время шторма на море. Дмитрий же, опустил голову долу и закрыл глаза, но было видно, как его губы что-то шепчут, нервно подергивая влажным усом.

– Ну, что, братан, примем успокоительную в помин души новопреставленного?

Дмитрий, не поднимая головы, выставил вперёд руку с поднятым вверх указательным пальцем, как бы отстраняя им от себя все суетное и малозначимое для наступившего момента. Мгновение он пребывал ещё в такой позе, затем медленно поднял голову и сказал севшим от напряжения голосом:

– Слушайте… – и, закрыв глаза, стал говорить, коротко выдыхая каждое слово:

 
                        Не надо ждать…
 			Не надо плакать….
 			Не умирать, а жить спеши!
 			Светя из тягостного мрака
 			Огнём мерцающим души…

				Мы все уйдём,
 				Пыля дорогой 
 				Разбитых вдребезги надежд…
 				Оставив на земле остатки
 				Своих истрёпанных одежд.

			Молчи, мой брат…
			Молчи, мой друг…
			Всё упокоится в земле!       
			В мой смертный час слезами горя
                        Отметьтесь на моём челе…

Стихи, рожденные порывом чувств, были несовершенны, но накал неподдельной страсти, с которым Дмитрий донёс до своих слушателей только что рождённые строчки, был невероятен по мощи воздействия на двух эмоционально закалённых мужчин. Они плакали. Слёзы катились по щекам склоненной головы Бориса Палыча. Но он их не замечал, только горящие глаза пожирали лицо Дмитрия, жадно внимая каждому его слову. Андрей сидел вполоборота ко всем и чувствовал, как слёзы постепенно растворяют подступивший к горлу комок.

Дмитрий умолк. Некоторое время мужчины сидели молча. Постепенно оцепенение спадало и вот, кашлянув, украдкой сбрасывая рукавом запоздалую слезу, они зашевелились, приходя в себя. Дмитрий оглядел сидевших перед ним Андрея и Бориса Палыча и спросил с хитрой усмешкой:

– Что друзья, сомлели малость? Наливайте, я бесплатно не работаю!

– Да, да, конечно, – сказал растроганный Борис Палыч. – Какие стихи и прямо по поводу. Надо же! Ты что, учишь их что ли?

– Ну ты сказал! Стихи учат девочки-писюхи, а я их сочиняю по случаю.

– Заливаешь, не может быть! Прямо вот так сейчас и сочинил?

– Ну, мужик, ты же слышал сам? Не веришь, спроси братана.

Андрей кивнул головой и, закончив наполнять стаканы, ответил на немой вопрос Бориса Палыча: – Точно, точно! Знаешь, как у Пушкина в «Египетских ночах» импровизатор работал. Так этот «жук» ему не уступит ни в чём.

Он знал эту способность брата к мгновенному выплеску стихотворной тирады, или пространному монологу, сродни героям шекспировских трагедий, порождаемых нетривиальностью момента. Иногда это было красиво, чаще умно и толково, в иные разы случалось слушать философские откровения, но всё вместе удавалось соединить редко и потому он, не имея при себе пишущих принадлежностей, злился и негодовал, по поводу внезапных братниных поэтических озарений. И ещё была одна странность в творчестве Дмитрия. Ему никогда не удавалось выжать из себя ни строчки, мало-мальски подобных тем, что он был способен сочинить после двухтрёх стаканов алкогольного напитка…

Через час, предприняв ещё одну вылазку, чтобы пополнить запасы «огненной воды», вся троица была уже под изрядным градусом. Не забывая, однако, цели своей встречи, собрав остатки трезвой воли, они усиленно обсуждали, чтобы такое предпринять в отношении наказания злой узурпаторши Зинки. Горячась и перебивая друг друга, они выдвигали версию за версией, не всегда обращая внимания на несуразность или откровенную авантюрность предложенного плана. В маленькой электрощитовой стоял плотный басовитый, вперемежку с азартными выкриками гул голосов. Со стороны постороннему человеку могло показаться, что он присутствует на старом добром партийном собрании, где обсуждают, какому из членов партийного актива достанется в текущем месяце отличная трёхкомнатная квартира. Больные, свившиеся в три кольца у окошек регистратуры (а каморка, где пребывали в данный момент наши заговорщики, находилась в пяти метрах от означенной толпы людей), живо обсуждали бурное течение беседы нашей троицы, гадая, кого из собравшихся в соседней комнате лишат слова и попросят удалиться за слишком эмоциональное поведение в присутственном месте.

Тем временем собравшийся кворум пришёл к плодотворной идее, что неплохо бы было, ограничить возможность действий бессердечной узурпаторши. «Бойкот, только бойкот, – вот что нужно, чтобы она почувствовала всю низость своего поступ-ка!». Мысль, высказанная Борисом Палычем, была принята единодушно под одобрительный рёв братьев. И вот, в тот самый момент, когда друзья, воодушевлённые своей находчивостью, дружно сдвинули бокалы в ознаменование принятой программы, дверь электрощитовой внезапно сотряслась от громовых ударов. Хилый крючок, призванный охранять конфиденциальность встречи, сорвался, и на пороге комнаты возникла Зина Ивановна. Глаза её сверкали, праведный гнев окрасил её маленькое лицо густой красной литолью:

– Так, пьянствуете!? Нет, вы только посмотрите, – громогласно обратилась она к стоявшей сзади Ливадии Васильевне и прочей посетительской аудитории, битком заполнявшей коридор. – Они здесь пьянствуют, ор стоит аж до шестого этажа, а работы непочатый край! Андрей Васильевич, идите с Ливадией Васильевной в подвал и закончите разборку вещей по кладовым. Борис Палыч, вы, как инвалид, идите домой и заберите своего приятеля! Посторонним здесь находиться категорически нельзя. И чтобы это было в последний раз! А то докладную Тамаре Витальевне подам и вас лишат премии, если чего похуже не будет.

Андрей понял, что надо спасать положение и широко улыбаясь, примирительно сказал:

– Зина Ивановна, это мой брат заскочил, день рождения у него сегодня, круглая дата! Может, уважите, присядете с нами?

– Некогда мне с вами рассиживать, – скроила Зина Ивановна официальную гримасу. – Убирайте всё со стола и уносите отсюда.

– Будут сделано, как в аптеке, – подал голос Борис Палыч, – Андрей, ты иди, а я всё уберу. Мы будем там, у меня во дворе. Не задерживайся, уже шестой час.

Андрей с Ливадией Васильевной вышел во двор. Отпирая дверь в подвал, он чувствовал на себе её внимательный взгляд. Не оборачиваясь, он прошёл внутрь и остановился, озирая огромные груды беспорядочно сваленного оборудования и мебели.

– Ливадия Васильевна, слушайте, неужели мы будем сейчас ковыряться во всём этом? Я жутко устал и, честно, руки не поднимаются.

На лице Ливадии отразилась целая гамма чувств, среди всех прочих Андрею показалось и её разочарование таким оборотом дела. Она, постояв немного, как бы размышляя, сказала:

– Зина Ивановна как клещ, вцепится – не отпустит. Ладно, иди, я придумаю что-нибудь. Вообще-то ты с ней будь поосторожнее, она может устроить подлянку только так, и мигнуть не успеешь. Проверено.

– Спасибо. Учту. А завтра я приду пораньше и поработаю в счет сегодняшнего.

– Хорошо. Только не увлекайся сегодня водочкой, а то завтра из тебя будет ещё тот работничек. Ты и сейчас уже под хорошим градусом.

– Да нет, – слабо возразил Андрей, – просто устал сегодня как собака. Ну, я пойду.

До дома Бориса Палыча было ходу минуты три, но за это время Андрей успел перебрать изрядное количество мыслей по поводу обнаруженного интереса к своей персоне со стороны Ливадии. И тут ему пришло в голову, что не будь этого интереса, не случилось бы нынешнего казуса в электрощитовой. Не иначе, как Ливадия надоумила завхозиху вломиться к Борису Палычу, так как слышала телефонный разговор Андрея с братом. Сама бы она не посмела врываться в мастерскую электрика, а Зина Ивановна, имея обширные полномочия, это сделала бы не задумываясь. Теперь ему припомнились за эти дни многозначительные взгляды Ливадии и её стремление заполучить его себе в помощь, а то и просто пристраивалась рядом что-нибудь перетащить либо перекинуться с ним парой слов.

Додумывать создавшееся положение было уже некогда. Со скамейки во дворе ему махала целая компания приятелей Бориса Палыча, среди которых он увидел Дмитрия.

Стоит ли описывать, чем грозит такой форум приятелей, их радушие и наличие средств для усталой и жаждущей отдохновение души!? Будьте же снисходительны и великодушны, познавшие немало самых разнообразных сторон нашей жизни, господа! Со стороны дневное происшествие могло показаться только лишь очередным поводом для безудержной пьянки, каковое и было единодушно расценено по возвращении домой женами наших приятелей. Но для Андрея присутствие при столь драматических событиях было некоторым потрясением. Ему было искренне жаль беднягу. Не случись сегодняшнего трагического события, вряд ли бы он закончил этот день столь буйным застольем, до которого, справедливости ради, надо сказать, был не велик охотник.

Глава 4

Помниться, автор обещал рассказать о неких джентльменских соглашениях, о вещах, которыми оперируют сильные мира сего, о королях и капусте нашего времени, и о банальностях «мыльной оперы», галопирующей мимо нас…

Едва ли в наш непростой, развороченный невероятными выкрутасами, диковатый уклад жизни найдется человек, пытающийся самым серьёзным образом заняться обличением пороков этого уклада, разве что его благородный труд не был кем-то заведомо хорошо оплачен. И тем более, указуя негодующим перстом в сторону персон, достигших немалых вершин на своем поприще, не иметь последствий для своего неудовлетворенного «эго». С таких высот любой плевок в сторону обличителя обернётся внизу огромной глыбищей и раздавит его, ничтожного, как презренного комара. Неблагодарное это занятие…

Так, или примерно так размышлял Князев, поворачивая с Новочеркасского бульвара на Люблинскую улицу. Он заезжал к Андрею в Марьино не только на дружескую посиделку. За последний год, прошедший со дня их первой столь памятной и неожиданной для обоих, встречи, в жизни Андрея произошли изменения, повлиявшие на его судьбу, как он сам говорил, кардинально, окончательно и до самой смерти. В этой перемене полностью был повинен Князев, буквально вырвавший Андрея из липких пут бомжевания, или что-то около того, так как то, что он увидел в тот вечер, потрясло его до глубины души.

История Андрея еще и потому взволновала Владимира до такой степени, будто все услышанное произошло лично с ним. Князев уже давно расстался с музыкальной деятельностью, полностью заменив её литературной. Он еще в бытность свою в консерватории писал неплохие вещицы из студенческого быта, юморески и рассказики, пристраивая их в небольшие журнальчики и местечковые газеты. Со временем дело пошло гораздо успешнее, чем он ожидал.Полностью переключившись на писательскую деятельность, Князев оставил музыкальную карьеру и вместе с ней тот мир, который непременно сопутствует каждой цеховой общине. Поначалу он работал много и жадно, понукаемый своей врождённой творческой жилкой. Писал обо всем, что только могло привлечь внимание, без разбора набрасываясь на темы, увлёкшие его своей мало-мальски необычным сюжетом, либо злобой дня. Его не смущало то, что многое из написанного было отвергнуто неумолимой редакторской рукой. Об этой стороне писательского дела Владимир был немало наслышан и потому спокойно относился к растущим в столе папкам с исписанными разными почерками официально-вежливых форм отказов на титульных листах. Ему вполне хватало тех вещей, в большинстве своем очерков и небольших рассказов, которые удавалось пристроить.

Всё было бы хорошо, но с течением времени Князев стал замечать, что он, набивший руку на мелко-жанровой прозе, стал как-то тяжелеть в производстве таких привычных ему форм. Объясняя самому себе это тягостное состояние духа, Князев всё поспешил списать на усталость, на обычный творческий застой и ринулся по многочисленным советам докторов, жены и друзей в бессрочный отпуск, говоря себе, что в нужный момент к работе позовёт его муза. Но когда ожидания этих позывов затянулись до неприличных размеров, Владимира охватило вполне понятное беспокойство, к тому же усиленное участившимися напоминаниями жены об огромной бреши в денежных средствах. Не дожидаясь, пока его загулявшая муза соблаговолит появиться на творческом горизонте, Владимир спешно принялся разгребать многолетние творческие запасы. К своему немалому стыду и досаде вдруг обнаружил, что не так уж были неправы его обидчики-рецензенты. Всё, что лежало в столе, производило впечатление старого, отслужившего свой срок, календаря, с которого рассеянные хозяева не сорвали ни единого листка. То, что он мнил неким значительным вкладом в современную литературу, оказалось мелкотравчатой россыпью устаревших поделок. Но, странное дело, его честолюбивая натура на этот раз не взбрыкнула молодым жеребчиком, как частенько бывало до сих пор. И когда он, в один прекрасный день, вынося пакеты с ворохами изрубленной в лапшу бумаги, то на недоуменно-растерянные вопросы жены, смог ответить жестко и кратко: «Нечего в квартире разводить плесень на макулатуре…».

Избавившись от творческого «компромата», Князев довольно быстро осознал, что тем самым он отрезал себе все пути к прошлым исканиям. Они были сброшены, как старая змеиная кожа,Этот акт творческого «самосожжения» Князев воспринялв духе диалектики. Он помог ему понять всю необходимость такого отречения от прежних методов и способов осознания действительности, той самой, о которой писалось так легко и просто, и которая так жестоко отплатила, обратившись в его творениях горами пустых словес…

Но вместе с тем Владимир понял, что прежними дорогами ему уже не ходить, а другие ещё нужно было отыскать и эта перспектива его пугала. Он не только чувствовал свое бессилие перед новыми задачами, но и ясно осознавал неотвратимость выбора новых путей. Обрушившаяся в конце века действительность, выбила привычную почву под ногами, повернула его лицом к тому, что он с гордым самоудовлетворением привык называть своим творчеством. Вполне возможно, что не случись в стране перемен, взорвавших её изнутри словно мыльный пузырь, он бы так и не смог увидеть, что, по сути, всю свою жизнь занимался бы заказным ремеслом, оплаченным тоталитарной сетью малограмотной номенклатуры. Эти спесивые сволочи, засевшие на высоких местах не дали бы ему реализовать свои истинные возможности, умело гася любые его попытки сказать хоть что-нибудь личное, искреннее и выстраданное. Когда-то, давно он делал такие попытки, и, видимо, удачные, раз в один прекрасный день с ним провели беседу на предмет инакомыслия, разъяснив, в пределах какого забора ему позволительно развивать свое дарование.

Не то, что бы наш герой сильно испугался тогда. Просто решил избежать малоприятной альтернативы – заведомо проигранного противостояния системе. Владимир прекрасно был осведомлён о результатах этого противостояния.Ему вовсе не хотелось растратить свои силы и лучшие годы на борьбу с колоссом. Тогда никому и невдомёк было, что у этого колосса глиняные ноги. Примеров и другого сорта он имел перед глазами предостаточно. Весьма маститые писатели и не очень, не особо напрягаясь, благополучно смогли провести свои суда по волнам бурного времени до наших дней, причём умудряясь оставаться такими же уважаемыми аксакалами и сейчас, хотя грехов числилось за ними по нынешним понятиям немало. Более того – об их рьяном двурушничестве вспоминать сейчас было признано дурным тоном. Некоторые из них, успев сорвать цветы славы, уже почили в бозе, и благодарные потомки поспешили поставить им памятники, увенчав их головы сияющим венцом мученика-борца за свободу с тоталитарным режимом…

Длинная, как кишка, Люблинская улица была буквально нашпигована светофорами. Спотыкаясь о них через каждые пятьдесят метров, нечего было и думать выжать хоть какое-нибудь подобие скорости и это удручающее обстоятельство в какой-то мере располагало к философствованию.

Князев с иронией усмехнулся своим мыслям. Уж перед кем, а перед собой-то не стоило кривить душой. Мог он и тогда выбрать свой путь, но лёгкая и широкая дорога всегда соблазнительнее торных путей и он не устоял перед соблазнами сиюминутной выгоды. Конечно, его привлекали большие полотна романов, но как-то всё было недосуг. Тогда он считал, что идеям надо вызреть, поспеть, что торопить себя в серьёзном деле всё равно, что сорвать плод незрелым. Но сейчас он понимал, что это была всего лишь леность души, и никакими чиновничьими происками оправдать это было нельзя. Итог такой политики был весьма закономерен и печален. Переполнявшие его в те годы мысли и идеи исчезли, растворились в суете жизненной энтропии, канули в Лету энергия и задор, мощным стимулом питавшие каждую строчку тех лет. Ему не хватало пафоса и героики советского времени, он скучал по его регламентированной тематике. Но всё же у него тогда были цели, ради которых имело смысл работать и жить, как ни высокопарно это не звучало. «Мир», «труд», «май», – простые и близкие понятия, гуманизм и счастье простого человека, всё то, что сейчас объявлено фикцией, миражами «совковой» эпохи, опошлено и заплевано ретивыми пустобрёхами – всё это и сейчас для него имело непреходящую ценность. Он много раз пытался найти свою тему в этом меркантильном и сугубо прагматичном мире, где денежные отношения стали мерилом всего и вся, но так и не смог приспособиться к главной заповеди свалившимся «как тать в нощи» на Россию образчиков западной цивилизации с её «истинными» ценностями: «Человек тот, кто богат…».

Владимир понимал, что в его годы, оставшись у разбитого корыта, практически невозможно, особенно в творчестве, определить свой стиль, найти манеру письма, свой индивидуальный колорит. За весь период своей литературной деятельности ему ни разу не приходилось даже задумываться над такими вопросами, ибо то, чтоон делал, повторялось во множестве вариантов у других. Ему нужно было только выдать некий оригинальный словесный оживляж, который он по простоте душевной считал своим неповторимым стилем творчества. Но сейчас, в наступившие новые времена, жизнь требовала не салонной искрометности говоруна, а неизмеримо более глубоких смысловых качеств авторского слова.

Существовало теперь два пути, на которые мог вступить каждый, кто из различных побуждений хотел заниматься литературным трудом. На одном из них можно было, как говорили нынешних урожаев литературные опята-скороспелки, срубить хорошие бабки, разрабатывая жилы мутной примитивной прозы, потакая инстинктам толпы, охочей до «хлеба и зрелищ». Другой требовал постоянных усилий мысли и творческих поисков, чтобы не сбиться на шаблонный, псевдо популярный путь казенной мастеровщины.

Первый путь был для Владимира заказан изначально. Второй путь упирался в стену, бесконечную и вширь и в высоту и в которой надо было найти дверь и неизвестно в какую сторону и сколько надо до неё идти…

Настали трудные времена. Надо было на что-то жить и Владимир, используя старые, приятельские связи, сохранившиеся с «совковых» времён, устроился в частное издательство простым корректором, в ожидании обещанной лучшей вакансии. Работа занимала много времени, но писать он не переставал. Часто бывало и так, что он просиживал ночь напролёт, работая над захватившим его сюжетом.Наутро всё оказывалось в корзине, и единственным реальным результатом его усилий была головная боль и красные набрякшие веки. Сослуживцы посмеивались, намекая на чрезмерные загулы, но Князев хмуро и неохотно реагировал на колкости коллег. Его целиком поглощала одна неотвязная мысль о произошедшей с ним метаморфозе, которая привела к творческой импотенции. Его мучила и страшила перспектива провести оставшуюся жизнь в прозябании, в маразме череды пустых и бесплодных дней. Он уже вкусил сладость мук творчества и жаждал их бесконечных повторений, но вместо этого он не ощущал ничего, кроме безличной пустоты, разлившейся внутри него. Никакие из происходивших вокруг событий не задевали его души. Война, терроризм, политические и экономические катаклизмы воспринимались им как результат корысти, политических интриг и низменных страстей искусных и беспринципных проходимцев и это его не увлекало. Владимир искал тему, где можно было бы раскрыть истинные чувства, которыми изначально становились отношения между людьми.

Судьба в лице Андрея дала ему такой шанс. Владимир не сразу понял, отчего он последующие дни после встречи с ним не находил себе места, не в силах сосредоточится на чем-либо. Все его недоумения разрешились на третий день, когда взяв трубку телефона, он набрал номер Андрея и сказал: «Я к тебе сейчас приеду…». К этому моменту Князев нашёл причину своего лихорадочного состояния. Не то, чтобы его так сильно взволновала жизнь Андрея, но он ощущал все эти дни какую-то подспудную, непреодолимую силу, заставлявшую его постоянно возвращаться к недавнему разговору с Андреем. Ведь то, что он услышал тогда, сидя в машине и была тем сюжетом, темой, которую так долго искал до сих пор…

…Рановато ты сегодня, – зевая, пробурчал Андрей, впуская Владимира в квартиру. – Вчера поздно лёг, извини, что я немного смурной сейчас.

– Старик, это ты извини меня, надо было созвониться, но так экспромтом вышло. День выдался свободный, вот и махнул к тебе.

– Ладно, чего уж там, заваливай. Иди на кухню, жарь яичницу, пиво в холодильнике. Катерина ушла сегодня на целый день, так что будь хозяином. А я пока мордарию сполосну.

За завтраком Андрей, после пары обычных фраз, вдруг спросил Князева:

– Так, ладно, ты можешь оставить свои хитрованские ходы, скажи прямо – чему обязан в такую рань. Только не говори что соскучился. Неужели приспичило так, что на попозже не смог отложить?

– Говорю тебе, что день выдался свободный. – Князев пожал плечами. – К тому же надо знать народный фольклор: «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…», усек?

– Фу ты, прямо гора с плеч. Я уж было подумал, что ты по совместительству опером подрабатывать устроился, уж больно твои расспросы в последнее время смахивают на допрос – что было в поликлинике, как было в поликлинике, кто, зачем? Честно, я нисколько бы не удивился, если бы тебя ко мне подослала эта сволота, но опять же – какой смысл им в этом почти через год. Там обо мне уже и думать забыли. Значит, у тебя, парниша, другой интерес ко мне имеется, точно. Давай, колись…

– Что, момент истины настал? – хмыкнул Владимир. – Не бойся, тебе с этого навара не будет. Подослали, не подослали – так-то ты обо мне думаешь? Хорош гусь!

– Глотни пивка, а то больно обидчивым стал! Ну, а если честно, то я давно приметил твои потуги, и, даже сознаюсь, кое в чём и кое-где подыгрывал тебе. Вот тут-то у меня точно интерес свой был – пообщаться с тобой подольше, уж больно тошно было тогда. М-да!

– Ну, если ты такой понятливый, сознаюсь, была у меня кое–какая меркантильность по отношению к тебе. Зацепила меня твоя история. Тогда на рынке я понял, что это та самая тема, о которой я мечтал.

– Вот оно как? Теперь ясненько, что ты за гусь лапчатый! Решил на мне подзаработать. А что если я дам тебе от ворот поворот?

Князев рассмеялся:

– Поздновато ты, брат, спохватился. Всё, что мне надо у меня есть. Весь материал, до последней буковки. А езжу я к тебе, к твоему сведению, умник ты великий, «чиста канкретна», по привычке, ну и самую малость, в-о-от такую, из любви к тебе. Теперь можешь закрыть рот и проглотить всё это.

– Нет, посмотрите, что делается! – Андрей критически усмехнулся и почесал щетинистый подбородок.– Ну и когда же нас, простых смертных, соблаговолишь ознакомить с сим великим опусом?

– Хм! Посмотрим на поведение «простых смертных». Но, по правде говоря, до конца ещё далековато. Пахать и пахать…

– Ясное дело, неисповедимый творческий процесс! Так ты говоришь, у тебя весь материал в достаточном количестве имеется? Не буду спорить, не мое дело, но все же решусь вмешаться в твои интимные творческие задумки. Вдруг тебя заинтересует вот это.

Андрей взял с полки газету и церемонно протянул её Князеву. – Ты пока почитай, ознакомься, так сказать, с существом дела, а я тем временем слетаю за пивком. Тебе что-нибудь взять?

– Сигареток можешь взять, благодетель ты мой, пачечку. Одну.

Князев развернул газетный листок, печатный орган местной управы, и быстро нашел то, что имел в виду Андрей, говоря об интересном материале. Это был обширный панегирик в адрес главы местной поликлиники, то бишь Тамары Витальевны Трухновой. Сама по себе статья не представляла ничего интересного. Обычный заказной материал,– хорошая кормушка для местного борзописца. Князеву тоже случалось выдавать такие перлы в чей-нибудь адрес, но эта статья показалась ему слишком уж разудалой, прямо таки разухабистой; местами автор впадал в откровенное ёрничество. Владимир удивлённо покачал головой. Надо было быть слишком самодовольной личностью, чтобы в таком материале усмотреть что-либо положительное для себя. На месте героини он непременно бы подал на автора в суд. Не иначе, как глумлением над личностью эту статейку назвать было нельзя. В ней не хватало только гусенка, которым известный герой обихаживал своё причинное место, чтобы не признать её за буквальный список с романа гениального француза. Князев подумал про себя, что внимательный взгляд нашел бы в этой статье ещё более глубокие краски, но и того, что он прочел, вполне хватило, чтобы составить мнение об авторе, как о человеке с весьма незаурядным чувством юмора, да к тому же изрядного шутника. Мысленно послав ему свои поздравления, Князев изложил свои соображения вернувшемуся Андрею, с чем тот немедленно согласился.

– Но как ведь, зараза, лихо упаковал! Какой фантик, блеск! Не подкопаешься! – восхищенно добавил Андрей. – Трухнова проглотит это и не поморщится. Я её знаю! Видать, самолично участвовала в процессе и достала этого парня до печенок, если он выдал такой «абзац»!

– Ну, абзац не абзац, а судя по статье ремонтные работы там были такие, что объёмом они потянут на вторую поликлинику.

– Вот именно, и свою семилетку в этом отношении наш бабец выдала на все триста! Ремонт…– Андрей рассмеялся и отчаянно закрутил головой. – Да ты представить себе не можешь, чем стал ремонт для Трухновой! Это Эльдорадо и копи царя Соломона в одной упаковке! Она нашла свою жилу и бросила на это дело все ресурсы своих мозговых извилин.

– Не круто ли?

– Да чего там круто! Ты врубись, одни отмазки да подмазки чего только стоят от разных комиссий-перекомиссий! А бухгалтерский ажур, а нужные люди!.. Она хоть и дремуча, как заросли лопуха, да похитрее десятка человек будет, раз за столько лет никто не смог не то, что бы дело завести, но даже и заподозрить её в левых делишках.

– Пожалуй ты прав, но факты – где они?

– Да что тебе факты! Их пусть прокурор собирает, а от народа такое шило в мешке не утаишь. Мне гораздо интереснее знать, зачем ей эта статья? Другой бы на её месте заглох бы, потух на сто лет вперед, а эта стокилограммовая бочка сала выставилась напоказ, как на ярмарке! Точно, либо у неё крыша поехала, либо над ней навесик в сто накатов – атомной бомбой не возьмёшь…

– Вполне может быть и так. – Князев хмыкнул и, потянув из стакана «правильное» пиво, сказал: – А что до твоих недоумений по поводу статьи, то это просто тонкий психологический расчет. Вспомни, чембыла в советские времена характеристика с места работы? Без этой бумажонки ходу было тебе ровно до порога любого учреждения. А теперь прикинь, – сидела твоя Трухнова целых семь лет, как ты сказал, потухнув и заглохнув, делая свои первичные накопления. Конечно же, играло у неё очко – как бы не взяли, не повязали её под белы рученьки «волки позорные». Она искала всё это время, как бы легализоваться, как бы оградить себя от неприятных последствий своего незаконного бизнеса, и, конечно же, придумала отличный ход. Ты сам мне говорил, что она предпринимала пробную вылазку на руководящий пост, да и сейчас она состоит в советниках районной управы, так?

– Так, и что из этого?

– А то, мой дорогой, что наверх, к власти, люди рвутся только по двум причинам: либо отмыть наворованные бабки, либо совершенно легально их наворовать, и никак не иначе.

– Что ты меня кормишь прописными истинами! Ты мне про данный случай растолкуй что почём?

– Терпение, мой золотой, и пред тобой откроется великая тайна сия. Только там,– Князев многозначительно поднял вверх палец,– только там,–поняла она,– наверху, у кормила власти, есть ещё маленькая надежда проскочить сквозь игольное ушко, захватив с собой все эквиваленты своего многолетнего труда в виде хрустящих дензнаков! Теперь дошло? Дальше объяснять?

– М-да, сладкозвучный ты мой вития, эк тебя куда занесло! Ты мне по-русски можешь толком сказать, зачем Трухновой нужна такая статейка?

– Имидж – вот что такое эта статья. Может быть Трухнова и дремуча, как ты говоришь, но ход она делает отличный. Этой статьёй она убивает сразу двух зайцев,– снимает вопрос о всяких там расходах-перерасходах своей исключительной заботой о благе родной поликлиники. Этим она, как ширмой прикрывает истинные свои делишки и зашоривает ясные очи бдительной клиентуры. И второе – это прикупает себе индульгенций в виде хвалебных отзывов в прессе, благо бабок на это дело никогда не жалко. Вот тебе и аналог характеристики с места работы. И, как следствие такой политики, благосклонность начальства и восторженность толп, подогретая хорошо оплаченной клакой. Ну, сам посуди, у какой комиссии зародятся на такого ангела, каким она тут представлена, черные мысли. Прекрасно понимая роль прессы в таких делах, Трухнова постаралась не упустить такой шанс в борьбе за свое светлое будущее. Вот так, мой дорогой Андрей Батькович.

– Лихо! Всё просто, как пареная репа.

– Вот именно, главное забетонировать всем мозги, а там глядишь и прорвешься.

– Знаешь, я мог бы и не поверить, что так может быть, ес-ли бы в своё время не поработал в кооперативе у одного деятеля. Вот там-то я узнал такое, что любое волшебство по сравнению с махинациями этого парня смотрелось как детский фокус. Бабки делались просто из воздуха! У него существовала целая система до такой степени отработанных схем, что внешне выглядело всё ну просто шоколадно! Я это к чему – все шевеления Трухновой в поликлинике один в один напоминают мне эти волшебные схемы. Если хочешь, могу поделиться сей спецификой, глядишь для книжки пригодится.

– А что, Андрей, пожалуй ты прав. Ну-ка, давай излагай, но сначала по пивку, чтоб легче пошло…

Что ж, оставим наших приятелей предаваться простым радостям жизни и окунемся в бурный поток событий, которыми так богата жизнь любого незаурядного коллектива. Особенно, если она находится в волевых и сильных руках вершителей судеб – мудрых начальников, больших, средних и так себе, совсем незаметных, но, тем не менее, от этого не ставших менее значительных. Насладимся же ходом их мыслей в делах их и вкусим от многомудрого их знания великой лоции жизни…

Утром, придя на работу, Андрей первым делом поднялся в регистратуру. Из трех журналов, куда записывались заявки, только в одном – столярном, – красовалась на пол-листа размашистая запись: «Андрей Васильевич, срочно подойдите к нам, вы нам очень нужны!!!». Заверена она была нарочито разборчивой подписью: «Гинекология». Он усмехнулся: «Не иначе Лидия Михайловна руку приложила. Шустрая старушенция».

Андрей не любил посещать без надобности это отделение поликлиники. Не в силу того, что проходя сквозь строй женщин, ожидавших приема у врача и уж особенно мимо молодых девиц, чувствующих себя в своей епархии и поэтому имеющих смелость отпускать шуточки вроде: «А вот и слесарь–гинеколог пришел», но потому, что престарелая старшая акушерка, имея видимо ещё огромный запас жизненной энергии, замучила его своими бес-численными заявками. Благо, если бы она ещё помнила то, что писала в журналах заявок, так нет же! Встречая Андрея, где бы ни случилось, Лидия Михайловна непременно спрашивала его: «Что ж вы, Андрей Васильевич, не выполнили нашу просьбу! Вчера мы записали вам заявочку!». И столько укоризны слышалось в её ласковом голосе, что он в такие моменты терял дар речи. А это было совсем некстати, потому что добрая старушка особенно любила задавать такие вопросы в присутствии главврача, либо Зины Ивановны, что само по себе усугубляло ситуацию до чрезвычайности. Андрею в такое время страшно хотелось, чтобы невесть откуда появился бы журнал, а ещё лучше отремонтированная многопудовая дверь, исправленный замок или починенный кран, что бы ткнуть ими в наштукатуренное, лучащееся искренней добротой и благожелательностью лицо.

Лидию Михайловну он нашел в ординаторской на своем боевом посту. По своему обыкновению его радетельница пивала чаи в обществе членов своего маленького, но сплоченного коллектива. Таким чаепитиям весьма способствовала щедрость благодарных пациенток, и грех было не воспользоваться дарами от всего сердца исцелённых страдалиц. Лидия Михайловна, как патриарх, ибо проработала она в родной поликлинике со дня её основания, пользовалась среди коллег непререкаемым авторитетом, а посему никогда не упускала возможности поделится с сослуживицами своим богатым опытом. А где же лучше бы это сделать, как не в такой уютной комнатке, любовно украшенной цветами, развешенными по стенам яркими календарями, на которых были изображены пристрастия из мира искусства, то бишь любимые актеры. И были ещё, о диво, в огромной, искусно сделанной клетке, чудо далеких тропических стран, говорливые, брызжущие яркими отливами пера, заморские попугаи. Всё это весьма располагало к тихим неспешным беседам на различные темы.Особенно любимой среди них была одна, гипнотически притягивающая всё внимание благодарных слушательниц, а именно – как правильно поставить диагноз, чтобы больная лучше осознала гигантские усилия, затраченные доктором на её излечение,а в соответствии с этим была бы соразмерна иеё благодарность.

И так как старшая акушерка была знатоком этой профессиональной премудрости, слушать её можно было часами, забыв о больных, ждущих своих целителей, обо всём на свете.

Постучавшись, он приоткрыл дверь и просунул голову в ординаторскую. Чаепитие, несмотря на едва начавшийся рабочий день, было в полном разгаре. На столе, среди коробок с конфетами и развернутого шоколада, стоял мастерски разделанный огромный торт, весь разукрашенный кремовыми розанами обрамленных шоколадной листвой. Вернее, он таким был ещё минуту назад, а сейчас он состоял из отдельных кусков и на каждом из них красовался аппетитнейший полновесный розовый бутон.

За столом сидело человек шесть. Андрей, не желая рассыпать по своему обыкновению комплименты сидящим за столом дамам, упреждающе сказал:

– Всем доброе утро. Лидия Михайловна, какая у вас ко мне возникла надобность?

Та подняла на Андрея свои ясные, удивительно хорошо сохранившиеся для её восьмидесяти лет голубые глаза и сказала:

– Андрей Васильевич, голубчик, очень прошу вас подо-ждать минутки три около моего кабинета. Сейчас придет Светлана Васильевна и у нас к вам будет очень серьезное предложение. Будьте так любезны…

– О чем разговор, Лидия Михайловна, нет проблем.

На диванчике ему пришлось посидеть изрядное количество времени. Видимо у Лидии Михайловны нашлись весомые аргументы в пользу своей теории дополнительных стимулов, так как прошедшая Светлана Васильевна, скрывшись за дверью ординаторской, тоже не смогла противостоять им в должной мере, на практике доказав, что заведующая отделением так же подвержена человеческим слабостям, как и её подчинённые. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Съев и выпив разложенные на столе яства, разомлевшая компания дружной гурьбой высыпала из трапезной…

– Ой, Андрей Васильевич, простите нас за то, что заставили ждать. Светлана Васильевна провела пятиминутку, а я забыла сказать ей, что вызвала вас с утра.

– Да что вы, не беспокойтесь, я прекрасно провел время за чтением вот этих гинекологических листков.Так сказать, расширил свой кругозор.

– Шутник вы Андрей Васильевич. Вы такой интересный мужчина, ах, почему я не молода – в вашем обществе так интересно проводить время. Вот Светлана Васильевна у нас молодая и симпатичная, ей и карты в руки. Завидую я ей!

Светлана Васильевна сдержано улыбнулась. Она не была ни молода, ни отличалась красотой, разве что в её общем облике проступало некое скрытое, едва уловимое обаяние в те моменты, когда она позволяла себе улыбнуться. Заведующая отделением была весьма сдержанной особой и вступала в разговор только тогда, когда чувствовала в этом необходимость. Сейчас, по её мнению,и настал такой момент.Дождавшись паузы,Светлана Васильевна, сказала:

– Андрей Васильевич, у меня к вам есть большая просьба. Мы замерзаем. В прошлом году, если помните, вы утепляли тамбурную дверь, но это не помогло. Вы видите, какие морозы стоят, и все наши доктора и пациенты засыпали нас жалобами на холод, особенно здесь, на нижнем этаже.

– Светлана Васильевна, что ж я могу сделать? В прошлом году вам сюда провели дополнительную врезку батарей отопления.

– Да что вы, Андрей Васильевич– вмешалась в разговор старшая акушерка,– это всё равно, что улицу обогревать. Пойдемте к нашей головной боли.

Подведя Андрея к огромной витражной стене, в которой строители устроили вход для посетителей гинекологического отделения посредством внушительного объёма тамбура из забранного алюминием стекла.С патетическими интонациями в голосе она вопросила:

– Оно нам надо? Нет, скажите, что мы здесь имеем? Сплошные дыры в стеклах, которые вы же сами заделываете каждый месяц, потому, что их мальчишки били, и будут бить. Ходить через этот вход никто и никогда уже не будет, так не проще ли будет заделать эту стену?

– Лидия Михайловна, так за чем же дело встало? Вам нужно прямиком на шестой этаж к Тамаре Витальевне, я то, грешный, здесь причем?

– В том-то и дело, что вы как раз причем, даже очень причем! Мы говорили Тамаре Витальевне об этом, но она и слышать не хочет о нашей проблеме, пока идет ремонт на третьем и четвертом этажах.

– И что?

– Денег нет и всё такое, а у нас нужно ставить капитальную стенку. Даже тепловую завесу установить невозможно, потому как теплом опять будем улицу обогревать. В общем, заколдованный круг!

– Андрей Васильевич,– вновь вступила в обсуждение темы Светлана Васильевна.– Мы решили, так сказать, исправить положение своими силами и вся надежда на вас.

– Я весь внимание, Светлана Васильевна, чем смогу – тем помогу, но я теряюсь в догадках, какой стороной меня можно приложить к этому делу.

– Вас прикладывать не нужно, а вот ваши золотые руки и материалы, которые лежать у вас в подвале нам пригодятся очень. Вы поставите здесь нам стенку. У вас есть железный профиль, а сухую штукатурку мы выпросим у Зины Ивановны. Мы видели с Лидией Михайловной, какую мастерскую вы соорудили у себя в подвале. – Зав. гинекологией как бы перевела дух и, как бы предвидя возражения, добавила:– Мы постараемся оплатить эту работу.

– Нет, не получится! Даже не потому, что на эту работу нужно уйму времени, а ещё и просто потому, что когда это кто-нибудь в поликлинике смог выпросить у Зины Ивановны хоть дырку от ржавого ведра?

– Андрей Васильевич, голубчик, мы всё это уладим, вы только начинайте сами, ну там размеры снимите, нарежьте профиль, ладненько? Вы уж не бросайте нас в беде.

– Хм,– Андрей потер переносицу,– ну и озадачили вы меня, признаюсь. Да не справлюсь я с этим один.

– Справитесь, справитесь, ведь сделали у себя такие стены в мастерской!

– Там мне брат помогал. Я его специально просил помочь, так как делал для себя.

– И мы вам найдем помощников,– Лидия Михайловна доверительно прикоснулась к его руке.– Мы ведь делаем это не для себя, для наших женщин…

Минут пятнадцать Андрей ещё отнекивался, но потом сдался. Если бы он мог тогда знать, к каким роковым последствиям приведет его уступчивость, он бы лёг костьми, но не позволил свершиться столь прискорбному факту в его, и без того, беспокойной работе.

В тот злополучный день ничто не предвещало неприятностей. Через день, после разговора с почтенной Лидией Михайловной вкупе со Светланой Васильевной, Андрей, разобравшись с утренними заявками, приступил к осуществлению заветной мечты всего гинекологического отделения. Накануне он сделал замеры и теперь, стоя над разложенными накануне профилями, размышлял, с чего начать. Он хотел использовать материал так, чтобы как можно больше оставить целых длинномеров.

Из них Андрей задумал возвести перегородки на даче, и вот теперь его планам грозила весьма реальная опасность вылететь в трубу. Весь наличный прокат и алюминиевый профиль остались в подвале со времен строительства поликлиники. Когда пришла пора выбрасывать строительный мусор, Андрей частью купил, а частью уговорил строителей не вывозить оставшийся материал на свалку. Благодаря такой предприимчивости, он стал в одночасье обладателем значительного количества стройматериалов, о которых, вследствие хронического безденежья, мог только мечтать. Складировав все своё богатство в углу обширнейшего полуподвала, Андрей договорился с завхозом Зиной Ивановной о временном хранении своих драгоценностей. Зина Ивановна не возражала, и его стратегические запасы благополучно лежали до лучших времен. Конечно, кое-что уплывало вследствие того, что спрятать столь протяженные объекты было весьма затруднительно. Приходилось делиться со своими ближними частью припасов, если учесть, что эти ближние оказывались твоими начальниками. Особенно усердствовала пощипать с краешку главная медсестра, строившая в тоже самое время где-то в подмосковных окрестностях весьма не хилую хоромину. Об её размерах и размахе Андрей смог судить по завозимым в тот же подвал стройматериалам. Всего того, что перебывало на временном хранении в сём означенном месте, хватило бы на постройку двух приличных размеров дач со всей отделкой внутри.

Как бы то ни было, тому, что осталось, теперь угрожала реальная опасность. В свое время Андрей, предвидя такие удары судьбы, выпросил разрешение на возведение рядом с каморкой, которую он занимал, дополнительной площади. Из того проката, который доставлял ему немало переживаний вследствие своей незащищенности, он сумел почти половину пристроить в стены вновь возведённой мастерской, рассчитывая в свое время демонтировать стены мастерской и единым махом перевезти все на дачу. Теперь все его надежды были связаны с тем, что у тех, кто имел в подвал свободный доступ, проснется совесть, глядя на оставшиеся крохи былого богатства.

И вот новый удар судьбы. Пошарив по сусекам, то бишь по всем подвальным закоулкам и не менее обширному чердаку, Андрей наскреб довольно приличное количество отрезков такого же профиля. Если приложить (думалось ему) к этой груде ме-таллолома пару кусков из своих запасов, то стенка, как законченное строительное сооружение вполне может состояться без особого ущерба для его недвижимости.

Закончив выкладку части каркаса, Андрей щелкнул тумблером сварочного трансформатора и нахлобучил на лицо маску. Сварку он освоил недавно, но дело это у него получалось. Андрей пользовался любой подвернувшейся возможностью попрактиковаться в столь экзотическом для себя виде деятельности. Как и любой новичок, он тщательно следовал всем инструкциям, которые только смог раздобыть. Ему даже удалось выбить у Зины Ивановны асбестовый коврик.Теперь, стоя на нем,он ещё раз окинул взглядом все причиндалы, которые положено иметь при работе со сваркой. Андрей довольно хмыкнул и, склонившись над каркасом, ткнул электродом в угол рамы. Мягкий гул аппарата мгновенно сменился натужным ревом, сполохи яростного огня разорвали полусумрак подвала и работа, подстать раскаленным брызгам расплава шлака и металла, разлетавшимся вокруг ослепительным фейерверком, закипела…

Может показаться, что автор слишком злоупотребляет терпением читателя, углубляясь в описание столь прозаичного рабочего процесса. Господа мои, истинная ваша правда! В том, что автору приходиться упоминать такие непрезентабельные предметы, как ведра с водой и песком, стоящие под щитом, на котором внушительно обосновались пара огнетушителей с багром и лопатой, виноваты обстоятельства, которыми мы в нашем повествовании никак не можем пренебречь. Ибо они, эти неприметные спутники любого учреждения, иногда определяют судьбы его обитателей. Вспомните только страшные трагедии, происшедшие только потому, что у несчастных под рукой не оказалось во время ведра с песком или огнетушителя.

Не таков был наш герой. Он, в отличие от некоторых особей рода людского, пироманом не был и боялся пожаров, а потому неукоснительно следовал предписаниям уважаемых пожарных инспекторов. Конечно, и в их многоуважаемой поликлинике имелся служивый такого рода, у которого не очень то забалуешься. Это был настоящий полковник, безо всяких там скидок. Дело он знал свое туго и как подобает настоящему служаке, не признавал никаких авторитетов, кроме своего непосредственного начальника. А так как его высокое начальство находилось далече от мест дислокации доблестного служаки, то в поликлинике полковник прослыл ниспровергателем авторитетов. Не считаясь ни с рангом, ни положением своего собеседника, он с равной тщанием распекал несчастного, которого смог уличить в недобросовестном отношении к технике безопасности. И для него было не важно, выражалось ли это в отсутствии крышки на электророзетке либо в спрятанном в шкафчике электрочайнике, вовсе нет! Торжествующе потрясая обнаруженным запретным предметом, он мог подолгу терзать своих визави, громогласно доводя свой монолог до невольных слушателей близь лежащих этажей. Впрочем, к «ризетке», (как его вполне добродушно называли в поликлинике за несколько корявую манеру эксполковника изъясняться на литературном языке), особых претензий никто не предъявлял и с деланной тревогой заверяли в скором исправлении допущенных ошибок. Что же касается его своеобразной манеры разбавлять русскую речь украинизмами и армейским жаргоном самым нелепым образом, то заслуженному ветерану танковых войск сие прощалось по причине, высказанной неким местным острословом, что, мол, в его голове помещено такое количество военных и служебных терминов, что они вытеснили обычные слова.

У Андрея с ним сложились добрые отношения. Эксполковник как-то сумел расположить Андрея к себе и у него не вызывали никакого отчуждения просьбы уважаемого начальника службы технической безопасности по поводу устройства личных дел. Правда, дела эти занимали значительный объем от общего количества всех дел, которые делали их коллегами по работе. Андрей не хотел огорчать старого служаку и с пониманием относился ко всем просьбам своего, пусть маленького, но начальника. Тот, в свою очередь, не оставался в долгу и частенько расплачивался с Андреем жидкой валютой в виде литровых бутылей, наполненных по самое горлышко мутновато-вонючим, ядрёным самогоном. Денег полковник-отставник не давал за работу прин-ципиально, искренне считая самогон истинным мерилом товарно-денежных отношений между собой и остальным рабочим людом, в данном случае его представителем в лице Андрея. Самогон же поступал к нему в неограниченном количестве от его родни, живущей в «ридной неньке Украине». Так что полковник имел совершенно реальную возможность, не напрягаясь в финан-совом отношении собрать и оплатить несколько ремонтно-строительных бригад, если бы в них у него возникла бы нужда.

Но, как говорили, человек он был не бедный.Имея значительную недвижимость в виде отменной квартиры, не менее приличного дачного дома и машины вкупе с изрядно пошатнувшимся здоровьем на рубеже своих шестидесяти пяти лет эксполковник все еще слыл завидным женихом. Одинокие поликлиничные дамы, те, которые ещё могли претендовать на тихое семейное счастье, буквально балдея от такой возможности, вели осаду сей крепости по всем правилам военного искусства.

Особенно усердствовала в своем благородном стремлении неутомимая Зина Ивановна. Она по роду своей деятельности могла чаще других претенденток, встречаться с объектом своего вожделения. Правда, их взаимоотношения протекали весьма своеобразно. Ей, как даме, по статусу было не положено брать инициативу на себя и потому она, от природы обделённая даром общения, выражала свои чувства несколько директивно, к тому же подкрепляя их не хилым от природы голосом. Надо ли говорить, что наш бывший танковый начальник, за свою долгую армейскую жизнь большей частью привык командовать.Потому, сбрасывая охватившую его в первые мгновения оторопь, переходил немедленно в атаку, что производило,господа, впечатление необыкновенное. В габаритах своих это были Голиаф и Давид, Слон и Моська. Присовокупив в этот ряд любые другие аналоги таких же сравнений, не ошибаясь, можно лицезреть прелестную жанровую картинку где-нибудь в стиле Федотова. Не особенно напрягая свое воображение, как наяву вы увидите натужные выи, окрашенные в багровые тона лица, гримасы, достойные полотен Гойи, вращение всех имеющихся в наличии подвижных органов тела, включая выкаченные на передние позиции и заправленные донельзя благородной жидкостью, именуемой кровью, очи сих достойных особ. Добавьте к этой батальной сцене брызги слюны, громоподобные разрывы словесных снарядов и вы поймёте, что наш полковник чувствовал себя в такой атмосфере как рыба в воде. С чувством отменно выполненного служебного долга он с достоинством удалялся с театра военных действий, чего не скажешь о несчастной Зине Ивановне. Ещё долго после такого выражения своих чувств к предмету своей симпатии за закрытой дверью её кабинета раздавались звуки, подозрительно похожие на шмыганье носом и сморканье. Иногда они перемежались с буханьем чего-то тяжелого, видимо, при встрече с полом или стеной. А когда, сопровождаемый нервным стуком щеколды отпирался заветный препон и в кабинет врывались либо истомленная любопытством Ливадия Васильевна, или ещё кто, то они всегда могли обнаружить некие инородные предметы, которым по природе своей не полагалось находиться на полу. И, конечно же, поднимая эти предметы с пола, они не могли не заметить несвойственного Зине Ивановне влажного блеска покрасневших глаз.

Что и говорить, тяжела стезя безответного чувства и в полной мере было отпущено его горемычной Зине Ивановне. Тем более что судьба, слепа она там, или просто злодейка, если вспомнить перлы народной мудрости, готовила ещё одно жестокое разочарование. Но… об этом пока повременим и вернемся немного назад, туда, где мы оставили «спасителя гинекологического отделения» в трудах праведных…

Проработать Андрею пришлось немного. Минут через пятнадцать, едва он, передохнув, снова было взялся за электродный держак, как чуть не выронил его от раздавшегося оглушительного грохота. Колотили в железную дверь подвала, причем с явным намерением ворваться в него сиюсекундно. Так колотить могли только люди, облеченные всеми полномочиями, а, стало быть, и правом на такой экстремальный поступок.

Даже не выясняя, кто бы это мог быть, Андрей не торопясь открыл дверь и, как оказалось, поступил весьма опрометчиво. Он был буквально сметён с порога людской волной и оторопело наблюдал, как молчаливая толпа, распавшись на отдельные её компоненты, деловито обступила собранную им конструкцию, подробнейшим образом обшаривая, обнюхивая и приглядываясь ко всем окрестностям. В довершение ко всему в одной из присутствующих, Андрей с удивлением узнал кудельноголовую подругу Тамары Витальевны. Исполнявшая с недавних пор должность начальника отдела кадров, а потому не совсем уместную на подобном мероприятии, она, не отрываясь ни на минуту, усердно строчила что-то в своем блокнотике.

Далее Андрей постепенно стал выделять из мельтешащей круговерти белых халатов знакомые лица. Вот промелькнула и тут же пропала в отдалении юркая фигурка Зины Ивановны, удивительно живо напомнившая ему маленькую шавку, которая, путаясь под ногами и вертя хвостом, словно бы говорила всем собравшимся: «Ну что же вы, тяв-тяв, ну быстрее же, р-р-р…». А вот и прояснилась из голубоватого сварного дымка высоченная фигура Командора, по крайней мере, за образ которого спервоначалу Андрей принял служаку-эксполковника. Здесь же он увидел непременных участниц всех официальных мероприятий Ливадию Васильевну и Татьяну Израилевну, с опаскою смотрящих на сердито гудевший сварочный аппарат. Присутствовали и ещё какие-то люди, но их, по причине полного незнания, Андрей опознать не смог.

Но главным действующим лицом, при виде которого Андрей почувствовал некоторый душевный трепет, была, конечно, сама хозяйка, всесильная и полновластная Тамара Витальевна. Она стояла как-бы в стороне и на лице её была отражена такая гамма чувств, увидев которую Андрей понял, что недаром ему сегодня ночью приснилась огромная белая кобыла. Кобыла эта наступила ему на грудь, а на её ноге вместо копыта, которому положено быть у каждого уважающего себя представителя этого благородного семейства, была человеческая ступня с огромными, заскорузлыми и желтыми ногтями. Морда же кобылы, своими чертами смутно напоминая Тамару Витальевну, ощерилась щербатыми зубами и, цыкнув ими пару раз, самодовольно ухмыльнулась. И это было так омерзительно, что Андрей в тот же миг от отвращения проснулся.

И вот, когда, по понятию самой, действо завершилось, настал черед Андрею принять в нем непосредственное участие. Впрочем, его роль в этом была чисто номинальной, так как то количество обвинительных статей, выслушанных им за количе-ство времени, в которые они были умещены, не позволили ему издать хотя бы звук. Впрочем, звуки как раз он смог издавать, но превратить их в членораздельную речь у него уже не хватало сил.

Кошмар, из которого Андрей смог понять только то, что он в чем-то сильно виноват, длился недолго. Ещё не остывшая от своего словесного извержения, орава шумно удалилась, оставив ему напоследок возбужденно-радостный возглас Зины Ивановны:«Андрей Васильевич, зайдите после обеда к Тамаре Витальевне».

Это не предвещало ничего хорошего. Продолжать работу уже не имело смысла, так как понял Андрей из предыдущего ора, вся загвоздка была именно в ней. Вздохнув, он подумал, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Чтобы как-то придти в себя, собраться с мыслями и обмозговать сложившуюся ситуацию, Андрей запер мастерскую и вышел на улицу.

Проблема состояла не в том, что он спасовал перед кучкой орущих баб. Он давным-давно бы всё поставил на место, но тот огромный багаж, ради чего он вот уже четыре года находился в этом затхлом, пыльном подвале, не давал ему возможности даже помыслить о достойном отпоре. Годы упорного труда по восстановлению станков, изготовлению оснастки и приспособлений, которые дали бы ему возможность запустить дело хотя бы на минимальных оборотах, держали его гордость и самолюбие в железной узде. И стоило ему только подумать о чём-либо подобном, как всплывала вполне определённая мысль с огромным восклицательным знаком на конце, и весь его порыв безнадёжно заканчивался на этом. Ничто в этом мире не дается безвозмездно! Его «баш на баш»в данном случае, выражался в ущербе, нанесенному личному достоинству, взамен на приобретенные материальные выгоды. В этом было его проклятие!

В назначенное время Андрей поднялся на шестой этаж. Дверь, ведущая сразу в три кабинета, в которых помещались апартаменты главврача, её приёмная, где усердная Татьяна Израилевна производила сепарацию ходоков в верха, и довольно скромных размеров комната, в которой обитала наперсница хозяйки, была заперта. Андрей понял, что обеденный перерыв затянулся и недовольно крякнув, прошел в конец коридора, к расставленным там диванам. Ему неоднократно приходилось проводить здесь время в ожидании кого–либо из обитателей шестого этажа.

Надо сказать, что обеды, которыми потчевала специально принятая на работу повариха, отличались отменным качеством и обилием. Конечно, до лукулловых стандартов им было, в силу скромных возможностей районной поликлиники, далековато, но, по нынешним временам, стол, накрываемый к обеденной страде, своим меню далеко оставлял позади многие кухни именитых столичных ресторанов. Постоянные едоки знали, кому они были обязаны этой поистине царской роскошью. Правда, если взглянуть со стороны, не такие уж и разносолы украшали их жертвенный алтарь. Но, честное слово, когда пища будто падает с неба, словно манна небесная, и, не в пример библейской, много разнообразнее, то у кого же возникнет даже намек на неудовольствие, с каким обратились возроптавшие библейские пращуры на однообразие даровой халявы, ниспосланной им всевышним. Напротив, наши дамы отлично знали, кого им благодарить за столь шикарные блюда. Вот почему их любовь к своей благодетельнице не знала границ и измерялась соразмерностью аппетита и величиною собственных желудков. А посему, внушительные габариты достопочтенных дам, допущенных к обеденным трапезам, весьма красноречиво говорили об их поистине безграничной любви к своему кумиру. А что же касается нашей Зины Ивановны, то свои непрезентабельные размеры она с лихвой компенсировала экспроприацией значительной доли тех продуктов, добывать кои входило в её святую обязанность. И, право слово, делала она это столь виртуозно, что ни у кого не возникало и тени сомнения в её кристальной честности и добропорядочности.

Наконец оживленный гомон, перемежаемый весёлым перестуком столовых приборов начал стихать.Через отворившуюся дверь, отягощенные добрыми порциями пищи, постепенно нача-ли выплывать участницы очередного застолья. Сытый блеск их глаз выдавал тайную и, видимо, единственную мысль, заключавшуюся главным образом в том, что так жить ещё можно. И не желая омрачать свое настроение видом сидевшего напротив их пиршественного зала какого-то мозгляка, они,неспешно отводя взгляд,с чувством собственных достоинств шествовали дальше.

Когда же отворившаяся дверь в очередной раз отрыгнула следующую партию чревоугодников, среди них оказалась завхозиха с сестрой-хозяйкой. «Зин, а, Зин, да ты опять никак не доела. Кусок сала изо рта висит!», – поддевала завхозиху Ливадия Васильевна, расплываясь в хитрой улыбке. Та, не торопясь, обмахнула ладонью губы, кинула на неё понимающий взгляд и ответила в тон:«Да ну тебя, Лидка! Вечно ты со своими подкавыками!». По всему было видно, что благодушествующих дам совсем не беспокоило то обстоятельство, что всего пару часов назад они чуть ли не до нижнего белья обшманали присутствующего тут же человека.В самом деле, если бы Андрей не окликнул Зину Ива-новну, то действительно показалось бы, что он так же невидим для проплывающего мимо начальства, как самое пустое место во Вселенной.

– Зина Ивановна, можно вас на минуточку?

Завхозиха с недовольной миной оборотилась к Андрею и уставила на него остекленевший взгляд, в котором угадывалось шевеление некой густой желеобразной субстанции, видимо заменявшей на данный момент ей мысль.

– А... это ты, ну подожди, Тамара Витальевна ещё обедает.

– Зина Ивановна, подождите, я только хотел спросить, в чём дело, что случилось?

– Ой, я не знаю..., кажется, чего-то по технике безопасности и материалы ты какие-то взял…

– Вот тебе раз! Какие такие материалы, что за бредятина? Кто это сказал?!

– На вахте видели, как ты что-то выносил из поликлиники. Дождись Тамару Витальевну и разбирайся у неё.

Андрей ничего не сказал в ответ, кивнул головой и уселся опять на диван. Человеком он по натуре был весьма вспыльчивым. То, что он услышал от завхозихи, не было для него в новинку. Такие претензии он слышал частенько и раньше, но никак не мог понять природу и происхождение этих разговоров. Сейчас, сидя в ожидании неприятной экзекуции и постаравшись успокоиться, Андрей невольно начал размышлять и прикидывать, отку-да дует ветер. То обстоятельство, что источником разговоров стали дежурные на вахте старушки, он отмел начисто. С ними у Андрея были прекрасные отношения. Они часто пользовались его услугами, прося то починить замки во входной двери квартиры, отремонтировать, а то и заменить водопроводные краны на новые. Андрей никогда не оставлял без внимания эти просьбы, понимая, что купить кран, либо дверные замки для одиноких пенсионеров было весьма накладно. Денег с них он никогда не брал, и если всё-таки настырной старушке удавалось иногда всучить ему пару червонцев, то Андрей на эти деньги покупал ей что-нибудь из сладкого к вечернему чаю. Чего греха таить, всё это снаряжение он заимствовал из наличных запасов, выданных Зиной Ивановной для ремонта, но иногда ему случалось отремонтировать неработающее оборудование и выданные замки и краны оставались у него.

И все же, те обрезки железа, которые он вынес с чердака, кому-то померещились, не иначе, как стратегическими запасами, а то к чему бы вся эта устрашающая демонстрация силы, явно рассчитанная на психический испуг. Старушки, правда, вчера интересовались, что за железки он таскает, но спрашивали они это чисто из сочувствия к его тяжелому физическому труду.

А в это время Тамара Витальевна, несколько подобрев от принятых яств и успокоившись, обдумывала, как пресечь эту вольницу. Она рассматривала это дело как ЧП, которое могло иметь для неё катастрофические последствия, ибо осуществись оно, и прости-прощай изрядный куш! А упустить потерю пятизначной суммы по вине нескольких идиотов-энтузиастов, значит, как говорят доки-юристы, создать прецедент! А уж особенно дать острастку этому недоумку-рабочему, чтоб впредь зарекся предпринимать что-либо без согласования с ней! Чтоб дышать в стенах её поликлиники мог только с её разрешения! А то, чего доброго, с его лёгкой руки и другие повадятся разорять её садик!

Когда ей стало известно о намерениях гинекологического отделения, (а стало ей известно это посредством всё той же славной старушки Лидии Михайловны, которая, не успокоившись в своём рвении порадеть «нашим женщинам», не поленилась выказать своё усердие в столь добром начинании своей уважаемой начальнице), Тамара Витальевна вначале чуть было не за-дохнулась от вскипевших в ней эмоций! Клокотавшая в ней ярость не дала, как следует оценить инициативу своей подчиненной! С минуту она стояла столбом и только её губы помимо её воли выписывали какую-то странную синусоиду. Стараясь не обрушить немедленно свою благодарность на ничего не подозревавшую Лидию Михайловну, она смогла лишь выдавить из себя что-то похожее на утробные звуки расстроенного контрабаса.

Избавившись от услужливой старушенции, Тамара Витальевна немедленно вызвала к себе Зину Ивановну и устроила той грандиозный разнос по поводу несанкционированного возведения стены в гинекологии. Зина Ивановна, сильно расстроившись по поводу неудовольствия Тамарой Витальевной её нерасторопностью, немедленно привела свои контраргументы:

– А что вы хотели, Тамара Витальевна? Я вам много раз говорила, что за ним нужен глаз да глаз! Вон в прошлом месяце он чуть было не разобрал перегородку в физиотерапии! Они, видите ли, попросили его об этом, да я не дала! Мне его самоволка вот где сидит! Надо устроить ему острастку, чтоб неповадно было!

Тамара Витальевна, бросив метаться по кабинету, уселась в кресло и сказала:

– Что ты предлагаешь?

– А что тут предлагать? Он сейчас сваркой занимается в подвале, вона как полыхает, я мимо проходила. А допуска к этой сварке у него нет! Вот и наказать надо!

Тамаре Витальевне и секунды не потребовалось, чтобы принять решение:

– Собирай людей и через пять минут все были у входа в подвал! Никаких отговорок и опозданий, не то премии лишу!

Вот так и возник уже знакомый эпизод из жизни Андрея. А будь он в свое время чуть проницательнее, хотя бы хоть на самую малость того дара, коим обладала Зина Ивановна, проникнись он начальственным флюидом, то уберегся бы от каверз корыстных сослуживцев. И никакая Лидия Михайловна со Светланой Васильевной не смогли бы сбить его с панталыку своими мелкими, кусочечными задумками!Откуда им было знать о грандиозных перспективах их многомудрой руководительницы в отношении этих, поистине золотоносных трех или четырех квадратных метров случайного огреха проектировщиков сего здания?!

Тамара Витальевна, осуществляя своипланы по благоустройству гинекологического отделения, не остановилась на возведении какой-то жалкой стены. Как и подобает масштабному руководителю, она воздвигла в придачу к ней ещё три, превратив непригодный ни к чему тамбур в уютную комнатку. Правда, кабинетом назвать ее ни при каких условиях было бы невозможно, – так, скорее, каморка. Но в том-то и вся штука, что по документам на месте бывшего вестибюля образовался внушительный кабинет.Сие капитальное строительство повлекло за собой значительные финансовые вложения, что и было удостоверено подписями ответственных лиц. Вот теперь,господа, можете себе представить всё негодование нашей радетельницы, когда она узнала, что её чутьбыло не лишили законной контрибуции!

И всё же кара, нависшая в тот злополучный день над недальновидной и суетливой головой несчастного Андрея, не была уж столь масштабной и скорой. Он получил, как ни странно, только небольшой выговор и на этом видимые последствия его проступка закончились. Но если бы в жизни всё так хорошо кончалось, рай бы из потусторонней юдоли давно бы переместился в нашу, полную скорби и проблем, жизнь. А что это не так, Андрею вскорости пришлось убедиться в этом уже в которое, несчетное количество раз!

Глава 5

«...Редкий день не обходиться без сюрпризов... Хорошо ещё, если в прямом смысле слова, без всяких кавычек и подтекстов... О, боже... за всеми «хвосты» подчищать надо!.. Господи... с такими работничками, можно ли довести что-либо нормально до конца! Одна Зина Ивановна чего стоит!.. М-м-м... – скривилась, как от зубной боли Тамара Витальевна, – вот тупость-то где непроходимая!.. – элементарные вещи надо объяснять! Что поделаешь, приходится терпеть, других нет... Вызвала она на сегодня маляров или нет?..».

Тягучие, словно патока, мысли, помимо воли растекались в озабоченной ещё ворохом других проблем, голове Тамары Витальевны. Сегодня она специально решила перенести запланированные дела с утра на вторую половину дня, чтобы заняться вопросом ремонта электрощитовой.

Своим появлением на свет вопрос, столь далекий от специфики медучреждения, был обязан некой увеселительной прогулке, совершенной Тамарой Витальевной четыре месяца назад. Всё произошло обычным порядком.В роли искусительницы опять выступила её стародавняя подруга, коей по её негласному статусу в штате поликлинике было положено этим заниматься. Точности ради надо пояснить, что по должности Любовь Семеновна числилась кадровичкой, хотя должность эта долгие годы с успехом совмещалась секретаршей Татьяной Израилевной.

Тамара Витальевна, не имея ничего против своей проверенной кадровой единицы, всё же была поставлена во время оно перед нелёгким выбором. Любовь Семеновна, оказавшись в один прекрасный день не у дел, спросила свою подругу, есть ли у той на примете местечко не то чтобы хлопотное, но и не совсем уж безденежное. Ей хотелось перебиться какое-то время в ожидании лучшей его полосы. Тамара Витальевна пообещала подумать, и её обещание обрело реальное воплощение в уже известной нам ситуации. Эта ситуация как нельзя устроила обеих. Тамара Вита-льевна получила возможность первоочередного доступа к необходимой информации в самых разнообразных слоях светского общества.Из обширных объемов этой информации она в первую очередь воспользовалась возможностью устройства выездов за границу для себя и нужных ей людей. Любовь Семёновна, по свойству легкости своего характера и отчасти приличной фигуры, имела где-то в верхних этажах власти надежный и скорый доступ к этим каналам и потому представляла для тех, кто входил в круг её знакомых, самый живой интерес.

Сама же новоиспечённая кадровичка, приступив к своим весьма необременительным обязанностям, заключавшимся в более или менее регулярном появлении на работе, была весьма довольна новым положением. Теперь она получила беспрепятственный и легальный допуск ко всем лечебным и процедурным кабинетам, чем не замедлила воспользоваться. Правда, сама она была здорова как хорошо упитанная кобыла-трехлетка, но её многочисленные друзья и покровители, сразу же обнаружили в своих организмах весь сонм болезней, входящих в предмет рассмотрения Большой и Малой медицинской энциклопедий. Любовь Семёновна, не щадя своих сил, взвалила на себя нелёгкую ношу ангела-хранителя сих болезных, целыми днями хлопоча за них по кабинетам и врачам. Надо ли говорить, что щедрые реки благодарностей, распадаясь на животворящие струи, живительной влагой омывали вечно нуждающиеся в пополнении кошели наших подруг.

Были и приятные моменты в подвижническом труде наших благородных дам. В минуты, когда истомленное тело и душа настоятельно требовали отдыха, они, составляя друг другу приятную компанию, удалялись в места заветных утех для своей слабой плоти, то бишь, в великолепно оборудованную сауну. Там можно было неспеша предаться неге и в неторопливой беседе обсудить что-либо из насущного. А так как нагрузка всегда превышала их слабые силы, приходилось прибегать к восстановительным процедурам не реже трех-четырех раз в неделю.

Сама сауна составляла для Тамары Витальевны значительный компонент в предоставляемых услугах нужным людям. Она, как медик, прекрасно знала о непреходящем интересе к животворному теплу, понимая, что он никогда не угаснет, а, стало быть, и значимость такой услуги. Чтобы сделать это мероприятие незабываемым событием в жизни каждого его посетителя, Тамара Витальевна, с присущим ей радушием включила и дополнительное благодеяние – лечебный массаж.

О том, что и как происходило в те долгие часы отдохновения можно только предполагать. Но не будем строить догадки, а просто умолкнем перед значимостью момента, сгорая от зависти к посетителям этого райского уголка в миниатюре! Вот только слухи, про шикарные застолья и прочие плотские утехи, похоже, ходили самые достоверные, но что нам слухи! Слухи есть слухи, не более того. Андрею было всё равно.Он только досадовал, когда, придя ремонтировать что-либо в огромной процедурной, пятикомнатной анфиладе кабинетов, сплошь заставленными гидромассажными ваннами, душевыми кабинками, диванами и кушетками, шкафами, забитых дорогими полотенцами и халатами, хозяйка этих роскошных апартаментов, «делая глаза», почему-то шепотом говорила, что сейчас нельзя, и что бы он лучше приходил завтра. Она скороговоркой добавляла, что некогда ей, надо все подготовить к массажу, потому что Тамара Витальевна не любит ждать, а, тем более что сегодня приедет еще кое-кто. Так что лучше ему здесь не задерживаться. «Ого, видать, братва собирается не шутейная, если столько шороху наводится!», – мелькало у Андрея, и тут же инстинктивно срабатывал известный солдатский закон – «подальше от начальства – поближе к кухне». Не особо сгорая желанием попасться на глаза Зине Ивановне, Андрей прямиком нырял в соседнюю дверь.Там, в электрощитовой, где обретался его сотоварищ по обслуживанию вверенной им поликлиники, но только по электрической части, Андрей мог провести в покое некоторое время, невольно образовавшееся благодаря счастливой оказии.

В комнатке, размером два на три метра, из которых половина была занята массивными железными шкафами, служащих для фидеров ввода электропитания всего здания, обосновался электрик. Это был мужчина положительный во всех отношениях.Как бывший флотский, что свойственно всем представителям этой славной воинской профессии,он любил порядок и чистоту. В его каморке всегда царила идеальная стерильность. У тех, кому случалось там находиться в часы расслабления от трудов праведных, рука не поднималась кинуть кусок бумаги с селёдочными потрохами, либо пивные, водочные и прочие ёмкости куда-нибудь в угол. Грозное цыканье останавливало нарушителя и тот, пристыженный, торопился исправить допущенный промах. И уж в конце недели, как по часам, обязательно устраивалась общая приборка рабочего места. В общем, комната могла служить образцом состояния рабочего кабинета не только в данном месте, но и вполне быть показательной для мест, более требовательных к санитарным нормам, например, какого-нибудь хирургического кабинета. Она также блестела своей первозданной чистотой, как и первый день сотворения молодцами-строителями в ряду многих себе подобных помещений этого отменного здания.

И тем более, можно представить себе удивление Андрея, когда он, однажды заскочив перед началом трудового дня к своему приятелю-электрику, нашел того в мрачнейшем расположении духа. На вопрос, что случилось, Борис Палыч ответствовал Андрею в стиле какого-нибудь несправедливо посаженного на «губу» матросика. Борис Палыч негодовал по поводу его выселения на неделю из мастерской по случаю срочного ремонта. Указывая на окружающий его интерьер, он возмущенно спраши-вал Андрея, в какой больной голове могла возникнуть подобная мысль.

Нашим приятелям и невдомёк было, что подобные мысли посетили «больную» голову их уважаемой начальницы вовсе не от расстройства мыслительного аппарата. Скорее, знай они все обстоятельства дела, подвигнувшие Тамару Витальевну на столь невразумительный шаг, они только бы посочувствовали бедной женщине, которой надо было срочно отдавать долг, в сумме превышающий её годовую зарплату в восемь с лишним раз. Все сроки прошли и эту тысячу баксов к концу месяца отдать надо было не только в срок, но и так, чтобы человек, ссудивший ей эту сумму, не смог даже усомниться в её платёжеспособности. Как нарочно, все очередные суммы, отпущенные на бурнотекущий процесс «реконструкции» третьего этажа были израсходованы, и просить об очередном денежном вливании в соответствующих инстанциях было совершенно невозможно.

Накануне, обсудив со своим главбухом все мыслимые и немыслимые варианты получения денежных средств легально, Трухнова всю ночь не сомкнула глаз, проворачивая в уме иные способы добывания денег. Заснула она только под утро.

Как всем известно, самые благотворные идеи у великих людей приходят обязательно во сне. Не будем перечислять и без того известные всему миру имена, скажем только, что есть среди них и непризнанные гении. Их, как невидимых глазу звёзд на небе, гораздо больше, чем сверкающих у всех на виду светочей цивилизованного мира. И мы будем категорически утверждать, что Тамара Витальевна относится именно к такому ряду личностей, которые и составляют истинный генофонд всякого процветающего общества. Она своими трудами неоднократно доказала нам, что по праву может быть причислена к избранным мира сего. Мало того, можно с полной уверенностью сказать, что чем больше процент таких людей в данном обществе, тем больше оно процветает. Сметливый человек наверняка сам сможет припомнить из своего окружения одного-двух индивидуумов, которые своей деятельностью поразили его воображение…

Суть заварившейся финансовой каши, которую предстояло расхлебать, состояла в том, что Тамара Витальевна прошедшим летом совершила вояж в места, всегда притягивавшие её как правоверного Мекка. Горящая турпутёвка в Штаты почти даром, по крайней мере, так её уверяла Любовь Семеновна, была просто подарком для подруг. Конечно, Тамара Витальевна и сама была в состоянии поехать куда угодно, но чтобы в Штаты, в разгар сезона да почти даром – это было благодеянием небес. Правда, податель сего благодеяния в лице подруги потребовал своей доли мзды в качестве попутчицы, и, разумеется, за её счет. Возникшее мелкое недоразумение в виде недостающей кучки баксов Тамара Витальевна быстро устранила при помощи займа у надежного человека, который не раз выручал её в трудные мину-ты.

Но недаром говорил в свое время мудрый Тарапунька, – «одно дурнэ поихало в турнэ»!Возвратясь в родные пенаты, Та-мара Витальевна обнаружила некоторое обстоятельство, досаднейшим образом затруднявшее нашей достойной представительнице плеяды сеятелей исцеления и здоровья в массах заниматься своим благородным трудом. Надеясь на проверенный способ погашения своего долга, Тамара Витальевна на сей раз не учла, что не все подвластно ей в своей вотчине. Все финансовые заначкив её отсутствие, которые хранились на всякий пожарный случай,ретивые подопечные умудрились под благовидными предлогами в одночасье растранжирить.

Так что, обнаружив сие разбитое корыто, Трухнова, пребывая в состоянии некоторой растерянности, упустила на неко-торое время ситуацию из-под контроля, которая приобрела к нынешнему моменту катастрофическое состояние. Тамара Витальевна поняла, что это состояние может обернуться для неё самым серьёзным проколом, чреватым неприятными, мягко говоря, последствиями. Она прекрасно знала, что там, где замешаны деньги, не бывает самотёка. Такое развитие событий обязательно принесет нежелательные плоды.

Первым делом, придя утром на работу, она распорядилась немедленно найти Зину Ивановну. Не заставив себя долго кликать, Зина Ивановна, словно зная, что в ней возникла нужда, была уже тут как тут. Важное, а главное, очень нужное качество было присуще нашему уважаемому завхозу. Любое шевеление начальственной мысли в свою сторону она мгновенно отслеживала своим чутким, избирательным флюидом. Что это так, не приходилось сомневаться, ибо остальные флюиды, посылаемые прочим людом с не меньшим, а порой и большим накалом страсти в желании лицезреть её особу часто оставались за пределами её внимания.

По озабоченному лицу Тамары Витальевны она поняла, что дела ей предстоят серьёзные. Догадываясь, с чем они связаны, Зина Ивановна сделала упреждающий ход.

– Тамара Витальевна, я договорилась в СМУ-5 насчёт маляров. Они сейчас придут. Виктор Григорьевич просил позвонить ему, как только вы придете.

– Хорошо. Зина Ивановна, возьмите рабочего и перевезите сюда краску из СМУ. Там две бочки. И сделайте так, чтобы я смогла их потом сразу найти.

– Я поставлю её в подсобку на первом этаже, в гинекологии. Я пойду, а то маляры будут ждать ключи от раздевалки.

– Да, иди и обязательно проследи, чтобы завтра к обеду всё было готово. Поняла?

– Чего тут не понятного. Будут работать хоть ночь, а сделают. Не беспокойтесь, Тамара Витальевна.

Когда Зина Ивановна ушла,Трухнова сняла трубку и набрала номер:

– Виктора Григорьевича, пожалуйста… Виктор Григорьевич, это тебя Трухнова беспокоит. Как наши договорённости, остаются в силе? – и, выслушав ответ, удовлетворённо качнула головой. – Значит, накладные и смету пусть занесут в бухгалтерию, а тебя жду к трём-четырём часам.

Положив трубку, Трухнова некоторое время пребывала в неподвижности. Мысленно прокручивая все обстоятельства дела, она ещё раз хотела убедиться, всё ли учтено и продумано. Сама по себе сумма, которая шла сверх калькуляционной сметы была не то, чтобы уж так велика, бывали и значительно крупнее, но тем более будет обидно, если возникнет какая-нибудь досадная неувязка, которая может обернуться большими неприятностями. Если бы не эти тиски, в которые она попала по милости своих корыстолюбиц, не стоило размениваться на такие мелочи. Полторы тысячи долларов, из которых треть уйдет начальнику СМУ Виктору Григорьевичу и прочим нужным людям составят слишком заурядный улов, который смог бы быть выловлен бухгалтерской ревизией, но все же не стоило так испытывать судьбу. Трухнова из чисто суеверных соображений, опасалась израсходовать лимит удачных стечений обстоятельств и теперь злилась на свою неосмотрительность. «А всё Любка с её ражем и ажиотажем! И поездка была так себе, – ни рыба, ни мясо, – только деньги профукала…».

Всё вроде бы складывалось удачно. Если верить сну, то недаром же она купила на рынке три отличных жирных карпа. И все же что-то подсказывало Трухновой, что есть в её плане какое-то место, куда-бы не мешало подстелить соломы. Она никак не могла определить, что её беспокоит, пока не прибывший началь-ник СМУ Виктор Григорьевич не огорошил её заявлением, что, дескать, дело может не выгореть.

– Я что-то не могу понять, в чём загвоздка? – постукивая карандашом по столу, спросила Тамара Витальевна. – У нас с тобой ведь не первое такое дело. Какие могут быть проблемы?

– То и оно, что проблема появилась, как с неба свалилась. В правлении поменялся главбух и сверху спустили цидульку, конечно тайно, что совет директоров готовит ревизию нашего СМУ. – Виктор Григорьевич нервно заёрзал в кресле. – Вот я и не знаю, что делать. Метраж этой каморки больно маловат будет. Такой расход материала туда не уляжется. Либо сумму надо урезать пополам, либо что-то впихивать подороже.

– Ну, так сделай что-нибудь. Тебе, с твоей головой это пара пустяков.

– Кабы от таких пустяков не пришлось бы протирать себе плешь на казенных подушках! Да, придется раскошелиться на презент новому главбуху. Я уже сказал своим девочкам, что бы разузнали, с чем к ней подъехать. Сама понимаешь, расходы предстоят… – Виктор Григорьевич пожал плечами и отвёл взгляд.

«Ах, вот в чём дело! Так ты торговаться вздумал!», – осенило Тамару Витальевну. – «Ещё позавчера вечером никаких главбухов в помине не было, а сегодня ты уже на казённые харчи собрался. Так-так, вот значит что за проблема! Ну что ж, поиграем в твою игру». – Тамара Витальевна отложила карандаш в сторону и, взявшись за сотовый телефон, сказала огорчённо:

– Что ж поделаешь, придется переключаться на других людей, раз у нас с тобой не получается.

Видимо поняв, что его блеф не удался, Виктор Григорьевич встрепенулся:

– Погоди, Тамара Витальевна, ты меня не так поняла. Я постараюсь уладить свои проблемы. Мне и вправду предстоят кое–какие расходы.

– Ну, так в чём же дело? Ты и так мною не обижен. Один раз можно и раскошелиться. Если у тебя всё, то приступай сегодня же. Новую смету тебе принесут часа через два.

Едва начальник СМУ вышел за дверь, Трухнова взялась за телефон:

– Валентина Владимировна, зайди ко мне. Захвати с собой документы из СМУ.

Пригласив вошедшего главбуха присесть, Трухнова долго молча рассматривала принесённые бумаги. Наконец, отложив их в сторону, она, сцепив пальцы, взглянула на Валентину Владимировну.

– Надо будет откорректировать вот эту смету. Достань все сметы по третьему этажу за прошлый квартал и переделай расценки на краску по стоимости тех красок. И количество израсходованной краски увеличь процентов на двадцать. Валентина Владимировна, это надо будет сделать сейчас, отложи всё в сторону, а как закончишь, принеси мне взглянуть.

– Тамара Витальевна, мне нужно будет не меньше часа, чтобы закончить акты по новому оборудованию. У меня человек из «Медтехники» сидит. И Людмила уехала в здравотдел.

– Ну… попроси его сходить пообедать, что ли. Это срочно надо.

– Я постараюсь, как только сделаю, принесу.

Отпустив главбуха, Трухнова вызвала к себе экономиста. Галина Михайловна, как человек обстоятельный и в негласной табели о рангах занимавшая второе место в поликлинике после самой Тамары Витальевны, дала это понять незначительной задержкой её появления в кабинете главврача. Когда она появилась в кабинете Трухновой, сразу стало ясно, что эта сухопарая, высокая женщина с безразлично-презрительной миной на невыразительном лице знает себе цену. Обе находившиеся в комнате особы давно и прочно были связаны общими делами, а потому разговор их носил вполне открытый, без обиняков и недомолвок, характер.

– Какие проблемы, Тамара Витальевна? – Уголки её губ понимающе искривились и превратились в некое подобие улыбки. – Нужда по моей части?

– Угу, нужда, как в воду глядела. Присаживайся, поговорим немного. – Подождав, пока Галина Михайловна устроится в кресле, Трухнова продолжила с озабоченным выражением на лице: – Надо проработать одну ситуацию. – Она пододвинула Галине Михайловне бумаги, принесённые из СМУ и, пока та рассматривала документы, продолжила: – Там пара ходов есть, так их нужно сделать легальными, а не то я горю синим пламенем.

И Тамара Витальевна, не мешкая ни минуты, ввела свою сотоварку в курс дела. Минут пятнадцать наши дамы мороковали и прикидывали, как собрать все концы и погрузить их в самую распространенную субстанцию на земле – воду, и, причём так, чтобы самим, не дай бог, не то чтобы не утонуть, а и не замочиться даже.

Но, как и бывает с натурами бывалыми и тёртыми, решение неминуемо должно было быть найдено и оно пришло, простое как укол шприца в известное место – и полезно и быстро.

– Как я поняла, материалы уже имеются в наличии и под них нужно увеличить сумму до полутора тысяч долларов? – спросила Галина Михайловна Трухнову, сведя при этом брови и напряжённо размышляя.

– Вот именно, – ответствовала ей в том же тоне Тамара Витальевна. – Вся загвоздка в том, что этот прохвост отказывается подписывать сметы. Он говорит, что слишком уж большая нестыковка между затратами и метражом.

– Я думаю, этот вопрос можно решить. В заложенной смете на ремонт ничего увеличивать не надо. И метраж оставим в покое, вот только из расходной статьи на ремонт поликлиники вычтем накладные расходы на приобретение материалов с заранее увеличенной стоимостью, с расчетом на инфляцию и скачки цен. – Галина Михайловна довольно усмехнулась. – Когда придет время делать перерасчёт, цены снова скакнут и съедят наш довесок без остатка. Вдобавок, можно будет проделывать этот финт до бесконечности. Разница в курсе рубля со временем так замылит добавленную сумму, что мне не составит труда свести любую разницу на нет. И вообще, на будущее, я при составлении расходных статей на следующий год, думаю заложить такой излишек вполне официально. Вот только при утверждении надо упереться и стоять на том, что всё равно при протяженном ремонте приходится без конца делать перерасчёты, а это накладно и хло-потно. Под эту марку можно выбрать бешеные суммы, я думаю, не нужно объяснять как.

Трухнова, не сводя восхищенного взгляда со своего экономиста, сделала глубокий выдох, красноречиво говоривший о том, как она довольна. И все же, желая не показать этого, она спросила Галину Михайловну, как руководитель спрашивает замешкавшегося с нужным докладом подчинённого:

– Прекрасно, если дело обстоит именно так, то в таком случае, где же ты была раньше?

– Ну, раньше,…– сделала многозначительную паузу Гали-на Михайловна, – Все обмозговать как следует было надо, не то на этом погореть можно проще пареной репы.

– Что ж, отлично, – и волки сыты, и овцы целы! Дадим отставку этому деляге, пусть посидит на голодном пайке! Впредь посмирнее будет... А ты, Галина Михайловна, поспеши с оформлением документов. Сделай это к трём, я хочу сегодня отдать их в бухгалтерию.

Отпустив Галину Михайловну, Трухнова перезвонила секретарше и попросила её разыскать Зину Ивановну. И пока она ожидала появления своего завхоза, ей неожиданно пришла в голову замечательная идея, от которой ладони Тамары Витальевны моментально сделались влажными. Ведь это как раз тот случай, когда можно применить уже годами наработанный приём. Пусть этот красавчик, Виктор Григорьевич, сделает только сметы-калькуляции и получит за это свой грошовый процент, а уж остальное, разные там побелки и покраски сделают малярши, которые работают сейчас на ремонте третьего этажа. Всё равно, пока у них случился простой из-за отсутствия материалов, пусть поработают за «красивые глаза». Само собой, отпадет нужда в рабочей силе из СМУ, а все бумажные дела Галина Михайловна доведёт до ума и без вмешательства чужих. Схватившись за трубку, Трухнова перезвонила в бухгалтерию и сделала отбой прежнему распоряжению и дала, в свете изменившейся расклад-ки, новые указания.

К приходу Зины Ивановны у Трухновой уже была вполне законченный план.

– Чем у нас сейчас рабочий занимается? – первым делом спросила завхоза Трухнова, едва та вошла в кабинет.

– Не знаю, Тамара Витальевна, мне некогда за ним следить. Наверное, в подвале сидит, штаны протирает.

– Мгм, хорошо. Сделай так. Возьми двух девочек-малярш и…

…дело завертелось. Зина Ивановна, выслушав ЦУ своей патронессы, и уразумев, что это дело не простое, а на контроле самой хозяйки, забегала вьюном. Она не стала вдаваться в по-дробности проводимой операции, но безошибочно почуяла нутром, что тут можно оторвать хороший кус на халяву. Зина Ива-новна пока ещё не знала, с какого боку можно будет откусить этот кус, но в своём неведении оставалась недолго. Ровно до того момента, когда Андрей, понукаемый её указующим перстом, выволок из подвала на тачке две огромные восьмидесятикилограммовые фляги с отличной финской краской благородного салатового цвета.

Доставив их на место, он был отпущен восвояси со строгим наказом разыскать Виталика, который находился где-то в поликлинике. Где ошивалось любимое чадо своей начальницы, Андрей не мог и предположить, но, зная некоторые особенности поведения этого любимого чада, направился прямиком на шестой этаж.Зайдя в секретарскую, он передал Татьяне Израилевне просьбу Зины Ивановны.

Через час, когда истекли все сроки, предписанные Зиной Ивановной по розыску Виталика, Андрей, судя по тому, что его никто за это время не побеспокоил, сделал вывод, что в его услугах больше не нуждаются. Личных планов на сегодня было, как всегда намечено «громадьё» и Андрей поспешно принялся навёрстывать упущенное.

Вскоре за окном послышался невнятный говорок Виталика и скрип отворяемой железной двери гаража. Ещё минут пять за окном слышалась возня, шум заведённого мотора, сопровождаемая усиливающейся перебранкой. Судя по голосам, опять сцепились мать с любимым сыночком, и Андрею стало любопытно, из-за чего же на этот раз Зина Ивановна так энергично огрызается в ответ на крутые реплики сына. Он, привстав на ящик, стоявший у окна, выглянул наружу и увидел красочное зрелище, которое по накалу могло сравниться с каким-нибудь трагическим моментом в «мыльной опере».

Виталик, стоя перед мамашей, размахивал снятой курткой, на которой явственно виднелись яркие пятна того самого благородного салатового цвета, что и краска, наполнявшая недавно откантованные фляги. Любимое чадо, уже не сдерживаясь, орало на впавшую ступор родительницу, выдавая фразы в окружавшее его пространство вроде: «Хрена ли тебе надо было, дура старая, заставлять меня тащить эту краску!»…«Сто лет сдалось мне это дерьмо!»… «Что у тебя нет для этого рабочих!..».

Андрей присмотрелся к предмету столь сильного расстройства чувств Виталика и отметил, что куртка действительно стоила такого накала страстей. Бедная Зина Ивановна пробовала что-то возражать, но куда было ей против мощной молодой голосины её отпрыска. Андрей краем глаза увидел и «яблоко раздора», то бишь, две канистры и приличных размеров баклагу, литров на тридцать. Она была кое-как обернута прилипшей к её бокам газетой. В некоторых местах газета была сдвинута и сквозь эти бреши была видна перепачканная поверхность баклаги в цвет молодой зелени. Андрею стало ясно, что эти ёмкости, по-видимому, и были тем кусом, который, как законную добычу, как дань, оброк, как контрибуцию, брала Зина Ивановна с подвластных ей владений. Ему также стали понятны мотивы Зины Ивановны, побудившие её не привлекать посторонние силы для переноса тары с умыкнутым товаром.

Что ж, тут и сказать нечего, кроме разве что выразить соболезнования пчёлке-трудяге, собравшей взяток и получившей за это только горькие обиды. Что молодым! Им разве понять весь труд и отданные силы по обустройству родного гнёздышка! Каждый день, не покладая рук, трудиться как проклятой и получать за эти потраченные, утекающие дни жизни плату чёрной неблагодарностью. Ишь разоряется из-за куртки! А знает ли он, чего стоило ей добыть деньги на такую роскошь! Ему вынь, да положь, а ей это стоило еще одной пряди седых волос, когда машину с пятью штуками полотна и обивочного дерматина остановили на дороге для проверки документов на товар, которых, по причине тайного увоза и быть не могло. Ох, дети, дети! Будут свои – поймет, каково оно крутиться, как белка в колесе!..

Андрей озабоченно покачал головой. Такой поворот событий не мог его радовать. Он прекрасно знал, что последует за такой сварой между сыночком и его дуболомообразной начальницей! Ситуация, возникшая за окном мастерской, прямо-таки кричала: «Жди беды!». Репрессии, на которые и так была горазда Зина Ивановна, даже в обычные дни, когда ничто не вынуждало её третировать подначальных ей людишек, сейчас в открытую кричала: «Спасайся, кто может!». Властолюбие, помноженное на разлившуюся желчь его начальницы, рождало страшной силы мегатонный гремучий заряд и горе тому, кто попадет сейчас под его слепой всесокрушающий удар! А первым кандидатом после крутой сыновней накрутки будет непременно Андрей собственной персоной, ибо Виталик ясно дал Зине Ивановне понять, кто истинный виновник её бед.

Как только до его сознания дошла эта простая истина, он соскочил с ящика, будто его сдернули арканом. В одно мгновение, уже переодетый, был замечен его закадычным приятелем возле магазина «Три белых слона», где всегда имелось в продаже вкусное пиво. И было тогда три часа пополудни, светило июньское солнце над благословенным местом с чудным названьем «Марьино», над крутым бережком с изумрудной травой и двумя истомленными приятелями на нём, – стояло славное лето на переломе веков…

Ну, а что же Тамара Витальевна? Сошлись ли её планы, как старый, хорошо изученный пасьянс, на том желанном конце, который был загадан ею в начале хлопотного, опасного, но выгодного дельца? Ещё немного терпения, господа, и вы будете вознаграждены сторицей!

Все получилось именно так, как и рассчитывала наш безвестный, но от этого не бывший менее талантливым, стратег. Каждый её ход сошёлся тютелька в тютельку!Если бы можно было материализовать их прихотливые извивы, то получились бы кружева не менее знатные, чем брабантские. Но недаром был червячок сомнения, глодавший душу Тамары Витальевны в той стадии размышлений, когда ещё можно было выбрать другие пути. Вполне возможно, что они-то как раз и стали бы той звёздной дорогой, по которой можно шагать в гордом одиночестве, наслаждаясь плодами заслуженной победы.

И кого винить, что не так сладка оказалась победа, как то мечталось в напряженные часы скоротечной битвы за неё?! Может быть, что именно этот цейтнот времени не дал предусмотреть некоторые нюансы этой, без сомнения блестящей операции. Ровно три дня пребывала Тамара Витальевна в неведении относительно той неприятности, что уготовила ей завистница-судьба в лице начальника СМУ.

Разобиженный грошовым процентом Виктор Григорьевич не стал таить в себе обиду, как подобает её таить истинному рыцарю. Не будем ему пенять за это, ибо он, по истечении положенного времени, получил от своего начальства хорошую вздрючку по поводу растраченных лакокрасочных материалов.

Как назло, на следующее утро кому-то из начальствующих потребовалась именно та краска, что была в наличии у Виктора Григорьевича. Следуя заведённому обычаю, с нашего бедолаги содрали не только стоимость исчезнувшей краски из складского помещения, но и навесили ещё и штраф в тройном размере. А чтоб впредь лучше смотрел за вверенными ему материальными ценностями, сделали ему жестокое моральное внушение, отчего Виктор Григорьевич остервенился до чрезвычайности, обвинив во всех своих бедах его благодетельницу Тамару Витальевну. Конечно, Виктор Григорьевич просто выплескивал переполнявшие его эмоции на предмет, косвенно относящийся к постигшей его беде. В его воспалённом сознании ярким неоновым светом, как Иудины сребреники, горели злополучные баксы, полученные за эти растаковские фляги с краской. И тут же почему-то проска-кивала мысль, что, не будь в них этой отменного качества и цвета финской краски, а простая нашенская густотёрка, не хватились бы её до тех пор, пока кто-нибудь не понадобилось бы обновить кладбищенскую оградку какого-нибудь дальнего родственника, покоившегося на сельском погосте. Да главным было всё же не то, что и деньги были плёвые, так, за полцены уступил в счёт будущей летней кампании, а то, что не будет теперь этой летней кампании. Теперь уж точно не дадут ему никуда рыпнуться. Сочтя такой поворот событий, не соответствующим истинному положению дела и чувствуя себя напрасно пострадавшим, Виктор Григорьевич, испытывая неизвестную ему дотоле жажду сатисфакции, устремился по известному адресу.

Таким угрюмо-насупленным и увидела его Тамара Витальевна ровно через день после тягостной для кармана и самолюбия экзекуции рано утром в своём кабинете.

– Рада тебя видеть, Виктор Григорьевич. Что тебя привело ко мне?

Виктор Григорьевич, не испрашивая разрешения присесть, с шумом выдернул стул из-под стола.Бросив набыченный взгляд на сиявшую приветливой улыбкой Трухнову, он коротко взрыкнул:

– Хочу прояснить один вопрос! – и замолчал, пристально вглядываясь в лицо Тамары Витальевны. Но выражение лица Тамары Витальевны оставалось кротким и безмятежным, несмотря на суровость взгляда её визави.

– Виктор Григорьевич, я тебя слушаю, – ласково-просительно подбодрила его Тамара Витальевна. – Я вижу, у тебя что-то случилось?

Но начальник СМУ ещё более насупился.

– Вчера у меня была ревизия, – прямо приступил к делу Виктор Григорьевич. – В результате мне пришлось иметь крупные неприятности. И ты знаешь, почему.

Тамара Витальевна откинулась на спинку кресла:

– Да что ты говоришь! И в чём же я виновата?

– А в том, что правильно говорят: «Поспешишь, – людей насмешишь». Мне, дураку, надо было хотя бы осмотреться, а то развесил уши для лапши как последний лох! Ты что мне говорила? Будем работать, исхода из наших договоренностей, – и что же получается? Ты забираешь у меня краску и сметы на произ-водство работ нашими рабочими, а сама в сторону! Мало того, что я отдал краску за полцены, в расчёте на перекрытие её стоимости процентовками, так ты нарушила главное условие догово-ра, не поставив меня в известность!

Красивое лицо Виктора Григорьевича по мере повышения тона его голоса, наливалось сизо-лиловым багрянцем.Из-за этого оно быстро теряло свою привлекательность, становясь похожим на грубо раскрашенную маскарадную маску.

– Меня спросили, куда я подевал столько краски, не производя никаких работ, хотя по процентовкам я их производил! Что я мог сказать!? Что в результате меня нагрели на очень крупные деньги!?Я требую, что бы ты мне возместила полностью стоимость краски и часть штрафа, который я уплатил по твоей вине!

Трухнова во время этой несвязной, сбивчивой филиппики внешне никак не проявляла своих чувств, но знающие её люди быстро бы подметили, как её глаза превращались в колкие, холодные льдинки.

– Погоди, Виктор Григорьевич! Во-первых, тебя никто не неволил, не принуждал к сотрудничеству. Во-вторых, мы с тобой уже неоднократно использовали такой вариант. Ты получал свой процент именно за материалы и процентовки. А ты что хотел? Тебя поймали на этом, ну и что же? Мы оба прекрасно знаем, что идем на большой риск, и не моя вина, что тебе не повезло в этот раз. Кроме того, что ты потерял? Несколько тысяч, которые возместишь в ближайшую неделю! Про моральный ущерб я и говорить не хочу, это материя для слюнтяев и слабаков. Так что зачем ты ко мне пришёл? За возмещением материального ущерба? А я думаю, что ты пришёл сюда просто поплакаться мне в жилетку. И напрасно сделал, этого предмета гардероба я не ношу, а потому ничем больше помочь не могу.

– Да ты… я… – задохнулся от переполнявших его чувств, Виктор Григорьевич, – совесть у тебя есть!?… На сто пятьдесят штук меня наказали по твоей милости, а ты… учить меня тут вздумала!

Он резко вскочил и стул, на котором он сидел с грохотом отлетел метра на два от стола.

– Виктор Григорьевич, успокойся! Что ты раскричался, как худая баба. Никто тебя лохом не считает. Так сложились обстоятельства…

– Да какие, к чёрту, обстоятельства! – потеряв остатки са-мообладания, заорал тот. – За дурака меня держишь и думаешь, что это сойдет тебе с рук!

Он в раже стукнул по столу кулаком, отчего все предметы, украшавшие его, подпрыгнули на приличное расстояние. Опустившись на полированную поверхность столешницы, они издали разномастные звуки, которые, слившись в один, произвели довольно громкий аккорд из семейства какафониевых…

А в это время в секретарской, Татьяна Израилевна с удивлением прислушивалась к необычным звукам, доносившимся из-за дверей кабинета главврача. Её удивление полностью разделяла и Любовь Семёновна, которая, потряхивая обесцвеченными ку-дельками, выглянула в открытую дверь своего кабинета.

–Что там происходит? – недоумённо вскинула она брови. – Вроде мужик какой-то орёт?

– Не знаю, – пожала плечами Татьяна Израилевна, – у неё сидит начальник СМУ, чего ему орать.

– Может быть, это на улице орёт кто-то? – выдвинула в качестве предположения Любовь Семёновна.

– Да нет, я уже глядела, а орёт кто-то в кабинете, да и грохот какой-то слышен. Может, телевизор включен?

– Ну, ты чего, скажешь тоже! Заглянула бы лучше.

Татьяна Израилевна с сомнением взглянула на трубку телефона, затем на Любовь Семёновну и покачала головой:

– Нет, она не вызывает, а без вызова не могу. Вот если бы ты зашла или кто-нибудь…

– Ну, а я с какой стати – рассеянно ответила Любовь Семёновна, прислушиваясь к звукам, уже явственно различимых, как мужские вскрики, причём на грани истерики. – Ой, чего там твориться! Слушай, Тань, вызови Зину к ней.

– Точно, – обрадовалась не на шутку обеспокоенная Татьяна Израилевна. И только она было схватилась за трубку телефона, как дверь кабинета Трухновой распахнулась и на пороге возник Виктор Григорьевич. Его вид был ужасен. Всклокоченные волосы нависали над горящими безумным огнём глазами. Распахнутые полы плаща и сбитый набок галстук, говорили обозревающим его изумленным дамам о полном расстройстве чувств. Он молча обвел мутным взглядом застывших женщин, процедил: «Ноги моей больше здесь не будет…», и, в два шага проскочив секретарскую, исчез за её дверью.

Обе дамы, опомнившись, вскочили со своих мест и бросились в кабинет Трухновой. Они ожидали увидеть самое страшное, но, ворвавшись в кабинет, обе застыли на месте, увидев в перед собой явные признаки недавнего погрома. На столе вперемежку с вазой с цветами, в воде, вылившейся из неё, плавало остальное предметное содержание. На полу, в разных его местах валялись стул и вешалка-стойка, а дорожка, ведущая от стола до двери, была сбита до такой степени, что складывалось впечатление, будто на ней только что немалое количество ног танцевало кукарачу. Но, когда Татьяна Израилевна с Любовью Семёновной, обозрев открывшуюся их взору ужасную панораму, подняли взгляд на владелицу кабинета, они изумились ещё больше. На томном лице, спокойно сидевшей в кресле Тамары Витальевны блуждала мечтательная улыбка и её полузакрытые глаза говорили о том, что она ещё полностью погружена в недавние события. Каково же было их изумление, когда их ушей достигли слабые звуки, слетавшие с полных губ Тамары Витальевны: «Боже, как он был хорош! Какой темперамент! Боже мой!…».

Впрочем, к зиме всё уладилось. Виктор Григорьевич, соблазненный выгодным делом, сулившим приличные барыши, быстро стёр из памяти недавний инцидент. Кто-то, вероятно, скажет, что так не бывает, и смертельные обиды смываются только такой же обидой. Но вот, поди ж ты, факт есть факт, и правда жизни гораздо мудрее наших эмоций. И, если логично рассудить, то, следуя им, одна половина человечества давно бы прикончила другую и, уж поверьте, мы бы по этой причине давно бы как человечество вымерли, чему есть ярчайший пример в далёком прошлом с симпатичными, но несчастными динозаврами.

А в качестве резона оба наших героя, здраво поразмыслив, пришли к выводу, что есть великая сермяжная правда в присловице «за одного битого двух небитых дают». Не то, чтобы они бросились друг другу в объятия, но Тамара Витальевна, как личность несравненно более талантливая в бизнесе, чем обаятельный Виктор Григорьевич, знала ещё одну истину. Уж лучше иметь не только новых двух небитых, но и одного битого заменить кем-то бывает гораздо сложнее, чем натаскать и проверить в деле какую-нибудь неизвестную личность. Вот она-то и может подложить такую свинью, что обойдётся дороже любого зарока от сумы и от тюрьмы. Не скажу, на чём и как поладили они. Известно только одно, что в рожь высокую они не ходили, а вот в свою знаменитую сауну Тамара Витальевна Виктора Григорьевича водила и за те пару-тройку раз, что они вместе там побывали, обиды красавца-начальника СМУ, надо полагать, были смыты начисто.

Глава 6

Если бы кто-нибудь всего лишь несколько лет назад сказал Андрею, что в самой обычной, заурядной районной поликлинике человек, занимающий должность завхоза смог бы в течение короткого времени суметь извлечь из этой должности значительные материальные выгоды, он бы только посмеялся. И если, вдобавок, сама должность эта превратилась бы в равную по своей значимости должности «серого кардинала» при каком-нибудь парижском дворе, то он бы счёл это удачным пожеланием такой синекуры приятелю на дружеской пирушке.

После переезда, весь обширный технологический первый этаж, продолжавший по привычке называться подвалом, был до отказа забит имуществом, привезённым из старой поликлиники. Здесь-то Андрей и стал свидетелем удивительного превращения обыкновенной, мелко-плюгавой малограмотной захмычки, по стечению обстоятельств занимавшей должность завхоза, в величину, недосягаемую для критики или хотя бы равноположного общения.

Для человека, впервые попавшего в помещение подвала, дислокация и наличие таких материальных ценностей спервоначалу ввергала в шоковое состояние. Но когда он узнавал, что все эти богатства уже как бы не существуют в действительности и по всем документам их можно считать миражом, так как то, что он мог осязать руками и окинуть взором, уже давно списано, состояние шока немедленно переходило в длительный и глубокий ступор.

Волей-неволей Андрей углядел некие закономерности в поступлениях и убытии товарной массы, находившейся в полном и безраздельном владении Зины Ивановны. Его наивные вопросы по поводу местонахождения убывшей мебели либо оборудования в виде достаточного количества холодильников, стиральных машин, и прочего имущества, которое он за время переезда многократно перещупал и переобнимал, не находили простых и искренних ответов. Они скорее походили на исключительную по своему богатству мимическую игру с некоторой долей выразительных жестов. Но такая театральщина продолжалась недолго. Зина Ивановна, не утруждая себя светским этикетом, очень быстро перешла на краткие изречения, вроде: «Какое твое дело!», «Тебя не спросили!», «Надо будет, скажу» и так далее. А в ответ на робкие возражения Андрея, что, мол, неплохо бы дать мебели небольшой ремонт, прежде чем отправлять её наверх, он слышал лаконичное замечание по поводу ожидания распоряжений по этому вопросу. И, несмотря на все резоны Андрея в смысле удобства ремонта здесь на месте, специально оборудованном для этого, вместо того, чтобы корячиться где-нибудь в кабинете, он слышал уже знакомую, громогласную реплику: «Я везу её в капитальный ремонт».

Вскорости вариации этой реплики стали употребляться Зиной Ивановной по увозу различного рода хозяйственной утвари, предметов мебели, оборудования и стройматериалов настолько часто, что Андрей потерялся в догадках, где же, на каких этажах оно появляется из столь желанного Зиной Ивановной ремонта. Он как-то поинтересовался судьбой большой партии кресел-диванов, благо о них без конца спрашивали доктора, жалуясь на отсутствие посадочных мест перед кабинетами. Но, получивна свой вопрос столь всеобъемлющий и красноречивый ответ, что у него отпала охота интересоваться дальнейшей судьбой исчезнувших предметов.

И всё же загадка таинственной операции, под обыденным названием «ремонт» постепенно прояснилась самым прозаичным образом. Бывая в кабинетах начальства по работе, Андрей не-вольно слышал разговоры недовольных хозяев сего места пребывания, из которых следовало, что Зина Ивановна опять обделила их законной долей имущественного владения в виде отремонтированных стенок, полированных шкафов, мягкой мебели и прочего, столь нужного в домашнем хозяйстве добра. Как-то случилось ему быть при настоящей баталии между Надеждой Сидо-ровной и Ливадией Васильевной.

Сама по себе эта ситуация выеденного яйца не стоила, но протекала она весьма бурно, что наводило на мысли о застарелости этого процесса между означенными дамами. Вызванный наверх Андрей застал их уже порядком подогретыми. С голов, переполненные кипящими эмоциями, казалось, вот-вот сорвутся крышки благоразумия и тогда должно случиться страшное…

– …да ты мне за весь тот год не смогла отчитаться, куда подевались два шерстяных одеяла, такие зелёные, в клетку! Ты просила меня дать их тебе завернуть что-то там, чтобы не остыло по дороге домой! Или забыла! – Ливадия Васильевна растопыренной пятернёй помахала в воздухе перед красным, как у варёного рака, лицом Надежды Сидоровны.

– Принесу я тебе эти тряпки, можешь не беспокоится! А вот тебе точно придется вернуть бутыли из–под спирта, которые ты втихаря взяла, когда я была в отпуске. Мне Надежда сказала, что ты взяла.

– Какие бутыли, какая Надежда?! – взревела Ливадия, – я брала их под дистиллированную воду и принесла их через два дня! Спросиу неё! А если она так говорит, то это очень некрасиво с её стороны… – Ливадия задохнулась от возмущения.

– Да, она так говорит, и я ей верю, потому что двух бутылей я до сих пор не могу найти!

– А ты посмотри в своей кладовой, там, около гинекологии, которая забита под потолок всяким добром! Не там ли уж затерялись твои бутыли, а?

– Каким добром? Там одно имущество поликлиники, оно у меня на балансе! – Надежда Сидоровна ткнула рукой куда-то в сторону шкафа, подтверждая, что оно действительно на балансе.

– Да уж, – ехидно протянула Ливадия, – одних только холодильников две штуки стоят, так тебе ещё один понадобился!

– Они на балансе и не мои, – взвилась Надежда Сидоровна. – Ты-то почем знаешь?

– Вот и знаю! Что ты мне своим балансом тычешь, списанные они – знаю! Так тебе мало, ещё ухватить надо! Можешь засунуть их себе …

Ливадия Васильевна, не договорив, резко развернулась и вышла из комнаты. Надежда Сидоровна, на минуту потеряла дар речи и только судорожно перебирала на столе какие-то бумажки. Яркие пунцовые пятна ещё пуще разгорелись на её круглом, лоснившемся лице. Андрей молча стоял и ждал, прислонившись к косяку. Надежда Сидоровна, придя в себя, глубоко вздохнула и сказала в сердцах:

– Ой, ну и скандальная баба! Поговорить с ней по-хорошему и то нельзя. Ладно, ну её, бог ей судья. Андрей Васильевич, пойди к Зине Ивановне и возьми у неё ключ от моей кладовки в подвале. Я вчера оставила его у неё, когда спускали холодильник. Там он стоит, «Минск-10», средний такой по размеру. У тебя есть тележка, ты отвези его к выходу на первом этаже в гинекологии.

Надежда Сидоровна, проговорив всю фразу на одном дыхании, болезненно морщась, открыла ящик стола.Достав оттуда пузырёк с корвалолом, нацедила себе почти полную чайную ложечку,залпом выпила налитое снадобье.Запив его добрым стаканом минеральной воды,Надежда Сидоровна, переведя дух, сказала томным, слабым голосом:

– До чего же некоторые могут быть злыми и завистливыми! Сколько ни делай им добра, всё равно так и норовят устроить какую-нибудь подлость.

– Это вы о Ливадии Васильевне? – с наивными интонациями в голосе спросил Андрей.

– И о ней тоже... Вот относись к людям с душой, так они норовят залезть туда с ногами. – Безнадежно махнув рукой, Надежда Сидоровна всем своим видом показала, как она уязвлена в лучших своих чувствах. Тем не менее, заметив, что Андрей ещё не отбыл по её поручению, Надежда Сидоровна недоумённо подняла брови:

– Андрей Васильевич, я думала, вы уже ушли. Мне холодильник перевезти нужно срочно. Сделайте это прямо сейчас, я через пятнадцать минут подойду к подсобке. За ним приедут и его нужно погрузить на багажник машины. Ждите меня там.

Скоро только сказка сказывается. Всё остальное длилось около сорока минут, пока истомившийся Андрей не увидел Надежду Сидоровну, грузно спускающуюся по лестнице. Проявив на лице любезность в форме полнощекой улыбки, она, нисколько не смущаясь столь длительным отсутствием, заторопила Андрея:

– Давайте скоренько, машина уже пришла. – И пронеся мимо него все сто двадцать килограммов своего чувства собственного достоинства, Надежда Сидоровна, отперев дверь, пропустила вперед Андрея, а сама осталась стоять в дверях подсобки.

Права была Ливадия Васильевна, говоря о несметных кучах всякого добра, скрываемого за дверью этой обширной кладовой. Меркло и бледнело богатство сорока разбойников по сравнению с этой олицетворённой пещерой Сезам. Стоит ли осуждать автора за некоторое преувеличение в оценке этих богатств, ведь всё познаётся в сравнении и что говорить об относительной величине сравниваемого добра сих персонажей! У сказочных мужичков с кистенями и возможности были сказочные для добывания богатств! Так корректно ли будет ставить вполне реальную, хоть и главмедсестру, на одну доску с ними? Вот и наш герой, почесывая в затылке, остановился в раздумье – так-то оно так, хоть относительно, хоть не относительно, – как не крути, а мысль рождается, глядя на всё это разнообразие ассортимента вещей, явленных вашему взору вполне крамольная,– откуда всё это добро?!

Крепко сколоченные стеллажи под потолок высотой в четыре метра ломились от массивных корпусов телевизоров, стиральных машин, пылесосов и свертков с обоями. Были там и ковры, длиной под стать приличным залам, стояли скатанные в тугие рулоны паласы, которые, судя по не выветрившемуся специфическому запаху, не вызывали сомнения в своей новизне. В глубине комнаты, отражая свет ламп, отсвечивал глубокой синевой толстенный пакет длинномерного стекла, а впереди него, вперемежку с пружинными матрасами, стояли холодильники разных мастей. И россыпью, – по столам и стульям, по сервантам и тумбочкам и прочей нужной в хозяйстве мебели, радуя глаз белизной эмали, лежали тазы и тазики, поддоны и баки, кастрюли и миски, не знавшие ещё в своей жизни поварского половника. Словом, повернуться там не то что человеку приличных габаритов, но и несколько усохшему, против нормальных размеров Андрею, было весьма затруднительно. В силу этих причин, дородная Надежда Сидоровна, скрепя сердце, вынуждена была пользоваться услугами сторонних людей, и, тем самым, допус-кать утечку секретной информации. Как оказалось, её опасения были ненапрасными. Немало находилось людей, желавших уко-рить её в корыстном стяжательстве, столь несвойственном её должности. Правда, до неё доходили только слухи о таких мнениях, и они, к чести Надежды Сидоровны нимало не смущали её. Тем самым, наше достопочтенное административное лицо доказывало злопыхателям, что их происки не более чем плод их чрезмерного воображения.

Но так было до сегодняшнего дня, и обвинение, хотя и не договорённое до конца сестрой-хозяйкой, дало ясно понять, что дела принимают скверный оборот и что пора менять месторасположение всех предметов, покоившихся перед затуманенным взором Надежды Сидоровны в её закроме.

– …Надежда Сидоровна, вы меня слышите? – вдруг пробился к её сознанию голос рабочего. – Ну, так что, вытаскивать холодильник?

– Да, ну конечно, чего стоять! Вытаскивай и подвози к двери, я пойду её открою.

Её деловой и уверенный тон ничем не выдали того смятенного состояния, которое против воли завладевало ею всё сильней и сильней.

И потом, весь остаток дня, и даже ночью, лежа в постели под аккомпанемент отчаянно храпевшего мужа, Надежда Сидоровна, так и не смогла найти решение этой, внезапно свалившейся на неё проблемы. Вконец измучившись, только под утро она смогла забыться тяжелым, похожим на душное, горячее одеяло, сном…

Ещё одна история, случившаяся недавно при перевозке имущества закрывшегося филиала поликлиники, не давала покоя этой ночью Надежде Сидоровне. И хотя история эта осталась в узком кругу шестого этажа, по своему резонансу имела значительные последствия среди них на некоторое время, разбив дружное племя шестиэтажниц на два враждующих лагеря.

Предметом раздора между Надеждой Сидоровной и бухгалтершей Людмилой стала великолепная чешская стенка. Её обширные недра с полированными инкрустированными филёнками и резными панорамными стеклами обещали придать любой комнате, в которой только она сможет разместиться, шикарный и богатый вид. Что и говорить, претендентов на это чудо мебельного искусства было, хоть отбавляй, но по разным причинам отсеялись все, кроме тех, которые имели в своих руках реальные рычаги власти и потому были вне конкуренции. Ими могли быть только Надежда Сидоровна, владелица расфасованных по облаткам и пузырькам консервированных эквивалентов здоровья и столь же могущественная бухгалтерша Людмила, любое неудовольствие которой в адрес провинившейся персоны грозило оной длительными отсрочками в получении каких-либо денежных сумм. Вполне понятно, что никто ссориться с ними не хотел, а посему, оставшиеся две претендентки на право обладания сим роскошным предметом обстановки обеспечили накал драматической коллизии на весь последующий месяц.

Трухнова, по своему обыкновению, встала над схваткой и с высоты своего беспристрастия, следила только за тем, чтобы противоборствующие стороны в запале борьбы не перешли на более тяжелое вооружение, чем словесные аргументы. Она могла в любую минуту оборвать это противостояние, забрав предмет спора куда-нибудь на сторону для одного из своих многочисленных знакомых и приятелей, но делать этого не стала. Тамара Витальевна, дальновидно рассудив, что такой вещью – «прошлый век, вторая четверть» – нужных людей не облагодетельствуешь, а здесь ей нелишне будет расширить свою сферу влияния, приоб-ретя в коллективе ещё одну пару лиц с напряженными взаимоотношениями.

И когда враждующие стороны приходили к ней излить свою душу, Трухнова, приголубливая обеих, находила для каждой ободряющие и поднимающие боевой дух, социальные междометия, вроде бы не означающие ничего конкретного, но казавшиеся обиженной страдалице конкретнее самых конкретных слов. И обиженная страдалица, чувствуя за своей спиной моральную поддержку могущественной защитницы, с новыми силами вступала в тяжкую полемику со своей обидчицей.

В этой затяжной войне была ещё одна пострадавшая сторона, которой конфликт главмедсестры и бухгалтерши встал как кость поперёк горла. Даже не особо утруждая себя в размышлениях, господа, невозможно ошибся на этот счет в своих предположениях. Да-да, конечно же, это была Зина Ивановна! Её хозяйственное сердце разрывалось от близости к вожделенным материальным ценностям, не имея возможности почти месяц вывезти их к себе в подсобки и подвал. Ох и было же что там вывозить! Одна сантехника с мебелью, облицовочные материалы пополам с обоями могли вызвать душевный трепет не одного хозяйственной личности, но угораздило же сцепиться Надежду с Людмилой именно в таком месте! Стенка эта, будь она неладна, обрушила все планы нашей деятельной Зины Ивановны. Она, предвидя хорошие дивиденды, как финансовые, так и в плане укрепления нужных знакомств, пообещала паре-тройке нужных людей отличные материалы почти задаром. А тут эта заваруха! Сколько она ни просила Тамару Витальевну вывезти всё кроме стенки, которую «эти» пусть забирают самовывозом, но Трухнова была непреклонна.

Зина Ивановна не стала долго размышлять, что ей делать в этой заковыристой ситуации, благо ей приходилось решать задачки и посложнее. Поразмышляв чуток, она пришла к выводу, что без лекарственных дотаций со стороны Надежды Сидоровны ей оставаться как-бы не с руки. С другой стороны, финансовая сторона дела её мало беспокоила. И в самом деле, не останется же она без зарплаты в положенный срок, а что до её расходной статьи на закупку товаров для поликлиники, то тут никакой бухгалтер не помешает. Что положено – то положено! Прикинув, таким образом, свою выгоду, Зина Ивановна примкнула к той стороне, к которой лежало её беспокойное сердце и, тем самым, положила конец великому противостоянию.

Сделала она это просто и незатейливо. Подойдя к Людмиле на следующее утро после принятия судьбоносного решения, Зина Ивановна сказала:

– Конечно, это не мое дело, но слышала я, что Тамара Витальевна решила отдать стенку Надежде. У неё скоро какой-то большой юбилей. Надо уважить человека, вот и решили со стороны администрации поздравить её и отдать эту стенку! Ты как думаешь?

Сказав это Людмиле, наша местечковая «макиавелли» и не думала дожидаться какого-нибудь вразумительного ответа от несчастной жертвы.Сославшись на неотложные дела, она тут же поспешила к Надежде Сидоровне с изложением другой половины своего плана.

Состоял же он в том, что бы Надежда смогла, в случае чего, отыскать в своей биографии какой-нибудь знаменательный жизненный факт, который по всем статьям смог бы претендовать на солидный юбилей. Той не составило труда отыскать такую уважительную веху в своей жизни. Тем более что нашей соискательнице приличного приза в виде иноземной вещицы, подфартило совсем недавно получить жилплощадь для своей дочери. Приняв за основу такой благоприятный случай, новоиспечённый альянс в полном составе явился к Трухновой с изложением сего плана. Тамара Витальевна благосклонно отнеслась к такому повороту событий, тем более, что ей и самой уже порядком поднадоела шумиха вокруг этого дела. Единственным пожеланием патронессы было придать ему официальный статус и провести присвоение приза через профсоюз, в знак того, что сие действо не является диктатом или произволом со стороны руководителя, а носит характер волеизъявления всего коллектива.

Ах, и мудрое это было решение, поистине Соломоново! Когда озлившаяся на весь коллектив Людмила прибежала с жалобами к Трухновой, та сочувственно выслушала её и успокоила заверениями в достойной компенсации столь тяжелой утрате, выражаемой хотя бы в бесплатной путевке в Мацесту или что-то такое в этом роде. И опять Тамара Витальевна, уже в который раз, благодаря своей мудрой политике, воссияла солнцем правды и справедливости во мнении всего коллектива. Но слава стяжа-тельницы чужого добра прочно приклеилась к Надежде Сидоровне, которую ещё долго подогревала и усиленно муссировала обиженная Людмила. Она, хотя и получила обещанную путёвку, всё же никак не могла забыть это роскошное иностранное изделие мебельного искусства.

Тем временем, хитрозадая Зина Ивановна, (хотя автору хотелось привести более просторечное слово, – читатель догадывается, какое), получив желанную свободу действий, мгновенно организовала перевозку всех ценностей из брошенного филиала. Перед этим серьёзным актом она, как и подобает рачительной хозяйке, отослала Андрея на весь день в означенное выше помещение, чтобы тот свинтил, скрутил, разобрал, снял или отодрал, отрезал и отрубил всё, что только подпадает под перечисленные операции. В идеале, как ему было добавлено, должны быть оставлены одни голые стены.

Андрей выслушал этот приказ-напутствие, но разорять помещение не стал, памятуя печальный конец наполеоновской армии – возвращение по той же дорожке, где она накануне крупно набедокурила. Если следовать правдивым фактам до конца, он знал ещё и о том, что Трухнова имеет виды на этот филиал, вынашивая тайную задумку открыть частное лечебное заведение в этом превосходном, для таких целей, помещении. Её в этом начинании энергично поддерживали несколько влиятельных господ. Андрей, не видя в таких планах ничего невозможного, понимал, что за разорение этих апартаментов Трухнова его по головке не погладит. С Зины Ивановны взятки будут гладки, а вот он останется, как всегда, крайним.И самым лучшим исходом его исполнительности будет восстановление всего того, на что вошедшая в раж Зина Ивановна обрекла его сотворить с ни в чём не повинным помещением. А что бы совсем обезопасить тылы, Андрей перед началом экзекуции предварительно зашёл к Трухновой и согласовал с ней объёмы работ по демонтажу.

Узнав об этом, Зина Ивановна сильно распалилась, но делать ничего не стала и под конец устроенного разноса, резонно рассудив, что лучше обойтись малым, чем ничем, сменила гнев на милость. Но все же ей удалось отыграться в отместку на Андреевы происки. Она быстро притушила его радость по поводу обретения столь желанной сантехники, да ещё в таком отличном состоянии. Всё столь желанное богатство, сулившее Андрею избавление на некоторое время от утомительного и забиравшего огромное количество времени ремонта по восстановлению вентилей и кранов, в этот же день исчезло в одной из многочисленных кладовок.

Сим, то есть полным торжеством стратегических планов великолепной Зины Ивановны, и закончилась эта эпопея с чешской стенкой. Канула в Лету без следа, но двум из участников баталии и по сей день, остались от неё, бередящие по ночам душу, воспоминания.

А что же Зина Ивановна, наша хитроумная миротворица, так и успокоилась на достигнутом? Нет, уважаемые, не спешите кривить губы в усмешке, дескать, знаем мы Зину Ивановну, не таковских видали, а что покруче и побугристее! Что ж, оно может оно и так, спору нет, но только вот послушайте дальше, что проделала наша придумщица и какой прок смогла извлечь из ситуации, где, – спорю, – никто не смог бы добыть и макового зёрнышка...

Есть в длинной веренице скучных, однообразных дней такие, которые ждут с особенным нетерпением. Дитё малое грезит Новым годом, когда чудесным образом исполняется его самое заветное желание получить в подарок давно желанную игрушку. Есть дни встреч с любимыми, есть дни рождений, юбилеев, свадебных и иных торжеств, но самым, пожалуй, трепетно ожидаемым днём всем коллективом поликлиники стал ничем не приметный для других в ряду многих календарных дат, день профессионального праздника медработников.

Пролить свет на такую аномалию в отношении работников нашего самого рядового из тысяч прочих учреждения здравоохранения к остальным праздничным и знаменательным датам можно, видимо, тем обстоятельством, что люди сего достославного учреждения давно вышли из возраста, когда можно верить в чудеса и прочие иллюзии нашей весьма прозаической жизни. Кто может подарить подарок, о котором и мечтать-то страшно, не то чтобы даже и помыслить о нём наяву? Муж, с его полурублёвой зарплатой сам сидит без штанов, как, впрочем, все остальные малолетние чада и иждивенцы пенсионного возраста. Ох, господи, до подарков ли тут, когда перед тобой встает в полный рост проблема – купить себе пару дешёвеньких колготок или десяток сосисок на ужин оголодавшей семье!

Но как раз в этот день для наших обездоленных медработников и случаются самые настоящие чудеса. Как сказал кто-то из больших партийных бонз ушедшей эпохи строительства коммунизма, – самые настоящие чудеса – рукотворные. Что касается литературных достоинств этого изречения, то нам нет до них никакого дела, потому как нужный нам смысл этой фразы – о рукотворности чуда – целиком и полностью применим к разуверившимся в сем таинстве членам коллектива районной поликлиники.

Как и бывает в сказках, чудеса не случаются без какого-нибудь исполнителя желаний. Роль доброй феи в эти необыкновенные дни как всегда, возлагает на себя их добродетельная патронесса Тамара Витальевна. А что же ещё тут можно сказать, как расценить саму суть этого долгожданного дня, если в завершении его случаются самые неожиданные сюрпризы в виде объёмистых коробок, упаковок, пакетов с ручками из пластмассы, чтобы не оборвались под тяжестью упакованного в него предмета.

С самого утра у всего персонала, надо сказать немалого по своей численности, на лицах появляется выражение детского счастья. Всё знают, что в обеденный перерыв состоится общее собрание, где немного усталой, немного торжественной походкой, дающей всем понять всю значимость происходящего момента, на сцену, к президиумному столу поднимется Тамара Витальевна. Она несколько минут проведёт в молчании, перебирая захваченные с собой листки бумаги, и только, видимо, найдя что-то нужное в них, начнёт свою речь словами, полными проникновенного чувства к своим коллегам. Упомянув тяготы и трудности их благородной профессии, связывающих их тесными узами, она скажет что-то о большой чести, выпавшей ей, работать с ними бок о бок все эти годы. В завершение своей небольшой, но волнительной речи, Тамара Витальевна ещё раз поздравит притихший коллектив с праздником и пригласит всех желающих прийти вечером на празднование торжественной даты в здание кинотеатра «Экран», где администрация поликлиники специально арендовала для этой цели небольшой, но уютный зальчик. Истомившийся по халявному отдыху, женский коллектив встретит сие приглашение восторженным гулом, но он многократно усиливается, когда Тамара Витальевна объявляет о раздаче скромных памятных подарков от администрации.

Взоры всех сидящих в зале давно уже, как магнитом, притягивала сложенная в одном из углов горка разномастных упаковок. В каждой из красиво повязанных разноцветными лентами коробок находиться небольшой набор предметов, которые так трудно приобрести в обычное буднее время, и которые так необходимы каждой женщине. Мы не будем перечислять флаконы, флакончики и прочие аэрозоли с прозрачными упаковками, в которых красиво мерцают добротной дизайнерской работы пластиковые баночки. То существенное, ради чего и составлен этот подарок, находиться внутри обычной серой коробки, обклеенной яркими фирменными этикетками, на которых изображён красивый агрегат. Надписи «made in Japan», нанесённые со всех сторон, так и кричат о солидности и гарантированной долговечности этого чудо-агрегата.

Зина Ивановна, вкупе с Надеждой Сидоровной наконец-то приступают к невыразимо приятной процедуре раздачи долгожданных подарков. Тамара Витальевна не участвует в этом действе и со стороны с мудрой улыбкой демиурга на устах наблюдает за радостным возбуждением коллег, возбуждённо снующих вокруг дарительниц. Она вложила немало средств в подготовку столь долгожданного всем коллективом дня. Трухнова знает, что нет ничего лучше и полезнее, чем прикармливание такой разнохарактерной публики, как подначальный ей коллектив и потому не пожалела усилий на организацию и добывание средств к осуществлению этого события. Благодаря прикормленным нужным людям, там наверху, она не знает отказов в своём благородном порыве, и потому Тамаре Витальевне всегда удавалось удивить своих подчинённых какой-нибудь праздничной изюминкой.

Вот и на этот раз, порученное, как всегда Зине Ивановне столь ответственное дело, было выполнено в срок и с надлежащим выбором подарка. Им на сей раз стал великолепный тостер с массой выполняемых им полезных функций. Тамара Витальевна смотрит на этот праздник и её большое, любвеобильное сердце тихо радуется ещё и тому, что сами шестиэтажницы не остались в накладе. Они, видимо, в возмещение всех моральных и физических затрат по обустройству счастья ближнего своего, устроили себе подарки несколько иного плана. Каждый из них получил по ведомости энную сумму, чтобы без спешки и суеты присмотреть вещицу по душе. Такой вещицей вполне мог стать и добротный шерстяной костюм, либо иной гарнитур, либо что ещё, сообразно вкусам и желаниям обладательницы полученной на это немалой суммы денег.

Трудовой день заканчивается на невероятном подъёме. Истомлённые жгучим желанием поскорее насладиться парой часов на вольной пирушке, дамы обращаются со своими пациентами, как с родным дитятком. Сия чуткость, как нечто непонятное, была воспринята ими с недоверчивым удивлением и настороженностью. Что и говорить, этот день был в поликлинике всем дням день!

Радостные и утомлённые великолепием промелькнувших часов, приходили домой усталые, но счастливые, обладатели духовных и вещественных даров. Родные и домочадцы, обступив виновницу сей кутерьмы, требуют немедленно ознакомить их с содержимым принесённых коробок.

Торжественно извлекаются под радостные взвизги женской половины семьи те самые флакончики, баллончики, баночки и что-то ещё столь весьма ценное, которые будущая мадам маленькими хищными ручками, цепко ухватив, сколько можно, мгновенно утаскивает свою добычу в ванную комнату. Мать, довольно улыбаясь дочерней прыти, с не меньшим энтузиазмом продолжает распаковывать остальные предметы. Она потому спокойно восприняла акцию умыкания вытащенных на свет парфюмерных драгоценностей, так как нужное ей она уже давно заранее отложила в один из потайных карманчиков сумочки.

И вот достаётся главный приз сегодняшнего дня. Объёмная коробка торопливо вскрывается главой семьи и на свет появляется чудо современной техники – настоящий японский тостер. Вздох восхищения оглашает гостиную. Расчистив для него место на столе, аппарат водружается на самую середину. Быстро уладив возникшее препятствие с подключением аппарата к сети, наскоро, но не поверхностно, ознакомившись с инструкцией, тостер набивают содержимым.На мгновение замерев, глава семьи жмёт кнопку включения. Пока, по предложенной инструкции, тостер набирал тепловые калории, сама хозяйка, выключив чайник, (кстати, подаренный на такой же праздничный вечер) быстро расставила чайные приборы и вся семья, с вожделением поглядывая на сверкающий белизной аппарат, торопливо расселась по местам, предвкушая изумительные по своей вкусности гренки.

Проходит несколько томительных минут, но с аппаратом внешне почему-то ничего не происходит. Единственно, что замечают вдруг все члены семьи, так это какой-то предательский дымок, донёсший до их возбуждённого обоняния запах горелого хлеба. Беспокойство, исподволь охватившее их, ещё через мгновение переходит в тревогу, так как запах горелости стремительно растет и вместо золотистых боков тоста из аппарата появляется весьма заметный дым. Дым тут же сменяется языками пламени и, с испуганным воплем, все отшатываются от стола. Мгновение спустя глава семьи, опомнившись, выдергивает из розетки шнур.Подняв за него почерневший тостер, он с крепкими выражениями на устах выскакивает на кухню. Вытряхнув из него тлеющие огарки, когда-то бывшие добротными кусочками батона, глава семейства заливает раскаленное чудо японской техники холодной струёй воды….

На следующее утро поликлиника гудела, как растревоженное шмелиное гнездо. Доктора и медсёстры, обслуживающий персонал и прочие работники были похожи на заклинившую на одном месте грампластинку, так как всё, что они говорили друг другу при встрече и по телефону, было: «Как, и ваш тостер тоже?!».

… – Значит, говоришь, образовалась знатная заварушка? – спросил Владимир.

– Да ещё какая! – Андрей, засмеявшись, отодвинул от себя тарелку. – Что там поднялось! Сначала, когда самые сообразительные потащили свои подарки назад, чтобы Зинка их обменяла на исправные…

– Надо полагать, ты был в их числе, – перебил его Владимир.

– А то! Ну, так вот… не перебивай… Зинка стала всем обещать, что будет всё в ажуре, но когда народ повалил к ней валом, а это человек за сто, и потом уже к Тамаре, – вот тут началось! Тамара рассвирепела как лютая зверь! Никто ничего не мог понять, что случилось с этими тостерами. Они все, как один не выдвигали автоматически тосты из себя, а просто жгли их внутри, как в печке.

– Так что ж случилось, массовая забастовка железок? – спросил Владимир, глядя на ухмыляющуюся физиономию Андрея.

– Не! – коротко мотнул тот головой.

– Что, диверсия против славного поликлиничного народа?

– Если бы! – уже откровенно хохотал Андрей. – Не напрягайся, – ни за что не догадаешься, что случилось.

– Да уж куда мне, против ваших великих комбинаторов, – съёрничал Князев.

– Во-во, точно сказал, в самое яблочко! – обрадовано вскричал Андрей. – Именно великий комбинатор, вернее великая комбинаторша! Тамара, видимо, догадавшись, в чём дело, вызвала Зинку к себе в кабинет и та, после хорошей накачки, раскололась, как миленькая. Мне повезло, – я как раз в секретарской чинил замок. Ну, снял дверь, чтоб петли подтянуть, – двери страшно тяжелые стали, после того, как их обили с двух сторон, и из-за тоненькой внутренней двери я слышал всё просто чудесно.

– И что же? – подался вперед Князев.

– А то, что Зинка, провернула такой финт, что мало не показалось ни для её кармана, так и для владельца магазинчика, где она часто отоваривалась мелкими партиями, что-нибудь вроде гвоздей или хозяйственной утвари. Когда она пришла к нему, как она рассказывала, в поисках подарков для праздника, он предложил ей эти самые тостеры по бросовой цене, так как они имели небольшой дефект – механизм подачи тостов отсутствовал в них напрочь. Почему и как это произошло, никто понять не смог, но закупленные тостеры у какой-то фирмочки вернуть не удалось. Она исчезла буквально на следующий день после продажи всей партии этому лоху. Тостеры провалялись у мужика на складе с полгода, так как купленные два-три тостера ему вернули с жутким скандалом. У кого-то из купивших что-то сильно погорело.

Андрей с удовольствием посмотрел на Владимира и спросил:

– Ну, теперь ты усекаешь, в чем тут вся красота?

И видя недоумённое выражение на лице Князева, он махнул рукой:

– Ладно, не трудись. Они порешили так с этим коммерсантом: она забирает весь товар по цене где-то треть от их стоимости, но с тем условием, что никаких возвратов в магазин не должно быть в принципе. А то, что тосты самостоятельно не хотят вылезать из аппарата, – мужик надоумил её напечатать листок-дополнение к инструкции. Дескать, модель данного тостера не предусматривает автоматическую подачу тостов и подклеить его в инструкцию на самом первом развороте. Кто сунется к ней с претензией, – вот, мол, вам указание. Тем более что вся инструкция по эксплуатации была, сам понимаешь, на добротной аглицкой мове.

– М-да, э-хе-хе, – засмеялся Владимир, – теперь понятно. Всю разницу в цене она положила в карман, а мужик сбыл товар, тем самым, покрыв хоть как-то свой убыток. Нормально! Ну, а как же получилось так, что народ поднял скандал?

– Ну, во-первых, эти листочки, как ты понимаешь, надо было где-то отпечатать. Не секретаршу же просить об этом. Дальше, – в срок у неё это дело не выгорело, и Зинка-дурында пустила тостеры в народ как есть, без автоматики и листочков. Не знаю, о чём она думала, но всё произошло так, как произошло. Потоминструкцию перевели и там было чёрным по белому написано об автоматической обработке тостов. Вот это не понравилось больше всего.

– Действительно, кому в наше время полной автоматизации и компьютеризации понравиться сидеть и пялится на каждый загружаемый кусок по пять минут, – пока он дойдёт! Вот теперь картина ясна. – Владимир задумчиво постучал вилкой по столу: – Это ж сколько завхозиха огребла «бабок» в результате!?

– Я тебе скажу. Когда я тоже услышал, что поимела Зинка, у меня вывалилась отвёртка из рук! С каждого тостера по триста восемьдесят рябчиков умножь на сотню, – в результате тридцать восемь тысяч, – целый ящик «деревянной щепы».

– Вот это куш! А что Трухнова, крыша у неё не поехала?

– Не, крыша у неё осталась на месте, а вот родимчик случился, потому, как молчала она минуты три, потом сказала что-то шёпотом, видимо голоса на полный звук не хватило от такой Зинкиной наглости. Что уж там потом было – не знаю, я собрал свои манатки и ушёл от греха подальше.

Глава 7

Некоторые подпольные слухи, которыми так и кишит, так и множится всякое обособленное общество, Андрей раньше других членов поликлиничной тусовки мог изучить, что называется, изнутри. Когда пошли разговоры о шикарной четырехкомнатной квартире главврача, он, как всегда, больше половины списал на обычные в таких случаях побочные эффекты, вроде бабских кривотолков и пересудов, сдобренных изрядной долей банальной зависти. Он и думать не думал, что в ближайшем времени ему придется принять самое деятельное участие в обустройстве апартаментов своей начальницы. Началось всё издалека.

С Трухновой после переезда он виделся редко, а потому каждый вызов к ней он воспринимал как ещё одну досаднейшую потерю времени. Прошли уже больше полутора лет, и каждый час, не отданный главной цели пребывания в поликлинике, воспринимался им весьма болезненно. Андрей буквально изнурял себя многочасовыми бдениями в подвале, в его затхлой, пыльной атмосфере. Гуляющие по просторам техэтажа сквозняки поднимали в воздух огромное количество взвеси из цемента пополам с гипсом. Выбираясь на улицу, Андрей после таких локальных бурь долго не мог прокашляться. По ночам же, не желая будить жену, он глухо и натужно выдавливал из лёгких в подушку остатки грязно-серых комков слизи.

Наладка станков забирала всё свободное время. В деле его экономии Андрей очень быстро стал невероятно изобретателен. Он не мог по своей натуре халтурить на работе, но методы Зины Ивановны заставляли его применять ответные меры. Разложив инструменты в каком-нибудь кабинете, где требовался ремонт, он объяснял врачу, что ему требуется для починки изготовить кое-какие детали и исчезал у себя в мастерской на пару часов. Врачи не возражали против такого ритма работы.Так как прием больных велся сменами по-полдня, им было всё равно, как и когда будет произведен ремонт. Они только просили, чтобы Андрей до окончания их сменыустранил досадную протечку или поправил заевший замок.

Для него главным было легальность отсутствия на месте работы.Когда истомленная желанием отдать какой-нибудь приказ Зина Ивановна желала его видеть, ей объясняли, где его можно найти. Зина Ивановна была женщиной тёртой и потому, чтобы застать этого лентяя на месте преступления за каким-нибудь посторонним занятием, как на крыльяхлетела в подвал. Но, к её великому огорчению, этого ей никогда не удавалось сделать. Каждый раз пред её светлые очи предъявлялась нужная по работе деталь, которой требовался срочный ремонт.При этом Андрей пускался в многословные сентенции, что будь у него целое изделие, то ремонт был бы выполнен мгновенно.

В Зине Ивановне тут же просыпалось чувство самосохранения.Она, не в силах противостоять этому инстинкту, согласно кивала головой. Ей легче было свыкнуться с мыслью с бесконечными жалобами на сломанные дверные замки, водопроводные краны и прочими многочисленными брешами во вверенной её заботам недвижимости, чем расстаться хоть с малой толикой наличности, регулярно выделявшейся на эти нужды. Как следствие таких противоречий между долгом и карманом, каждый завоз купленного добра превращался в маленькое торжественное шествие, растянутое во времени на целых полдня. Поликлиничный пикап, распахнутый всеми дверьми, освобождался от груза, словно Ноев ковчег. Вынимались из него вещи и ставились тут же, загромождая сход с вестибюльной лестницы. Зина Ивановна, пересчитывала каждую упаковку и только потом разрешала вносить в вестибюль, к лифту, постоянно сверяя уносимые и приносимые свертки, коробки, ящики…

Всё это сопровождалось выразительной мимикой со следами озабоченной усталости на её маленьком личике. Когда кто-нибудь из врачей, проходя мимо, сочувственно интересовался, чем же она вновь осчастливила родные стены, Зина Ивановна этаким скрипуче-севшим голосом молвила: – «Ах, да знаете, вот так каждую неделю, привожу, привожу, а куда только все девается, не приложу ума…». И всем сразу становилось понятно, как трудно ей, и что все эти лихие изверги вокруг не ценят её заботы о них же, неразумных.

К этому моменту сбегался технический персонал в надежде урвать малую толику из привезённого имущества. Причём, как странное свойство таких заездов,тут же присутствовали лица, никак не могущие быть сейчас в данном месте. Объяснялось это всё элементарным чувством солидарности пролетариата. Как только свежая новость облетала находящихся в поликлинике работников совка и метлы, они бросались лихорадочно названивать своим товаркам о счастливой оказии. Все прекрасно понимали, что только сообща они могут добыть что-нибудь из купленного Зиной Ивановной техинвентаря. Вот и сбегались бедолаги в напрасной надежде на милость царицы!

Но их упования пропадали втуне. Редкий случай выпадал им в такие моменты, и только лишь потому, что Зине Ивановне почему-либо в этот раз было сильно недосуг. То ли её ждал любовник, то ли ещё по какой надобности, – кто знает… Такие проколы запоминались её подданными надолго и впоследствии часто служили некими памятными точками в разговорах между собой: «А, да-да, помню. В тот день Зина Ивановна аккурат выдала мне тряпки и порошок, которые привезла…».

В общем, в кульминационный момент, на лестничной площадке перед вестибюлем собиралось такое значительное количество народу, гудевших на разные голоса, что издали это собрание можно было запросто принять за небольшой митинг в честь какого-нибудь знаменательного события.

Ах, Зина Ивановна, Зина Ивановна! Лукавила она с сослуживцами. Никто из них не мог и догадываться о том, что свои парады, как талантливый режиссер, хитрая Зина Ивановна готовила загодя, продумывая каждый ход последующих событий. Что там знаменитые стратеги по сравнению с её замыслами! Попробовали бы они на пустом месте организовать что-либо подобное! С вечера наш завхоз подгоняла машину к одной из дверей на дворе поликлиники. Под покровом сгустившихся сумерек Зина Ивановна загружала в салон машины несколько объёмистых мешков, сквозь ткань которых проступали углы и выпуклости неких предметов, сильно смахивающих на коробки.

Как-то, через некоторое число поездок в магазин, Андрей, разносивший весь закупленный скарб по подсобкам и кладовым, обратил внимание Зины Ивановны на тот факт, что одни из мешков он кантует уже в пятый или шестой раз. Она оборвала его на полуслове сердитым окриком: «Неси, неси, любопытный больно…».Заперев кочующую туда-сюда кладь, добавила: «Ты работай, а не ворон считай. Был у нас уже один такой счетовод... Понятно?».

Андрей понял, что опять наступил на любимую мозоль своей начальницы. Без этого балласта все её закупки можно было унести в одной руке. Вот почему раздача «слонов» никогда не происходила в тот же день. Ему также стало ясно, почему Зина Ивановна, шагу не могущая ступить без услуг Андрея, в эти поездки старалась обходиться без него. Перед отъездом Зина Ивановна строго наказывала ему никуда не отлучаться, но никогда не брала его с собой в сам магазин. И ещё стало понятно Андрею, почему надёжный и обязательный водитель был срочно уволен и на его место, не очень-то и хлебное приняли сына Зины Ивановны. Все тайны «мадридского двора» должны были оставаться в семье!

Бдительность, которую Андрей ощущал постоянно, утроилась после одного памятного случая. Попав однажды впросак в отношениях с Ливадией Васильевной, Андрей уже не смог вновь завоевать её расположение. Оно было и так понятно, исходя из соображений корпоративности интересов «серого люда». Ливадия Васильевна с тех памятных пор не то, чтобы не выносила Андрея, – она его ненавидела всеми фибрами своей оскорблённой души. В её голову с тех пор закралось сильное подозрение, что дело вовсе не в её женских достоинствах и статях. Нравились же они другим, и притом весьма значительному количеству мужчин! Она почему-то не могла отделаться от навязчивого чувства, что этот очкарик не из-за этого элементарно брезгует вступать с ней в какие бы то ни было отношения, помимо служебных, а потому что он сам наверняка из породы любителей себе подобных!

Поскольку она являлась его непосредственной надзирательницей и вдобавок вела табель работы, Ливадия Васильевна не упускала такой исключительной возможности повлиять на комфортность пребывания Андрея в стенах его «галеры», к которой он был прикован своим имуществом сильнее цепей несчастного галерного раба. График его выхода на работу зиял многочисленными «отсутствиями»и в конце месяца, получая котом наплаканные деньги, Андрей хронически недосчитывался премиальных выплат. После многочисленных протестов по этому поводу, он понял бесполезность своих усилий. Ежедневные визиты на шестой этаж к Зине Ивановне по приходу на работу и после обеда, соответствующие отметки в заявочных журналах никакого результата не дали. Ответ на его усилия был весьма скорым и катастрофическим.

В один прекрасный день Андрей поднялся наверх. Сегодня он пришел немного рановато и поравнявшись с открытой дверью приемной он, увидев Татьяну Израилевну, спросил:

– Зина Ивановну у себя?

Татьяна Израилевна махнула рукой в сторону кухни и сказала:

– Обедают они все, сейчас закончат.

Андрей поблагодарил и не спеша направился к диванам, стоявшим в небольшом холле напротив кухни. Весёлый перестук приборов о посуду, оживлённый гомон и соблазнительные запахи, доносившиеся до Андрея, рождали в его животе скуку и томление. Не в силах более переносить чувства голодной собаки у обеденного стола, он совсем было собрался уйти,чтобы вернуться попозже. Внезапно дверь в кабинет Зины Ивановны открылась и на пороге появилась Ливадия Васильевна. По её поведению Андрею стало ясно, что ей не хотелось, чтобы кто-нибудь видел её визит в кабинет завхоза. Высунувшись, Ливадия Васильевна, осторожно озираючи коридор, взглянула сначала в сторону, противоположную от Андрея и потом, поворотив голову, увидела сидящего чуть ли не напротив самого нежелательного свидетеля. Лицо её вспыхнуло и забагровело, как будто её свеклой намазали.Но Ливадия Васильевна, быстро собравшись с духом, моментально приняла решение:

– Зину Ивановну ждёшь? Пойдем, я её позову.

Андрей ответствовал в том смысле, что не стоит прерывать столь полезное для здоровья занятие. Но Ливадия Васильевна была настойчива и потащила недовольного Андрея за собой.

– Зин, тебя тут Андрей спрашивает. Он сидел около твоего кабинета. Может, чего срочное ему надо. Выдь, спроси…

– Потом, потом, – донесся до ушей Андрея недовольный голос Зины Ивановны. – Я всегда всем нужна. Пусть ждет.

– Слышал? Сиди, жди, – с усмешкой произнесла Ливадия Васильевна.

– Да нет, чего уж ждать-то. Если бы у неё была бы ко мне заявка, она вышла бы, а так я отметился, мне больше ничего не надо. Дел полно, пойду я.

– Правильно, нечего протирать штаны. Надо будет, найдет тебя сама. Иди, работай.

Сказав это, Ливадия Васильевна повернулась и, не удостаивая Андрея больше вниманием, тяжелой поступью направилась по коридору к своему кабинету.

«Вот корова!И она туда же, – в начальнички мылится! Господи, как же они осточертели, захребетники хреновы… Интересно, с чего бы это вдруг этот монумент сегодня пропускает кормёжку?».

Ответ на свой вопрос он получил на следующее утро. Ничего не предвещало ему неприятностей; и сон был спокойным, и чёрная кошка не перебегала дорогу, и ни из одного окна по дороге на работу не выбросили ему на голову пустую бутылку, – словом нечего из того, что у людей зовётся дурными приметами. Андрей на сегодняшний день запланировал кучу нужных дел. Оставалось только приступить к реализации задуманного, чему благоприятствовало отсутствие записей во всех журналах для заявок. Он хотел было пройти сразу же в мастерскую, но, подумав, не стал отступать от заведенного распорядка, решив заскочить на шестой этаж.

Приотворив дверь, Андрей просунул голову и спросил у сидевшей за столом завхозихи:

– Доброе утро, Зина Ивановна, у вас что-нибудь ко мне есть?

Та, продолжая разбирать какие-то бумаги, хранила тяжёлое молчание. Андрея это обстоятельство не удивило. Такая манера общения была характерна для Зины Ивановны.Выдержав некоторую паузу, он повторил свой вопрос. Зина Ивановна отбросила листки бумаги и, не глядя на Андрея, с плохо скрываемой злобой сказала:

– Андрей Васильевич, я вас прошу отдать мне кошелёк, который вы вчера взяли с моего стола.

Ничто так не поразило бы слух Андрея, как те слова, которые он только что услышал. Выпучив глаза, он стоял как вкопанный, даже не пытаясь что-либо ответить. Потом до него дошёл смысл сказанных слов и он, с интонацией нашкодившего мальчишки, сумел только произнести:

– Какой кошелёк? Не брал я никакого кошелька!

Прозвучало это, по меньшей мере, беспомощно и глупо, но в этот момент Андрей не нашелся что сказать. Зина Ивановна, почувствовав растерянность Андрея, истолковала её в свою пользу. Вперив неподвижный взгляд куда-то ему в переносицу, она процедила несколько слов с убеждённостью человека, фанатично уверенного в истинности своего мнения:

– ВЫ ЕГО ВЗЯЛИ,– и затем, видимо, чтобы придать весомость своим словам, добавила. – Мне сказали, что вы заходили в кабинет во время обеда. Кошелёк пропал после этого.

Андрей уже пришёл в себя после такого безапелляционного и беспардонного заявления. Он дождался, когда Зина Ивановна закончит и сказал уже спокойно, без излишних эмоциональных интонаций в голосе:

– И кто же вам такое сказал? Уж не Ливадия Васильевна? Я как раз видел, когда пришел к вам во время обеда, как она выходила из вашего кабинета. Я сидел на диване, когда она вышла из кабинета и позвала вас.

– Можешь не говорить мне всякую чепуху! Она мне и сказала, что видела, как ты выходил из кабинета…

Андрей заметил, что Зина Ивановна в состоянии крайнего возбуждения перешла на «ты». Он удивленно спросил:

– Что, так и сказала?

– Да, так и сказала! – шлепнув по столу ладонью, проорала Зина Ивановна. – Мне все равно, что кто сказал, но если не вернёшь мне кошелёк немедленно, как только придёт Тамара Витальевна, пойдем к ней и будем разбираться там! Сколько лет мы работаем все вместе, а что б такое случилось! Это ж надо! И всё после того, как ты здесь появился…

– Зина Ивановна, вы подождите волосы рвать. Позовите Ливадию Васильевну и пусть она при мне скажет, что видела меня выходящим из кабинета.

– Чего её звать, чего звать… – Истерично причитая, Зина Ивановна сорвала трубку телефона. – Лида, иди ко мне! Тут рабочий пришёл!..

Сопя, она бросила трубку назад и упала на стул. Не прошло и нескольких секунд, как в комнату вошла Ливадия Васильевна.

– Лид, он говорит, что видел тебя здесь.

Ливадия Васильевна, усмехнулась и, хотя багровые пятна на скулах выдавали её волнение, сказала твёрдо:

– Мало ли что он сказал. Я видела, как он выходил из кабинета. Я ещё удивилась, что у тебя не закрыто и подумала, что ты здесь и заглянула. Тебя здесь не было, и я позвала тебя с кухни. Вот так!

Андрей заглянул в глаза Ливадии Васильевны.Увидев в них насмешку и торжество, всё сразу понял.

– Хорошо, давайте будем разбираться у Тамары Витальевны. Позовете, когда она придёт. Я пошел работать.

– Иди, иди, и не вздумай куда-нибудь уйти. Я написала докладную и заявление в милицию. Там с тобой разберутся.

«Боже, вот сволочь, какая сволочь…», – только и вертелось в голове Андрея, пока он спускался в мастерскую. На фоне разнообразного мата, которым непроизвольно Андрей отводил душу, подспудно сверлила мысль о том, как ловко этот рябой скифский истукан обделал это дельце. Теперь стал понятен и её принесённый в жертву обед, и наглая ложь, которой она только что, как дерьмом, обмазала его с ног до головы. И главное, что чтобы он не говорил, её слова всегда первее его будут. Она учла всё и то, что Зина Ивановна без колебаний и тени сомнения поверила её словам, было ярким доказательством точности всех её расчётов. Она мстила. Андрей много раз уже ощущал её мелкие уколы, но такую атаку надо было долго готовить. Создать ситуацию, когда он вынужден был бы ходить на отметку к завхозу, подгадать момент с открытой дверью, да так, чтобы Зина Ивановна оставила на столе казённые деньги. Да и сама Зина Ивановна вполне могла сотворить такую подлянку.Ведь то, что он ей здорово мешает, Андрею к сегодняшнему времени стало вполне очевидным. В конце концов, они могли сговориться. Хотя побудительные мотивы у них были разные, цель эти остервенелые бабы преследовали одну. В таком положении ему оставалось только одно – заткнуться наглухо и играть в молчанку, пока не перебесятся. Доказать они ничего не смогут, равно так же, как и он. Поэтому такая стратегия ему представлялась наиболее подходящей.

Ждать вызова ему долго не пришлось. В дверь забарабанили, и когда Андрей открыл дверь, уборщица с третьего этажа сообщила ему: «Там, это… Зинка тебя зовет». Заперев подвал, Андрей, мысленно укрепив себя в своём решении, не спеша направился наверх. Его уже ждали в полном консилиуме. Помимо пострадавшей и её свидетельницы, в кабинете Трухновой, на шикарном чёрном кожаном диване разместила свои телеса вальяжная Надежда Сидоровна. За столом с деловым видом сидела непременная участница всех общественных мероприятий, наперсница хозяйки кабинета, Любовь Семёновна.

По царившей в кабинете атмосфере, Андрей сразу понял, что ничего хорошего ему сейчас ждать не придётся. Трухнова, едва Андрей вошёл, без предисловий сказала:

– Зина Ивановна, вы говорите, что кошелёк у вас пропал, после того, как там побывал Андрей Васильевич. Вы это сами видели?

– Нет, я не видела сама. Я обедала. Лида мне сказала.

– Ливадия Васильевна, это точно?

– Что точно? – встрепенулась сестра-хозяйка.

– Ну, вы говорите, что видели, как рабочий входил в кабинет в отсутствие Зины Ивановны?

– Да, я видела.

Трухнова повернулась к Андрею.

– Что вы на это скажете?

– А что я могу вам сказать? Зашёл в кабинет, взял со стола большой, серо-буро-малиновый в крапинку кошель и ушёл.

– Тамара Витальевна, что он за ерунду тут несёт! – Зина Ивановна аж подскочила на месте.

– Не больше, чем та лапша, которую вы вешаете на уши. Я все время, после того, как поднялся сюда, сидел на диване напротив кухни. Я думал, что Зина Ивановна вот-вот выйдет и потому хотел встретить её сразу же у двери, что бы потом её не искать. Мало ли, может быть, она уедет куда.

Андрея перебили сразу несколько голосов. Поморщившись, Трухнова, повысив голос, сказала:

– Ну всё, тихо! Зина Ивановна, скажи мне, у тебя дверь кабинета была не заперта?

– Ну конечно, а то как же он зашел бы туда!

– Хм,– покачала головой Трухнова. – И ты хочешь сказать после этого, что у тебя что-то пропадает?! Он, – Трухнова кивнула в сторону Андрея, – или не он, – какая теперь разница, если у тебя все нараспашку, – заходи, кому не лень! Ты же знала, что сегодня с утра был приемный день, и здесь была масса народу. Мало ли кто мог зайти к тебе! Предъявлять претензии к одному человеку теперь просто смешно. Сама виновата! Доказать, он взял деньги или не он невозможно, и нечего после руками махать. Я не могу сомневаться в честности кого-то только потому, что вы вообразили себе бог невесть что. Ещё раз говорю – сама виновата.

– Тамара Витальевна, но ведь раньше не было такого никогда. Что ж теперь и доверять никому нельзя, – недовольно пробурчала в поддержку Зины Ивановны со своего места Надежда Сидоровна. – Иногда нужно выскочить на пару минут, так что же, каждый раз дверь запирать?

– Да, теперь каждый раз запирать! Раз не было, так случилось, нам всем наука. Всё, на этом закончим.

– Тамара Витальевна, я могу идти, – спросил Андрей и, получив утвердительный ответ, вышел в коридор.

Но ситуация, которая так благополучно разрешилась для него, имела продолжение совсем с другой стороны, о которой Андрей не мог даже иметь представления. Несколько дней прошло, прежде чем оскорбленная во всех своих лучших чувствах Зина Ивановна, смогла общаться с Андреем в рамках служебных отношений. Даже бесстыжая Ливадия Васильевна смогла гораздо быстрее войти в этот режим, сделав вид, что она обозналась, когда якобы видела входившего Андрея в кабинет завхоза. Так, по крайней мере, она объяснила ему свои действия. Теми же мотивами она обосновала свое присутствие в вышеозначенном кабинете, когда не нашла там Зину Ивановну, которую, так же как и Андрей, искала по делу. Так или иначе, всё вошло в скором времени в русло и накатившаяся волна других проблем, начисто стерла из его памяти это неприятное событие.

Слухи и разговоры про царские апартаменты уважаемой Тамары Витальевны наконец-то получили реальное воплощение в виде завозимых в подвал материалов и прочего оборудования. Вот когда Андрей познал настоящий размах и объём истинного «евроремонта». Он никогда не заблуждался насчет доброты Тамары Витальевны, но то, что ему пришлось перенести в последующие три с лишним месяца, иначе, чем рабством назвать было нельзя. До него постепенно стало доходить, в чём же собственно состояла корысть владетельной госпожи Трухновой в отношении его персоны. Первоначальные наивные предположению по поводу нежелания выносить сор из избы развеялись как дым в первые же две недели после памятной местечковой разборки по поводу кражи кошелька.

Несколько дней спустя после этого Андрей был вызван Зиной Ивановной наверх и отправлен в кабинет Трухновой. Тамара Витальевна встретила его с необычной для последнего времени любезностью. Поинтересовавшись, много ли у него на этот день заявок, она попросила его помочь ей в доставке с торговой базы паркета и кафельной плитки, которые надо будет привезти в поликлинику. Сделав серьезное лицо, Трухнова посетовала на то, что её мужу трудно будет за всем уследить и его помощь будет очень кстати. Если он будет так любезен.

Андрей, конечно же, был сама любезность и сказал, что всё будет сделано в наилучшем виде. Расшаркнувшись, он чуть ли не добавил: «не извольте беспокоиться», но решил, что это будет уже перебор, а сердить Трухнову Андрею сейчас не хотелось. Тамара Витальевна осталась довольна. Она только добавила, что муж подъедет часам к трём и они смогут поехать на базу.

Муж Трухновой, Аркадий, человек с круглым, маловыразительным лицом, и несколько вялой манерой общения, приехал с большим опозданием, где-то около шести часов. Андрей всё это время просидел в мастерской и потому не был к нему в претензии, но так как рабочий день уже закончился, то Тамара Витальевна, принимая во внимание это обстоятельство, всё же попросила Андрея съездить на базу. Придав голосу немного шутливой интонации, на полуулыбке, она пообещала ему отгул к ближайшим праздничным дням. Судя по тому, как она это сказала, Андрей понял, что его праздник будет несколько омрачён тщетными ожиданиями обещанных царских щедрот.

Следующие два часа протекали по всем известному сценарию. База есть база, – оформление, отгрузка материала, а перед этим его отбор и оплата съели немало времени. А если добавить приличный хвост из очереди разнокалиберных автомашин, неспешную перебранку грузчиков, которые в перерывах между ней немного занимались и погрузкой, то можно сказать о некоторой доли везения, что они к поликлинике подъехали ещё засветло.

Но страдания бедолаги Андрея на этом не закончились. Аркадий, сославшись на крайнюю необходимость сделать несколько звонков, исчез наверху, предоставив Андрею великолепную возможность поднакачаться к очередному чемпионату бодибилдинга. Двести килограммов кафельной плитки и чуть менее трехсот с половиной килограммов увесистых упаковок с паркетом, – это, знаете ли, путь чуть ли не к чемпионству в этом виде спорта.

Аркадий появился минут через сорок, в сопровождении какого-то амбала. Андрей как раз к тому времени вытаскивал последние две упаковки из кузова газели. Остальные он уже успел перетащить в подвал. Увидев такое состояние дел, Аркадий издал несколько невразумительных звуков, разводя в стороны свои холеные, пухлые ручки. Что касается его спутника, то тот, уставившись на пустой кузов, пару минут соображал, что бы это значило. Когда до него дошло, что в его услугах не нуждаются, он повернулся к своему работодателю и сказал:

– Ну ты чё, в натуре, мужик, ты меня с работы сдёрнул, посмеяться, что ли? Так не пойдет! Плати неустойку…

После краткого препирательства, Аркадий вытащил полсотни и протянул их амбалу. Ни слова больше не говоря, тот сунул их к себе в карман и, пробурчав что-то, удалился.

Андрей, расценил сей момент, как весьма благоприятный для своего кармана, но не тут-то было. Аркадий отозвал в сторону водителя, который всё это время просидел в кабине и после короткого разговора отпустил его. Оставшись наедине с Андреем, Аркадий рассыпался в благодарностях. Затем, припомнив слова, сказанные накануне его благоверной он выразил свое пожелание хорошо провести так удачно подвернувшийся отгул. На сём, расценив свою миссию вполне законченной, Аркадий пожелал Андрею всего хорошего и отбыл восвояси.

– Вот те на! – разочаровано сплюнул Андрей,– Хлыщ– на морде прыщ!

Выразив таким образом свое отношение к личности Аркадия, Андрей побрёл мыться и переодеваться. Сбросив робу, которую было хоть выжимай, он залез в самодельный душ. Простояв под ним бездумно не шевелясь, минут пятнадцать, Андрей вяло пропустил пару мыслей, анализируя сегодняшний день: «Мало того, что все планы псу под хвост, так устал как собака, да ещё получил плевок в лицо за свой труд! Что делается! И ничего изменить нельзя, разве только не послать всё к такой-то матери!».

Эта пара мыслей породила еще пару, крутившихся рефреном в голове последнее время: «Вдобавок, образовалась ещё одна мерзопакость со стороны этой злобной шавки, этой уёмищи Зинки. Стоит только включить станок для наладки, как она врывается в подвал, устраивая несусветный ор по поводу шума, который, якобы, стоит по всей поликлинике!». То, что это полная чепуха, Андрей установил давным-давно, проверив многократно силу звука, издаваемого пилой и фрезами. Всё было не более шумно, чем гул пчелиного улья, потревоженного пасечником.

Он чувствовал, что вокруг него смыкается кольцо обструкции, возводимое завхозихой по причине, одной только ей известной. За всё время работы, Андрей ничем не мог помешать ей, ибо их деятельность нигде не пересекалась, но вот, подиж ты, чем-то он не угодил! Чем же – это оставалось для него полной загадкой. Все причины, породившие эти отношения, он узнал много позже.А пока, трепыхаясь, словно муха в паутине, он старался быть расторопным, услужливым и всегда готовым к исполнению любых прихотей его многочисленной начальственной орды.

Здание поликлиники, которое по насыщенности сантехническим оборудованием превосходило всякие нормативы, требовало для своего обслуживания массу времени. Вся сантехника, установленная в кабинетах и процедурных комнатах, была, мягко говоря, второй свежести. Подавляющая часть кранов были до этого где-то использованы, либо устарели и потому сыпались они по нескольку штук каждый божий день. Поначалу, какой-то там месяц, все держалось на нормальном эксплуатационном уровне, но пото-о-м!..

В общем, Андрей через пару месяцев возопил благим матом и побежал наверх, выяснять пределы своих служебных обязанностей. Там-то ему в первый раз показали кузькину мать и больше всех, как самое заинтересованное лицо, усердствовала в этом желании Зина Ивановна. Доказывая друг другу свою правоту, они немало наговорили лишнего. Вероятно,тогда-то и пробежала между ними,– по своей величине скорее похожая на пантеру, – злобная, черная кошка.

Уже через год, после начала своей трудовой деятельности в новой поликлинике, Андрей успел собрать обширную коллекцию препон, стоявших на пути осуществления его планов. Невероятная загруженность работой, – и сантехника, и столярка, и электрика вкупе с бесконечными погрузо-разгрузочными работами, – не давали вздохнуть, не то, что бы приступить к своим делам. Работая урывками, пропадая все выходные и праздничные дни в душно-пыльном подвале, Андрей видел всю мизерность результатов своих усилий.

И вот теперь новая напасть. Утром следующего дня, едва он появился на шестом этаже, как заполошная Зина Ивановна, чуть не сбив его с ног, выскочила из секретарской.

– Андрей, ты сейчас очень нужен. Звонила Тамара Витальевна и просила немедленно на тележке начать возить к ней домой кафельную плитку, что вчера привезли!

Проорав, по своему обыкновению всю эту фразу залпом, она, не дав ему вставить ни слова, проорала ещё:

– Всё бросай и немедленно начинай возить. У неё ждут рабочие дома!

– А как же в хирургии, в операционной, – краны сняты?! Воды-то нет.

– Ничего, съездишь, отвезешь, что надо и после обеда сделаешь! Пока в смотровой перебьются!

В мастерской Андрей в сердцах швырнул сумку с инструментом на стол и уселся. День, судя по тому, что предстояло сделать, будет потерян напрочь. После таких физических экзерсисов вряд ли останутся силы, чтобы заняться своими делами.

За последнее время такая ситуация стала пугающе частой. Был ли в этом перст судьбы, её предвидения краха всех усилий и надежд Андрея, – может быть, но увидеть такое бесславное окончание своей трудовой эпопеи тогда ему не было дано. Сам он относил все потери времени и к досадным помехам, не более. И только в финале, оказавшись у разбитого корыта, он понял, что заметь тогда эти первые звонки, сколько усилий и времени можно было спасти для дела…

Квартира, поселясь в которой Тамара Витальевна воплотила свою нежно лелеемую, давнюю сокровенную мечту о роскоши, находилась в необыкновенном доме.

Высокая одноподъездная башня, фасадом выходящая на широкий бульвар, украшенный прудами, за которыми угадывались просторы Марьинского парка и Москвы-реки,– одними этими качествами должна была радовать душу и веселить сердце любого горожанина. Но если присовокупить к немалым достоинствам местоположения дома ещё и необычайно редкое совпадение в одной точке пространства трех сочетаний, трех китов, на которых основана жизнь любого из нас, – дома, метро и работы, то сразу станет понятно, каким удачливым человеком можно было считать Тамару Витальевну.

Если выглянуть из окна счастливой обладательницы квартиры, то можно невооруженным глазом увидеть заветную, светящуюся красным неоном букву «М», а если посмотреть чуть правее, то ваш взгляд непременно увидит и величавое, восьмиэтажное здание лечебного центра, в просторечии почему-то именуемого просто поликлиникой.

Раньше Тамара Витальевна и думать не могла, что её не престижное, малогабаритное жилище можно было путём некоторого мысленного усилия превратить в нечто из области мечты. Это походило на чудо, настолько невероятно быстро она претворила свои задумки в явь. Проницательность читателя делает излишним подробные разъяснения по поводу такой квартирной пертурбации, но автор не может удержаться, чтобы не добавить несколько штрихов к этой великолепной картине современного действа из мира потусторонних явлений.

То, что раньше называлось жилищем уважаемого человека, то бишь Тамары Витальевны Трухновой, иначе как позором для столь достойной и известной во всем микрорайоне личности назвать было нельзя. Такой человек, имея обширные знакомства, в силу своего положения вынужден принимать у себя кое-кого из значимых личностей мира сего. Тут поневоле задумаешься об имидже, репутации делового человека и прочих атрибутах, сопутствующих тому, что там, наверху, называют «nobles oblige».

Хорошо продуманные планы тем и отличаются от известных маниловских прожектов, что имеют все шансы претвориться в жизнь. Правда, осуществимо это лишь при некоторых материальных условиях, которые в народе именуются «налом», а в том мире, где существуют суровые законы его добывания, зовутся несколько непривычно для обывательского уха «капустой». Вот и пришлось нашей достойнейшей Тамаре Витальевне заняться на некоторое время сугубо прозаическим делом добывания этой самой «капусты».

Не будем вдаваться в секреты выращивания этого «овоща». Скажем только, что наша героиня была весьма смышлёной по части обнаружения тех плодороднейших мест, где обильно произрастает столь любимое всеми «капустно-бумажное» растение. И самый главный свой огородик она, путём мощных мозговых атак, сумела разбить в стенах вверенного её попечительству родного здания новёхонькой поликлиники.

Если бы мы задались целью изучить блестящий стиль и грандиозный опыт Тамары Витальевны по части, так сказать, экзотического раздела обширной науки ботаники, то мы смогли бы смело причислить нашу талантливую патронессу к великим учёным в этой области человеческого знания. И пусть нас не смущает сильный финансовый аромат, исходящий от её обильного урожая. Специфика и направленность её деятельности предполагали именно такой пряный душок, исходящий от экзотических плодов, взращенных трудолюбивыми руками Тамары Витальевны.

А сейчас, дабы не сильно отклониться от главной темы этой главы, автор вынужден оборвать столь увлекательную беседу по поводу вечно животрепещущего финансового вопроса. Поверьте, нам ещё представится немало возможностей в дальнейшем для изучения богатого опыта нашей героини в сей стороне жизни. Посмотрим-ка лучше попристальнее на то пространство, которое преобразовалось в великолепную четырёхкомнатную квартиру в результате некоторых усилий госпожи Трухновой.

Удивительно не то обстоятельство, что Тамара Витальевна стала владелицей шикарных апартаментов, а то, что в означенном доме в принципе не существовало квартир столь объёмной кубатуры. Любой из проживающих в этом доме жильцов сделает круглые глаза, если его спросить о наличии единого пространства размером в четыре комнаты плюс удвоенные удобства в дополнение к двум просторным кухням. Он тут же станет клясться и божиться, что у вас неверные сведения по этому вопросу и что он бьется об заклад на что угодно, если он не прав. Конечно, корыстный и азартный человек, не сходя с места так бы и сделал, заключая пари на несусветные суммы. Может быть, он сумел бы таким образом сорвать хороший куш, пользуясь незнанием доверчивых простаков, но одна закавыка помешала бы ему осуществить столь легкий и простой способ добычи изрядного количества денежных знаков.

Вот тут и встаёт в полный рост та самая закавыка, которая сводит на нет чудный способ зарабатывания денег. Хоть квартира и существует в реальном измерении, но кто ж туда пустит для удостоверения правоты одной из спорящих сторон! Этож не музей какой-нибудь, чтобы, хотя бы и за плату, водить туда толпы любопытствующих. На то и существует право частного владения и мало кому понравиться, если с утра до ночи группы глазеющих на вашу частную жизнь граждан, шлялись и путались под ногами. Разве что образовать пополам с Тамарой Витальевной какое-нибудь закрытое акционерное общество и стричь помалу с любителей поглазеть на красивую жизнь.

Но нет! Не пойдёт на это Тамара Витальевна. Не потому что она брезгует мелкими брызгами от финансового дождя. И не потому, что этот способ зарабатывания чем-то зазорен перед остальными. Причины той самой закавыки, которая, как гора гималайская стоит на пути, кроются намного глубже, чем может спервоначалу показаться невнимательному взгляду.

Как и любой медик, ценящий завоевания просвещённой санитарии, Тамара Витальевна была женщиной весьма строгих правил личной гигиены. Что толку от той денежной мелкоты, которую и прибылью назвать-то нельзя по сравнению с убытками, которые непременно понесёт её гнёздышко в результате постоянных визитов уличных посетителей. Грязная обувь, пыльная одежда, сумки или, не дай бог, тележки с грязью на колесах, цыкающие слюной по углам мятые типы, роняющие пепел с сигарет, зажатых во рту, – это ли не бедствие для её ухоженных полов, для стен и потолков, дверей и мебели, которые каждая стоят по отдельности больше, чем вся толпа, перебывавшая за день!

И всё же не это оказалось бы непреодолимым препятствием на пути столь оригинального способа зарабатывания денег. Автор вынужден признаться, что и он чуть было не пропустил самую потаённую причину беспокойства Тамары Витальевны.

В глубине души Тамара Витальевна опасалась не мято–грязных типов, ни старушек, зашедших погреться в лютый зимний вечер, ни шумных ватаг студентов, ради прикола решивших посмотреть кто же это за такой клёвый парень, избравший такой способ общения с народом, ни прочего праздного люда. Опасалась она особого контингента посетителей, после которых не грязь пополам с мусором придется выносить из квартиры. Последствиями такого посещения непременно явились бы всем известные почтовые послания с приглашением посетить места, весьма скорбные для многих богатых мира сего. И вопросы, которыми будет густо усеян лист, потребуют чёткого ответа на предмет законности владения содержимым её драгоценной квартиры, включая саму оболочку, то бишь стены родимой квартиры.

Если бы Андрея спросили, правомочно ли задавать подобные вопросы по этому поводу такому уважаемому человеку, как Тамара Витальевна Трухнова, то он вряд ли смог дать однозначный ответ. И в самом деле, что можно сказать в её адрес, если доподлинно известно безмерное трудолюбие и усердие в делах госпожи Трухновой. Разве не учили нас с самого детства, что усердие и трудолюбие вознаградятся по делам вашим? Конечно, разный вклад в дело и усилия определят конечный результат вашего благосостояния, но предвижу вопрос со стороны какого-нибудь дотошного читателя: «Как же так – я всю жизнь положил на благо родного государства и имею в старости от него только ведро болезней и три рубля на лечение их?». А это, уважаемые, всё зависело от того, что в жизни вы предпочли – спокойную и размеренную работу за вознаграждение, определенное государством, как и положено вашей должности и заслугам, либо тяжкий, каждодневный труд, полный опасностей и нервных стрессов на пути обхода положенных законом легальных способов созидания своего благосостояния.

И всё же нашему герою повезло куда больше, чем предполагаемым спорщикам, заключившем пари по поводу наличия в их доме такой жилплощади. Андрей, хоть и сетовал на судьбу, транжирившую его время на обустройство квартиры Тамары Витальевны, но вместе с тем получил редкую возможность лицезреть истинные шедевры дизайнерских, мебельных, и прочих сантехнических изысков, заключённых в шикарных четырёхкомнатных апартаментах.

Только ради чистого искусства следует взглянуть хоть одним глазком на это чудо мебельных интерьеров, бездну вкуса и шарма, заключенных в открывшейся изумлённому взору панораме. Проявим же чувство такта и, не замечая некоторых недоделок, войдём в прихожую, открыв массивную, прекрасного легкого и бесшумного хода, отделанную великолепного цвета и фактуры материалом, широкую дверь.

Мы, наверное, не сразу сможем избавиться от легкого шока, которому подвергнется наша слабая конституция, видевшая всякие прихожие, но что б такие!? И, чтобы охранить наш взор от пугающего пространства, невольно опустим наши глаза долу и в следующий момент поймем, что напрасно это сделали. Ибо взор наш тут же провалится в зеркальную бездну отполированного мозаичного паркета. Покажется вам, что стоите вы не на тверди прочных его брусков, а парите над ослепительной красоты цветами райского сада, коимивыложены узоры, попираемые вашими ногами сандалово-кипарисовой поверхности. И только попривыкнув к такой сверхиллюзии, вы сможете, уперев покрепче дрожащие от напряжения колени, в усилии удержаться на скользкой поверхности, обвести замутнённым взглядом окрест лежащие пространства.

Сначала вам бросится в глаза где-то метрах в пяти-шести некое подобие раскоряченной человеческой фигуры. Что-то знакомое покажется вам в её напряженной позе.Но, только пошевелив рукой, вы поймете, что видите себя в отражении огромного, во всю противоположную стену, зеркале. И там же, в этом столь чистого воды зерцале, что теряется ощущение физической преграды, вы, наконец-то, различите стоящие в некотором отдалении от вас пуфики изящной китайской работы, инкрустирован-ные столики, и прочие предметы, приличествующие местонахождению. Мягкий свет, источающий матовую дымку, скрадывающую расстояние, даст вам возможность через некоторое время увидеть и остальной антураж.

Не спешите торопливым взором сразу охватить остальные уники этой залы, ибо по своему размеру и красотам, заключённым в ней, именно такой статус более приличествует помещению, в котором вам посчастливилось сейчас находится, чем скромным и убогим «холлам» наших урезанных до безобразия, квартир. Ваш взгляд наверняка остановиться на отделке стен таким невероятным материалом, что любые, самые шикарные обои наших магазинов покажутся вам упаковочной бумагой. Не стоит напрягать свой мыслительный аппарат в вычислении их стоимости. Такой эсклюзив может существовать в природе только в единственном авторском исполнении и потому несоизмерим с вульгарными материалами, покрывающими стены квартир подавляющей части городского населения.

Но что стоит вся эта настенная роскошь в сравнении с теми частями залы, где по всем признакам должны находиться двери, ведущие в остальные просторы квартиры, которые и комнатами назвать как-то неудобно из-за их протяжённости и объёма. Они только потому не бросились сразу в глаза, что внешний вид этих шедевров мало походил на то, что в обиходе зовётся дверьми. Эти резные рельефные массивные рамы, чудесно гармонирующие с интарсией, искусным рисунком коей покрыта вся филёнчатая часть дверей, производит впечатление картин старых мастеров, по меньшей мере, фламандской школы.

Нет слов, чтобы сказать, как хороши сюжеты, запечатленные кусочками благородных сортов дерева на этих обширных, (чуть было не сказал «полотнах») поверхностях, высотой в два с лишним метра, двустворчатых дверях! Если бы нам было позволено, то вооружившись мощной лупой, можно было бы часами разглядывать прелестные тонкости работы искусного мастера, с таким тщанием выложившего прихотливые извивы сюжетных ходов рисунка. Боже мой, знающий человек дорого бы дал за то, чтобы хоть одним глазком увидеть подобное совершенство!

Но то знающий человек, в котором при виде произведения искусства просыпается лишь чистое эстетическое чувство. Совсем не те эмоции пробуждаются в нас, простых обывателях, которым вынь да положь в то место, откуда это было взято, а, тем более, узнав, сколько это стоит! Проза жизни, господа, неудобоваримая штука и редкий человек избежит её крутых объятий с тем, чтобы остаться самим собой в любых обстоятельствах. Не будем же осуждать себя и ближних своих за такой взгляд на вещи, тем более что есть люди, род деятельности которых заставляет задавать эти сакраментальные вопросы.

Теперь станет понятно, почему Тамара Витальевна ни за какие коврижки не согласилась бы устроить в своей квартире филиал музея быта «новых русских». Ведь то, что нам посчастливилось увидеть глазами ошеломленного Андрея, было только верхушкой айсберга, скрывавшегося в остальных залах сокровища. Хотя он к этому времени подключился к обустройству жилища своей патронессы, видеть пришлось не так уж и много. Таская паркет и плитку, ящики с мебелью и кухонным оборудованием, привинчивая бра и светильники, которые ему доверили монтировать высочайшим повелением, он всё же мог в редкие моменты через открытые по какой-либо надобности двери других комнат видеть умопомрачительную красоту их убранства. Но и того, что было доступно его взору, составляло значительную материальную ценность, и поэтому любой из налоговых инспекторов вправе был бы задать банальнейший вопрос: «А скажите мне, господа хорошие, есть ли у вас законные средства на владение этим имуществом?».

И он был бы тем более вправе задать этот жесткий вопрос, узнай он, что основные средства к существованию приходятся на долю хозяйки этой немеряных размеров квартиры. Её супруг не мог похвастаться столь значительной финансовой долей, вносимой в общую семейную копилку. Перебиваясь случайными заработками от своего хилого бизнеса, Аркадий Мамлюкович был, что называется на подхвате и скромно пребывал в тени своей оборотистой супруги.

Тамара Витальевна могла бы изменить такое положение дел, но оно её устраивало по многим причинам. В любой момент она могла цыкнуть на возроптавшего муженька, и всё становилось на место. Править бал Тамара Витальевна хотела единолично и поэтому не допускала ни малейших поползновений её дражайшего супруга в попытках расширить круг знакомых, принимаемых в их доме, за счёт своих приятелей. Тамара Витальевна воспринимала такие намерения, как необдуманный повод для лишних пересудов в адрес их не совсем подобающего владения несметным богатством с точки зрения их положения в обществе.

Тамара Витальевна была, как всегда, права, замыкаясь в своей квартире, подобно моллюску, во избежание расползания таких мнений среди их знакомых. Что ж, за отсутствие тороватости их не осудят, мало ли причин у людей не приглашать в свой дом кого бы то ни было. Но вот наличие такой роскоши, по мнению даже самых близких людей, есть крайний до неприличия вызов всем им. И тогда зависть, черной змеёй оплетая сердца и души тех, кто ещё совсем недавно делился с ними последней новостью, сделает их изгоями в обществе на веки вечные. И такое положение изменить никто будет не в силах, разве только что какое-нибудь бедствие, вроде пожара, снова не уравняет Тамару Витальевну в глазах нужных ей приятелей и знакомых.

Все они, то бишь приятели и знакомые, люди большей частью добрые сердцем и душой, стали бы в тупик от созерцания такого элитного убранства огромных пятикомнатных апартаментов их давней приятельницы, которую они знали, как облупленную, уже многие годы. И если они не задали впрямую вопрос, который как огромная горящая свеча возник в их потрясённом сознании, то мысленно он прозвучал бы как непроизвольный крик изумления: «Как, откуда!? Откуда у главврача районной поликлиники, у которой нет даже частной практики, появилось такое богатство!?»…

О, глупые и ленивые существа! Да какое вы имеете право задавать подобные вопросы человеку, у которого одного ума и энергии хватит на сотню таких как вы! Да что сотню! Тысячу, и не одну! Вот вам ещё один пример, ничтожные, проявления гения Тамары Витальевны во всём своём величии и красоте.

Не было бы сейчас ни пересудов, ни повальной зависти, если бы в свое время наш удивительный матриарх не сотворил комбинацию, которой по изяществу и продуманности ходов не сыскать равных в мировой литературе.

Когда пришло время, сделавшее дальнейшее проживание дружной четы в их старой, негодной ни на что однокомнатной квартирки,– ну разве только для того, чтобы было где переночевать, – Тамара Витальевна крепко задумалась над исправлением этой вопиющей ситуации. Все те условия, о которых автор осведомил вас, господа, вначале главы не давали всеми уважаемой госпоже Трухновой покоя ни днём, ни ночью, лишая душевного равновесия даже в рабочее время, что, не способствовало полноценному отправлению очень ответственных должностных обязанностей главврача районной поликлиники. Пришла пора менять старые одежды, как меняет выросшая из своей тесной шкуры любая змея. Тамара Витальевна, пораскинув мозгами и прикинув свои финансовые возможности, пришла к выводу, что ей вполне по силам приобрести приличную двухкомнатную квартиру. Так как в её планы не входило смена района, то это обстоятельство значительно упрощало дело. Квартир в их районе хватало с избытком, на любой вкус и кошелёк и поэтому Трухнова в течение короткого времени сумела подобрать несколько вариантов, которые ей были любезно предложены солидной риэлтерской конторой. Правду говорят, что специалист знающий своё дело, да, вдобавок, и сидящий на своём месте способен искусить даже черта. Что уж говорить о людях, которым в силу слабостей своих, влекомых жгучим желанием выбрать из двух вариантов за те же деньги, ну или почти за те же, конечно же, тот, который и престижнее и как-то солиднее, было не чуждо и Тамаре Витальевне.

Пройдоха агент, прекрасно знал кто перед ним. После того, как была осмотрена двухкомнатная квартира, которую он бегло, с чувством легкой иронии и пренебрежения показывал своей клиентке, так, между прочим, с легким замиранием в голосе, указал на дверь соседней квартиры и сказал:

– А вот здесь мы приберегаем особый вариант, для клиентов, понимающих толк в элитном жилье. Я могу вам показать, что это за прелесть, – и, видя, что его клиентка пребывает в нерешительности, торопливо распахнул перед ней двери.

Надо ли говорить, как была заворожена Тамара Витальевна открывшимся перед ней великолепием просторной трехкомнатной квартиры. Она задумчиво переходила из одной комнаты в другую, или, остановившись в проёме двери, медленно окидывала взглядом панораму пустого комнатного пространства. Взгляд её туманился, легкая поволока приглушала яркий блеск карих глаз. Что ей виделось в этот момент? Может быть, её посещали видения будущего уютного гнездышка в его нынешнем образе, кто знает? Одно известно доподлинно,– Тамара Витальевна через месяц стала владелицей невероятного количества квадратных метров, уложенных в прекрасно распланированную трёхкомнатную квартиру. Уладив финансовые дела при помощи ссуд, одалживания взаймы и известной доли коммерческого везения в своих предприятиях, Трухнова первое время находилась в состоянии лёгкого транса. Её постоянно посещали мысли о фортуне, которая так удачно распорядилась её желанием, но к этой, вполне понятной стадии первоначальной эйфории, примешивалась какая-то неприятная нотка. Что-то беспокоило её чувствительные фибры души, не давая почить на заслуженных лаврах и насладиться исполнением самого сокровенного желания многих лет жизни.

Может быть, это говорила в ней извечная неудовлетворённость творчески одаренной натуры, которой чувство покоя неизвестно изначально. Она попыталась было проанализировать свои смятения, и, несмотря на самый тщательный и глубокий самоанализ, Тамаре Витальевне долго не удавалось зацепиться за что-нибудь существенное, что дало бы возможность избавить душу от гложущего червячка сомнения. Она перебирала все варианты, которые могли бы стать причиной ложки дёгтя в её праздничной бочке мёда. И, наконец-то, её усилия увенчались успехом. В один прекрасный день она чётко осознала, что не давала ей покоя мелкая, ничтожная по своей сути, но невероятно пакостная по силе воздействия мыслишка. Ведь такая же квартира, – ну, чуть может похуже, но тоже трёхкомнатная, – есть и у Надежды Сидоровны, и у Зины Ивановны и ещё у пары-тройки таких же заурядных личностей, с которыми ей ну просто негоже равняться! Не для того столько лет она терпела унижения, испытывая почти что физическую боль по поводу ущербности её жилища и положения в обществе! Эта чудовищная неувязка мешала Тамаре Витальевне как бельмо в глазу.

И что же теперь!? Она сумела только, в результате титанических усилий, лишь сравняться со своими подчиненными! Так не бывать же этому!

Тем и отличалась Тамара Витальевна от прочих мелких людишек, что как невероятной мощности компьютер, в те моменты, когда ум её решал поставленную насущную задачу, где-то подспудно оформлялась в подсознании следующая. Эта редчайшая способность позволяла ей безошибочно выбирать наикратчайшие и верные пути в преодолении всевозможных терний и препон. Таким путём мог стать самый естественный и вместе с тем непростой способ разрешения своего неудовольствия таким положением дела – увеличение жилой площади за счёт смены этой квартиры на более вместительные апартаменты. Что и говорить, проблема была не из простых и госпожа Трухнова провела немало времени в раздумьях по этому поводу. Пока суд да дело, пока это мучительное состояние не оставляло её ни днём ни ночью, Тамара Витальевна не могла даже и пальцем пошевелить, чтобы приступить к запланированному «евроремонту» своей, теперь уже казавшейся тесной и постылой квартиры. Она была в невероятном огорчении и расстройстве чувств от невозможности поступить самым простым образом – присмотреть квартиру метражом поболее и, доплатив за разницу вновь приобретаемых квадратных метров, избавить себя от головной боли.

Причин, препятствующих осуществлению этой идеи было несколько, но самой неприятной из них, был финансовый тупик. Тамара Витальевна была, что называется, в долгах, как в шелках и в ближайшие два-три года свободных сумм, для воплощения этого элементарного хода не предвиделось ниоткуда. Возникавшие по ходу дела мысли, были частью похожи на грёзы, в которых неизвестный инвестор предлагал свою помощь и, оказав её, напрочь забывал об этом. Другой частью усиленного мыслительного процесса были вполне мистические предположения о возможности продажи своей души дьяволу, если бы только тот существовал на самом деле. Были и вообще такие фантазии, о которых-то даже и упоминать не совсем тактично, чтобы не уронить реноме нашей героини. Теперь можно понять, до чего дошла несчастная женщина, решая извечный вопрос лучшего обустройства своей бренной плоти в этом мире. Но всё кончилось разом. Решение,такое же простое как масленичный блин пришло как озарение.

Глава 7пр.

В одно чудесное утро Тамара Витальевна, выходя из новоприобретённой квартиры, столкнулась на лестничной площадке с новым соседом. Ей и раньше приходилось видеть эту, неопределенных лет и согбенного вида, особу мужского пола. Непременным атрибутом его появления была непередаваемая смесь ароматов, из которых все же явственно различимыми компонентами были жуткий алкогольно-табачный перегар, изрядно сдобренный крепким настоем мочи давно немытого тела с прокисшей вонью двухнедельного винегрета и протухшей селёдки. Шарахнувшись в сторону, насколько это было возможно, Тамара Витальевна с ужасом подумала, что вот это недоразумение, будучи волей судьбы её соседом, ещё много попортит ей нервов и здоровья. Хитрая бестия агент, конечно же, ни словом не обмолвился о таком подарке, улучив момент для показа квартиры, когда этот яркий экземпляр отсутствовал по своим надобностям.

Сосед, причудливо изогнувшись, осклабился:

– Мое почтение! А я в курсе, что такая дама будет моей соседкой.

Он икнул и, отрыгнув струю зловонного воздуха, выдохнул в спину стремительно удаляющейся Трухновой:

– О-у-х, какая фря!…

Он ещё что-то выразил по поводу своего восхищения прелестями Тамары Витальевны, но она уже ничего не слышала,скрывшись за дверьми лифта. Передёрнув плечами, Трухнова выдохнула остатки миазмов, поневоле попавшие в её легкие, и сокрушённо покачала головой. Было от чего закручиниться! Война с таким монстром не обещала быть лёгкой, тем более что касалась её она самым непосредственным образом. Через стену, из квартиры соседа частенько доносились истошные вопли, сменяемые жуткими стонами, сдобренные колоссальным количеством забористого мата. Временами всё стихало и тогда из-за стены доносились пиликанье гармошки и то ли плачь, то ли пение сопровождали эти тоскливые звуки.

Трухнова первое время надеялась, что это звуки случайных загулявших кампаний прорываются в её квартиру с каких-нибудь этажей. Но теперь страшная правда открылась ей всей своей ужасающей явью. Трухнова понимала, что договориться с таким типом, как если бы это можно сделать с нормальными людьми, будет невозможно.

Ситуация, в которой она оказалась, приняла патовый характер. Но тем и сильна была Тамара Витальевна, что в трудную минуту её воля и разум сливались в одно целое. В такие моменты её ум творил истинные чудеса. Ещё лифт не успел опуститься донизу, как то самое озарение, о котором мы обмолвились ранее, не замедлило открыть свой единственный, и вместе с тем, восхитительный план. Тамара Витальевна всю дорогу до поликлиники летела, словно на крыльях. Появившись в секретарской, она нетерпеливым жестом отстранила какие-то бумаги, протянутые ей Татьяной Израилевной, коротко бросила «потом, потом…» обратившейся было к ней с вопросом Любови Семёновне, и распорядилась немедленно позвать к ней Зину Ивановну. Та не замедлила явиться. Спросив, «Тамара Витальевна, звали?», с почтением воззрилась на свою патронессу. Трухнова, разгладив пару озабоченных складок на лице, качнула головой и сказала:

– Садись, Зина Ивановна, мне надо поговорить с тобой по одному делу. Ты помнишь сторожа, который работал у нас на филиале. Кажется, ты сама его к нам оформила, он знакомый твой, что ли?

– Конечно! Он живёт в нашем доме. – Зина Ивановна, подозревая какой-то подвох в вопросе Трухновой, беспокойно заёрзала на стуле. – А что случилось?

– Он мне нужен. Ты не смогла бы его сейчас разыскать. Скажешь ему, что у меня есть для него денежная работа. Остальное я обговорю с ним при встрече. Он сейчас работает? У него есть семья?

– Да куда там! Одинокий он. Сидит во дворе целыми днями да режется в домино или водку хлещет.

– Понятно. В общем, давай скорее его сюда. Я жду.

Зина Ивановна, поняв, что ей следует поторопиться, со словами «ладно, ладно, Тамара Витальевна», шустро сорвалась со стула и через несколько минут уже обосновалась на автобусном сиденье. А ещё через час с небольшим, она, в компании нескладного мужичонки с двухнедельной щетиной на лице, взбегала по ступеням поликлиничного вестибюля. Запыхавшаяся Зина Ивановна оставила мужичонку в коридоре, а сама прошла к Трухновой в кабинет.

– Тамара Витальевна, я его привела, только он малость того, под «мухой», но разговаривать с ним можно.

– Хорошо, позови его.

Зина Ивановна выскочила в коридор и тут же вернулась назад. За её спиной маячил мужичонка. На его тусклой, помятой физиономии было написано что-то вроде интереса.

– Проходите, проходите, – подбодрила его Трухнова и добавила, обращаясь к расторопной завхозихе:

– А вы, Зина Ивановна, идите к себе, я вас потом вызову.

Подождав, когда за Зиной Ивановной закроется дверь, Трухнова посмотрела на столь важного для неё сейчас визитёра и сказала:

– Присаживайтесь. Как я помню, Егором Степановичем вас зовут?

– М-да, – хрипловатым баском ответил тот.

– Егор Степанович, я хочу поговорить с вами вот о чём. Прежде всего, я должна сказать, что с этим предложением я обращалась ко многим людям, но они все не подошли по некоторым причинам, о которых я не буду говорить. Мне вас порекомендовала Зина Ивановна как человека, умеющего наладить контакт с другими людьми. Это качество для меня сейчас самое важное. Вот об этом я и хочу с вами поговорить. В этом и заключается практически вся работа, которую я хочу вам предложить.

Мужичонка приосанился, придал лицу более осмысленное выражение и кивнул головой:

– Ну, что ж, давайте. Нам приходилось с людьми работать, будьте спокойны!

– Но я хочу вас предупредить, что то, о чём мы с вами будем сейчас говорить, должно остаться между нами в ваших же личных интересах. Если я узнаю, что наша договорённость была нарушена, я буду вынуждена разорвать её, хорошо?

– Об чём разговор, Тамара Витальевна, – вскинул руки мужичонка, – не надо сомневаться! Я понимаю серьёзные дела! Егор Степанович ещё никого не подводил. Вы спросите только… там, у нас… когда я беру деньги, я отдаю их в срок! – Мужичонка даже помотал головой от одного упоминания такой кощунственной мысли.

– Ну, хорошо, будем считать, что мы договорились и приступим к делу... – Трухнова помолчала. – Оно вот в чём состоит. У меня есть один мой знакомый, который очень нуждается в дружеском общении. Он больной человек с расшатанной психикой и самое печальное то, что когда он остаётся в одиночестве, ему приходят в голову ужасные мысли и чтобы как-то избавиться от них, он начинает беспробудно пить. Когда он находится в компании кого-нибудь, то он совсем другой человек и у него нет потребности в таком количестве спиртного. Вот я и хочу найти человека, который бы стал ему приятелем, даже, может быть, пожил у него какое-то время, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Все расходы по обеспечению дружеского общения я беру на себя. И, кроме того, буду платить вам ежемесячно по полторы тысячи рублей.

Мужичонка важно кивнул головой:

– Серьёзная сумма! А что же – положить в больницу его нельзя? Вы не подумайте, уважаемая, что я засомневался, но за такие деньги в месяц можно вылечить и покойника.

– Понимаете, Егор Степанович, я врач и могу сказать вам с полной ответственностью, – для этого человека пребывание в психосоматическом отделении даже самой лучшей больницы будет совершенно губительно. Общение с людьми, психика которых так же неустойчива, может привести этого человека к фатальным последствиям. Ему необходимы совершенно другие условия, в которых он сможет укреплять свое душевное равновесие. А для этого ему нужен хороший друг и спокойная домашняя обстановка. Вам понятно задача?

– А чего ж не понять-то! Абсолютно понятно! – Степаныч свёл брови для пущей убедительности к переносице. – Я человек одинокий и погостить у хорошего человека могу сколько угодно.

– Вот и хорошо. Теперь я хочу обговорить с вами самое главное условие вашей работы. Этот человек ни в коем случае не должен знать о нашей договорённости. В тот самый момент, когда он узнает, что вы общаетесь с ним по моей просьбе, он немедленно оборвёт всякое общение и, чего доброго, совершит что-нибудь с собой. Вам понятно, Егор Степанович, важность этого условия? Человек, которого я доверяю вашему попечению, чрезвычайно мнителен и никакой, я повторяю, никакой помощи не примет ни при каких обстоятельствах, если о таковой ему станет известно. И последнее, – сумма в полторы тысячи рублей является вашей зарплатой. Все расходы на различные нужды я тоже беру на себя. Приходить с отчётом вы будете к Зине Ивановне, и у неё же будете получать нужную сумму на дальнейшие расходы…

Теперь насчёт спиртного. Ни под каким видом не покупайте ту дешевую дрянь, которая продаётся по разным углам. Зина Ивановна еженедельно буду давать вам чистый медицинский спирт. К несчастью, этот человек находится пока ещё в сильной алкогольной зависимости и чтобы избежать пагубных последствий резкогопрекращения приема спиртного, вам придётся вместе со мной контролировать его потребление. Об этом вы также будете докладывать еженедельно. В общих чертах это все. Остальное я буду решать по мере ваших докладов. Вопросы у вас есть?

Степаныч какое-то время молчал, видимо, укладывая в голове услышанное. Потом хмыкнул, и хитро отведя в сторону взгляд, сказал:

– Это… значит, как я понял, тоже того… буду у вас на полном пансионате, да ещё за это и получать буду зарплату? Получается так?

Трухнова мягко улыбнулась:

– Всё верно, получается так.

– Эх, и подфартило этому мужичку! И за что же вы так его любите?

– Я врач, мой дорогой Егор Степанович, и поступаю так из чувства человеколюбия и врачебного долга.

– Эх, побольше бы таких врачей! Но вот одно непонятно – почему этот мужик, а не кто-то другой, ведь таких, как он – как грязи, море разливанное?

– Не знаю, Егор Степанович, может, как-то особенно стало больно за этого человека, может, потому, что он мой сосед и мне захотелось ему помочь, а, может быть, просто он напомнил мне кого-то, кому я тоже хотела бы помочь, но не в состоянии этого сделать по многим причинам. Трудно сказать, но вот он мне запал в душу и стало жалко погибающего в нём человека.

– Тамара Витальевна, поверьте, я сделаю всё, что вы захотите! – воскликнул растроганный Степаныч. – Побольше бы таких людей, как вы! Господь воздаст вам за доброту вашу.

– Ну, что вы, Егор Степанович! Вам его покажут издалека, когда он будет стоять у пивного ларька, и вы сможете там завязать с ним знакомство. Так будет проще. Не торопите события. Повстречайтесь с ним там же с недельку. Дайте ему почувствовать всю необходимость вашего каждодневного присутствия. У вас будут средства и деньги, чтобы дать ему это понять. Не скупитесь. Завтра подойдёте к Зине Ивановне, она выдаст всё необходимое и покажет человека. Завтра же и приступайте к работе.

– Всё сделаю, тютелька в тютельку! Расшибусь, но вы останетесь довольны.

– Буду на это надеется. До свидания...

На следующее утро Егор Степанович, строго выполняя данный своей благодетельнице завет, ровно в девять часов был в указанном Зиной Ивановной месте. Той ещё не было, но её отсутствие объяснялось тем, что с самого раннего утра Зина Ивановна высматривала появление их подопечного у пивного ларька. При его обнаружении там, она имела на этот счёт самые строгие указания немедленно привести своего мужичонку и проследить дальнейшее развитие событий. Как только Зина Ивановна обнаружила приближающийся к пивному ларьку объект своих наблюдений, Степаныч, ждавший поблизости, в мгновение ока был доставлен на место событий. С парой напутственных слов и некоторой суммой денег он был отправлен выполнять свою ответственную миссию.

Всё случилось именно так, как и предполагала Трухнова. Мучимый невыносимой жаждой и невозможностью её удовлетворения, Сергей Михайлович Краснов, а именно так звали соседа Тамары Витальевны, стремительно и неотвратимо попал в сети, расставленные Степанычем. Через час, они, поддерживая друг друга под локотки, тесно прижавшись друг к другу словно сиамские близнецы, отпали от стойки ларька и побрели в направлении обиталища Сергея Михайловича.

Не доверяя никаким предположениям, Зина Ивановна проводила связанную тесными узами Бахуса парочку, до самого дома и, прислушиваясь в подъезде к обильным заверениям в любви и уважении, ушла только тогда, когда они были оборваны стуком захлопнувшейся двери. Она нисколько не была удивлена, что человек, которого сопровождал Степаныч, жил в том же доме, что и сама Тамара Витальевна. Зина Ивановна накануне получила необходимую дозу инструкций и информации и потому была в курсе необходимого минимума действий. Чем руководствовалась Тамара Витальевна, давая подобное поручение столь деликатного свойства, нет нужды, зная её, объяснять отдельно, но, разумеется, вполне понятно то, что оно было аргументировано самым убедительным образом.

Пока Зина Ивановна спешила в поликлинику, доложить о результатах проделанной работы, наш вновь образованный альянс из материальных тел и воплощения их проспиртованных сущностей, которым, в силу исключительной проспиртованности, не хватало лишь какой-то малости до полной материализации, мирно почивали крепчайшим сном уставшего от трудов возлияния, алкоголика. Степаныч, находясь уже в сумеречном состоянии, всё же нашёл в себе силы вспомнить и приобрести несколько посудин с сомнительной жидкостью, которую хозяйка пивного ларька почтительно называла водочкой. На те деньги, которые ему выделила Зина Ивановна для проведения одномоментной операции, можно было приобрести что-нибудь более стоящее и качественнее, но бывалый Степаныч, мудро рассудив о невозможности проверить закупленный товар, решил сэкономить на своем продубленном желудке, заодно включив в эту категорию и желудок своего нового приятеля. И потому, для пущей крепости сна, друзья приняли ещё по стакашке жидкости, именуемой кабатчицей «водочкой» и немедленно отошли ко сну...

Вот здесь приходит на ум одна мысль – уж не было ли так и задумано Тамарой Витальевной, такой вариант развития событий? Что-то уж больно маловероятно, чтобы госпожа Трухнова не была сведуща в вопросах запуска козла в огород с капустой, то бишь законченного пропойцы к бесконтрольному владению вечно открытым краном с хмельными напитками? Если это так, то не кажется ли вам, господа, что подобные действия нашей героини выдают в ней некие черты, присущие только потусторонним силам, могущим решать, жить кому-то из нас, либо окончить свои дни только одним им известным и назначенным способом. Что-то страшно, господа, становится, от таких мыслей! Не ждёт ли и кого-либо из нас где-то за поворотом завтрашнего дня такой распорядитель судеб? Трепещи, слабая плоть, но не оставляй жалкие попытки сверять свои поступки спасти саму себя остатками здравого смысла!…

Ну, а пока, оставив особо впечатлительных ужасаться проискам нечистой силы в образе наших ближних, дождёмся пробуждения чудной парочки любителей алкогольной дармовщинки.

Оное состоялось не сразу. Не будем описывать его, утомляя тебя, читатель, этапами осознания этого мира нашими новоявленными приятелями. Всё протекало так же, как и у легиона подданных Бахуса после разудалой пирушки, хотя нет, какой же пирушки! Автор должен употребить слово «пьянка», причём в самом его коренном смысле, ибо ничего в её процессе между нашими приятелями из осмысленного общения, кроме неопределённых междометий, не наблюдалось. То один, то другой, издавая звуки, словно прослушивая себя, как радаром, пытались определить, по какую сторону своего бытия они сейчас находятся.

И потому, это пробуждение не совсем совпадало с канонами пробуждения после приятельской пирушки. Если там страдальцы, вставая от хмельного забвения, хоть и с трудом, но всё же могли, отождествить опухшие, сизозелёные рожи, окружавшие их, со своими приятелями, то Сергей Михайлович, начисто потерявший в памяти вчерашний день, со смешанным чувством подозрительности и недоверия смотрел на маячившую напротив него фигуру незнакомца.

Незнакомец сидел на стуле, напротив дивана, на котором возлежало истомлённое жуткой похмелью тело Сергея Михайловича. Приоткрыв наполовину глаза, ибо совсем отверзть их не представлялось возможным, в силу крайнего разбухания век, владелец дивана прохрипел:

– Ты кто?

Незнакомец с трудом подмигнул и, протянув стакан, ответил:

– Я твоё спасение…

И всё завертелось заново, точь в точь повторяя предыдущие будни Сергея Михайловича, кроме одной, но весьма существенной, детали, – он был уже не один!…

Тем временем Тамара Витальевна, памятуя, что нет дыма без огня, обеспокоилась вопросом, который мог свести на нет все её титанические усилия. Сосед её вполне мог дойти до такой жизни не без помощи своих близких, многочисленных примеры которой она знала предостаточно. Существование этих самых близких и оное их количество, прописанное в квартире, было для Тамары Витальевны самым животрепещущим вопросом на данный момент. Не откладывая в долгий ящик столь волнительный вопрос, она на следующее утро после роковой встречи с соседом, предупредив Татьяну Израилевну, что задержится, проехала прямо в паспортный стол, где у неё в добрых знакомых числилась паспортистка этой конторы. Тамара Витальевна решила лично переговорить с ней по поводу интересующих её сведений и через полчаса, после того, как она вошла в паспортный стол, Тамара Витальевна отбыла оттуда, весьма удовлетворённая результатом.

О чём говорили они, нам кажется, можно пропустить, но результат, – м-м! – результат и нам не помешало бы узнать! Те несколько строк, на листке бумаги, что лежали в сумочке Тамары Витальевны, были также основательны, как и столь категоричны! В этой бумажке, помимо сведений о возрасте и прочих метрических данных, была и ещё одна запись, которая прямо и без обиняков сообщала всему миру и лично Тамаре Витальевне, что шестидесятивосьмилетний обладатель сих метрических данных на этом свете одинок как собачий хвост! То есть, в том смысле, что в квартире, кроме него, не прописано ни единой души. Мало того, там же сообщалось, что он вдов и бездетен, по крайней мере, на данный момент. Может быть, у него и имелись чада, но, не выдержав суровых будней рядом с озабоченным зелёным змием отцом, покинули его бесследно в разных направлениях. Стало быть, радетельная опека Тамары Витальевны над алкашом-соседом, обещала повернуться к ней своей самой выгодной стороной.

Вот тут читатель, пронзённый страшной догадкой, и задаст вопрос, который давно уже приготовил для автора. Знаю, знаю, автору тоже спервоначалу показалось, что сгинет бесследно наш пьянчуга-избранник где-нибудь в речной заводи, либо канализационном колодце!Но, право же, как можно так было подумать в отношении Тамары Витальевны! Её, творца многочисленных изящных и остроумных решений, обвинить в вульгарном заказном убийстве!? Нет, нет, стыдно думать такое, господа! Тем более, когда автор высказал такое же предположение Андрею, пытаясь забежать в этой истории вперёд, он как-то странно посмотрел на меня и произнёс те же слова осуждения, которые только что были изложены выше. Зачем же тогда ей столь мощный дедуктивный интеллект, иметь который было бы честью, поверьте, для любого из нас!

Ну, всё, всё! Хватит самобичеваний! Проследим-ка лучше далее за удивительными событиями этой, поистине банальнейшей в своём множестве бытовой истории!

Как нам помниться, оставили мы нашу пару в их нелёгкий час пробуждения. Приняв из исходивших колотуном рук Степаныча спасительную чарку, Сергей Михайлович уже через пару минут выводил своего напарника-старателя по винно-водочным делам из подъезда, благо успеть за столь короткий срок одеться, было совсем нетрудно по причине их почивания одетыми. Трудовой день знакомой им палатки был уже в самом разгаре. Два-три измождённых непосильной работой типа осторожно мялись у застеклённой пасти палатки, в надежде уловить обременённого несколькими купюрами счастливого собрата, чтобы вместе с ним разделить его счастье.

Что и говорить, повезло им сегодня, ибо Степаныч ломаться не стал и на славу смочил их страждущие глотки! Право, чего было жалеть даровых денег! Будут ещё! Он твёрдо помнил слова щедрой главврачихи, чтобы его подопечный не смог заподозрить ничего. Потому в компании этих славных ребят упрекнуть Степаныча в предпочтении к кому-нибудь было невозможно! Все были равны, все перед ним были братья!..

Если кто-то ждет от дальнейшего изложения истории какого-то невероятного извива событий, то автору жаль оставлять его разочарованным! Все протекало столь похоже на вчерашний день, что выделить какой-нибудь эпизод автор просто не в силах. Каждое утро пробуждение наших приятелей сопровождалось дребезгом бутылки о край стакана, ибо унять свои, ходящие ходуном руки, не было у них никакой возможности. Право слово, да и к чему такие подробности!? Всё пошло своим чередом и дела стали разворачиваться в точности по плану, начертанному в голове гениальной Тамары Витальевны.

Как и следовало ожидать, последующие вливания спиртного в таком количестве и с такой скоростью, привели к закономерному явлению. Зина Ивановна, регулярно докладывающая о ходе алкогольной страды, вскоре стала приносить радостные вести – состояние обоих подопечных резко подвинулось к заветному рубежу. Сергея Михайловича стало что-то меньше видать у злачного места, всё больше Степаныч, с осоловелым видом выползал по утрам для забора горячительного зелья из рук поджидавшей его у пивной палатки Зины Ивановны, и тут же скрывался с емкостями на день, а то и два. У него ещё хватало сил на закупку немудрёной закуски, да и то всё норовил взять то, что попроще в обращении с ней. С консервами, либо плотно упакованной тарой он предпочитал не связываться, отдавая свои предпочтения салатам и прочей мягкотелой продуктовой снеди.

Тамара Витальевна поняла, что пришла пора активных действий. Она приказала Зине Ивановне привести к себе Степаныча. Зина Ивановна сначала помялась, а потом с неохотой призналась, что не видела его уже несколько дней. Всё дела да хлопоты по работе, совершенно некогда было проследить за ним.

– Какие дела!? – насупилась Трухнова. – Я о чём тебя просила? Глаз с него не спускать, для меня сейчас это важнее твоих щёток и порошков! Немедленно разыщи его и приведи.

Зина Ивановна поспешила скрыться с глаз расстроенной начальницы. Она, конечно же, была рада, что Тамара Витальевна не вспомнила о немалом количестве спирта, которое она должна была передать Степанычу за эти дни. Спирт Зина Ивановна, ничтоже сумняшеся присвоила себе, справедливо рассудив, что Степаныч, учитывая его сумеречное состояние, вряд ли сможет толком сказать, получал ли он его, или нет. Она несколько досадовала на то, что денежное довольствие этот пьянчуга сумел несколькими днями назад получить в бухгалтерии сам, не то и здесь бы можно было бы неплохо поживиться. Так или иначе, Зина Ивановна, прокручивая в голове разные мысли, торопилась к знакомому нам дому. На её счастье, хотя и было уже позднее утро, она заметила знакомые очертания скукоженной фигуры у стойки пивного ларька. Обвиснув на ней, как кучка старой рухляди, Степаныч печально взирал на пустую бутыль. Зина Ивановна подлетела к нему и, ни слова не говоря, потащила за рукав прочь. Степаныч покорно последовал за ней. Оттащив его на приличное расстояние, Зина Ивановна первым делом протестировала его на предмет вменяемости, задав несколько вопросов. Получив на них более-менее связные ответы, и не вдаваясь в размышления о том, почему Степаныч сегодня трезв, она, с облегчением вздохнув, поволокла его по направлению к поликлинике.

По дороге Зина Ивановна предупредила его, что с Тамарой Витальевной разговаривать нужно только по делу и не обременять её никакими просьбами. С такими напутствиями он и предстал пред потемневшими от нетерпеливого ожидания очами Тамары Витальевны.

– Проходите, Егор Степаныч, рассказывайте, как наши дела? Признаться, я в последнее время была сильно занята и не смогла уделить нашему подопечному должного внимания.

Степаныч поднял на неё скорбный взгляд и упёрся им в переносицу Тамары Витальевны. Мутные глаза его вдруг подёрнулись влагой, как будто в пасмурный день заморосило из выделившейся среди общей пелены облаков, враз потемневшей тучки.

– Я был ему другом… был братом… – Степаныч хлюпнул носом и отвернулся. По нему было видно, что переживает он непосредственно и сильно. – Такой человек, кто бы знал!… Та-лан-тище! Душа, как у ангела небесного!… И-и-эх! Пропал ни за грош… – прошептал он.

Голова Степаныча поникла.

– Да вы толком объясните, – обеспокоенным голосом вопросила Тамара Витальевна. – Что случилось!? Успокойтесь Егор Степаныч!

– Э… – да что «успокойтесь»! Я вот здесь с вами прохлаждаюсь, а человек без поправки уже полдня лежит… может, скончался уже…

– Господи, да что ты такое говоришь! – вскрикнула Зина Ивановна. – Так лечить его надо!

– Известное дело – надо, только это «надо» раздобыть негде! Кончилось это самое «надо»!

Степаныч поднял злые глаза на Зину Ивановну и продолжил с вопрошающей интонацией:

– Где оно, то самое «надо», которое ты должна мне давать на поправку человека? А? Мне что-то не перепадало уже дня четыре, а то может и поболее! «Бабки» кончились вчера, вот мы и пропадаем! Серёга-то встать уже не может, пластом лежит вторые сутки!

Зина Ивановна, как стояла, как и обмерла. Проклятый алкоголик! Ведь вякнул, что б ему подохнуть от этой водки! Мучительное молчание надо было срочно как-то прервать. Видя перед собой горящие зеленой мутью глаза Степаныча с одной стороны, а с другой гневный взор своей патронессы, собрав последние остатки воли, Зина Ивановна сама пошла в атаку:

– Да ты что, не помнишь, что вчера я тебе отдала литр спирта! Ты же тогда на ногах не стоял! Одну бутылку вдребезги! Об пол! А потом, вспомни, бежал за мной, свалился и чуть вторую не расколотил! Стыда у тебя нет!..

Зина Ивановна перевела дыхание и с прежним накалом набросилась уже на Трухнову. – Да он же себя не помнил, Тамара Витальевна, не то что бы здесь что-то требовать! Глаза его бесстыжие, только и знает, что требовать! Сколько раз так было, – упредила она дальнейшие расспросы по поводу снабжения Степаныча спиртом, – принесу ему спирт, а он требует, чтобы я отдала ему ещё и вчерашний!

Трухнова, видя, что эти распри могут зайти далеко, поспешила прервать разошедшуюся не на шутку завхозиху:

– Зина Ивановна, всё! Мне не надо никаких выяснений! Немедленно собирайтесь и идите с Егором Степанычем на квартиру к Сергею Михайловичу и выясните, что там на самом деле происходит.

Перед уходом Тамара Витальевна вернула Давилину и сказала:

– Надень халат, – если что, скажешь, что пришла по просьбе Егора Степаныча осмотреть больного. Там посмотришь по обстановке. И мигом ко мне назад.

Не ошиблась Тамара Витальевна в своих предчувствиях. Вернувшаяся через час Зина Ивановна сообщила со всеми подробностями, что плох Сергей Михайлович, и больницы ему не миновать. Застала она его в полубреду, не иначе, как белая горячка была. Кое–как они со Степанычем дозой спирта привели его в чувство, но дальше так, по всей видимости, продолжаться без серьёзного лечения не может. Зина Ивановна, ожидаючи каких-то немедленных распоряжений от Тамары Витальевны, стояла, переминаясь с ноги на ногу. Она была уверена, что Тамара Витальевна немедленно приведет в действие свой план, в который она её в своё время посвятила. По нему выходило, что несчастная Тамара Витальевна, желая избавиться от этого сущего наказания, добьется путём известных действий опеки над своим больным соседом и поместит его в какой-либо пансионат, либо клинику, чтобы тем временем разыскать его родственников и предложить им поменяться квартирами с их недееспособным родичем. Тем более что родственников Тамара Витальевна уже обнаружила в каком-то городке в Красноярском, или Краснодарском крае. Те за такую возможность ухватятся руками и ногами, благодаря свою благодетельницу всеми доступными им способами выражения признательности.

Зина Ивановна даже не могла предположить, что рассказанный ей Тамарой Витальевной план был не совсем правильным, а точнее, совсем неправильным. Зина Ивановна попалась на обыкновенную «липу», но знать ей об этом было не дано по причине её самомнения. Она думала, что её многомудрая начальница уже не сможет придумать нечто более хитроумное, чем известное ей решение проблемы. И потому нисколько не удивилась, когда Трухнова, после небольшого раздумья сказала:

– Вот что, этому Егору Степанычу завтра скажешь, чтобы к Сергею Михайловичу больше не ходил. Ну, в общем, работа его закончилась…. Дашь ему бутылку спирта и деньги, – мол, за работу. Ясно, да?

– А чего ж не ясно! И то сказать, сколько вбухали в него средств, был бы прок, – недовольно ответила Зина Ивановна.

– Прок уже есть, – усмехнулась Тамара Витальевна, – да ещё какой! А если будет мозолить глаза, гони его в шею. Позаботься об этом как следует. Нечего, чтобы он здесь околачивался!

– Точно, Тамара Витальевна, такие, – только привадь, – хуже репейника, – не отряхнешь. Я прослежу, не беспокойтесь…

На том и окончилась беседа двух заговорщиц. Для одной из них, а именно для Зины Ивановны, дело это не имело больше сколько-нибудь заметных последствий, разве что пару раз пришлось встретиться со Степанычем по известной причине. Причину она, как и обещала, устранила скоро и решительно. Более этот разложившийся тип не беспокоил почтенных дам своими надоедливыми просьбами.Тщетно он взывал к справедливости и гуманности своей работодательницы о компенсации за потерянное здоровье, полностью истраченном в столь ответственном деле.

Тем временем Тамара Витальевна приступила к самой главной части своего плана. Утром следующего дня, она, захватив с собой пакет, припасённый загодя с вечера, постучалась в квартиру своего отягченного тяжкой болезнью, соседа. Прошло немало времени, пока она, не прекращая всё это время настойчиво обрабатывать костяшками пальцев дверь, услышала за ней надсадный кашель и хриплый голос вопросил:

– Степаныч, это ты? Открывай. У тебя же ключ…

– Сергей Михайлович, – прижавшись губами к косяку, явно не желая, чтобы её визит был обнаружен соседями, негромко сказала Трухнова. – Это я, ваша соседка. Откройте, пожалуйста. Егор Степаныч прийти не может, он передал мне для вас пакет.

Воцарившееся за дверью молчание ясно показало, что обитатель квартиры явно озадачен таким поворотом дела. Затем из-за двери снова спросили:

– Какая соседка? Никитична, это ты, что ли?

– Нет, нет, это ваша новая соседка, там, где квартиру ремонтируют…

Последовало не менее продолжительное молчание, которое явно говорило, о замешательстве хозяина квартиры. Трухнова решилась было снова подать голос, как дверь вдруг широко распахнулась и перед ней предстало нечто, своим обликом смутно напоминавшее когдато рослого, статного мужчину. Невероятной расцветки борода, местами росшая клочьями, закрывала почти все лицо. Замызганный до невозможности, непонятного цвета свитер, висел мешком на объёмном торсе. Из него торчала худющая шея, с великим трудом, судя по её крупным колебаниям, подпиравшая костистый череп.

Трухнова подумала было, что она попала не в ту квартиру, настолько непохожи были стоящие перед ней полусогнутые мощи на некогда могучие телеса, пару раз встретившиеся ей в коридоре.

– Извините меня, Сергей Михайлович, вы не разрешите мне войти? Я пришла к вам по делу…

Краснов, не дослушав её, с трудом повернулся, зацепившись при этом за косяк, так его шатнуло при столь несложном манёвре, и молча направился в комнату. Через минуту послышался скрип диванных пружин и хриплый голос натужно сказал:

– Ну, где ты там! Проходи…

Трухнова осторожно прикрыла, насколько это было возможно видавшую виды дверь, и вошла в комнату. Поражённая увиденным, она остановилась на пороге, не в силах сдвинуться дальше. То, что открылось её взору, могло походить на что угодно, только не на квартиру её современника, живущего в столице цивилизованного государства! Это было настоящее капище, посвященное богу, а то и всем сразу богам возлияний горячительных зелий!

У стены, в углу, как и положено во всех ритуальных местах, стоял обширный диван, на котором возлежал сам верховный жрец, то бишь, хозяин квартиры Сергей Михайлович Краснов. Ни с чем другим это место нельзя было спутать. Здесь был алтарь и жертвенный престол! В изголовье его было навалено несчётное количество бутылок и бутылочек, баклаг и фляжек, кои были перемежаемы, видневшимися из этой груды стекла, полутора и двухлитровыми пластмассовыми ёмкостями…

– Пакет давай, – прохрипел Краснов. – Иди, не бойся…. Сам я не могу так часто скакать, болею… Не, погоди, вон там… на столе стакан… давай сюда…

Он вытянул руку и пальцем показал, место, где, по его мнению, должен был находиться стол. Ничего похожего в том направлении на этот предмет мебели Тамара Витальевна не увидела. Из-под груды разномастной тары, наваленной на газеты, торчавших местами из-под них, виднелся огромных размеров картонный ящик. Он, видимо, заменял Краснову стол. Немного присмотревшись Тамара Витальевна разглядела среди этого хаоса, небольшое свободное местечко, на котором действительно стояли два пластмассовых стаканчика. Что-то сиротливое в их присутствии на таком месте почудилось ей. Как будто кто-то чужой забрёл случайно на этот вакхический праздник, в место потребления соответствующих жидкостей многими литрами зараз, да почувствовав всю неуместность столь мизерных емкостей, бросил их здесь на произвол судьбы!.. И всё же Трухнова, пробираясь по узкой тропинке между ящиками, сплошь забитыми бутылками, отметили про себя этот атавистический остаток цивилизации в желании хозяина распить принесенное зелье «по-культурному». Хотя тут же поправила себя, вспомнив, что спирт пить из горлышка бутылки довольно затруднительно.

Исполнив просьбу Сергея Михайловича, она не без трудностей, лавируя между ящиков и разбросанной под ногами стеклотары, приблизилась к дивану.Отдав требуемый стаканчик вместе с пакетом, она, не мешкая поспешила отодвинуться. Сергей Михайлович был верен себе по части издавания стойких ароматных смесей, зовущихся в народе емким словом «перегар». Уж что-что, а в ёмкости этого слова Тамара Витальевна смогла убедиться немедленно и в самом полном смысле этого термина. Воняло от Краснова столь густо и терпко, что куда там скунсам и хорькам по этой части! Она прямо-таки задыхалась в этой атмосфере, но ничего поделать с таким положением дел было нельзя. Тошнота волнами накатывалась из желудка, подступая к горлу нестерпимым спазмом! Но Трухнова стоически преодолевала позывы. Дело было настолько важным, что только осознание его придавало ей силы и мужество находиться в этой газовой камере. Здесь, казалось, даже стены источали нестерпимое зловоние…

Она поискала глазами окно, дабы хоть чуть-чуть приоткрыть его и впустить струйку свежего воздуха, но тут же поняла всю тщетность своего желания. Пробраться к нему было таким же невозможным делом, как и взобраться на Джомолунгму! Мало того, что само окно было напрочь скрыто невообразимой мешаниной хлама и тряпья, но и сам путь к нему представлял мощнейший завал из такого же сорта предметов. «Господи, да что же это такое!», – пульсировало в голове изнемогшей Тамары Вита-льевны. – «Только бы продержаться!..».

Тем временем, Краснов распотрошив пакет, с утробно–радостным звуком, извлек из него бутылку спирта. Зажав её под левым локтем, кое-как налил полстакана. Тамара Витальевна, всё ещё борясь с нахлынувшей тошнотой, не успела даже заметить, как он опорожнил стакан. Закрыв бутылку пробкой, Краснов с полминуты сидел с вытаращенными глазами, явно борясь с протекавшим внутри него процессом отторжения организмом принятой жидкости. Справившись с ним, он блаженно закрыл глаза. Враз обмякнув, он медленно отвалился на какой-то узел, служивший ему подушкой.

– Чего Степаныч не пришел!– не открывая глаз, спросил Краснов.

– Он… – поперхнулась от принятой дозы воздуха Трухнова, – это… заболел.

– Хр-м, – хрюкнул Краснов. – Я говорил ему… слабак!.. – довольно заключил он и тут же спросил: – А ты-то чего ко мне? Неужто пожалела сирого да больного? Вот уж бы не подумал?! Не иначе, как с умыслом пришла!

Последнее он сказал не вопросительно, а скорее утверждая сказанное. Проскользнувшая усмешка была как бы точкой в его мнении. Трухнова поразилась тому, как точно Краснов почувствовал цель её визита. Нельзя было дать ему укрепиться в таком мнении. Трухнова знала, что потом таких людей, подобных Краснову, ничем нельзя переубедить. Испитая натура, потеряв все остатки интеллекта, начинает жить по законам инстинктов, переходя на этот нижний уровень осознания жизни. А потому такие люди приобретают чутьё зверей, инстинктивно угадывая желания окружающих.

Но недаром же Тамара Витальевна обладала в той же мере способностями к шестому чувству. Такое же звериное чутьё мгновенно подсказало ей единственное решение в сложившейся ситуации. Не колеблясь ни минуты, она ответила на ехидный вопрос своей очередной жертвы:

– Сергей Михайлович, у меня действительно к вам есть предложение, которое устроит нас обоих. Моя престарелая мать, которая очень нуждается в постоянном уходе, живёт очень далеко. И мне крайне необходимо, чтобы она жила в непосредственной близости от меня. В связи с этим, я предлагаю исключительно выгодный для вас вариант. Я обеспечиваю вам постоянный уход и заботу, своевременное лечение и выплату денежной компенсации. В обмен на это вы составляете документ на право наследования вашей квартиры в случае известной ситуации.

Тамара Витальевна намеренно смягчила смысл окончания своей фразы. Она не была уверена, что Краснов правильно прореагирует на её предложение и потому со свойственной ей осторожностью придавать обтекаемость формулировкам, прибегнула и на этот раз к проверенному способу изложения своей просьбы. Однако Сергей Михайлович не попался в хитро расставленные сети и, мгновенно открыв глаза, сказал:

– Ну, чего ты там темнишь? Хочешь сказать, когда сыграю в ящик, – так и говори… – Краснов страдальчески сморщился и потёр живот. Теперь, когда он лежал, Трухнова смогла разглядеть его неестественно вздувшуюся утробу. «Права была Давилина, – глядя на объёмистое возвышение посреди исхудавшего донельзя костяка его владельца. – Цирроз печени во всей красе и объёме и, видимо, на последней стадии»… Она поняла, что промедли ещё пару дней и весь план её рухнул бы в одночасье. Тамара Витальевна с раздражением подумала о том, сколько усилий и средств могло пойти прахом из-за нерадивости этой дуболомной дуры, Зины Ивановны!

– Сергей Михайлович, я вот что хочу предложить вам сейчас же. Я вижу, как врач, что ваше состояние внушает серьёзные опасения за ваше здоровье. Я немедленно определяю вас в очень хорошую больницу. Там вас быстро поставят на ноги…

– Ну, а в чём же твоя корысть, что так печёшься о моём здоровье? Ты говорила о каком-то документе.

– Документ успеется оформить, а вот вам необходима срочная медицинская помощь. – Трухнова, под воздействием отравленной атмосферы в комнате, предельно активизировала свои мыслительные возможности. Она правильно рассчитала, что успокоенный видимым отсутствием корысти в её намерениях, Краснов станет более сговорчивым, и не ошиблась. Краснов снова поморщился и сказал с натугой:

– Это точно… доктор, я чего-то расклеился. Вот живот здорово болит, просто иной раз мочи нет. Как примешь глоток-другой водочки, так и легчает, а то хоть помирай…

– Вот видите, я сегодня же займусь вашей болезнью.

– А что Степаныч, когда он объявится?

– Он не сможет прийти больше. В больнице он, думаю надолго. Да вы не беспокойтесь, я за вами присмотрю, ведь это теперь моя обязанность. У вас есть ключ от входной двери? Часа через два-три я снова приду и чтобы вы не вставали, я сама открою дверь.

Краснов порылся у себя в кармане штанов.Достав оттуда ключ на засаленной, неопределённого цвета верёвочке, он с кряхтеньем протянул его Трухновой.

– Вот, держите.

Тамара Витальевна, с опаской взяв столь желанный, но от этого не ставший менее грязным, предмет, попрощалась и вышла.

Не теряя понапрасну время, на ходу проветривая легкие, отчего она немного запыхалась, преодолев всего каких-нибудь семьсот метров от дома до поликлиники, Тамара Витальевна прибыла в свой кабинет. Уединившись там, строго-настрого приказав Татьяне Израилевне никого к ней не пускать, она тороп-ливо перелистала записную книжку и набрала номер телефона, позвонила на станцию скорой помощи:

– Павел Ефимович, добрый день, это Тамара Витальевна… Да-да, вот уже соскучилась… – Отпустив игривый смешок, Трухнова продолжила. – У меня к вам небольшая просьба. Можете ли вы отправить ко мне машину, прямо сейчас… да, как всегда, их хватает!.. Ну и чудесно, вы так любезны Павел Ефимович…Павел Ефимович, и ещё, – пришлите бригаду покрепче, больного нести надо… Буду очень признательна.

Закончив сей разговор, Тамара Витальевна немедленно набрала следующий номер:

– Инна Яковлевна, здравствуйте, дорогая! Ой, и не говорите, пора бы уже выбраться, но честное слово, дела завалили!.. У меня тут сейчас форменный аврал. Инна Яковлевна, не приищите ли у себя одно местечко… ну, да!.. Надо сегодня его положить. Цирроз печени… ну конечно, все банально, декомпенсированный цирроз печени… Так я привезу его часика через три-четыре… Инна Яковлевна, ко мне-то дорожку не забыли? Жду вас в ближайшие выходные. – Тамара Витальевна понимающе хмыкнула в трубку и одобряюще отозвалась на реплику её собеседницы. – Конечно же, захватите, всегда приятно расслабиться в компании лучшего друга. Это так скрашивает нашу нудную и серую жизнь…

И судьба Сергея Михайловича Краснова была определена его ангелом-хранителем неотвратимо и бесповоротно. Тамара Витальевна осуществила свои намерения даже раньше обговоренных ею самой сроков благодаря оперативности исполнения её просьб уважаемыми людьми. К вечеру он уже лежал вымытый, на чистых простынках и в приятной расслабленности наблюдал за суетой медсестёр вокруг его высохших мощей. Под подушкой у него лежала «чекушка», полная чистейшего спирту и он с умилением думал о той, которая так потрафила ему сегодня, сунув ему под подушку оную ёмкость, не забыв присовокупить добрую порцию закуски. Сергей Михайлович, уже с изрядной долей приязни к своей благодетельнице, размышлял о неисповедимых дорожках судьбы, в лице Тамары Витальевны, так кстати распорядившейся его несчастной жизнью. Он даже с некоторой прохладцей припомни Степаныча, который хоть и хорош как собутыльник, да и человек не безденежный, но уж больно суетлив и говорлив был.

Другое дело Тамара Витальевна! Завтра надо будет подписать ей этот документик, не стоит обижать хорошего человека. Сегодня одних хлопот чего ей этот денёк стоил! Вот Степаныч, – что с него взять – так, пару-тройку пузырей принять с ним, – ещё куда ни шло! Но на большее рассчитывать в его компании не приходилось. Вот он не появился сегодня, а кранты пришли бы, так и остался бы лежать, помирать один, без помощи. Нет, во-время подвернулась эта врачиха! Видать, нормальная баба, что сначала дело делает, а потом лезет со своими просьбами. Если, рассудить, то и квартира не бог весть, какая плата за кусок хорошей жизни, сколько её ни осталось! А врачиха о нём позаботится, понятное дело, по совести! Ишь, как сегодня она круто взялась! Можно подумать, что роднее у неё и нет никого! Глядишь, а там и харчи с беленькой регулярно поступать к пропитанию будут! Прямо, скатерть самобранка! И-э-эх! – вздохнул от избытка чувств Сергей Михайлович, – вот только, жаль, что раньше не подвернулась такая халява!…

Больше порассуждать о своей счастливой доле Сергею Михайловичу не пришлось. Сморил его незаметно сон и даже о «чекушке» со спиртом у себя под подушкой не вспомнил, настолько сладкими были эти мысли о перемене в его беспутной и бестолковой жизни. Ни соседи по палате, громкоголосым сборищем сновавшие вокруг него, ни шумливые медсёстры, приходившие делать процедуры, ни посетители, с их заботливой суетой не могли помешать истомленному болезнью и тяжкой жизнью телу Сергея Михайловича Краснова погрузиться в нирвану и оставаться там ровно до следующего дня, когда сон его был естественным образом нарушен положенными медицинскими процедурами.

А после, к завтраку, честно поделившись с товарищами по палате скромной дозой бодрящего душу и тело напитка, Сергей Михайлович с нетерпением стал дожидаться появления своей благодетельницы.

Она появилась не скоро. Краснов, истомлённый ожиданием и нехорошими предчувствиями, стал уже было проявлять признаки сильного беспокойства, что тотчас заметили его наблюдательные соседи. Они также ждали появления его покровительницы, ибо Михалыч, по доброте своей душевной, пообещал им скорое поступление того же нектара в больших количествах, чем того жаждет, измученная строгими больничными правилами и отсутствием оного напитка, душа болезных. Глубоким вздохом облегчения встретили появление Тамары Витальевны все обитатели палаты. Правда, с ней пришёл ещё один человек, воспринятый всеми, как досадную помеху на пути к райскому блаженству. Но повлиять на его присутствие никто был не в силах, а потому, скрыв с лица разочарованную мину, болезные расселись вокруг на своих кроватях, словно ожидающая поживы, изголодавшаяся стая голодных псов.

А Тамара Витальевна, скоренько подняла Краснова с постели и, помогая ему с помощью своего спутника, вывела Сергея Михайловича в коридор. Там они довели его до столовой.Усадив Михалычаза стол, Трухнова представила мужчину.

– Это, Сергей Михайлович, нотариус. Он оформит договор между нами. Я, надеюсь, вы довольны тем, как вас приняли. Я разговаривала с лечащим врачом сегодня, почему и задержалась, который сказал мне, что вам придется полежать в больнице две-три недели. Вы понимаете, что расходы на ваше лечение, уход и питание я полностью беру на себя. Чтобы между нами не случилось никаких недоразумений, мы составим договор, куда подробно включим все условия нашей сделки…

– Да я не против. – Краснов кряхтя повернулся на стуле. – Я вижу, что вы человек надёжный и честный. Так что делайте, как знаете, и я его подпишу. Вы мне вчера всё хорошо объяснили. Чего ещё воду в ступе молоть…

– Сергей Михайлович, я знала, что вы меня правильно поймёте и потому взяла на себя смелость подготовить документ заранее, чтобы вас лишний раз не утомлять. Игорь Моисеевич, ознакомьте, пожалуйста, нас с ним…

Отставим же в сторону сухую канцелярщину.Пока наши герои заняты столь серьёзным делом, развеемся немного и порассуждаем на темы, некоторым образом отражающие суть происходящих событий, дабы в назидание кое-кому, этот несчастный не пал жертвой искусительных сетей.

Автор сразу же хочет предупредить, – подозрительных среди нас прошу не беспокоиться. Все, что касается документа, было оформлено по всем правилам, комар носу не подточит! Нет, Тамара Витальевна не таковская была женщина, чтобы не предусмотреть какой-нибудь неприятный эпизод, вроде с опротестованием сей бумаги, в связи с неправильным пунктом, или положением самого договора. Всю эту премудрость её знакомый нотариус предусмотрел до мелочей.

Но! Что-то у автора внутри червь сомнения прогрызает огромную брешь в этой, полной альтруизма, картине! Что-то подсказывает ему, что дело вовсе не в этой бумаженции, которую с такой радостью подписал несчастный Сергей Михайлович! Тут приходит на ум и подставной приятель, и щедрость Тамары Витальевны, которая, не скупясь, выделяла большие средства на оргии злополучных друзей. И теперь, зная о неизлечимой болезни, о которой её сегодня утром предупредил лечащий врач, тем не менее, принесла своему подопечному пол-литра чистейшей отравы, которая в медицине зовётся довольно мудрёным словом «spiritus vini». Как это понять, чем можно объяснить такие странные поступки честнейшей женщины и врача, нам, видимо, не дано понять!

Правда, какая-то дальняя ассоциация, что-то из времён варварства, когда человечество ещё только становилось на путь цивилизации и людям случалось совершать поступки, которые можно отождествить с хитроумным злодейством, напоминает нынешний случай. Помните, помните, – «бойтесь данайцев, дары приносящих»!? И что-то, подсказывает нам, что Тамара Витальевна сильно смахивает своим отношением к Краснову на отдельных представителей этого героического племени.

Не стал бы таким даром принесённый Тамарой Витальевной спирт! А как же тогда со Степанычем, пронзённый внезапной догадкой, спросит потрясённый читатель? И придет ему на ум сразу же тот ветхозаветный миф, и воскликнет он с горькой иронией: «Она же данайка, и Степаныч её данайский дар! Вот зачем это всё! Вот что задумала хитроумная женщина! Погубить человека, пользуясь его слабостью…».

Да, господа! Всё это правда. Вот сейчас пришло время сказать тебе последние слова об этой истории с квартирой на одной чаше весов, и жизнью человека, нет, жизнью двух людей на другой! Две жизни, принесённые в жертву неизвестно зачем, ибо имела Тамара Витальевна те квадратные метры, о которых только можно мечтать многим и многим! Две жертвы, принесённые на алтарь самолюбия и алчности!…

Через день, после последней встречи Тамары Витальевны с Красновым, тот, допив остатки принесённого спирта, скончался ночью в мучениях. А что же Степаныч? Того также не миновала чаща сия! Сильна и страшна полуторамесячная привычка беспробудного пьянства! Посадила госпожа Трухнова бедолагу Степаныча на алкоголь посильнее наркотической иглы!

Сначала Степаныч несколько дней пытался прорваться к дарительнице бесплатной выпивки, но встретив достойный отпор со стороны верного цербера Зины Ивановны, упал духом и силами. Ещё некоторое время его могли видеть лежащим то там, то сям по укромным уголкам Марьино, но дальнейшая судьба его ещё страшнее, чем самый горячечный бред. Подобрала его на улице какая-то сердобольная женщина, вызвала «скорую», но та не успела вовремя. Приехала она только для того, чтобы забрать труп Степаныча. А невольная свидетельница его смерти, стояла и слушала последние слова, слетавшие с его, обожженных какой-то жидкостью, почерневших губ: «Ведьма, собака… собака… горит душа… отдай душу…». И пока не затих, он все жаловался кому-то, твердя в бреду о какой-то злодейке, которая вынула из него душу, а её место до краёв залила спиртом…

Глава 8

– …Хуже всего то, что я не без оснований боялся Зинкиных пакостей. У меня неоднократно случались вещи, которые могли быть только делом её рук. – Андрей отложил тампон с краской и вытер руки. – Представь себе, я серьёзно опасался оставлять надолго свою мастерскую без присмотра. Были такие случаи, когда я приходил и видел, что всё перевёрнуто, ну, то есть, не перевёрнуто, а переворошено. Некоторые вещи пропадали, в основном из инструментов. Я точно знал, кто лазит ко мне в мастерскую, да сказать об этом было невозможно. Ёе драгоценный сыночек, не иначе, пакостил там у меня, больше некому было.

– А как он мог это сделать? Что, у тебя замка в двери не было?

– Да был у меня замок, – ответил с досадой Андрей. – Только не в этом было дело. Когда я сооружал мастерскую, над дверью у меня остался проем до потолка. Хотя и высоко было, но пролезть можно. Знаешь, как бывает, думаешь, мелочи – потом доделаю. К тому же в подвале никого не бывало из тех, кто мог совершить такой акробатический этюд. Я больше чем уверен, что этот стручок морковный лазил ко мне по наущению своей мамашки.

– А зачем? – Владимир пыхнул сигаретой. – Какой смысл? Ты ведь сам говорил, что она могла зайти к тебе в любой момент и обсмотреть всё, что у тебя там находилось?

– Понятия не имею! Может быть, она искала следы моей нелегальной деятельности, вроде сварки, деревообработки, ну и прочего, с её точки зрения, криминала. Она без конца долбила Трухнову по поводу пожарной безопасности, и этим же она до печёнок достала нашего надзиралу-полковника.

– Ну и что ты предпринял?

– А что тут можно предпринять? Знаешь, сложилась прямо–таки безвыходная ситуация. Я устраивался в поликлинику на эту мизерную зарплату исключительно ради двух вещей: первое – это пристроить свое имущество и второе, не менее для меня важное, – иметь возможность отладить оборудование и кое-что начать делать, для того, чтобы реализовать эти изделия.

Андрей помолчал и потом пояснил:

– Я хотел набрать кое-какой капитал для аренды небольшого помещения. По моим подсчётам, для этого нужна была смехотворная сумма. Работая в поликлинике это можно было сделать запросто. Но все мои планы навернулись с высокой полки из-за этой вздрюченной сучки. Честно признаюсь, я был в трансе. Что делать – я не знал. Но правильно говорят – нет худа без добра. В таком подвешенном состоянии я пробыл недолго. Где–то спустя полгода, после начала Зинкиных психических атак вызывает меня как-то Трухнова и имеет со мной беседу, после которой у меня как завеса с глаз спала. Как ты думаешь, о чем мы с ней беседовали, или нет, скорее, базар имели, выражаясь ближе к теме.

– Что, неужто ручку просила позолотить?

– Попал в самую точку!

– Ну и как же протекал сей приятный разговор? – полюбопытствовал Владимир.

– Да как и у всех, на высшем дипломатическом уровне.

– А конкретнее? Что-то я с трудом себе представляю форму вашей дипломатии.

– Интересно? А вот мне потом стало совсем наоборот. Я сначала не врубился, о чем Трухнова мне поёт, а когда до меня дошло, чего от меня хотят, у меня чуть не отпало заднее место!

– Представляю, – рассмеялся Князев, – этакий бабский рэкет! Забавно!

– Да уж… – протянул Андрей – Я что-то там провякал в ответ маловразумительное, но она намекнула мне весьма прозрачно о моих перспективах пребывания «во вверенном ей учреждении». Представляешь? Если я не смогу подкрепить своё право на пребывание в нём более существенным, чем пустыми разговорами о наладке станков, она пообещала пересмотреть некоторые пункты нашей договоренности. Сам понимаешь, пришлось наобещать кое-какие суммы на развитие родной поликлиники.

– Это как так?

– Очень просто. Это уж потом до меня дошло, откуда сквознячком дует, да с такой силой, что того и гляди выдует напрочь из поликлиники.

– Любопытно. Давай по порядку, что и как было. Подробности можешь не опускать…

Доподлинно известно с древних времен, что всё многообразие человеческих страстей в основе своей круто замешано на одном единственном и всеобъемлющем стремлении, которое можно выразить всего тремя короткими словами: «Хочу жить лучше…». Само по себе это стремление сугубо нейтрально и не несёт в основе своей никаких отклонений в сторону Добра или Зла, а полностью определяется самим человеком в выборе путей для достижения этой единственной цели своего бытия. Кое-то возразит, что основной инстинкт, по утверждению великого Фрейда, заключается совсем не в этом. Другие найдут более веские аргументы в пользу иных теорий жизненных приоритетов, но автор смеет утверждать со всей ответственностью, что все те аргументы и теории лишь многочисленные вариации на тему обустройства своей бренной плоти в этом жестоком, бездушном и безразличном мире косной материи. Кучи философских концепций, объясняющих все и вся на коротком пути земного существования человека, так или иначе, есть плод игры разума. Кто может дать гарантии того, что нам, пока не грянут трубы Страшного суда, изначально не уготована судьба краткого мгновения вспыхнувшей и тут же погасшей искры, исчезнувшей навсегда во мраке забвения. Никто не может, положа руку на сердце, поручиться за будущее воскрешение и некоторые примеры обратного доказывают, что такое пока под силу лишь богам.

С юных лет, с самого нежного возраста, когда неразумное дитя не в силах выговорить и двух-трех слов, после сакральных «мама» и «папа», мы, его родители, умиляясь смышленому малышу, слушаем его настойчивый лепет «дай, дай, дай…». Что ж, если дитя способно в таком возрасте проявлять свой основной инстинкт, то, конечно же, прав великий Фрейд. Но нам, не умудрённым высокой наукой, всё же кажется, что потребность человека на всём протяжении его жизни, от младенческого недомыслия, до старческого маразма, все же ярче всего проявляется в желании заиметь что-либо, чего не имеется в наличии на данный момент у отдельно взятого субъекта.

Приятно тешить себя мудрёными рассуждениями, полагая, что всё постиг и изведал. Но вот беда, в суете повседневных дел такие мысли даже не закрадывались в голову главного достопочтенного эскулапа и иже с ней прочих. Наши самодостаточные дамы-шестиэтажницы, не мудрствуя лукаво, придерживались самого простого и, надо признать, эффективного способа осмысления бытия. А заключался он, также как и главный постулат проявления жизненной силы, всего в трех словах: «Много мало не бывает».

Вот и вся великая истина, ведущая многих и многих по тернистой стезе жизни. Для них он есть и постулат, и кумир, и молитва, и смысл существования в этом грешном, беспокойном мире.

Так и нашему герою, который также как и все смертные, был не чужд корыстных побуждений в отношении «хочу жить лучше», вскоре представилась возможность узнать, сколь обширны и неуемны могут быть желания некоторых личностей, ярко одарённых этой способностью проявления жизненной силы, по сравнению с его представлением о ней. Началась демонстрация этих сокровенных тайн бытия с весьма неприметного случая.

Зина Ивановна, не видя, чтобы такое умудрить в отношении Андрея, который стал для неё постоянно кровоточащей, как стигмат, душевной раной. Испробовав многие средства, наконец-то,она, за свои непрестанные муки, получила в награду озарение свыше. Кто стал вдохновителем её наития, трудно сказать, но в старые добрые времена такие подсказки люди богобоязненные сочли бы за вражье наущение, настолько коварно и неотразимо оно было в своей сути.

Как то раз, зайдя к Андрею в мастерскую за какой-то надобностью Зина Ивановна, с любопытством осматривая собранный агрегат, предмет особой любви Андрея, поинтересовалась, что это за такая машина. И тут, подстрекаемый авторской гордостью за своё детище, Андрей, вместо того, чтобы попридержать её, вылил на ошарашенную Зину Ивановну все достоинства своей замечательной конструкции. Что это были за достоинства, может понять только человек, имеющий непосредственное отношение к производству всевозможнейшей продукции из самого благородного материала на земле – дерева. Шадя время читателя и не желая усложнять повествование излишними техническими подробностями, опустим его вдохновенный рассказ. Скажем только, что Андрей, излагая все возможности, которыми обладает его деревообрабатывающий комплекс, не пожалел красочных подробностей и тем самым поразил воображение Зины Ивановны донельзя.

Расставшись со своей начальницей, Андрей не мог себе и представить, сколь плачевны будут последствия его неумеренных дифирамбов. Оставим же на время нашего героя, наивно полагавшего, что своей конструкторской и творческой жилкой смягчил суровое сердце Зины Ивановны и тем самым, смог несколько умерить частые наезды своей начальницы на свою особу. Он, как и многие из когорты мечтателей, всерьёз полагал, что чем больше он сможет раскрыть перед кем-то своих достоинств, тем лучше эти кто-то будут относиться и ценить возможность своего пребывания возле его уникальной особы. Как ни выглядит это совершеннейшей и очевиднейшей глупостью, но автор знавал немало таких, даже будучи отягощенных годами и сединами, которые не могли себе представить иное отношение окружающих к своей персоне.

Тем временем, не обременённая никакими комплексами, хитроумная Зина Ивановна, весь последующий день пребывала в некоторой задумчивости. Какой-то важный мыслительный процесс, явным образом отражавшийся на её гладком, маленьком лобике, не давал ей сосредоточиться на будничных делах. Тех, кто посмел прервать сие редкое, а потому и столь трудное занятие, ждало, как следствие неуместного беспокойства, раздраженное негодование, сопровождаемое восклицаниями, вроде «ну что это, не могут без меня ничего сделать».

Когда все причины, вызвавшие в голове, по природе своей не предназначенной для мыслительных процессов интеллектуальный катаклизм, были наконец-то осмыслены в меру отпущенного разумения, наша Зина Ивановна была замечена у дверей кабинета главврача. Как можно понять из состоявшегося в дальнейшем разговора, этой отпущенной природой меры разумения вполне хватило на то, чтобы сделать любопытнейшие выводы, которыми наш рачительный завхоз просто не могла не поделиться со своей благодетельницей, заступницей и покровительницей. Но чтобы не подвергать Тамару Витальевну излишним нервным перепадам, Зина Ивановна начала свою беседу с невинного побочного вопроса:

– Тамара Витальевна, я вчера заходила к рабочему в мастерскую и видела его станок. Он мне рассказал, что на нем можно изготовлять всё. Вы об этом знаете?

– Ты хочешь сказать, знаю ли я, что можно изготовить на этом станке? Я в курсе.

– Вообще-то я хочу спросить вас, можно ли использовать служебное помещение в личных целях, например, для производства какой-нибудь продукции?

– Ну, а почему бы нет, если эта деятельность не мешает основной работе.

– Тамара Витальевна, вот как раз я и хотела с вами поговорить на эту тему. Наше здание требует постоянного обслуживания, с которым может справиться любой человек, если он работает полный рабочий день. А рабочий не справляется, я много раз говорила вам об этом. Раньше я не знала, чем он там занимается, и вчера только увидела, на что уходит его рабочее время.

– Хорошо, Зина Ивановна, мне нужны, как я вам указывала, другие доказательства, кроме ваших слов, например, невыполненные заявки по журналу. А пока это всё слова.

– Нет, – завхоз поморщилась. Увидев, что разговор уходит куда-то в сторону, она поспешила перейти к той теме, с которой пришла к Трухновой. – В журналах у него всё в порядке. Я не об этом вам хотела сказать. Припомните, Тамара Витальевна, когда вы принимали его на работу, то вы обговаривали с ним то, что он будет только хранить свое имущество и ничего больше. А он на самом деле развернул в подвале чуть ли не фабрику по производству каких-то изделий. Я хочу сказать, имеет ли он право пользоваться служебным помещением в целях личной наживы? Ведь такого в вашем договоре с ним не было!

– Постой, постой, ты что же, хочешь сказать, что его можно на этом раскрутить?

– Ну-у! – обрадовано возопила Зина Ивановна. – Ему деться будет некуда! Если что, вы сможете показать мои докладные на срыв заявок, или там, некачественное их выполнение. Я вам их кучу напишу, а Лида подпишет.

Трухнова замолчала. Слишком заманчивой оказалась ситуация, когда можно будет совершенно официально заиметь бесплатного раба, который к тому же не сможет ничего поделать до тех пор, пока не уволиться. А то, что рабочему это не скоро удастся сделать, Трухнова ни на секунду не сомневалась. Слишком уж драконовские условия для развития частного предпринимательства сложились в стране. С его-то имуществом уйти от неё будет и вовсе невозможно. Правда, при условии, что ему не дать работать на станке, и тем самым обрубить всякую возможность заработать, чтобы оплатить аренду помещения и уйти. К тому же, у них не было завизировано, что и в каком количестве было привезено рабочим в помещение поликлиники и в случае чего, можно будет использовать этот рычажок для дополнительного воздействия на него, если он станет сопротивляться её предложению.

Тамара Витальевна понимала, что форма оплаты возможна не только налом, но и продукцией, что несравненно безопаснее и практичнее. Под видом покупки деревянного погонажа для отделки и облицовки, который пойдет на ремонт поликлиники, но на самом деле полностью будет изготовляться рабочим, можно будет высвободить немалые суммы на совершенно законных основаниях. Пусть рабочий занимается своим делом, но только под строжайшим контролем, у меня он не разбежится. Зину Ивановну нужно будет обязать проверять, сколько и когда Андрей работал. Идея показалась ей очень заманчивой.

– Ладно, пока не предпринимай ничего, я подумаю, что можно извлечь полезного из этого вопроса.

Отпустив Зину Ивановну, Тамара Витальевна, задумалась. Прикинув так и сяк, она, следуя своему многократно проверенному инстинкту, в конце концов, пришла к выводу, что торопиться в данном случае не следует. Нет ничего лучше, чем взять человека еще тёпленьким, раззадоренного и распаленного собственными успехами на гладко накатанной дороге. Поставить его перед выбором тогда, когда ему меньше всего захочется этого. И, следуя золотому правилу всех отъёмщиков лишних, с их точки зрения, благ у своего ближнего, дать ему понять – «чтобы не лишиться целого, лучше пожертвовать частью целого”.

Но, чтобы её задумка осуществилась, надо на время нейтрализовать неконтролируемые выплески буйной энергии Зины Ивановны. Проще всего это можно сделать, заставив её неусыпно следить за рабочим. Трухнова была докой в части организации подобного рода деятельности, и Зина Ивановна была самым подходящим инструментом, многократно опробованным в течение долгих лет совместного трудового пути. Это был отлично настроенный инструмент. По большей части, ей не приходилось много объяснять, что нужно сделать в данный момент. Набор методов, применяемых в конфликтной ситуации, был широк и разнообразен. Не со всеми из них Зина Ивановна справлялась так, как того требовали обстоятельства, но в качестве своеобразной «удавки» и всевидящего и всеслышащего органа она была непревзойдённой мастерицей.

Проведя сей несложный анализ, Трухнова, не откладывая на потом решение столь важного вопроса, потянулась к телефонной трубке. Набрав номер, она сказала:

– Виктор Григорьевич, мне нужно с тобой переговорить по одному делу. Ты не мог бы заехать ко мне в ближайшее вре-мя… да, конечно, сегодня было бы прекрасно… к половине шестого…. Я буду у себя.

Повесив трубку, она встала и направилась к двери. Скрыв довольную улыбку, Трухнова вышла в секретарскую и сказала Татьяне Израилевне:

– Татьяна Израилевна, вызови ко мне рабочего. Я минут на десять отлучусь, как он придет, пусть ждет.

Сама же Тамара Витальевна, не медля ни минуты, направилась к Галине Михайловне. Зайдя к ней в кабинет, она плотно прикрыла за собой дверь и пробыла там ровно столько, сколько нужно было сделать необходимые распоряжения по извлечению из рабочих папок Галины Михайловной смет по ремонту второго и третьего этажа за последние полгода. Ещё минут пять ушло на то, чтобы объяснить понятливой Галине Михайловне, что нужно сделать с сими документами и как их оформить в свете новых задач.

Обговорив все детали столь важного дела, озабоченная, но довольная Трухнова поспешила к себе. В секретарской её уже ожидал Андрей. Слегка кивнув ему, Тамара Витальевна прошла в кабинет и, пригласив Андрея присесть, сказала:

– Андрей Васильевич, у меня есть к вам несколько вопросов...

Выдержав паузу, во время которой Трухнова сделала вид, что ее занимает некая, очень важная мысль. Подняв глаза на Андрея, Тамара Витальевна чуть приподняв брови, спросила в упор:

Первое, – это то, что по поликлинике ходят разговоры, что вы используете рабочее время и помещение не по назначению. Мне хотелось бы знать, чем, по вашему мнению, они вызваны? Это раз. Второе, – до сих пор мне не приходилось выслушивать жалобы на качество вашей работы, но в последнее время, раз от разу они поступают всё чаще. И ещё один немаловажный вопрос, – не имеет ли смысл нам обговорить в связи с создавшимся положением наши условия, на основании которых я согласилась принять вас на работу?

Тамара Витальевна была весьма искусна в ведении подобных разговоров с подчинёнными. Она использовала свой любимейший приём, когда на головы её подчинённого вываливается сразу несколько проблемных вопросов, не давая несчастной жертве времени на размышление и, тем самым, сокрушая и подавляя с самого начала его волю и остатки самообладания. Тушуясь и теряя способность связно мыслить, что остаётся делать бедолаге, как, заранее чувствуя себя виноватым, не отдаться ни милость победителя. Сделавшись полновластной хозяйкой положения, Тамара Витальевна диктовала всё, что она желала полу-чить от своей жертвы.

– Тамара Витальевна, да кто это такое говорит! Вы же знаете, после увольнения Бориса Палыча, на меня взвалили ещё и электрику, а мне и без неё нагрузки больше, чем на три ставки. Я не понимаю, зачем и с какой целью идут такие разговоры.

– Андрей Васильевич, это не разговоры. У меня, к сожалению, есть несколько докладных, в которых говориться о невыполненной в срок работе, что сделало невозможным приём больных.

– Не было такого, не могло быть! – с горячностью вскинулся Андрей.

– Давайте не будем вести дискуссии по этому вопросу, тем более что мне неоднократно докладывали о том, что вы все время, находясь на работе, отдаёте его своим личным делам. Скажу вам прямо, если бы не наша договорённость при поступлении на работу, я бы перевела вас наверх из подвала, чтобы вас можно было контролировать. А так мне приходиться выслушивать бесконечные жалобы людей на невозможность найти вас на рабочем месте. Подвал всегда закрыт, выстукивать вас в окно просто бесполезно.

– Нет, Тамара Витальевна, я ведь не могу сидеть сиднем внизу и караулить, пока кто-нибудь не соизволит прийти ко мне. Я практически всё время нахожусь в здании и выполняю заявки, постоянно сверяясь по журналу, не поступили ли новые.

Трухнова, бросив цепкий взгляд на Андрея, холодно сказала:

– У меня есть сведения, что вы вместо того, чтобы заниматься тем, что рассказали мне сейчас, сидите внизу, скрываясь от всех, и занимаетесь обработкой дерева на своих станках. Меня такое положение дел не устраивает и я вынуждена изменить первоначальные условия, с тем, чтобы поликлиника, имея рабочего по обслуживанию здания, таковое обслуживание имела. В связи с этим, я вам предлагаю вот какие условия. Так как ваша работа на станках стала уже притчей во языцех, мне, чтобы официально разрешить вашу деятельность по использованию госпомещения на правах аренды, необходимо иметь от вас заявление на разрешение использовать его в личных целях. А чтобы оно имело силу официального документа, в документ будет внесён пункт об оплате этой аренды некоторым количеством производимой вами продукции. Меня вполне будут устраивать плинтуса, облицовочная вагонка, наличники и что-нибудь ещё в этом роде. Много изделий нам не потребуется, но количество, необходимое на ремонт поликлиники, вы будете обязаны изготавливать в полном объёме и по требованию прораба ремонтников.

По спине Андрея прокатилась холодная струйка пота. Он понял, что попал в такой переплёт, что выбираться из него придётся всё оставшееся время работы в поликлинике. Трухнова вцепилась в него мёртвой хваткой и, так как она в подвале была считанные разы, а в мастерскую к нему не заходила ни разу, то он понял, кто её науськал на эту возможность выжить его из подвала. Надо было что-то срочно предпринять, и он решился на отчаянный шаг.

– Тамара Витальевна, я не знаю, кто информировал вас о том, что я уже работаю на станке. Это заблуждение, так как всё мое оборудование находится в стадии наладки. Поэтому приходится его включать, чтобы проверить, как механизм отлажен. За всё это время я не сделал ни сантиметра готовых изделий. Вы сможете убедиться в этом сами, если спуститесь в мастерскую.

Трухнова ничего не ответила. Она набрала номер телефона и спросила:

– Добрый день, скажите, Виктор Григорьевич не пришёл ещё? Будьте так любезны, попросите его к телефону, Скажите, что его спрашивает Тамара Витальевна.

С минуту она молчала, затем голосом, полным добродушия, приветствовала его:

– Виктор Григорьевич, у меня к тебе небольшая просьба. У тебя есть кто-нибудь среди столяров, кто хорошо разбирается в деревообрабатывающих станках… да-да… тут у меня. Пусть подойдёт, как только сможет. В течение часа-полутора я буду у себя. И ещё одна просьба…. Нет, приезжать не надо, обговорим сейчас по телефону…

Андрей не стал слушать, что за желание одолевает Трухнову. Его мысли полностью были поглощены тем, что он только что услышал. Вот она что задумала! Ну что ж, милости просим! Как говориться, – была бы охота, я вам такой цирк устрою, – забудешь дорогу домой, не то, что ко мне в мастерскую!…

И действительно-таки, ведь устроил целое цирковое шоу с отдельными номерами и репризами! Пока Андрей сидел в приемной, где, по приказу Трухновой, он должен был дожидаться доморощенного эксперта из СМУ, в его голове прокрутилось десятка два великолепных варианта демонстрации работы его деревообрабатывающего агрегата. «Ишь ты, прыткая какая! Видал я таких прытких, сверхумных начальничков пачками! И эта туда же!..».

Действительно, Трухнова, предвидя деструктивные действия Андрея в отношении своего агрегата, решила таким образом предупредить их, и тем самым, вывести на чистую воду заартачившегося подчинённого. Дождавшись обещанного столяра, Тамара Витальевна, для верности, чтобы всё выглядело, как административная комиссия, призвала под свои знамена великую рать в лице члена профкома Любови Семёновны, секретаря для ведения протокола комиссии Татьяны Израилевны и Зины Ивановны, как лица, ведающего материальными ресурсами вверенного её руководству здания.

Молчаливой сосредоточенной группкой, сознавая важность предстоящей миссии, члены комиссии шли за Андреем, пытаясь поспеть за его широкими шагами. Андрей зло ухмылялся, предвкушая скорую потеху. Почему бы ему и не поглумиться над этим вороньём. Сами напросились, жаль только мужика. Ему-то достанется ни за грош.

Открыв двери мастерской, Андрей жестом пригласил всех войти. Как он и предполагал, женский состав, по причине тесноты помещения, занятого станками и заставленного стеллажами, забитых до потолка деревянным брусом, досками и разнокалиберными дощечками, боязливо помявшись, остался толпиться у дверей. Столяр прошел к станку, и, удивлённо озирая чудо самодельной техники, спросил:

– Чё это такое?

– А это то самое, что нужно проверить на работоспособность.

– Да? – Столяр почесал в затылке. – И чё, оно фурычит?

– Пока нет, но надеюсь, со временем заработает как надо. – Андрей скроил мину и тихо, так чтобы услыхал только столяр, добавил: – Правда начальству кажется, что я на этом агрегате пашу здесь как негр.

Тамара Витальевна, уловив своим исключительно тонким слухом какие-то недозволенные речи, обеспокоено сказала:

– Пожалуйста, давайте приступим. Андрей Васильевич, покажите, как включается ваш станок.

Андрей указал на пульт и коротко проронил:

– Красная кнопка…

Столяр, обойдя станок, подошел к пульту и вдавил в него большой палец. Набирая обороты, мерно загудел мощный электромотор. В затруднении, что предпринять дальше, – уж больно необычный агрегат он видел перед собой, столяр вопросительно взглянул на Андрея:

– Чё дальше включать?

– Все кнопки на пульте, под ними написано, к чему какая. Жми, не бойся, не сломаешь.

Что произошло затем, напоминало собой анекдот из разряда детских страшилок. Озадаченный столяр ткнул в первую попавшуюся из восьми кнопок на пульте и, по несчастью, привел в действие мотор поворота каретки. Тяжёлый, двухметровый каркас каретки, с навешенным на него массивными фрезами и набором дисковых пил и зажимами, на удивление легко развернулся и всей массой двинулся на оторопелого столяра. Тот, желая остановить неминуемое столкновение, второпях ткнул в кнопку, видимо, желая нажать стоп, и этим только усугубил ситуацию до чрезвычайности. На станке, взревев полуторакиловаттной мощью, включился электродвигатель продольной подачи каретки. Она, в довершение того, что своим стремительным разворотом, грозила сломать ребра несчастному мужику, торцом ринулась на него со всеми, торчащими из её каркаса длинными, как пики, ручками маховиков.

Отшатнувшись, столяр в паническом ужасе дёрнулся в сторону, насколько позволяло свободное за его спиной пространство, и со всего маху всей массой своего тела налетел на одну из стоек стеллажа. Хуже просто не могло случиться. Он выбил её, и в следующее мгновение вся каморка Андрея наполнилась треском и грохотом ломающихся досок и падающих дощечек. Два куба отборной древесины сверзились с двухметровой высоты, похоронив под собой жертву администраторских амбиций.

Но беда не приходит одна. За её спиной тянется всегда скорбный шлейф несчастий и страданий. Каретка станка, будучи никем не остановлена по причине невозможности доступа к оной, выехала за пределы направляющих уголков. Вздыбившись своим задним концом, словно огромный тонущий корабль, каретка опрокинулась другим на груду дерева, которая только что погребла под собой несчастного бедолагу. Кабель, который вел от электромотора к распределительной коробке, натянувшись, как струна, оборвался, выдав при этом огромный сноп искр. Короткое замыкание выбило на силовом щите реле защиты и в тоже мгновение, сцена столь драматических событий погрузилась в совершеннейший мрак.

Этот адский коктейль звуков из грохота, треска, воя электромоторов и воплей несчастного столяра, кромешной тьмы и быстроты, с которой все свершилось, повергли в столбняк присутствующих на этом празднике хаоса, начальствующих дам. Только чей-то скулящий голос, взывающий к какой-то мамочке, неприятным диссонансом нарушал полнейшую гармонию симфонии разрушения и катастрофы.

Но не напрасно ходили легенды о потрясающем самообладании мужественной Тамары Витальевны.Оно тотчас и незамедлительно проявилось во всем своём величии и силе. Её голос, подобно голосу командира, спасающего гибнущий отряд, раздал-ся средь разбушевавшейся техногенной стихии решительно и неколебимо:

– Андрей Васильевич, прекратите сейчас же это безобразие!

Андрей, уже сам обеспокоился сложившейся ситуацией. Пробравшись к окну в каморке он сдернул щит с окна, которым оно было прикрыто в целях шумо- и звукоизоляции. Ворвавшийся дневной свет в это царство мрака и ужаса открыл потрясенным взорам невольных свидетелей, если бы таковые нашлись бы в эту минуту, жуткую в своей апокалипсичности картину. Лица женщин, стоявших в полумраке дверного проёма, были белее их халатов, словно светясь фосфоресцирующим светом, похожим на свет лесных гнилушек. Они, как зачарованные, смотрели на мешанину из дерева и железа, из-под которых виднелась человеческая рука, яростно разметывающая от себя мелкие дощечки. Эта рука, вопя и изрыгая хулу на субъектов, обрекших его на эти муки, словно памятный символ всем жертвам завалов и обрушений, взывала к свободе. Андрей, сбросив щит с окна, бросился к месту погребения несчастного столяра. Подняв съехавшую каретку, он торопливо начал разгребать наваленное скопище заготовок и стеллажных полок. Никто из стоявших в дверях членов высокой комиссии не сделал и шага, словно в гипнотическом сне наблюдая за его действиями.

Через несколько минут, столяр, на удивление всем, целый и невредимый, но может быть, чуточку живее в движениях, получил свободу действий. Скользя по разъезжавшимся дощечкам, он подскочил к Тамаре Витальевне и, потрясая кулаком, возбуждённо стал выкрикивать что-то похожее на заборные лозунги. Тамара Витальевна отстранилась от пострадавшего столяра, опасаясь его чрезмерно экспансивных выражений эмоций, выраженных в размашистой жестикуляции. Посторонившись, она дала понять бедолаге, что больше его не задерживает. Столяр не стал медлить и, растолкав остальную часть комиссии, бросился к выходу.

Грохот железной двери сработал как хлопок гипнотизёра. Тут уж, сбросив с себя оцепенение, заговорили все разом. Перебивая всех мощью своего голоса, Зина Ивановна, воскликнула:

– И чего теперь делать!? – выражая этим восклицанием охватившее всех полное замешательство.

Тамара Витальевна оборотилась к ней и уже тихо и спокойно сказала:

– Тут всё ясно.

Не прибавив больше ни слова, она направилась к двери, за которой минутой ранее скрылся изрядно помятый столяр из дружественного СМУ. Андрей остался стоять среди груд рассыпанных заготовок в полном удовлетворении, несмотря на то, что работа по уборке предстояли не на один час. Обдумав ситуацию, Андрей пришёл к выводу, что сейчас было бы нелишне появиться на шестом этаже и строя из себя безвинно пострадавшего, добиться некоторой моральной сатисфакции. Он быстро запер дверь мастерской и, не медля, направился наверх.

Тамара Витальевна, хотя и принимала свои просчёты или поражения с достоинством, но проигрывать очень не любила. На этот раз она понимала, что добиться поставленной цели не удалось. Если недоумок-столяр не смог определить, что же за агрегат перед ним, то пусть его. Можно действовать и другими методами, надёжными и проверенными.

– Татьяна Израилевна, позовите ко мне Зину Ивановну. Если её нет на месте, то пусть придет, как только появиться.

Трухнова положила трубку и задумалась. Взять в оборот рабочего можно разными путями, она видела сейчас несколько из них, но в данный момент Тамара Витальевна не хотела терять время на рассусоливание, либо на обходные, окольные маневры и выбрала самый скорый, лобовой приём. Он по своей тактике был примитивен и грубоват, но против какого-то там рабочего особенных никаких тонкостей и ненужно. Важно только одно – дать ему понять, что в её воле поступить с ним как она считает нужным. А то, что работает у него станок или нет, это его проблема. Если он хочет здесь работать, то пусть выполняет её условия.

Укрепившись в своём решении, пусть несколько и абсурдном, – неважно, – Тамара Витальевна с нетерпением стала ожидать появления завхоза. А когда в дверь раздался стук, и на пороге возникла плотная фигура рабочего, она с удовлетворением восприняла его появление, как одобрение самой судьбой её правоты.

– Проходите, я вас слушаю.

– Тамара Витальевна, вы сами убедились в полной неработоспособности моего стенка. Я пришёл сказать, что всякие разговоры, а тем более вот такие проверки, создают у вас обо мне превратное представление, как о человеке, недобросовестно относящемуся к своим обязанностям. Тамара Витальевна, мне до завершения наладки станка ещё потребуется много времени. Я не хочу выглядеть неблагодарным за ваше благодеяние, и потому, как только смогу мало-мальски наладить станок, то буду делать для поликлиники то, о чем вы просили меня накануне.

Трухнова не перебивая, выслушала это пространный монолог. «Упредил он меня. Что ж, ладно, с этим можно согласиться, но для острастки… для самой острастки… надо всё же его поприжать…».

– Андрей Васильевич, всё, что вы мне сейчас сказали – это пока теория. Я же видела совсем другое. В вашей мастерской можно получить тяжелую травму и ответственность… погодите, помолчите, – Трухнова жестом остановила, открывшего было рот Андрея, – ответственность за это придётся нести администрации. Хорошо, что сегодня так обошлось. Работать я вам сейчас там запрещаю, пока не будут соблюдены нормы техники безопасности. Даю вам на это неделю. Доложите мне, как только приведёте в мастерской всё в порядок. Вам ясно?

– Вполне, Тамара Витальевна, всё что можно, я вынесу оттуда и освобожу место. Только вот станок придется теперь ремонтировать. Этот столяр разбирался в них не больше какого-нибудь мальчишки. Он даже не сумел разобраться в пиктограммах под кнопками.

– Ну, я не знаю, что он за специалист, сейчас разговор у нас не об этом. Пока не наведёте в мастерской порядок, я не смогу разрешить вам там работать. Зина Ивановна проследит за этим. Тогда мы вернёмся к разговору об изделиях для поликлиники. Решить этот вопрос как можно быстрее в ваших же интересах. Я вас больше не задерживаю.

Злость и досада охватили Андрея. Придя в мастерскую, он схватил сумку с инструментом и, одолеваемый нехорошими предчувствиями, побрёл наверх. Теперь Зинка распояшется совсем, это точно. Теперь держи ухо востро! Одна надежда на свою изворотливость! Придётся покрутиться, как белке в колесе, да хотя ладно, где наша не пропадала!

Тем временем в кабинете Тамары Витальевны раздался телефонный звонок, из которого, как мы узнаем далее, эта история получила дальнейшее продолжение. Неприятности, от которых никто не застрахован, на этот раз в большой степени выпали на долю ни в чём не повинной Тамары Витальевны. Знала бы она только, что напророчила сама же себе, говоря Андрею о тяжёлой травме! Может быть, это судьба, компенсируя удачный ход событий, решила подбросить ей немного перчинки, чтобы жизнь малиной не казалась.

Остается только развести руками, господа! Это какая же такая жизнь-малина у нашей героини? Теперь, по ознакомлении с тернистой, полной опасных поворотов, жизни Тамары Витальевны вы сами сможете сделать справедливый и сочувственный вывод о её нелёгкой судьбе. А тут, как назло, сердито-расстроенный голос Виктора Григорьевича сообщил ей новость, от которой у Тамары Витальевны захолодело под ложечкой и что-то оборвалось в груди.

– Что вы сделали с моим человеком!? Он прибежал от вас как ненормальный, матерясь и крича, что его там чуть не убили, заставив смотреть какую-то мешанину из электромоторов и железных каркасов!

– Ну и что!? Присыпало его там немного дощечками, так он встал и спокойно ушёл от нас.

– Уйти-то он ушёл, да совсем не так, как вы предполагаете! Тамара Витальевна, дело обстоит гораздо хуже. Он был сейчас в травмпункте и там обнаружили, что у него сломана ключица. Только что столяр звонил мне оттуда. Вы понимаете, чем это пахнет!? – Голос Виктора Григорьевича сорвался на крик.

– Спокойно, Виктор Григорьевич, не надо кричать, я понимаю, что из этого следует. Производственная травма и полная оплата больничного листа.

– Вот именно! А оплачивать его буду я, так как послал его в рабочее время неизвестно куда осмотреть столярный станок, будь оно неладно!

Трухнова немного помолчала, лихорадочно обдумывая ситуацию. Затем, придав голосу решимости, сказала как можно спокойнее:

– Вот что, Виктор Григорьевич, пришлите ко мне вашего столяра, как только он появиться с больничным на работе. Я думаю, что сумею уладить с ним эту проблему. Только обязательно пришлите его сегодня же. Разыщите и пришлите его сейчас же, и всё будет в порядке.

«Господи, вот напасть-то ещё на мою голову! И всё из-за этого рабочего! Что за неудобный человек!Сплошные неприятности от него! Уволить! При первой же возможности убрать из поликлиники!». Причитая так про себя, Тамара Витальевна, однако, головы не теряла.Окликнув через открытую дверь Татьяну Израилевну, спросила:

– Зина Ивановна не пришла ещё?

– Нет, Тамара Витальевна, не пришла. Звоню каждые две минуты…

– Ну, так сходи за ней, найди!

В раздражении, схватив трубку, она набрала номер Надежды Сидоровны и, едва та отозвалась, Трухнова попросила немедленно прийти к ней.

Когда Надежда Сидоровна показалась в дверях, Трухнова попросила её закрыть за собой дверь и без предисловий зло сказала:

– Столяр сломал ключицу. Только что звонили из СМУ.

Надежда Сидоровна непонимающе посмотрела на Тамару Витальевну и спросила:

– Какой столяр? Зачем сломал?

Трухнова озадаченно смотря на Надежду Сидоровну, некоторое время осмысливала вопрос главмедсестры. Потом, в замешательстве стукнув ладонью по столу, сморщилась:

– О, господи!Я забыла, что тебя в комиссии не было… – и кратко рассказав, что произошло, и как обстоят дела, спросила: – Мне нужно срочно литров пять спирта. Можно уладить с этим столяром всё втихую, отдав ему спирт. Этот работяга скорее умрёт, чем откажется от такого подарка. Я думаю, это будет то, что надо.

– Не знаю, Тамара Витальевна, – вяло ответила главмедсестра. Ей совсем не улыбалось отдать вот так просто, за здорово живешь почти все свои запасы. Но возражать было опасно и бесполезно, а потому Надежда встала и сухо сказала:

– Хорошо, я пойду, соберу, только мне нужна посуда. У меня своей нет.

– Надежна Сидоровна, мне нужно, чтобы всё было приготовлено заранее. Некогда будет с этим мужиком возиться! Да, и приготовь там небольшую аптечку, всё в наборе. В течение часа будь на месте, я за ними приду.

Подождав, пока Надежда Сидоровна выплывет из кабинета, Трухнова снова набрала номер СМУ.

– Можно Виктора Григорьевича … Это я… а, да?… давай-те быстро, я вас жду.

Через пятнадцать минут, начальник СМУ и подначальное ему лицо с насупленной физиономией, с рукой, притороченной к боку белоснежной гипсовой шиной, сидели за столом в кабинете Тамары Витальевны и разговаривали. В основном говорила Тамара Витальевна, а Виктор Григорьевич хмуро рассматривая носок своего ботинка, изредка поддакивал.

– Александр Иванович, давайте остановимся на таком предложении. Лечиться вы будете у нас. Мы выдаём вам больничный на общее заболевание и продляем его до тех пор, пока наш хирург не признает вас полностью трудоспособным. А до тех пор вы будете у нас продлять больничный.

Ласковый голос Тамары Витальевны звучал тихо и умиротворённо. Она с удовлетворением видела как мягчеет взгляд столяра из-под насупленных бровей. Чтобы доковать его до нужной кондиции и совсем снять эмоциональный накал, Тамара Витальевна пустила в ход последний, разящий наповал воображение любой особи мужского пола, аргумент.

– Я понимаю всё ваше огорчение и расстройство в связи с полученной травмой, а потому, чтобы хоть как-то смягчить ваше болезненные ощущения, я хочу принести вам своего рода… компенсацию, ну, вы понимаете... Пойдемте со мной. Виктор Григорьевич, подождите меня, мы скоро.

Она встала и, подождав, пока травмированный страдалец продемонстрирует свое тяжёлое состояние, вышла вместе с ним из кабинета. У двери главмедсестры она остановилась и, приоткрыв её, сказала:

– Надежда Сидоровна, вы мне нужны.

Та вскочила и вытащила из-под стола объёмистый пакет, судя по весу весьма тяжёлый. Тамара Витальевна, обернувшись к столяру, сказала:

– Совсем упустила из виду, что у вас рука травмирована. Пакет весит больше восьми килограммов, боюсь, вам будет трудно нести его. Надо рабочего вызвать, чтобы помог донести.

Столяр откашлялся:

– А что там?

– Там ёмкость со спиртом, пять литров и набор медикаментов. Я думаю, в хозяйстве пригодиться.

– С-с-колько… сказали… там спирта!? – изумился столяр и в ошеломлении натужно выдавил: – Не-н-надо никакого рабочего… Я сам!

– Ну, что ж, если сможете. Только вот у меня к вам будет просьба. Больничный из травмпункта у вас? – И получив утвердительный ответ, категорическим тоном изрекла:

– Он будет нужен для переоформления в нашей поликлинике. Отдайте его мне.

Столяр как будто на мгновение заколебался. Но затем, видимо вспомнив, что ему предложили взамен, вытащил больничный листи, отдав Трухновой, принял из её рук пакет с драгоценной жидкостью.

Вернувшись в кабинет, Тамара Витальевна, увидев сидящего в той же позе угрюмого Виктора Григорьевича, сказала:

– Всё в порядке, вот она, ваша заноза.

Она положила перед Виктором Григорьевичем голубоватый листок и улыбнулась:

– Как видите, всё было проще простого.

Начальник СМУ повертел листок в руках и недоверчиво спросил:

– Как это вам удалось?

– Да поймала я его на тот же крючок, на какой без осечек ловят всех вас мужиков. Пять литров спирта – хорошая наживка, я думаю. Как вы считаете?

– Ну, знаете, – развел руками Виктор Григорьевич. – Не жирно ли будет? Упьётся ведь до смерти Санёк! Он и так на это дело слаб, а вы ему такое порося подбросили. Ой, Тамара Витальевна…

– Что, Тамара Витальевна? Зато действенно и быстро. И проблем нет никаких.

Тамара Витальевна не могла предвидеть одно, самое заурядное движение души облагодетельствованного ею столяра. Как раз в это самое время душа травмированного Санька, трепеща, уплывала в заоблачные выси. Предвкушая райские блаженства, она понудила своего хозяина направить стопы прямиком на третий этаж, где в это время трудилась над ремонтом здания, истомлённая работой и вечной жаждой, бригада его родного СМУ. Но перед тем как явиться полным героем и благодетелем к своим сотоварищам по труду, Санёк, как и подобает рачительному хозяину, разжившись у какого-то пришедшего на медосмотр парня пустой бутылкой из-под «пепси-колы», предусмотрительно наполнил её данным ему «волшебным эликсиром счастья». Затем он, уже без колебаний толкнул одну из дверей ведшую в комнату, приспособленную для мастерской и раздевалки. Появившегося на пороге Санька, сидевшие за столом мужики приветствовали удивлённо-радостными кликами, в смысле того, что жив ещё курилка! Санёк, степенно, заперев свою кладь в ящик, уселся за стол и, хитро оглядев мужиков, вытащил из-под полы пиджака полуторалитровую бутыль, и, поставив её на центр стола, сказал таинственно и с придыханием:

– Вот.

Мужики воззрились сперва на бутыль, потом на сиявшего, не по состоянию здоровья, Санька, затем, окончательно остановив свой взгляд на выставленной ёмкости, осведомились, что он имеет ввиду.

– Откройте!

Ответ был короток и великолепен по своей значимости, ибо, только мужики проделали требуемую манипуляцию, как до их обоняния донёсся благоухающий мощью и крепостью, животворный запах спирта.

Сосредоточив кружки в единый спай, мужики, со словами «Ну, Санёк, выздоравливай», также единым порывом опрокинули ядрёную жидкость в истомлённые глотки. Через мгновение комнату наполнило уханье, кряканье и сдавленные восклицания, вроде «хорошо!», с последующим засасыванием ноздрями рукавов, корочек хлеба и ароматной селёдочки, ибо крепость напитка удесятеряла мощь этого естественного нюхательного приспособления. Минутное блаженство, охватившее столующихся мужиков, постепенно нарушалось репликами, фразами, что неплохо бы теперь по настоящему распробовать это великолепное зелье. Некоторые вспомнили народные мудрости, вроде «первая колом, вторая соколом, третья мелкой пташечкой», или «между первой и второй промежуток небольшой». Но все речи быстро утихли сами собой, ибо рты, произносившие их, вновь были заняты той самой жидкостью, которая возбудила в мужиках такой нестерпимо-жгучий интерес.

Стоит ли говорить, что застолье удалось на славу! Мужики покрепче, пару раз мигом, ветерком, слетали за свежим закусоном, а в промежутках выражали своё одобрение сим сиденьем приёмом полновесных доз. Иногда они вспоминали, кому обязаны таким счастьем, и здравицы в честь Санька, взлетая вверх, ударялись об потолок и стены и рассыпались по комнате одобрительным гулом. Санёк, в раже хорошего застолья, повторил заправку бутыли и веселье грянуло с новой силой. Через два часа кружечно-спиртовой прибой пошёл на убыль и спустя ещё полчаса в комнате наступил мертвейший штиль. Ратоборцы самого массового фронта, обессилев в битве с зелёной тварью, положили свои тела там, где их застала преждевременное поражение в этой славной битве! Оно понятно, что пробуждение наших воинов, в силу различной крепости их натур, было неодновременным. Видя павших своих товарищей, отчаявшись вернуть хоть кого-нибудь из забвения, восставший давал клятву не бросать их в беде. Скрепляя её немалой толикой спирта, верный товарищ тут же сражённый ею, падал замертво на пригретое место. Так продолжалось весь день, весь вечер и всю ночь.Окончилась эта нечаянно начатая пирушка только тогда, когда ворвавшийся утром в комнату Виктор Григорьевич застал измятую, осоловелую бригаду в полном составе, включая искалеченного Санька за разборкой завалов, оставшихся от бурного застолья. Чуть не задохнувшись в спиртово-сигаретном перегаре, он, едва успев выдохнуть «Всех ко мне в два часа…», выскочил из комнаты, обуреваемый целой гаммой неприязненных чувств.

– …Про начальника СМУ можешь опустить. Догадываюсь, какие мысли у него вертелись в голове. А с тобой-то что, как с тобой было дальше? – нетерпеливо спросил Владимир.

– Самое интересное, что со мной дальше ничего не было. И вообще, Трухнова сделала вид, что всё произошедшее не более чем недоразумение. По крайней мере, она больше не заикалась даже о компенсации продукцией за помещение. Я, признаться, ожидал репрессий, но-о… – Андрей покачал головой, – прошел месяц, другой и всё, – как концы в воду.

– Непонятно, учитывая характер главврачихи. – Владимир хитро прищурился. – Может ты чего-то недоговариваешь?

Андрей усмехнулся:

– Кабы так, легче б тогда дышалось! Я все время был как на сковородке. Мне не верилось, что такая матёрая хищница упустит возможность поживиться такой беззащитной овечкой, как я. К тому времени, я уже расстался с некоторыми иллюзиями в отношении Трухновой. Я считал, что все неурядицы заваривает Зинка, а Трухнова, благородная царица и миротворица, не даёт меня в обиду. После этого рэкета я полностью ушёл в глухую оборону. А что касается работы со станками, проводил после того, как из поликлиники уходила вся администрация.

– Так что, ты по вечерам работал?

– Ну а то! Меня спасало ещё то, что по роду своей деятельности, я работал со слесарными инструментами. Поэтому никого не настораживал шум напильников, ножовки по металлу, ну, и тому подобное.

– И все-таки, не могу поверить, что это дело вот так кончилось!? – удивленно сказал Князев.

– И правильно делаешь, что не веришь. Оно не кончилось, оно повисло на до мной до дня уплаты всех долгов.

– Как это понять?

– Очень просто. Этот сюжетец сыграл далеко не последнюю роль в моём увольнении. А вот если бы я исхитрился и стал вкалывать на Трухнову, поверь, я бы и до сих пор сидел бы по уши в той кабале, которую мне чудесненько приготовила госпожа владетельная царица. Она знала точно, – мне с таким имуществом и теоретически и практически некуда было рыпнуться. И ещё она точно знала, что и расстаться со своим добром я добровольно никогда не смогу. Вот тебе и весь сказ…

Друзья замолчали, глядя на взвечеревшее небо. На бульварных скамейках сидели редкие парочки, и шум лип над головой навевал покой и безмятежность.

Глава 9

Ночью выпал первый снег. К утру, когда чуть потеплело, он, притаяв, расползся по асфальту скользкой аморфной массой. Владимир намеревался до одиннадцати быстро обернуться с делами и поехать к Андрею. «По такой дороге, однако, быстро не наездишь, вот незадача! Как бы не проворонить его». Андрей накануне предупредил Владимира, что с утра должен отвезти эскизы к заказчику, по крайней мере, должен сделать это до одиннадцати. Владимир тут же предложил подбросить его на своей машине по адресу и потом завезти назад домой. «Ну, старик, спасибо, а то признаться с двумя папками метр на метр не больно удобно кантоваться по троллейбусам».

Всё же опасения оказались напрасными. Владимир уже к десяти был в Марьино и старательно объезжая пласты жидкого месива, выруливал на Батайский проезд. Андрей ждал его полностью собранным. Друзья, подхватив папки с эскизами, через несколько минут ехали к месту назначения.

– Ву-у-х, погодка, – поёжился Андрей, – включай печку. Терпеть не могу эту слякоть!

– О, господи! Гляди, какой неженка! – Князев включил обогрев и спросил: – Чего, знобит? У меня в бардачке пузырь с коньячком. Глотни, согрейся…

– Нет, сейчас не буду. Разговор намечается ответственный, не хочу расслабляться.

– Как знаешь…

Друзья замолчали. Андрей меланхолично смотрел вперед, и какая-то дальняя ассоциация вдруг воскресила в его памяти такой же пасмурный, слякотный день…

…– Андрей Васильевич, у вас сейчас много заявок? – Надежда Сидоровна выжидающе смотрела на него.По всему было видно, что Андрею от её намечающейся просьбы не отвер-теться. Он замялся и нехотя ответил:

– Ну, так, есть немного. – По опыту Андрей уже знал, что попробуй он, откажись сейчас, эта просьба обернётся нудным длиннющим разговором в кабинете Зинки. Непременно в присутствии самой Надежды Сидоровны с обязательными нотациями по поводу такого пустякового дела, которое не стоило разговора и времени занятых людей, не поленись онтогда уделить ей пару минут…

– Я вот что хочу сказать. В подвале лежат коробки с архивом и корешками больничных листов. У нас скоро будет проверка. Нужно срочно всё это перевезти на чердак. Там будут разбирать их и сортировать.

Андрей чуть не застонал от такого известия. Этот архив по своей величине занимал добрых полтора кузова вместительного грузовика, и работа по перетаскиванию этой макулатуры предстояла грандиозная. Он с сердитым недоумением спросил главмедсестру:

– Надежда Сидоровна, мне что, всё это таскать одному? Может, кого-нибудь дали мне в помощь! Ведь это же прорва бумаги…

– Ладно, я попрошу девочек из регистратуры помочь. Но начать нужно сейчас, женщина, которая будет разбирать архив, уже ждет наверху.

Чертыхнувшись, Андрей поплёлся в подвал за тележкой. Выйдя на улицу, он поёжился от налетевшего стылого порыва ветра, густо приправленного крупными хлопьями мокрого снега. «Черт возьми, по такой погоде таскать, нарочно не придумаешь!», – озлобленно чертыхнулся Андрей, с тоской подумав о ещё одном загубленном дне. Бесконечная череда таких дней выстраивалась в беспросветную перспективу безнадежности попыток сдвинуть дело с мёртвой точки. Похоже, прав был Борис, говоря о наивности его надежд. Не дадут ему здесь продыху, и не стоит обольщаться. Его великое сиденье, как казаков в Азове, и впрямь походило на добровольное заточенье в невесть какой крепости. Идиотская дурь одного недалёкого болвана, которого обложили, как медведя в берлоге и давят из него соки как хотят! Работай за троих – получай за одного!.. Благо имел бы он хоть какие-то выгоды, о которых с самого начала имелся договор с Трухновой, но что теперь ей до него. Это всё слова! Сволочи, пауки ненасытные! Но самым неприятным было понимание того, что как бы не давили из него соки, бросить все к чертовой матери он был не в состоянии. Хотя такие мысли, не оформленные в конкретные слова, где-то в глубине подсознания в последнее время он ощущал постоянно…

Нагрузив тележку четырьмя тяжеленными коробками, Андрей выволок её по ступенькам из подвала. Скользя сапогами по жидкой слякоти, он поволок тележку к входу в поликлинику. По пути нужно было обогнуть здание два раза и пересечь пару бордюров, съезжая с тротуара на проезжую часть. Это представляло для него немалые трудности, так как сапоги, давно пришедшие в негодность, скользили по мокрому снегу, как хорошо смазанные лыжи.

К концу пятой ходки Андрей выдохся окончательно. К женщине, разбирающей медкарты, присоединились ещё две. Подгоняя Андрея, они начали потрошить ящики со скоростью машинки для считывания банкнот. Так и не дождавшись обещанной помощи, Андрей, едва волоча ноги, поднялся на шестой этаж. Главмедсестры в кабинете не оказалось. С твёрдым намерением закончить на сегодня свой сизифов труд, он направился к Зине Ивановне.

Как всегда, Зине Ивановне было не до него. Рявкнув, что это распоряжение Тамары Витальевны,а посему отменять его она не может, и вообще, что за блажь, обсуждать распоряжения начальства.

Андрей вышел из её кабинета, не дослушав окончания тирады. До шести часов оставалось ещё два с лишним часа. С раздражением подумав, что если он попробует слинять с работы досрочно, то крупнейшего скандала ему не избежать, так как его присутствие поставлено на контроль. Чтобы хоть как-то снять излишнюю нагрузку, Андрей решил возить по два ящика за раз, резонно решив, что всё сегодня не перетаскать, а надрываться за здорово живёшь верх идиотизма. Если бы он знал, что его здравая мысль обернётся вскоре для него самой неприятной стороной, то он трижды бы зарекся над её осуществлением.

По сравнению с предыдущими загрузками, эта ходка показалась ему разминочной. Вздернув тележку по лестнице, Андрей запер дверь и чуть ли не вприпрыжку проскочил расстояние до угла здания, где находился первый бордюр. Не ожидая никакого подвоха он, не снижая темпа, столкнул тележку на проезжую часть. В ту же секунду сапоги, скользнув по кромке бордюрного камня, проехали вперед, и Андрей со всего маху приложился спиной на высокий срез камня. Его голова, продолжая по инерции движение назад, врезалась в асфальт с силой пушечного ядра.

На какое-то мгновение стало темно, затем пелена стала проходить и Андрей, распластавшись на мокром асфальте, постепенно стал ощущать сильную ноющую боль в затылке. Он полежал ещё немного, пытаясь определить размеры и места возможных повреждений, Не обнаруживничего явного, он попытался перевернуться на бок.

Резкая боль прострелила все тело. Медленно вдохнув воздух, Андрей с усилием, преодолевая опоясывающую резь по всему туловищу, уселся и, подогнув ноги, стал потихоньку подниматься. Преодолевая тошноту и мгновенно разлившуюся в голове сильную боль, он стоял, боясь пошевелиться. По тому, как он себя сейчас чувствовал, и речи не могло быть о самостоятельном передвижении. Андрей огляделся и окликнул проходившего мимо него мужчину.

– Эй, командир, послушай, на секунду можно тебя?

Мужчина остановился.

– Что случилось?

– Да вот... неудачно приложился о бордюр. Помоги, пожалуйста, тележку довезти до двери. Тут… за углом… – Голос Андрея сорвался на сип и он поморщился от прокалывающей боли в висках.

– Конечно, какой разговор, – мужчина, видя состояние Андрея, добавил сочувствующе. – Тебе врачу показаться бы надо. Может сотрясение у тебя.

– Да-да… тележку вот… только затащим.

Мужчина сделал всё так, как просил его Андрей и ушел. Андрей доплёлся до мастерской, открыл дверь, добрался до топчана, смахнул с него какие-то вещи и с большими расстановками, стонами да охами, улегся. Ему даже не пришлось закрывать глаза, потому что в следующее мгновение на него опустилось спасительное беспамятство…

Плот медленно раскачиваясь на воде, скользил мимо высоких черных берегов. Стволы срубленных деревьев, из которых он был сделан, торчащими обрубками ветвей больно впивались в бока. Пошевелиться не было никакой возможности из-за верёвок, которыми Андрей был опутан и привязан к плоту. Ледяная вода просачивалась снизу сквозь брёвна и от этого стыла кровь. Андрей даже не делал попыток пошевелиться, потому что знал о тщетности своих усилий. Те, кто отправил его в это плавание, позаботились о том, чтобы его страдания не дали ему передышки ни на мгновение.

Андрей пошевелился, и внезапная колющая боль заставила его застонать. Он открыл глаза. Было холодно, сыро и сумрачно. Высокие берега быстрого потока, который нёс его в неведомое, закрывали все, кроме полоски серого неба, на фоне которого зловещими силуэтами чернели фигуры больших отвратительных птиц. Издали Андрей не мог ясно различить, что это были за птицы, но было в них что-то до ужаса знакомое, мерзкое, от чего Андрея пробирала дрожь до самых костей.

Когда поток уносил его от них прочь, птицы, тяжело срываясь с места, перелетали ближе, преследуя его с настойчивостью ангелов смерти.

Вскоре берега потока стали сходиться всё теснее и когда они почти сомкнулись, Андрей с содроганием увидел, кто были его мрачные преследователи. Размахивая крыльями, на которых вместо перьев были надеты то ли черные мантии, то ли халаты, они даже не были птицами, а своим видом больше походили на огромных летучих мышей. Их человеческие головы, с растянутыми в оскале улыбки ртами, довершали облик. Они все имели женские лица. Андрей, всматриваясь в них, силился вспомнить, где он видел их. Они до жути походили на известных ему когда-то женщин, но не мог узнать никого в искаженных злобой и сатанинским торжеством, гримасах.

Эти твари, кружась вокруг него, издавали невыносимые крики, от которых нестерпимо болела голова. Ничего нельзя было разобрать в несмолкаемых воплях, и все же до Андрея постепенно стали пробиваться отдельные слова. «Заберу я, он мой!», – кричало маленькое личико, размахивая крыльями так, будто отгоняло от себя наседавших соседок. «Мне он должен, я заберу его», – отзывался ей кто–то сзади. «Мой он…», – перекрывал всех остальных голос третьей горгульи.

«А-а-а… да-да… горгульи!», – вот кого они мне напоминают. Андрей сжался в предчувствии неминуемой беды. Голова его горела, как будто погруженная в кипяток, а тем временем тело стыло, охлаждаемое стремительными струями потока, который ревел и бился о тесные стены чёрного ущелья.

Но всё прояснилось внезапно. Срываясь с высокой кручи обрыва, эти твари, проносились над ним, издавая леденящий душу хохот. Они вытягивали шеи и превратившимися в огромные, острые клювы, носами, наносили удары в голову, метясь в глаза и уши и рот. «Глаза и уши, глаза и уши!..», – кричала сверху особенно огромная тварь, с телом, расплывшимся как огромный бурдюк с салом: – «Выклюйте глаза и уши и вырвите ему язык, – не то он всё увидит, услышит и расскажет!..». Андрей, уворачиваясь от наседавших черных созданий тьмы, вдруг ясно увидел в нескольких лицах знакомые черты. Вот эта, со свистом пронесшаяся мимо, оскалившаяся большим ртом на маленьком жёлтом личике, была не иначе, как двойником Зины Ивановны. За ней бешеной фурией, пропахшая лекарственными снадобьями, пытаясь попасть безобразным клювом ему в глаза, налетела копия главмедсестры. Тут же, с криком «Ату его!» вывернула сбоку кудельноголовая подруга главврача и рядом, не отставая ни на йоту, прикрывая её зловонный хвост, летел грубый каркас сестры-хозяйки. И в довершение всего, свалившаяся с высокого обрыва непомерной величины тварь с лицом главврача, нанесла меткий удар в глаз Андрея и он, закричав от нестерпимой боли, очнулся…

Андрей, не сразу поняв, где он находится, несколько минут лежал не шевелясь. Он чувствовал невероятную слабость, боль где-то в затылке и ломоту в спине. Было темно, холодно и зябко. Куртка, в которую он был одет, сырой влагой пронизывала всё тело. Потом Андрей вспомнил всё и попытался встать. От прокалывающей боли в спине и боку у него перехватило дыхание. Переждав какое-то время, он встал и зажег свет. На часах было три ночи. Андрей почувствовал, как в мастерской было холодно. С трудом сделав несколько шагов,он включил большой обогреватель, доставшийся ему в свое время от строителей. Затем, передохнув, стал снимать с себя влажную, почти подсохшую куртку. Далось это ему нелегко. Судя по тому, что Андрей не мог завести руку за спину, чтобы стащить с неё рукав, у него были сломаны рёбра. Сколько и как Андрей не стал выяснять. Те усилия, которые он затратил на переодевание, отняли последние остатки сил. С великими предосторожностями опустившись на кушетку,он забылся до утра полусном-полуявью…

Едва сквозь решётки окон забрезжил тяжелый ноябрьский рассвет, Андрей встал. Глотнув воды, чтобы смочить пересохшее горло, он с трудом причесался и с вынужденными передышками двинулся к выходу из подвала. Сейчас было важно определить действительное состояние, и потому первой мыслью его было добраться до рентгеновского кабинета.

Пройдя сквозь толпу из полутора десятков человек у входа, ожидавших открытия поликлиники, он, постучав в дверь, знаками подозвал сторожиху. Та, увидев знакомое лицо, поспешила к двери.

– Чего-то ты сегодня раненько. – Бабуля была настроена благодушно и потому отпустила шуточку. – Небось, Зину Ивановну не терпится увидеть.

Увидев выражение лица Андрея, осеклась и встревожено спросила:

– Ой, милок, да на тебе лица нет! Случилось что?

Андрей молча кивнул головой и со стоном опустился у вахтёрской стойки на стул:

– Вчера вечером упал на бордюр… На углу… около подвала. По-моему, сломал рёбра…

– Ой-ой, несчастье-то какое. Рентген тебе нужен, – всплеснула руками сторожиха.

– Вот я и ползу туда, – криво усмехнулся Андрей. – Рано ещё.

– Да как же тебя это угораздило?

– Вёз коробки на тележке из подвала и поскользнулся…

– Ай-я-яй, так это ты на работе?

– О, а то где же… – Андрей пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее. – Сапоги скользкие, вот и не удержался.

– Ты знаешь что, милок, ты оформляй больничный как производственную травму. У меня сын как-то сломал руку на работе, так ему оплатили и больничный и полную зарплату.

– Я попробую…

– И пробовать нечего, – разгорячилась сторожиха, – у тебя что, деньги лишние водятся, что будешь дарить их кому-то. Ты ведь проболеешь не меньше месяца, а то и больше, а жить на что будешь с твоей зарплатой? Питание, лечение, и всё такое… Так что и думать нечего. Тебя видели, как ты упал?

Андрей молча кивнул головой.

– Попроси этих людей написать свидетельство, надо двух человек.

– Мне помог только один мужик, но я его знаю, он живет через два дома отсюда.

– Ну вот, а второе давай я тебе напишу, я же ведь вижу какой ты, да еще в рабочей одежде.

– Спасибо, непременно воспользуюсь, если будет нужно.

У Андрея перехватило дыхание. Он помолчал немного и потом сказал:

– Надо подняться наверх, а то народ хлынет – в лифт не войдешь.

– Правильно милок, иди, и ежели что, не стесняйся, приходи. Ты и так меня много раз выручал, я буду только рада отблагодарить тебя хоть чем-то.

Андрей, кряхтя, с усилием встал. Доехав на седьмой этаж, он уселся у рентгеновского кабинета. Минут через пятнадцать после начала приёма мимо него пробежала врач-рентгенолог. Андрей окликнул её.

– Валентина Ивановна, извините, на минутку можно вас.

– Вы к нам, Андрей Васильевич? У нас всё в порядке.

– Нет, нет… я по другому поводу. Вы не могли бы мне сделать сейчас рентген. Я вчера вечером упал и,наверное, у меня сломаны рёбра. Едва к вам дошёл.

– Ну, конечно же, проходите в эту дверь. – Она пропустила Андрея вперед и, войдя вслед за ним, сказала: – Раздевайтесь и ложитесь на стол.

Настроив аппаратуру, Валентина Ивановна спросила у Андрея, где он чувствует боль острее всего, подправила его положение на столе и скрылась в аппаратной. После щелчков и непродолжительного гудения она крикнула Андрею, что можно вставать и одеваться. Когда он закончил столь болезненную для него процедуру одевания, из аппаратной вышла Валентина Ивановна и сообщила ему, что проявочные ванны сейчас не работают и снимки она проявит после того, как приедет мастер по ремонту. Андрей спросил, сколько ему ждать. Рентгенолог сказала, что мастер будет сейчас и минут через тридцать-сорок он может приходить за результатом.

Андрей поблагодарил её и вышел из рентгеновского кабинета. Передохнув от такой суммы движений, которые ему пришлось совершить во время процедуры, он первым делом направился на шестой этаж, предупредить Зину Ивановну по поводу своей полной нетрудоспособности и заодно выяснить вопрос с производственной травмой, послушать, что скажет она по этому поводу.

Зина Ивановна встретила его в коридоре. Разглядев его скукоженную фигуру и страдальческую гримасу на лице, она ехидно спросила:

– Что, опять голову разбил? Вечно ты влетаешь во всякие истории!

Её вопрос имел под собой некоторым образом исторические корни. В первые дни переезда в это здание, когда приходилось переносить в подвал массу разнообразного оборудования и прочего имущества, Андрей не раз крепко прикладывался об острые углы проложенных по всей площади подвала пожарных и вентиляционных воздуховодов. Их массивные короба, состыкованные жесткими рёбрами, находились на высоте человеческого роста и представляли собой немалые опасности для незащищенных голов обслуживающего персонала.

– Нет, Зина Ивановна, сегодня у меня дела обстоят немного серьёзнее. Я вчера, когда таскал архив, крепко приложился о бордюр и, кажется, переломал себе пару рёбер.

– От ещё чего выдумал! Тебе бы вечно ваньку валять, лишь бы ничего не делать, – прогремела она своим хорошо поставленным командирским голосом.

– Нет, Зина Ивановна, я точно крепко влип. Вздохнуть не могу. Я уже сделал рентген и минут через тридцать принесу вам снимки. Я хотел бы у вас попутно спросить, – если дело обстоит так, как я предполагаю, то можно ли мне оформить этот случай как травму, полученную во время работы, то есть как производственную?

– Что? – задохнулась от чувств Зина Ивановна. – Какую такую ещё травму! На каком производстве? Откуда известно, где ты сломал свои рёбра и в каком ещё виде!

– Да вы что, Зина Ивановна, у меня есть свидетели, которые мне вчера помогли подняться, когда я упал.

– Чего-о? Да я приведу тебе сто свидетелей, если мне надо будет! Ишь чего удумал, – производственную травму! Свалился неизвестно где по пьяной лавочке, а мы тут отдувайся! Не выйдет! Лучше сразу увольняйся! – Бывалая Зина Ивановна хорошо знала, чем пахнет такой оборот дела.

– Да вы что, Зина Ивановна! Вам что, дыхнуть? Я даже домой не смог прийти, так как в подвале потерял сознание. К тому же у меня вероятно ещё и сотрясение мозга от удара головой об асфальт. Я очнулся в мастерской посреди ночи.

– Вот, вот, я и говорю – пить меньше надо! – Зина Ивановна патетически воздела палец. – А впрочем, это не моё дело, иди, разбирайся с этим у Тамары Витальевны. Пойдём к ней.

Зина Ивановна, круто развернувшись, припустила к секретарской, нимало не заботясь о том, идет ли за ней Андрей. Ворвавшись в кабинет Трухновой, она с ходу выпалила:

– Тамара Витальевна, час от часу не легче с этим рабочим! Он что учудил, – где-то свалился, говорит, что сломал ребра, а теперь идет к вам и хочет, что бы мы составили акт о производственной травме.

Трухнова непонимающе посмотрела на Зину Ивановну и спросила:

– Кто рёбра сломал? Андрей Васильевич?

– Ну да, я же говорю, он упал вчера и сломал себе ребра. Напился, небось, вечером, да и свалился!..

– Погоди, Зина Ивановна, – перебила ее Трухнова, – давай послушаем его. Где он сам?

– Вот он.

Андрей, войдя в кабинет, поздоровался и сказал:

– Тамара Витальевна, у меня несчастный случай вчера произошёл… – он запнулся и после паузы, сделав вздох, продолжил: – Таскал архив наверх, поскользнулся и упал на ребро бордюра.

Пока Андрей излагал обстоятельства дела, Трухнова, перебирая лежащие перед ней какие-то бумаги, внимательно слушала. Когда Андрей закончил, она, не глядя на него, сухо сказала:

– Ну, хорошо, мне всё ясно. Напишите объяснительную записку, как всё произошло, и сейчас же принесите её мне. Там, в кабинете Зины Ивановны.

Когда все вышли, Трухнова подняла телефонную трубку:

– Валентина Ивановна?… это Тамара Витальевна. Валентина Ивановна, у меня только что был наш рабочий… да-да… Андрей Васильевич. Я бы хотела узнать как у него дела…

Выслушав ответ, она покачала головой и переспросила:

– Два ребра и трещина в третьем? – Помолчав, Трухнова не терпящим возражений тоном отдала директиву:

– Вот что, Валентина Ивановна. Когда придет рабочий, снимок ему не отдавать. Скажите, что он не получился и надо переснять. Когда переснимете, то проявите снимок так, чтобы на нём было как можно меньше видно подробностей. У нас тут возникла ситуация с определением травмы у рабочего как производственной, в чём мы сильно сомневаемся. Ну вот и хорошо.

Трухнова опустила трубку и раздраженно выдохнула. Как раз еще не хватает, чтобы у неё в поликлинике калечились люди! Какие выводы при этом делает начальство и какая шумиха возникнет, она знала определённо. Помимо неприятных объяснений по этому поводу, из профсоюза приедут с проверкой. Не дай бог, какой-нибудь прыткий проверяющий сунет свой нос куда не следует! Ох уж этот рабочий! Слишком много хлопот в последнее время с ним стало. Надо что-то предпринимать.

Когда вошёл Андрей с объяснительной запиской, Трухнова перечитала её и, положив на стол, сказала:

– Андрей Васильевич, для установления факта производственной травмы нужны два свидетеля, которые могут подтвердить всё написанное вами. Как только вы принесете от них объяснительные записки, мы сможем говорить о признании вашей травмы как полученной на работе. Это нужно сделать как можно скорее.

Андрей согласно кивнул головой, что вызвало у него легкое головокружение и вышел. Муторное состояние, в котором он сейчас пребывал, не располагало к размышлению, а потому он побрёл наверх за снимком. Он был нужен не только для выяснения, что у него с рёбрами. Снимок наверняка потребует хирург, к которому надо идти на приём за получением больничного листа.

И всё-таки, за всеми этими насущными нуждами у Андрея неотвязно, где-то там, в подсознании сверлила мысль, что он выбыл надолго. А это значит, что мастерская и материалы остаются без присмотра. И по работе складывается не лучшая ситуация, учитывая Зинкино пристрастное отношение. Она наверняка возьмёт кого-нибудь на время его болезни и тут сам бог ведает, как повернёт кривая. Он боялся, что завхозиха вскроет его мастерскую в поисках инструмента и материалов и тогда пиши пропало. Заходи, кто хочет, бери всё что лежит и спросить будет не с кого. Вот, чёрт возьми, положение!.. Растащат всё!..

На стук в дверь рентгенкабинета, возникшая из темноты Валентина Ивановна попросила его зайти внутрь. Слабый свет красного фонаря, горевшего над проявочными баками, придавал всей обстановке призрачно-мистический оттенок. Несколько привыкнув к такому освещению, Андрей разглядел около них фигуру медсестры, стол у противоположной стены, за который уже успела переместиться врач-рентгенолог. Она огорченно сообщила ему, что снимки не удались и что их необходимо переснять заново. Как-то уж чересчур виновато Валентина Ивановна принесла ему свои извинения, на что Андрей даже не отреагировал в должной мере. Ему потом, спустя много времени, когда пришла пора анализировать последствия своей неосмотрительной просьбы, пришли на ум её жалобно-просительные интонации. А сейчас, когда Андрею опять предстояла весьма болезненная процедура раздевания-одевания, он принял её тон за вполне понятное сочувствие.

Когда всё закончилось, к ожидавшему в коридоре Андрею из проявочной вышла Валентина Ивановна с ещё влажными снимками. Сунув их ему, она сказала, что снимки в порядке, но ожидаемых переломов она не увидела. Не глядя на Андрея, Валентина Ивановна торопливо добавила, что ушиб значительный, но всё обстоит не так страшно, как он ожидал. Андрей с недоумением смотрел то на снимки, то на стоявшего перед ним врача и не понимал, как такое может получиться со снимками. Покачав головой, он спросил Валентину Ивановну о качестве проявки, добавив, что ему случалось в прошлом ломать ребра, и он хорошо знает весьма ощутимый хруст смещающихся костей. Но Валентина Ивановна, по прежнему не глядя на него, уверила его в полной исправности аппаратуры и проявочного процесса.Поспешно добавив, что у неё сейчас много работы и пожелав Андрею скорейшего выздоровления, она скрылась за дверью кабинета.

«Скверно, совсем скверно», – тяжело ворохнулось в голове. Андрей с трудом вздохнул и почувствовал, как легкие, наполняясь воздухом, раздвинули горячее пульсирующее кольцо ребер. Он снова явственно ощутил противные щелчки сдвигающихся костей в правом боку. «Надо идти с чем есть. Этот хирург через букву «е» уж поизмывается, как пить дать!..». В прошлом году ему случилось пропороть здоровенной занозой палец на правой руке. Вытащить её сам Андрей был не в состоянии. Пришлось идти на седьмой этаж в хирургическое отделение. Как раз, на его беду, был приемный день у Нижеватова, заведующего хирургическим отделением. Это был рыжий, высокомерный и заносчивый, лет тридцати малый, в силу обстоятельств, занявший эту должность по счастливому стечению обстоятельств. Прежний зав отделением вынужден был уйти из поликлиники из-за пристрастия к Бахусу, а варягов со стороны почему-то не нашлось. Свои заслуженные доктора предпочли не искушать судьбу, получая под свое начало не слишком-то удобоваримую кампанию, в коей особым перлом сияло будущее светило костоправной науки. По крайней мере, Нижеватов всем своим видом и манерами давал понять окружающим, как обстоит дело с ним в этом плане…

Андрей посмотрел на палец и покачал головой. В тот день Нижеватов, едва взглянув на руку Андрея, отдал распоряжение медсестре, чтобы та перетянула ему запястье резиновым жгутом. Отослав Андрея в перевязочную, он, видимо, посчитал свои обязанности выполненными, так как в течение получаса к нему никто не приходил. И когда уже почерневшую кисть стало ломить от боли до плеча, Андрей не вытерпев, вернулся в кабинет хирурга. Едва завидев протянутую Андреем руку, Нижеватов сорвался с места и в мгновение ока, выдернув из пальца занозу, начал обрабатывать рану. Никаких комментариев по этому поводу Андрей так и не дождался. Буркнув ему «всё, свободен», Нижеватов скрылся за дверью своего кабинета. После этой экзекуции ещё два часа у Андрея не проходило онемение кисти.

Отравленный тяжелым воспоминанием, Андрей осторожно протиснулся мимо стоявших около дверей хирургического кабинета с недовольными минами людей. Во время приёма больных Нижеватов всегда ухитрялся собирать кучу народа, о чем по округе разошлась недобрая слава. Дни его приема превращались для страждущих исцеления больных в дополнительный круг дантового ада, ведь каждому из нас, случалось испытывать муки нетерпения, стоя в какую-нибудь очередь. И уж особо садистские настроения рождает очередь к докторам, отличающимся неторопливым характером, вдумчиво размышляющим над составлением рецепта для покупки йода, либо выписывания анальгина, чтобы утихомирить не вовремя разыгравшуюся мигрень у пришедшей на приём дебелой матроны.

Всеми этими качествами Нижеватов обладал поистине в немереных количествах. Один бог знает, что мерещилось ему во время столь длительных процедур по составлению аптекарских шедевров, но со стороны это выглядело как захватывающее действо по отщёлкиванию на клавиатуре компьютера таинственных знаков и цифр. Вполне возможно, он полагал, что так выглядит чуткое и внимательное отношение к своим пациентам, но не будем судить его строго. Каждому из нас присущи и ошибки и заблуждения. Другое дело, во что выливаются эти наши слабости по отношению к ближнему своему. Андрей с живостью припомнил, как такая неспешность свела в могилу его родственницу, здоровую и еще не старую женщину, только потому, что ей во-время не удалили желчный пузырь. О-хо-хо, что и говорить, каждый из нас на собственной шкуре испытывал особое отношение эскулаповой мудрости, вылившейся в более или менее длительные неприятные последствия со здоровьем.

– Можно, – натужным голосом спросил Андрей, закрывая за собой дверь кабинета. Медсестра, узнав его, обрадовано воскликнула:

– О, а мы как раз только что говорили о тебе. У нас в хирургии кран потек. Ты как мысли угадываешь!

– Я не за этим к вам сейчас. – Андрей страдальчески поморщился, ощутив болезненный прокол в боку. – У меня тут с ребрами большой кирдык приключился. Помогайте, господа, болезному…

– Ну ладно, ладно, заплакал, – повернул к нему голову Нижеватов. – Что случилось?

– Да, вот вчера вечером навернулся ребрами о бордюр… да ещё головой об асфальт приложился. Синяк вскочил с кулак… – Андрей прерывисто вздохнул и издал приглушенный стон.

– Так надо было вчера приходить. Такие дела серьёзно могут обернуться, – назидательно ответил Нижеватов.

– Вчера не смог, я отключился в мастерской и очнулся только поздно вечером, даже домой не уходил, так и ночевал там.

– Давайте разоблачайтесь, посмотрим, что и как.

Нижеватов, не обращая внимания на болезненную реакцию Андрея, минут пять сосредоточенно пальпировал ребра, хмыкая и озабоченно покачивал головой. Напоследок, ощупав его затылок, он заключил:

– Да, судя по всему, я могу сказать, что однодва ребра вполне могут быть сломаны. Ярко выражена ретракция мышц и крепитация. Срочно нужен рентген. Я сейчас выпишу направление…

– Владислав Михайлович, не надо, я уже был там. Вот снимки.

Он протянул их Нижеватому. Тот в течение нескольких минут то вертел их перед глазами, то вставляя в негатоскоп, озадаченно всматривался бледно-мутные разводы снимков. В конце концов, он отбросил их в сторону.Схватив телефонную трубку, раздраженно спросил Андрея:

– Кто там у них сейчас в смене? Такую лажу гонят, полный амбец! Это кто? Людмила? Слушайте, что вы там за снимки выдаёте? У меня на приёме сейчас наш рабочий, так то, что он принёс от вас – это полный отпад! Как?.. Что?.. А, это вы Тамара Ивановна. Ну… ну… хм, понятно, – протянул он после значительной паузы. – Ну, ясно.

Положив трубку, Нижеватов молча забарабанил по столу и сказал как человек, неожиданно вынужденный решать возникшую в последний момент сложную проблему. Спустя минуту, он посмотрел на Андрея и сказал:

– Андрей Васильевич, подождите, пожалуйста, в коридоре, я вас вызову.

– Что, так всё плохо? – с беспокойством спросил Андрей.

– Да нет, тут сейчас… это.… В общем, подождите.

Выйдя в коридор, Андрей присел на кушетку и, потихоньку привалившись к стене, закрыл глаза. Ему совсем не понравилось то, что его бесцеремонно выпроводили из кабинета без объяснения причин. Впрочем, подумав, он пришёл к выводу, что это вполне укладывается в манеру общения Нижеватова с пациентами, так что беспокойство потихоньку растворилось, вытесненное другими, более насущными вопросами. Главный из них был, конечно же, оставленная без присмотра мастерская на время его больничного сидения. Он не мог даже догадываться, что эти вопросы, казавшиеся сейчас ему столь важными, разрешаться от своих приоритетов одним звонком, сделанным Нижеватовым в данную минуту из своего кабинета. Спущенная сверху директива категорически предписывала ему воздержаться от определения диагноза «перелом» и найти ему другую формулировку. В качестве причин такого решения Нижеватову было повторено точь-в-точь то же самое, что услышала Тамара Ивановна от Трухновой.

Ждать пришлось недолго. Минут через пять выглянувшая из кабинета медсестра пригласила его войти. Андрей, тяжело отдуваясь, поднялся и зашёл в кабинет. Нижеватов, не глядя на него, строчил что-то в медицинской карте. Затем он взял ещё пару листков и, протянув их Андрею, холодно-официальным тоном произнёс:

– Предварительно я могу сказать, что пока имеются сильные ушибы на правом боку и затылочной части головы. Я выписал больничный на три дня. Придете, посмотрим, что будем иметь. Сделаете повторный рентген, а сейчас получите в регистратуре больничный и принесите ко мне на подпись. Людмила, позови следующего.

Андрей понял, что разговор окончен.Повернувшись, он вышел. Его слегка подташнивало, кружилась голова,а муторное состояние усугублялось непрестанно напоминающей о себе боли в боку. Думать по поводу поставленного ему диагноза и рентгена не было сил и Андрей, как бы в отключенном состоянии, на автопилоте, проделал нужные процедуры по оформлению больничного листа и, превозмогая себя, поднялся наверх, в кабинет Нижеватого. Тот молча подписал его и, отдавая его Андрею, сказал:

– Три дня придется лежать в постели, не вставать. Потом придёте, я осмотрю и решим, что делать. Насчет рёбер то же самое. Но я хочу дать совет, – пойдите в травмпункт и сделайте там снимки, а лучше было бы там открыть больничный и лечиться. Вы видите, что здесь у нас за аппаратура. Деньги на новый аппарат есть, а толку никакого. Да и не известно, где они, – эти деньги… Ну, в общем, послушайтесь моего совета, вам так будет лучше.

Едва Андрей вышел из кабинета, как его догнала медсестра Нижеватого и окликнув, сказала:

– Андрей, я слышала его разговор по телефону с Трухновой и так поняла, что бы тебе не ставить диагноз перелом ребер. То, что они у тебя сломаны, сказал сам Нижеватов.

Андрей молча кивнул головой: – А, теперь и с рентгеном понятно всё. Спасибо, Людмила. Пойду отлёживаться, а там посмотрим, что делать дальше. Ну, пока, шоколадка с меня.

– Иди, лечись, а насчет шоколадки не стоит. Вот если бы ты посмотрел у меня дома краны, я бы тебя спиртиком за это отблагодарила.

– Конечно, Людмила, о чём разговор! Подлечусь – сделаю.

– Ловлю на слове. Через три дня не забудь зайти отметиться. До свидания.

Спустившись в подвал, Андрей нашёл в своей двери записку: «Андрей Васильевич, перенесите оставшийся архив наверх. Люди ждут». И внизу стояла размашистая подпись «Надежда Сидоровна». Эта записка означала только одно – Зина Ивановна, зная об Андреевой травме, тем не менее, не сказав главмедсестре о состоянии Андрея, самолично принесла её сюда. Андрей понял, что Зина Ивановна вышла на тропу войны, тем самым открыв активные военные действия. Он зло усмехнулся. «Ну что ж, посмотрим, чья тропа шире». Смачно харкнув на листок с запиской, Андрей с размаху прилепил его на входную дверь в подвал. Закрыв его, он осторожно двинулся по подмёрзшей земле, схваченной ночным морозцем.

Теперь ему не оставалось ничего другого, как ехать в свою поликлинику по месту прописки и сделать там рентген, а заодно попасть к хирургу на приём. Путь через весь город со сломанными рёбрами и, не исключено, сотрясением мозга, на протяжении полутора часов езды в городском транспорте, доставил ему массу болезненных хлопот. Но Андрей понимал, что не сделай он этого сейчас, на кураже и злости, завтра ему уже понадобиться сил намного больше, чтобы добраться в поликлинику. Его немного знобило и временами трясло мелкой дрожью, но ехать он мог и старался только, что бы в толпе его случайно не зажали.

К трем часам Андрею,наконец, удалось завершить свою эпопею. Как он и думал, на рентгене выяснилось, что у него сломаны два ребра и трещина ещё в одном. Хирург, выписав больничный лист на неделю, отправил Андрея к терапевту для определения сотрясения мозга, что тот незамедлительно выявил. Снабженный кучей лечебных рекомендаций, Андрей двинулся домой. Ехать отсюда ему предстояло, как и из Марьино, те же полтора часа, теперь уже в другой конец города, где они с женой снимали квартиру.

По дороге ему в голову приходили вороха мыслей по по-воду оставленной, видимо надолго, мастерской, но поделать сейчас было с этим ничего нельзя. Два дня, хотя бы день придется провести на койке, так как он чувствовал, что завтра подняться он будет не в состоянии. Хотя, лёжа в постели, он не откажет себе в удовольствии позвонить своим чутким работодателям по поводу настоящего диагноза. И особенно отметит отсутствие в его крови алкоголя, на предмет обнаружения которого Андрей специально настоял сегодня на приёме у терапевта, объяснив сложившуюся ситуацию у него на работе. Зинке особенно приятно будет узнать, что её намечаемая карательная акция по этому поводу лопнула как мыльный пузырь. К чёрту церемонии! Хоть один раз надо показать этой захмычке свои зубы и указать ей на место.

Так и произошло. От Трухновой он услышал нечто нейтральное по поводу выздоровления и ни слова более. Надежда Сидоровна раздражённо бросила что-то насчёт срыва работы и того, как он её подвёл. От Зины Ивановны Андрей не услышал ничего, кроме недовольного бурчания, закончившегося разочарованным: «Ну ладно»…

И всё же он чувствовал, что от неё в ближайшее время следует ожидать большую гадость. На второй день, несмотря на настойчивые просьбы жены остаться дома, Андрей с грехом пополам собрался и уехал на работу.

Как он и ожидал, от Зины Ивановны ему был уже приготовлен большой сюрприз. Немного запоздав, что было вызвано боязнью ехать в самую давку, Андрей, не раздеваясь, поспешил подняться на шестой этаж. Выходя из лифта, он неожиданно столкнулся с двумя незнакомыми типами, одетыми в рабочие комбинезоны, вроде тех, что носят заводские или водители како-го-нибудь солидного автопарка. Разминувшись с ними, он почувствовал беспокойство, оттого, что этих двоих он никогда не видел раньше. Андрей по работе знал всех, с кем ему на протяжении многих лет приходилось иметь дело. Электрики, телефонные мастера, сантехники из ДЭЗа, вентиляционщики и аварийщики были знакомы ему поименно и о любых изменениях в их коллективах он узнавал тотчас. Этих же двоих Андрей видел впервые и то, что они выходили с шестого этажа с инструментальными сумками, говорило ему, что появились они здесь неспроста.

В кабинете, кроме Зины Ивановны, перебиравшей какие-то бумажки, восседала на обширном диване Ливадия, мучимая, как всегда, хроническим отсутствием работы. Обе с неподдельным интересом воззрились на вошедшего Андрея, явно не ожидая его появления. Ливадия, склонив голову набок, как будто рассматривая нечто неопознанное, но весьма любопытное, совсем так, как это делают собаки, хмыкнула. Зина Ивановна, не поднимая головы, продолжая перебирать бумажки, сухо спросила:

– Ну что, выздоровел?

– Да нет, Зина Ивановна, соскучился. Думаю, дай вот зайду, узнаю что новенького. Заодно, послушаю ваш голос, он лечит лучше всякого лекарства.

– Ты езжай, езжай, отдыхай. У нас есть теперь кому работать.

– Это как, Зина Ивановна? При живом-то человеке? – делано засмеялся Андрей. – Вы чего же, меня тут похоронили? Я ведь всего-навсего рёбра сломал, а не шею!

– Ну, рёбра не рёбра, а кто тебя знает, сколько ты проболеешь!

– Да я вот и приехал сказать, что выхожу на работу. Мне болеть не резон, дома денег нет.

– И что же ты сможешь в таком состоянии делать?

– Да всё то же, что и всегда, только таскать ничего не смогу. Ну да уж кто-нибудь поможет.

– Да? Ладно, тебе виднее, это дело хозяйское. Ребятам покажешь, что да как.

Ливадия, молчавшая до сих пор, вдруг встрепенулась:

– Нет, Андрей Васильевич, погоди. Я на тебя уже табель заполнила. Целую неделю отсутствия проставила. Мне сказали, что у тебя серьёзная травма и ты, самое малое, полмесяца проболеешь.

– Так зачеркнуть и дело с концом.

– Это с каких пирогов я должна черкать в документе. Вот принесёшь больничный, тогда и будем разговаривать!

– Какой больничный, я сегодня вышел на работу. За вчерашний день можешь ставить прогул, а сегодня отметь рабочий день.

– Да? И ещё чего? Всё останется так, как есть, а деньги за эту неделю получишь в следующем месяце. Зина, я пошла.

И не обращая внимания на протесты Андрея, Ливадия вышла из кабинета. Вот так аукался нашему герою его давний проступок по отношению к начальственной особе мира сего, в котором он вертелся, как белка в колесе. Сколько их было, таких уколов со стороны Ливадии, и сколько еще может, будет, пока наш страдалец не расстанется с сим знатным руководством.

Но это был всего один, причём небольшой камень за пазухой, который ему припасли на сегодня его начальницы-добродеи. Зина Ивановна, со своей стороны, славно подсуетилась, увеличив штат рабочих до трёх человек. Всё было бы ничего, если бы не зависимость Андрея от своего имущества и всех вытекающих из этого последствий. Наверняка Зина Ивановна дала своим мужичкам чёткие указания оставить Андрея без работы, тем самым сделать его пребывание в поликлинике ненужным. Долго ждала она такого удачного момента и, дождавшись, использовала его на сто.

Оставив Андрея на одной ставке вместо полутора, выделенных ему от щедрот руководства, хотя объём работ, выполняемых им равнялся трем-четырём ставкам, положенным по штатному расписанию, Зина Ивановна тем самым чувствительно ударила его по карману. Андрей точно знал, что в поликлинике положены ставки плотника, электрика, столяра, сантехника и, вдобавок сама та ставка, на которую собственно и взвалили все соответствующие должностям, работы – рабочий по обслуживанию здания.

Источником его знаний о таком положении дел было расположенное по соседству, в полукилометре, на другом выходе из метро поликлиника-близнец. Андрей, когда его поиски правды-матки насчёт своих обязанностей достигли закономерного тупика, направился прямиком в это учреждение, здание которого было настолько идентичным, что он смог бы, закрыв глаза, дойти до любого кабинета и сделать там ремонт чего угодно.

Велико же было его удивление, когда он, найдя помещение, где, как ему указали, располагается рабочий по обслуживанию здания, он обнаружил там многочисленную группу людей. Весь последующий разговор с обитателями мастерской, вверг Андрея в состояние, хорошо известное тем, кто по своей неосмотрительности доверил кровно нажитые деньги какой-нибудь фирме-однодневке. Люди, составлявшие коллектив этой мастерской, были не только сугубыми специалистами, но и имели над собой непосредственного начальника, числившегося как инженер ремгруппы по обслуживанию здания. И всё это братство не только имело хорошо оборудованную мастерскую, и соответственно массу времени на каждого, так как каждый из них занимался только своим делом, но и жили припеваючи, имея хороший полновесный приварок в виде ежемесячной премии.

Андрей не стал им рассказывать своё положение дел. За те выгоды, которые он обговорил при найме на работу, он согласен был терпеть не то, что двойную, – тройную нагрузку. Но стоило ли идти добровольно на такую каторгу, если всё, о чем был договор отдано на откуп совершенно постороннему человеку. Он всё время чего-то ждал; то ли того, что Зине Ивановне наконец будет указано со стороны Трухновой на пределы её требований в отношении него, то ли самопроизвольного определения круга его рабочих обязанностей, то ли того, что со временем он сам научится лавировать между кувалдой Зинкиных домогательств и наковальней быстро утекающего времени.

К своему великому разочарованию и досаде Андрей слишком поздно понял, что те условия, на которые он рассчитывал, никого ровным счетом не интересуют, а для их соблюдения у него здесь отсутствовали всякие шансы. Как, впрочем, и у всех тех, кому не удалось закрепить условия своего договора официальной бумагой. Джентльменские соглашения хороши бывают для равных, и никак не иначе. Всё остальное является только иллюстрацией реальных отношений между тигром и куском мяса.

Эти грустные и навязчивые мысли не покидали Андрея всю неделю, пока он, кряхтя и охая, разбирался с Зинкиной креатурой. Сам же он, на правах старожила, с самого начала поставив свои отношения с ними на доверительно-простецкую дорожку, дал ясно понять, что любые поползновения в сторону панибратства исключаются в принципе. Такая позиция дала ему преимущество в распределении работ. Что ж, если так того желала Зина Ивановна, пусть получает двух надоедливых мужичков из ларца – одинаковых с лица. Руководит ими в свое удовольствие и тем самым даст понять ребяткам, что та жизнь, на которую они рассчитывали, придя на работу сюда и слушая жаркие уверения госпожи завхозихи, не обернется для них малиной.

Такие настроения Андрей услышал от своих новообретенных коллег по работе с самого начала. Они, в первый же день, засобираясь где-то после двенадцати часов домой, на недоумённый вопрос Андрея «Не рано ли?», ответствовали, что, дескать, мол, у них ненормированный рабочий день, о чём есть договорённость с Зиной Ивановной, и что вообще они вольные птицы.

Андрей тогда только усмехнулся, но разъяснять истинное положение дел не стал, и, как выяснилось чуть позже, правильно сделал. Вообще-то, позже он выяснил массу интересных подробностей от них о многих личностях, обретающихся на шестом этаже, о них самих, так внезапно оказавшихся его коллегами по цеху и о частных, даже можно сказать, интимных сторонах жизни его начальниц.

Андрей, конечно же, и не думал выяснять что-либо из этой материи, но стал обладателем сих тайн по воле старшего из мужичков. Этот сорокатрёхлетний мужичок был в своём роде примечательной личностью. В тот самый памятный день, когда Андрей нос к носу столкнулся с ними у лифта, он явственно почувствовал струю крепкого пивного запаха. Тогда это ничего ему не сказало, но спустя пару дней общения с Игорем и Тарасом, Андрей узнал о происхождении таинственной струи. Зайдя утром к ним, чтобы подняться вместе к Зине Ивановне, он увидел на столе несколько пивных посудин, две из которых были уже пусты.

Полюбопытствовав, что за причина заставила ребят принять с утра немалую дозу допинга, Андрей в ответ услышал некое откровение по этому поводу. Оказалось, что сие действо было произведено не по случаю невольного и необходимейшего похмела после вчерашнего застолья, а просто так, по заведённому Игорем для себя распорядку дня. Работу он начинал только после двух-трёх бутылок пива, а если случится принести что крепче, то и пузырёк беленькой с утречка опрокинуть.

Предложив Андрею, ткнув рукой в сторону стоявших бутылок, проделать ту же процедуру, Игорь добавил, что его здоровье может быть сохранено только путём постоянной консервации спиртными растворами различной крепости. В ответ на ошарашенное молчание Андрея, он добавил, что проработав в литейном цеху больше двадцати лет, он не может себе позволить расслабляться на пустую трату времени в безработной жизни, так как находится на инвалидности третьей группы. Затем, меланхолично добавил, что резкое выпадение из напряженного режима, в котором он находился более двадцати лет, может губительно сказаться на его дальнейшем существовании, а потому ему приходится сохранять прежний напряженный ритм жизни исключительно за счёт определённой и обязательной дозы допинга.

Андрей, после пятиминутного посвящения в жизненное кредо своего нового напарника, вдруг как-то ясно осознал, что на этом ждущие его впереди забавности и фортели не кончатся. И, стало быть, вместе с ними его ожидает куча хлопот по нейтрализации их последствий в отношении себя со стороны Зины Ивановны и остальной администрации.

Как он и предполагал, самой неприятной стороной в начавшейся работе во внезапно образовавшемся коллективе стала дремучая некомпетентность его новых коллег в деле сантехнической подготовки. Нет, не то чтобы они не знали, как отвернуть вентиль или поставить хомут на аварийный свищ в трубе, это дело нехитрое. Но вот что касалось тонкостей и сноровки, на чём собственно и держится любое грамотное дело и мастерство, – тут было все настолько худо, что даже Зина Ивановна, не вытерпев, однажды сказала в сердцах: «Тебе бы, Игорь, хвосты коровам крутить, а не с сантехникой работать!». Тот только что загубил вентиль на стояке, сорвав на нём резьбу. Залитые, по обыкновению, разминочной дозой глаза Игоря сыграли с ним дурную шутку, не позволив точно совместить дорогущий вентиль с отводом на стояке. А в результате столь нехитрой манипуляции Зина Ивановна получила несколько килограммов металлолома в виде упомянутого вентиля и куска вырезанного стояка. И уже не при-ходиться говорить, какую досаду она при этом испытала, оплачивая счёт аварийщикам, по исправлению нанесённого ущерба.

Но делать было нечего. Игорь был определён на сие место по настоянию Тамары Витальевны в знак их многолетнего и близкого знакомства, – ещё со школы, и потому Зине Ивановне предстояло терпеть художества столь неординарной личности ещё бог знает сколько.

Глава 10

Не секрет, что всякое большое дело требует и больших капиталов. Задуманная реализация столь грандиозной цели как «евроремонт» оправдывалаэти немалые жертвы. В эти нелёгкие дни мозгового штурма зародилась у Тамары Витальевны одна идея. Под её впечатлением она некоторое время пребывала в состоянии лёгкой эйфории, до того была великолепной эта мысль. Что её породило в светлой голове нашей гениальной фемины можно только догадываться, как можно догадываться о творческих процессах в умах человеческих гениев, Моцартов там или Ростроповичей, но только случилось это по такому же неисповедимому закону великих творцов.

Насладившись достаточное время сим приятным моментом, Тамара Витальевна, уже не мешкая сняла трубку телефона и певучим меццо-сопрано распорядилась:

– Татьяна Израилевна, найдите, пожалуйста, Зину Ивановну и скоренько с ней ко мне.

Опустив трубку, Трухнова снова не смогла удержаться от погружения в лёгкую волну приятного умиления собой. Проблема, до того стоявшая как кость в горле у голодной собаки, истаяла под напором блестящего хода. В принципе, эта идея не могла быть сегодня реализована, если бы она осуществила её тогда, полтора года назад. Но что-то неуловимое остановило ее, какой-то внутренний голос как будто шепнул ей в то время: «Погоди, не торопись, будет тебе большой прок от этого дела, но позже…». И сейчас, восхищаясь собственной прозорливостью, Тамара Витальевна с трудом вернулась в мир реальных событий, куда грубо вернули её вошедшая секретарша с завхозом.

– Тамара Витальевна, что случилось, – энергично проорала с порога Зина Ивановна. – Мне в магазин за товаром ехать надо. Татьяна вернула меня из лифта.

– Ничего, ничего, поедешь попозже. Садись, мне нужно обговорить один вопрос. Татьяна Израилевна, спасибо, можешь идти. Я хочу выяснить, как у нас обстоят дела с твоей наличкой на хознужды, и заодно у Ливадии Васильевны насчет этого же. Счета за товар в магазине у тебя уже оплачены?

Зина Ивановна сделала круглые глаза и развела руками:

– Тамара Витальевна, вы же знаете, что денег у меня сейчас нет. Я все истратила на оплату бланков из типографии. А в магазине я всё беру в долг. Как только появятся деньги в бухгалтерии, я оплачу в магазине всё сразу. Я там несколько раз уже брала, они и так уже не хотят давать без оплаты…

– Ладно, с этим всё ясно. Теперь вот что, с покупками в магазине пока подожди, сколько там ты должна оплатить?

Зина Ивановна замялась и неуверенно ответила: – Тысяч семь, семь с половиной, я не помню…

Трухнова усмехнулась: «Ах ты, лукавая тетка! Уж себя-то ты не забыла! Надо проверить, сколько лишних кассовых чеков твоя память стоит»:

– Хорошо. Ты разберись с этим вопросом и завтра ко мне с утра с Ливадией Васильевной. Собственно, я вот зачем тебя вызвала. У нас скоро предстоит проверка санкомиссии условий труда и внешнего вида. Нам нужно сделать кое-что серьёзное, или, хотя бы показать в отчёте направление нашей работы. Я вот что предполагаю – в регистратуре поставить стеклянные перегородки, полностью витражные. Мне давно уже жалуются девочки, что больные перегибаются через стеклянные перегородки, чихают и кашляют на них. Мы перегородки поставим до потолка и сделаем их как цветные витражи. Начать их делать нужно немед-ленно. Для этого тебе надо будет закупить витринное стекло. Количество его я тебе дам завтра.

– Вот те раз, Тамара Витальевна! Да это ж какие деньги на это надо! Да и кто будет делать, таких мастеров надо ещё найти!

– Кто будет делать, я найду…

Отослав Зину Ивановну с заданием немедленно разыскать рабочего, она погрузилась в нелёгкие расчёты. Тамара Витальевна полностью отдалась течению свободной мысли, по воле которой она, в челне наития, частенько легко приплывала к берегам желанной цели. Её придумка с появлением санкомиссии для проверки состояния поликлиники была только прекрасным прикрытием, которое должно снять лишние разговоры по поводу затеи с оформлением регистратуры витражами. Одной заботой об эстетической стороне трудно доказать необходимость столь значительных финансовых затрат. Тут же прибежит какая-нибудь Светлана Юрьевна с жалобой о бедственном положении физиокабинета, в котором всё оборудование того и гляди, рассыплется от изношенности. Да мало ли таких просителей объявится, чтобы клянчить деньги на приобретение какого-нибудь оборудования! Вот тут-то в самый раз и сгодится этот нехитрый, но очень действенный ход. Так что эта сторона дела её совершенно не беспокоила. Мало того, они, эти бездарные, пустоголовые клуши были даже весьма полезны в некотором отношении. Своим клохтаньем они создавали тот самый фон, в котором можно было утопить любые концы самого сомнительного дела.

Но сейчас, у неё, весьма далёкой от той области деятельности, в которую предстояло погрузиться, вызывало внутри чувство неудовольствия то, что невозможно будет полностью проконтролировать соотношение цен и труда исполнителей. Такое положение вещей Тамара Витальевна практически всегда обходила при помощи своевременных консультаций у знающих людей, но в этот раз таких знатоков среди её знакомых не было.

Напряжённо ломая голову, как бы уладить этот вопрос, Трухнова, после короткого размышления, вдруг просияла лицом и облегчённо вздохнула. То, что ей пришло в голову, было приятным дополнением к той блестящей идее, которая посетила её намедни утром. Она торопливо достала объёмную записную книжку и, лихорадочно перелистывая страницы, вскоре обнаружила искомую запись. По-видимому, это был номер телефона, ибо Тамара Витальевна тут же сдёрнула трубку и, набрав номер, принялась терпеливо дожидаться ответа. Едва на другом конце провода сняли трубку, как она голосом, полным деловой заинтересованности, сказала:

– Пожалуйста, можно к телефону Игоря… хорошо, я подожду…

Через минут пять хриплый голос недовольно отозвался:

– Слушаю.

– Игорь, извините, что отрываю вас от дела. Это беспокоит вас главврач поликлиники в Марьино, той самой, где вы лет пять назад оформляли рекреации на втором и третьем этажах. Мне бы хотелось с вами переговорить по поводу ещё одного заказа. Мы перебрались в новое здание и здесь для вас есть большой фронт работ. Вы не смогли бы подъехать ко мне сегодня, дело не терпит отлагательств.

– Я могу только после работы, – ответствовал Игорь, – у нас на комбинате с отлучками строго, поэтому часов в шесть я смогу. Называйте адрес…

После утряски необходимых сведений, Тамара Витальевна, довольно улыбаясь, опустила трубку. Ей не пришлось слишком сильно напрягаться, чтобы припомнить тот, пятилетней давности эпизод с оформлением старого здания поликлиники. Тогда она, ещё не слишком умудрённая житейским опытом, сделала несколько промашек и позволила бригаде оформителей уйти от неё с полным кошельком, не оставив ей в качестве компенсации за хороший заказ энную сумму наличности. Сейчас же она такого огреха не допустит, смешно даже подумать об этом! Вот только придется уламывать этого Игоря работать с готовыми эскизами, которые они непременно будут требовать изготовить самим.

Как она помнила, эскизы составляют чуть ли не половину исполняемой работы, так что они представляют хороший куш от задания. Если ей не удастся настоять на своём и сговориться на таких условиях, то теперь, когда она вспомнила, откуда берутся исполнители, она найдёт других, более сговорчивых, там же. Хотя бы даже и из его бригады. Наверняка Игорь, как бригадир, получает с заказа больше, чем исполнители и потому всегда есть вероятность, что среди них имеются недовольные, а с ними-то всегда можно договорится на выгодных условиях.

В дверь постучали, и в приоткрывшуюся щель просунулся рабочий:

– Тамара Витальевна, вызывали.

Трухнова, набросив на лицо озабоченно-деловую маску, коротко кивнула:

– Проходите, Андрей Васильевич. – Выждав небольшую паузу, Трухнова склонила голову набок и, глядя на усевшегося Андрея, спросила:

– Андрей Васильевич, как мне помнится, вы при поступлении на работу обещали заняться в свободное от работы время, я подчёркиваю, в свободное время, оформлением интерьеров поликлиники. Вы помните эту договоренность?

– Ну, разумеется, Тамара Витальевна! Я готов выполнить свои обещания. Что от меня требуется?

– У нас сложилась срочная ситуация с оформлением регистратуры. Помимо того, что там необходимо сделать новое остекление стоек, и закрыть стеклом всё пространство до потолка, то есть, полностью отделить помещение регистратуры от посетителей, его ещё нужно оформить как цветной витраж. Вы мне говорили, что долго занимались этим делом и можете выполнить любой витраж. Это так?

– Совершенно верно, последние десять лет перед поступлением к вам на работу я только этим и занимался.

– Очень хорошо, значит, вам будет нетрудно с таким опытом работы быстро изготовить эскизы витражей и остальное, что там ещё необходимо для их изготовления. Работа очень срочная. Я прошу вас немедленно приняться за неё и дня через три показать мне предварительные наброски.

– Тамара Витальевна, я боюсь, что в этот срок невозможно будет уложиться по причине моей большой загруженности заявками и текущей работой и если мне одновременно придётся заниматься всем этим…

– Что там ещё – невозможно уложиться! – нетерпеливо оборвала его Трухнова. – Я распоряжусь часть сантехнических работ и столярных пропустить через ДЭЗ, а вам даю три дня на предварительные эскизы. У меня в пятницу будет комиссия и в четверг эскизы должны лежать у меня на столе. Мало того, если они будут сделаны в срок и качественно, я заключу с вами договор на оплату всей работы по художественным расценкам.

– Тамара Витальевна, это же совсем другое дело, я вас не подведу. В четверг принесу эскизы.

Расставшись с Трухновой, Андрей, словно на крыльях, слетел с шестого этажа к себе в мастерскую, Вот удача, так удача! Разобрало-таки мымру! Пришёл его час попользоваться кусками с барского стола! В его художественном загашнике оставалось ещё немало работ от прошлых лет.

Придя домой, не обедая, Андрей бросился разгребать многолетние залежи папок с эскизами, чертежами и шаблонами. Повозившись с ними с час, он нашёл практически всё, что нужно. Осталось добавить несколько фрагментов на медицинскую тематику, но это уже было каплей в море, делом пяти-шести часов работы. В этот же день он, покорпев над тремя листами ватмана, закончил эскизы и, довольно потирая руки, позвонил Давилиной.

– Зина Ивановна, завтра я на работу не выхожу… по распоряжению Тамары Витальевны, – поспешил добавить он, услыхав набор слов, должно быть, означающий крайнее изумление и недовольство Зины Ивановны его сообщением. Тем не менее, Андрей понял, что она прекрасно знает о распоряжении Трухновой. Он дождался окончания тирады и сказал:

– Зина Ивановна, как только я закончу работу, я тут же вам сообщу. Только у меня к вам убедительная просьба, – если возникнет нужда в каких-нибудь инструментах или деталях, не взламывайте дверь мастерской, а позвоните мне. Я подойду и открою. Я вас очень прошу, Зина Ивановна!

Зина Ивановна что-то буркнула и положила трубку. Андрей, весьма довольный таким поворотом, этим звонком преследовал ещё одну цель. Предупредив Давилину, он, тем самым, обеспечил себе спокойное пребывание в мастерской, где она уж точно искать теперь его не будет. А три свободных дня, полностью отданные делу, грели его душу чрезвычайно.

И всё же эти три дня, подаренные ему провидением, как оказалось впоследствии, стали его единственной наградой вместо обещанных премиальных за эскизы и изготовление витражей. Трухнова, с истинно царской свободой волеизъявления, едва получив от Андрея эскизы, тут же забыла о его существовании. Прошёл день, второй, но Трухнова не подавала никаких признаков на дальнейшее продолжение работы. Помня её явную обеспокоенность в скорейшем окончании дела, Андрей недоумевал, но спросить об этом прямо у неё не решался.

Всё разрешилось само собой, скоро и до крайности обидно. Зайдя на третий день утром в регистратуру, он увидел стоящие у стены каркасные рамы и упакованные в деревянную тару, переложенные стружкой, витринные стекла. Очередь из больных сиротливо жалась к одному из окошек, когда на всем остальном пространстве все стеклянные перегородки были уже сняты. Около них деловито суетились несколько человек в синих рабочих комбинезонах, продолжая разбирать оставшиеся перегородки. Подивившись скорыми темпами работы, Андрей, вычислив среди них главного, подошёл и поинтересовался:

– Привет, я здесь работаю. Вчера вроде всё стояло на месте, когда же это вы успели?

Мужчина, которого спросил Андрей, на вид лет тридцати пяти-тридцати восьми, не глядя на него, нехотя ответил: – Ну, вот и успели… – и тут же заторопил работавших парней: – Быстрей, мужики, шевелись!

Обернувшись к Андрею, он официальным тоном сказал:

– Извини, мне некогда…

У Игоря было несколько причин не скрывать своё неудовольствие. Самым неприятным из них, которое сразу же испортило всё настроение, было то, что как только он объявился в кабинете у Трухновой, та сунула ему под нос разложенные на столе эскизы витражей и потребовала главным условием заключаемого договора выполнение этих эскизов. Игорь сначала было энергично занекал, но Трухнова быстро остудила его категорический запал, сообщив, что заказ настолько выгоден и хорош, что за него с удовольствием ухватятся другие. Благо у неё в поликлинике есть человек, который сможет сделать всё бесплатно, и что только ради поддержания старого знакомства она пригласила его бригаду сделать эти витражи.

С заказами было туго и Игорь, зная о настроении ребят разбежаться в разные стороны, скрепя сердце вынужден был согласиться. Рассчитывая взять хороший куш, Игорь был неприятно удивлен произошедшей переменой в его, столь любезной и уступчивой в прошлом, заказчице. Но делать было нечего, тем более что Трухнова намекнула на скорое продолжение сотрудничества в объёмах, намного превышающих нынешний.

Был и ещё один нюанс в их разговоре, который, не сказать, чтобы вызвал беспокойство у Игоря по поводу благополучного окончания работ, но занозинка где-то там, в дальнем уголке сердца осталась.

Когда были обговорены все условия, сумма аванса, сроки исполнения и всё это соответствующим образом изложено и скреплено на бумаге подписями, Трухнова, по окончании разговора, как бы не торопилась отпускать его из кабинета. Долго рассматривая только что написанный договор, она, не отрывая глаз от листа, сказала:

– Игорь, у меня к вам есть ещё одна просьба. На бумаге её изложить было бы затруднительно, в силу некоторой специфичности, но для меня она значит не меньше, чем все вот эти пункты.

– Тамара Витальевна, я вас внимательно слушаю. – Игорь был на данный момент несколько успокоен перспективой дальнейших выгодных заказов и потому в душе уже согласился с каким-бы то ни было предложением Трухновой.

– Моя просьба не будет для вас слишком обременительной. Скорее она потребует от вас, я бы сказала, известной доли секретности. Это касается подробностей нашего договора: что, как и почём, – постучала пальчиком по столу для большей убедительности Тамара Витальевна. – Для меня очень важно чтобы эти сведения остались только между нами. Чтобы вас не волновала каким-то образом моя просьба, скажу, что подоплёка этого вопроса касается чисто финансовой стороны расходных статей нашей поликлиники. – Трухнова внимательно посмотрела на Игоря. Тот, сделав жест рукой, утвердительно кивнул:

– О чём разговор, Тамара Витальевна! Буду нем, как рыба! Я прекрасно всё понимаю. Не волнуйтесь.

– Вот и хорошо! Я только хочу добавить, что расспрашивать вас может кто угодно, но это ничего не значит. Сведения могут просочиться через любого человека, – даже через уборщицу! – поэтому прошу вас – будьте осмотрительны в разговорах с нашими сотрудниками.

– Тамара Витальевна, я уже далеко не мальчик, – засмеялся Игорь, – и поэтому ваши разъяснения излишни. Никто из моих людей не посвящен в подробности нашего договора. Каждый знает только то, на что он может рассчитывать по выполнении работы и не больше. У меня так заведено. Никто этого договора даже и не увидит. Я раскрою вам маленький секрет, о чём, собственно говоря, и хотел продолжить наш разговор. Вот этот договор, – Игорь кивнул на бумаги, лежавшие на столе, – исчезнет у меня в «дипломате», а вместо него появиться другой, в котором всё тоже, за исключением некоторых данных. Я, думаю, вы догадываетесь, каких! Выйдя из вашего кабинета, я покажу моим ребятам заранее заготовленный дубликат, на котором вы сейчас поставите свою подпись и печать. Вот это и есть моя к вам контрпросьба. Таким образом, я вам даю гарантию, что ваша просьба будет исполнена на все сто!

– Да! – улыбнулась Трухнова. – Приятно иметь дело с умным человеком. Давайте сюда вашу «липу».

Подписывая фиктивный договор, Трухнова мгновенно сообразила, для чего он понадобился оборотистому бригадиру художников-оформителей. В нём все суммы были срезаны чуть ли не на треть от обговоренных. «Хм, неплохая баночка икры у него образуется! Ай да ловкач!». Поставив последний росчерк, Трухнова протянула бумаги Игорю и сказала:

– Я надеюсь, теперь у нас всё будет в порядке. Насчёт аванса зайдите в бухгалтерию. Я распорядилась выдать по депозиту.

Расстались они, весьма довольные друг другом. Занозинка в сердце Игоря исчезла, как только он вышел из кабинета Трухновой. Он несколько беспокоился по поводу результатов его приватной просьбы. Но, как оказалось, все прошло гладко и без осложнений в виде вопросов, почему и зачем. «Да, она понимает, что к чему! Тертая баба!».

Знал бы он, что приготовила ему эта «тёртая баба», то не благодушествовал бы он сейчас, не ушла бы занозинка из его сердца, а превратилась бы в приличную деревяшку, сродни тому куску дерева, на который любили в древности сажать русских послов при дворе татарских ханов. А пока он, удовлетворённый и успокоенный, энергично принялся за дело.

По условиям договора, все витражи, в виде навесных блоков, должны были изготавливаться на комбинате, за каковую возможность Игорь отстегнул изрядную сумму мастеру и начальнику цеха. Но такая трата входила в расчёт и потому Игорь не особо беспокоился, даже, несмотря на то, что плату за возможность работать на производственных площадях с него запросили цену, чуть ли не вдвое против прежней.

Трухнова звонила ему чуть ли не каждый день и настоятельно просила поторопиться. Вот тут-то и произошла та досадная осечка, которую впоследствии Игорь не мог себе простить. Трухнова, услышав, что на оставшуюся часть работ потребуется ещё довольно приличный кусок времени, чуть ли не со слезами на глазах упросила Игоря как-нибудь сократить его. Она, в целях ускорения работы предложила ему сделать витражи несколько проще, чем это следует из эскизов. Излагала она свою просьбу с таким мастерством, с таким надрывом и слезой в голосе, что Игорь потерял бдительность. Нет, чтобы все обговоренные изменения завизировать и переоформить в договоре! Он, согласившись с доводами Трухновой о зряшной потере времени при такой запарке, когда это можно обговорить потом, уступил искренне расстроенной женщине, и сделал оставшиеся ни много, ни мало, две трети работы по упрощённым эскизам.

И очень это зря сделал, ибо потом кусал в огорчении и ярости локти, хотя до этого в этом ни своими напарниками, ни приятелями не был замечен, в силу физиологической невозможности таких манипуляций.

Напрягая все силы по изысканию дополнительных ресурсов, оставаясь после работы за полночь, чем ночная охрана комбината немало была недовольна, отдавая все свои выходные работе, Игорь сотоварищи, наконец, после ломовой недели напряженного труда, отерев трясущимися руками пот со лба, ранним утром смог обрадовать доброй вестью вконец измаявшуюся Тамару Витальевну. Трухнова, тут же отзвонив знакомому человечку в автохозяйство по поводу «Газели», немедленно отослала сие транспортное средство за желанными витражами. И спустя всего каких-то шесть дней и три часа с момента первой встречи договаривающихся сторон, продукт их совместных усилий был торжественно внесён в вестибюль поликлиники!

У широко распахнутых дверей вестибюля долгожданный груз встречала сама Тамара Витальевна. Сердечно поблагодарив исполнительного Игоря, уважившего её просьбу, она распорядилась все привезённые произведения витражного искусства внести в кладовку, размещавшуюся тут же, на первом этаже. На последовавший вслед за этим вопрос Игоря, – «когда же приступить к монтажу?», – Тамара Витальевна, распустив на лице широкую дружескую улыбку, ласково сказала: «Ну что теперь-то горячку пороть! Отдохните пару дней, и тогда милости прошу пожаловать ко мне». Игорь пожал плечами и недоумённо спросил: «А чего же тогда было гнать нас и в хвост, и в гриву?! Что-то я не пойму?». «Ах, простите меня, Игорь Данилович, я, как и всякий руководитель, предпочитаю немного перестраховаться, чем остаться на бобах!»…

На том они в тот день и расстались. Через два дня, как и было обговорено, на столе Тамары Витальевны, едва она вошла в кабинет, раздался телефонный звонок. Звонила Татьяна Израилевна, сообщившая ей, что её всё утро домогается какой-то мужчина. На вопрос, кто её спрашивает, он неизменно говорит, что перезвонит. Тамара Витальевна сняла трубку городского телефона. В её уши тотчас же ворвался требовательный мужской голос:

– Алло… алло… Тамара Витальевна!Это Игорь вас беспокоит!

– Да-а, я слушаю, – чуть нараспев ответила она.

– Тамара Витальевна, ребята волнуются, когда закончим работу!? Осталось всего ничего. Да и оплатить бы надо сразу же.

– Игорь Данилович, конечно так и сделаем, но тут возникла маленькая неувязка. По поводу ваших витражей.

– Какая ещё такая неувязка!? – вскинулся Игорь. – Всё как вы и просили!

– Ну… понимаете, Игорь, давайте поговорим об этом не по телефону, – замялась Трухнова. – Вы смогли бы подъехать сегодня в течение дня?

– Да что там ещё, Тамара Витальевна? Скажите мне сейчас!

– Нет, вы подъезжайте и поговорим на месте!

– Да что случилось? Ну, хорошо, в обед и приеду…

Трухнова встретила его деловито-сухим официозом:

– Присаживайтесь, Игорь. Я перейду сразу к делу. Вчера у меня был художник-дизайнер, который разработал эскизы витражей. Я показала ему готовые витражи, чтобы он смог оценить их на предмет соответствия своей работе. Так вот, он сказал, что витражи, которые сделаны вами, соответствуют его эскизам всего на двадцать процентов. К тому же, они выполнены слишком упрощённо, даже, – это он так сказал, – примитивно. Он показал мне расценки по справочнику художественно-оформительских работ, а потому витражи, сделанные вами, художественной ценности не представляют. Как так могло получиться?

– Простите, Тамара Витальевна, о чём это вы говорите? Все витражи, которые я вам привёз, полностью совпадают с эскизами. Некоторые сокращения в контурах и предметной насыщенности, упрощение цветовой гаммы произведены мной в минимальнейшей степени и никакого ущерба авторскому решению не наносят!

– И всё же мнение автора эскизов мне представляется более ценным в данной ситуации. Понимаете, Игорь, скажу вам прямо, – я эти витражи ставить не буду, поликлинику посещают люди со вкусом, и потому передо мной сейчас встала нелёгкая задача. Хорошо ли, плохо ли, но вами выполнена работа и от этого никуда не денешься. Весь вопрос теперь заключается в том, чтобы определить процент оплаты этой работы, согласно вашему отступлению от авторских эскизов. А так как монтаж отпадает, то оплатить я вам смогу лишь ту часть работы, которая фактически идентична эскизам.

– Да вы же сами просили меня упростить их для ускорения работы?! Ведь вы же взяли их у меня, в подсобку поставили!

– Игорь Данилович, я их не видела тогда, так как вы привезли в упаковке. Если бы я их увидела бы в тот же день, вряд ли мы с вами сейчас разговаривали! Потому что мне они тоже не понравились! Впрочем, на вкус и цвет товарищей нет, и для меня определяющим фактором стало мнение автора эскизов.

– Тамара Витальевна, что вы такое делаете!? Я ведь не один десяток лет работаю художником-дизайнером и являюсь высококлассным специалистом по витражной технике. Мои работы на выставках и фасадах! У меня полтора десятка наград и дипломов за лучшее оформление интерьеров престижных зданий Москвы, а вы мне суёте под нос простенькие эскизы и, прикрываясь ими, хотите меня просто ограбить!? Так не получиться! Либо вы мне выплачиваете всё, либо…

– Что, - либо?.. – с ледяной интонацией в голосе поинтересовалась Трухнова.

Игорь подался вперёд и раздельно произнёс:

– Верните мне немедленно все витражи!

Трухнова ответила не сразу. Усмехнувшись, она достала из ящика стола бумагу и протянула её Игорю.

– Что это?

– Это оплата ваших витражей. По условиям договора вы получаете аванс в размере двадцати пяти процентов от общей суммы работы. А отсюда следует, что ваша работа мною, то есть заказчиком, исходя из действительной стоимости витражей по тем же расценкам в справочнике, уже давно оплачена. Выплаченный вам аванс даже несколько превышает окончательную стоимость вашей работы, но я не буду просить вас вернуть разность.

Игорь мгновенно всё понял.

– Ну, ещё бы, паучиха! Теперь бы только тебе не подавиться этим! – прошипел он, раздувая ноздри от бессильной ярости.

Схватив со стола дипломат, он сорвался со стула и выскочил из кабинета. Уже в коридоре, опомнившись, он горько усмехнулся. Вышла ему теперь эта промашка таким боком, что осталось только подставлять его под кулаки разъярённых членов своей бригады. Попался как мальчишка, как последний лох! Зарекался же он не верить заказчикам на слово, а тут баба обставила, да ещё как! А, что б её …!

Выйдя из вестибюля на улицу, Игорь поставил на ступеньку «дипломат» и закурил. Мыслей в голове не было. Что говорить ребятам? Он понимал, что положение безнадёжно и витражи безвозвратно потеряны. С такой ситуацией ему уже приходилось встречаться, и сила здесь была вся на стороне заказчика. Это же надо, как попасться!..

Облокотившись на перила, Игорь бездумно тянул сигарету. Постепенно хаос мыслей, царивший в его голове, уступил место пустой тягучей тишине, в которой тяжело ворочались обидных два-три слова; «дурак… ну, дурак… идиот…».

Андрей, выйдя из-за угла поликлиники, сразу же приметил понурую фигуру бригадира витражников. Подойдя ближе, он сказал:

– Привет работникам искусства! Как дела?

Игорь поднял голову, зло сплюнул и ответил:

– Как у негра в… бела! Нету никаких дел!

– Что так? – наивно спросил Андрей. – Неужели что-то не понравилось?

– Ну, если кому-то может понравиться мордой об угол, то тогда всё о,кей!

– Что, так всё плохо? – участливо спросил Андрей.

Игорь дёрнулся, как будто его ткнули сзади булавкой, распрямился и выдохнул:

– Ну и сучка же ваша главврачиха! Вот тварь, каких поис-кать ещё!..

Андрей, видя, что Игорь чуть ли не задыхается от охватившего его приступа дикого бешенства, дал ему выкрикнуть ещё несколько предложений в таком же духе. Подождав, когда он утихнет, мягко сказал:

– А что случилось?

Игорь, чувствуя непреодолимое желание немедленно выговориться, тут же изложил ему все подробности, не упустив особо отметить, каких усилий им это стоило:

– Одно то, что пришлось отстёгивать кучу бабок за возможность работать в цеху…, – горестно качал он головой, – отдали практически весь аванс!Это всё теперь из моего кармана….

Андрей слушал его и сочувственно качал головой. Когда же бурный поток слов незадачливого бригадира иссяк, Андрей сказал:

– Ну что ж, мои поздравления собрату по несчастью!

Игорь внимательно взглянул на него, и после паузы неуверенно спросил:

– Ты хочешь сказать, что…

– Вот именно! Работали-то вы по моим эскизам.

Игорь, не сдержавшись, невесело хохотнул:

– Так это она и тебя обула!? Вот обула, так обула!

– Да, – в тон ему усмехнулся Андрей. – Она нас не только обула, а ещё раздела и в унитаз спустила!

– О, блин! Твоих-то авторских тебе тоже немало причиталось! М-да, то-то я смотрю, она всю задницу надорвала, уламывая меня работать по чужим эскизам!

На этом, перекинувшись ещё пятком сочувствующих фраз, они расстались. Весь оставшийся день, Андрей думал о том, что витражи теперь придётся монтировать ему, так как, чтобы Трухнова отказалась от такого бесплатного варианта, он и помыслить не мог. Но и тут он дал маху, предполагая своё непременное участие, в завершении сей художественной эпопеи.

Трудно, ох как же трудно простому смертному уследить за прихотливыми извивами мысли гения. Невозможно, не дано простотаки! Ну, кто мог предположить, что Тамара Витальевна нашла ей, то бишь эпопее, весьма неординарное, я бы сказал, нетривиальное продолжение!

Едва только Игорь выскочил из кабинета, Трухнова вызвала Татьяну Израилевну и спросила:

– Где наша машина сейчас?

– Здесь, ожидает. Виталик сидит у Зины Ивановны.

– Позови, мне сейчас надо ехать. Я часа на полтора, все звонки на пять часов.

Трухнова встала и распорядилась:

– Скажи, чтоб спускался вниз…

Через полчаса с небольшим она, подъехав к пятиэтажному зданию, приказала Виталику никуда не отлучаться и, несколько торопясь, направилась к вестибюлю. Поднявшись на четвертый этаж, Трухнова прошла в конец коридора и, взявшись за ручку двери, на которой висела табличка «главный врач Гукель Нина Михайловна», вошла в кабинет.

– Тамара Витальевна, я как раз освободилась. Знаешь, ну просто валом после твоего звонка повалил народ, продыхнуть не давали, и всё оттуда! – встретила её Нина Михайловна (а это и была сама хозяйка кабинета), многозначительно поведя глазами куда-то вверх. – Я уж опасалась, что и не смогу приехать к тебе!

– Ну что ты, Нина Михайловна, я этого не допустила бы! Поэтому я и приехала сама, чтобы вызволить тебя из какой-нибудь заморочки!

– А, пойдем быстрее, а то, как бы не сглазить! – Нина Михайловна, взяв пол руку Трухнову, быстро вывела её в коридор, по пути сказав секретарю, что уезжает на час-полтора к Тамаре Витальевне.

В машине приятельницы перебрасывались фразами о разных пустяках, вроде того, кто куда ездил на выходные, что нового в жизни знакомых и коллег. Было видно, что приятельницы они давнишние и секретов, по крайней мере, на сегодняшний день между ними нет. Между тем, судя по тому, как старательно они обходили тему, которой вызвана была эта поездка (ведь и в самом деле, не эти же пустяковые разговоры заставили двух уважаемых дам бросить дела и раскатывать по городу), было видно, что эти милые пустяковины есть не что иное, как ширма, за которой каждая скрывала более важные мысли.

Так, за светским разговором, они вскоре прибыли во владения Тамары Витальевны. В кабинете, где Трухнову уже поджидала Зина Ивановна, Тамара Витальевна, усадив свою гостью на широкий, мягкой кожи диван, отослала Зину Ивановну со срочным заданием взять рабочего и расставить в подсобке все витражи. Зина Ивановна не заставила себя долго ждать. Не успели наши приятельницы откушать чаю в ожидании исполнения распоряжения в комнате для приёма пищи, то бишь, так официально называлась столовая, как Татьяна Израилевна известила их о том, что всё приготовлено к осмотру.

Придя на место, Трухнова, отослав из подсобки Зину Ивановну с Андреем, предоставила Нине Михайловна без помех и комментариев самой осмотреть расставленные вдоль стен витражи. Та, то подходя ближе, то отстраняясь от ярких, играющих красочным разноцветьем стекол, иногда издавала одобрительное мычание, либо удовлетворительно качала головой. Тамара Витальевна не мешала ей. Она мысленно прокручивала варианты предстоящего торга, не особо обольщаясь дружескими отношениями со своей будущей покупательницей.

Наконец, Нина Михайловна, удовлетворившись увиденным, повернулась и неопределённо сказала:

– Вещь хороша, спору нет, но вот только нужна ли она мне сейчас? Прямо не знаю, что тебе сказать! Ты же знаешь, мои финансы поют тощеньким голосочком! Не по карману мне такое…

Трухнова уже была готова к такому повороту событий и потому спокойно ответила:

– Смотри, Нина Михайловна, я тебе оставила их, хотя многие просили.

– Ну, не знаю…, дороговато просишь!

– Дороговато? Это семьдесять тысяч для тебя дороговато? Да у тебя одна стоматология в день больше даёт! – Тамара Витальевна с деланной обидой в голосе добавила: – Если бы мне такое коммерческое заведение, как твоё, разве ж я б торговалась!

– Вот все так думают! – с обидой в голосе отпарировала Нина Михайловна. – Но ты-то уж знаешь, какие мои доходы! Какие нужны усилия, что б удержаться на плаву! Тут не до этих красот! – Она кивнула на витражи. – Но опять же, если не оформить, как следует мою конуру, то от одного её вида все дорогие клиенты разбегутся! Им, видите ли, подавай ещё и сервис, как будто от этого лечение станет эффективнее!

– Вот потому я и придержала вот эту красоту для тебя. Бери Нина Михайловна, не торгуйся! У тебя всё это окупится сразу же, не то, что у меня, что делай, что ни делай, без разницы, – только геморрой наживёшь!

Показав таким категоричным определением всю тщету своих администраторских усилий, Тамара Витальевна дала понять коллеге по должности разницу между их возможностями. Нина Михайловна, однако, не торопилась с ответом. Она умело выдерживала паузу, не давая Тамаре Витальевне, тем самым, с наскока насесть на себя. Она прекрасно знала, более чем убедительную манеру Трухновой навязать свое мнение оппоненту. К осторожности в отношениях с ней, Нину Михайловну призывал многолетний опыт, доставшийся ей с той поры, когда они бок о бок работали в одной медицинской епархии.

Наконец Нина Михайловна сказала:

– Нет, не могу…. Много накладных расходов, да и к тому же, место для них подготовить надо, найти специалистов для монтажа, много чего ещё…. Скидывай тысяч десять, тогда, может быть, я возьму! – разрешилась она в конце тирады своим предложением.

Госпожа Гукель рассчитывала, что Трухновой некуда деваться, так как выплаченный аванс надо было возвращать в бюджет поликлиники. Она точно знала, что за ту цену, что требовала Тамара Витальевна, никто из государственных поликлиник не сможет себе позволить иметь такую роскошь. Поэтому Нина Михайловна мысленно уже готовилась к положительному для себя ответу. Но многомудрая Нина Михайловна, не учла одного, – опыт, как школа жизни, не может быть достоянием только одно-го человека. В силу того, что эти бесценные крупицы знаний достаются каждому индивидууму в меру его способностей, она не могла знать истинных размахов этой меры способностей Тамары Витальевны. И потому, экстраполируя расхожие мнения на свою приятельницу, она так преждевременно потирала руки в предвкушении получить конфетку задарма.

Тамара Витальевна тоже не торопилась с ответом. Она, поиграв мимикой на лице, остановилась, наконец, на глубокой задумчивости и пребывала в изображении оной некоторое время. Глубоко вздохнув, она, наконец, сказала:

– Я тоже думала об этом. У меня есть решение, которое устроит нас обеих. Так как мне совершенно неоткуда брать деньги на возврат за витражи, я не могу уступить ни копейки, но, возмещу их другим способом. У меня есть специалист, я дам тебе его в помощь. Вот это и будет моей скидкой, потому что тебе всё равно придётся платить за монтаж кому-нибудь. Как раз это получиться та же сумма, которую ты просила скинуть.

– Да, но ведь ему придется тоже платить, – это кто ж задаром работать будет?

– Этому не надо. – Трухнова улыбнулась. – Ему уже всё оплачено.

Некоторое время приятельницы ещё обговаривали нюансы предстоящей операции и в конце разговора Трухнова, как бы спохватившись, спросила:

– Слушай, Нина Михайловна, у тебя где-то завалялся вытяжной шкаф. Тебе он без надобности, а для меня по бедности очень пригодился бы. В биохимии жалуются на то, что вытяжку им надо поставить. Я бы не отказалась от такого подарка.

– Ой, забирай, ради бога! Он у меня только место занимает.

– Вот и прекрасно! Я на той же машине, которая привезёт витражи, его увезу.

Отправив с Виталиком госпожу Гукель назад, Трухнова заперлась у себя в кабинете и с полчаса к ней никто не мог попасть. Татьяна Израилевна только разводила руками, как бы говоря об отсутствии всякого понятия, в чём дело. А дело было совсем простым и понятным – Тамара Витальевна праздновала! Откинувшись на спинку кресла, она, мечтательно полуприкрыв глаза, отдалась упоительным эфирным волнам. Сквозь легкую дымку неспешно материализовались дивные очертания её грёз. Они, переливаясь нежными радужными цветами, совсем как пятна бензина в луже воды, приятно теснили сердце, отзываясь во всем теле сладостной истомой. Видения скоро приобрели очертания вполне земных вещей, но только формой они все до единой были похожи на прямоугольные, зеленоватые бумажки и шелест, сладостный шелест накатывал на уши убаюкивающим прибоем! Тамара Витальевна грезила!…

Противный резкий трезвон грубо вернул её в реальность. Она очнулась, повела глазами и, нежно вздохнув, сбросила с себя остатки видений. Взяв трубку, она сказала:

– Слушаю.

– Тамара Витальевна, у вас всё в порядке? А то тут к вам уже полчаса просится Зина Ивановна.

– А, давай, давай, она как раз мне нужна.

С Зиной Ивановной разговор был коротким и конструктивным:

– Завтра с утра с рабочим поедешь на Люблинскую, к Нине Михайловне, разгрузите там витражи и заберёте вытяжной шкаф.

– А как я его заберу!? Он же неподъёмный!

– Вам там помогут. Всё! Машину закажи сейчас же и позови ко мне рабочего.

Андрей появился почти сразу же. Он догадывался, что вызов его к Трухновой связан с витражами. Вообще-то, вызовы к Трухновой всегда, почему-то, были связаны с неприятными переживаниями. Вот и сейчас, он не обольщался по поводу своего рандеву с главврачом. Смешно было даже предположить, что его матёрая начальница вызвала к себе, чтобы вручить конверт с некой суммой денег за его труды на её благо. Он ожидал всего, только не такого поворота событий, когда Трухнова, без всяких предисловий сообщила ему, что он командируется в энную поликлинику для монтажа витражей.

– А как же наша «альма–матер»? – непроизвольно вырвалась у него.

Тамара Витальевна, сделав озабоченный жест, сказала:

– Мы не можем оплатить эту работу. Нет средств. Сколько вам потребуется времени, чтобы повесить витражи?

Андрей замялся:

– Смотря куда и на что вешать.

– Ладно, там разберётесь…

На этом, понял Андрей, все объяснения были закончены и начались его обязанности. Выслушав ещё несколько напутственных указаний, он на следующий день отбыл восвояси в поликлинику госпожи Гукель.

По своей застарелой привычке всё делать быстро и добротно, он, за ударный труд был, по окончании его, щедро вознаграждён признательной Ниной Михайловной тремястами рублями денег. Андрей тут же сообразил, что в пересчете по тому же справочнику художественных расценок, эта сумма составляла ни много, ни мало, один процент от реальной стоимости произведённых работ. Очутившись на улице, Андрей, резонно рассудив, что «с паршивой овцы хоть шерсти клок», направился к ближайшему телефону-автомату, чтобы вызвать Бориса и брата, дабы повеселить их вот такой занятной историей. А чтобы веселие протекало в более привычной, непринуждённой атмосфере, он тут же отоварился алкоголесодержащими ёмкостями и через час вся компания заинтересованно обсуждала исход сей витражной эпопеи.

Глава 11

В этот день, с самого утра, Тамара Витальевна пребывала в досадливейшем расположении духа, ибо не оставляли её мирские, суетные дела ни на минуту в покое, заставляя тратить капли своего драгоценного времени на невесть что. К тому же, вызывая раздражение и желание выплеснуть негативные эмоции на кого-нибудь из подвернувшихся под руку, Тамара Витальевна не могла разыскать Зину Ивановну. Вот уже целых три часа она тщетно гоняла по зданию безответную Татьяну Израилевну в поисках пропавшего зама по хозчасти. Вызванивая её из дома, как какого-нибудь загулявшего любовника, Тамара Витальевна не могла ни от кого добиться вразумительного объяснения по поводу отсутствия Зины Ивановны на рабочем месте. Все хором утверждали, что видели её «только что»,«ну вот-вот, на таком-то этаже», но Зина Ивановна продолжала, словно какой-то кентервильский призрак, оставаться неуловимой, упорно не желая материализоваться. «Ну, погоди, – неопределённо пошевелила пальцами Тамара Витальевна, – только появись, уж ты у меня…». Употребив термин, приличествующий более для характеристики внетелесной субстанции, налитая по самую макушку чистопробным благородным гневом, Тамара Витальевна, конечно же, была далека от мистического толкования отсутствия своего зама на работе. Она прекрасна понимала, что всё её водят за нос, как бы обнаруживая Зину Ивановну в разных местах своих обширных владений. «Опять эта дурында проворачивает где-то свои делишки! Господи, сколько же можно её вытаскивать из разных историй!..». Тамара Витальевна несколько преувеличила количество «историй», из которых ей приходилось вызволять своего незадачливого завхоза. Та, в силу своего природного чутья на опасности, редко оказывалась в неловких ситуациях.Бывало, схваченная и разоблачённая соответствующими товарищами, Зина Ивановна затруднялась объяснить, откуда у неё взялись несколько мешков стирального порошка, либо приличной партии кожаных кушеток, которые она оптом предлагала на рынке горячим кавказским джигитам.

Но жизнь, как всегда, бывает много прозаичнее, нежели предположения взвинченной и разозленной до белого каления начальственной особы. Только к двенадцати часам пополудни, когда все догадки и самые страшные или скабрезные предположения по поводу исчезновения Зины Ивановны было высказаны ей остальными обитателями шестого этажа, когда все признали сей исключительный по своей невозможности факт отсутствия пунктуальнейшей и всеобязательнейшей Зины Ивановны на рабочем месте, появилась виновница этого переполоха.

Усталость и озабоченность тяжелой печатью лежали на её челе. Не обращая внимания на страшные глаза, которые ей делала Ливадия, Зина Ивановна, даже не сняв влажного плаща, прошла мимо привставшей Татьяны Израилевны, пытающейся что-то сказать, мимо Надежды Сидоровны, делающей ей какие-то пассы руками прямо в кабинет Тамары Витальевны, и закрыла за собой всегда настежь распахнутую дверь. Присутствующие молча переглянулись между собой, как бы говоря, что дела, видать, серьёзные. Но, сделав отсутствующие лица, с места не сдвинулись. Дыхание их стало тише, и стук от нечаянно обронённого Татьяной Израилевной карандаша восприняли как тяжкий удар грома, – настолько болезненные гримасы отразились на их напряженных лицах.

К великому их разочарованию, ни звука не доносилось из-за плотно закрытой, обитой толстым слоем обивки, двери. Мало того, осторожное прикладывание уха не принесло никаких результатов. Могильная тишина стояла в кабинете главврача. Что было сказано там, какие секреты были похоронены в тех стенах, навсегда осталось для, сгораемой от любопытства троицы, тайной…

Пусть их сгорают себе от порочного желания! Автор же не станет томить читателя такой пустяковиной, – ведь недаром были оброненыим слова о прозе жизни. Зина Ивановна, конечно же, опоздала ли, задержалась ли, – не это суть важно. Главное, что она сумела обставить своё появление как некое значительное и роковое событие, которое увидели во всей красе её товарки. А с Тамарой Витальевной разговор состоялся без прикрас, сугубо житейский. Всех и делов-то было, что переезжала её дочь с квартиры на квартиру, а как оставить её одну, сиротинушку безмужнюю да с малым дитём на руках! Обворуют, обидят!

А дело было всего лишь в том, что накануне Андрей ни свет, ни заря, был поднят телефонным звонком своей начальницы и поставлен перед фактом необходимости, да что там необходимости, – обязательности его присутствия в указанном месте к восьми утра. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о настроении Андрея. Накануне, как назло он лёг спать в четвёртом часу утра, вычерчивая один из узлов своего станка. Невыспавшийся, с раздираемой зевотой ртом, он всю дорогу перебирал родственников Зины Ивановну вкупе с ней самой в самом нехорошем контексте. Прибыв на место, он хмуро вы-слушал очередные заверения Зины Ивановны в получении в самое ближайшее время отгула, так как оплатить его помощь она, в связи с тратами на переезд и покупкой стенки для дочери она сейчас не может.

Андрей прекрасно знал одну неприятную черту своей борзой начальницы – забывать начисто свои обещания по крайней мере в отношении его. Обозревая плотно поджатые губы Зины Ивановны во время напоминания ей о её же обещании отгула во время объяснений, почему он отсутствовал на работе накануне, Андрей только хмыкал и качал головой в знак того, что он слышит её вопросы. Искреннее недоумение, написанное на маленьком личике Зины Ивановны во время выслушивания его объяснений, ясно говорило окружающим, что изложенная Андреем версия его отсутствия, по меньшей мере, есть плод его личной фантазии. А что касаемо предоставления отгула самой Зиной Ивановной, то по её словам выходило, что это бессовестная и наглая ложь. Хотя накануне, отзывая Андрея в сторону где-то в уголке на шестом этаже, она сама с царственной щедростью давала добро на завтрашний отгул. Причём, оставаясь на обоих полюсах своих утверждений одновременно, Зина Ивановна отрабатывала свою роль без признаков какой бы то ни было неискренности или фальши, и потому понять, какое суждение в её силлогизме есть правда, а что ложь для постороннего человека было совершенно невозможно…

Как бы там ни было, Андрей, проведя время исключительно в интенсивных физических упражнениях, вконец измочаленный, в третьем часу дня был привезён своей начальницей обратно на работу. Едва оказавшись в мастерской, он обрушился на топчан и около получаса пребывал в состоянии абсолютно бездвижного тела. Потом он, столько же времени простояв под прохладным душем, переоделся и с твёрдым намерением отпроситься на остаток дня, поднялся на шестой этаж.

– Какой-такой тебе сейчас отгул? Что был на работе сегодня до шести! Я привезу бланки из типографии, кто их таскать будет!

– Зина Ивановна, я всё-таки устал, как ломовая лошадь. У меня руки не поднимаются. – Андрей знал, что с Зиной Ивановной договариваться нужно по горячим следам.

– Да что это такое! Никто работать не хочет! Подумаешь, пару шкафов с машины в лифт перенёс и уже переломился! Иди, иди, в мастерскую, пообедай, отдохни и займись заявками. Мне уже звонили из терапии, – там сломались два замка. Туалет на первом этаже, там бачок посмотри! Ну, всё, иди и чтоб меня ждал!.. – Её голос сорвался в верхнюю ноту и она, закашлявшись, махнула Андрею рукой в сторону двери.

Андрей, коротко выдохнув, развернулся и вышел. Идя по коридору, он слышал, как Зина Ивановна кому-то кричала по телефону что-то крайне обидное, грозя поставить вопрос перед главврачом об увольнении в случае неисполнения. «Интересно, с чего бы эта шмакодявка так разъярилась? Тамара, что ли, хвост накрутила? Вот сволочина Зинка! Ну, попроси ты меня ещё о чём-нибудь…». Пребывая в таких размышлениях, Андрей спустился в подвал. Сколько раз он зарекался в этом желании, но сам же понимал всю риторичность своего зарока. Он был полностью во власти завхоза и бороться с ней было всё равно что идти против Трухновой. Он был более чем уверен, что их связывают какие-то тёмные дела…

…Была ещё и другая тема разговора, которая держала в напряжении всё утро Тамару Витальевну. Вот о ней Андрей не мог догадаться, даже если бы и сильно желал этого. В этом разговоре Тамара Витальевна отдала распоряжение Зина Ивановне в самом обязательнейшем и строжайшем порядке, провести субботник в следующий день имярек. Чтобы показать основательность своего приказа Тамара Витальевна подвела Зину Ивановну к окну и, указав пальцем куда-то вниз в заоконное пространство, сурово произнесла:

– Мне вот за эту помойку вчера было сделано неприятное замечание Мариной Викторовной. Чтобы в субботу, с утра все как один вышли на субботник и вычистили весь газон до соринки. Мне было очень неприятно выслушивать такие вещи от моего начальства.

– Тамара Витальевна, дак ведь не закрывает никто из уборщиц крышки мусорных баков, а ветер всю бумагу и использованные бланки разносит по всему двору. Дворник жалуется на них постоянно.

– А ты не знаешь, что делать? Сними со всех процент с премии, тогда будут повнимательнее. Вызвать на субботник всех, включая свободных от смены врачей. Я с тебя спрошу, сама знаешь как.

Может быть, эта строгость дорогой начальницы и не удивила бы в другой день Зину Ивановну, но в этот раз она почувствовала какой-то трепет души и особую ответственность за порученное дело. Что-то в голосе Тамары Витальевны было демоническое, а Зина Ивановна, слава богу, научилась различать все нюансы отдаваемых ей приказов. Отбыв из кабинета, она не откладывая дело в долгий ящик, принялась готовиться к ответственному мероприятию.

Тамара Витальевна не была женщиной безрассудной, способной, полагаясь только на авось, осуществить задуманное действо. Известное изречение великого полководца – сначала ввязаться в бой и затем действовать по обстоятельствам – не то чтобы не нравилось ей по силе и глубине мысли. Просто она не считала себя настолько гениальной, чтобы использовать возникающие по ходу дела ситуации себе на пользу, а не во вред. Только Наполеон мог позволить себе роскошь использовать экспромты в битвах с противостоящим ему неприятельскими полководцами себе во благо, ибо он был велик в тактических играх и не было ему равных в батальных игрищах мужского населения Земли.

Наша же стратегиня местного значения тем и отличалась от прочих воевод всех рангов и мастей, что очень хорошо знала «свой маневр» и сгоряча не ввязывалась ни в какие, с виду самые стоящие и прибыльные, коммерции.

Уже в который раз автор не может удержаться, чтобы не восхититься одной из замечательных черт характера героини сей поэмы! Разве не говорит эта черта сама за себя об исключительном даровании Тамары Витальевны, как без всяких сомнений незаурядной личности? Ведь сознайтесь, господа, бывали же и в вашей жизни моменты, когда бес соблазна, нашептывая сладчайшие искусы на ушко, подталкивал к той роковой черте, за которой вам достаются в награду за все усилия только горечь обманутых надежд. А, может быть, даже более препакостное по своим последствиям варево, которое долго ещё потом никакой ложкой не расхлебать.

Тамара Витальевна потому и отличалась от породы «homo vulgaris», то бишь людей обыкновенных, что все искусы поверяла алгеброй трезвых расчётов, да не просто поверяла, но и безошибочно выбирала тот путь, который вел к полному триумфу её гениальных задумок.

В полной мере её гений проявлялся в минуты наивысшей потребности в тех эфемерных, не существующих в природе, эквивалентах человеческих отношений, мериле всех ценностей, созданных сообществом «homo sapiens» во всевозможнейших видах и формах. Как бы они не назывались, какие бы материальные воплощения не обретали вожделенные эквиваленты, – будь то туземные ракушки, драгоценные собольи меха, заурядные толики «золотого тельца» вкупе с жалкими крупинками разноцветных кристалликов или же вульгарные ассигнации, – путь к обладанию этими сокровищами всегда лежал через невероятные тернии. И не каждому, ох, далеко не каждому удавалось овладеть ими, не преступая известной заповеди «не укради».

Вот здесь-то и проявлялось непревзойдённое качество Тамары Витальевны! В отличие от массы жалких авантюристов и мелкого жулья, она не никогда не делала различий между стоящим внимания делом и какой-нибудь мелочёвкой, с точки зрения вышеназванной категории людишек. Там, где мелкий воришка второпях цапал плохо лежащее имущество, надеясь на воровской фарт и быстрые ноги, люди, подобные Трухновой, не спеша, трижды обдумав варианты и последствия и, уже не нуждаясь в наскоке, берут необходимые им блага, как законно принадлежащую им добычу. Но самое удивительное заключено в том, что они обставляют дело так, как если бы их действия были вполне оправданы с точки зрения закона и здравого смысла.

Как раз в это, полное треволнений утро, Тамара Витальевна приступила к осуществлению давно задуманного плана. План этот был столь дерзок и смел, что сам творец его иногда впадал в состояние, близкое к задумчивости. Сыпавшиеся проблемы требовали настолько филигранной проработки, что ставили порой Тамару Витальевну в тупик. Но так велик и могуч был её гений, что рушились всякие препоны и крепости как карточные домики. Правда, иногда откуда-то, из глубин естества, подкатывала мелкая, но от этого не становящаяся менее беспокойной, одна теребящая разум мыслишка: «А не пирровой победой обернется вся твоя затея?».

И столь назойливой в иное время становилась она, что хоть впору было принимать сеанс гипнотерапии, да не один. Но госпожа Трухнова была не из таковских, чтобы пасовать перед разными глупостями. Взяв себя в руки, она мужественно преодолела свои страхи и гложущие душу сомнения. Недаром все знающие Тамару Витальевну отмечали среди прочих её достоинств и необычайно развитую волю. А ведь то, что ей предстояло осуществить, уже лежало за порогом экзистенции, так что все наши потуги по отгадыванию задуманного Тамарой Витальевной действа пропали бы втуне! Ибо то, что задумала она, было настолько выше привычных рамок обыкновенного заурядного проступка, что сравнить его можно лишь с однимединственным примером из всей истории человечества.

Досада и раздражение Тамары Витальевны, подвигшие впоследствии её на не имевшую в новейшей истории аналогов операцию, были вызваны весьма прозаической причиной. Сама же причина была столь банальна, сколь и широко распространённа, что о ней достаточно сказать только два слова – финансовый вопрос, – чтобы дать понять о важности вопроса, волновавшего госпожу Трухнову. Как всегда, озарение, наитие или господь знает что ещё, стало верной путеводной нитью в решении денежного кризиса.

Накануне Тамара Витальевна, посещая место, которые люди, в силу физиологических потребностей вынуждены посещать регулярно, споласкивая руки, обратила внимание на непривычно густой смог, явно табачного происхождения. Недовольно поморщившись, Тамара Витальевна, как лицо высшее в административной табели поликлиники, выйдя в предбанник, сделала внушение собравшимся там заядлым курильщицам из операторской и медстатистики. Её просьбу мгновенно уважили. Заплевав свои сигаретки, девочки стали озираться в поисках подходящей ёмкости для окурков.

К будущей своей удаче, а, может быть, и от лукавого, но отсутствие урны сперва очень рассердило Тамару Витальевну. Она даже в сердцах упомянула что-то об административном взыскании нерадивой уборщице. Но в середине этой пространной фразы, когда Тамара Витальевна говорила что-то о пожаре, в голове её вдруг тумкнуло, искрой пробежало перед глазами и осело в сердце беспокойной нотой смутное видение. Не договорив остаток фразы, Тамара Витальевна посмотрела отсутствующим взглядом на стоявших перед ней сотрудниц, повернулась и вышла в коридор.

Тревожно-волнующее чувство завладело всем её существом. Ей было хорошо знакомо это ощущение, которое словно предвестник говорило: «Вот оно! Не пропусти момент! Это твой шанс!..». Сколько раз оно посещало Тамару Витальевну в жизни и каждый раз она отдавалась этому упоительному ощущению вся без остатка. Так бывает перед предчувствием долгожданной победы, так бывает перед ожиданием первого поцелуя, такое наступает в момент наивысшего торжества!

В кабинете её ждали неотложные дела. Татьяна Израилевна напомнила ей о звонке в мэрию и она, ведя нужный и важный разговор, машинально выводила ручкой слово из пяти букв, то зачеркивая их, то обводя жирно и крупно, то рисуя нечто вокруг этого слова, отдаленно напоминающее облака. Что-то вертелось в подсознании. Оно было почти реальным, видимым и очень знакомым, но что это могло быть, Трухнова не могла понять. Это было как чувство, постепенно проявляющееся в видимую форму предмета. Принимая посетителей, она мучилась мыслью, что может потерять нечто важное и оттого была нервна и рассеянна.

К шести часам, вконец измучавшись, она все же не сумела определить, что её могло так обеспокоить. Не в силах более выносить эту неопределённость, Трухнова встала и машинально направилась туда, где впервые её застал этот наплыв чувства. Войдя в предбанник, Тамара Витальевна неуверенным взглядом окинула пространство вокруг себя. Ничего необычного она не заметила. Всё было как всегда,– наваленные в углу бумажные мешки, доверху наполненные отработанными пластиковыми шприцами, собранными для сдачи в частную фирму по переработке пластмассы. Дальше к окну стоял стол и небольшой шкафчик, а перед ней, в углу, неряшливо выделялись раздавленными потрохами несколько окурков. Нет, не было здесь ничего, за что можно было бы уцепиться взгляду или мысли. В недоумении и тяжелом раздумье Тамара Витальевна возвратилась в кабинет. Она одна оставалась на всём этаже. Ни живой души не оставалось в этот предвыходной день. В кабинет не спеша вливались сумерки, и Тамара Витальевна поняла, что сегодня ей не удастся разрешить загадку, преподнесённую благосклонной фортуной.

Но Тамара Витальевна все же немного ошибалась в отношении спокойного окончания сегодняшних дел. Проказница судьба видно вконец решила ей заморочить голову и потому, что когда Трухнова, одевшись, подошла к столу, её взгляд упал на тот самый листок бумаги, который она покрыла многочисленными росчерками, словами и рисунками. Она увидела на белеющей поверхности листа только одно, в многочисленных начертаниях и обрамлениях, словно высвеченное огненными письменами слово «П О Ж А Р».

Что-то ёкнуло в груди Тамары Витальевны и подкатив тёплой, упругой волной, мягко ткнуло под ложечку. «Что это?» – подумала она. – «Это не спроста! Какая связь между этим словом и предбанником!?». То, что такая связь существует, она уже больше не сомневалась. Оставалось отыскать эту неуловимую нить и не упустить её тонкий кончик.

Последующая за этим цепь логических умозаключений пока не давали приемлемое толкование собранных фактов. То, что для других было эфемерной и пустяшной ерундой, для Трухновой, как истинно женской натуры, предчувствия и интуиция были фактами непреложной, и даже большей значимости, чем их вещественное воплощение. Вообще, странно было понимать, как это в одной женской натуре уживаются такие противоположные по своему смыслу качества, как предчувствие и логика. Тем не менее, в личности Тамары Витальевны, они превратились в великолепный сплав полумистического наития древних шаманок с могучим интеллектом гения математики. Она знала, что появившееся в ней ощущение предчувствия удачи, потребует значительных умственных усилий, но это не пугало её. Трухнова знала, что добьётся своего, потому что так было всегда. Этот сплав позволял ей решать задачи, перед которыми спасовал бы мощный ум любого аналитика. И чем сложнее была ситуация, чем скорее она требовала решения проблемы, тем точнее и безошибочнее действовала Тамара Витальевна. Это её качество давало уверенность в своих силах и спокойствие за благополучный исход дела.

Пребывая в состоянии сильной задумчивости, Тамара Витальевна отбыла домой. Аркадий, посматривая за ужином на полное отчужденной меланхолии лицо жены, не решался обратиться к ней с вопросом, зная по опыту, что с такие моменты к жене лучше не подступаться. Он быстро усвоил главное в их отношениях, – никогда не прерывать того состояния, в котором находилась сейчас Тамара. Ему спервоначалу было трудновато распознавать такие моменты в настроении жены, но горький опыт внезапных стычек и последующих долгих размолвок быстро научили его отделять эти трансы от обычных мигреней, плохих настроений и прочих недомоганий. А пока он, уткнувшись в тарелку, исподволь наблюдал за выражением жениного лица, пытаясь угадать, что же последует за сим глубоким погружением в нирвану. Обычно такие состояния Тамары вскоре оборачивались крупным финансовым поступлением в семейный бюджет, а потому он, в зависимости от продолжительности транса жены, научился угадывать даже приблизительные размеры денежных вливаний.

Сегодня ему показалось, что Тамара тянет своим отключением ну никак не меньше, чем на пятьшесть тысяч долларов, ну, может, немного меньше, учитывая неизбежные усушку и утряску. Аркадий сразу пришёл в хорошее расположение духа, ибо знал, что в такие дни ему всегда перепадают некоторые суммы, которыми он волен распоряжаться по своему усмотрению.

Закончив ужин, Тамара Витальевна поднялась и сказала, обращаясь к Аркадию:

– Я пойду, прилягу, устала я что-то сегодня. Если будут звонки – попроси перезвонить после девяти.

И, повернувшись, не прибавив к сказанному ни слова, удалилась в свою роскошную спальню. Аркадий, выждав некоторое время, тихохонько, на цыпочках, хотя в этом не было никакой нужды, учитывая отличную звукоизоляцию между комнатами, прокрался в холл.Там, достав мобильный телефон, он, судя по скорости, с которой его пальцы забегали по клавишам, быстро набрал знакомую комбинацию цифр:

– Машуня, это я. У меня отличная новость, угадай…. Да, конечно, съездим на недельку, как ты и хотела… Всё образуется дней через десять-двенадцать, потерпим?.. – и, шепнув традиционные слова, – целую… люблю… пока… – сунул мобильник в карман.

Тем временем, Тамара Витальевна, томимая неясным предчувствием, опустилась на широкий, светло-кремовой кожи, диван. Её перенапрягшийся мозг настоятельно требовал отдыха и она, не в силах противиться, закрыла глаза и забылась сном-полудрёмой. Она поворочалась немного, чтобы принять положение поудобнее, но что-то вдруг заставило её открыть глаза. Едва она это сделала, как дверь в спальню неслышно отворилась, и в комнату вошёл высокий, черноволосый молодой человек в белоснежной, красиво наброшенной тунике. Тамара Витальевна как лежала, так и застыла в той позе, которую она приняла. «Как это!? Кто это!? А Аркадий?..», – молнией заметались обрывки мыслей. Незнакомец остановился у двери и, кивнув головой, улыбнулся и тихо сказал:

– Не волнуйтесь, любезная госпожа. Я посетил вас во сне, и потому нет причин волноваться, так как вы сейчас крепко спите. Цель моего визита к вам объясняется вашей настоятельной просьбой, о которой вы сами и не знаете, но подсознательно уже обратились с ней ко мне. Об этой просьбе мы поговорим потом, а сейчас я хочу дать вам сильные доводы и убедительные аргументы в пользу состоятельности вашего желания.

Тамара Витальевна таращилась на статного молодого мужчину во всю ширь широко раскрытых глаз, но сама при этом не теряла трезвой нити рассуждений, твердя про себя: «Не может этого быть, потому что я сплю…». Но незнакомец, подойдя к ней вплотную, так, что она даже почувствовала тонкий аромат благовоний, исходивший от его туники, наклонился и сказал:

– Всё так, любезная госпожа, всё так, но нам не следует сейчас терять драгоценное время. Вдруг ненароком вы проснётесь и потеряете возможность узнать мой, очень нужный вам совет. А мои советы многими, ох и многими ценились на вес золота. Вставайте, нам предстоит небольшое путешествие.

Мгновенно, как будто раздернулась завеса, Тамара Витальевна со своим спутником оказалась на залитом ярким солнцем, склоне горы. Оттуда хорошо было видна синевшая полоска моря, сбегавшие к ней белоснежные домики, прячущиеся в густых кронах темно-зеленых олив. А совсем рядом, на широком взгорье, к которому вели широкие мраморные лестницы, стояло величественное сооружение, окруженное стройными рядами колонн, из-под крыши которого выбивались густые клубы дыма, расчерченные ярко-красными языками пламени. На ступенях лестниц суетились, бегая в паническом беспорядке фигурки людей. Было видно, как одни вбегали в здание, и навстречу им выбегали другие, тяжело нагруженные предметами и узлами. Некоторые, богато одетые люди, стояли в отдалении с воздетыми к небу руками, и плачь их далеко разносился окрест погибающего здания.

– Где мы? – спросила Тамара Витальевна, потрясенная открывшейся перед ней панорамой.

– Ты видишь перед собой богатый и знаменитый город Эфес, любезная моя госпожа. Тебе выпала честь присутствовать при самом знаменательном событии, которое прославило город в веках. – Голос, стоявшего рядом с ней мужчины, окреп и возвысился до патетики, и вместе с тем ясно различимые в нём нотки торжества, заставили её оторваться от грандиозной картины и взглянуть на его лицо. Оно сияло воодушевлением и радостью. – Взгляни на это зрелище, госпожа. Разве оно не прекрасно! Это горит храм Артемиды Эфесской, одно из семи чудес света. Не будь этого знаменательного события, разве запомнился бы, остался бы в памяти веков этот город, подобных которому, больших и богатых, было не счесть в истории людей?! Пройдем, моя любезная госпожа, поближе, и я смогу помочь тебе в твоих исканиях.

Он повёл её на дымящиеся развалины. Тамара Витальевна что-то спрашивала по пути, но её спутник хранил молчание и только достигнув места, приближенного к сгоревшему храму, он сказал:

– Обернись и посмотри, видишь за нами это нескончаемое море людей. Это мои жрецы и последователи. Все, кто удостоен этой великой чести, в дни знаменательных событий, отмеченных грандиозным пожаром, присутствуют на зрелище, равном которому ещё долго не быть в истории человечества. И ты сможешь присоединиться к ним и стать моей жрицей, служительницей самой великой силы в мире – огня!

Он усмехался в ответ на её вопросы и говорил только: – Здесь я главный и первый!

– Так ты бог?! – воскликнула Тамара Витальевна в великом изумлении. – Как же твое имя?

– Да, я бог. Не в ряду главных, но самых нужных людям, таких, например, как Гермес, Вакх, и других, тебе известных. Так знай же, – я Герострат, бог пожаров, кумир пироманов всей ойкумены! Да, да, тот самый, что сжёг вот этот храм Артемиды, – он простёр руку вперёд, указывая на полыхавшее здание, – и в наказание за это был забыт людьми. Глупые люди! Мой поступок так восхитил богов, что они единодушно взяли меня на Олимп и сделали тем, кем я сейчас являюсь. А храм? Что храм! Боги рассудили, что люди построят ещё лучше и грандиознее во славу их и, как всегда, оказались правы. Хотя люди сменили потом и саму религию, но должностей, подобных моей и многим другим в их новой религии не нашлось.А потому мы будем существовать вечно, пока сама потребность людей в подобных делах и поступках не отпадет за ненадобностью. – Герострат хихикнул. – Правда, это произойдёт совсем как не скоро.

– Это потом уже будет и Нерон и прочие, желавшие обессмертить свое имя. Вон он стоит, бледный от зависти. Как он не старался, а богом стать ему не удалось и теперь он исходит желчью и ненавистью ко мне, укравшему у него эту привилегию. Что такое жалкий пожар Рима, с его полутора-двумя тысячами бедняцких лачуг вперемежку с десятком-другим домов, которые могут претендовать на это именование!? Ничтожность потуг мелкого человечишки, волей судьбы вознесенного на вершину власти! А я всей своей славы добился сам, не убоявшись гнева богов и возмездия Эринний! Я был первый! И вот – теперь я сам бог, как и Прометей, осмелившийся на такую же дерзость – кражу огня из священного очага Олимпа. Дерзость – вот что нравится и любо богам!

Он смолк. Затем, взглянул на безмолвствующую Тамару Витальевну и сказал с улыбкой:

– Теперь ты поняла, что тебе надо делать? Приступай к делу смело и у тебя всё получиться, как задумала. Ты меня поняла, моя любезная госпожа?

Тамара Витальевна кивнула головой. Вокруг неё свет сразу же померк, растворились во мраке и прекрасный пейзаж малоазийского побережья, и город Эфес, входящий в вечную историю, и жалкие руины из почерневшего камня, бывшего когда-то великолепным храмом…

Когда она проснулась, было уже темно. Тамара Витальевна ещё некоторое время лежала с открытыми глазами. «Вот оно что, – Герострат!..». Она ясно припомнила историю тщеславного грека, любой ценой возжелавшего славы. Не надо было сжигать храм. Она видела, какого величия и красоты было это здание. С теперешними и сравнить-то нельзя! Одурманенная чудесным видением, она не сразу вспомнила, по какому поводу ей приснился этот сон. Что-то он имел в виду, говоря о дерзости, дав ей посмотреть на великий пожар. «П О Ж А Р», – вдруг высветилось ярким сполохом перед глазами ошеломлённой Тамары Витальевны. «Ведь он имел в виду пожар, который я должна подготовить и осуществить!». Холодный пот покрыл лоб Тамары Витальевны. Она совершенно точно теперь поняла, что всё это время думала, как привести в негодность какое-либо помещение для проведения там ремонта на законных основаниях. Она подспудно решила для себя сделать это с одним из подсобных помещений, и только отсутствие идеального варианта не давало ей осуществить свое намерение до сих пор.

Тамара Витальевна теперь ясно припомнила, что уже с полмесяца она, сама того не осознавая зачем, проводила инспекционные осмотры всех подсобок и коридоров, не упуская из виду лестничные, подвальные и чердачные помещения. Какая-то сила понуждала её к этим каждодневным обходам, что со стороны выглядело, как дотошность руководителя, желающего уберечь вверенное ему имущество от всяких случайностей. Но Тамара Витальевна в глубине души сознавала, что это далеко не так. И вот теперь, этот грек своим явлением дал ей понять, что выбор и время совпали с тем, когда она оказалась в том месте, которое идеально подходило для проведения акции.

И сразу же весьвесь план действий, до мельчайших подробностей возник в её голове. Можно теперь вообразить, что творилось в душе «хитроумной Улиссы» на следующий день, когда Тамара Витальевна, не обнаружив на месте самого главного исполнителя и козла отпущения.

Разговор состоялся в четверг, и времени было достаточно, чтобы подготовить всё без сучка и задоринки. Семиметровое ответвление от главного коридора, куда выходили две двери из подсобных помещений и две из туалетов, отделялось от главного коридора двустворчатой стеклянной дверью. Этот коридорчик имел с другого своего конца широкое окно, наверху которого имелась никогда не закрывающаяся фрамуга. Если открыть дверь и этого малого коридора, то в них врывался постоянный плотный поток воздуха. Сквозняк усиливался многократно, если двери общего коридора оставляли нараспашку. Впрочем, такое состояние являлось нормой, о чём Тамара Витальевна знала не понаслышке. Она очень бывала недовольна в те минуты, когда местный «бора» срывал с неё шляпу при входе в коридор с лестничной площадки. Но ничего с этим поделать было нельзя. Устанавливаемые дверные доводчики ломались под напором мощного воздушного потока уже на третий-четвёртый день. Пружины, как примитивные альтернативы современным механическим швейцарам, приводили к ещё более плачевным последствиям. Пружина, складывая свое стальное закалённое усилие с силой пяти-шестибального сквозняка, вышибала стёкла из хлипких дверных створок спустя несколько минут. Зина Ивановна, срывая на Андрее свою злость от полученных нагоняев от Трухновой, в конце концов, плюнула на эти пустые хлопоты. Распорядившись более не беспокоить её по этому вопросу, она объяснила Тамаре Вита-льевне, что причина такого явления кроется в проектных просчётах, а посему неустранима в принципе.

И всё-таки, можно только в который уж раз изумлённо покачать головой по поводу всего того, что окружает гения мысли. Никто, пожалуй, не смог бы даже представить себе, что из такого инженерного просчета можно извлечь хоть какую-нибудь пользу. Даже то обстоятельство, что этот просчёт существует в природе и именно в том месте, где потребен для нужд нашей удачливой героини, говорит о том, что именно она и является тем человеком, которому выпало в жизни высочайшее расположение богов. Иной бьется головой об стену, чтобы создать хоть что-то похожее на благоприятствование своим задумкам, а тут на тебе, – даже неудачи других оборачиваются таким людям только на пользу.

На этом инженерном кошмаре, то бишь просчёте, и был построен гениальный план Тамары Витальевны.

Наступила суббота. Светило яркое августовское солнце, иногда прищуриваясь редким проплывающим облачком. Природа, видимо благоволившая к избраннице судьбы, не устроила никаких сюрпризов или забастовок в виде дождя, снега, града или иных климатических и геофизических катаклизмов. Среди тех, кто оказался в это ласковое тёплое утро на зелёном газоне обширного двора поликлиники, к исходу первого получаса работы не осталось и следа недовольных тем, что их выдернули из домашних гнёзд, оторвали от дел насущных. Размягчившись душой и, в некоторой степени даже телом, недовольные, забыв о при-чине их появления здесь, с удовольствием включились в трудовой ритм. Ничто, казалось, не сможет нарушить трудовую идиллию.

И только один человек, с раннего утра находившийся в поликлинике, на своём рабочем месте, страшась и замирая от собственной дерзости, готовил им всем зрелище, которое они будут вспоминать долгими зимними буднями. Тамара Витальевна, отдав необходимые распоряжения Зине Ивановне, строго настрого приказав, пока не будет убран весь мусор, не появляться в здании, сделала обход всего шестого этажа. Убедившись, что все двери заперты, она скорым шагом вернулась в кабинет и села за стол. Всё, что обдумала она, было делом одной-двух минут, но предательская дрожь внутри всего её существа, не давала забыть об ужасных последствиях её поступка. Сбросив с себя оцепенение, сжав кулаки, Тамара Витальевна решительно поднялась. Время поджимало и стоило поторопиться, чтобы всё дело не пошло не по тому руслу. Она достала пачку сигарет из сумочки и прикурила их сразу несколько. Поперхнувшись с непривычки, Тамара Витальевна, захватив с собой зажигалку, быстро вышла из кабинета. Через несколько секунд она оказалась в коридорчике. Плотно прикрыв за собой дверь. Трухнова, затянувшись одной из сигарет, бросила её в полураскрытый мешок, доверху набитый пластиковыми шприцами. Тоже она проделала и с другими мешками, наваленными друг на друга. Едва показался дымок, как она немедленно раскурила оставшиеся сигареты и бросила их в угол неподалёку от тлеющих мешков, так, чтобы разгоревшийся огонь не смог их достать. Бросив взгляд на фрамугу, и убедившись, что она раскрыта полностью, Тамара Витальевна вышла из коридора, всё так же плотно прикрыв за собой двери коридорчика.

Оказавшись в общем коридоре, она инстинктивно оглянулась вокруг, хотя прекрасно знала, что на шестом этаже не ни единой души. Теперь уже не торопясь, Трухнова снова взглянула через дверное стекло на дымящиеся в коридорчике мешки. Из одного из них показался едва заметный огонёк и словно дал сигнал для дальнейших действий Тамары Витальевны. Она, с трудом оторвав взгляд от ярко-красного жучка, неуверенно ползущего по кромке бурой бумаги, быстро направилась назад в кабинет. Первая часть операции «Герострат» прошла как по нотам.

Дальше предстояло выполнить уже менее сложные маневры, хотя по своей значимости они являлись ключом ко всей операции. Тамара Витальевна выглянула во двор. Маленькие фигурки в белых халатах, орудуя метлами, деловито сновали по двору. Зина Ивановна, заметно выделяясь среди всех жестикуляцией, понукала своих подопечных к энергичным действиям. Рабочий в паре с Ливадией Васильевной с носилками стаскивали кучи мусора в контейнер. По всему было видно, что дело находиться ещё в начале. Трухнову это успокоило. Пора было приступать к дальнейшим этапам операции. Осторожно выглянув в коридор, Тамара Витальевна явственно почувствовала едкий запах горящей пластмассы. В коридоре уже отчётливо виднелась сизая дымка, которая у пола была плотнее. Трухнова не медля более ни секунды бросилась к входной двери общего коридора и распахнула её настежь.

Сильная струя воздуха ощутимо толкнула её в лицо. Тамара Витальевна бросилась к двери малого коридорчика и с силой распахнула её. И в тот же миг будто взорвалась атмосфера. Стремительный воздушный поток ворвался в сплошь черное, непроглядное от копоти горевшей пластмассы пространство коридора и выбросил мощным языком клуб дыма в распахнутую фрамугу. На Трухнову вымахнул такой же сильный клуб копоти. Она, закрыв лицо рукой, открыла другую створку двери и стремглав бросилась назад.

Ворвавшись в кабинет, Тамара Витальевна подбежала к окну и прячась за занавеской стала наблюдать за работающими во дворе. Она увидела, что несколько человек стояли, подняв лица вверх, по направлению пожара, показывая на что-то руками. Это мгновенно успокоило Трухнову. Она поняла, что план её удался именно так, как она это задумала. Не глядя больше в окно Тамара Витальевна уселась в кресло и разложив какие-то бумаги приняла рабочий вид. И вовремя она это сделала. В коридоре послышался топот бегущих ног и истошные крики. Тут же раздался телефонный звонок и, вторя ему, отозвался местный телефонный аппарат. Трухнова, не сделав ни единого движения, спокойно ждала приближения бегущих.

Первой в кабинет вбежала Любовь Семеновна, и следом за ней, вопя во все горло «Горим», Зина Ивановна. Остановившись в дверях, подталкиваемые сзади Татьяной Израилевной, они, наперебой выкрикивая только одно слово «пожар», в ужасе тыкали руками куда–то в стену за спиной Трухновой.

– Тихо! – вскричала, привстав со своего места, Тамара Витальевна. – Кто-нибудь один говорите.

Вперёд протолкалась Зина Ивановна и заорала так, что у стоявших в кабинете людей заложило уши:

– Сантехнический коридор горит. Вы дым чувствуете? Тамара Витальевна, горим!

Трухнова, с трудом сохраняя спокойствие, необходимое ей для того, чтобы полностью сохранить свой статус человека, до сего момента остававшегося в полном неведении, спросила:

– Какой сантехнический коридор горит?

– Да тут… тут… у нас, на шестом этаже! – наперебой снова заголосили вбежавшие.

– Вы пожарников вызвали? Нет? Так что же вы, думаете, я побегу тушить пламя голыми руками? Что за люди! Я вызову пожарных, а вы откройте в этом конце коридора запасной выход и уходите. Зина Ивановна, после того, как откроете выход, вернитесь ко мне и принесите противопожарную маску. Да не забудьте и себе захватить. Всё, всем уходить из здания.

Пока Зина Ивановна выполняла распоряжение, Тамара Витальевна, оставшись одна, перевела дух. Всё получилось именно так, как было нужно. Распространения пожара она не боялась. Мешки, подвергнутые огненной экзекуции, находились в хорошей изоляции от всего, что могло бы загореться от случайной искры, либо просто от сильного жара. Жара, как такового, там просто и не могло быть в силу того, что пластмассовые шприцы весьма охотно тлели, испуская массу черного едкого дыма, но на большее не были способны. Алюминий и бетон были хорошими союзниками в её деле.

После приезда пожарной команды, дело было закончено за каких-то полчаса. Командир расчета, отсоединяя пожарный рукав от гидранта, вмонтированного в стену тут же у входа в сантехнический коридор, сказал:

– Ну, дамы, вам крупно повезло, что так всё кончилось! Если бы пламя затащило бы в вентиляцию, – да что там пламя, даже искры хватило бы, – вашему чердаку пришла бы хана. Уж тогда бы пришлось повозиться по горло, и не известно, чем бы всё кончилось. Вот так, бабоньки.

Внутри Тамары Витальевны что-то вдруг оборвалось и заледенело. Она поняла, что только что её пронесло мимо большой беды. Она, проглотив душный комок, спросила пожарного:

– А от чего же это могло произойти?

– Хм, от чего? Известно от чего! Вон видите, окурки плавают. Ищите того, кто этим баловался сегодня. С того и сдерите все штрафные, которые мы вам пришлём. Будьте здоровы!

Взбудораженные люди долго ещё не могли прийти в себя. Бродя по коридору, Зина Ивановна с Татьяной Израилевной бурно обсуждали предстоящую уборку помещения. Трухнова стояла перед входом в малый коридор и, несколько успокоившись, начала анализировать другую сторону завершённого события. Предварительно выходило, что окончательный результат превзошёл самые её смелые ожидания. Окидывая взглядом почерневшие стены и потолок сантехнического коридора, скрученные трубки обгоревшего линолеума, засыпанного остатками оконного стекла, выбитого мощной струей воды, Тамара Витальевна почувствовала волну радостного, ни с чем не сравнимого возбуждения, такого, какое может ощутить человек, поставивший перед собой невероятной трудности задачу и решивший её назло всем препонам. Она быстро погасила в себе эту жгучую волну торжества и, придав лицу соответствующее выражение, негромко позвала завхозиху:

– Зина Ивановна, сейчас надо сделать вот что; первое, – собрать уборщиц и вытереть залитые полы здесь и в общем коридоре. Второе, – опечатать сантехнический коридор до прихода комиссии из управления. Займитесь этим сейчас же. Татьяна Израилевна, вам нужно в понедельник, пока я буду в управлении напечатать объявления об общем собрании на вторник. Оповестите всех. Господи, какой кошмар свалился на нас! Виновных нужно наказать…

При этих словах голос Тамары Витальевны дрогнул, глаза её увлажнила слеза и все стоявшие почувствовали себя неловко, словно они были непосредственными виновниками душевных терзаний своей дорогой соратницы и любимой начальницы.

– Ну, ладно, давайте за работу, – сказала Тамара Витальевна, тронув платком увлажнённый глаз. Все молча быстро разошлись, согласно полученным указаниям. Трухнова не спеша ещё раз бросила взгляд на подготовленное поле для взращивания «вечнозелёной капусты», удовлетворённо вздохнула и отошла с сих мест событий с чувством хозяина положения.

В понедельник, несмотря на неординарность события, все сотрудники поликлиники мало обсуждали случившийся пожар на шестом этаже и потому без энтузиазма встретили весть об очередном собрании по этому поводу. Гораздо живее они обсуждали приказ главврача по поликлинике о вынесении выговора Давилиной за халатное отношение к служебным обязанностям. Выражалась эта халатность в отсутствии досмотра за урнами в местах, отведённых для курения, что повлекло значительный материальный ущерб для госимущества. И уж совсем взвеселило публику, читающую сей документ, так это упоминание в нём о финансовых санкциях в отношении многострадальной Зины Ивановны. Тем же приказом она лишалась месячной премии и тринадцатой зарплаты, что само по себе было в отношении Зины Ивановны более, чем невероятно, учитывая её приближённость к верхам. Это-то обстоятельство позволило некоторым скептикам сильно засомневаться в точном исполнении данного пункта приказа. «Написать-то всё можно, да кто знает, снимут ли с неё эти деньги. Там у них всегда всё шито-крыто!».

Однако скептики ошибались. Весь денежный начёт, наложенный Тамарой Витальевной на Зину Ивановну, был действительно исполнен. Правда, спустя некоторое время, к какому-то празднику, Зина Ивановна была щедро вознаграждена за моральный и понесённый материальный ущерб очень ценным подарком от администрации. А слухи, что этот приказ по мнению некоторых, был чистым фарсом, видит бог, были совершеннейшей чепухой.

То, что случилось далее, нам кажется менее важным, чем-то, что явилось причиной этого события. Пришла комиссия, которая оценила ущерб, причинённый пожаром, была также комиссия по рассмотрению всех обстоятельств оного, но не это нас могло бы заинтересовать, как сочувствующих тому или иному персонажу нашей поэмы. В свете невероятного поступка госпожи Трухновой, может статься, сочувствующих ей заметно поубавиться и в оправдание её автор может лишь привести маленький эпизод, случившийся с ней тем же вечером, по приходу домой.

Всё шло своим чередом: ужин с любимым мужем и отпрыском, за столом, уставленным любимым яством Тамары Витальевны, – пышными творожными ватрушками со стаканом топленого молока. Но не притронулась Тамара Витальевна к лакомым кускам, а, сославшись на неважное самочувствие, удалилась в спальню на покой. Сидя перед роскошным трюмо, облаченная, в тончайшего шёлка вышитую итальянскими кружевами ночную рубашку, она вдруг наклонилась поближе к хрустальной прозрачности зеркала.Взяв перстами прядь прекрасных черных волос, она увидела среди мерцающей черноты несколько чистых серебряных нитей. Тамара Витальевна приблизила лицо к поверхности зеркала, и, пристально вглядевшись в отражение своих прекрасных черных локонов, на мгновение замерла, затем разжала пальцы и горько усмехнулась.

Да-да, именно так! Ничто не даётся нам в этом мире безвозмездно! Возмещать же даваемые нам блага приходится своим самым драгоценным сокровищем на земле, – здоровьем и нет тех среди нас, кто бы смог избежать этой участи. Может быть, теперь смягчится чье-либо суровое, но справедливое сердце, узнав, какой ценой достался этот маленький, но полный треволнений, эпизод в жизни неповторимой Тамары Витальевны!

Глава 12

Как многие прагматичные люди, Зина Ивановна не чуралась тех принципов, которые, по её глубокому убеждению, будучи правильно и вовремя применённые, могли кардинально испортить если не судьбу, то пребывание в её окружении любому человеку. При этом наша любезная Зина Ивановна, не особо вдаваясь в высокие материи, внедряла сии принципы в жизнь с большой пользой для себя. Это лишний раз показывало её незаурядный ум и хватку если не во всех областях человеческой практики, то в избранном ею поприще наверняка.

Для Андрея жизненные принципы Зины Ивановны обнаруживались всегда внезапно, как землетрясение, лишая почвы под ногами и не давая возможности хоть как-то подготовиться к грядущему бедствию. И каждый раз, когда очередная каверза, как полноводный сель, ввергала его возмущенное сознание в ту яму, которую судьба, словно в насмешку оставила для таких простофиль, как наш герой, Андрей спрашивал себя в недоумении: «Как могло такое случиться с ним, таким умным и прозорливым?»…

Вот тут, в этом месте поэмы интуиция подсказывает автору, что читатель, вполне возможно, уже не раз задавал себе вопрос, пытаясь разрешить столь очевидное противоречие, понять происхождение огромной дистанции между образом исключительно положительного героя и насевших на него со всех сторон скверных и гадких персонажей. Автор нисколько не удивиться, если ты обвинишь его в пристрастном отношении к описываемой личности Андрея, в симпатии столь откровенной, что это поневоле рождает мысли о происхождении этой односторонности в принадлежности авторства этих строк самому главному персонажу.

Причина же такой квазимемуарности кроется в простом и честном ответе: “Да, я признаюсь, что веду свой рассказ о человеке, из его уст услышанном и перманентная односторонность моего повествования становиться столь очевидной, что вышеизложенные недоумения по поводу авторских пристрастий отпадут сами собой”.

Если порассуждать на эту тему чуть подольше, чем нам отпущено самим жанром избранного повествования, то можно понять, почему автор не принял позицию стороннего наблюдателя. Почему он не стал, так сказать, над схваткой, не исследовал побудительные мотивы и причины, определявшие поступки оппонентов нашего героя? Что можно сказать в ответ на столь справедливое замечание!? Только то, что автор не первый и не единственный, кто поступал подобным образом. Вспомни, мой читатель, хотя бы “Судьбу человека” и всё станет понятным само собой. В самом деле, не брать же было Шолохову интервью, положим, у коменданта концентрационного лагеря, чтобы спросить побудительные мотивы его решения. Великий мэтр полностью положился на рассказ своего попутчика и никто, заметьте, никто не указал ему на пристрастность его позиции.

А посему, вдохновляясь шедевром русской словесности, и прикрываясь им как эгидой, автор сей незатейливой поэмы поступит точно также, уповая на твое, мой беспристрастный читатель, тонкое и справедливое понимание этой щекотливой ситуации…

Третье лето пребывания Андрея подвальным затворником подлетело быстро и незаметно. Суета и бесконечные поликлиничные хлопоты съели его без остатка, не дав ему ни малейшей возможности собрать воедино скудные урывки, отданные великой цели. Андрею порой казалось, что цель эта не более реальна, чем любой миф и чувство такой эфемерности его усилий усугублялось каждодневным немым укором, стоявшим в глазах его жены. От этого хотелось забиться в какой-нибудь дальний угол и испускать стоны с просьбой о помощи, жалуясь неизвестно какой силе. Бремя этой цели оказалось слишком большим, по сравнению с предполагаемым объёмом, и Андрей, даже будучи закоренелым оптимистом, вынужден был корректировать свои планы, исходя из складывающейся ситуации, постепенно увязая в них, как в зыбучем болоте.

Связывая определённые надежды с наступающим сезоном летних отпусков, Андрей ждал от них каких–то поворотных моментов в решительном ускорении своих производственных процессов. Ситуация исторически складывалась так, что Зина Ивановна, как полновластная распорядительница не только своей судьбы но и полностью зависимого от её настроения рабочего распорядка её подданных, вела распределение отпусков по одной ей ведомому графику, не особо вдаваясь в такие мелочи, как просьбы и пожелания самих подателей прошений. Она, словно бы жаловала угодных ей своей милостью, раздавая этим любим-чикам из года в год лучшие куски летней поры.

Стоило ли говорить, что такие волевые решения приводили к массе, – порой неразрешимых, – конфликтных ситуаций, что являлось причиной преждевременных расставаний. Многие это делали со слезами на глазах и нелицеприятными пожеланиями на устах в адрес неумолимой Зины Ивановны, но той их проклятия и слезы были, что с гуся вода. Зина Ивановна прекрасно видела все преимущества такой политики и пользовалась этим, данным ей властью инструментом в широчайших пределах. Её искусство владения им было просто поразительно как по диапазону, так и по тонкости ходов. Ничто из провинностей не было оставляемо без внимания. Все строптивые и недовольные, просто независимые, а потому неудобные с точки зрения послушания, могли быть подвергнуты наказанию и отправлены полновластной хозяйкой в отпуск в самое неприемлемое для них время. Несчастные жертвы завхозного произвола, не имея возможности хоть как–то повлиять на предложенные условия, вынуждены были безропотно подчиняться. Многие делали это лишь потому, что не хотели терять работу, живя рядом и имея малых детей.

И ничего поделать с этим было нельзя. Обращения в профсоюз, к самой Тамаре Витальевне если и давали какие–то результаты, то только в худшую сторону.

До сих пор все коллизии, непосредственно касающиеся Андрея, связанные с отгулами и отпусками проходили безболезненно. Но в это лето звезды, покровительствующие ему, сами ушли в отпуск, оставив Андрея один на один с безжалостной судьбой в лице Зины Ивановны. Чем же иначе тогда объяснить те её выкрутасы, с которыми он немедленно столкнулся лоб в лоб, да так, что от искр полетевших вокруг, запахло паленым по всей поликлинике.

Позже, зализывая душевные раны, Андрей так до конца не смог себе объяснить, почему же в этом тугом клубке из эмоций, финансовых интересов, эгоизма и самодурства, ему опять досталась роль несчастного стрелочника. Наверное, потому, что из всех участников этой истории, он был, как всегда, самым зависимым, и, как всегда, остался крайним из них. Но всё же, несмотря на его отчужденное отношение к кипевшей вокруг него жизни, безразличие ко всем участницам поликлиничной тусовки, он в полной мере ощутил всю силу и коварство жизненных принципов Зины Ивановны. В той мере, в которой они коснулись его, на его долю изначально могла быть отпущена только роль в качестве мальчика для битья.

Сколько раз ему ни приходилось натягивать на себя шкуру “козла отпущения”, столько же раз Андрей в каждом таком тягостном действе ощущал полновесную долю в выпавших ему невзгодах влияния, а то и прямого участия Ливадии Васильевны. Вот и в это лето она, словно злой гений, ввергла Андрея в долгую цепь злоключений. Ох, и аукнулся ему вновь его неосмотрительный давний поступок! Ну что стоило ему тогда приласкать жаждавшую любовных утех женщину и, тем самым, избавить себя, а то и просто гарантировать легкую беззаботную жизнь в здешнем Эдеме. Он, словно неопытный отрок, не понял в те роковые минуты, чем ему обернётся его сексуальная разборчивость…

К марту по поликлинике заходили разговоры про самое желанное и долгожданное времечко – законный отпуск! Люди, словно сговорившись, при встрече друг с другом первым делом роняли сакраментальное: “Ну что, когда пойдешь…” и с разными вариациями добавляли словечки, по их мнению, заменявшие скучно–официальное “отпуск”. Андрея, как лицо, с точки зрения обслуживающего персонала более всего нужного для нормального отправления их рабочих обязанностей, терзали этими рас-спросами раз по пять на дню. Уборщицы и медсёстры, дворники и врачи – все проявляли неподдельный интерес к дате и продолжительности его отсутствия на работе. Конечно, все они выказывали разную степень заинтересованности, но больше всех волно-вались работницы совка и метлы. Постоянный дефицит орудий труда заставлял их заранее предпринимать авральные меры по обеспечению себя швабрами, мётлами, “лентяйками” и прочей атрибутикой их нелёгкой работы. Каждый день с утра к нему выстраивалась очередь из уборщиц, жаждущих дать ремонт своей швабре. Андрей злился и ругался с особо шустрыми дамами, заходивших к нему уже по третьему разу. “Ну ведь ты только что вчера получила две новые швабры, куда их дела?… Нечего, нечего, идите!”, на что в ответ получал немедленный и оглушительный ор: “Какие швабры! Я не себе брала, а …!”, и называлась чья–нибудь фамилия. Самым замечательным было то, что эта названная фамилия проделала с ним точно такой же финт, но только днём раньше и уличить их в преступных действиях не было никакой возможности! И уж самым досадным было то обстоятельство, что все они ссылались на строжайшее распоряжение Зины Ивановны, что бы на время своего отпуска Андрей обеспечил весь дворницко–уборщицкий состав из расчёта двух штук швабр на рабочую единицу. Зина Ивановна, проводила пристрастный опрос на предмет исполнения её распоряжения и в случае неудовлетворительных результатов, уход Андрея в отпуск откладывала до полного исполнения её воли.

Андрей, исходя из предыдущего опыта и тонкого расчёта, примерял свой отпуск к отпускам своей дражайшей начальницы. Зина Ивановна была практичной женщиной и потому следовала раз и навсегда установленному ею самой правилу – положенное каникулярное время разбивать на две части с тем, чтобы весной можно было и картошку посадить в деревне и в самый пик сезона побывать где–нибудь на черноморском побережье. Крылся в этом и другой прок. К законным отпускным денькам присовокупить денёк–другой якобы за свой счёт, но….

Ты сразу понял, мой многомудрый читатель, что в своём царстве, своя рука владыка и добавленные дни благополучно растворялись в общей череде. Да и спрашивать о них никому не было интересно, не то, упаси боже, спросят и тебя самого. А таких грешков за всеми шестиэтажницами водилось преизрядно!

Зина Ивановна, по своему обыкновению, была в это время в первой половине своего отпуска и со дня на день с нетерпением ожидалась заинтересованными лицами из числа её подчиненных. Андрей тоже был уже не прочь подать прошение о предоставлении очередного отпуска и прикидывал, как бы не попасть впросак с датой. Давилина имела дурную привычку самым дотошным образом наваливать прорву побочных дел, которые в обычные дни едва бы заметила, но обязательно приноравливала их к началу Андреевого отпуска.

Едва Давилина объявилась в поликлинике, как Андрей понес свой документ на подпись. По его расчетам и тщательным расспросам Надежды Сидоровны, Ливадии Васильевны, Татьяны Израилевны и ещё многих и многих, получалось так, что Зина Ивановна собралась на следующий заход в конце июля. Стало быть, ему необходимо было отвоевать июнь либо август, чтобы разминуться как можно дольше во времени со своим Цербером в лице Зины Ивановны. В совокупности оба отпуска составляли почти два месяца, а два месяца свободной жизни для дела были просто подарком судьбы. В предыдущие годы Андрею удавалось кое–как совместить некоторые отрезки отпусков, но то была малая капля по сравнению с предполагаемым в этом году вариантом. Прикинув и так и сяк все плюсы и минусы возможных вариантов, Андрей остановился на августе, наивно полагая, что после жаркого черноморского солнца разомлевшая Зина Ивановна не будет особенно придираться к оставляемым Андреем “хвостам” по работе. Тем более что она отлично знала о невозможности подчистить их все.

Подходя к кабинету Зины Ивановны, он уловил доносящийся оттуда шум, весьма похожий на разнос. Зине Ивановне кто–то робко возражал, но командный голос завхозихи подавлял все эти жалкие попытки. Андрей не стал особенно вдаваться в подробности распекайства и, невзирая на дурное настроение Зины Ивановны, решив переждать эту сцену на стоявшем невдалеке диване, уселся с твёрдым намерением отвоевать в этот раз свои права. С десяток минут ещё продолжалось изложение Зиной Ивановной всему шестому этажу веских и убедительных аргу-ментов. Затем дверь распахнулась и из кабинета, хлюпая и шмыгая носом, вышла дворничиха Нина Андреевна. Она, наклонив голову и прикрыв лицо платочком медленно, пошла к выходу. Вслед за ней, петушиным скоком показалась раскрасневшаяся Зина Ивановна и, оглядевшись по сторонам, увидела Андрея.

– Тебе чего?

– Заявление вам принес, на отпуск.

– Заходи…

Андрей поднялся с дивана и вошёл следом. Зина Ивановна, не глядя на него, взяла протянутую ей бумагу и углубилась в изучение. Спустя минуту, она закончила чтение и, подняв на Андрея глаза, удивилась:

– Ты чего здесь стоишь? Иди, работай.

– А заявление как же?

– Чего – заявление? Потом, некогда мне сейчас.

Андрей молча повернулся и вышел. Всю дорогу до мастерской он размышлял об увиденном. Дворничиха два дня назад приходила к нему за сделанными мётлами. Одну из них он не успел доделать и, придвинув дворничихе стул, попросил чуть–чуть подождать. Шустро орудуя стальной проволокой, Андрей, увязывая тугие прутья сухого березняка, краем глаза заметил, что будто не в себе человек. Она сидела на стуле как полупустой куль с ветошью и её землисто–серое, отрешённое лицо несло на себе печать усталости и скорби. После очередного тяжелого прерывистого вздоха, заметно вздымавшего все её тело, он не выдержал и спросил:

– Что, Нина Андреевна, нездоровиться?

– Да так, Андрей Васильевич…. Сердце что–то прихватывает.

– Ну это не дело! Надо больничный взять да отлежаться.

– Больничный–то можно взять, вот только куда от забот денешься.

– О, их всегда хватает! – бодрячком вскинулся Андрей. – Проблем много, а жизнь одна. Плюньте и разотрите – и вся недолга.

Дворничиха подняла на него печальные глаза и вздохнула:

– На мою проблему не плюнешь. Сын у меня больной на руках. Паралич у него. Уже пять лет пластом лежит. А в эту зиму обострение. Хуже ему стало…. Доктора сказали – везти лечить надо в лечебный санаторий. Там, где ванны грязевые и минеральные источники... Я денег за зиму подкопила, на трёх работах работала. Ему летом надо ехать. Пошла к Зине Ивановне, а она летом не отпускает.

– Почему не отпускает? Покажите ей медицинские справки, рекомендации врачей!

– Я ей обо всём рассказала. Она всё знает… – Нина Андреевна замолчала и прерывисто вздохнула.

– Ну и что же дальше?

– Говорит, не может. Все отпуска распланированы, поздно, надо было раньше говорить…

– Вот ёлки–палки! Так и что же? – не понял Андрей при-чины затруднений. – Договориться с кем–нибудь нельзя? Причина–то уважительная!

– Нельзя, вот, говорит, договориться.

– Да что там нельзя договориться! Идите с заявлением к главврачу и объясните, что да как.

– Я и ходила. А она отправила меня к Зине Ивановне. Сказала, чтобы я разбиралась с ней.

– Ну и ну! – покачал головой Андрей. – Она ещё ведь не приехала. Придется идти вам к ней ещё раз, и говорите с ней пожёстче.

И теперь, размышляя о том разговоре, по всему было видать, что рекомендация, выданная Андреем в пылу запала не сработала и, скорее всего, привела к обратному результату. “М–да”, – усмехнулся Андрей. – “Зинка в своём репертуаре”. Ему было искренно жаль несчастную женщину, но знай он последствия разговора между ней и Давилиной, он бы оставил бы несколько капель жалости и для себя.

Всё началось на следующий день. С утра он обнаружил на двери своей мастерской записку, написанную почерком Зины Ивановны, как всегда предельно лаконичную. По её содержанию, в связи с невероятной корявостью почерка, нельзя было определить ничего, кроме наличия двух–трёх слов, означающих, что к сему клочку бумаги приложила ручку сама госпожа начальница. Из этого следовал единственный вывод, что её бл…родие срочно желает видеть его особу, с обязательным ожиданием, в случае её отсутствия, у двери кабинета. А так как обязанности Зины Ивановны были весьма обширны, то Андрею частенько приходилось проводить в томительном ожидании по нескольку десятков минут, которые складывались в ещё более нудные часы. Но на этом страдания Андрея не кончались. Зина Ивановна, наконец–то появляясь, в полном соответствии со своими жизненными принципами, в дополнение к огорчительным потерям времени, каждый раз подмешивала немалую долю сарказма, спрашивая Андрея, почему он околачивается здесь, когда у него в журнале понаписана куча заявок. Андрей возражал, ссылаясь на её записку, которую, наученный горьким опытом брал с собой, но всё пропадало втуне. Зина Ивановна, стращая Андрея докладной и выговором по поводу его вопиющего безделья, не принимала никаких возражений и отсылала в какой–нибудь из особо нуждающихся в ремонте кабинетов, заглаживать свою вину.

Ну что тут можно было сказать! Вряд ли сама Зина Ивановна осознавала что творила. Скорее её врождённый инстинкт и большой жизненный опыт создали этот уникальный сплав лукавства и хитрости. Спроси её, зачем она так поступает, какую она видит в этом необходимость, она не поняла бы даже вопроса. Скорее такой вопрос вызвал бы у неё особо сильные подозрения в адрес его автора – зачем, мол, он спрашивает её о каком–то шельмовстве! Глупости какие! Разве он не знает, что начальник должен держать подчинённых в страхе. Если его не будут бояться, разве он сможет заставить кого–нибудь слушаться его! Подчинённый должен всегда испытывать перед начальником чувство вины и правым он не должен быть никогда! Если есть у него вина, – это хорошо, если же её нет – то прямая обязанность начальника – создать её и указать ему на его тяжкий проступок. И от того, насколько силён начальник в этом искусстве, насколько ему удаётся поднять градус чувства вины, настолько он сможет эффективнее управлять вверенными ему подчинёнными. Впрочем, эту премудрость каждому из нас хоть раз в жизни приходилось испытывать, что называется, на собственном опыте, а потому не станем углубляться в анализ руководящей политики отдельно взятого начальства и проследуем–ка лучше за нашими героями дальше.

Зная эту особенность завхозихи он несколько раз предлагал провести к ней прямую связь в виде звонка в его мастерской и кнопки, помещённой на другом конце провода у неё в кабинете. Зина Ивановна категорически возражала против этого. Андрею было понятно, почему она препятствует ему в таком архинеобходимом деле, но раз от раза повторяющиеся подобные случаи заставляли его забывать доводы рассудка и осаждать неприступную крепость вновь и вновь. Всё было напрасно и, смирившись с таким положением вещей, Андрей вынужден просиживать долгие часы перед дверью своей неумолимой начальницы.

Но, как говориться, потеряв в одном месте, найдёшь в другом. Сидя в урочные часы на уже привычном месте он становился невольным слушателем доносящихся из–за дверей начальственных кабинетов фонограмм, принадлежавших их обитательницам. Они складывались в пеструю мозаику повседневной жизни, сложенной большей частью из малоинтересных эпизодов трудовых будней начальствующего состава. Были среди них фонограммы производственные, которые отнимали много сил и энергии у участниц такого разговора, потому что после слышались звуки летевших на стол пишущих приборов, либо раздавался хлесткий шлепок тяжёлой папки. Сама же владелица кабинета с возмущёнными междометиями на устах выскакивала из двери и, видимо, желая разрешить возникшие проблемы в верхах, скрывалась в кабинете Трухновой. Часто случалось слышать и такие разговоры, которыми обычно обмениваются дамы где–нибудь в гостях, сидя на кухне с приятельницей или вовсе в компании сослуживиц по поводу чьей–нибудь обновы во всех её ипостасях. Что и говорить, действовали они на нашего героя чрезвычайно усыпляюще и он, подрёмывая на диване, не особен-но вдавался в подробности обсуждаемых тем.

Но в это ничем не примечательное утро, Андрей, получив в качестве послания замызганный клочок бумаги, на котором едва можно было разобрать что–то вроде “срочна подымись ка мне”, сгрёб его своей пятерней и, ожесточившись сердцем, поплёлся на шестой этаж. Зины Ивановны, несмотря на настежь открытую дверь по обыкновению в кабинете не оказалось. Коротко ругнувшись, Андрей направился к дивану и, устроившись на нём поудобнее, прикрыл глаза…

Сказав, что утро было ничем не примечательное, я должен извиниться перед тобой, мой снисходительный читатель, и взять это в корне неверное определения времени суток назад. Напротив, для нашего героя оно оказалось столь примечательным и незабываемым, что поневоле испытываешь неловкость за такие авторские ошибки.

Привычно погрузившись в обдумывание проблемы с креплением приспособления для обработки фигурных распилов на каретку станка, Андрей через некоторое время краем уха услышал знакомый, напрочь лишённый мягких обертонов, голос. Неохотно оборвав свои творческие раздумья, он по интонациям голоса Зины Ивановны догадался, что та крепко чем–то недовольна. Сначала он не понял, что же в её голосе так его отвлекло от размышлений, как из кабинета Трухновой донеслись слова, которые тотчас же разъяснили возникший его интерес: “Дворник... да я все объясняла... принесла заявление на увольнение”. Ответа он не услышал, зато следующая реплика Зины Ивановны крайне заинтересовала его, так как в ней упоминался он сам: “До возвращения… рабочий поработает…”. Андрей вскочил с дивана и вмиг очутился у открытых дверей секретарской. Из неплотно прикрытой двери доносился тихий голос Трухновой. Что она говорила, Андрей не расслышал, но вмиг среагировал на приближающийся стук каблуков и вовремя оказался снова на диване.

Из кабинета, сверкая глазами и ярко–пунцовыми пятнами на щеках, вышла Зина Ивановна. Увидев Андрея, она, коротко бросив “Идите за мной”, оставшиеся пять метров, словно пулеметной очередью прострочила каблуками и скрылась в кабинете. Андрей не спеша, поднялся, на ходу обдумывая варианты возможных каверз, которые следовало ожидать от столь возбуждённой начальницы. За то время, когда он вошёл в кабинет, он успел перебрать с десяток вариантов, но так и не смог угадать нужный. Да и едва ли он смог бы отгадать его, ибо как только он оказался в поле зрения Зины Ивановны, та, не дав ему раскрыть рот, ошарашила такой директивой, что у Андрея всё–таки рот открылся. Сам собой.

– С завтрашнего дня будешь работать дворником. Приказ на тебя подписан. Ставка плюс премиальные.

– Как это дворником? А Нина Андреевна?

– Она вчера уволилась. Поработаешь до моего возвращения из отпуска. Мне сейчас некогда искать нового дворника.

– Зина Ивановна, помилуйте, на мне вся поликлиника, а вы меня ещё и в дворники хотите запихнуть! Я не могу.

– Чего ещё не могу!? Подмёл, полил, убрал, – и всех–то делов на час.

– Да негде мне взять этот час. Я отказываюсь. Не могу…

Зина Ивановна, поняв, что с Андреем сладить с наскока не удастся, сменила политику.

– Вот что, я подпишу твоё заявление на отпуск только после того, как отработаешь месяц за дворника. Ты там написал, что хотите уйти в августе. Я приду и после того, как возьму человека, ты пойдешь в отпуск. И потом, я что–то не пойму, тебе что, деньги не нужны? В общем, так, – идите, и чтобы завтра у меня было ваше заявление. А работать будешь в своё основное время…

Безбожно мешая “выканье” с “тыканьем”, Зина Ивановна ещё минут пять обрабатывала Андрея, не давая ему вставить в свою тираду ни единого слова. Тот уже с тоской подумывал сдаться на её милость, только чтобы всё сейчас побыстрее закончилось. Доконал его последний аргумент настырной Зины Ивановны, – обещание купить метла и швабры, и тем самым снять его извечную головную боль, – ремонт никуда не годных палок, считавшимися кондиционными, но требующими мелкой починки, рабочими инструментами.

Услыхав этот довод, Андрей отвел глаза и с неохотой угрюмо буркнул:

– Ладно, я подумаю.

– Что тут думать! Завтра придёшь ко мне с заявлением. А сейчас мне некогда. Дел по горло, а я вожусь с вами, как с малым дитём, уговариваю взять даровые деньги! Что за народ, не хочут понять своей выгоды. И учтите, в отпуск пойдёте только после отработки!

Едва Андрей вышел из комнаты, Зина Ивановна сняла трубку телефона и набрала номер:

– Лида, ты в табель на место Степановой впиши рабочего... ну да, Андрея Васильевича.

– А что, он согласился?

– Нет, кочевряжится ещё, но куда ему деваться! Вот только мне некогда ждать. Нужно сейчас определиться с уборкой территории, не то Тамара Витальевна не отпустит в отпуск.

– Не знаю, он мужик с норовом. – Ливадия Васильевна замолчала и задышала в трубку.

– А что делать?

– Надо его заставить.

– А как его заставишь, силой что ли?

– Зачем силой, – рублем! Я могу сделать вот что. Я ему не сделаю расчет на отпускные, не подам табель. А через два дня я ухожу в отпуск, и он останется без денег. Тут ему любая работа сгодится, не то, что территорию убирать. Он поневоле за неё ухватиться.

– Ну, не знаю, что–то сомневаюсь я.

– А ты, чтобы не сомневаться, подсунь ему подписать депозиты на разовую работу и вся недолга. Пусть получит аванс. Я что–то не видела людей, отказавшихся от сиюминутных денег. Повяжешь его этим по рукам и ногам. Отрабатывать–то их надо будет.

Назавтра Зина Ивановна, не дав Андрею утром даже переодеться, чуть ли не силой заволокла на шестой этаж, усадила в кабинете за стол и, подвинув ему лист бумаги, сказала:

– Я тут подумала и решила подписать тебе отпуск как ты просишь. Вот только заявление черкни и мы квиты. Заодно подписывай и вот это.

Она пододвинула ещё один лист, который оказался бланком депозита.

– А это зачем ещё? – Андрей непонимающе взглянул на Зину Ивановну.

– Это аванс выписали тебе за дворницкую работу, чтобы ты успел получить деньги перед отпуском. Разве плохо к отпускным добавить? А вот этот депозит подпиши тоже сейчас. Эти деньги получишь после отпуска. Тоже вовремя будет. Не пустой будешь после отпуска.

Андрей написал заявление и поставил свои росчерки под обоими бланками. Не нашлось тогда рядом человека, который бы шепнул ему на ухо: “Слушай мужик, не делай этого…”. Но что после толку от горестных сетований на свою несчастную долю. Андрей даже не смог потом объяснить себе, почему он сделал такой опрометчивый шаг, прекрасно зная цену Зинкиным обещаниям. Ну что б ему несколько обождать и придти попозже, а там, глядишь, и опомнился бы. Но сгубила его завхозихина трескотня и оглушающий ор.

В общем, Андрей вышел от неё в оглупелом состоянии, без мыслей и желаний. Чувствовал он только, что попался на что–то, как последний щурёнок на живца.

На следующий день Андрей пришёл на работу к семи часам. Подвигло его на столь ранний приход желание не попасться на глаза лекарской публике. Не то, чтобы он очень уж стеснялся метлы и совка в своих руках. Просто не хотелось отвечать на разного рода реплики, которыми любопытствующие доктора и медсестры непременно стали бы осыпать в немереном количестве. Как, мол, так, – и тут наш пострел уже поспел! Но что поделаешь, – неуемное любопытство одно из главных составляющих любого женского коллектива…

Разгребая дворницкий инвентарь, Андрей с досадой чертыхнулся. Вляпался, ёшкин кот, как пацан! Теперь весь этот месяц придётся болтаться между метлой и газовым ключом! Вряд ли у него останутся силы на сборку и доводку станка для фигурной распиловки мозаичных пакетов! Работа там тонкая и многодельная! А что можно сделать, набегавшись к концу дня до одурения! Крякнув от огорчения, он поспешил на улицу.

Утро выдалось пасмурным, и мелкая водяная взвесь лезла за шиворот куртки, отчего в душе становилось ещё более тоскливо. Андрей поёжился и энергично задвигал метлой, выметая от бордюров многочисленные окурки…

Дни полетели за днями. Начали сбываться самые мрачные предчувствия. Не успевал он отложить метлу, как за ним бежали из какой–нибудь физиотерапии с требованием заняться их мойкой, причём перед этим побывав у главврача с жалобами на плохую работу рабочего. То, что там работали безалаберные тётки, абы как обращавшиеся с сантехникой, сливая в мойки все, что ни попадя, в расчёт не принималось! Главным для Трухновой была бесперебойная работа кабинетов, а что там происходит, её не волновало! И постоянная грызня с медсестрами по поводу превращения моек в мусоропровод была главной головной болью Андрея. Прочищая сливные трубы от чайной заварки, он, уже не стесняясь в выражениях, проходился по личностям, работавших в этом кабинете. Медсёстры же, делая наивные глаза, с удивлением качали головами, как бы этим говоря: “И кто бы мог такое туда понабросать!”.

Андрей, раскладывая перед ними очередной улов, во множестве состоящий из колпачков от игл, ватных тампонов, кусков стеклянных палочек и битых пробирок, густо перемешанных с размочаленными бинтами и бумагой, поднимал недовольное лицо и спрашивал: “Покажите мне этого “барабашку”, – я с удовольствием сверну ему шею”. Медсёстры пугались его злых глаз и с неопределёнными бормотанием, дескать, “кто это ещё такой”, “не знаем мы такого”, быстро расходились по своим углам. В общем, как ни бился Андрей с этим бедствием, толку не было никакого!

А к концу рабочего дня ему снова приходилось приниматься за уборку территории, ибо водившиеся в изобилии в вестибюле курильщики, так усеивали окрестности урн плевками и окурками, что лестница перед входом становилась похожей на вокзальный туалет в каком–нибудь заштатном Мухобойске. Ветер тоже вносил свою лепту, нанося кучи мусора из всех прилегающих проулков, и окончательная картина ввергала в лёгкий шок уходившую домой Тамару Витальевну. Она отдавала распоряжение дежурившим внизу охранникам, чтобы те, узрев рабочего, передали её категорическое требование “немедленно убрать весь этот “срачь”!

Что и говорить, обстановка нервировала Андрея чрезвычайно. Только потом он узнал через пятых людей, что перед уходом Зина Ивановна весьма конкретно поговорила с некоторыми работниками разных процедурных кабинетов насчёт ужесточения условий труда рабочему. Вот потому сразу на многих этажах и объявились неуловимые “барабашки”, забивающие сливные трубы, сворачивающие головки “ёлочкам” и выдирающие с корнем розетка из стенных коробок вперемежку с заклинивающимися дверными замками.

Но доконало Андрея известие о том, что в отпуск он остался без отпускных денег. Случайно зайдя по какой–то надобности в бухгалтерию, он поинтересовался суммой своих отпускных и тогда Людмила, нехотя отставив ото рта булочку с маслом, сказала:

– По–моему, на тебя документы на отпуск не поступали.

– Как это, – не поступали!?

– Не знаю, у меня их нет, – в своей обычной пренебрежительной манере, бросила она. – Все претензии к Ливадии. Она на тебя подаёт табель.

– Так она же ушла в отпуск на полтора месяца! – вскричал расстроенный и, вместе с тем, разозленный донельзя Андрей. – Посмотрите, может где–нибудь лежат?

– У меня документы не могут где-нибудь лежать! – высокомерно подняла брови Людмила. – Разбирайся с Ливадией сам. И вообще, у меня сейчас обед.

Андрей вышел из бухгалтерии накаленный добела. “Ух, Ливадия, что, мерзавка, делает! Дрянь какая!..”. И долго ещё, по пути в мастерскую Андрей отводил душу в самых изощрённых выражениях в адрес злопамятной сестры–хозяйки. И опять он вспомнил тот злополучный день, когда держал синицу в руках, пусть и рябую, больше похожую на неприличный заборный рисунок, чем на пернатое существо. Но, вместе с тем, понимая, что ничего уже поправить нельзя, утешил себя тем, что к отпуску он всё–таки сможет иметь кое–какие деньги за дворницкую работу. Кое–как перемучавшись, он так и не смог сделать что–нибудь дельное из своих полузаброшенных дел.

В одно прекрасное утро, Андрей вдруг обнаружил, что в поликлинике вновь раздаётся трубный глас его незабвенной начальницы. Определив по нему, что декада Зинкиного отпуска пролетела, как дурной сон, Андрей, отбросив от себя инструмент, стремглав помчался на столь знакомые его уху, звуки. Затормозив при входе на шестой этаж, чтобы немного отдышаться и принять надлежащий вид, он степенным неторопливым шагом приблизился к настежь отворённой двери кабинета Зины Ивановны. Нацепив удивлённо-радостную улыбку, Андрей, постучав по дверному косяку, возник на пороге.

Зина Ивановна в кабинете была не одна. Возле стола стояли две уборщицы, а на диване у окна восседала Надежда Сидоровна.

– О, явился – не запылился! – подняла голову Давилина. – Сиди в коридоре. Жди.

Андрей вышел в коридор и повалился на диван. Его, хронически не высыпавшегося в последнее время, быстро сморила громкая оживленная болтовня, доносившаяся из комнаты завхоза. Он быстро потерял счет времени и потому, когда его, со словами “Андрей Васильевич, иди, Зина Ивановна зовёт”, растолкали, вышедшие из кабинета, уборщицы, ему показалось что прошло всего несколько минут. Растерев лицо ладонью, Андрей быстро вскочил и направился к кабинету.

Зина Ивановна за столом восседала уже в гордом одиночестве. Андрей подошел и, видя, что та не прекращает что–то писать, остановился около и с независимым видом принялся разглядывать панораму за окном. Наконец ей надоело настойчивое покашливание Андрея и она, сунув бумаги в стол, недовольно буркнула:

– О, раскряхтелся, как старый дед!? Чего тебе надо? Я, между прочим, сегодня ещё в отпуске!

– Зина Ивановна, да мне от вас ничего не надо. Вот на вас пришёл посмотреть. Замечательно выглядите!

Зина Ивановна издала неопределённый звук, более всего похожий на довольное хрюканье жирующей свиньи и осклабилась. Было видно, что она сама не прочь так думать и комплимент Андрея пришёлся ей по сердцу. Заметно посвежевшая, с приятным светлокаштановым загаром на лице, выгодно оттеняющим её крупные белые зубы, Зина Ивановна, в сравнении с измученной физиономией и ссутулившейся фигурой Андрея, выглядела юной девочкой.

Несколько смягчив свой суровый тон, она спросила:

– Что у тебя срочного?

– Зина Ивановна, самое срочное у меня к вам, – это подписанный вами отпуск!

Давилина махнула рукой и уклончиво ответила:

– Отпуск, отпуск.… Всё бы вам куда–нибудь увильнуть от работы! Ты мне вот что скажи, – мои распоряжения все сделаны? Учти, я проверю, так что до понедельника что бы всё было в полном порядке!

– Зина Ивановна, да я из кожи вылез, по работе у меня комар носу не подточит! – Андрей затряс на себе куртку. – Видите, как похудел, страшно смотреть!

– Мне то что! Жене скажи, что бы лучше кормила.

– Ха! Как же! На такую зарплату и репы не купишь, тем более, что Ливадия Васильевна оставила меня без отпускных.

– Это как так? – не глядя на Андрея, совсем в стиле театральной реплики в сторону, отреагировала Зина Ивановна.

– Очень просто, не подала на меня табель в бухгалтерию на расчёт.

– Ой, я не знаю, не знаю, – затрясла головой Давилина, – с этой Ливадией вечно какие–то проблемы. Ну, ладно, всё, – иди, иди! – вдруг заторопила она Андрея. – Завтра приходи утром, пройдемся по этажам. Отпуск я тебе подписала…

Назавтра, после долгих проволочек и нотаций, Зина Ивановна, смягчившись, дала своё добро, но, – поставив условием, что остаток недели он проработает за дворника. Андрей, для которого лишних три–четыре дня уже не имели значения, особенно если учесть, что отпуск он собирался провести тут же, в мастерской, горячо поблагодарил её и мгновенно улетучился.

Вздыхая с облегчением, – наконец–то свободен! – Андрей и думать не гадал, что приготовила ему при возвращении из отпуска злодейка Зина Ивановна. Думая, что все его финансовые злоключения закончились происками вражьей силы в лице сестры–хозяйки, он радовался, что нет худа без добра, и что, придя из отпуска, получит немереную кучу денег. Проводя весь отпуск в пыльном и душном подвале, где его частенько отлавливала Давилина для выполнения срочных заявок, мысль об этой куче денег его согревала и утешала. На место дворника Давилина взяла какого–то худосочного парня, который сразу же стал приставать к Андрею с заумными просьбами, изготовить необыкновенный дворницкий инструмент по его чертежам. Андрей деликатно посоветовал ему обойтись стандартным дворницким набором, чем, собственно, успешно обходится целая армия этих уважаемых работников. Парень проявил настойчивость и, в конце концов, так достал Андрея своими просьбами, что тот не выдержал и потребовал за выполнение его частного заказа немалые деньги.

Парень после этого тихо скис, но Андрей немедленно заметил, как о каждом его шаге стало известно наверху, из чего он заключил, что парень этот не столько занимается своими прямыми обязанностями, как тщательно исполняет обязанности филёра.

Читатель скептически усмехнётся, прочитав эти строки. Дескать, паранойя у вашего Андрея не самая слабая черта характера! Поверь, мой дорогой друг! И я сам поначалу так же думал, но когда мой герой предоставил в ответ на мои иронические замечания по поводу его мании преследования, столь убедительные доказательства, что сомнения рассеялись сами собой. Не будем же обременять сие повествование этими доказательствами, просто примем их на веру и поспешим дальше, узнать, что же за фортель приготовила Андрею его неутомимая муза–мегера.

Как и всё хорошее, быстро пролетело отпускное времечко. Кое–как, спасаясь от многочисленных докучливых посетителей, Андрею удалось, наконец, составить воедино разрозненные узлы деревообрабатывающего комбайна. Накануне, перед выходом на работу из отпуска, дождавшись вечера, когда вся администрация покинет насиженные за день удобные кресла, он с замиранием сердца провёл первые испытания своего детища. Всё прошло без сучки и задоринки. Мощные захваты, крепко держа пакет заготовок, подавали их на разные пилы, фрезы, фигурные головки и прочие, столь нужные для дела инструмент. Всё работало, как часы. Удовлетворённый такими результатами, Андрей, окрылённый и взбодрившийся, приступил к исполнению своих служебных обязанностей.

Длился же его бодрый настрой ровно до того дня, когда он, зайдя в кабинет Ливадии, получил от неё расчетный лист на зарплату. Просмотрев его внимательно, Андрей, кроме трёх сиротливых цифр, означающих сумму его отпускных, ничего больше на нём не обнаружил. В недоумении вертя листок в руках, он осведомился у Ливадии:

– Это что, всё?

– Ну, раз написано, значит всё? – отрезала Ливадия Васильевна.

– А где же зарплата за дворника, премиальные!?

– Откуда я знаю? – воззрилась на него Ливадия. – Какие документы от меня требовались, я предоставила. Всё остальное у Зины Ивановны спрашивай. Документы она на тебя оформляла.

Спустя минуту, озлившийся Андрей ворвался в кабинет Давилиной

– Зина Ивановна, – сдерживая раздражение, сказал Ан-дрей. – Я получил листок на зарплату и не обнаружил здесь оплаты за работу дворником и премиальные, которые вы обещали мне выплатить! Где это всё?

– Что всё, – сдёрнув очки с носа, рявкнула Давилина. – Какую тебе ещё зарплату и премию!? За что!?

Андрей опешил:

– Да вы что, Зина Ивановна? Издеваетесь!

– Это ты издеваешься! Надо же иметь такое нахальство, заявиться ко мне и спрашивать деньги за то, за что и пальцем не пошевелил! Ты что, думаешь, тут дураки все! Я спрашивала людей, – никто тебя убирающим территорию не видел. Тамара Витальевна без конца делала замечания по уборке. И ты хочешь, что бы тебе кто–то заплатил за это безобразие!? Иди отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели!…

Да, дорогой читатель! Мне понятно твоё недоумение. Горькую шутку с Андреем сыграла его щепетильность. Что он мог сказать в ответ! Что приходил ни свет, ни заря, а вечерами работал, дождавшись закрытия поликлиники? И кто же мог его видеть в такое время! Он стоял, глотая воздух, и только отмечал сквозь пульсирующий шум в ушах некие слова, которые издавала Давилина. С минуту, пока Зина Ивановна излагала своё мнение по поводу его работы, он, сжав кулаки, всеми силами сдерживал себя, чтобы не сорваться. Преодолевая усилием воли нестерпимое желание влепить в её личико с широко открытым ртом и сверкающими на нём маленькими, злобными глазками, здоровенную оплеуху. Но, ибо тогда последствия его срыва были бы катастрофичны, не дослушав её истошный ор, повернулся и вышел.

Как только Андрей покинул кабинет Давилиной, с Зиной Ивановной, словно по мановению волшебной палочки произошла удивительная перемена. Она мгновенно замолчала и на её, покрасневшем от натуги, скуластом личике, появилась довольная усмешка. “Ну, отлично, теперь он не сунется никуда. Хорошо я его отбрила!”.

Зина Ивановна имела все основания быть довольной собой. Раскроем, мой читатель, её маленький секрет. Давилина и не собиралась платить Андрею никаких денег. Те деньги с депозита, который он заполнил перед её отпуском, в результате нехитрой манипуляции перекочевали в её карман и послужили неплохой добавкой в проведении весёлых и славных деньков на гостеприимном берегу Чёрного моря.

Вот такие выкрутасы проделывала фортуна со своим любимым сыночком, ибо правильно говориться в народе: “Кого люблю, того и бью”.

Глава 13

– Да, чем же дело кончилось у вашей завхозихи с полковником? – Владимир прищурился и понимающе хмыкнул: – Небось, уболтала она его на пару страстных ночек?

– Ты так думаешь? – хмыкнул Андрей. – Догадайся с пятого раза. Даю тебе фору.

– Неужто мимо проскочила? – удивлённо поднял брови Князев, – вот бы не подумал! Исходя из твоих–то рассказов это как раз был бы верный кадр для такой секс–акулы.

– Ну, не то что бы ты уж очень промахнулся, но угадал всего процентов на двадцать. Тут как раз с другой стороны надо было подбираться к вопросу. – Андрей с коротким смешком крутанул головой: – Может, оно и вышло бы по Зинкиному, но судьба–злодейка подкинула ей такой поворотец, что та, когда сердобольные шестиэтажницы сообщили ей новость, наверняка села мимо стула.

– Ну–ну, видимо, открылось, что полковник приходится ей родным братом, потерявшимся в младенчестве где–нибудь на вокзале, не иначе?

Андрей, весело рассмеявшись, поднялся со стула:

– Знаешь что, поехали–ка ко мне. Всё равно сегодня рабо-ты не будет, да и жутко жрать захотел. Если подбросишь меня на своей тачке, кое–что занятное для тебя расскажу по дороге, не возражаешь?

– Представь себе, нет. Я как раз сегодня тоже прогуливаю трудовой цикл, как некоторые, – не будем указывать пальцем. Так что поехали, с тебя кусок трёпа причитается.

Андрей бросил флейцы в банку с водой. Закрывая окно в мастерской он подумал о странном стечении обстоятельств, которые воплотились в лице его друга, не дав ему пропасть как последней твари в этом подлом и бездушном мире. Неужели нужно было пройти через все мытарства, чтобы удержаться на краю пропасти, куда он неотвратимо скользил, не находя нигде и ни в чём опоры? С тех давних пор, когда он, разуверившись в ценностях того периода жизни, много раз пытался обрести другие ориентиры, взамен утраченных. Но вдруг обнаружилось, что он слишком много потратил времени и сил на оплакивание своей незадачливой судьбы и воспоминания о пролитых слёзах и скорбных стенаниях есть плохая замена потерянным годам.

Трезво оценив свои возможности, Андрей пришел к неутешительным выводам. Преподавать музыкальную науку ему претило всеми фибрами души, если таковые ему ещё были доступны. Мысль о концертмейстерстве, что в принципе ему нравилось, пришлось оставить из–за потери мастерства и навыков. Их восстановление потребовало бы слишком много времени, чего у него на исходе четвертого десятка не было. К тому же, увечные руки, вечно больные малоподвижные суставы пальцев, вряд ли бы позволили ему сделать что–нибудь стоящее на этом пути.

Но жизнь требовала своего. Андрей по инерции шел по ней куда кривая выведет и часто, выбираясь из какого–нибудь логова, а то и из вытрезвителя, он с унылым видом созерцал свое опухшее, землистого цвета лицо в придорожной луже, либо в отражении окон троллейбуса или метро. Пару раз, уезжая надолго с братом на заработки, Андрей думал, что вот вернётся и непременно ему откроется истина его дальнейшего бытия. Пустые это были надежды, как и все остальные, пущенные им на самотёк. Случайная встреча с Владимиром стала для Андрея тем самым зеркалом, в котором открылась давно желанная истина, которую он так мечтал обрести. В своей клочковатой, длящейся рваным пунктиром жизни, он не смог углядеть ни одного осмысленного куска, где сам был бы её хозяином и вершителем.

С начала перестройки его оборотистый братец открыл небольшой кооператив, что–то вроде ремонтно–оформительского и предложил Андрею поучаствовать в нём на правах художествен-ного мастерового. Он подумал и прибился к ним, как ему казалось, на время, чтобы параллельно делать свое дело. Андрей рассчитывал на свои силы и возможности. Наивно это было или самонадеянно, но только его не хватило ни на что, – ни на настоящую работу в кооперативе, ни на реализацию своих планов.

С кооперативом вышла самая обыкновенная история, каких было в те года множество с подобного рода мелкими артельками. Каждый тянул одеяло на себя, не особо беспокоясь о выгоде общего дела. Сказывалась крепкая “совковая” закваска и жгучее желание урвать как можно больше немедленно, а там будь что будет. Как и следовало ожидать, результаты такой деятельности оказались плачевными и не замедлили себя ждать. Конечно, имейся хотя бы маломальский опыт руководства у его председателя или покрепче характер, всё могло бы сложиться более благоприятно, но товарищество держалось лишь на непомерных амбициях и этого, как оказалось, было слишком мало. К тому же болезнь брата делала его малоспособным к такого рода труду и через три года существования кооператив скоропостижно скончался…

Чтобы не утомлять тебя, мой читатель, нудными повто-рами, автор намеренно пропускает изложение хронологии последующих нескольких лет из жизни нашего героя, тем более, что они уже более или менее подробно описаны в предыдущих главах. Состоявшийся разговор двух приятелей представлял для каждого свой интерес, но нам гораздо любопытнее было бы поприсутствовать в самой гуще событий, посмотреть и послушать как было и что говорили люди…

Любовная история, которой случилось быть между Зиной Ивановной и бравым полковником, протекала, как и положено всем любовным историям, бурно и темпераментно. Зарождению её способствовало много обстоятельств. Но главными из них можно с полной уверенностью назвать лишь два – желание Зины Ивановны, как и всякой другой женщины, обрести надёжную и, по возможности, денежную гавань и появление оной в лице гренадёра–полковника. Сам кандидат соответствовал всем критериям нашей искательницы семейного счастья и уюта; холост, возрастом в самый раз, не беден, – что ещё нужно страждущей даме, чтобы спокойно встретить старость?

В жизни любого сообщества все знаменательные события случаются в моменты наступления поры бурь, потрясений и катаклизмов, которые волей судьбы неотвратимо переживает все живое на земле. Коллектив поликлиники не был исключением из этой, самой длинной последовательности человеческих образований. Ничто не предвещало появления оных в маленьком мирке. Спокойно протекли первые три года и, казалось, так и должно быть, так будет всегда! Но всему бывает конец, даже благодати божьей с её тишью и гладью.

Появление полковника в поликлинике не было отмечено природой ни грозным тайфуном, ни знамением на небе в виде огненных крестов или чего–то такого. С виду всё происходило так, как бывает при появлении в женском коллективе ещё одного его члена. И специфика, так сказать, этого события особенно ярко проявилась с некоторым запозданием, как долго собирающаяся на горизонте гроза, но тоже весьма скоро и неотвратимо прино-сящая бурю.

Полковник свалился на кроткую обитель эскулапового царства как стригущий лишай, как чумной мор, как тяжкое похмелье! Не было и вдруг на тебе!

Первые два рабочих дня, наш бывший служивый вел себя как заброшенный тайный агент в стане врага. Его высокая, грузная, с некоторым креном вперед, фигура, как статуя Командора тёмным призраком появлялась в разных частях здания. В его руке обязательно белел небольшой блокнотик, в котором полковник что–то усердно строчил.

Интерес, возникший было у неосведомлённой части коллектива, быстро пошел на убыль. Подумаешь, ещё один строительный тип, мало ли их здесь ошивается! Не успел ещё закончиться вздох разочарования, как собравшиеся утром у лифтов доктора и прочие медработницы обнаружили на висевшей рядом доске объявлений ничем не примечательный листок с лаконичным приказом собраться всем в пересменок в актовом зале. Мало кто из них обратил на него внимание, некоторым даже пришла в голову крамольная мысль о пропуске этого мероприятия, но не тут–то было! Через час после начала рабочего дня, весь наличный персонал поликлиники был специально оповещен Татьяной Израилевной по поводу этого собрания. Особо любопытствующим было ответствовано, что все подробности будут на собрании и она не в курсе.

Вот здесь–то и был воспринят особо чувствительными особами некий астральный укольчик, о котором они немедленно поделились с подругами. Короче говоря, к началу собрания напряжение в массах подскочило до приличного градуса и все сошлись на том, что сегодняшнее собрание есть ни что иное, как внеочередная тарификация. О, бедные! Если бы они только знали, с чем им пришлось столкнуться на этом перекрёстке жизни! Что такое тарификация по сравнению с тем, что им предстояло в последующих временах!

На собрание пришло столько народу, что вместительный актовый зал, до сих пор, заполнявшийся от силы на треть, был забит до отказа. Несчастный Андрей, понукаемый Зиной Ивановной, со всех этажей собирал дополнительные стулья и после часа непрерывной беготни зал был укомплектован разнокалиберными приспособлениями для сидения.

Персонал поликлиники, по застарелой привычке уступать места в передних рядах, не спеша рассаживался по местам. Чинно проследовали на свои законные места вторая и третья терапия. Недалече от них обосновалась первая терапия и примкнувшая к ним медстатистика.

Шумной стайкой прошмыгнули девчонки из регистратуры и степенная Галина Дмитриевна не торопясь уселась среди них. Тут же примостились две красавицы из больничных листов и, в общем, кое–как народ рассаживался, соблюдая все правила клановой местечковости. Правда, то тут, то там возникали небольшие водовороты и усиливавшийся гул голосов говорил о конфликтной ситуации, но все стихало через мгновение. Последними, как всегда, прошествовала гинекология, заполнившая собой вакантные места первых рядов.

Когда стало ясно, что больше никого не ожидается, на сцену поднялась Трухнова вместе с новоиспечённым членом коллектива. Гул голосов прокатился по залу и вместе с отдельными репликами вроде: “О, идет, аршин проглотил!”… “И кто ж такой это будет?”, ясно указывал на неподдельный интерес женской аудитории к колоритной фигуре полковника. Трухнова, разместившись за столом, стуком карандаша призвала к вниманию бело–халатное бурное море с барашками ярких и пышных причесок, чудесным образом уместившееся в этом, скромных размеров зале. Когда все затихли, она повернула лицо к стоявшему рядом со столом полковнику и сказала:

– Я хочу вам представить нашего нового работника. Он будет у нас работать на должности инженера по технике безопасности и охране труда. Как вы знаете, недавние ужасные случаи с пожаром в поликлинике и другими неприятными ситуациями, заставили руководство Минздрава ввести в обязательном порядке эту должность в штат сотрудников поликлиник. Обязанностями инженера по технике безопасности являются надзор за состоянием здания, пожарного и электрооборудования. Об остальных своих обязанностях вам расскажет он сам. Аркадий Осипович, начинайте, пожалуйста.

По тому, как Тамара Витальевна сказала своё вступительное слово, все почувствовали, что их любимую начальницу что–то тревожит. Не было в её голосе прежнего тепла и энтузиазма. Скорее чувствовался сильный уксусный привкус и оттого ли, а может и по другой причине, у Тамары Витальевны на лице явно проступала мина, какая бывает у человека, отведавшего изрядную дозу этого острой специи.

(Прошу прошения, мой дорогой читатель за то, что вынужден прервать столь динамичный рассказ, но сделать это меня побуждает манера изложения своих мыслей эксполковника. Мы все, за многие десятилетия существования дружной семьи народов прямо–таки объелись незамысловатыми штампами, среди которых одно из передовых мест прочно занимали украинский жаргон. Чтобы не утомлять тебя, я намеренно постараюсь избегнуть этой напасти и только за редким исключением оставлю некоторые характерные словечки в речи нашего героя).

Аркадий Осипович, ничего этого не заметивший, приступил к исполнению своих многотрудных обязанностей с места в карьер:

– Здравствуйте. Тамара Витальевна правильно обрисовала положение, которое сложилось к сегодняшнему моменту во многих учреждениях Минздрава. И не только. Мне известна статистика, которую, чтобы не пугать вас, я приводить не стану, но прошу поверить мне на слово, – она ужасна. Только за прошедший год в результате пожаров было уничтожено материальных ценностей, оборудования и госимущества на миллионы рублей. Погибли люди. Этому есть только две причины – халатность обслуживающего персонала и полная неграмотность кадрового состава в вопросе подготовки к эксплуатации оборудования. Далее. Неосведомлённость о правилах поведения в экстермальной ситуации, как–то: пожаре, поражении электрическим током, отравлении продуктами горения и другими очагами воздействия, угрожающих жизни, приводит к самым печальным последствиям. Чтобы исключить эти факторы травматического воздействия на здоровье и саму жизнь, я буду регулярно проводить занятия по изучению полного комплекса знаний для обеспечения правильного и адекватного поведения в критических ситуациях.

Также, в наши занятия будет входить изучение систем противопожарного тушения огня и предупреждения такового. Вы должны будете знать, что следует делать при обнаружении кри-тической ситуации. Среди вас будут созданы пожарные дружины, (при этих словах дружный вздох прокатился по залу), ответственные за противопожарное состояние и заместители, которые возьмут на себя обязанности, в случае отсутствия ответственного за противопожарную безопасность. Мы должны будем изучить все правила пользования электроприборами.

Очень часто возникают пожары по причине неправильного обращения с электросетью. Вчера я был отделении физиотерапии. То, что я увидел, является вопиющим нарушением правил пожарной безопасности. Ни одна ризетка не укреплена, как того требуют правила. Всё болтается, извините за грубое слово, на соплях. И что самое безобразное, так это обращение персонала с ризетками. Вилки выдергиваются из ризеток за шнур, когда следует придерживать их одной рукой, а другой произвести необходимое действие. Это и есть самый фактический пример, когда в результате неправильных действий возникает пожар из–за короткого замыкания.

Я смотрю сейчас в зал и вижу, что есть среди названного мной отдела недовольные. Правильно. Мы вчера побеседовали на эту тему. Я хочу сейчас ещё раз повторить, что я сказал вчера в том отделении, но уже для всех. Не всё упирается в своевременный ремонт. Никакого ремонта не хватит, если тут же какая–нибудь медсестра по своему разгильдяйству вырвет с корнем из технологической коробки ризетку. Я слышу возражения, что они еле держаться в стене. Но ризетка и не силомер, чтобы прикладывать к ней усилия больше положенного по техусловиям. По инструкции положено одной рукой придерживать ризетку за крышку, а другой взяться за вилку подключённого аппарата и направленным усилием произвести её выемку. А что я видел? Я видел, как персонал хватается за шнур и дергает изо всех сил! Это явное разгильдяйство, если не сказать больше – вредительство! Мало того, что человек подвергает себя опасности поражения электрическим током, взявшись за изношенный по всем параметрам шнур, но и создаёт аварийную ситуацию! Происходит короткое замыкание, обесточивается всё отделение, в лучшем случае, а то и весь этаж! В результате нанесён материальный ущерб, потеряно рабочее время не только медперсонала, а и больных, которые пришли на прием в поликлинику! А все это произошло из–за того, что какая–то медсестра по незнанию или халатности произвела действия, категорически запрещенные инструкцией по эксплуатации электроприборов! …

Аркадий Сидорович остановился и вытер платком губы. Зал, потрясенный нарисованной картиной производственного апокалипсиса, безмолвствовал. Молчание иногда прерывалось робким покашливанием и оттого тишина казалась ещё более гнетущей и гипнотической. Аркадий Осипович, довольный про-изведённым эффектом, выпрямился во весь рост и вопросил сидевшую перед ним подавленную, потрясённую массу медработников:

– Вопросы есть?

Снова по залу прокатилась едва заметная волна перешептывания, шорохов и воздыханий и, рассыпавшись мелкими всплесками, затихла в разных его углах. Было видно, что никто не хотел оказаться на заметке новоявленной начальственной особы. Все хорошо знали простую истину, что любой диалог с начальством выделяет человека среди тех, кто помалкивает и тем самым даёт повод при случае обрушить все шишки на знакомое лицо. Но, все же, вопрос грозного судии не пропал втуне. Из передних рядов, на которых расположились припозднившиеся доктора гинекологического отделения и потому вытесненные вперед, раздался наивно–ласковый голос Лидии Михайловны:

– Простите, вот мы хотим узнать, что такое “ризетка”? А то нам не ясно, о чём вы говорили половину своей речи, имея в виду это слово?

В зале засмеялись сразу все, безостановочно и весело, как будто кто–то нажал на спусковой крючок. Смеялась регистратура, оттягивая больше в альты, заливисто выплёскивала верхние обертоны вторая терапия и третья с первой не уступала им, обогащая регистры своими красками. Биохимия добавляла к хору свои разудалые привизги и фистулы, а верхние этажи наполняли хор откровенным, разухабистым хохотом. Минут пять весь собравшийся персонал снимал с себя стресс, и этот смех был похож больше на истерику, которая, впрочем, и случилась с некоторыми, судя по тому, что люди выбегали из зала, давясь последними остатками хохота.

Полковник ответил не сразу. Весь период ожидания он медленно багровел, потом, опершись обеими руками на стол, подался вперед и, вперив в Лидию Михайловну убийственно–ледяной взгляд, вывалил на несчастную старушку тяжелые, как камень, слова:

– Мы здесь собрались не балаган устраивать. Ваши шутки оставьте при себе, а для особо непонятливых разъясняю – ризетка, это устройство для питания электроприборов и очень стыдно в вашем возрасте не знать таких простых вещей. Неважно, как я это слово произнес, гораздо хуже не знать, что оно означает. А так как вы знаете, для чего существуют ризетки, то ваша шутка по этому поводу ставит не меня, а вас в глупое положение.

На выручку обиженному полковнику пришла Тамара Витальевна. Водворив спокойствие в зале, она сказала:

– Спасибо, Аркадий Осипович. Я думаю, что вы правы, говоря о безопасности труда в таком ракурсе. У нас многие не понимают важности соблюдения этих правил и норм. Вы в рабочем порядке составите план занятий по отделениям и предоставите мне…

Вот здесь–то и наступил момент истины, который был явлен всему коллективу во всей его голой и жесткой правде. То, что уже, видимо, ранее вкусила Тамара Витальевна и теперь пыталась скрыть под кисло–уксусной маской на своем лице, было продемонстрировано Аркадием Осиповичем по всем канонам армейского устава. Он, не дожидаясь окончания выступления главврача, и давая понять всем, что ему среди всех присутствующих никто не указ, перебил её:

– Тамара Витальевна, мне не надо предоставлять никому свои планы работы. Они разработаны и согласованы с высшими инстанциями и я буду действовать, согласно инструкциям Госпожнадзора. Для этого я и назначен в ваше учреждение.

Бедному полковнику и в голову не пришло, на что он сейчас так неосмотрительно покусился и уронил на глазах всего коллектива. Тщательно лелеемый и холимый хрупкий сосуд незыблемости влияния, единственное, что было ценного в глазах Трухновой, грозил дать трещину. Тамара Витальевна всегда отличалась тончайшим пониманием и чутьем на грозившую её власти опасность, и, как сказочный петушок, немедленно чувствовала, откуда грозит самый злейший её враг – дерзкий ниспровергатель авторитета.

Её реакция на неосмотрительный поступок поликлиничного новобранца была немедленной. Трухнова встала и, не обращая внимания на стоявшего рядом дерзкого неофита, всем видом показывая, кто здесь истинный хозяин, отдала распоряжение:

– На сегодня мы собрание закончим. Все остальные вопросы инженер по охране труда будет решать в рабочем порядке, согласовывая с администрацией время проведения групповых занятий. Всех, у кого смена, прошу приступить к работе. Время поджимает. Остальные свободны.

Не повернув головы, Трухнова вышла из–за стола и направилась к выходу. Когда явно недовольный таким поворотом дела Аркадий Осипович попытался обратиться к ней, Тамара Витальевна, не останавливаясь, на ходу бросила:

– Через час зайдите ко мне в кабинет, там решим ваши вопросы.

Через пару месяцев никто уже и не помнил этого знаменательного собрания. Остались от него всего лишь чёрная кошка, пробежавшая между Тамарой Витальевной и Аркадием Осиповичем, да смешное прозвище “ризетка”, напоминающее своим созвучием что–то легкомысленно–фривольное, и оттого очень обидное для его обладателя. Но с этим уж ничего было нельзя поделать и оставалось бравому полковнику терпеть и не морщиться, когда за его спиной кто–нибудь случайно ронял роковое слово.

Мой дорогой читатель! Вижу твое недовольное лицо и спешу тебя успокоить. Прости, что увлёкся мелочёвкой, вроде описаний прозвищ и каких–то отношений, не имеющих никакого касательства к обещанной теме. Я помню своё обещание рассказать “лав стори” нашей героини. Что может быть завлекательнее тех любовных коллизий, что несут на себе печать высокой драмы, ну и немножко той перчинки, которая неминуемо следует за первой страницей любой истории, а именно фарса. Не стану утверждать, что именно этим словом можно описать то, что произошло между Зиной Ивановной и Аркадием Осиповичем. Но любовные страсти, описанных в лучших образцах мировой литературы в нашем случае больно уж смахивали на повторение амурных перипетий именно в таком смысле.

Как всегда бывает, первые симптомы самой распространенной болезни на земле под названием любовь, самими пациентами распознаются не скоро. Инфицированные этим недугом ещё долго не понимают, почему их реакция на определённую особу вызывает в них чувства, простирающееся от глубокой депрессии до нестерпимого желания летать, невзирая на очевидное отсутствие к этому физических данных. Спешу успокоить тебя, а может быть и разочаровать, мой читатель, что ничего подобного в отношениях Аркадия Осиповича и Зины Ивановны не наблюдалось. И всё же, всё же…

Внимательные сослуживицы вдруг стали замечать, что всегда скрытная и осторожная в сердечных делах Зина Ивановна, с некоторых пор стала непонятным образом реагировать на шутки и фривольные реплики, отпускаемые в адрес новоявленного служителя охраны труда. Её раздражение сначала вызывало недоумение, но потом, когда при ней уже никто не рискнул назы-вать бравого полковника “ризеткой”, всем стало ясно, что за болесть обрушилась на истомленный организм заведующей по хозчасти.

“У–у–у…” – сказали хором Ливадия Васильевна, Надежда Сидоровна, Татьяна Израилевна и Любовь Семёновна. “М–да–а…” – покачала головой Тамара Витальевна, когда ей открыли глаза на суть происходящих явлений. Что касается остального кадрового состава поликлиники, то их чрезвычайно заинтересовал сам процесс, напоминавший любимые всеми сериалы “мыльных опер”. Весь коллектив переключился на ожидание очередных событий и каждый день, одна смена, передавая кабинеты и метла другой с неподдельным интересом спрашивала: “Ну что, как?…”, имея в виду нашу злосчастную пару.

Все с нетерпением ждали некой причины, которая как лакмус, проявила бы сей тайный процесс, позволив перевести его из области интимной в область социальную. Тогда и весь коллектив смог бы включиться на правах третейской стороны в сотворение самых захватывающих событий, сопутствующих любой любовной истории. Вспомни, читатель, разве не придаёт остроту таким отношениям разговоры и пересуды ближних наших, заставляя несчастную любовную пару метаться в поисках укромных уголков в тщетной надежде спрятать там от нескромных и настырных соплеменников свою хрупкую любовь. Если это удавалось, то чувство расцветало пышным цветом, а если нет, – хирело и таяло на радость завистливой толпе. Можешь себе представить, мой чуткий читатель, всю хрупкость отношений между нашими героями, особенно если учесть их далеко не юный возраст и то обстоятельство, что сильный пол даже и не догадывался о страстях в его адрес, сжигающей истомлённую донельзя натуру Зины Ивановны.

Пока суд да дело тянулось в ожидании удобной оказии, коллектив, раздосадованный отсутствием ярких событий на любовной тропе наших героев, всеми силами и доступными средствами добывал в поте лица интересные факты из их жизни. В основном это касалось “мистера икс”, то бишь колоритной фигуры полковника, так как жизнь Зины Ивановны была до тошноты всем известна. Но что касаемо Аркадия Осиповича, тут слюни–то пускали самые равнодушные к известному явлению под коротким названием “сплетни”. Женщины просто млели, обсасывая очередной добытый факт, и к моменту появления следующего не успевали насытиться им как следует. Поэтому, когда Татьяна Израилевна с замиранием в сердце спешила по этажам, сообщить нечто потрясающее страждущим дамам, она заставала их за обсуждением вчерашних, а то и позавчерашних новостей. Но это никого не смущало, а только добавляло известной остроты и полноты в спешащую мимо них жизнь. Конечно, такое положение дел порождало немало казусов и жизнь Аркадия Осиповича в представлении всех женщин поликлиники иногда казалась некой фантасмагорией, потрясающих душу и воображение.

Не далее, как накануне вся биохимическая лаборатория с горящими от ужаса и любопытства глазами обсуждала жестокосердие Аркадия Осиповича, оставившего пять внебрачных детей где–то в Ужгороде, Черновцах и не известном никому местечке под Гадячем с интересным названием Одинока Жинка. Как и откуда стали известными такие подробности, – непонятно, но если о них говорили поликлиничные женщины, стало быть, дыма без огня не бывает и всё речённое между ними, приобретало статус непререкаемой истины. Правда, не все из них допускали такое изуверство со стороны Аркадия Осиповича и Лидия Григорьевна, приятная и склонная к полноте женщина, потряхивая пробирку в руке, иронично хмыкала, слушая столь шокирующие подробности: “Будет вам, девки, вы что, со свечкой стояли, что ли?”. На что ей с жаром приводили веские доводы, заключавшие в себе в основном ссылки на известные наклонности армейских офицеров, да ещё будучи танкистами со статной фигурой.

Особенно настаивала на такой версии плотно сложенная, коренастая Светка. Потряхивая крепкой и высокой грудью, она кривила губы на маленьком, мальчишеском лице и со свойственным ей апломбом и горячностью, заявляла: “Знаем мы их! Все они кобели позорные! Только своего добиться!..”. Чего добиться, она не договаривала, но и так всем было ясно, что Светка имела в виду. Её неудавшаяся семейная жизнь, распавшаяся задолго до свадьбы, оставила вещественное доказательство в виде младенца, что давало ей веские аргументы в споре с поборницами мужской добропорядочности.

Татьяна Израилевна, в силу своего приближённого положения к верхам, авторитетно заявляла, что эти сведения не верны и, положа, таким образом, конец этому словесному беспределу, тут же порождала новый, сообщая самые горячие сведения о семейном положении Аркадия Осиповича. Кто–то из коллектива горячо принимал их, подтверждая тем самым извечный парадокс свежей информации, толкуя ещё одно значение этого латинского слова – “сплетни”, что самое последнее сообщение и есть самый авторитетный его писк. По словам всезнающей секретарши выходило, что бравый полковник имеет взрослого сына, с которым не очень ладит и потому у них идёт борьба не на жизнь, а на смерть за право владения имуществом, доставшимся по завещанию сыну от безвременно почившей матушки. И что в её кончине не последнюю роль сыграл её муженёк – записной ловелас и бабник. И что вообще у него было четыре жены, и он намерен связать свою жизнь вновь ещё с какой–нибудь кандидаткой на тот свет, потому как все предыдущие отправились туда, не дожив значительной части отпущенного Богом срока.

И где–то в физиотерапии, медсёстры и пациентки, случившиеся быть при этом рассказе, ахали от ужаса, прикрывая раскрытые рты ладонями, боясь, как бы ненароком этот изверг не прознал про их испуги и не избрал их, сердешных, своей новой жертвой.

Но сенсацией недели, продержавшейся рекордное количество дней, стало известие о просто–таки баснословном богатстве этого Дон Жуана и Синей Бороды в одном лице, доставшемся ему от безвременно почивших жертв, именуемых им самим не иначе, как женами. Это сообщение взбудоражило всю многострадальную поликлинику и некоторым образом отразилось на производственном процессе. Например, регистратура, до которой это сообщение дошло первым, не смогла устоять перед искушением, прервать обед в положенное время, равно как и присоединившиеся к ним вторая смена и обе красавицы из больничных листов. В течение двух часов, подперев щеку ладонью, раскачивали своими головками, словно китайские истуканчики, они охали и ахали, пытаясь совместить в своём, поражённом такими сведениями, сознании известный образ скромного инженера по охране труда и такое богатство. Пребывая в состоянии прострации, они не обращали внимания на возмущённые возгласы больных, доносившиеся до них из регистраторской. Разрывавшиеся от нескончаемых звонков телефоны, только усиливали гипнотическое состояние, потому что в каждой из головок занозой засела крамольная мысль – “что сделать, что бы стать обладательницей таких сокровищ?!”…

Никого уже не пугала мистическая перспектива закончить свои дни самым скорым образом. Пожить в свое удовольствие, хоть немного, хоть чуть–чуть, возбуждала решительно всех из присутствующих дам. И хотя потом, в течение рабочего дня, рассеянность, слышавших сей рассказ о местном набобе, поражала имевших с ними дело пациентов; хотя они и наделали массу нелепых ошибок и описок в больничных листах и медкартах, что ещё долго в далнейшем аукалось несчастным больным, – не было более целеустремлённых и жаждущих исполнения своего желания женщин на много десятков километров вокруг этого здания.

Зина Ивановна, слыша такие разговоры, злилась, но ничего поделать с этим не могла. К тому же, объявившаяся масса конкуренток в борьбе за обладание правом назваться законной супругой бравого полковника Аркадия Осиповича, заставляла её мобилизовать все свои уловки и навыки в этом щепетильном деле. Имея известный гандикап, потому что именно так и можно назвать эту гонку, сильно смахивающую на бешеные лошадиные скачки за дорогостоящим и престижным призом, она немедленно воспользовалась исключительной возможностью видеться по работе с предметом своего вожделения. Первое время, Зина Ивановна, обходясь только разговорами на общие темы, постепенно дала понять Аркадию Осиповичу о необходимости более тесной интеграции в вопросах сохранности здания и безопасности людского контингента на самом высоком уровне. Она даже предложила встречаться раз или даже два раза в неделю у него в кабинете с тем, чтобы держать друг друга полностью в курсе текущих задач. Не сбавляя темпа, Зина Ивановна, в порядке личной инициативы взяла на себя обязательность их трёхразовых встреч, ибо, как она объяснила, за кратковременные пару встреч в неделю можно решить волнующие их вопросы только в порядке директив, но никак не проработать до конца, чтобы успешно применить в деле.

Зина Ивановна учла также и тот момент, что Аркадий Осипович, находясь в непосредственной близости от неё, вынужден будет хоть изредка, но смотреть на её, ещё не совсем утратившую известную долю женских статей, фигуру. Ничтоже сумняшеся, Зина Ивановна стала облачаться в отличающийся своей белизной и прозрачностью халатик, под которым явственно проступало тонкой работы кружевное бельё. Поначалу даже Ливадия оторопело оглядывала её с головы до ног, но, попривыкнув к постоянству сего облачения и смекнув, в чём тут дело, через день сказала своей товарке: “Зин, ты бы надевала сверху ещё какой–нибудь халат и ходила бы по поликлинике, а перед тем, как зайти к нему, скидывала. А то скоро от мужиков здесь отбою не будет…”. Зина Ивановна для виду осерчала на подругу, но в душе с благодарностью приняла её совет.

Такой стремительный оборот дела Аркадий Осипович не мог не заметить. Но всё это он, по куцей мужской логике в любовных делах, да к тому же давно не имеющий в этом вопросе должной практики, принимал маневры Зины Ивановны за чистой монеты тщание о делах. Правда, его несколько беспокоил блеск постоянно устремлённых на него томных глаз Зины Ивановны и учащённое дыхание, заставляющее высоко вздыматься её грудь, но до него никак не доходили её потуги. Он оставался глух и безразличен, как истёртый до дыр половик у дверей, к попыткам Зины Ивановны расшевелить его замшелые чувства. Ну что тут можно было поделать! Впору так и отчаяться недолго, тем более, что времени и усилий было потрачено на него, как в пору её юности ни на одного ухажёра. “Вот старый пень!…”, – в сердцах восклицала наша, пораженная амурной стрелой фемина, но темпа не сбавляла, справедливо делая поправку на ослабшие инстинкты её избранника. “Ничего, я тебя дожму, куда ты денешься! Не таких приходилось раскочегаривать! Мне бы только случай подвернулся поудобнее…”.

Вот так, в тщетных попытках приблизиться к желанной цели, скорой чередой пролетело около полугода. Уж что только не предпринимала неутомимая Зина Ивановна, чтобы выискать подходящий момент. Одно время, она караулила уход с работы Аркадия Осиповича и, улучив момент, пристраивалась рядышком, объясняя ему свое направление движения чрезвычайной необходимостью. Так она дефилировала рядом с ним около месяца. К её несчастью, жил её сокол красный через два дома от поликлиники и потому не случилось образоваться тому моменту, на который возлагают большие надежды любовники всего света – приглашение домой ненароком на чашку чая. Уж больно короток был путь, да к тому же известная ущербность в мыслеизложении не позволили Зина Ивановне доходчиво и красноречиво убедить Аркадия Осиповича в необходимости такого поступка.

В конце концов, раздраженный таким вниманием, бывший танковый полковник высказался, следуя многолетней армейской привычке выражать свои мысли прямо, словно грозная боевая машина, идущая на таран, кратко и без обиняков: “Зина Ивановна, мне провожатые не нужны. Я хоть и в отставке, но могу любого скрутить в бараний рог, если будет нужно.”

На этом их совместные прогулки, так и не успев перерасти в нечто более серьёзное, закончились раз и навсегда. Вся поликлиника, наблюдавшая за этой комичной картиной – длинноногий Пат в образе Аркадия Осиповича, отмеривающего метровые шаги и Паташон, в исполнении Зины Ивановны, вприпрыжку семенящей рядом, – испустила вздох разочарования, лишившись бесплатной цирковой репризы. Но опять же судьба, как мы и говорили где–то на страницах этой поэмы, благоволит к настойчивым и дальнейший ход событий целиком и полностью становится зависим исключительно только от того, кому она соблаговолила улыбнуться. Истомившаяся Зина Ивановна, как помнит мой уважаемый читатель, весьма сильно уповала на господина великого случая и он, наконец–то, был явлен в лице подмигивающего ей румянощёкого Деда Мороза.

Наступающий Новый год наверняка был отмечен каким–то особым знаком Фортуны, так как, если не это, то отчего приближающийся, в общем–то, рядовой и регулярный праздник, задолго до его наступления создал в умах и душах всего коллектива поликлиники экзальтированно–лихорадочное настроение. Может быть, этому способствовала перипетийная атмосфера, на фоне напряженно–общественного тонуса которой, все события казались особенно яркими, значимыми. Уже за месяц до наступления празднования, во всем коллективе стихийно зародилось нечто вроде соревнования по встрече новогодних торжеств. Люди были словно одержимые, будто кто неведомый им дал знать об исключительности этих дней, будто они есть последние светлые денёчки в их жизни и потом наступит долгое безрадостное существование. Скрытничая и осторожничая, отделения и поэтажные группировки, ревниво оберегая готовящиеся сюрпризы от своих конкурентов, шушукались и бегали из кабинета в кабинет с таким видом, словно впервые выдавали свою родную дочь замуж. Во всех ординаторских и комнатах отдыха, шкафы и холодильники ломились от припасённой к празднику яств и угощений. Их приготовили в таком количестве, что этой провизии хватило бы для роскошного празднования какого–нибудь крупного международного саммита.

Что уж говорить о нарядах и костюмах, приготовленных с большой выдумкой и любовью. Как только Тамара Витальевна объявила о костюмированной встрече Нового года, с вручением за лучшее маскарадное облачение приза в виде многодюймогого цветного телевизора, каждая поликлиничная модница и красавица про себя решила, что уж ни за что не упустит свой шанс в борьбе за такой роскошный приз. Ведь это могло более и не повториться!

Словом, было от чего закружиться головам всем дамам большого и славного коллектива. Этот, поистине царский жест многомудрой Тамары Витальевны, с фатальной неотвратимостью обрёк его на предвкушение грядущего удовольствия. "Приз! Приз!"… Многие считали себя достойными его потому и не мыслили себя и приз отдельно друг от друга! Конечно, это обстоятельство породило жесточайшую конкуренцию, но всё равно настроение даже у последней претендентки было под стать общему приподнятому градусу.

Но был в этом блаженно–радостном сообществе один человек, который словно и не слышал ни о каких призах и для чего они объявлены. Зина Ивановна в это время как будто находилась в другом измерении. Не то, чтобы она не участвовала в приготовлениях и встрече праздника, но её цели и задачи кардинально расходились со всеми планами её коллег. Аркадий Осипович, – вот что занимало полностью её ум! Зина Ивановна находилась в известном напряжении, не зная, будет ли присутствовать Аркадий Осипович на новогоднем вечере и это её лишало душевного равновесия. Но вместе с тем, подстёгиваемая желанной целью, она напряжённо ломала голову, как обеспечить его присутствие со стопроцентной гарантией. Все ходы, которые возникали в её голове, не давали такой уверенности, но она инстинктивно чувствовала, что есть такое решение! Поначалу Зина Ивановна думала, что стоит выяснить самолично – будет ли он присутствовать на вечере, но испугалась, – а вдруг он догадается обо всём и не придёт. Она, как искусный охотник, не хотела преждевременно обнаруживать свою ловушку. Потом появилась идея с посланием официального приглашения, но это ей ещё менее понравилось, – причём здесь официальное приглашение, раз Аркадий является штатным работником. Потом были мысли о поручении ему какого–нибудь дела, например, по доставке подарков или установки ёлки, то бишь, общественной нагрузки. Но на то в поликлинике есть другие люди, рабочий или кто другой, на что он непременно укажет, будучи всего лишь инженером по безопасности и охране труда.

Едва эти слова возникли у неё в голове, как Зина Ивановна радостно вскрикнула! Вот оно, вот, нашла! Это то самое средство, от которого Аркадий Осипович не сможет отвертеться, даже если и заболеет, потому как заменить его в этом будет решительно некем!

Зина Ивановна вскочила со стула, на котором она пребывала, отягощенная тяжкой думой последние три часа, и бросилась вон из кабинета.

Едва войдя в секретарскую, она спросила у Татьяны Израилевны. – Тамара Витальевна у себя?

– У себя, у себя, только ты подожди, там у неё сидит Анна Григорьевна из префектуры.

– Эх, дело–то у меня срочное, – в сердцах бросила Зина Ивановна, и, пройдя к столу, опустилась на стул.

– А что случилось? – поинтересовалась Татьяна Израилевна.

– Да ничего не случилось, но пока есть время, нужно подумать об охране поликлиники на время праздников.

– А чего об этом думать? У нас же есть вневедомственная охрана внизу, в вестибюле.

– Это я знаю, – раздраженно ответила Зина Ивановна. – Я о другом. В актовом зале и на этаже во время вечера должен кто–то дежурить, ответственный по противопожарной безопасности.

– Так у нас же он есть, Аркадий Осипович. – Татьяна Из-раилевна удивлённо посмотрела на озабоченную Зину Ивановну. – Ты что, забыла?

– Ничего я не забыла. То, что он инженер по безопасности и охране труда я знаю. Но этим он занимается в рабочее время, а заставить его дежурить во внерабочее можно только приказом главврача.

– У, пустяки! Он у нас мужчина видный, и не будет лишним в нашем бабском обществе. Так что ему не отвертеться.

Татьяна Израилевна многозначительно посмотрела на разрумянившуюся Зину Ивановну и добавила:

– У нас тут многие сгорают от желания провести с ним вечерок. Кому–то повезёт.… Ну ладно, – сменила она тему, – я тебе позвоню, как только Тамара освободится. Будь у себя.

Зина Ивановна, едва сдерживая свою радость, вернулась в свой кабинет. Худо–бедно, но она теперь точно знала, что её рандеву состоится. Никаких соперниц она даже не рассматривала всерьёз. Эта сторона вопроса была ею проработана до мельчайших деталей и никаких накладок просто быть не могло. Она хотела сейчас только одного, – чтобы новогодний праздник наступил в этот вечер вместе с закатом неяркого декабрьского солнца.

И всё же, мой дорогой читатель, как ты сам понимаешь, не дано было Зине Ивановне стать вторым Иисусом Навиным, а потому, она со всем рвением стала убивать оставшиеся денёчки в хлопотах, не забывая, однако, зорко следить за обстановкой вокруг предмета своих далеко идущих планов.

Сам же Аркадий Осипович пребывал в своем обычном, размеренном трудовом ритме, нимало не догадываясь о страстях, кипевших вокруг него. Его распорядок рабочего дня был для многих тайной за семью печатями, то бишь, за закрытой дверью его кабинета. Частенько случалось так, что пришедший к нему по необходимости человек, долго стучался, прежде чем изнутри, голосом Аркадия Осиповича ему отвечали, что, дескать, он сейчас сильно занят и просит придти к нему немного попозже. И действительно, раздававшийся тут же стрекот пишущей машинки подтверждал слова хозяина кабинета, хотя до этого за дверьми стояла тишина, прерываемая иногда звуками, весьма напоминающими всхрапывание сладко спящего человека. Зина Ивановна частенько слышала их, так как в последнее время служебные обязанности и личные её намерения заставляли простаивать перед дверьми кабинета Аркадия Осиповича несколько дольше, чем другие работники поликлиники. Она догадывалась о происхождении этих звуков и досадовала по этому поводу, понимая, что расшевелить такого человека на что–то более энергичное, чем исполнение служебных обязанностей будет чрезвычайно сложно.

Но, как и всякий упрямый человек, особенно тот, который прошёл хорошую школу жизни, и до тонкостей изучил такую важную её составляющую, как любовь, Зина Ивановна всегда помнила одно золотое правило любовных игр – инициатива в этом деле всегда поощряема самыми сладкими плодами на свете – плодами любви. Она взяла под строжайший контроль и опёку приказ главврача о назначении дежурным по шестому этажу инженера по безопасности и охране труда. А чтобы этот вопрос можно было контролировать более тщательно, Зина Ивановна в порядке личной инициативы разделила ответственное бремя дежурства, взяв на себя помощь Аркадию Осиповичу в праздничный вечер. Тем самым, она ещё теснее сомкнула кольцо неотвратимости своего каждодневного присутствия вокруг особы Аркадия Осиповича.

Зина Ивановна не помнила известной пословицы: “С глаз долой – из сердца вон”, но её сильно развитый инстинкт и богатый опыт говорили, что обратная сторона этой пословицы довольно сильнодействующее средство в создании образа любимой в мужском сердце. Потому она мозолила глаза своего избранника с утра и до конца рабочего дня, прорабатывая очередной пункт мероприятий по пожарной безопасности, так что тому, наверное, казалось, что в поликлинике работает не одна Зина Ивановна Давилина, а, по крайней мере, еще пара её сестер–близнецов. Ошалев от такого обилия общения с женщиной, мало похожей, как мы узнаем позже, на ту, которая могла бы зажечь пламя страсти в груди убелённого сединами ветерана танковых войск, Аркадий Осипович занемог от нервного переживания. С одной стороны, чувство служебного долга принуждало его добросовестно являться на работу, а с другой – невозможность находиться по четыре–пять часов в обществе громогласной щебетуньи завхоза, сделало его жизнь в последние дни невыносимой. Было бы ещё полбеды, что её несмолкаемый говорок был сродни рёву танкового мотора, к чему Аркадий Осипович, вспоминая дни своей незабываемой службы в этом роде войск, как–нибудь бы притерпелся. Но вот то обстоятельство, что уважаемая Зина Ивановна, видимо испытывая острую нехватку информации для занимательной беседы, добросовестно заменяя её обилием самых последних и не очень новостей, прослушанных ею накануне вечером по кухонному репродуктору, лишало закаленного ветерана последних остатков душевного равновесия.

Тактично закатив к потолку глаза, Аркадий Осипович пытался остановить, в момент краткой передышки, это звукоизвержение, но только подливал, что называется, масла в огонь. Зина Ивановна радостно подхватывала услышанный ею последний слог и, мгновенно переключившись, начинала бурно развивать заданную тему. И каждый раз, выбившись из сил, в попытках избавиться от лиха, Аркадий Осипович, сославшись на нужду, выбегал из комнаты и больше в этот день там не появлялся. Недоумевающая Зина Ивановна, выждав час, уходила к себе, предварительно оставляя на столе записку: “Я пошла к себе. Позвоните, когда придёте”. Аркадий Осипович, предусмотрительно послав кого–нибудь узнать – нет ли в его кабинете Зины Ивановны, просил вахтеров подняться на этаж и закрыть кабинет, предваряя свою просьбу строжайшим наказом не говорить кому бы то ни было, что он здесь, а ключ после оставить в больничных листах, где он обговорил те же условия.

Наши суровые ядрёные зимы не позволяли разгуливать по улицам без хорошего утепления, но в первый раз, доведённый до отчаяния, Аркадий Осипович удрал из поликлиники в одном свитерке и без головного убора, что стало бы роковым поступком для любого гражданского, но наш закалённый ветеран отделался только поясничным прострелом. Благо, до дома было рукой подать.

Вконец остервенившись, как попавший в капкан матёрый волчище, он приобрёл стойкий рефлекс, благодаря которому он смог каким–то шестым чувством определять, где в данный момент находиться Зина Ивановна и загодя исчезать с предполагаемого места её появления.

Но наш экс–полковник всё же, как ни старался, но пренебречь появлением на работе никак не мог, а посему волей–неволей попадал в мягкие, цепкие лапки своей неотлучной головной боли в лице несравненной Зины Ивановны. Это для него стало в последние недели перед праздником истинной мукой. Наконец наступил канун предпраздничного вечера. Представь себе, мой читатель, непомерное удивление Аркадия Осиповича, который, придя на работу, не обнаружил, как обычно, своего злого гения сидящего у его кабинета. Это озадачило Аркадия Осиповича. Ожидая нетерпеливого стука в дверь, с замиранием сердца прислушиваясь к каждому звуку в коридоре, Аркадий Осипович весь извелся. Шли томительные минуты, но никаких звуков, предваряющих появление Зины Ивановны, он не дождался. Мало того, в этой неопределённости прошёл уже час, и этот час показался ему наказанием господним. “Уж лучше бы сразу отмучиться, чем терпеть вот такие муки!”, – вертелось в голове измученного ветерана. Наконец он решился и, прокравшись на цыпочках к двери, сначала прислушался, не слышен ли голос приближающейся Зины Ивановны, и потом со всеми мыслимыми предосторожностями приоткрыл дверь в коридор.

С превеликим тщанием всматривался он в немногочисленные фигуры больных, придирчиво сверяя каждую из них с ненавистными очертаниями его мучительницы. Ни в ком из страждущих излечения посетителей он не смог опознать Зину Ивановну, потому что, знай он её планы насчет его особы на этот день, он мог бы, по крайней мере, сейчас вздохнуть спокойно. Но так как этого озарения с ним не случилось, на Аркадия Осиповича, от непомерного нервного напряжения сошло сумеречное состояние души.

Не веря своему счастью, он также был не в силах справиться со своим лицом, отчего оно приобрело умилённое выражение печальной радости. Может быть, мой читатель, тебе знакомо такое мимическое проявление чувств, но те, кто встречался на пути всегда бесстрастного инженера по охране труда и безопасности, отмечали именно это необычное выражение его лица. И после того, как Аркадий Осипович, с невольной дрожью в голосе и с проблеском влаги в глазах, спрашивал у встреченных им сотрудников поликлиники, не случилось ли чего с Зиной Ивановной, не произошло ли с ней какого несчастья, сотрудники, не зная истинной подоплёки его состояния, в удивлении останавливались и, глядя ему вслед, говорили себе: “Вот оно, готово! Не выдержал мужик любовного напряга…”.

Такая новость, о том, что наконец–то у стойкого полковника от любви съехала крыша, и что такое состояние его неизвестно чем кончиться, что ему срочно нужна помощь психотерапевта, так как сейчас он, как ненормальный, бегает по зданию в поисках Зины Ивановны, вынужденной срочно отъехать по делам, мгновенно разлетелась по поликлинике. “Нет, я точно знаю”, – делая страшные глаза, вещала в трубку кому–то на другом конце провода, чрезмерно возбужденная медсестричка. – “Он идёт, а самого шатает, и голова так дёргается, как будто у него болезнь Паркинсона. Знаешь, прямо страшно делается!…”.

А в это время Зина Ивановна, ничего не ведая о тех страстях, которые стали предметом живейшего обсуждения всего персонала поликлиники, приступила к завершающей стадии задуманной ею грандиозной операции. В её планы не входила сегодня встреча с Аркадием Осиповичем. Зина Ивановна считала, что перед решающим штурмом, нужно исчезнуть из глаз вожделённого объекта, дабы укрепить в его сердце свой образ нечаянной для него разлукой. Как утверждала одна из её подруг, средство проверенное и безотказное в таких случаях. Проверить это средство до сих пор Зине Ивановне ни на ком не удавалось, и потому она целиком и полностью положилась на опыт бывалой подруги.

Быстро устроив все дела в поликлинике, Зина Ивановна, опередив всех шестиэтажниц, оказалась дома. Нет нужды описывать, с каким тщанием она примеряла наряд за нарядом, пока не остановилась на одном, по её мнению способном сразить наповал не то что мужчину, пусть даже в годах, но и глубокого старца, начисто забывшего, на каком десятке лет потерял свои мужские инстинкты. Время поджимало и она, захватив маскарадный костюм, Зина Ивановна через полчаса уже входила в вестибюль поликлиники.

Глава 13пр.

Как помнит мой уважаемый читатель, подстёгиваемая суровой необходимостью, а более опасением, как бы Аркадий Осипович не выкинул бы какое коленце, Зина Ивановна как на крыльях влетела в свой кабинет. Набросив на плечи заранее приготовленный белый, плотной бязи халат, чтобы раньше времени не обнаружить свой роскошный наряд, она легкокрылой голубкой устремилась на четвертый этаж. Отмахиваясь от всех докучливых встречных, Зина Ивановна, достигнув заветной двери, как всегда запертой, принялась настойчиво настукивать по ней нервной морзянкой. Аркадий Осипович открыл дверь не сразу. Минуту Зина Ивановна стояла и гадала, пришёл ли он, как и положено, к четырём часам, но опасения Зины Ивановны оказались напрасными. Дверь распахнулась и на пороге показалась высокая, габаритных размеров фигура полковника.

– Аркадий Осипович, – пропела Зина Ивановна, что, впрочем, разнеслось по этажу как глас могучего тромбона, который на верхнем регистре почему–то звучал как автомобильная сирена. – Нам пора, вы не забыли?

– Мне, Зина Ивановна, по должности не положено забывать свои обязанности, – сухо отозвался тот. – Вы мне скажите лучше, где рабочий? Нам нужно обойти все этажи и проверить противопожарные шкафы, а у него ручка для открывания. Так что, побеспокойтесь, чтобы он как можно быстрее оказался здесь. Я буду ждать вас у себя.

Зина Ивановна, едва услыхав про рабочего, некоторым образом сникла. Она сильно рассчитывала всё время до предпраздничного вечера остаться наедине с бравым ветераном, но вышло по–другому и избежать такой ситуации, как она поняла, будет невозможно. Поэтому она лишь кивнула в ответ и заторопилась вниз, к мастерской.

И всё же Зина Ивановна не была бы собой, если бы она не могла бы мастерски находить удобные для неё варианты событий. Пока она шла, её вдруг осенила мысль, что рабочий мог бы уже и уйти домой, и, таким образом, его присутствие становиться невозможным. К тому же она вспомнила, что ключом может стать любая ручка от оконной задвижки, а таких у неё в кладовке хоть пруд пруди. Зина Ивановна повернула назад и трусцой припустила вниз по лестнице. Раздобыв сие орудие труда, Зина Ивановна стремглав бросилась назад. Аркадий Осипович в легком недоумении приподнял бровь, когда через пару минут дверь в его кабинет распахнулась и на пороге опять возник фантом его мучительницы.

– Аркадий Осипович, рабочий уже ушёл домой. Я ручку взяла у себя.

Полковник досадливо крякнул и поднялся:

– Начнем с первого этажа. Ключи от пожарных выходов прихватите.

– Да вот они! – хлопнув себя по карману, вскричала в нетерпении Зина Ивановна. Она давно уже продумала маршрут обхода всех точек и ей совсем была невыносима мысль о каких–то изменениях оного, а тем паче, задержках.

Праздничный вечер неотвратимо приближался и это чувствовалось во всём. Возбуждение и раж ожидания невидимыми флюидами носились в воздухе, подогревая и без того разгорячённые умы работников сего славного учреждения. Работа спорилось и густые ряды страждущих исцеления перед дверьми кабинетов быстро редели.

Зина Ивановна, не встречая помех со стороны вечно шныряющих под ногами больных, деловито таская за собой потихоньку впадающего в ступор полковника, быстро продвигалась к намеченной цели. И чем ближе они продвигались к заветной двери, тем большее волнение охватывало Зину Ивановну! Её сердце, как нарочно, вдруг зажило самостоятельной жизнью: то забьется давно забытым ритмом, словно у девушки при первом свидании, то стеснительно приостановит на мгновение свой учащённый бег, будто желая перевести дух!

И чем ближе его владелица приближалась к намеченной цели, тем более досаждало оно ей своим капризным поведением! Зина Ивановна уже не на шутку испугалась, как бы Аркадий Осипович не услыхал её лихорадочного сердцебиения – так оно стучало, едва не выпрыгивая из горла!

А как только наша перезрелая чаровница взялась за ручку заветной двери, с ней и вовсе сделалось дурно. Застучала в висках кровь, и всё тело покрыла легкая испарина, разнося вокруг густые волны ароматных духов. “Господи, да что же это я!” – испугалась она. – “Упаду ещё тут, чего доброго! Ведь пропадёт всё!..”.

Собравшись с силами, Зина Ивановна отперла, дверь и, войдя в комнату, энергично защелкала выключателем. Комната продолжала оставаться погруженной в полумрак, освещаемая лишь пробивавшимся светом уличных фонарей. Да и откуда же было взяться свету, если накануне она приказала рабочему вынуть все лампы из потолочных светильников! Зная эти обстоятельства, можно только удивляться такому развитию событий, но терпение, мой читатель! Разве можно себе представить, что предприняв столько усилий по осуществлению своего плана, Зина Ивановна не могла упустить столь важную его деталь.

В чем же заключалась её задумка с истреблением света в кабинете, подлежащем непременному осмотру, мы сейчас узнаем. Остановимся только лишь на некоторых деталях, предваряющих сие кульминационное событие…

Аркадий Осипович, вошедший следом за ней, раздосадовано отодвинул Зину Ивановну и принялся сам манипулировать злополучным прибором. Получив тот же результат, он ни слова не говоря, распахнул настежь входную дверь в коридор.

– Хоть немного светлее станет, – пробурчал он, вглядываясь в полумрак.

– Да и ладно, не нужен нам свет. Сигнализацию и так можно проверить, – живо отозвалась завхозиха. – Тут делов–то всего, что встать на стул.

– Ну вот вы и становитесь, у меня что–то спина болит.

– Да я так и думала сделать! Я полегче вас. Надо только придвинуть кушетку и поставить не неё стул.

Зина Ивановна самолично осуществила своё намерение и забравшись на кушетку, сказала:

– Аркадий Осипович, без вашей помощи я не взберусь на стул, помогите мне, а то я боюсь.

– Ладно, давайте, – и протянув руку, помог ей укрепиться на зыбком сооружении.

Зина Ивановна потянулась к щитку сигнализации и принялась перещёлкивать кнопками, включая один за другим ярко–красные огоньки светодиодов. Как бы ни были малыми усилия по включению кнопочек, но, видно, и они утомили без того напряженно стоящую на шаткой верхотуре нашу бесстрашную сильфиду. Колени её задрожали и Зина Ивановна, издав слабое “ах”, стала клониться в направлению Аркадия Осиповича!

Вот и настал тот миг, ради чего было предпринято столько усилий, чему отдано было столько душевной и нервной энергии!

Видя медленно клонящуюся к нему фигуру, полковник, как и подобает всякому мужчине, предпринял необходимые меры по недопущению какого бы то ни было вреда хрупким телесам Зины Ивановны в результате неминуемого падения на пол с такой высоты. Протянув ей навстречу руки, он бережно заключил её в свои объятия. По крайней мере так могло бы показаться постороннему наблюдателю. Но что поделаешь с насмерть перепуганной женщиной, которая чудом избежав если не смерти, то страшного увечья, накрепко вцепилась в своего спасителя. Её руки, обвившие крепкую шею ветерана танковых войск, дрожали крупной дрожью от пережитого стресса. Полковник, ощущая, что эти усилия вот–вот закончатся для него плачевно, ибо Зина Ивановна в порыве эмоций, напрочь перекрыла приток свежего воздуха в легкие нашего удальца, начал отдирать её руки от своей шеи. С превеликим трудом ветеран, привыкший с лёгкостью справляться с рычагами могучей машины, сумел чуть–чуть разжать слабые руки столь хилого с виду существа. Глотнув свежего воздуха, он проревел прильнувшей к нему всем телом Зине Ивановне прямо в ухо склоненной на его плечо головы:

– Да вы меня задушите! Ну всё, отцепляйтесь, я вам не столб, чтобы на мне висеть!

Но не тут–то было! Зина Ивановна, ещё крепче прильнув к нему всем телом, томным, по её разумению, голосом проговорила:

– Аркадий Осипович, как я вам благодарна! Если бы не вы, лежала бы я сейчас здесь с проломленной головой и умирала мучительной смертью! Спаситель вы мой, – уже приникнув к самому уху Аркадия Осиповича, жарко зашептала она, – я не забуду этого вовек! Скажите, что мне для вас сделать, и я исполню любое ваше желание! Мне ничего для вас не жалко,… только пожелайте, и я ваша, сейчас же!..

Говоря всё это, ошалевшему от такого поворота дела полковнику, Зина Ивановна пустила в ход самое неотразимое для любого мужчина средство. Она чуть–чуть ослабила свою хватку, которая сделала бы честь любому удаву, и начала медленно сползать по телу остолбеневшего, от возникших ощущений в своём огромном торсе, несчастного полковника. Груди Зины Ивановны, туго стянутые лифчиком, чуть ли не протыкая грудную клетку Аркадия Осиповича, дали ему прочувствовать все прелести ещё не увядших персей. А пока наша проказница проделывала такие штуки с верхней половиной тела, нижняя половина нашего героя претерпевала ещё большие искушения. Ноги Зины Ивановны, свободно висевшие на полметра над полом, вдруг совершили некоторые манипуляции, в результате которых одна из её ног оказалась протиснутой между ног полковника, а коленка крепко прижатой к его интимному месту.

И всё бы ничего, и не такие ситуации случаются в жизни, но другая нога Зины Ивановны гибкой лианой обвила сзади ляжку Аркадия Осиповича, дав тому ощутить всю крепость и жар живота своей наездницы. И если до этого Аркадий Осипович ещё не понимал прозрачности всего момента, то спорить с вздымающимся против его воли “инстинктом” он уже был не в состоянии.

Зина Ивановна, конечно же, немедленно почувствовала изменения интимной субстанции, и поспешила поддать жару, дабы ускорить созревание известного плода! Она бурно задышала, издавая при этом утробные звуки, служащие, по её мнению страстными вздохами. Бедный Аркадий Осипович уже и не знал как справиться со своим зловредным орудием любви, так некстати разбуженный неистовой ипостасью суккуба в лице оседлавшей его Зины Ивановны! Что он только не делал, дабы освободить своё взопревшее тело, но всё было напрасно!

Конечно, не думает же мой читатель, пряча ироничную усмешку, что бравый ветеран танковых войск обессилел до такой степени, что не в состоянии справиться с женщиной, раз в десять слабее его!?

Но в том–то и беда, что Аркадий Осипович, несмотря на свою зловещую репутацию, был по натуре очень деликатен. Ему и в голову не приходило применить силу и как–то грубо и нетактично сбросить с себя распалившуюся не на шутку женщину! Нет, не таковский был Аркадий Осипович и потому стоически переносил все муки жарких объятий Зины Ивановны…

Но, как это часто бывает в жизни, высокий накал страстей не может длиться вечно, как того истово желает заинтересованная сторона! Закон бытия суров и миг счастья, только подразнив, обрывается по прихоти его в самое неподходящее время!

Не стала исключением для него и наша истомлённая любовным ражем, коварная обольстительница. Преградой, вернее отсутствие её, на пути к счастью, на этот раз стала злополучная дверь, распахнутая настежь Аркадием Осиповичем! В тот самый момент, когда Зина Ивановна уже торжествовала победу над слабой плотью впавшего в ступор полковника, когда она уже приблизила свои губы к губам заколдобившегося мужика, на пороге возникли две фигуры и одна из них голосом Надежды Сидоровны радостно воскликнула:

– Зин, ну ты вот где! А тебя с ног сбились разыскивая по всей поликлинике! О!.. Просим прощения! Не разглядела... – только и смогла выговорить она, вникнув в пикантность ситуации. Обе дамы, зажав рты, чтобы преждевременно не прыснуть от смеха, выскочили за дверь и уже оттуда Ливадия, бывшая другой фигурой, крикнула:

– Тебя Тамара Витальевна ищет. Поднимайся наверх!…

Зина Ивановна услышала удалявшееся фырканье и сдавленные звуки хохота. “Вот клуши! – с удовлетворением подумала она. – Теперь разнесут по всей поликлинике! Господи, как всё удачно получилось!”… Отряхивая помятое платье, она, придав голосу изрядную долю испуга и досады и сделав вид, что вторжение двух сослуживиц не более, чем нелепость, не меняющее сложившихся интимных отношений между ними. Обращаясь к Аркадию Осиповичу, немедленно удалившемуся от неё на безопасное расстояние, Зина Ивановна сказала:

– Аркадий Осипович, ну что же вы? Испугались каких–то двух баб!? Вот ещё! Все уже давно знают о наших с вами отношениях. Они просто завидуют! Сейчас нам помешали, да и Трухнова вызывает! Но вечером мы встретимся, хотя бы у вас в кабинете и… поговорим о нас.

– Зина Ивановна, да что вы такое говорите! – вскричал ошарашенный полковник. – Каких отношениях?! Ничего не понимаю, прямо дурной сон какой–то! Мы с вами при исполнении обязанностей и не на любовных игрищах! – дошло наконец до него. – Я знать ничего не знаю о ваших сплетнях и увольте, – это не по адресу! Всё, до свидания!…

Озлоблённый полковник выскочил за дверь, а Зина Ивановна, усмехнувшись, пробормотала ему вслед:

– Вот именно, до свидания! Куда ты, голубчик, теперь от меня денешься! Все видели, как ты меня тискал, задрав платье до пупка!…

Вот теперь, мой изумлённый читатель, и, надо сказать, справедливо изумлённый таким коварством со стороны Зины Ивановны. Ибо последняя её реплика вослед сбежавшему полковнику, ясно дала тебе понять, что и этот ход предусмотрела хитрющая баба! И действительно, очень странно, как это сумели её разыскать в таком огромном здании именно в такой неподходящий, казалось бы, момент развития событий! Не иначе, как по наводке и тут тебе, мой проницательный читатель опять не изменяет интуиция.

Так оно и было на самом деле! Зина Ивановна предусмотрела всё; и отсутствие света, и распахнутую настежь дверь, и появление её сослуживиц в самый урочный момент! Один бог знает, как ей удалось совместить все так ловко и точно, но, видно, Зина Ивановна, была из таковских, которые умеют договариваться с высшими силами, словно якшалась с ними запанибрата! Как бы не хотелось нам объяснить сие стечение обстоятельств именно так, но ведьмою Зина Ивановна вряд ли была! Хитрющей пройдохой и ловчилой ещё можно было её назвать, да и то с большой оговоркой! Ибо все удачи её в делах надобно бы напо-ловину приписать раззявистости тех, с кем она имела отношения. Много ещё судачили о её невероятной хватке и чутье, но, если рассудить здраво, то что ещё можно было ожидать от человека, прошедшего такую школу жизни! Особенно с таким богатым опытом общения с сильным полом! Усвоив те качества мужского характера, которые показались ей весьма стоящими для жизни, Зина Ивановна необычайно продуктивно наслоила их на свои личные черты характера, получив весьма мощное орудие для препарирования жизни в нужных ей целях.

Вот так–то, мой дорогой читатель! А то всё – мистика, мистика! Зина Ивановна уже давно рассталась с детскими сказками, и этот чудодейственный инструмент в своем арсенале держала всегда под рукой!…

И всё же, всё же! Никто не застрахован в этом мире от ошибок и неудач! Вроде бы и рановато записывать нашу молодуху в годах в старухи, но проруха всё же нашлась и на неё! Ай да и интереснейший же поворотец судьбы ждал Зину Ивановну вскоре после только что описанных событий!…

Оторвался народ на положенных праздничных гульбищах, отвёл душу и медленно отходя от непомерных количеств принятых яств и зелья, нехотя потянулся к местам официальных сборищ, почему–то именуемых между собой “работой”. К слову сказать, привычка получать какое–то всевспомощевание в виде денежных знаков за добровольную отсидку на так называемой “работе”, для подавляющего количества “работающего люда” превратилась в своего рода посиделки.

Вот и наши шестиэтажницы, собравшись наконец воедино дружной стайкою, принялись с живостью обсуждать новости, которые им посчастливилось собрать за дни проведённые порознь. Что там работа, когда столько, мало сказать, интересных, но прямо–таки сногсшибающих известий обрушилось на страждущие умы истосковавшихся по изюминкам, перчинкам из жизни своих ближних, наших достойнейших матрон! Право слово, и было же что обсуждать! Ведь какие фортеля отчебучивает их вдоль и поперёк изученная подруга! Все с превеликим тщанием, не упуская ни единого нюанса, смаковали подробности известной сцены виденной Ливадией Васильевной и Надеждой Сидоровной накануне новогоднего вечера.

Так и сяк они крутили сей любопытнейший факт, уж совсем измусолили, отсепарировали, сублимировали и только тогда всем миром решили – быть свадьбе! Недели полторы пролетело в предчувствиях и смаковании! Зина Ивановна не отрицала сей интриги, но и не подтверждала мнения кворума шестого этажа. Делая многозначительное лицо, с довольным видом, она лишь отшучивалась: “Ой, девки, сглазите ещё!”…

Как в воду смотрела многоопытная Зина Ивановна! С того самого вечера ей никак не удавалось отделить Аркадия Осиповича от рабочей обстановки и остаться с ним вдвоём наедине. Исхитрялся Аркадий Осипович в этом деле совершенно виртуозно, ускользая от тенет Зины Ивановны! Но сколь долго верёвочке не виться, конец непременно настанет. Другое дело, что за конец и чья выгода будет привязана к нему! Знать не знала, ни сном ни духом не ведала Зина Ивановна, какой жестокий удар судьбы подстерегает её совсем близко, за ближайшим поворотом, днях в двух по истечении отпущенного срока!

А пока отсудачили приятельницы своё, укрепившись сами и других укрепивши во мнении скорой гименеевой победы Зины Ивановны! Да и сама Зина Ивановна тоже так думала, ибо не стало у неё соперниц в поликлинике! Все признали своё пораже-ние и её право на руку и сердце Аркадия Осиповича. Да только правду говорят, что человек может только предполагать, но никак уж не распоряжаться свое фортуной!

Не ждала Зина Ивановна беды с той стороны, о которой она и не думала, да и предположить не могла! Послушаем же дальше нашего рассказчика, как дело всё обернулось, и что же такое произошло, о чем Зина Ивановна долго ещё вспоминала как о своём позоре и несчастье!

Вдруг, непонятно по какой причине, Аркадий Осипович стал в обхождении с Зиной Ивановной весьма терпим и, можно даже сказать, любезен. Зина Ивановна, некоторым образом уже попривыкнув к тому, что её избранник суров в общении с ней, как и подобает, видимо, настоящему служаке, привыкшему к суровой армейской дисциплине, была озадачена и удивлена сей метаморфозой. Точно так же, как и она, эти перемены заметили и другие шестиэтажницы. Видано ли дело, чтобы непримиримый борец с разгильдяйством и халатностью на рабочих местах, стал делать замечания не в форме строгих отчитываний, но с улыбкой и даже как–то рассеянно. Расценив такое поведение инженера по охране труда как добрый знак, все вновь обратились к предполагаемой виновнице сих знаменательных перемен в поведении Аркадия Осиповича, а именно к Зине Ивановне, справедливо полагая, что дело близиться к концу и скоро быть им приглашенными к ней на свадебку. Надежда Сидоровна, и особенно Татьяна Израилевна на правах лучших подруг, сильно обеспокоенные таким скорым развитием отношений, и опасаясь, как бы не прогадать с подарками, приступили к ней, требуя немедленных объяснений. Зина Ивановна, точно зная, что никаких поводов к перемене настроений Аркадия Осиповича не давала, быстро скумекала свою выго-ду в такой ситуации. Не разубеждая подруг в правильности их предположений, она, однако, предложила им самим пообщаться на этот счёт с Аркадием Осиповичем, дав им понять, что так будет лучше узнать всю правду. Сама же она таким образом решила убить двух зайцев; и самой узнать истинную причину перемен в поведении Аркадия Осиповича от подруг, и те, ежели что, не смогут обвинить её в предвзятости.

Сказав “а”, трудно отказаться от следующей литеры. Так уж складываются обстоятельства, что всё время автору, мой любезный читатель, приходиться ужасаться, хватаясь за голову, от напастей, сваливающихся на бедную Зину Ивановну! Уж лучше бы она не просила своих обрадованных представленной воз-можностью сослуживиц, узнать причину витания в эмпиреях своего избранника!

Гром грянул неожиданно, как гремит тёплым майским днём в слепой дождь, потрясая тонкие стволы деревцев и пугая кротких голубей. По крайней мере одну голубку сирую он потряс до основания. Не ведомо, как протекала беседа любопытных подруг с Аркадием Осиповичем, только на следующий день у всех них при разговоре с Зиной Ивановной были постные лица и желание поскорее завершить разговор. Зина Ивановна теряясь в догадках, приписывала это явление то расстройству желудка, на которое сослалась Ливадия Васильевна, то неладам с мужем, упомянутым вскользь Надеждой Сидоровной. Да и Любовь Семё-новна, попросив её поскорее заказать в типографии бланки, поспешила из кабинета прочь безо всяких объяснений!

Чутьём поняла Зина Ивановна, что неспроста обегают её подруги за семь вёрст, но ничего не смогла от них добиться. Два дня продолжалась такая игра в молчанку, казавшаяся особенно загадочной на фоне радушного общения с ней Аркадия Осиповича.

И всё же, видимо, сыграл в её подругах некий инстинкт, иногда называемый женской солидарностью! Не сговариваясь, на третий день после опрометчивого предложения Зины Ивановны, Надежда Сидоровна и Ливадия Васильевна вдруг оказались в одно и тоже время, ближе к вечеру, в её кабинете. Разместившись на диване, они с рассеянным видом поинтересовались как идут дела. Не забыв ознакомиться с её здоровьем на данный момент, и задав ещё пару совсем уж незначительных вопросов, как были прерваны Зиной Ивановной, которая, отбросив шариковую ручку, спросила поверх очков:

– Вы чего? Домой уже собрались?

– Да нет, – вздохнула Ливадия, – так просто зашли. Как у тебя с Аркадием–то, всё в порядке?

– Это ты к чему? Чего не в порядке? – Зина Ивановна в недоумении вздёрнула брови. – Мы с ним вчера хорошо пообщались на разные темы вот здесь, в кабинете.

Надежда Сидоровна с горькой иронией усмехнулась и проронила, как бы про себя:

– Вот они, мужики, одним миром мазаны! – и уже обра-щаясь к Зине Ивановне, спросила: – Что, он тебе ничего не сказал?

– Почему не сказал? Мы тут кучу всего наговорили.

Надежда Сидоровна усмехнулась ещё горше и качая головой, с жалостливой интонацией в голосе выдохнула:

– Ой, Зин, лопухнулась ты как малолетка! Я не знаю, как далеко зашли ваши отношения, но тебе, пока не поздно, надо объясниться самой с Аркадием начистоту! Водит он тебя за нос!

Надежда Сидоровна замолчала и откинулась на спинку дивана. Зина Ивановна сняла очки и поигрывая ими, сухо сказала:

– Мои отношения с ним никого не касаются! А если вам что–то известно о нём, то лучше говорите прямо, без всяких загадок.

– Да куда уж тут загадки, – вскинулась Ливадия. – Он не нам, а тебе должен был сказать, о том, что жениться через месяц!

– Что, прямо так и сказал? – враз заалела щеками завхозиха. – Мне он ничего такого ещё не говорил. Надо же, Аркадий! Видать хочет сюрприз сделать!

– Да не на тебе жениться, глупая ты тетеря! – воскликнула Ливадия. – По всему видать, проворонила мужика, когда надо было его брать ещё тёплым, тогда, сразу же после вечера! А ты, …

– Да ну? – только и нашла что сказать озадаченная Зина Ивановна. – Уж не на тебе ли он жениться? Что–то я не замечала в нём интереса к твоей персоне! И когда же ты успела?

Выложила сию тираду наша, растревоженная не на шутку, эксневеста, а у самой что–то защемило сердце. Поняла она свою ошибку, когда отослала своих подруг поинтересоваться мнением из первоисточника. Выдать–то выдал первоисточник им порцию информации, да, видать, не по адресу она попала! Самой надо было действовать! Плохую службу сослужила ей её самоуверенность, – куда, мол, деваться списанному со всех счетов бывшему полковнику танковых войск! Да и обложен он был Зиной Ивановной по всем правилам ведения любовных блокад, так что не было повода у неё для беспокойств! Господи, а тут такое говорят её подруги!

– Зин, да ты что, совсем ослепла! Мы посмотрели за эти два дня на ваши отношения, и точно получается – нужна ты ему, как пустая облатка! – не сдержалась Надежда Сидоровна – Я не знаю, шутил он или нет когда сказал, что его невеста из Питера скоро приезжает, а здешних дам он просит не беспокоиться!

– Что вы ему наговорили!? – вскричала в сердцах Зина Ивановна. – Какая невеста из Питера? Он мне сам сказал вчера, что не прочь жениться, если только одна из женщин будет немного понастойчивее!

– Да почём ты знаешь, кого он имел в виду? – хихикнула Ливадия.

Есть у каждого из нас, дорогой мой читатель, одно свойство натуры, которое неистребимо в нас и портит иногда нам жизнь чрезвычайно! Я говорю о таком качестве, как самовнушение! Иногда оно скрывается под личиной самообмана или пристрастного мнения, но, – что поделаешь! – подлое свойство его создано нашим творцом нам в искушение либо на пагубу. Слабый и зашореный будет упорствовать, противодействуя очевидному, пока не сгубит его это коварное свойство! И ничего с этим поделать нельзя, ибо закон естественного отбора, данный людям создателем нашим через посредство островного гения, на то и существует, чтобы отсекать таких несчастливцев!

Хорош этот закон или плох, судить не берусь. Может он и нужен для всего живого, как высшая цель развития жизни, но иногда, хватаясь за голову, горько жалеешь, что был слеп, и не увидел во время того, что стало очевидно всем и каждому вокруг давным–давно! Нет, не хорош он, этот закон! Особенно для каждого из нас в отдельности, ибо нет нам дела для всего живого на земле, если страдает от него твоя слабая плоть и чувство соб-ственного достоинства! …

Нечто подобное нашим рассуждениям вихрем пронеслось в голове Зины Ивановны и оставило там пустоту и две злые, острые иглы в висках! Что–то не так наделали, эти две пустоголовые клуши! Надо немедленно заставить их рассказать весь разговор с Аркадием и тогда она сама разберется, где правда, а где припевки этих вечных завистниц!

– Выкладывайте, что вы там ему наговорили! – подступила к ним распалённая не на шутку Зина Ивановна.

– А что выкладывать, мы всё сказали, что было! – Надежда Сидоровна пожала плечами и повела головой. – Ты что думаешь, нам есть смысл что–то скрывать! Наоборот, мы думали, что тебе всё и так известно! Не веришь, иди сама расспроси своего ухажёра, может он тебе чего больше скажет!

– Ну ладно, чего сидим–то! Надо идти, – спохватилась вдруг Ливадия Васильевна.

И только она проговорила это, и уже встала с дивана, как дверь в кабинет отворилась и на пороге показалась Татьяна Израилевна. Лицо её горело, глаза сверкали и часто вздымавшаяся грудь сказали без слов о крайнем её возбуждении.

– А, и вы здесь! Зина Ивановна, я в общем–то к тебе шла, по одному делу! Только что твой Аркадий принёс заявление на отпуск без содержания, на неделю… – Татьяна Израилевна перевела дух и протянула Зине Ивановне листок бумаги. – Вот, почитай!

– Да зачем мне читать заявление на отпуск! – воззрилась на секретаршу Зина Ивановна. – Это его личное дело, я то причём здесь.

– А вот и притом! Там написано – “для устройства личных дел”. Вот я и поинтересовалась, что за личные дела у него вдруг образовались, ну так, шутки ради, так он знаешь, что мне ответил?

– Да мало ли у человека какие личные дела могут быть! Ко мне–то какое это имеет отношение? – раздражённо ответила Зина Ивановна.

– Тебе лучше знать, какое! Только сказал он мне, что берёт отпуск, чтобы жениться! Знаешь, я так удивилась! Ты–то нам ничего не говорила о свадьбе, а тут на тебе! Твой Аркадий выдал такую новость! Я подумала было, что ты сама всё держала в тайне и решила проверить и говорю: “Аркадий Осипович, что же вы скрываете от коллектива такое событие, да и Зина Ивановна тоже хороша, вам подстать! Ни словечка подругам о свадьбе! Мы вам подарок приготовили бы, поздравили всем коллективом! Нехорошо”, – говорю, – “мол, так поступать!”

– Ну, а он что!? – единым порывом, но движимая разными чувствами, подалась вперёд вся троица.

– А он посмотрел на меня, как будто в первый раз увидел и спрашивает: “Какая, такая Зина Ивановна? Моя будущая жена приезжает из Петербурга, как только оформит отпуск. Она полковник МВД и у них с отпусками строго…”. Верите, я как сидела, так и отпала! А у самой в голове только одна мысль, – а как же Зина Ивановна?! Что же это такое получается, а!? – Татьяна Израилевна повернулась к завхозихе, вопрошая ту всем своим изумлённым видом.

Зина Ивановна стояла нема и недвижна. Ничего не отвечая Татьяне Израилевне, она смотрела сквозь неё куда–то в стену пустым взглядом. Надежда Сидоровна с Ливадией переглянулись. Они вдруг почувствовали настоятельную необходимость покинуть сие место трагедии и кивнув секретарше, тихо, на цыпочках утащили её из кабинета.

Зина Ивановна, даже и ни думала как–то реагировать на сказанные Татьяной Израилевной роковые слова. Никто ей не нужен был, никто не утешил бы нашу избранницу от происков хитроумного мальчуги с луком и стрелами, которыми он осыпает несчастное племя влюбленных! Трудно, правда, причислить нашу фемину к таковому, но потери, понесенные ею на этом фронте, вполне были сопоставимы и в моральном и жизненном аспекте с сердечными ранами какой–нибудь девчушки, впервые попавшей в сии роковые тенета. Хотя, в отличие от несчастной любви отроковицы, не желающей от жизни ещё ничего, кроме соединения с предметом своего обожания, Зину Ивановну сей атрибут занимал куда меньше. Материальные выгоды, подспудно сопровождающие ритуал брачующихся особей, был для неё смыслом свершения таинства гименеевых уз. И не окажись у ветерана–полковника столь знатного приданого, вряд ли он был бы подвергнут таким агрессивным действиям со стороны меркантильной Зины Ивановны.

Но не только это заставляло разрываться сердце нашей отставленной претендентки на почётное звание супруги Аркадия Осиповича. Сознание того, что и всё вокруг, особенно троица её лучших подруг, прекрасно понимали истинные мотивы её желания, заставляло Зину Ивановну страдать неимоверно.

Как многообразны лики любви! Надо думать что ты, мой дорогой читатель, смог бы уберечься от таких же фальшивых любовных стрел, которыми так часто осыпаемо всё человечество со дня сотворения мира! Будь же здрав и осмысленнее в принятии решений об отношениях с избранником своей судьбы и выборе спутника на самую значительную часть своей жизни!

Глава 14

– …Вот, например, возьмём такой случай. Я как–то прихожу на работу, как и положено, к девяти, а меня в дверях поджи-дает эта малограмотная захмычка и спрашивает: “Андрей Васильевич, где вы были вчера всю вторую половину рабочего дня? Привезли мебель и, как всегда, некому было разгружать. И почему только, как вас не схватишься, так никогда нет на работе!” И знаешь, стою я перед ней, слушаю её фельдфебельский ор и понимаю, что чтобы я сейчас ни говорил в своё оправдание, для неё это будет пустым звуком. Она, когда принималась орать на кого–нибудь, делала это с таким удовольствием, что сразу становилось ясно, почему кто–то жить не может без прыжков с парашютом, а кто–то обожает лазить по горам или в одиночку по океану шнырять на байдарке. Она так выплёскивала свой адреналин, мать её ети!

– Хм, – хмыкнул Владимир, внимательно наблюдая, как растет столбик пепла на сигарете, забытой в пепельнице. – Ну и что ты? Тебя что, действительно не было на работе?

– Как же! Уж тут то я отыгрался по полной программе. Ко мне накануне, как раз перед обедом, вваливается собственной персоной Аркадий, муж главврачихи и тащит меня в свою тачку. По дороге объясняет, зачем я ему понадобился, – какая–то там ерунда, я уж и забыл что, и проторчал я с ним, – а, на стройке, по поводу сантехники, – часа три. После он сразу отвез меня домой. Когда мы ехали, я ему ещё сказал, что завхозиха неровно дышит в мой адрес, и неплохо было бы поставить её в известность. Как сам догадываешься, он тут же забыл о моей просьбе, а наутро я, как пацан, был уделан по самые уши Зинкиной словесной блевотиной.

– Ну, а говоришь, отыгрался, – хитро прищурился Князев. – Каким макаром?

– Положим, не Макаром, а Аркадием, – Андрей откинулся на спинку стула и довольно покачал ногой. – Как только она на минутку заткнулась, я ей так ласково говорю: “Зина Ивановна, вам привет от Аркадия Мамонтовича. Мы с ним вчера ездили туда–то и туда–то. Я, зная, как вы будете переживать по поводу моей отлучки, попросил его позвонить вам и предупредить, что я уехал с ним. Он сказал, что не велика птица, перебьется, а если будет возникать, то пусть позвонит ему и он ей скажет пару ласковых…”.

– Что, так и сказал!? – расхохотался Андрей. – И не боялся, что он открестится от всего.

– Да–да, открестится! Во–первых, чихал он на неё, и, во–вторых, Зинка ни за что бы ни стала ему звонить сама.

– И чем же у вас всё это кончилось?

– У меня все кончилось так, как и всегда – заявкой. А вот у Зинки завоз мебели накануне обернулся по причине её жутко сволочной натуры ба–а–льшими неприятностями.

– Это почему?

– Я же сказал – сволочная натура! Вот послушай…

В тот день наконец–то завезли долгожданные кушетки. Истомившиеся больные, засыпавшие главврача бесчисленными жалобами по поводу отсутствия столь необходимых предметов мебели, могли торжествовать – их взяла! Но радость, как, оказалось, была несколько преждевременной и, мягко говоря, неполной.

Читатель, конечно же, помнит, с какой помпой обставлялось каждое такого рода мероприятие. Но в этот раз Зина Ивановна превзошла саму себя. Когда огромная фура подъехала к воротам, её клаксон заревел столь внушительно и долго, что и в самой поликлинике и в домах окрест сразу поняли – произошло событие, по значимости своей равное только что самому вселению в неё. Дальше действо разворачивается по наработанному годами сценарию.

В ответ на рёв клаксона распахивается окно на шестом этаже и в нём появляется Зина Ивановна. Она что–то громко кричит и тогда из машины вылезает парень в спецовке. Он подходит к зданию, становится под окно с высунувшейся Зиной Ивановной и в награду за это получает ключ от ворот, брошенный её милостивой рукой.

Из подъезда поликлиники появляется бегом Андрей и они вместе распахивают тяжёлые сварные ворота. Фура, отдуваясь и фырча словно какое–нибудь экзотическое животное, неторопливо тащит сквозь них свою неповоротливую тушу и спустя несколько минут подплывает к вестибюлю. Там, во всём своём спокойном величии, в котором при одном только взгляде на обладательницу оного сразу же становиться видна грандиозность события, уже стоит главная распорядительница хозбала.

Зина Ивановна с величавым спокойствием наблюдает как из кабины машины высыпали грузчики и водитель. Она просто–таки с каменной невозмутимостью смотрит на неторопливую суету четырёх мужиков у дверей машины. Но зритель, заинтригованный процессом начинает понимать, что вот–вот произойдёт нечто более значительное. И он не ошибается в своём предчувствии!

Едва распахнулись широкие двери и прибывшие парни в спецовках не спеша скрылись в недрах огромной фуры, как Зина Ивановна, издав неопределённый крик, со стороны очень смахивающий на боевой клич индейцев, срывается с верхних ступенек. Подбежав к ним, она энергичным жестом прерывает начавшуюся было возню и отдаёт распоряжения, в результате которых степенные и плавные движения грузчиков приобрели стремительность полёта ласточек. Что она им сказала, конечно же, мой догадливый читатель понял сразу же! В самом деле, Зина Ивановна, исходя из своего громадного управленческого опыта на посту зама по хозчасти, знала, чем можно подстегнуть нерадивых и ленивых! Магарыч в виде убойнопроцентной жидкости всегда творил чудеса!

И вот теперь, когда мужики буквально сорвались с цепи, Зина Ивановна смогла полностью отдаться упоительной стихии командирского пыла. Надо видеть Зину Ивановну в такие моменты! Она была похожа на уставного прапорщика на плацу перед высоким начальством, выжимающего из своих подопечных последние силы! Её можно без всякой натяжки сравнить с суровым шкипером, во время учений гоняющих матросиков по вантам! Это был главарь пиратов, ведущий своих головорезов на абордаж испанского галеона!

Горе тем, кто в такие мгновения попытается прервать вдохновенный пыл и раж неукротимой Зины Ивановны! Он будет сметён с дороги как пылинка напором мощного пылесоса, как былинка под натиском полноводного селя, как хлипкая хибара под ударами ураганного ветра! И неважно, кто окажется в этот момент перед ней; здоровый ли детина, один вид которого приводит окружающих в трепет, или немощная старушенция, – пощады не будет никому!

Вот как раз со старушкой и вышло у нашей воительницы в этот день промашка! Вообще–то этот день был бы ничем не примечателен, если бы не происшествие, которое надолго запечатлело его в умах действующих персонажей.

Поначалу ничто не предвещало трагических, скорбных минут, которые изрядно попортили крови нашей героине и заодно её высокой покровительнице. Всё шло как по маслу, как и рассчитывала Зина Ивановна. Грузчики бойко перебрасывали длинномерные упаковки, рабочий с водителем затаскивали их в вестибюль, сама Зина Ивановна собственноручно указывала места для складирования и попутно распихивала докучливых посетителей, пытавшихся прорваться между носимыми предметами к лифту или лестнице.

В иные моменты по её лицу было видно, что будь её воля, она немедленно закрыла бы доступ в поликлинику на технический перерыв! С некоторыми несознательными больными даже приходилось вступать в короткие стычки, дабы вразумить их, что они сами задерживают устройство комфортных условий ожидания приёма к докторам! В сердцах хлопая себя по бокам руками, Зина Ивановна как бы тем самым говорила: “Ну что ты поделаешь с этим народом!”

И всё же дело потихоньку продвигалось. Вот уже и фура была освобождена от груза и часть его поглотили ненасытные пасти лифтов; вот подключились уборщицы, собирающие бумажную упаковку, впопыхах раскиданную по всему пространству вестибюля; а там и Зина Ивановна всё чаще стала отлучаться на этажи, чтобы собственноручно следить за расстановкой новеньких кушеток, заменяя ими старые. По всему было видно, что сей процесс, то бишь, замены старого новым, был делом весьма нелёгким, ибо частенько набегала тень на лоб и пролегала озабоченная складка меж бровей нашей Зины Ивановны!

И как же досадовала она, когда в столь ответственный момент ей приходилось распылять свое внимание между таким серьёзным делом и беспардонными и наглыми больными, рассевшихся на старых кушетках и всеми силами стремившихся остаться на них до приёма врача. В ответ на их нелепые замечания о том, что до начала приёма ещё целых полтора часа, Зина Ивановна, усилием воли собрав последнее терпение, отвечала таким зарвавшимся больным, что приходить надо после обеденного перерыва и нечего тут рассиживаться и мешать трудовому процессу!

Грозно нависнув над таким строптивцем, не желающим очищать место, Зина Ивановна, исчерпав последние доводы, вроде “да на тебе ещё пахать и пахать, а она прогревать сюда одно место пришла!..”, она давала команду. Подскочившая в мгновение ока пара дюжих молодцев с легкостью приподнимая оккупированную кушетку вместе с укрепившимся на ней больным телом, легонько кренили его. В результате сей манипуляции больное тело с лёгким взвизгом и криками: “Я буду жаловаться!…”, сползало на пол и не прекращая нудных причитаний, отбывало в неизвестном направлении.

Очищенная кушетка взгромождалась на гору себе подобных в конце коридора и её место занимали вновь привезённая мебель в виде стульев, сварганенных из пары крашеных черной краской железных труб и такой же гофрированной сеткой, предназначенной под многострадальные седалища больных.

Вот так фокус! Да–да, мой читатель, если ты, паче чаяния и имеешь счастье проживать в дивном районе Марьино, то тебе, в довершение всего придётся теперь в часы посещения поликлиники обживать чудо мебельного искусства! Так и хочется воскликнуть избранным – терпения вам и скорейшего выздоровления! Немногочисленные посетители, таращась на сии произведения современного мебельного искусства, горестными взглядами провожали удобные мягкие кушетки, которые хоть как–то скрашивали долгие часы ожидания перед дверьми врачебного кабинета.

Подготовленный таким образом коридор представлял собой весьма неприглядное зрелище. Горы кушеток вперемежку с новыми стульями, одинокие фигуры больных, стойко вынесших яростный административный напор, и теперь боязливо жмущихся к стенам, а посреди всего этого техногенного хаоса – мелькающая фигура Зины Ивановны, громогласно подгоняющая бригаду сборщиков. Те, производя немалый шум, и с видом знающих себе цену мастеров, разбирали принесённые стулья и свинчивали их в звенья по пять штук.

Худо ли бедно, но постепенно в коридоре вырастали стройные ряды стульев, издали похожих на какие–то панцирные образования, призванных заменить удобные мягкие кушетки. Зина Ивановна летала от одной группы сборщиков к другой с надоевшим им до смерти к концу первого часа рефреном: “ну быстрей, … быстрее, что вы уснули, что ли!”. В конце концов один из них не выдержал: “Будешь надоедать, мать, всё свернём и уйдём! Шла бы ты лучше пообедала!”. Зина Ивановна осклабилась своим большим ртом и примирительно сказала: “Да я что, я ведь хочу успеть к окончанию перерыва… У меня распоряжение Тамары Витальевны…”. На что тот же рабочий усмехнулся: “Тут, мать, люди работают, а не зайцы скачут!”, и отвернувшись, сказал напарнику: “Некоторые думают, что чем чаще они щёлкают зубами, тем быстрее идёт работа, язви их в дробину!…”.

Видя такой оборот дела Зина Ивановна решила по–своему распорядиться оставшимся до конца пересменки временем. Кликнув появившегося Андрея, она решительно направилась на следующий этаж, куда грузчики с фуры уже доставили все необходимые стулья.

Выйдя из лифта Зина Ивановна окинула взглядом поле битвы, то бишь, лежащий перед ней коридор. Как назло, этим этажом оказался третий, на котором располагались все терапев-тические отделения, а стало быть самые густопосещаемые при-болевшим населением. И это обстоятельство сыграло с ней злую шутку…

Уж лучше бы она последовала мудрому совету монтажника–сборщика и присоединилась к своим товаркам, поглощающим вкусный обед в уютной комнате для приёма пищи! Взвинченная до предела собственным метемпсихозом, Зина Ивановна к моменту появления в коридоре третьего этажа пришла в состояние, близкое к экзальтации.

Уперев руки в бока, она встала по середине первой трети коридора, словно отсекая собой выбранное ею пространство, и скомандовала Андрею звенящим от напряжения голосом:

– Выноси кушетки!

Это распоряжение не прибавило Андрею живости в движениях, Помня получасовой давности баталии по освобождению кушеток, он нехотя сдвинулся с места. Первые же седоки энергично возроптали против перемещения их с насиженного места на собственные ноги.

Андрей не стал упорствовать и обратив к Зине Ивановна скучное лицо, развел руками, как бы говоря этим: “Вот видите…”. Стало ли это последней каплей, переполнившей чашу терпения Зины Ивановны, но ей вдруг показалась, что все эти люди, объединившись вместе, составили против неё заговор и теперь хотят её извести своим молчаливым сопротивлением. Она широко раскрыла рот, будто ей не хватало воздуха и медленно багровея, просипела:

– Всем встать! Немедленно освободить кушетки!

Подскочив к первому же ряду сидевших близь неё людей, она, ухватившись за край кушетки, энергично задвигала ею в стороны, да так, что бедные посетители посыпались в разные стороны словно кегли в боулинг–зале.

Среди тех, кто ещё оставался на своих местах, раздались возмущенные голоса: “Да как вы смеете! Разве так можно!…”. Несчастные, они и не подозревали, что этим только подливали масла в огонь. Приговаривая про себя: “Ещё как смею…”, Зина Ивановна, бросившись к следующей ближайшей от неё кушетке, вцепилась в неё своими маленькими, но сильными дланями и затрясла её, что твой мужик грушу. И опять послетали с сиденья люди и опять возник ещё более слышный хор протестующий голосов. А остервенившаяся вконец Зина Ивановна уже подлетала к другой кушетке и с маху сбрасывала не успевших вскочить неловких болезных!

Не переводя дыхания, на едином порыве она переворачивала одно за другим сиденья, пока не оказалась у оставшейся в дальнем углу, кушетки. И тут её остановил тихий, едва различи-мый слабый голос: “Погодите, можно мне остаться сидеть,… мне плохо,… что–то сердце прихватило…”. Как ни слаб был шепот, ни прерывист был голос, просивший Зину Ивановну не беспокоить обладателя, вернее, обладательницу его, ибо перед впавшей в чуть ли не истерику разбушевавшейся завхозихой, оказалась маленькая, сухонькая, хилого виду старушонка.

Может быть оттого остановилась могучая в своём порыве Зина Ивановна, что приустала маленько, и как раз пришло время перевести дух. Так или иначе она с широко раскрытым ртом, жадно глотающим воздух и выпученными глазами, с полминуты смотрела на старушонку, не совсем понимая, что это такое возникло перед её воспалённым взором! Старушонка, видя в остановке Зины Ивановны добрый для себя знак, пробормотала, счастливо улыбаясь: “Спасибо вам, большое спасибо…”

Но Зина Ивановна, придя в себя от ступора, в который поверг её неудержимый раж, процедив сквозь зубы: “Какое там ещё спасибо…”, видимо, посчитав слова старушонки ещё одним изощрённым издевательством, ловким движением выбила из под неё кушетку.

Старушонка, божий одуванчик, весом не более сорока килограммов, взлетела в воздух, словно подброшенная мощной катапультой и, грохнувшись со всего маху на пол, осталась лежать без движения. Весь окружающий место события народ оцепенел от виденной картины. И в это время позади толпы, безмолвно глядевшей то на лежащую старушонку, то на Зину Ивановну, возникло движение. С возгласами, “пропустите, да пропустите же”, к центру событий пробился мужчина. Он бросился к лежащей старушонке и, приподняв ей голову, закричал: “Мам, что с тобой, очнись!…”.

Кто–то из обступивших, придя в себя, сказал:

– Вы её к кардиологу отнесите, на четвёртый этаж, на сердце она жаловалась, когда её вот эта с кушетки сбросила. Может у неё сердечный приступ.

Мужчина, ни слова не говоря, подхватил мать на руки и, расталкивая стоявших перед ним людей, бросился к лестнице. Толпа возбуждённо загудела. Из некоторых реплик можно было разобрать несколько сочувствующих бедной старушке, но более всего раздавалось в осуждение решительных действий Зины Ивановны. С возгласами “это так оставлять нельзя…”, “это ж беспредел какой–то…”, “идти к главврачу…”, “жаловаться в райздрав…”, толпа тесной стеной надвинулась на стоявшую с каменным лицом Зину Ивановну.

Но этот маневр её ничуть не испугал. Окружённая полуторадесятком разгневанных больных, она яростно отругивалась от них, словно обложенная со всех сторон гончими матёрая лисица. Ощерив крупные, желтоватые зубы, Зина Ивановна производила столь грозное впечатление, что один только её вид держал на расстоянии наседавших на неё людей, бурно жестикулирующих перед её носом руками с зажатыми в них разными предметами, типа сумок и увесистых медкарт.

Распихав всех, со словами “идите жаловаться, куда хотите”, она пробилась сквозь плотный заслон и, бросив Андрею распоряжение таскать все кушетки вниз, устремилась на лестничную площадку. Уже через пару минут её голос уверенно раздавался со второго этажа, ничуть не выдавая ни единой интонацией только что произошедших с ней бурных треволнений.

Казалось, на этом всё кончилось для нашей воительницы! Но, как всегда бывает в этом мире, над сильными людьми проносятся и сильные бури, как высокое дерево притягивает к себе все молнии, принимая на свою гордую главу яростные удары стихий.

Надо же было такому случиться, что совместилось во времени два, казалось бы таких случайных события, как смерть от инфаркта несчастной старушонки и заурядная замена мебели. Ведь связать два таких разных по своей значимости события в единую цепь, нужно обладать совсем уж изощрённым злодейским умом!

И когда Зину Ивановну срочно разыскала Татьяна Израилевна и передала приказ Тамары Витальевны, срочно явиться к ней в кабинет, Зина Ивановна не усмотрела в этом ничего для себя плохого или неприятного. Мало того, ей было что доложить Тамаре Витальевне! К этому моменту практически вся мебель в коридоре была заменена новой. Гордая сознанием хорошо выполненной работы, Зина Ивановна с широкой улыбкой явилась пред очи своей патронессы.

– Тамара Витальевна, всё в порядке, на двух этажах кушетки я заменила! – в своём громогласном стиле с порога доложила завхозиха.

Трухнова поморщилась и, отложив в сторону лист бумаги, подняла озабоченный взгляд на довольную Зину Ивановну. Тяжело вздохнув, она уронила руки на стол и сказала:

– Ну прямо не знаю что и делать! Вот тут у меня лежит заявление, подписанной десятком человек. В нём говориться, что ты только что убила какую–то старуху. Они только что от меня ушли. Что там случилось ещё!?

– Какую старуху? – взвизгнула Зина Ивановна. – Я пальцем никого не трогала. Ведь они не хотели освобождать кушетки! Я всех по–хорошему просила! Так ведь им хоть кол на голове теши!

– Ну и что?

– Рабочий приподнимал кушетку и они вставали и уходили! Вот и всё!

– Зина Ивановна, при чём тут рабочий! – раздражённо оборвала её Трухнова. – У меня вот тут написано, что ты сама подошла к кушетке, на которой сидела старуха и сбросила её на пол. После чего она умерла в кабинете кардиологии. Вот, полюбуйся!

Трухнова нервным движением бросила Зине Ивановне лист бумаги. Та, схватив его, впилась глазами в написанное, но тут же отбросив лист на стол, вскричала в озлоблении:

– Я не разберу, что там написано, но всё это клевета! Я что, виновата, что у старухи больное сердце! У меня тоже больное сердце, а я работаю за троих и вот благодарность!

– Ты перестань впадать в истерику, – остановила ДавилинуТрухнова. – Расскажи толком, как всё было…

После получасового разговора, Трухнова, озабоченно покачивая головой, резюмировала:

– Да, дело нешуточное! Вряд ли сын старухи откажется подать на тебя в суд. Тут надо что–то предпринять. Будем думать…

Вторая половина дня прошла спокойно, если только не принимать во внимание повисший над Зиной Ивановной дамоклов меч. Весь его остаток она провела в размышлении, о низости людской натуры. После неких стратегических планов, выработанных в кабинете Трухновой, Зина Ивановна несколько успокоилась, только горькая заноза, засевшая где–то внутри, не давала ей вернуться в нормальное деятельное состояние. Что там старуха, которой давно полагалось лежать в могиле, – не она была этой занозой, нет! Те, кто написал подлую кляузу, – вот кто был изощренным злодеем–пакостником! Что она им сделала, – одно только добро и вот их благодарность!

Первые последствия не вовремя преставившейся старушки обнаружились уже на третий день. Жаждавший мести за безвременно загубленную жизнь матери, убитый горем и нанёсён-ным ей оскорблением, сын сразу же после похорон объявился в кабинете Трухновой.

Тамара Витальевна, с увлажнёнными от сочувствия глазами, слушала горестно–возмущённую филиппику пожилого мужчины, мудро давая тому выговориться. Она по опыту знала, что преждевременно выплеснутый на кого–то гнев по своему действию становиться похожим на холостой патрон – шума много, а результатов мизер. Через пять минут мужчина затих и Трухнова сочла своевременным вставить несколько слов. До этого она во время пауз, которые делал сын почившей старушки намеренно молчала, заставляя, тем самым своего визави снова продолжать свою речь, что он и делал, но уже с заметно меньшим накалом. И вот, дождавшись подходящего момента, когда по её мнению пыл мужчины иссяк, Тамара Витальевна мягко произнесла:

– Я искренне вам сочувствую, поверьте, очень жаль вашу матушку, но ваша родительница имела очень больное сердце. Мы в тот же день собрали консилиум и пришли к мнению, что этот случай ни в коей мере не повлиял на состояние вашей матери…

– О чем это вы!? – вскричал мужчина. – Она, по свидетельству очевидцев, потеряла сознание в результате падения с кушетки, откуда её сбросила ваш завхоз!

– Вы послушайте меня. Вот заключение консилиума, в котором говориться, что результатом смерти стал обширный инфаркт. Мы сверили его с результатами вскрытия, на котором вы сами настаивали и наше заключение полностью подтвердилось с выводом патологоанатома. Ваша мать, уже в поликлинике, куда вы её привезли, находилась в состоянии инфаркта.

– Да не меняет это ничего! Ваш завхоз поступила с ней самым мерзким образом, за что я требую её увольнения. У меня есть свидетели, которые подтвердят все произошедшее! – Муж-чина привстал на стуле и стукнул кулаком по столу. – Я найду на неё управу. Если она не будет сегодня уволена, моё заявление завтра же будет в суде!

– Ваше право поступать, как вы считаете нужным, но в действиях моего зама по хозчасти ничего, кроме излишнего рвения, чтобы послужило причиной смерти вашей матери, наша администрация не находит.

– В том, что вы так говорите, нет ничего удивительного, – одна шайка, но у меня есть свидетели и они–то покажут в суде всю правду!

Трухнова спокойно выслушала выкрики мужчины и покачала головой.

– Я думаю, вы ошибаетесь. Вот у меня письменные заявления тех людей, на которые вы ссылаетесь в своём списке свидетелей и она все в один голос говорят, что в тот день в коридоре была спокойная рабочая обстановка. Я сама там не присутствовала, и потому у меня нет причины сомневаться в их показаниях. – Трухнова раскрыла лежащую перед ней папку и, вытащив оттуда несколько листков, протянула их мужчине.

Тот судорожно схватил бумаги и, впившись в текст глазами, начал нервно перелистывать их по мере прочтения. Прочитав всё до конца, мужчина посмотрел на Трухнову полубезумным, больным взглядом и, отбросив листки в сторону, прошептал:

– Бред какой–то…

Трухнова собрала листки и, положив их назад в папку, мягко сказала:

– Вы не волнуйтесь, мало ли что может показаться сгоряча, тем более, что и вас в момент смерти вашей мамы тоже там не было. Вы ведь находились в это время внизу, в регистратуре. А люди, побеспокоенные перестановкой мебели, слишком нервно отреагировали на работу наших сотрудников, Поэтому некоторые высказались так кардинально, тем самым введя в вас в заблуждение. Я конечно, не оставлю этот случай без последствий и приму меры по пресечению подобного в дальнейшем, но это всё равно не вернет человека к жизни. Что поделаешь, ваша мама была уже в годах и сердце не выдержало, просто это случилось в неподходящий момент, – так уж совпало.

Трухнова замолчала. Мужчина, враз обмякший, сидел не шевелясь в кресле с отсутствующим видом. Трухнова наклони-лась к нему и спросила:

– Что с вами? Вам плохо?

Мужчина поднял голову и в его глазах блеснули слёзы. Он покачал головой и, тяжело вздохнув, сказал:

– Равнодушие и чёрствость, – вот что нас убивает… – и тяжело поднявшись, вышел.

Тамара Витальевна смотрела ему вслед и едва заметная усмешка тронула её губы. Что ж, нелёгкий бой пришлось ей выдержать, но тем слаще победа. Она с облегчением вздохнула: “Эта дуроломина по гроб будет мне теперь обязана!…”

Погоди, мой, полный скепсиса, читатель, кривить губы в понимающей усмешке, – дескать мол, нужно автору чем–то обелить Зину Ивановну, так потому и придуман ход со свидетелями–отступниками. Вот тут–то ты и не будешь прав, вернее прав, но наполовину, ибо не знаешь, каким образом это отступничество было достигнуто. Хоть автор и льстит себе, полагая тебя малосведущим в этот вопросе, хотя на самом деле многие уже догадались какой ценой оно, это отступничество досталось достопочтенной госпоже Трухновой.

Приступив к реализации плана по спасению реноме Зины Ивановны, а то и чего посерьёзнее, Тамара Витальевна сделала несколько упреждающих ходов, заключавшихся прежде всего в том, что она велела Зине Ивановне разыскать все телефоны тех людей, которые изъявили желание дать свидетельские показания против неё. Зина Ивановна забегала как ужаленная и в течение получаса из медкарт были извлечены все необходимые номера телефонов. Потом с каждым из пострадавших от злонамеренных действий Зины Ивановны между Тамарой Витальевной и ними состоялся с небольшими вариациями примерно такой разговор:

– Добрый день, мне пожалуйста Марью Ивановну. (Либо имярек того, с кем начинался следующий разговор).

– Я вас слушаю.

– Вас беспокоит главврач поликлиники Трухнова Тамара Витальевна. Я вас беспокою по поводу вашего сегодняшнего заявления. Мы не могли бы переговорить несколько минут на эту тему.

– Хм! А чего тут разговаривать! Это безобразие надо пресекать в корне и весь разговор! Я вам прямо скажу, – судить надо таких работничков!

– Марья Ивановна, извините, вот мы всегда торопимся осудить человека, не разобравшись по настоящему в чём же дело. Я не могу сказать, что произошло на этаже, но вы мне вкратце опишите, что же там случилось на самом деле.

– А то случилось, что старушка померла после того, как ваш завхоз сбросил её с банкетки…

– Погодите, Марья Ивановна, разрешите уточнить некоторые подробности. Что, она вот так подошла и ни с того ни с сего сбросила человека на пол?

– Нет, конечно, – сбавив тон, ответила Марья Ивановна. – Перед этим она просила всех освободить банкетки, чтобы заменить их на стулья.

– Вот видите, не такой уж зверь мой зам по хозчасти Давилина, как её изобразили во всех заявлениях. Значит были у неё веские причины, чтобы поступить более решительно, чем в обычной ситуации. Её сильно поджимало время, так как монтажники–сборщики должны были за обеденный перерыв закончить сборку стульев на всём этаже. Давилина очень торопилась, что, может быть, было расценено со стороны людьми, как своего рода резкость в её действиях по отношению к присутствующим. Поверьте, работа у неё нервная, она тащит на своих плечах такой объём работы, что, может быть, она немного и сорвалась. Знаете, ведь по–человечески её можно понять. Как вы считаете?

– Ну–у, конечно, это всё так, только можно же было потребовать это от людей и в другой форме. А так, в результате её поведения умер человек…

– Простите, я вас перебью, чтобы уточнить ещё одну деталь. У этой пожилой женщины была тяжёлая болезнь сердца и когда её сын привез на приём, она уже находилась в состоянии инфаркта. Независимо от того, потревожила ли её Давилина, или нет, исход был бы однозначен. Вопрос был только во времени. Это подтвердил и консилиум врачей, который был тот час же собран после смерти женщины. Как вы считаете теперь, есть ли вина нашего работника в её смерти, если подойти к этому здраво и непредвзято, учитывая всё вышесказанное, и уж тем более ломать ему жизнь из–за обстоятельств, так трагически совпавших?

– Да–а... я не знаю... может быть вы и правы. Теперь я и уж не знаю…

Трухнова, уловив все эти паузы, нерешительность и сомнения, пустила в ход свой последний неотразимый аргумент:

– Я вижу, Марья Ивановна, что вы здравомыслящий и справедливый человек! В самом деле, стоит ли ломать жизнь человеку, повторюсь, из–за трагического совпадения. Тем более, что вам в нашей поликлинике, в случае вашей непредвзятой позиции, всегда пойдут навстречу. Приходите ко мне в любое время и я вам помогу с решением любых вопросов. Поверьте, мы по достоинству это оценим. Марья Ивановна, вы меня поняли?

– Конечно, простите, забыла ваше имя–отчество. Наверное, я немного погорячилась…

– Я тоже так думаю, и очень рада, что мы пришли к взаимопониманию. Марья Ивановна, у меня к вам небольшая просьба. Напишите небольшое заявление в свете нашего разговора, как всё было на самом деле, а мы подъедем к вам домой и заберём его у вас. Если можно, то сделайте это сегодня, хорошо?

Марья Ивановна, уже смекнувшая, какими выгодами может обернуться дружба с самим главврачом, радушно откликнулась на просьбу Трухновой:

– Ну конечно же, подъезжайте…

Примерно такой же разговор состоялся и с остальными восемью свидетелями, изъявившими горячее желание обличить и искоренить порок бессердечия и чёрствости в одном из мест, где по определению, их и следа не должно быть. С одним-двумя, особенно принципиальными, пришлось повозиться несколько дольше, но в конце концов талант и опыт Тамары Витальевны одержал верх. Куда им, неискушённым, тягаться с ней, познавшей все тонкости полемических дебатов, да простит меня читатель за невольную тавтологию! К тому же, Тамара Витальевна делала им всем такое предложение, от которого никакой человек, если он только находился в здравом уме, никогда не смог бы отказаться. В самом деле, придти в урочный час в поликлинику и вместо того, чтобы выстаивать очереди за каким–нибудь талоном в регистратуру, каковую надо занять ни свет, ни заря, или в кабинет флюорографии, можно просто подняться в кабинет главврача, где тут же уладят этот вопрос, да ещё проводят с любезной улыбкой до самого порога: – поверьте, это дорогого стоит! И что там против этого какой–то листок с десятком необдуманных слов, да к тому же обременённых последующими хлопотами и потерей времени по вызову в суд! Надо быть последним недоумком, что-бы так обмишулиться с собственной выгодой!

В общем, результатом такой напряженной деятельности и стали те заявления, которые предъявила Трухнова пылающему жаждой мести сыну почившей старушки. Сама Тамара Витальевна была довольна. Ещё бы! Ей совсем не улыбалось, чтобы имя её поликлиники трепалось по всем углам и что особенно важно – в начальствующих кругах! И уж не дай бог, эта история попала бы в прессу, как в раже грозился сделать сын старухи – тогда пиши пропало! Эти строкачи расписали бы всё так, что мало не показалось бы!

И всё эта тупая обломина Зина Ивановна, что б ей чесалось во всех местах! Ничего, дивиденды я с ней потом стребую! Она теперь вся с потрохами у меня вот где! А что бы она не вздумала трепыхнуться, заявления от граждан пусть полежат у меня где–нибудь поближе. Если что – я ими быстренько освежу ей память, от чего я спасла её в своё время!

Вот теперь, когда была улажена эта пренеприятная ситуация настало время подумать и о небольшой компенсации за столь тяжкий моральный ущерб. Тамара Витальевна, потянулась в кресле, расправляя затёкшую спину и с видимым удовольствием, предалась воспоминаниям, с чего началась эта весьма прибыльная эпопея с приобретением партии седалищных изделий. Как-то, за полмесяца до этого, Тамара Витальевна, изобразив на лице досаду, отбросила от себя красочно оформленный проспект. Поиграв пальцами, она набрала номер телефона:

– Галина Михайловна, зайди ко мне.

Через минуту Галина Михайловна уже входила в кабинет Трухновой, держа в руках тоненькую папку. Подойдя к столу, она протянула её Тамаре Витальевне и лаконично сказала:

– Здесь всё.

Трухнова, взяв папку, недоумённо спросила “что всё”, а затем, засмеявшись, сказала:

– Галина Михайловна, никак не привыкну к твоей способности каждый раз предугадывать, зачем ты мне понадобилась. Тебе с твоим талантом надо экстрасенсом стать, а не сидеть на зарплате в захудалой районной поликлинике.

Галина Михайловна, взглянув Трухновой в глаза, без тени улыбки, совершенно серьёзно ответила:

– Мне здесь спокойнее. Я человек скромный и того, что тут перепадает, мне вполне хватает. Давайте к делу Тамара Витальевна, а то у меня много работы.

– Ну, что ж, очень хорошо. – Трухнова раскрыла принесенную экономистом папку и углубилась в изучение. То, что она прочла, видимо, её совершенно устроило, и только одно замечание Тамара Витальевна сделала, указав в протянутом Галине Михайловне листке, смутившее её место:

– Вот здесь, может быть, стоило уточнить количество, пропорционально сумме, чтобы не вызвало лишних разговоров.

– Я не думаю, – скривив в усмешке губы, протянула Галина Михайловна, – Модель изделия не проиндексирована, а потому соотношение цен невозможно проверить. Это ж какой ворох документации нужно перебрать, чтобы сверить модель и цену. Так что здесь можно не волноваться.

– Ладно, отдавайте в бухгалтерию на оплату. Да, и ещё вот что, – остановила в дверях Галину Михайловну Трухнова. – Желательно, чтобы все кассовые чеки после проведения документов были ликвидированы.

– А зачем, – возразила Галина Михайловна, – и так всё в ажуре. Раз нет точных данных, то кто усмотрит в ценах на эти стулья какие–то несоответствия. Как раз, пусть чеки останутся в неприкосновенности. Меньше вопросов будет.

– А если при переучёте обнаружится разница в моделях, не будет ли это лишним поводом к внеплановой ревизии? Вот что меня беспокоит!

– Тамара Витальевна, поверьте, для того, чтобы это обнаружить нужно поднять все документы поставщиков этих партий стульев, а они, как вы знаете, на самой базе рассортированы между соседними индексами. Они как бы растворились. Их нет как самостоятельной поставки. Всё включено в другие партии.

Трухнова молча смотря на Галину Михайловну, что–то обмозговывала. Потом, видимо, переварив услышанное, ответила:

– Хорошо оставим всё как есть.

Вот тут, мой дорогой читатель, возможно ты захочешь узнать, о чём же шёл этот малопонятный разговор между нашими дамами. Дело было так.

В тот памятный день, о котором с удовольствием вспомнила Тамара Витальевна, именно с полмесяца назад, зашла к ней в кабинет Зина Ивановна и пожаловалась, что на всех этажах много кушеток пришли в негодность. Тамара Витальевна, оторвавшись от какого–то важного дела недоумённо приподняла брови: “Как это – в негодность?” Зина Ивановна при этом вопросе по своему обыкновению впала в экзальтацию, то бишь, перешла на крик. Бурно жестикулируя, она прояснила ситуацию: “Все порезаны, и везде из них торчит поролон! Люди говорят, что хуже таких кушеток можно найти только на свалке!”.

Пришлось Тамаре Витальевне отложить в сторону свои срочные дела и пройтись по этажам, чтобы удостовериться, – вправду ли так плохи кушетки, или это просто досужие разговоры. Прошлась Тамара Витальевна по своим владениям и впала в задумчивость. Правду говорили люди! Надо было срочно что–то предпринимать, но тут Тамара Витальевна, по своему обыкновению отложила, на всякий случай, решение этого вопроса на некоторое время. А вдруг что–то придет дельное на ум и ситуацию можно будет повернуть с выгодой для себя.

Ах, эта интуиция! И опять она не подвела в ответственный момент свою кармическую хозяйку! Не прошло и двух дней, как из вороха мыслей родилась изящная и, как и все интеллектуальные произведения Тамары Витальевны, простая идея. Правда, она возникла не без помощи верной соратницы и гуру экономической мысли, Галины Михайловны, но опять, отмечая чудесное свойство гения Тамары Витальевны, упомянутые той вскользь пару слов, Тамара Витальевна смогла превратить в мощный стратегический план.

Ровно за два дня до сошествия на Тамару Витальевну озарения, со словами “что будем брать?” Галина Михайловна протянула ей прайс–лист с обозначенными в нём списком моделей стульев, кушеток, банкеток и прочих изделий для сидения. Трухнова внимательно просмотрела его и задумчиво сказала: “Брать обитые кожей будет накладно, да и порежут их через месяц снова. Вот эти”, – она ткнула пальцем в лёгкие, плетёные из тонких металлических прутиков, конструкции, – “тоже долго не продержаться. Прямо ума не приложу, как быть!”.

Галина Михайловна, понимающе усмехнувшись, проронила, как бы невзначай, но многозначительно глядя на Трухнову: “А средства надо израсходовать, а то срежут в следующем году. Можно было бы поиграть с расценками, если…”. Она замолчала, а Трухнова, как–то вдруг встрепенувшись, подняла голову. “...что, если, ну, я имею в виду, разность цен на оформленный и фактически проплаченный товар?”. Трухнова ответила не сразу, но видно было, что эта фраза породила в её голове интенсивный мыслительный процесс. Через минуту, она, обработав полученную информацию, почему–то довольно безразлично ответила: “Я подумаю. Ты пока проработай этот вариант и подойди ко мне с ним завтра утром. Может быть, что–нибудь и удастся извлечь из него полезного”.

На том Тамара Витальевна отпустила Галину Михайловну. Едва за той закрылась дверь, она схватила телефонную трубку и набрала номер: “Алло, Наталью Сергеевну можно?… Наталья Сергеевна, голубушка, это я. Привет, как дела, здоровье?”. Затем последовавший обмен любезностями занял ещё несколько минут, и только по прошествии их Трухнова сказала: “Да, Наталья Сергеевна, я хотела тебя спросить вот о чём. У меня есть информация, что кое–кто у меня в поликлинике водит меня за нос. Дело такое. Я закупила оборудование, но по смете проплата получилась гораздо большей, чем оно стоит в действительности. Как такое могло получиться?”. “Это очень просто, если предпринять кое–какие меры, – живо ответила Наталья Сергеевна. – Стоит только поиграть с индексами, предварительно договорившись с продающей стороной и низовую модель можно провести по цене высшей. Разница в этом случае получается значительной, а обнаружить эту махинацию при умелой работе невозможно. Если, конечно, не зарываться, – добавила, засмеявшись, Наталья Сергеевна”. “Странно, – задумчиво проронила Трухнова, – если всё так просто, то почему это не практикуется повсеместно?”. “Ну, на это есть много причин, к чему их все перечислять, – просто я знаю, что так можно делать”.

Закончив разговор, Тамара Витальевна, не выпуская трубку из рук, набрала новый номер и, дождавшись ответа, спросила: “Нину Аркадьевну можно?…, Нина Аркадьевна, добрый день! Это я, Тамара Витальевна, давно мы с вами не виделись! Нина Аркадьевна, у меня к вам есть небольшое дело. Скажите, вы будете на месте через два часа?”. Получив утвердительный ответ, Тамара Витальевна с просительными интонациями добавила: “Я к вам подъеду и поговорю о деле лично. По телефону, знаете, можно упустить некоторые моменты, а так вы сможете что–то добавить, уточнить, да и вообще, разговаривать вживую с интересным человеком приятнее”.

Как и обещала, Тамара Витальевна через два часа уже подъезжала к большому мебельному магазину на Братиславской. Выйдя из машины она, никого не спрашивая, прямиком направилась в кабинет директора. По всему было видать, что место это ей хорошо знакомо. Доказательством этого послужило и то, что, едва она вошла в кабинет, как ей навстречу, расцветая широкой улыбкой, поднялась дородная, лет шестидесяти, и, вместе с тем, очень живая в движениях женщина. Они сошлись на середине кабинета и дама, дружески обняв Тамару Витальевну, сказала, не снимая радушной улыбки с лица: “Рада, очень рада видеть такого гостя! Что привело ко мне, какие проблемы?”.

Тамара Витальевна, заранее отрепетировав стиль и манеру поведения, придала своему лицу выражение усталой озабоченности и ответствовала соответственно: “Да…, Нина Аркадьевна, такие наши дела и заботы, что вздохнуть не дают. Вот и сейчас, надо менять все кушетки и кресла на этажах, а где деньги брать, одному богу известно. Сами знаете, какие наши финансы! Нищета полная, а спрашивают, будто у меня в кармане богатый спонсор сидит. Вот, пришла с вами поговорить насчёт приобретения партии кушеток или стульев”.

Нина Аркадьевна, в момент вся обратившись в слух и внимание, сочувственно кивала головой. И когда Трухнова закончила свой горестный монолог, она сказала: “Тамара Витальевна, чем могу, тем помогу, подберём вам то, что вас максимально устроит”. Трухнова опять прерывисто вздохнула и это не ускользнуло от внимательной Нины Аркадьевны. Она опять привлекла к себе Тамару Витальевну и ласково спросила: “Что такое? Какие ещё трудности! Ну–ка, говорите мне всё как на духу!”. “Нина Аркадьевна, только вы сможете мне помочь, – со слезой в голосе тихо обронила Тамара Витальевна. – У меня скоро будет проверка финансовой деятельности и отчёт по закупкам оборудования. Так вот, я, чтобы приобрести что–то действительно нужное, денег не жалела и в конце концов оказалась в накладе. Но разве ревизорам объяснишь, что всё закупленное не моя прихоть, а необходимость…”. Трухнова замолчала и было видно как на её глаза набежала нечаянная слеза.

Нина Аркадьевна сочувственно спросила: “Что, так всё плохо?”. “Да, уж куда хуже”, – пробормотала Тамара Витальевна, шмыгая носом в платочек. “Ну, что ж, попробую тебя выручить. Сколько тебе надо в этот раз?”. Трухнова, не отвечая, покачала головой и изобразив на лице страдальческую улыбку, сказала: “Вы всегда выручали меня, Нина Аркадьевна, но в этот раз мне деньги не нужны… Да и взять их для возврата мне в обозримом будущем будет негде. У меня к вам другое предложение”. Тамара Витальевна промокнула платочком остаток слезы и, понизив почему–то голос, продолжила: “Тут мне один человек подсказал, как можно решить быстро и, главное, безопасно, мой вопрос…”.

И Тамара Витальевна изложила свой план на ушко Нине Аркадьевне. Та, выслушав Трухнову, некоторое время молчала, но затем, обратив лицо к Тамаре Витальевне, внимательно посмотрела на неё. Трухнова с надеждой вглядывалась в глаза своей избавительницы. Но Нина Аркадьевна, замявшись, ответила уклончиво, но так, чтобы её ответ не был воспринят как отказ, но только как повод для размышлений: “Так–то оно так, да знаете ли, дорогая Тамара Витальевна, может кто и пользовался такими методами работы, но чтобы я! Упаси боже! Это ведь какой риск! У нас частный магазин и хозяин наш крут, ох и крут! Боязно вот так, за какие–то копейки лишиться всего! Вы сами понимаете, что такого места мне никогда уже не найти, ежели что случиться…”. Она замолчала, выжидающе глядя на Тамару Витальевну.

Трухнова, правильно расценив сделанную Ниной Аркадьевной паузу, тихо ответила: “Кто же говорит, что за копейки. Всё ведь в наших руках. Если подойти с умом, то и дело может получиться очень стоящим!”…

С полчаса ещё длилась беседа уважаемых дам. То одна из них, то другая, делая взаимные реверансы, тем не менее, стойко отстаивали свой интерес. Было видно, как иногда покрывалось легким румянцем лицо Тамары Витальевны, или в сердцах вскрикивала Нина Аркадьевна. Но, в общем и целом, разговор двух подельниц протекал в деловой и деликатной атмосфере. По истечении нужного для уточнения всех вопросов времени, обе дамы, немного раскрасневшиеся, как гимназистки в известной песне, умильно поглядели друг на друга. Тамара Витальевна, видимо, не в силах сдержать нахлынувший на неё избыток чувств, сказала: “Господи, Нина Аркадьевна, как приятно иметь с вами дело, просто благодать какая–то!”… Нина Аркадьевна, принимая комплимент, ответствовала ей в том же духе и, провожая Трухнову до дверей, вдруг остановилась и спросила: “Тамара Витальевна, как бы мне побывать у вас в поликлинике на процедурах? Что–то поясницу ломит, давленьице шалит… Давненько я не бывала в вашей сауне. Целебнейшая вещь для меня, я вам скажу! Мне бы с семьей на пару часиков два раза в неделю, – оно было бы в самый раз!”

Тамара Витальевна чуть не задохнулась от того, с какой поспешностью ответила любезной и дорогой Нине Аркадьевне: “Да что вы, что вы… Как можно спрашивать! В любое время, когда угодно!… Я скажу, чтобы вас пропускали и в субботу и воскресенье!”…

Выйдя на улицу Тамара Витальевна сделала такой выдох, что любой посторонний человек сразу же догадался, какой ка-мень свалился с души этой, светящейся счастьем, женщины. Через полчаса Трухнова уже входила в свой кабинет и с чувством удачно проведённого дня приступила к исполнению своих служебных обязанностей.

Вот так, в результате хитроумной комбинации, в поликлинике появились скамьи из стульев, держать которые подобало разве что где–нибудь в рабочей раздевалке, чтобы и крепко было и долговечно и практично. То, что они тесны, да и жестковаты малость для измученных хворями телесных субстанций болезных, – это было как–бы издержками, чего ни в одном деле не удаётся избежать никогда.

Глава 15

… Вот теперь всё ясно, почему ты проторчал в поликлинике с полдесятка лет впустую, псу под хвост. Ну и что у тебя там, – Владимир повертел пальцем около своей груди, – ничего не ворохнулось после стольких лет интенсивного труда на бесплатной ниве? За такое время можно же было просечь, что в борьбе с беспределом только один конец – проигрыш. И что ты в результате получил за свое упрямство? Классическое окончание партии, в которой у тебя не было ни одной фигуры – судебную тяжбу за свои же шмотки!

Андрей поморщился: – Да какая там тяжба, так, волокита! Они, конечно, попортили мне крови, но я знал, что у них ничего не выйдет. Знаешь, мне было даже любопытно, что из этого получится. Это помимо злости, которая просто сжирала меня.

– Ну, толку от этого мало. – Князев понимающе хмыкнул. – Хотя понять тебя можно, но всё равно слишком разные у вас весовые категории. Кто ты и кто Трухнова!

– Не скажи! Мне ведь терять было нечего, кроме груды железа, которое продать–то толком нельзя даже было. Так, за копейки потом все разошлось. А вот Трухновой этот судебный скандал был совсем ни к чему. – Андрей хитро улыбнулся. – Я, признаюсь, устроил маленький спектакль, который обошёлся Трухновой не в один седой волос.

– Да ну?! И что же ты, Аника–воин, смог такое устроить? Пожар, наводнение, землетрясение, или кирпич ей на голову сбросил?

– Да,– разочарованно цыкнул зубом Андрей, – С фантазией у тебя хреновато! Как ты ещё книжки–то пишешь с таким воображением?

– Ты мои книжки не трогай, не твоего ума дело. Ты лучше скажи мне, убогому, что же ты сделал такое, что, как квадратный трёхчлен, не только знать, но и представить себе нельзя?

– Да всё было просто, как решить задачку для первоклашки. Психическая атака, мой друг! Вот как это называется.

– Так–таки и задачку? – поддел Андрея Владимир, имея целью расшевелить друга на рассказ о его психологических подвигах.

– Понимаешь, тут есть один маленький нюансик, без которого, если не принимать его во внимание, мои потуги остались бы гласом вопиющего.

– Убей меня бог, если я что-нибудь понимаю из того, что ты сказал. Как-нибудь попонятнее про нюансик, можно?

– Отчего же, можно…

Всё в последнее время катилось как по рельсам, неизвестно к какому концу. Постоянно ощущая на себе пристальное внимание Зины Ивановны, Андрей без конца нервничал, отчего стал несколько рассеян и грубоват. Он никак не мог понять, чем для него обернётся такая опека. Удвоив свои усилия, он стал заставлять расписываться подателей заявок за выполненную работу. Но толку от этого было мало. Зина Ивановна с каменным лицом выслушивала его отчет о проделанной работе за день, тем самым, давая ему понять, что все Андреевы потуги совершенно излишни. Беря листок бумаги, где Андрей выписывал результаты трудового дня, заверенные подписями уважаемых заявителей, Зина Ивановна, не глядя, бросала его на стол, откуда он перемещался в корзину для бумаг, едва только Андрея выходил за порог её кабинета.

Андрея к этому никто не понуждал, но он решил, что так будет гораздо спокойнее. Он думал, что такое постоянное мозоление глаз своего цербера заставит Зину Ивановну, в конце концов, если не отстать, то, по крайней мере, ослабить неусыпный контроль за его действиями.

Такая вилка в отношении него, – с одной стороны постоянная слежка за его местонахождением, а с другой – полное безразличие к результатам его работы, ставила Андрея в тупик. Он чувствовал, что Зина Ивановна преследует какую–то иную цель, чем та, которую он сам предположил. Эта неопределённость не давала ему уделить время своим делам. Приходилось работать над восстановлением станка урывками и такая дробность процесса не могла принести желаемых результатов. В основном это касалось его режима работы. Если раньше Андрей выписывал заявки два раза в день, то сейчас, учитывая ситуацию, он не желал рисковать, упустив какую либо запись в журнале раньше недреманного ока Зины Ивановны. Каждые пятнадцать–двадцать минут он бросал работу и мчался в регистратуру, чтобы завизировать появившуюся там заявку. Зине Ивановне было го-раздо легче опередить его в обнаружении таковой, не отмеченной его подписью. Она звонила в регистратуру и любая из регистраторш могла посмотреть, что делается в журнале заявок.

В общем, такой режим работы скоро сделал свое дело. Андрей нервничал по малейшему поводу и стал крайне подозрителен. Огрызаясь на безобидную просьбу, но, по его мнению, чисто мелочную придирку, он подпортил отношения с половиной коллектива поликлиники. Никто не мог понять, что случилось с всегда приятным в общении, улыбчивым и услужливым рабочим. Все свыклись с тем, что последнее время рабочий ходил угрюмым букой.

Зина Ивановна, видя состояние Андрея, тихо радовалась и терпеливо ждала своего часа. Её неусыпность достигла таких пределов, что вскоре Андрею стало казаться, что из–за каждого угла выглядывает внимательно–хитрая физиономия завхозихи, на которой явственно читалось: “Ну что, попался?”. В чем попался и как, на ней было не написано, но эта неопределённость вконец издергала Андрея. По ночам, его будила жена и спрашивала, что такое могло ему присниться? “В унитаз засосало”, – надвигая на голову подушку, бурчал Андрей, но до утра уже не мог сомкнуть глаз.

Такая прострация тянулась месяца три, до самого лета. За это время не случилось ничего такого, чтобы могло прояснить неопределённость положения. Зина Ивановна по–прежнему не спускала с него глаз и Андрею временами стало казаться, что у Зины Ивановны есть просто маленький пунктик в отношении его. Ну нравиться ей смотреть на него и всё тут! Как ни смехотворна была эта причина, но отметать её не стоило уже только по той причине, что она полностью оправдывалась народной приметой: “От ненависти до любви один шаг”. Тем не менее, Андрей решил не ослаблять свою бдительность ни на мгновение, ибо до сих пор не выяснил настоящей причины такой длительной и беспардонной слежки.

И всё же такая ситуация не могла продолжаться бесконечно. Все громы и молнии, собранные в тугой мешок за время противостояния Андрея и Давилиной, в конце концов, не могли не обрушиться на головы их участников. Конечно же, тем самым расщеплённым древом опять оказалась буйная головушка нашего героя, а в роли громовержца оказалась Тамара Витальевна, умело подогретая и науськанная гадом подколодным – Зиной Ивановной.

Наступило лето. К июню Андрей, по просьбе брата, засобирался на дачу. Этот сторона человеческого быта подобна бездне, куда исчезает невероятное количество закупленных загодя стройматериалов. В зависимости от кошелька застройщика, это дело продвигается более или менее споро, но, к несчастью, дача нашего героя, принадлежащая его родителям, не попадала в разряд обеспеченных достаточным финансированием и потому требовала значительной подпитки со стороны в виде собираемых по всем углам района стройматериалов. Андрею сильно повезло с переселением. Оставленный строителями доски от опалубок, железный прокат в виде двутавровых балок и прута, был им в свое время выкуплен или выпрошен у отбывавших в большой спешке строителей, и сейчас ему предстояло по частям всё накопленное добро довезти до дома, откуда машиной вместе с прочим скарбом отправить на дачные пенаты.

Обойдя местные мусорные контейнеры, Андрей раздобыл огромные вместительные коробки, в которые собирался упаковывать свои запасы стройматериалов. Дело представлялось ему не слишком сложным. До дома, где жил брат с матерью было всего квартала два и он рассчитывал за три–четыре раза перевезти весь накопленный материал. Тележка у него была мощная, дорога прямая и сил было невпроворот, так что Андрей не видел никаких проблем с планируемой операцией. Выделив для этого ближайшую субботу, чтобы ненароком его не затребовали на какую–нибудь срочную заявку, но главное, чтобы снять с себя в этот выходной день гнёт постоянного надзора этого назойливо вьющегося вокруг опостылевшего слепня в лице Зины Ивановны, он, зайдя в мастерскую, не торопясь, приступил к работе.

Перетаскивая тяжелый брус и укладывая его поплотнее в коробки, Андрей невольно в мыслях прокручивал события последних дней. Главным же среди них был неясный слух об уходе из поликлиники Трухновой на повышение; то ли на должность зама начальника райздрава, то ли на саму должность начальника. К слухам Андрей всегда относился весьма прохладно, но тут такая весть взволновала его. Ещё бы! Такое положение дел могло в корне повлиять на его пребывание в поликлинике либо в сторону облегчения его положения в смысле рабочей нагрузки, либо вообще предложат неприемлемые для него условия, попросив освободить подвал от его имущества. Весь прошедший месяц Андрею редко приходилось видеть Трухнову в поликлинике, но он не придал этому никакого значения. Мало ли нестыковок может быть у начальника с подчиненным, если они не связаны напрямую общими задачами. Нет её и ладно! Андрей по горло был сыт одной Зиной Ивановной!

Развивая свою мысль дальше, он припомнил также, что частенько в этот период видел заходящих людей в кабинет Татьяны Георгиевны Заимкиной, зама Трухновой по лечебной части. И несколько пятиминуток также проводила она, замещая длительно отсутствующего главврача. Тогда Андрей думал, что Трухнова ушла в очередной незапланированный отпуск, для поправки расшатанного чрезмерными заботами о благе родной поликлиники, здоровья. И только, став невольным свидетелем разговора Зины Ивановны с Надеждой Сидоровной, понял, что дело обстоит куда как интереснее, суля в скором будущем большие перемены в кадровом составе всего шестого этажа. Тогда он не понял, о ком идёт разговор, но сейчас, по небольшому размышлению он пришёл к выводу, что быть главврачом Татьяне Георгиевне Заимкиной. Больше, столь знакомого им человека не было, так как в разговоре двух сильно обеспокоенных дам, то и дело проскальзывали намеки на должность и привычки обсуждаемой личности.

– Уж она–то гайки закрутит, а то кой кому и головы! – с бесстрастным видом, глядя на Зину Ивановну, проговорила главмедсестра.

– Она женщина строгая, но справедливая, разберётся, ежели что, – испуганно ответила Давилина Надежде Сидоровне. – Ты на меня не смотри! Дела прошлые уйдут с Тамарой Витальевной, а вот некоторым придется держать отчёт в конце года… Ливадии, например, или ещё кому…. – Она выразительно посмотрела на Надежду Сидоровну.

– А мне то что! У меня всё в ажуре, комар носа не подточит, – отпарировала намёк Зины Ивановны Надежда Сидоровна. – Ты лучше подумай, как быть с картошкой, которую ты мешками вывозила из подвала, не заплатив ни копейки. Конечно, на рабочего можно свалить ну мешок, ну два, но не десять ведь. Татьяна Георгиевна точно это всё припомнит, вот посмотришь.

– Да я ж тебе самой отвезла три мешка! Тогда ты взяла, не побрезговала, а сейчас вон как повернула… – взвилась Зина Ивановна. – Что ты такое говоришь!? Делай вам добро после этого!

– Да нет, ничего я такого не говорю. Просто нужно как–то это дело повернуть, ежели что. Ты, кажется, тогда несколько мешков распотрошила, а там было много гнилья, да?

– Ну!

– Вот тебе и утруска. Можно сказать, что испорченную картошку ты выбросила, потому что по поликлинике пошёл сильный запах гнили. Всё равно, она была тогда в отпуске, а продать картошку поручила тебе.

– Вот–вот, дело говоришь Надежда!…

А разговор уважаемых дам шёл как раз о знакомой Андрею теме. Прошлым летом замглавврача Татьяна Георгиевна по какой–то оказии завезла по оптовой цене пятьдесят мешков картофеля из какого–то фермерского хозяйства. Расстаравшись таким образом для родной поликлиники в альтруистическом желании порадеть своим человечкам в лице всего коллектива, Татьяна Георгиевна была, как всегда, обуреваемая самыми благими чувствами, что, впрочем, составляло одну из главных черт её характера. Привезтито она её привезла, да отдала в руки татей неуемных, то бишь, Зины Ивановны сотоварищи. А уж те, как жуки прожорливые, быстро замели половину привезённых мешков по домам да по родственникам, не оплатив ни копейки Татьяне Георгиевне. Навалив оставшуюся половину на кучу из ящиков, таким образом, создав видимость наличия всех привезённых килограммов, Зина Ивановна, которой Заимкина доверила распродажу картофеля среди всех членов коллектива, обеспокоено вздыхая, докладывала ей об отсутствии спроса на почти что даровой картофель. Татьяна Георгиевна сильно удивлялась сему обстоятельству, но Зина Ивановна, скорбно поджимая губы, говорила ей о нечуткости и чёрствости своих сослуживцев, тем самым, давая понять, что нечего метать бисер перед неблагодарными. А что бы покрыть огромную недостачу в товаре, Зина Ивановна не нашла ничего лучшего, как обвинить в расхищении чужого имущества рабочего на том основании, что он, дескать, там днюет и ночует и, стало быть, втихаря пожирал картошечку что твой колорадский жук. А может статься и так, что стащил на рынок и загнал там всё оптом за пару бутылок водки.

В общем, шум вышел тогда большой. Андрея несколько раз таскала наверх для объяснений и дачи показаний, но в конце концов, отстали. Задурила голову хитроседалищная Зина Ивановна несчастной Татьяне Георгиевна, да так, что осталась она в большом убытке и концов пропавшей картошки найти так и не смогла. В то, что рабочий самолично потребил на свои нужды полторы тонны картофеля, она не поверила, но с тех пор у неё сильно поубавилось рвения благодетельствовать среди вверенного её попечению коллектива...

“Нет, наверно Трухнова действительно намылилась отсюда. Кто–то её туда усердно тащит, не иначе как за особые заслуги. Не может быть, чтобы во всем районе не нашлось более авторитетной кандидатуры. Ну да ладно, мне от этого…”.

Заполнив первую коробку, Андрей взвалил её на тележку и отдуваясь, выволок из подвала на улицу. После полусумрака и резкого света дневных ламп, Андрей щурился на ярко–голубое небо и с удовольствием вдыхал теплый свежий воздух. После подвальной атмосферы уличный воздух казался ему даром божь-им. “Прямо повезло с погодой после этаких дождей…” – думал он, бодро берясь за ручки тележки.

Остановившись, он поправил чуть съехавшую коробку. Вдруг, краем глаза на втором этаже, там, куда выходит торец коридора из регистратуры, он заметил знакомые черты. Быстро взглянув наверх он увидел удаляющуюся фигуру старшей медсестры! Андрей готов был поклясться, что это была она! Расстояние между ними было всего метра три и ошибиться он никак не мог… Вот тут в первый раз кольнуло в сердце нехорошее предчувствие. Он утешил себя тем, что Ливадия оказалась сегодня в поликлинике случайно, но всё равно заноза из сердца не уходила. Что она могла здесь делать, когда выдача свежих халатов и прочего бельевого ассортимента происходила по пятницам, а стало быть, вчера и значит не эти дела привели её сюда. Тогда что?

Ответ он получил сразу же, как только выволок вторую упакованную коробку их подвала. Не успел Андрей закрыть дверь, как услышал голос, который спутать он при всём желании не смог бы ни с каким.

– Андрей Васильевич! Что вы вывозите из помещения поликлиники?

Он обернулся и увидел выходящую из–за угла здания Зину Ивановну. Позади неё виднелась угловато–массивная фигура Ливадии а рядом с ней обозначился синей формой милицейский чин.

И в этот момент в голове Андрея как молнией высветило всю ситуацию последних месяцев. И слежка Зины Ивановны, и её показное безразличие.

– У меня в коробке упакованы доски и брус, который принадлежит мне. Вы же знаете, Зина Ивановна, об этом.

– Какой такой брус, мне ничего не известно. Откройте коробку, мы составим опись. Сейчас подъедет Тамара Витальевна и мы посмотрим, что за доски находятся там. Ваши или какие другие…

– Да вы что, Зина Ивановна, это мои доски, которые я перевёз с предыдущего места работы.

– Откройте коробку! – угрожающе двинулась на него завхозиха. – Товарищ лейтенант, заставьте его распаковать коробку.

– Гражданин, – вмешался милицейский чин, – делайте что вам говорят.

Андрей с неохотой подчинился и развязал верёвки. Зина Ивановна подскочила и с силой, удивительной для такого малоформатного тела, сбросила крышку.

– Вот, смотрите! Видите здесь лежат обработанные доски от упаковок, в которых в поликлинику завозилось оборудование и мебель! Видите! Тамара Витальевна, – с ещё большей силой возопила Зина Ивановна, увидев вышедшую из–за угла Трухнову, сопровождаемую её неизменной спутницей, Любовью Семеновной. – Я же вам говорила, что рабочий утащил всю тару к себе домой!

Андрея словно обухом по голове ударило:

– Позвольте, Зина Ивановна, вы что говорите! Да ведь эту тару вы мне приказывали каждый раз выбрасывать на помойку! Что, забыли, если не что похуже! Зачем вы на меня поклёп возводите! – чуть ли не закричал Андрей. Но его перебил голос Трухновой:

– Зина Ивановна, эти доски у нас на балансе?

– Конечно, и я их ещё не списала! Как заказывали на фирмах, с тарой и доставкой – так и оплачивали всё до копеечки. А что он говорит, как будто я сказала выбросить их на помойку! Так это он выдумывает, чтобы выкрутиться!

В разговор вмешалась кудельноголовая подруга Трухновой:

– Надо посмотреть, что у него в мастерской лежит, уж там–то наверное побольше, чем здесь будет!

– Хорошо, – кивнула головой Трухнова. – Пойдёмте в его мастерскую и посмотрим, что у него там делается.

“Ну, тварь подколодная, что сволочь делает!” – вертелось в голове Андрея, пока он отпирал дверь и шёл по длинному пыльному проходу до мастерской. “Это же надо, так извернуть дело…”. Андрей сейчас ясно понял, что завхозиха поймала его на самой простой вещи, которую, учитывая напряженные отношения между ними, нужно было сделать в первую очередь, – составить любой документ, где черным по белому удостоверялся бы факт передачи этой тары в его личное пользование.

Он молча смотрел на то, как Зина Ивановна вскрывает стоящие у входа в мастерскую оставшиеся три коробки с прокатом и досками. Когда все они были вскрыты, Трухнова, постояв перед ними сказала:

– Что ж, картина ясная. Составляем акт и протокол. Андрей Васильевич, сдайте ключи Зине Ивановне. Зина Ивановна, в понедельник соберите комиссию по осмотру мастерской. Я вижу здесь много медицинской аппаратуры – доложите мне, откуда она взялась тут. Товарищ лейтенант приступайте, а как закончите, поднимитесь ко мне, я завизирую протокол и акт.

– Тамара Витальевна, да ведь это всё списанные аппараты из физиотерапии и хирургии. Мне их отдала сама заведующая отделением…

– Прекрасно, вот мы и выясним что здесь списано, а что нет…

– Я не отдам ключи, слишком ценные вещи и станки находятся у меня здесь! – тихо, но твердо сказал Андрей.

Лицо Трухновой мгновенно запылало, как праздничный фейерверк, покрываясь, словно кожа хамелеона, разноцветными пятнами от сине–багровых до ярко–красных.

– Зина Ивановна, немедленно заберите у него ключи и выпроводите отсюда.

Трухнова развернулась и вышла, сопровождаемая своей наперсницей.

– Про тебя давно все говорят, что ты нечист на руку, – полуобернувшись добавила Любовь Семёновна и с сознанием вы-полненного долга двинулась вслед за патронессой.

– Ну, Андрей, и влип же ты! – с сардонической усмешкой сказала Ливадия. – Не иначе, как годика на три! Да ты не бойсь, – добавила она, увидев побледневшее лицо Андрея. – Пойди к Тамаре Витальевне, попроси, может и обойдётся, – и торжествующе хихикнув, отошла к усердно строчащей что–то Зине Ивановне. Лейтенант деловито переворачивал указываемые завхозихой предметы и называя по их порядку тоже делал пометки у себя в блокноте.

Андрей с трудом сдержал взвинченные до предела нервы, понимая, что от этой шавки ничего не зависит, а себе он навредит своими действиями наверняка. Бросив ключи на верстак, он переоделся и как можно спокойнее сказал:

– Зина Ивановна, постарайтесь не сломать вон те станки, они стоят больших денег, случиться с ними что, вам много придётся денег платить. А что б вы не сомневались, у меня ни них есть все документы и товарные чеки. Вы меня поняли!?

– Иди, иди, нечего меня пугать! Твоего мы не возьмем, не то что ты, набил всю мастерскую чужим добром!

Андрея так и передёрнуло. Он с секунду постоял, глядя на злое, красное лицо завхозихи, потом повернулся и сплюнув, вышел…

До понедельника Андрей провел время как на иголках. Прекрасно зная, что создавшуюся ситуацию Трухнова использует на все сто процентов и Зина Ивановна будет этому только безмерно рада, он всё же решил хоть каким–то образом упредить самостийное сборище, громко именуемое комиссией, которое Трухнова распорядилась созвать под собственным началом. Стараясь придумать хоть какой–нибудь эффектный ход, Андрей только зря ломал голову. Как назло, ничего дельного, как он ни старался, на ум не шло. Все козыри, которыми он бы мог воспользоваться были битыми, так как свидетелей, подтвердивших законность его владения профилем и деревоматериалом, за давностью времени уже разыскать было невозможно. Заведующая физиотерапией тоже вряд ли согласиться подтвердить факт самоличной передачи ему списанных аппаратов. В общем, куда ни кинь, везде клин! А если такого свидетельства не будет, Трухнова точно подведет криминальную базу под маркой самовольного умыкания аппаратуры, якобы ещё подлежащей ремонту. И тем не менее он решил появиться на работе как можно раньше, чтобы упредить появление Трухновой где–нибудь на подходе к поликлинике. Вполне вероятно, что её запал пройдёт и ей можно будет спокойно всё объяснить, как обстоят дела на самом деле.

В глубине души Андрей не надеялся на такой поворот событий. Он понимал, что причины, вызвавшие вчерашний инцидент лежат намного глубже, чем простое недопонимание или недоразумение. И причины, вызвавшие такой административную обструкцию крылись в его неспособности держать язык за зубами в определённых ситуациях. Многие из обслуги, с которыми ему приходилось тесно общаться по работе были не прочь наушничать, чтобы завоевать расположение своей начальницы. Были и такие, которые, выполняя волю Зины Ивановны, прямо выступали в роли соглядатаев за известные льготы и мзду. И потому, не зная этого, легко было попасться на провокационные разговоры, которые, в силу своей эмоциональной импульсивности, Андрей контролировать не мог.

Это потом наступило прозрение и понимание, что сколько бы он не возмущался таким положением, где всё поставлено с ног на голову, до добра его возмущения не доведут ни в коем случае. Когда вместо ремонта промерзающих стояков заказывают дорогущие скульптуры или отделку стен “а–ля ампир”; когда вместо замены посыпавшейся плитки на лестничных площадках, запинаясь о которые немало старушек поразбивало себе носы и локти заставляют заливать проплешины гипсом; когда красят по пятому разу каморки вроде электрощитовой, и не закрывающиеся из–за деформации здания фрамуги на всех этажах велят вколотить наглухо в проём окна, без всякой возможности проветривать здание, то поневоле язык развязывается сам собой и критика начальственных действий уже не знает никакого удержу.

Андрей догадывался, что такие разговоры никакая власть не потерпит, а в особенности такая самодержавная, как существующая на данный день в этой медицинской обители. Но такова уж натура человека, мой многомудрый читатель, что эта привычка разговаривать на запретные темы ещё в совсем недавнее время сгубила немало народу. Казалось бы, что тут такого – внести здравую мысль в, казалось бы очевидный вопрос, но в том то и беда, что эта очевидность только кажущаяся. Для человека, в чьих руках сосредоточена власть, речи высказывающего рацпредложение, по меньшей мере выглядят как посягательство на его авторитет, но глубже и правильнее будет, на его тайные планы и задумки, а, стало быть, на его сугубый личный интерес.

А это уже крамола и высказывающего её подвергают любым доступным видам обструкции, в зависимости от величины власти её владетеля.

Таким невесёлым мыслям предавался Андрей вплоть до раннего утра наступившего понедельника. Поджидая у ворот Трухнову, он решил сдаться на милость победителя и выпросить себе ещё какое–то время, чтобы безболезненно найти пристанище для себя и имущества. Делать было нечего. Столько усилий и сил было отдано поставленной цели, чтобы вот так, походя, дать разрушить всё, когда уже одной ногой стоишь на пороге её до-стижения!

Завидев дородную фигуру Трухновой, Андрей поспешил ей навстречу, чтобы не дать отвлечь кому–нибудь из подходивших работников.

– Тамара Витальевна, в субботу произошло чистейшее недоразумение и я могу объяснить вам всё. Уделите мне несколько минут.

Трухнова, не останавливаясь, посмотрела на него отсутствующим взглядом куда–то поверх его головы и сказала:

– Подходите во второй половине дня. Мы с комиссией решим, что с вами делать, уволить по собственному желанию либо в зависимости от обнаруженных фактов передать дело в суд.

– Тамара Витальевна, вы что, серьезно верите в эту ахи-нею, которую вам преподнесла Давилина!?

Трухнова перебила его и коротко бросила:

– Я вас больше не задерживаю.

Андрей остался стоять, глядя в спину удаляющейся Трухновой и в ярости сжимая кулаки, думал: “Ну погодите!… Со мной так нельзя!… Я вам перекрою кислород! Будете же ещё сучить ножками!…”

Сидя на скамейке в скверике перед входом в поликлинику, он видел, как весь шестой этаж в полном сборе проследовали к его мастерской. Время потянулось томительными минутами. Спустя полтора часа Андрей увидел, как из–за угла выплыла возбуждённо–галдящая толпа. Обступив Трухнову, они жестикулировали и что–то настойчиво доказывали ей. Издали слов не было возможности разобрать, но судя по энергичности, с какой происходил обмен жестами и звуками, ничего хорошего Андрей для себя мог не ожидать. Особенно усердствовали Зина Ивановна и Надежда Сидоровна. “Этой–то что надо”, – усмехнулся Андрей. – “Видать, решила что–то урвать из дарового пирога”. Он знал, что главмедсестра тоже приторговывала кое–каким оборудованием, в частности, перегонным титаном, который исчез на её даче.

“Ну, что ж, надо идти!…”. Подождав некоторое время, Андрей поднялся, размял затёкшие ноги и вдруг с удивлением обнаружил, как на него сошло прямо–таки олимпийское спокойствие. Он, уже не торопясь, поднялся на шестой этаж и вошёл в секретарскую. Сидевшая за столом Татьяна Израилевна мрачно взглянула на него и процедила:

– Иди, Тамара Витальевна тебя ждёт.

Андрей распахнул дверь кабинета и осмотрелся. Было видно, что его ждали и подготовились основательно, накачав свои субстанции изрядной долей эмоций.

Кабинет главврача, казалось, весь так и светился от ауры праведного гнева четырех возмущенных женщин. Большая его часть была написана на слегка одутловатом лице большой, грузной женщины, сидевшей за столом в кресле, отчего оно, в такт амплитуды её раскачиваний жалобно скрипело, создавая впечатление неотвратимой и близкой его поломки. Андрея это обстоятельство настолько увлекло, что на несколько мгновений он позабыл о ситуации, по причине которой находился в кабинете Тамары Витальевны Трухновой…

Мой дорогой читатель! Вот мы и добрались до тех пределов, когда все сказанное автором составит лишь повторение уже прочитанного выше. С вздохом облегчения я могу сказать, что сия поэма, произведённая мною на свет и предоставленная на твой суд, доставила мне немало хлопот, но всё же в общем, я, мой справедливый читатель, прошу немного снисхождения за столь обыденные темы, которыми потчевал тебя на протяжении многих страниц сего произведения. Но, как говориться в одной из древних ирландских саг, “ещё не всё сказано в этом мире”, а потому, нижайше прошу отложить все твои суждения и, немного запасшись терпением, проследовать за мной далее, листая оставшиеся крохи сей поэмы.

– Конечно, мне скажут, что поступать так с женщиной в любой ситуации некрасиво и непорядочно. Может быть они и правы, но только мне она женщиной никак не представляется. Хоть убей, но вампир она и точка! За шесть лет они ни разу не дали мне вздохнуть спокойно. Ну, скажи мне на милость, чем я помешал той же Зинке, если сидел в своей мастерской как мышь и ни во что не ввязывался.

– Не скажи, – отпарировал Владимир, – ты ей одним своим присутствием мешал вертеть делишками.

– Да, но, в конце концов, могла же она сообразить своими куриными мозгами, что я ни во что не вмешиваюсь, что моё дело сторона…

– Так то оно так, и всё же ей её куриные мозги подсказывали, что ты какой–никакой, а свидетель…,

– …а свидетелей полагается убирать! Так что ли, – подхватил Андрей.

– Ну да! По крайней мере, я делаю такой вывод на основании твоих же рассказов о ней и её характере. Ну да бог с ней, с Зинкой! Как с главврачихой–то дело было? Ты тут мне понабросал интриг с полный карман, а сам на Зинку переключился.

– Чего с главврачихой, – поморщился Андрей. – С ней было всё как надо. Жаль только, что мало…

Андрей вздохнул и, подойдя к окну, замолчал. За ним порывы январского ветра, бешено сотрясая стёкла, выметали дочиста, прохваченную крепким морозом ледяную корку на тротуарах. Одинокие прохожие, упираясь ногами, словно ходулями в скользкий наст, пытались противостоять напору ветра, игравшего с ними в какую–то одному ему понятную игру, – то ли разгонялки, то ли валялки. Какой–то мужчина, нелепо задрав ноги, опрокинулся на спину и так лежал, не делая даже попыток подняться, а остальные, скользя боком, явно не имели возможности к нему даже приблизиться, чтобы помочь бедолаге встать.

– Ну и погодка! – пробурчал Андрей. – Что делается на улице! Ветки все пообломало.

– Это что – ветки, – отозвался с дивана Князев. – У меня около дома свалило здоровенный тополь и раздавило вдрызг тачку моего соседа. Утром он хватился и на тебе! Я его подбросил до метро, так он так убивался, что вышел из машины без шапки и кейса. Я их увидел на заднем сиденье только когда уже к тебе приехал.

– Не повезло мужику, это точно. Но тут хоть стихия виновата, а я вот, мой любезный друг, пострадал по милости жадной сучки и простить себе не могу, что смог это допустить. Понимаешь, я все время думал, что в человеке есть хоть капля благородства, которое не позволит ей вот так, отказываясь от своих слов, выбросить меня на улицу, да ещё угрожая судом! Я мог бы ещё понять, если бы она вызвала меня к себе и честно предупредила, что по какой–то причине я не устраиваю её как работник и дать мне время перевести свое имущество и станки в другое место. Я бы это понял, но что бы вот так, прикрываясь фикцией, повернуть дело, будто я, мои же материалы, купленные за свои же деньги, украл, как принадлежащее поликлинике имущество, – это распоследнее непотребство! И сделала она это, даже не дав объяснить ей, как всё на самом деле обстоит.

– Да, в общем, – Андрей махнул рукой, – всё решено было заранее и повод использовали на все сто процентов. Доказать, что я имею полные права на железный прокат и деревоматериалы, не было никакой возможности. Какие могут быть доказательства, когда я купил, выпросил и натаскал всё на своём горбу не из магазина, и чеков и справок на эти материалы у меня не было. Вот на этом они меня и зацепили, как пескарика на крючок!

– Что точно, то точно! Надо было тебе все свои накопления оформить у них же каким–нибудь документом, чтобы в случае чего сунуть им же под нос их же справку.

– Да опять же, мои придурочные представления о человеческом благородстве и честном слове! Мне все подряд говорили об этом, начиная с брата и Бориса и теперь кончая тобой.

– Чего теперь об этом говорить! Ты мне лучше про Трухнову рассказывай.

– Терпение, мой друг! Я тебе говорил, что она спала и видела себя начальницей райздрава всего Марьино? Ну так вот, после того, как она расправилась со мной, у меня были отобраны ключи, – меня даже не пускали в мастерскую, чтобы забрать личные вещи, – Трухнова совсем исчезла с горизонта. Появлялась она в поликлинике только по приёмным дням и то на пару часов. Естественно, что я, как ни пробивался к ней, чтобы добиться разрешения вывезти своё имущество, практически ни разу не был допущен на приём.

– Подожди, мне не понятно, что у тебя было с трудовой книжкой, ведь на работу устраиваются только по ней!

– Ну, когда это было! Сейчас можно запросто устроиться по паспорту практически в любое место. Я и устроился на рынок рабочим, где мы с тобой встретились.

А трудовую они мне отдавали прямо в тот же день, когда Трухнова издала приказ о моём увольнении. Они понимали, что это подсудное дело, да только я её не взял. Первое время я ходил как пришибленный, не зная что делать, как забрать своё имущество. Ведь его надо было упаковать, прежде чем вывезти. Представляешь себе объёмчик только этой работы, не говоря уже о том, что надо раздобыть бабки на машину, погрузить и вывезти куда–то. Неделю я ходил по району, подыскивая место, но всё бесполезно.

– А как же ты рассчитывал забрать станки и материалы?

– Да так! Мне во время блужданий в поисках места пришла в голову отличная идея. Раз до этой бочки с салом мне не удаётся добраться как всем людям, то пусть за меня это сделают компетентные органы, то есть суд. Я оформил все документы, заявления и прочие бумажки и отнёс их прямиком судье.

– А ты не боялся, что Трухнова сделает контрвыпад и тоже подаст заявление на тебя в суд, что ты их обворовал, или как там, причинил материальный ущерб?

Андрей рассмеялся:

– Да, слабо тебе ещё в эти игры играть! Да если бы у них была бы хоть малейший случай это сделать, разве они упустили бы возможность списать на меня кучу всего наворованного за эти годы! Неужели ты не просёк, что все их стращания были психической атакой!?

– Может быть. – Владимир пожал плечами и спросил: – Вот ты говоришь психическая атака, а сам недавно хвастал, что взял Трухнову на испуг и об этом пока ни гугу.

– Ха! Так это и был самый смак, когда мне удалось возместить хоть в какой–то степени то унижение, которому меня подвергла эта шайка. Всё было очень просто. Я несколько дней думал, чем бы отплатить Трухновой за оскорбление и моё унижение. Ничего в голову дельного не приходило. Как ты сказал, слишком уж разные весовые категории на социальной лестнице были между нами. До простой уголовщины я опуститься не мог, слишком мелко, да и не эффективно. Избить, пригрозить кое–чем похуже, или просто грабануть, – это было не по мне. Такое быстро забывается и, к тому же, приносит ущерб только телу, а мне хотелось уязвить её самолюбие, унизить её достоинство, как она это проделала со мной.

Чего я только не передумал, а потом вдруг меня осенило, что же для неё в жизни есть самое главное, чем она живёт, в чём её стимул? И знаешь, я нашел эту ахиллесову пяту.

Самым главным для неё был её авторитет, жажда власти, потому что только находясь на какой–то её вершине, она сможет открыто воровать и тратить наворованное. Ну, как ты сам понимаешь, более или менее безопасно. Я думаю, она прекрасно знала эту истину и потому изо всех сил рвалась наверх. Её не устраивала жизнь подпольного миллионера Корейки, который прожил жизнь на мешках с деньгами и не смог ими воспользоваться. Трухновой нужна была надёжная легальная крыша, хотя бы и в виде заработка высокооплачиваемого чиновника.

И, как я уже знал, первой своей значительной ступенькой она рассчитывала сделать должность начальника райздравотдела управы. Вот тут–то и можно было нанести самый чувствительный удар. Что для таких людей, рвущихся к власти, есть самое губительное? Правильно, превратное общественное мнение об их деятельности! И они из кожи будут лезть, чтобы составить любыми способами наилучшее впечатление о себе как о человеке, так и о результатах своей работы. Так вот, я поставил себе целью разнести в клочья её имидж доброго самаритянина и показать, что она есть на самом деле.

– Вот это да! – восхищённо воскликнул Князев. – И что, разнёс?

– Будь здоров как! – ответил Андрей, не замечая немалой доли иронии в голосе Владимира. – Ей уж точно мало не показа-лось. И своей цели я добился! Трухнова осталась при своём корыте – по крайней мере до сих пор.

– Да как же тебе это удалось, сирому да малому?! – Вла-димир удивлённо покачал головой. – Я ведь остаюсь при своём мнении насчёт ваших разных весовых категорий. Как же ты до неё добрался?

– Очень просто! Я же сказал, при помощи общественного мнения!

– Ума не приложу, как ты это смог проделать?

– А вот так…

Выйдя из здания суда, Андрей зябко поёжился. После душных и жарких коридоров, крепкий морозец, пробираясь под влажную одежду, быстро остудил его разгорячённое, потное лицо. Разговор с судьёй не принёс ожидаемого результата. С него потребовали дополнительные документы и справки, да к тому же Трухнова, сославшись на нездоровье, на суд не явилась. “Знаю я её нездоровье, сидит, небось, сейчас в сауне – отпаривает свою жирную задницу…”. Подавив раздражение, Андрей направился к остановке автобуса. По дороге он ещё раз продумал план дальнейших действий и удовлетворённо хмыкнув, подумал: “Ничего, как ни ёрзай, никуда тебе не деться!”.

Доехав до поликлиники, Андрей прямиком направился на второй этаж, где находился кабинет доврачебного осмотра. Постучав в дверь и, состроив страдальческую мину на лице, заглянул и спросил:

– Ирина Леонидовна, можно?

– А, Андрей Васильевич, заходите, – и, посмотрев на скорбный лик Андрея, встревожено спросила: – Что случилось, на вас лица нет!

– Ничего, ничего, – пробормотал Андрей, – так сердце что–то прихватило, наверное давление подскочило. Померить бы…

– Конечно, разденьтесь и ручку мне пожалуйста.

После процедуры, Ирина Леонидовна, по–матерински пожурив Андрея за пренебрежение собственным здоровьем, сказала:

– Нельзя доводить себя до крайностей! Жить будешь, но лечиться уже надо. Я помню, что ты частенько за последние полгода ко мне забегал по этому поводу.

Андрей и впрямь пользовался услугами добрейшей Ирины Леонидовны в последнее время очень часто. Давление шалило, но жаль было времени, чтобы всерьёз взяться за себя. Оно и немудрено было, что приступы гипертонии в совокупности с перебоями в сердце не давали почувствовать себя в своей тарелке. Столько треволнений, хоть отбавляй!…

Андрей, натягивая рукав, ответил ей:

– Ирина Леонидовна, вы всегда давали мне добрые советы, но как уберечься от злыдней? Так и шныряют вокруг, попить твоей кровушки.

– О, как серьезно! Это что ж за злыдни тебя одолели?

Андрей вкратце, но очень ёмко изложил ей события последнего времени, случившиеся с ним. Ирина Леонидовна внимательно слушала его и только иногда качала головой.

– А я–то думала, куда вы запропастились? Да, некрасиво с их стороны так поступать! Вот уж чего не ожидала от Тамары Витальевны!

– Да в общем, чего тут говорить! Главное, что ни на что повлиять, ни изменить нельзя!

Обменявшись ещё парой понимающих фраз, Андрей вышел из кабинета, вполне довольный. Он теперь точно знал, что эти сведения из уст Ирины Леонидовны попадут в кратчайшее время в надлежащие уши. Конечно, она поступит так не из желания сплетничать, по неистребимой привычке женского племени. Ирина Леонидовна вообще в жизни отличалась принципиальным характером и любое собрание коллектива не обходилось без её едких, саркастических выступлений. Вот и сейчас Андрей был уверен, что если для выступления на собрании у неё нет прямого повода, то уж посудачить в кругу своих подруг Ирина Леонидов-на соберется в ближайший обеденный перерыв.

Это и было целью Андрея. По пути повстречав ещё несколько человек, в ответ на их замечания, что долго его не было видно, он выложил каждому по этому поводу ту же порцию информации. Надо полагать, что в последующие один–два дня в поликлинике не осталось ни одного человека, который бы не был посвящен в обстоятельства его увольнения. Андрей узнавал об этом, посещая поликлинику по делам официальным, собирая документы и справки в суд. Кто бы ни встретился ему на пути, непременно считал своим долгом выразить своё сочувствие.

Андрей, проведя эту акцию, всё же не чувствовал достаточного удовлетворения. Как ни крути, а работники поликлиники были людьми подневольными и открыто уязвить своим презрени-ем недостойный поступок главврача и иже с ней не могли, не опасаясь за свою работу. Нет, не того он жаждал! Чувство мести сжигало его изнутри, как сжигает путника в пустыне неумолимая жажда. Мало было ему их неявных, глухих осуждений, он желал большего! Его голова рождала мысли, которые могли соперничать по силе с самыми чудовищными стихийными бедствиями, но что толку от таких мыслей, если ни одну из них нельзя осуществить!

От таких мыслей было только больше вреда, чем практической пользы. Они вызывали внутри лишь мелкую противную дрожь, гася в нем здравые доводы рассудка, лишая его, тем самым, дееспособности. Что нужно было предпринять, чтобы Трухнова могла в полной мере испить ту же самую чашу, из которой он недавно нахлебался по самое горло!? Тут он вспом-нил о той давней статье в “Марьинском вестнике”. Вот оно! Письмо туда! Тамошние ребята, следуя журналистским инстинктам, если его и не напечатают, то по крайней мере не упустят возможность покопаться в этой нечаянной информационной оказии! Пусть потруситься маленько! А там, глядишь, в известных кругах эту информацию конкуренты могут живо использовать себе на пользу. Ох и славно же это было бы!

И в то же самое время Андрея словно прорвало на идеи. Он решил попасть на приём к префекту. Если он сможет рассказать о своей беде, то такой сильный ход, вполне возможно, сможет значительно уронить блестящий имидж непогрешимого руководителя. И если ко всему добавить такое же письмо начальнику райздрава, то получиться весьма впечатляющая картина. А что бы его жалобы не выглядели голословными, Андрей вложил в свои корреспонденции повестки в суд. Дескать, дорогие господа, смотрите, до чего его довело беспардонное самоуправство вла-детельной госпожи Трухновой. А если присовокупить некоторые сведения о способах отымания денег у государства той же госпожи, то картина и вовсе может получиться убийственной!

Сказано – сделано! С полмесяца Андрей пробивался на приём к префекту. А заодно посетил и начальницу райздрава, которая, к этому моменту уже прослышала об этом деле от вездесущих газетчиков. Надо сказать, что она до этого времени души не чаяла в своей протеже, но после таких нехороших известий по её адресу немного призадумалась, – а не стоит ли повременить с кандидатурой госпожи Трухновой на это столь видное и ответственное место!? Кабы потом не пошли ненужные разговоры в адрес её самой!

Андрей к префекту на приём так и не попал. Зорко берегли рабочее время своего патрона бдительные секретари. Но всё же потом стало явно видно, что сведения о главвраче поликлиники все–таки префекта не миновали, ибо отчего кандидатура Тамары Витальевны Трухновой была тихо похерена и место начальника райздрава занял другой человек!?

… – М–да, чувствую я, что разошёлся ту не на шутку. Что ж, беру свои слова назад, – смеялся Князев во время рассказа Андрея про свои подвиги. – Ты что, вот так и действовал? Ведь в принципе, это могло ничего не дать. Влиятельные покровители, отличная репутация запросто перевесили бы жалобы какого–то там рабочего по обслуживанию здания. Правильно я говорю?

– Хе! Правильно–то правильно, только ты не учел одну вещь, – конкуренты! И у них были свои протеже, наверняка не менее значимые! А когда те привели весомые аргументы, то префект и иже с ним здраво рассудили, зачем им лишние скандалы, у самих хватает проблем. Ну, наверняка так, я думаю, и было?

Князев хмыкнул и качнул головой:

– Вполне возможно. Сильно похоже на правду. Ну ладно, всем всё стало ясно – тётя бяка! А что у тебя с имуществом получилось? Суд–то как!?

– Да, там всё было путём! – махнул рукой Андрей, – Походил я на заседания, по адвокатам, – в общем, наконец, пришли мы к мировой, – я–то к тому времени был уже вполне удовлетворён, – что мне следует забрать свои документы, а Трухнова отдаёт мне моё имущество. Ты знаешь, нет всё же худа без добра. За то время, пока я судился с ней, я смог устроиться на работу и договориться по поводу своего имущества. Как только я смог забрать его, я перевёз все самое ценное на новое место, а остальное пришлось бросить.

– Как это бросить?

– А так, бросить и всё. Многое я распродал в поликлинике – тот же брус и прокат, – инструмент и оснастку у меня забрал мой преемник, а остальное, то, что вывез, я тоже продал. Правда, довольно выгодно, но, тем не менее. Хранить там, а уж тем более работать, куда я перевёз остатки былой роскоши не позволяла площадь. Вот так я, в одночасье, расстался со своей мечтой и надеждой стать предпринимателем. Тошновато было, столько лет загублено, прожито впустую, но ничего не поделаешь! Жить надо было на что–то, да и к тому времени я ушел на квартиру, поэтому с финансами была такая напряженка, что тут уж не до экспериментов стало! Вот так, мой друг!

Глава 16

Настало время, дорогой читатель, расставить все точки над “и”, рассказав тебе о тех роковых моментах в истории наше-го героя, преодолеть которые не в силах был бы даже Геракл. Исподволь, накапливаясь незаметно, они совершали свою разрушительную работу и, собравшись воедино волей судьбы в лице неумолимой правительницы, сделали своё черное дело. Роковыми они стали для него уже потом, спустя много лет, когда пришла пора собирать разбросанные во время оно камни. Трижды кляня свою настырную натуру, Андрей, оставшись у разбитого корыта, не хотел признаваться себе в том, что сам, своими руками задушил курицу, несшую золотые яйца. Хотя это, может быть, и крепко сказано, но суть от этого не меняется.

Скажите, пожалуйста, ну кто в здравом уме будет высказывать свое недовольство в тех владениях, в которых твое собственное пребывание зависит исключительно от милости его правителя. Если уж так невтерпёж и страсть как хочется покритиковать, пойди, купи упаковочку пивка и, запершись с лучшим своим другом, выложи ему на ухо наболевшее. А то, громогласно утверждая о неразумности поступков своего господина, можно ли говорить о каком–то ещё будущем в его царстве. Упаси господи тебя, мой читатель, от подобной напасти!

И ведь надо, справедливости ради, отдать должное Тамаре Витальевне, её долготерпению ко всем словесным художествам со стороны какого–то там рабочего, карающая длань которой долгие годы лишь только обозначалась на горизонте, но никогда не опускалась на голову строптивца...

Здесь автор впервые отступает от продекларированного им самим в начальных главах правил, которых придерживался до сих пор неукоснительно, то есть, излагать сию историю по мере поступления материала от заказчика не соблюдая хронологии. До сих пор это более или менее удавалось, хотя и представляло некоторые трудности в плане связности изложения и стройности повествования. Но сейчас как–то само собой образовалась тема, которая сложилась из отставленных на потом небольших фрагментов, благодаря чему автор смог свести воедино эпизоды нескольких лет в одну главу. В ней, наконец–то, прояснилась та коллизия, из–за которой разгорелись нешуточные страсти между нашим героем и владычицей анклава под скромным названием “Городская поликлиника”, и которая роковым образом отразилась на крушении столь радужных надежд нашего несчастного героя.

Собственно, самой коллизии, как таковой и не было. Она сложилась из эпизодов, ситуаций и разговоров, большинство которых протекали вне поля зрения нашего героя, но касались исключительно лишь его. Возникли они в результате настойчи-вых просьб и требований Андрея на протяжении длительного времени и превратились от этого в бельмо на глазу всей административной головки. Откуда было знать нашему незадачливому хлопотуну, что его просьбы и требования идут полностью вразрез с намерениями Трухновой и их назойливость вконец достала достопочтенную правительницу. А началось это длительное противостояние, в котором были задействованы с одной стороны лучшие силы поликлиничной администрации, а с другой настырный и надоедливый рабочий, в одну из долгих, морозных московских зим.

Ранним утром студёного декабрьского дня, в одном из концов коридора третьего этажа стояла небольшая кучка людей с озабоченными, а то и просто с испуганными лицами. Ради точности скажем, что её составляли, в силу случая, несколько разнокалиберная публика. Терапевт Петрович представляла собой лекарский контингент и, по стечению обстоятельств, самое заинтересованное лицо сей компании. Её медсестра, сильно возбужденная необычностью случая, что–то безостановочно говорила своей соседке, которая отмахивалась от неё, как от назойливой мухи, всё время повторяя: “Да уймись ты, Галь, вижу я…”. Этой соседкой была Зина Ивановна, которой, в силу её значимости среди всех присутствующих, полагалось иметь самое озабоченное лицо, каковое она с неповторимым искусством изображала. Замыкал эту группу наш герой, который по своему статусу должен был иметь не менее озабоченную мину, что, впрочем, в значительной степени соответствовало истинности его чувства. Андрей был на самом деле в растерянности, потому что по своей малоопытности не знал, что предпринять в такой критической ситуации. Ситуация усугублялась же наседавшими на него терапевтом Петрович и её медсестрой, которые требовали немедленного восстановления рабочей обстановки у них в кабинете. В довершении ко всему, Андрей всей спиной чувствовал тяжёлую ауру, толпившихся в некотором отдалении больных. Их возбужденный говорок долетал и до ушей Зины Ивановны, которая страсть как не любила оказываться в неприятной ситуации и потому немедленно впадала в состояние агрессии. Выражалась же её агрессия в том, что руководящие действия Зины Ивановны сразу замыкались на паре экспрессивных выражений. Одним из них она доводила до окружающих своё желание краткой формулой древнегреческих трагедий, то бишь единства места, времени и действия, густо замешанных на желании видеть место применения их совершенно освобождёнными от постороннего присутствия. Причём Зина Ивановна наивно полагала, что это триединство рождено совсем другим видом искусства и потому вторым её выражением было: “Это вам не цирк!…”.

Весь этот переполох был вызван причиной сколь банальной, столь же и закономерной, если принять во внимание наш суровый лесотундровый климат. Из настежь раскрытого люка, открывающего доступ к стоякам отопления и водопровода, валом валили клубы стылого, пробиравшего до костей, морозного воздуха. Третий этаж, на котором терапевты, был самым востребованным по причине наибольшей посещаемости больным народонаселением, и потому стал местом интенсивного мыслеобмена присутствующих должностных лиц по устранению возникшей чрезвычайной ситуации.

Такая же безрадостная картина наблюдалась этажами выше и ниже, где из точно таких же открытых люков валили клубы, такого же морозного стылого воздуха. Из–за густой консистенции плотного, мутно–белого потока, на всех этажах сотворился некий театральный эффект, в клубящемся субстрате которого по колено для пущего антуража любят бродить по сцене поп–звёзды и эстрадные дивы. Больные, не имея возможности избежать опасного контакта с этим олицетворением простуды, предпринимали отчаянные попытки сохранить в таких экстремальных условиях последние остатки здоровья, с которым они пришли в сие учреждение в надежде его поправить.

Те, кто сидел на стульях, отмахивались от нежданной напасти всем, что было в руках – от всевозможных журнальчиков с кроссвордами до медкарт с вложенными в них рентгеновскими плёнками. От усердной работы по отмахиванию больными стужи от своих чресл, медкарты, не выдерживая столь не свойственного им употребления, теряли свое содержимое, словно деревья листву в осенний листопад. И тогда владельцы сих бесценных документов, пристально вглядываясь в клубы стылого тумана, принимались бродить по коридору в тщетной попытке разыскать утерянные талончики и листочки с анализами. Старушки, божьи одуванчики, которыми всегда переполнены подобные присутственные места, испуганно крестились и, забираясь повыше, на сиденья с ногами, тихонько причитали что–то о страсти господней, и в то же время, не забывая зорко следить за очередью. Что и говорить, переполох на этажах поднялся нешуточный. Наиболее энергичные и смышлёные из больных, организовали некие инициативные группы и отправили делегации к главврачу.

К тому времени, обстановка на этажах достигла критической точки. Всё их немалое пространство затянуло белёсой мглой и если бы не отсутствие запаха горелых веществ, выделяемых при пожаре, переполох закономерно перерос бы в панику. Так как это обстоятельство лишало сложившуюся ситуацию статуса пожара, больные, вместо того, чтобы отчаянно паниковать, стали с не меньшей энергией требовать навести порядок. На третьем этаже, озлоблённые старики и старушки, потрясали своими палками, грозя подать в суд на администрацию и на подвернувшуюся Зину Ивановну. Андрей, использовав удачный момент и особенно большой клуб тумана, прикрывшись им, отступил в дальний угол коридора. Оттуда он уже без помех слушал яростную перепалку завхоза с разъяренными посетителями.

Видя твое недоумение, мой читатель, я спешу пояснить, что весь сыр–бор разгорелся из–за приказа Зины Ивановны Андрею раскрыть всё дверцы, закрывающие люки стояков. Зачем она это сделала, мы узнаем попозже, дабы не упустить немаловажную сторону этой ситуации. То, что составляет для тебя загадочную сторону действий Зины Ивановны, так же породило массу недоумений и со стороны страдальцев–больных, с чем они и приступили к ней, требуя законных разъяснений и прекращения безобразия. Но напрасно они сделали это. Надо было совсем не знать нашу бесстрашную воительницу, чтобы вот так, очертя голову, брать её на приступ, требуя каких–то разъяснений. В таком противостоянии никто, я повторяю, никто не мог одержать над ней какого–либо преимущества, не говоря уж о победе. Мне не хочется бросать какую–либо тень на это бесстрашное маленькое существо, но иногда не удаётся сдержать в себе восторжен-ный клич, слушая изложение этих эпических баталий из уст рассказчика: “Ай, Моська, знать она сильна, что лает на слона!”.

Оно понятно, что сама по себе Зина Ивановна не захотела бы по доброй воле тратить столько душевной энергии и здоровья, не чувствуя за собой поддержки могучего авторитета своей гос-пожи, но все же не будем умалять и наличие большого количества личной инициативы, со стороны нашей героини. Как–никак, годы плодотворной совместной деятельности бок о бок со столь незаурядной личностью, как Тамара Витальевна, придали Зине Ивановне уверенность в непременной своей победе над любым количеством больных.

Так случилось и на этот раз. Через полчаса из белёсой мглы возникли ещё три фигуры, в которых, к великому облегчению Зины Ивановны и радости остальных, опознали Тамару Витальевну с её непременной спутницей – кудельноголовой Любовью Семёновной. Рядом вышагивала, в своем белом халате ещё больше похожая на гипсовый скульптурный слепок статуи, вездесущая Ливадия Васильевна. Едва Зина Ивановна бросилась к Трухновой с громким криком, как была остановлена тихим, полным суровых интонаций, голосом:

– Зина Ивановна, в чем дело? У меня в кабинете полно народу с претензиями на выстуженные по вашей вине коридоры! Что случилось?

– Да что случилось! Трубы на трех этажах разморожены в торцевых стояках! Полопались под самым потолком! – проорав последнее восклицание, Зина Ивановна сопроводила его таким театральным жестом, с силой вздёрнув руку к потолку, что послышался треск её шелкового халата.

– Откуда вы знаете? Вы проверили?

Зина Ивановна дернулась, озираясь вокруг и, не видя Ан-дрея, возопила:

– Андрей Васильевич, ну где вы там!?

Андрей выплыл из мглы, совсем как месяц в известной считалке. Зина Ивановна ткнула в него пальцем:

– Он лазил в короб и нашёл там под потолком трещины в трубах. На четвёртом он говорит тоже разморожены.

– Так, а зачем вы пооткрывали на всех этажах люки?

– Ну, это, как зачем–то! Чтобы тёплый воздух проходил в короб…, нагреть трубы.

– Зина Ивановна, вы хоть выяснили, почему трубы внутри помещения разморозились? Как это возможно?

– А как же, – обрадовано вскричала завхозиха. – Там ведь это… на улицу щель между облицовкой и стеной по всей длине сантиметров десять шириной будет. Вон Андрей Васильевич лазил. Неизвестно почему она там образовалась, может здание усадку дает, первый год всё–таки стоит. А может и строители не заделали как следует…

Трухнова, потеряв интерес к дальнейшим объяснениям и версиям случившегося в изложении Зины Ивановны, подошла к огромному, во весь торец коридора, окну и приникла к стеклу.

– Где там отошло, Андрей Васильевич, покажите?

Андрей с готовностью подскочил и сказал:

– Тамара Витальевна, отсюда не видно, да, в общем–то, и не в этом дело.

– А в чём же тогда?

– Понимаете, там весь простенок, от окна и до конца короба закрыт просто тонкой дюралевой облицовкой, вот как здесь. – Он показал на одну из алюминиевых полосок шириной с ладонь, из которых был составлен подоконник.

– И что из этого?

– То, что это практически открытая улица. Она изнутри даже не утеплена. Любой маломальский мороз и трубы снова разморозятся.

Трухнова задумалась. Несколько минут все стояли вокруг, не решаясь побеспокоить ушедшую мыслями глубоко в себя патронессу. Все понимали, насколько серьёзна проблема, которую предстояло решить их мудрейшей начальнице, чтобы сбивать её с толку своими пустяшными вопросами. Собравшиеся даже не подозревали, насколько они были близки к истине, думая о важности принимаемого ею решения. Оно и вправду было одним из тех, которые, как редкие озарения, можно назвать судьбоносным не только для истории поликлиники, но и глубоко повлиявшей на их отношения друг с другом на протяжении всего оставшегося времени.

Да, мой дорогой читатель! Иногда нечаянно сказанные слова, произнесённые сгоряча, впопыхах, а то и просто так, лишь бы отметить свое участие в деле или текущем событии, приносят с собой столько хлопот, что по истечении некоторого времени становятся пресловутой соломинкой, которая, как известно, ломает спину верблюду. Наш же верблюд, то бишь Андрей Батькович, и представить себе не мог, что последние, сказанные им слова станут ключевыми в принятии Тамарой Витальевной новой основополагающей доктрины. Её нежно и бережно холимый садик по выращиванию деревьев с вечнозелёными финансовыми листочками в одночасье пополнился еще одним раскидистым, пышнокронным экземпляром.

Автор, не желая впадать в тавтологию, всё же не смог удержаться от того, чтобы лишний раз не восхититься быстротой и глубиной ума, владелице которого можно было им только гордиться. Там, где простой смертный не смог бы найти и крупицы полезного для себя, Тамара Витальевна из слов, оброненных рабочим, мгновенно смогла вывести очередную гениально–простую истину. Её решение, равно как и выход из задумчивости был стремителен и ослепительно ярок.

– Так, Андрей Васильевич, немедленно закройте все люки в коробах. Зина Ивановна, вызывайте аварийщиков. Когда всё осмотрят, полную информацию доложить мне. Придете вместе с ними ко мне в кабинет. Ливадия Васильевна, – обернулась Трухнова к стоявшей рядом с ней с безучастным выражением лица сестре хозяйке, – сходите в СМУ и попросите Виктора Григорье-вича подойти ко мне. Он сейчас должен приехать, перехватите его и не дайте никуда уйти.

Как ни тих был её голос, как ни кратко было её распоряжение, однако все присутствующие явственно услыхали в её интонациях металлические обертоны, похожие на погромыхивание далеких раскатов грома. Так бывает, когда кто–нибудь пройдётся по железным листам в грубых рабочих сапогах. Андрей не стал дожидаться, пока его не организовали ещё на что–нибудь, помимо закрывания дверок и растворился в тумане со всеми возможными предосторожностями.

Что ж, оставим его исполнять свои обязанности и поспешим вслед за Тамарой Витальевной, дабы не пропустить знаменательный момент рождения ещё одной грандиозной операции, пожалуй, по своим масштабам не имеющеё равных ни в одних анналах истории, как воинских, так и прочих зафиксированных проявлениях человеческого интеллекта. Сопровождаемая Любовью Семёновной, она опять погрузилась в думы и не слышала, как её спутница рассуждала об объёме работы и материалах, нужных для этого дела. Задержав её в дверях кабинета, Тамара Витальевна рассеянно попросила Любовь Семёновну заняться сейчас своими делами и захлопнула перед ней дверь.

Оставшись наедине, Трухнова уселась в кресло, и что–то принялась выписывать на бумаге, черкая и вымарывая написанное помногу раз. Было видно, что она взволнована. Пользуясь нашей вседозволенностью, взглянем же потихоньку через её плечо на те записи, что привели её в такое возбуждение. На бумаге, в некотором беспорядке виднелись ряды цифр, которые в обрамлении метров погонных, метров квадратных и кубических, имели длинные окончания из торопливо приписанных нулей. Стоявшие во главе каждой строки даты сказали бы проницательному наблюдателю, что перед ним некая программа, рассчитанная на длительную протяженность её реализации. Было видно, что автор сего проекта, заключённых в лежащих перед ним кроках, сильно уповает на такую продолжительность планов, видимо, не без причины. Что дало ему надежду на такое стечение обстоятельств, мой любезный читатель уже имел неоднократную возможность убедиться на протяжении всей нашей истории.

Здесь как нам кажется, совершенно необходимо будет сказать несколько слов о той стороне повествования, который в прозе называется производственным вопросом. Автор не без оснований полагает, что эта весьма важная материя для многих прозаических изложений, на использовании которой создано много прекрасных и не очень произведений, здесь будет опущена по мере возможности. Автор возьмёт на себя смелость оставить от этой увлекательнейшей составляющей любого произведения, (например, гангстерского или эротического, в котором как раз производственная часть процесса наиболее занимательна и составляет практически его полностью), лишь только канву, рамки сюжета. Автору представляется важным раскрыть не столько то, как и что говорят его персонажи, сколько зачем и почему они это говорят и делают. А посему, исходя из столь определяющей и важной для автора предпосылки, мы проследуем далее за нашими героями…

Тамара Витальевна недолго пребывала в состоянии деятельного одиночества. Ей, как и всякому амбициозному руководителю, для претворения планов в жизнь требовался исполнительный люд и счастлив тот начальник, в распоряжении которого имеется понимающие его с полуслова, вышколенные и энергич-ные помощники. Тамара Витальевна таких помощников имела и потому, не более чем через полчаса, её кабинет вошла Зина Ивановна с одним из аварийщиков, которого она желала видеть непременно. Вопросы, которые она задавала ему были дельны и профессионально–конкретны. В конце концов, после выяснения всех обстоятельств, больше рассуждая сама с собой, чем общаясь с сидевшими напротив Зиной Ивановной и сантехником она подвела черту беседе кратким резюме:

– Так, как я поняла, на третьем и четвёртом этажах без замены размороженных труб не обойтись. Утепление их делать тоже в первую очередь. Я хочу знать, сколько материалов и времени потребуется на это.

Сантехник, по всегдашней привычке скрывать истинное положение дел, выработанной годами общения с заказчиками, пожал плечами:

– Трудно сказать, надо подсчитать, тогда видно будет.

– Сколько вам на это времени надо. Своими силами управитесь? Если нет – я подключу СМУ. – Тамара Витальевна впери-ла в сантехника пронзительный взгляд.

– Ну, как вам сказать. Неудобно там, под потолком, заваривать трубу. А если демонтировать её, то придётся выдирать из перекрытия… Резка, опять же, сварка…, долго. Дня два, три.

– Да что там дня два, три! – взорвалась Зина Ивановна. – Там небольшая трещина под потолком на третьем этаже и на четвёртом внизу у пола так же чуть лопнуло. Андрей Васильевич сказал, что туда можно поставить хомуты и будет держать до лета. Летом ремонт сделаем!

– Вот пускай ваш Андрей Васильевич и ставит хомуты! Нечего нас было по пустякам вызывать, – раздраженно бросил аварийщик в ответ, раздосадованный тем, что не удалось накрутить цену.

– Зина Ивановна, подожди, причём здесь рабочий. – Трухнова, мгновенно оценив возможность альтернативы, повернулась к сантехнику:

– А действительно, возможен такой вариант? Мы, думаю, сможем договориться насчёт оплаты, только постарайтесь сделать ремонт прямо сейчас.

– М–м, хорошо, – замялся слесарь, – а как будет оформлен наш договор, на каких условиях?

– Мы сделаем так. Вы составляете смету на полный объем работ по демонтажу, замене труб и их теплоизоляцию, положим, с первого по пятый этаж и приносите мне. Я их подписываю, и мы заключаем договор на проведение этих работ летом вашей бригадой. А ремонт, который вы проведёте сейчас, вам оплатят немедленно.

Сантехник хмыкнул и почесал небритую щёку:

– Понятно, это нам подходит. Значит, сейчас нужно на стояки поставить хомуты и утеплить трубы…

– Нет, трубы утеплять не надо, – быстро прервала его Трухнова. – Сейчас только хомуты. Мы в короба поставим обогреватели и будем включать их время от времени.

Аварийщик недоумённо воззрился на неё и сказал:

– А зачем? Есть более простой способ. Дарю. На ночь, когда водоразбор в поликлинике прекращается, на первом этаже откройте краны горячей и холодной воды, так, средненько для постоянного водотока в этих стояках, и проблема будет решена. У вас будет мизерный перерасход воды, но зато все стояки останутся целы в любой холод. А то с обогревателями вы пожар себе устроите, как пить дать.

– Вот и отлично, спасибо за совет. – Тамара Витальевна радостно улыбнулась. Аварийщик, приняв её улыбку на свой счёт, тоже осклабился:

– Да не стоит, вы мне – я вам.

Аварийщик наивно полагал, что улыбка предназначалась ему по заслугам и не мог знать истинной её причины. Узнай бы он, как всё обстоит на самом деле, ломанул бы шапку с досады, что упустил верный шанс заработать пару сотенных ни на чём. Тамара Витальевна только что, благодаря его совету сбросила со своих плеч, пожалуй, самую важную проблему в своих планах, которую не могла решить в связи с опасностью её реализации.

Распрощавшись с вовремя подвернувшимся работягой, Трухнова, задержав Зину Ивановну, взялась за телефон. Набрав номер, она спросила:

– Виктора Григорьевича можно к телефону?

Услыхав ответ, она удовлетворённо качнула головой и сказала сидевшей напротив Давилиной:

– Зина Ивановна, у нас в подвале нет случайно труб, оставшихся от строителей?

Та, по застарелой привычке сначала откреститься от всего, а затем, выяснив суть дела, отвечать, торопливо сказала:

– Да не знаю я! Какие–то там лежат, но большого диаметра, наверное, канализационные. Я схожу, посмотрю.

– Посмотри хорошенько везде. Мне помниться, что где–то я их видела, либо под гинекологией, либо в пристройке. Выясни всё до самой последней подсобки и немедленно приди с ответом. Иди скоренько.

В дверях Зина Ивановна нос к носу столкнулась с Виктором Григорьевичем, начальником СМУ–7, соседствующего с поликлиникой. По–свойски поприветствовавшись с завхозихой, он, широко улыбаясь, сбросил пальто на стул и сочным, мягким баритоном наполнил кабинет Трухновой:

– Тамара Витальевна, ну почему я вам нужен только по каким–то делам! Нет, чтобы придти к вам на чашечку кофе с моим коньячком, так я отнимаю ваше время по пустякам! Это так тяжело – видеть красивую женщину и только исключительно по делу. Вот так и разрываюсь между чувством и обязанностями…

Виктор Григорьевич мнил себя записным сердцеедом и выдавал подобные перлы в адрес каждой женщины, с которой ему предстояло вести какие–либо дела. Он любил говорить, что упреждающий комплимент в их адрес уже наполовину решает вопрос в его пользу и потому чем больше их выдать, тем значи-тельнее эффект от применения этого приёма. Приходиться признать, что большая доля правды в словах Виктора Григорьевича всё же была и, в сочетании с приятной наружностью, в большинстве случаев ему без особых усилий удавалось добиваться желаемых результатов среди представительниц слабого пола.

Но, как и все красавцы, избалованные женским вниманием, Виктор Григорьевич всех женщин стриг под одну гребёнку, а потому ему трудно было понять, что всегда бывают исключения из правил, и что как раз в данном случае он имел это исключение в лице Тамары Витальевны Трухновой. Тамара Витальевна с самой первой встречи с импозантным начальником СМУ раскусила его и вовсю использовала в дальнейшем эту маленькую безобидную слабость славного Виктора Григорьевича. Она немедленно включилась в предложенную игру и на полуулыбке ответила ему такой же галантной интонацией:

– Да бог с вами, Виктор Григорьевич, льстец вы этакий! Будете вы тратить на меня ваш коньячок! Знаю я вас, если бы не дела, куда бы делся ваш энтузиазм!

– Тамара Витальевна, что вы такое говорите! Вы мне наносите смертельную обиду, не веря в мои искреннейшие чувства к вам…

– Ну ладно, будет нам про обиды, – засмеялась Трухнова, поведя рукой, словно отмахивая что–то ненужное. – Давайте лучше о делах. Так легче общаться с симпатичным мужчиной, тем более что я хочу предложить нечто выгодное для нас обоих.

Усевшись за стол, она выдержала паузу, небольшую, но вполне достаточную, чтобы дать понять её визави, о значимости предстоящего разговора. Виктор Григорьевич это понял, склонив голову набок, сделал серьёзное лицо.

– Сегодня у меня произошла неприятная вещь – разморо-зились трубы на двух этажах сразу. Аварийщики сейчас работают, но это так, – временная мера. У меня есть в связи с этим несколько вопросов, и в зависимости от того, как мы их сможем решить, будет протекать наше дальнейшее сотрудничество.

Тамара Витальевна немного схитрила. Она уже была довольно осведомлена о характере деятельности начальника СМУ. Ей было известно, что он не против словчить в деле и ей хотелось только узнать, до каких пределов простираются его аппетиты, а также желание их удовлетворить. Нелишне было бы прощупать его авантюрную жилку, чтобы быть уверенной в нем, как в своём партнере, на которого можно положиться. Были и ещё какие–то неясные желания, которые ей трудно было сформулировать, но она всегда улавливала их флюиды во время общения с деловым партнёром, его надёжность, или что–то в этом роде. Хоть и не могла Тамара Витальевна объяснить себе происхождение этого чувства, но доверяла ему безусловно. Оно сильно смахивало на интуицию, но было шире, глубже и точнее, и благодаря ему, Тамара Витальевна до сих пор не знала в своих предприятиях ни осечек, ни мало–мальски существенных сбоев.

Виктор Григорьевич, естественно, ни о чём таком и не догадывался. Он был весь погружён в собственную “стратегию очарования” и потому не заметил, как Трухнова сменила тон разговора.

– Вам, как руководящему работнику, часто случалось бывать в ситуациях, когда приходиться выматываться до предела и получать в результате пшик с кукишем в виде зарплаты вместо достойного вознаграждения. Хотя вам, коммерческим работникам всё же легче. Нам, бюджетникам, выбирать не приходиться – чистая зарплата и подачка в виде премии.

– Нет, почему же легче, – встрепенулся Виктор Григорьевич, – у нас такие порядки, о которых вам лучше не знать. Получаем чисто по ставке, да и то её всё время норовят обрезать. За “левака” могут подвесить за одно место не разбираясь. Контроль за всем, – расход материалов, документация, сметы на закупку расходных материалов, – всё должно быть тютелька в тютельку, и не дай бог, где–нибудь не уложиться во что–нибудь – замордуют. Вот и приходиться иногда даже из своего кармана доплачивать. Вы же знаете, как работяги с материалами, – новые на халтуру, а вместо них старье ставят, вот и летит всё через неделю к чертям. Совет директоров сразу комиссию, почему да как. Естественно по шапке кому – мне, вычитают с кого – с меня! И хорошо бы так обходилось! Харицкую знаете за что выгнали? Затопили квартиру зам. префекта, наши работнички поставили вместо выданной сушки какое–то старье. Оно и прорвало в субботу и шесть этажей кипятком прошпарило – будь здоров! Лето, – все на дачах, пока спохватились, перекрыли стояки, – там уже делать было нече-го…

Трухнова слушала Виктора Григорьевича, намеренно не перебивая. Она прикидывала, на какую сумму его можно будет раскрутить. То, что с ним можно иметь дело, ей стало ясно с первых слов начальника СМУ. Единственно, что ей хотелось выяснить, какими возможностями он располагает и стоит ли с ним связываться.

– Да–да, я понимаю, – вклинилась Трухнова в бурный поток жалоб Виктора Григорьевича. – Всё это по–человечески понятно, но от этого суть дела не измениться. Если не попытаться самим кое–что изменить.

– А что тут изменишь, если только что место работы.

– Нет, ну зачем же так мрачно, – улыбнулась Тамара Ви-тальевна. – Надо помогать друг другу и это, мне кажется, в наших силах.

– Хм, и куда же мы можем направить наши силы?

– Далеко ходить не надо, для деловых людей везде найдется поле деятельности, особенно в нашем госбардаке. Вот взять хотя бы мою проблему. Дело выеденного яйца не стоит, но если подойти с умом…

– Это какое же дело? – притворился простачком Виктор Григорьевич и напрасно это сделал. Тамара Витальевна неприязненно пожевала губами и, сделав паузу, сказала с деланным огорчением:

– Разве я не сказала вам об этом в начале нашего разговора? – Трухнова поняла, что Виктор Григорьевич не так уж обнесён умом, как ей показалось вначале. Она внутренне подобралась и продолжила: – Я говорила о размороженных трубах и в связи с этим хотела бы спросить ваше мнение, – что можно получить, так сказать, сверх положенного объёма работы, возможно ли в принципе такое, или в данном случае это пустая трата времени на разговоры.

Виктор Григорьевич, несмотря на туманность изложения вопроса, прекрасно понял Трухнову и в нем тут же сработал многолетний инстинкт:

– Тамара Витальевна, всё в наших руках, но надо посмотреть на месте – что да как. Составим смету и тогда будет видно. Тут возникает один небольшой вопросик, но хотелось бы обговорить его как можно раньше во избежание в дальнейшем недоразумений. Я говорю о части моего, так сказать, вознаграждения. Я так понимаю, говоря прямо, полтинник на полтинник. Ваш заказ, – моя работа и материалы.

Начальник СМУ замолчал, доброжелательно и улыбчиво глядя на Трухнову. Тамара Витальевна была готова к такому предложению. Ей захотелось поставить этого ловеласа на место. У неё вдруг появилось жгучее желание показать ему ничтожность его потуг.

– Виктор Григорьевич, – ласково сказала Тамара Витальевна, – я вижу, что в главном мы поняли друг друга и это решает практически все. А то, что касается, как вы хорошо сказали вознаграждения, то тут требуется некоторая проработка вопроса. Приоритет заказчика, я думаю, вы оспаривать не будете. Вы прекрасно знаете, что есть такая статья расходов, которая предусматривает отчисление значительной суммы из прибыли на урегулирование, так сказать, законности её происхождения в высших инстанциях. Это приносит большие хлопоты и, в конце концов, выливается процентов в двадцать от общей суммы. Вот остальные восемьдесят процентов с оставшейся суммы, как вы сказали – полтинник на полтинник – и будет нашим вознаграждением.

– Постойте, Тамара Витальевна, как же так? Ведь мне придется изыскивать кучу материала для списания по объёму работ! А выкроить я их смогу только с параллельно ведущегося ремонта. Это тоже стоит хорошей подмазки.

– Виктор Григорьевич, вы меня недопоняли. Вам не нужно будет изыскивать никаких материалов для ремонта. Мало того, вы и сам ремонт делать не будете. Ваша задача заключается в том, чтобы составить смету–калькуляцию по возможности насыщеннее объёмом и материалами и затем поставить под ними свою подпись, как исполнителя работ. За это вы получите сорок процентов той прибыли, которую вы сами заложите в смету. Правда, некоторое количество материалов вам всё же придется завезти, так, для виду, отмазки ради, для моего коллектива. Я думаю, что о затратах на это и говорить не стоит.

Знал бы несчастный Виктор Григорьевич, во что выльется это невинное предложение Трухновой по поводу некоторого количества материалов, ему сейчас стало бы дурно. Но впоследствии, когда он осознал в полной мере, на какой крючок его подцепила медоточивая Тамара Витальевна, было уже поздно что–либо менять. Но сейчас, одурманенный такой блестящей перспективой, наш герой смог задать всего один вопрос:

– Ну, Тамара Витальевна, это царское предложение, хотя я не вполне понимаю, какая вам выгода? Ведь нужно закупать материалы и людей подрядить, а это прорва денег?

– Этот вопрос пусть вас не беспокоит. Мне нужно от вас только то, что мы обговорили, но, разумеется, со всей приватностью между нами.

– Я понял, сегодня же пришлю мастера и запустим дело. Можете не беспокоится.

– Прекрасно, Виктор Григорьевич, тогда я вас больше не задерживаю.

Сколь обыденно могут зачинаться великие дела, ты только что смог убедиться сам, мой любезный читатель. Автору остается лишь нанести несколько завершающих штрихов в довершение полноты картины, ибо без них мы не сможем до конца понять всей грандиозности задумки бесподобной Тамары Витальевны. Проследуем же за ней на место претворения её плана и, в который раз уже на протяжении этих страниц, восхитимся высокой мерой её гения.

На третьем этаже кипела работа. В тесной, стылой темноте короба, где места хватило бы разве что для кошки, извиваясь всем телом, на двух с половиной метровой высоте под потолком, исходя потом и матом, был зажат человек. Этот человек имел при себе фонарик, который держал зубами в тщетной попытке осветить место приложения своих усилий. В руках его были пара гаечных ключей, которые он тщетно пытался приладить на болт с гайкой в надежде затянуть хомут на лопнувшем месте трубы. Снизу, просунувшись по пояс в короб, лежал ещё один человек и подавал тому выпавшие из промёрзших пальцев инструменты и советы, что висящего наверху страдальца выводило из себя неимоверно. Читатель, наверное, догадывается, какие перлы выдавал тот в адрес доброхота, но тот не обижался, а только смолкал на минуту, чтобы затем продолжить бесплатную помощь. Правда, иногда и он резко менял стиль своего разговора, когда сорвавшийся сверху гаечный ключ с размаху попадал ему по голове. Тогда тот, что висел наверху, чувствовал небольшое облегчение и это примиряло его на какое–то время со своим положением.

Ещё один стоял у люка в коридоре и разговаривал с Зиной Ивановной. Оба делали вид, что происходящее их не касается и потому так увлеклись разговором, что не заметили подошедшую Тамару Витальевну. На вопрос, как идут дела, сантехник, а именно он часом раньше разговаривал с Трухновой, озабоченно качая головой, развёл руками: “Трудно”. Ответ не удовлетворил Трухнову и она попросила прояснить его более детально.

Аварийщик только было, открыл рот, как очередной взрыв мата пополам с оханьем не дал ему сказать ни слова. А из короба неслось такое слаженное двухголосие, что куда тебе фуги Баха! Бригадир бросился выяснять, что же случилось. Из последующей лавины высказываний в его адрес и прочих сил и существ, населяющих землю, он выяснил, что тот сантехник, который был наверху, содрал кожу с костяшек пальцев. Тот же, что находился внизу, получил выпавшим гаечным ключом в глаз.

Обернувшись к Трухновой, аварийщик снова развёл руками, как бы говоря “Вы всё сами видите”.

– Когда закончите? – спросила Тамара Витальевна.

– Час ещё проковыряются, не меньше, – с досадой ответил бригадир, – неудобно там очень. На четвертом труба лопнула у пола, так что на четвёртом этаже проблем не будет.

– Я сейчас отъеду и через час вернусь. Если задержусь немного, вы меня дождитесь. Мне нужно с вами решить сегодня этот вопрос.

Тамара Витальевна и думать не думала, какого зрелища она лишила себя извечными хлопотами по обустройству своего маленького царства. Уходя, она наказала Зине Ивановне проследить за ходом ремонтных работ и по окончании их удержать аварийщиков до её возвращения. Не прошло и получаса с момен-та её отбытия, как сантехнику–экстремалу, зажатому в коробе, удалось–таки зацепить болт с гайкой на хомуте и накрепко затянуть их. И надо же было такому случиться, что страданиям бедолаги, висящему в кромешной тьме и стуже, не суждено было завершиться на этом.

Один бог знает, как могло так получиться, что с Андреем, побывавшему часом раньше там, где сейчас разворачивалась трагикомическая сцена, не случилось того, что произошло с несчастным ремонтником. Может быть, на Андрее была только плотно прилегающая куртка, а не объёмный ватник. Без него пробыть дольше пяти минут без движения в коробе, с риском схватить чудовищное воспаление лёгких было невозможно.

Скорее всего, так оно и выходило, потому как аварийщик, наконец–то закончив свой подвиг мученика, вознамерившись покинуть это преддверие Аида, ослабил ноги, упиравшиеся в неровности стены и попытался скользнуть вниз, но не тут–то было. Что–то, могучей хваткой схватив его за шиворот, прочно удержало на месте, не давая ему продвинуться вниз ни на йоту. Поворочавшись полторы–две минуты, сантехник понял, что попал в ловушку и без чьей–нибудь помощи ему освободиться никак не удастся. Положение его усугублялось тем, что со спины он вплотную упирался в стену, грудью упирался в водопроводные и канализационные трубы, а плечами накрепко слился с боковыми стенками короба. За трубами еще оставалось свободное пространство, дававшее ему возможность маневра для работы, но чтобы завести руки за спину и выяснить, что же там его держит, – об этом не могло быть и речи. Через шапку, которой упирался в перекрытие, он чувствовал ледяной холод от промёрзшего насквозь потолка и продвинутся наверх, чтобы снять себя со штыря, на котором повис, не было никакой возможности. Даже руки, которыми он мог ещё манипулировать за стояками, здесь не мог поднять выше плеч.

Как только до его сознания дошла простая истина, что ему грозит медленная смерть от холода, он, глухо выматерившись, схватился за трубу и яростно потянул себя вниз. Все попытки были тщетными. Издав рыкоподобный звук, аварийщик разжал занемевшие пальцы и перевёл дух. В это время в люк просунулся бригадир и крикнул:

– Коль, ну ты скоро? Чего там застрял?

– Вот именно, что застрял, – озлоблённо буркнул Николай. – Зацепился тут воротником за какую–то треклятую дрянь, арматурина, наверное, торчит из стены.

– Ну и что! – недоумённо вопросил бригадир. – Отцепись и вылезай.

Николай немедленно популярно объяснил тому ситуацию, снабдив её для большей доходчивости соответствующими комментариями, и поинтересовался, все ли ясно. Снизу последовало непродолжительное молчание и затем он услышал вопрос, на который сам сейчас желал бы больше всего получить ответ.

– Чего будешь делать?

– Тьфу ты, бл…, откуда я знаю!

– Постой, а ты сними ватник, и вылези из него. Точно я тебе говорю!

– Счас, попробую.

Несколько минут пыхтенья, вперемежку с крепко–солеными словами, видимо не дали никакого результата, потому что из темноты донеслось:

– Ни х… подобного! Я не могу ни руки поднять, ни сам подняться! Головой в потолок упираюсь.

– О, мать честная! Как там тебя угораздило!

Наш страдалец только этого и ждал. Этот упрек подей-ствовал на него, как красная тряпка на быка. Взревев нечеловече-ским голосом с примесью близкой истерики, он заорал на враз сникшего бригадира:

– Сам бы, … … лез бы сюда и висел бы час на одной ноге в этой холодрыге, … ….

Надеюсь, читателю понятно, что стоит за столь продолжительным многоточиями. Конечно, если войти в положение бедолаги, таких многоточий автор мог бы проставить еще немалое количество, заменяя ими силу прочувствованных эмоций несчастного, но яркое и безграничное воображение моего читателя приведет ему на ум куда больше пропущенных эпитетов и словосочетаний, чем любое число моих невзрачных знаков препинания.

Тем временем, трагичность ситуации нарастала в геометрической прогрессии. Если поначалу стоявшие в коридоре оба сантехника и Зина Ивановна отпускали шуточки по поводу столь пикантной ситуации, припоминая различного рода жизненные аналоги, то по истечении получаса, когда обессиленный горемыка затих в коробе, до всех стало доходить серьёзность положения. Время шло, но ни один из предлагаемых планов по спасению мало–помалу замерзающего сотоварища не давал нужного эффекта. В конце концов, сошлись на том, что необходимо проломить стену в том месте, где торчит арматурина, но порядком взвинченная накалённой атмосферой Зина Ивановна категорически отвергла этот вариант. И, как всегда бывает, критичность ситуации обостряет мыслительные процессы до предела. Самое простое решение, оказывается, лежало на поверхности и, – “эврика!” – оно пришло сразу всем трём одновременно. Ухватить застрявшего за ноги и выдернуть его из смертельной ловушки! Сказано – сделано!

Объяснив Николаю, что они собираются сделать, бригадир, чувствующий себя более всех ответственным за своих подначальных, сам собрался провести эту акцию. Кряхтя, изогнувшись немыслимой дугой, он пролез по пояс в короб, и, ухватившись за сапоги Николая, сделал молодецкий рывок.

Что могло наверху случиться, в следующие две минуты понять никто не смог, но что что–то случилось, стало совершенно очевидно, ибо из короба раздался такой рёв, какой издаёт только матёрый боров под ножом мясника. Зина Ивановна и стоявший с ней рядом сантехник остолбенело смотрели, как из короба вывалился бригадир с кучей какого–то тряпья в руках.

– Что случилось? – бросилась к нему Зина Ивановна.

– А хрен его знает! – раздраженно бросил бригадир, недоуменно разглядывая в своих руках тряпки. – Кажись, я содрал с него штаны вместе с сапогами.

Из короба в это время доносились непрерывные вопли, в которых с трудом можно было разобрать нечто похожее на “ А–а–ю–ю–а, бл…, ю–у–а–а, … … ё–моё!”. С первого по седьмой этаж, подобно иерихонской трубе разносился по коробу зычный глас бедолаги. Внимая ему, притихли посетители, смолкли го-ворливые тётки, как будто набежавшая тень тревоги напомнила им, что пребывают они в скорбном месте. Наиболее стойкие мужеством гадали – где и в каком кабинете так мучают страдальца. Многие сходились на зубном, но бывалые дамы и остроумцы называли другое место. Уж больно походили эти вопли на крики рожениц. Правда, смущало то, откуда им было здесь взяться, а также то, что издавал эти звуки хорошо поставленным матом мощный хрипато–прокуренный голосина. Иная старушка, иногда крестясь от особо сильного голосового раската, испуганно приговаривала: “Господи Иисусе! Кто ж его так, болезного?!”.

Вопли постепенно стихли и, когда бригадир заглянул в люк, он увидел перед собой пару энергично дрыгающих волоса-тых ног в носках.

– Коль, а, Коль, ты чего так разорался? – осторожно поинтересовался бригадир.

– Разорешься тут, – неожиданно спокойно отозвался Николай. – Ты мне, мало того, что чуть голову не оторвал, так в затылок впилась арматурина, всю кожу содрала.

– Как это? Ты же на ватнике висишь!

– Висю, висю,… ты мне дырку в воротнике прорвал, вот она и проехалась по всему затылку.

– Слушай, тебе штаны надеть?

– Какие, на хрен, штаны! Вытаскивайте меня отсюда скорее. Ещё полчаса, и можете гроб заказывать! Совсем околеваю.

– Потерпи чуток, вытащим сейчас.

Бригадир вылез из люка и озабоченно сказал:

– Если его сейчас не вытащить, ему скоро хана будет.

Зина Ивановна с удивлением спросила:

– Так он что, так и будет без штанов там висеть.

– Да какая разница, – вскинулся бригадир, – в штанах или без штанов концы откинуть. Надо его как–то снять с арматурины. Что, если попробовать снять его через четвёртый этаж. Там ведь вокруг стояков здоровая дыра. Просунуть руку и стащить его со штыря.

– Точно, – обрадовано воскликнул второй сантехник. – Чего раньше то не додумались.

– А то не додумались, – мрачно ответил бригадир, – что хорошая мысля, приходит всегда опосля… похорон, – добавил он после паузы. Давай, дуй наверх, я его отсюда подталкивать буду.

Он снова полез в люк и спросил у Николая:

– Тебе до потолка далеко?

– Не, почти головой упираюсь.

– Ты как–нибудь её в сторону наклони, тебя сейчас Олег будет сверху тащить за шиворот.

– Свою бабушку пускай за шиворот тащит, а меня за воротник, – обозлился Николай. – Раньше, что ли не могли это сделать.

– Ладно, не бухти, ты же там сидишь, тебе видней.

Операция прошла без сучка и задоринки. Совместными усилиями бригадир и Олег стащили вконец охлялого, исходившего крупным колотуном, Николая. Для постороннего глаза финальная сценка представилась бы удивительным зрелищем. Из люка, вслед за мужиком, потирающим зашибленное колено, едва передвигая ноги через порог люка, вылез другой, чудного вида мужик.

Он был без штанов и весь белый как мел: и лицо, и волосатые ноги в носках, покрытых причудливыми белыми разводами и такой же белый ватник, на котором под сплошным слоем побелки кое–где угадывался первоначальный окрас. Обхватив себя руками, словно пытаясь удержать душу в теле, которое била крупная, конвульсивная дрожь, мужик силился раскрыть сведенные холодом челюсти, пытаясь, видимо, что–то сказать.

Олег, страдальчески скроив гримасу на лице, сказал, глядя на застывший остов Николая:

– Ему бы сейчас водочки стакан хряпнуть, а то пропадет человек. Воспаление легких замучит.

– Вы бы хоть штаны ему сначала надели, – одёрнула его Зина Ивановна. – Одевайте его и поднимайтесь ко мне. Я вам спирта дам, согреться.

Насилу согнув ноги, Николай просунул их в штанины и тут выяснилось, что сапоги он надеть не в состоянии, по причине нестерпимой ломоты в ступнях и пальцах ног. Решив его отвести наверх, процессия двинулась к лифту со скоростью похоронной процессии. Каждый шаг отражался на лице бедняги калейдоскопом неимоверных страданий, так что встречные посетители расступались в сочувственном желании хоть как–то посодействовать мученику. Добравшись до шестого этажа, Зина Ивановна распорядилась отвести Николая на кухню, а сама заскочила в кабинет Надежды Сидоровны.

– Надь, дай–ка мне спирта, грамм двести, надо для дела.

Но на её беду, Зина Ивановна попала не в то место и не в то время. Надежда Сидоровна, пребывая на данный момент в скверном расположении духа, ответила ей, как и подобало человеку, только что пережившему по этому поводу административный катаклизм.

– Какого ещё спирта!? Нет у меня ничего! У меня что, дармовая поилка здесь?

– Надь, ты чего, мне ж не себе. Там аварийщик в коробе замёрз. Плохо человеку, надо его отогреть.

– А я причем здесь! Вон идите в магазин, там такого сугреву ящиками стоят. Чуть что ко мне, а я потом хлопай глазами, куда, мол, подевала спирт. И никому нет дела до того, что то один, то другой приходит клянчить для дела. У вас у всех дела, а отвечать мне за перерасход.

– Слушай, Надежда, может ты кому и давала, но я прошу у тебя под слово Тамары Витальевны. Она сказала, чтобы авария была устранена немедленно, а мужик в коробе замёрз, ремонтируя трубу. Она сейчас приедет и увидит, что случилось, а ей ещё с ними разговаривать. Она просила их подождать, и если его не привести в чувство, они уедут, а ты будешь виновата. Усекла?

– Нечего на меня всё спихивать! Это ваши проблемы! Мои никто почему–то за меня не решает. И потом нет открытой бутыли…

Надежда Сидоровна покочевряжилась для вида ещё немного, но сообразив, что в данном случае её амбиции обойдутся ей дороже, решила больше не играть в обиженную. Она взяла со стола ключи и спросила:

– Посуда у тебя есть? Позови там кого–нибудь, пусть откроют бутыль.

Когда, наконец, все приготовления на кухне были закончены, и из недр огромного холодильника были извлечены закуски, исстрадавшийся Николай припал к спасительной жидкости, одним махом опрокинув стакан едва разбавленного спирта. Оба других аварийщика за компанию опрокинули по стопке и едва принялись за закуску, как в кухню влетела Татьяна Израилевна и, оглядев всю компанию, деловито распорядилась:

– Зина Ивановна, вас и старшего сантехника требует Тамара Витальевна. Давайте скоренько, она куда–то торопиться.

Когда вся троица скрылась за дверью, Николай с удвоенной энергией продолжил прерванное лечение, приняв в качестве лекарства ещё такую же внушительную порцию спирта. Как изволит знать любой болезный, лекарственное средство хорошо тогда, пока оно поступает в организм строго определённой дозой. Но когда в силу вступает закон “гранёного стакана”, все резоны умолкают и горе тому несчастному, который покусился на их незыблемые устои. Ослабленная и вконец “размороженная”, как трубы в стояке, натура Николая естественно не смогла оказать достойного сопротивления могучей силе самого желанного лекарства. Такая доза, им принятая, могла свалить с ног слона или какого–нибудь там буйвола. Но что такое по сравнению с богатырской натурой русского человека какое–то животное! Что спирт подействовал мгновенно стало ясно в течение следующей пары минут, вот только внешне это действие никак не проявилось. Разве только побагровевшее лицо и оловянный блеск в глазах выдавали истинное состояние дел. Николай как сидел за столом в позе бюста, уверенно держа в руке в качестве мензурки стакан, так и оставался в таком состоянии всё остальное время.

Ни о чем таком и не догадывалась вернувшаяся Зина Ивановна. Она уселась на скамью подле пострадавшего на трудовом фронте Николая и поинтересовалась, как он себя чувствует. Уж лучше бы она подёргала за усы спящего тигра, чем столь неосторожно вернула своего соседа из мира эфирных грёз. Николай вздрогнул, медленно повернул голову на пробудивший его звук и, узрев сидящую подле женскую фигуру, да ещё в белом одеянии, решил, что это ангел небесный почтил его своим присутствием. Он съехал со скамьи на колени и, сколько позволяло пространство между столом и скамьёй, истово застучал лбом о столешницу, голося своим порядком осипшим баритоном: “Господи, владыко всемогущий, неужто мне пора предстать пред лик твой светлый? Господи, сжалься над моими малыми детками, что оставляю я здесь сиротами! Промысел твой, Господи, неисповедим и воззри, Господи, не есть ли сия воля твоя, преждевременна и ущербна!”…

Зина Ивановна и Олег, спервоначалу опешившие от столь диковинной выходки Николая, скоро, однако, пришли в себя и, бросившись к нему, разубедили несчастного в его ошибке. Нико-лай, пришедший в себя, хмуро оглядел их, и, засопев от непонятной обиды, спросил Зину Ивановну:

– Слушай, а кто ж ты тогда есть?

Зина Ивановна, поглядывая на Олега, дескать, надо привести его в чувство, ласково ответила Николаю:

– Тутошняя я, завхоз. Ты посиди, поговори с нами, тебе отогреться надо, ты в коробе замёрз, когда чинил стояк. Вспомнил?

Натужный ход мыслительного процесса отразился на лице аварийщика, но, видно, снова пошёл не по тому руслу, ибо в следующее мгновение Николай, приобняв Зину Ивановну, зычно замычал ей в ухо:

– Понимаешь, мать, я сегодня смерти избежал. Там,– он поднял палец кверху, – там меня отпустили.… Почему, я спрашиваю? Не дожил до срока, не догулял.… Ишь, там понимают, что к чему!… Грех обманывать Господа! Пить и гулять будем!…

Николай, также цепко ухватив Зину Ивановну за её плечики, набрал в грудь воздуха и грянул удалой мотив известной народной песни…

Тем временем переговоры Тамары Витальевны с бригади-ром подходили к концу, когда вдруг в серьезные материи их бесе-ды стали прорываться звуки, в которых можно было явственно различить слова разухабисто–весёлого куплета “Пое–е–дем красо–о–отка, ката–а–а–ться!…”. Несколько минут мощный мужской голос выводил слова этой чудной песни, и когда он дошёл до невозможности “доверяться волнам…”, Тамара Витальевна, недоуменно приподняв бровь, позвонила Татьяне Израилевне и спросила, в чем дело. Та, ответив, что сама не понимает, что за рёв разноситься по всему коридору, сказала, что по её мнению, звуки доносятся из кухни. Тамара Витальевна немедленно отослала её выяснить, что же там происходит.

Бригадир, давно догадавшийся, чей это голос упивается горем обманутой девицы, молчал и при этом старательно разглядывал развешенные по стенам кабинета под видом икебан засушенные цветы и стебли заморских трав. Мигом вернувшаяся Татьяна Израилевна, возмущенно тыча рукой в стену по направ-лению кухни, заявила с порога:

– Там аварийщики на кухне перепились! Зина Ивановна с ними не может разобраться!

– Как это перепились! Что за ерунда!…

Что ж, дорогой мой читатель! Как часто нам приходиться, отставив высокие идеалы своих стремлений, низвергаться на дно житейской прозы. Жизнь есть жизнь, и ты сам видишь, что эти неразлучные стороны её в полной мере были отпущены нашей героине. Оставим же её на этом ничтожнейшем закоулке судьбы, улаживать мелкую дрязгу и поспешим дальше, ибо есть ещё что автору поведать в сей саге нашего несчастного времени.

Глава 16 пр.

Давно минули те времена, когда всякое деяние человека, отмеченное в истории его рода, племени, или, наконец, целой нации как исключительное, увековечивалось в преданиях, мифах, либо сказаниях и эпосах, как кому тогда было удобнее. Благодарные потомки не скупились на эпитеты, отдавая дань восхищения своему герою. И оттого, какими они были, то бишь, эти эпитеты, какого качества и в каком количестве наличествовали в народном предании, было принято у потомков судить по вкладу сего героя в процветание и благополучие его народа.

И от этого, – достоверно известно, – главного вопроса на протяжении всей истории человечества, часто зависели многие талантливые и не очень люди, имевшие несчастье отозваться о вышестоящей особе не в тех выражениях, либо не в таком количестве, в каком эта особа привыкла о себе слышать. Автор смеет утверждать, что практически все трагедии, выпадавшие несчастливцам, случались по этой, весьма банальной и, можно сказать, примитивной причине. Конечно, кое–что оставалось и на любовные, имущественные и прочие отношения, но, право слово, это такая мелочь в сравнении с вышеизложенным, что мы можем их просто опустить. Если бы автору пришлось писать некую энциклопедию причин, породивших трагедии между личностями или целыми нациями, то он без колебаний отдал бы приоритет этому роковому основанию человеческого характера!

Но, мой многомудрый читатель, цель сей поэмы не та, чтобы испытывать твоё терпение исследованиями социальных вопросов бытия “homo sapiens”, а посему отдалимся от этой темы и затронем лишь малую часть её. Необходима же нам эта часть для того, чтобы ярче и полнее рассказать тебе о достойной эпических сказаний личности, которая, без сомнения, останется в памяти потомков стараниями вашего покорного слуги.

Итак, мы затронули тему мифов лишь для того, чтобы показать, какими разными они бывают и как возникает сия благороднейшая ткань повествовательной прозы.

Многие полагают, что мифы, как и явления природы, не зависят от воли отдельного человека и появляются только тогда, когда в них возникает нужда волею стихийного творчества масс. Рассеем же некоторые заблуждения на этот счёт. Мифотворчество по своей природе не является незыблемым, монолитным жанром. Природа мифов изначально лежит своей основой в преданиях и пересказах знаменательных событий устами народных сказителей. А посему, как и всякая живая ткань устного пересказа, подвержена непременным изменениям своего содержания. Сказители тоже люди, и как все люди, имели привычку привносить свои мнения и симпатии в описания деяний героев саг и легенд. Особенно к этому располагала обстановка пиров и разных торжеств, где приглашённые барды после принятия крепких медов и настоек давали волю своей буйной фантазии в пересказе любезных уху собравшегося люда героических сказаний!

И то, если задуматься, ведь не божественные скрижали на самом же деле они излагали! Вот потому то мифотворчество есть самый демократичный жанр народного творчества! И неправы те литературные доки, которые утверждают, что времена возникновения мифов давно канули в Лету. Наивное заблуждение это, други мои! Сия история лишнее тому подтверждение. Мифы творят наши с вами современники, ничуть не уступая в возвышенной героике легендарным авторам седой старины!

Другое дело, как посмотреть на эти истории, кои мы взяли на себя смелость причислить к самому романтическому виду литературы. Многим они покажутся слишком уж будничными, серыми по сравнению с признанными образчиками мифологического наследия, и они будут правы! В сравнении с деяниями пращуров, возбуждающими воображение, поступки современных героев не вписываются в каноны жанровых отличий известных примеров мифотворчества. Что делать, время наше таково, что вся героика видоизменилась настолько, что в умах людей прочно утвердился такой тип героя, который смог всех победить в своем стремлении стать первым среди самых богатых мира сего. Прошла та пора героических свершений, когда спаситель нации жертвовал собой во имя процветания своего народа. Сейчас же жертва, если и имеет место, то только в плане добровольного расставания с некоторой суммой наличности на благотворительные нужды, да и то с дальним прицелом на освещение такой жертвы в средствах массовой информации. Вот это и есть самый первый способ возникновения мифа среди благодарных масс!

Но этот способ годиться для тех, кто всё–таки находиться на виду у всего честного люда. О них говорят, им завидуют, восхищаются или, осуждая, презирают! Но все равно, пример они для подражания, или ненависти, – такие люди так или иначе смогли оставить о себе след в памяти народной, наравне с героями либо злодеями прошлых эпох. А что делать тем, кто в силу разных причин малозаметен на небосклоне человеческого бытия, а оставить след по себе ох как хочется?! Да и род деятельности их не позволяет оставить мало–мальски заметную зарубку в памяти людей? Вот и появляются мифы иного рода, которым нет числа и имя им легион!

Эти люди, как антиподы свету, как “тати в нощи”, явно стремясь уйти в глубокую тень, остаться незамеченными, всё равно, благодаря своим незаурядным талантам, дают пищу мифотворцам для воплощения их деяний добротным литературным языком. Чаще всего литературное повествование, для описания определённого периода жизни их, перерождается в форму судебного протокола. Но зато последующие годы их жизни становятся для известного контингента мест, не столь отдалённых, своего рода примером для подражания, выливаясь в этих местах обитания этого контингента в предания и мифы!

Вот потому, страстно желая прославить свою особу в веках, эти люди почему–то избирают для воплощения своих задумок столь странный и полный лишений способ. Как бы там ни было, этот тип мифов, являет собой тип более массовый и распространенный, чем предыдущие.

Но есть ещё один тип мифотворчества, который настолько распространён, что буквально двух шагов ступить нельзя, чтобы не наткнуться на очередного его творца. Эти люди, по наивности своей даже и не подозревают о том, что они каждым своим поступком созидают миф, который потом будут изучать специалисты и знатоки этого дела. Мало того, творцы этих мифов вовсе не стараются, в отличие от былинных героев прославиться, ибо слава в их деле настолько дурно пахнет, что сами мифотворцы стараются всеми силами скрыть её!

Налоговые инспектора, бухгалтеры разных мастей и пошиба, предприниматели и адвокаты, инспектора ГАИ, торговцы, врачи, армейские чины и прочая, прочая… – сколько бы ещё не перечисляли бы мы, право слово, выделить кого–нибудь из бес-конечного списка претендентов на звание творца мифов не представляется возможным!

Взять, к примеру, какого–нибудь шустрого бизнесмена. Западёт однажды ему мысль, как увеличить количество поступающей продукции и ничего он поделать с собой не может. Только об одном и думает, как провернуть это дельце. Вот он возьми и начни заниматься мифотворчеством, то бишь, приписками несуществующей в природе материи к существующей на самом деле. Такое занятие под силу только богам, но наш шустрый деляга наравне с ними творит материю из ничего и даже превосходит их в способе её овеществления. Те только предъявляют наличность сотворенной субстанции, а наш умник ещё и реализует её, тем самым превращает несуществующую субстанцию во вполне реальные денежные знаки!

А если взглянуть на сей аспект шире, то мифы творят все поголовно! Желающие выгодно выйти замуж или жениться, выдать себя за богатого или здорового, сойти за умного либо прикинуться дураком! – ну разве это не сотворение мифа!? И все остальные равны и по способностям и по энергии, с которой они занимаются своим мифотворчеством! Это равенство дает автору полное право применить данное утверждение и к нашим героиням, которые, как смог уже убедиться сам читатель, могут претендовать на это звание.

Итак, мы оставили Тамару Витальевну, улаживающей, как может показаться поверхностному взгляду, мелкий эпизод, каких пруд пруди во всякое время во вверенном её попечению учреждении. Но мы не забыли, что за чередой мелких дел, Тамара Витальевна могла углядеть вещи настолько более значительные, что порой диву даёшься, как это может человек так просчитать свои действия! И обычными мерками результат этих действий нельзя объяснить никак! Вот потому–то и приходиться признать за Тамарой Витальевной то исключительное право на мифотворчество, которое так сильно отличает людей талантливых от прочих обывателей. Однако, точности ради, скажи мы Тамаре Витальевне об этой её скрытой от посторонних глаз, подспудной, так сказать, литературной деятельности, она очень удивиться и даже будет отрицать свою причастность к подобного рода творчеству.

В доказательство этого утверждения автор хочет предъявить твоему вниманию, мой недоверчивый читатель, несколько убедительных фактов из жизни госпожи Трухновой. Послушаем же далее нашего неутомимого рассказчика о продолжении истории с размороженными трубами, нанизавшей, словно стержень, на себя все остальные события многих лет…

Через неделю после аварии на стояках, Тамара Витальевна вызвала к себе Зину Ивановну и сказала:

– Вызови аварийку.

– А что случилось? – испуганно спросила Зина Ивановна.

– Ничего не случилось, договор с ними будем оформлять. Когда приедут, приведёшь их ко мне немедленно.

Приказ начальства Зина Ивановна выполняла всегда незамедлительно, а потому, уже через полчаса бригадир известной нам лихой команды аварийщиков находился в кабинете Тамары Витальевны. Разговор предстоял довольно щепетильный и Тамара Витальевна, придав своему лицу значительность, приступила к нему издалека, впрочем, не упуская из виду его главную тему:

– Я вот зачем попросила вас заехать ко мне. Сейчас у меня в поликлинике сложилась такая ситуация, из которой трудно выбраться без посторонней помощи. Особенно таких умелых людей как, например, вы со своей бригадой. Вы видите, что в здании идёт большой ремонт, и все деньги до копейки распределены на него. Я уже просила выделить нам нужную сумму на сантехнические нужды для текущего и профилактического ре-монта, но мне отказали. Да вы и сами знаете, насколько трудно разговаривать на эти темы с начальством. Изыскивайте на месте, перекрутитесь, то да сё…

Бригадир слушал пространную речь Трухновой и несколько недоумевал, к чему ему знать подробности хозяйственной жизни поликлиники. Словно угадав его недоумения, Тамара Витальевна, вздохнув, сказала:

– Вы вот, Иван Матвеевич, слушаете и думаете, к чему я сейчас перед вами распотекаюсь. Но поверьте, мне без вашей помощи никак не суметь исправит ситуацию с ремонтом угловых стояков. На другом крыле они тоже разморозились, только там мы вовремя спохватились и сумели оттаять их. Согласитесь, эти конструктивные просчёты, как вы тогда сказали, могут парализовать работу на всех этажах ещё не раз, верно?

– Куда уж верней, это только цветочки! Случись морозы сильнее да подольше, вам придётся закрывать поликлинику на капремонт для замены всех стояков, – меланхолично резюмировал бригадир.

– Вот–вот, – подхватила Трухнова, – я прямо не знаю, что и предпринять. Ваш совет по сливу воды через приоткрытые краны хорош, если только следить за его соблюдением. Да у нас люди какие–то беспамятные, приходиться постоянно контролировать, чтобы краны не были закрыты. Я, кажется, нашла реше-ние, как избавиться от этой головной боли. Но помочь в этом мне сможете только вы.

– Это как? – удивился бригадир, – краны, что ли, наняться к вам по совместительству сторожить?

Трухнова мягко улыбнулась:

– Ценю ваш юмор, Иван Матвеевич, но на это у меня есть другие люди. Вам же придется заняться несколько более интеллектуальной деятельностью. Вы только послушайте меня внимательно и поймёте, что моё предложение выгодно будет нам обоим при минимуме затрат на физический труд. Скажу больше, трудиться вам придется только в исключительных случаях, как неделю назад, да и то вряд ли такое я теперь допущу.

– Ладно, я весь внимание. Только никак не могу взять в толк, чем я–то вам пригожусь.

– Пригодитесь, пригодитесь, только не торопитесь, – срифмовала, рассмеявшись, Тамара Витальевна. – Вся задача мною была сформулирована уже с самого начала, но вы несколько невнимательно слушали меня. Моё начальство предложило мне самой изыскивать средства на решение текущих задач. Вот я подумала и решила – деньги вот они, только правильно нужно использовать наши возможности.

– Какие ещё возможности? – с сомнением покачал головой бригадир. – Кроме набора инструментов да пары моих ребят я ничего предложить не смогу.

– Иван Матвеевич, не усложняйте вопрос. Ничего нам этого не потребуется. Я же сказала – несколько интеллектуальных усилий и каждый из нас будет прилично вознаграждён за это. Ну, как?

– Да как–то не знаю… Я не мастак на разные там умственные штуки.

– Никаких умственных штук! Это я образно, для объяснения пустячности дела. Вы слушайте! Мне от вас нужна только составленная бумага, или акт, на проведение ремонтных работ этих стояков. Точь–в–точь такой же, как вы неделю назад сделали. – Тамара Витальевна подалась вперёд и тихо добавила: – понимаете, о чём я?

– А чего ж не понять. Липовые акты – вещь известная, но только не про меня! Что я буду говорить своему начальству?

Иван Матвеевич пристально посмотрел на Трухнову. Та спокойно выдержала его взгляд и сказала после паузы:

– Я думаю, что вы найдете, что сказать вашему начальству, когда мы обговорим процент вашего вознаграждения. Я надеюсь, вы не забыли сумму, на которую закрыли процентовку в прошлый раз. Тридцать процентов от этой суммы – хороший стимул за подпись и некоторое мыслительное усилие по обоснованию произведённых работ для начальства! Согласны?

– Нет! Мне придётся что–то отдать ребятам, чтобы молчали! А там парой литров не обойдёшься. Сорок процентов!

– Какие ребята, побойтесь бога, их и рядом не будет! Тридцать пять и на этом всё!

Иван Матвеевич покривил губами, покатал ими и нехотя ответил:

– Ладно. Когда надо будет, позвоните. Я пошёл. Дела.

Но Трухнова поспешила удержать его на месте:

– Иван Матвеевич, одну минутку! Во избежание досадных задержек, чтобы вовремя оформить документы, подпишите несколько актов на ремонт. Знаете сами, какие проволочки в оплате бывают, да и вас в нужное время может не оказаться на месте. А так у меня будет возможность подать их в бухгалтерию на оплату заранее, ещё до вызова вас для ремонта стояков.

Бригадир, видимо не уразумев толком, что же за манёвр расписывает ему Трухнова, сказал:

– Да, это…, мы всегда на месте. А чего там подписывать заранее, вызывайте, и подпишу и ремонт сделаем! А так напутать чего можно! Кто его знает, с подписями…

Видя нерешительность бригадира, Тамара Витальевна расстроено сказала:

– Вот так и получается, что вовремя не оформленная бумажка ломает планы и настроение! Посудите сами, что мне корысти в этих актах, если они не будут обеспечены ремонтом стояков вами? Ведь время какое, Иван Матвеевич?! Бюрократ на бюрократе и случись авария, так ждать нам денег, самое малое, месяца полтора. А разве деньги не бывают всегда кстати?

Иван Матвеевич почесал щетинистый подбородок:

– Да, конечно, деньги всегда кстати! Ну, раз вы так говорите, давайте бумаги.

Тамара Витальевна открыла ящик стола, вытащила ле-жавшие сверху несколько листков и протянула их бригадиру:

– Там, внизу, где галочкой помечено.

Поставив свою подпись на пяти листках, он отодвинул их и сказал с усмешкой:

– Теперь остаётся ждать морозцев, чтобы дать им ход.

– Это как бог даст, Иван Матвеевич! – в тон ему ответила Трухнова. – А пока всё. До свидания.

Расставшись столь полюбовно с бригадиром аварийщиков, Тамара Витальевна не медля ни минуты, схватилась за телефонную трубку и набрала номер:

– Виктор Григорьевич, как мы и договаривались, надо обсудить наши условия по ремонту стояков. Мне помнится, по нашей договорённости вы сможете дать мне кое–какие материалы. Виктор Григорьевич, сейчас у меня возникла такая потребность в них. Когда вы сможете подъехать, чтобы мы смогли всё оформить, как полагается?… Хорошо, я вас жду.

Виктор Григорьевич прекрасно помнил этот разговор недельной давности и потому с нетерпением ждал, когда Трухнова сама позвонит ему. Он и так и сяк вертел в голове различные варианты условий договора, который предстояло ему заключить с хваткой начальницей поликлиники. Он чувствовал, что она в своём предложении, как в источнике дохода, затевает что–то прибыльное и постоянное. И Виктор Григорьевич никак не хотел упустить свой шанс, но почему–то никак не мог понять, в чём же этот шанс конкретно заключается!

Поставлять материалы ещё куда ни шло, но, вместе с тем, не прикасаясь к ним, провести полный ремонт по утеплению простенков? Ничего необычного в том, что такой ремонт нужен, Виктор Григорьевич не видел, но чтобы взять у него материалы и провести ремонт только по бумаге, это он никак не мог совместить со здравым смыслом! Ведь, в конце концов, не духи же будут его проводить!? В чём тут фокус? Нанять людей со стороны? Так ведь с его людьми всё то же можно сделать спокойно и дёшево, и вопросов не возникнет ни у кого! Что–то подсказывало ему держать ухо востро и ни на какие лестные предложения не реагировать положительно. Авось Трухнова сама раскроется, а там можно будет действовать по обстоятельствам…

Вот с такими мыслями Виктор Григорьевич через час входил в кабинет Тамары Витальевны. Она встретила его кивком головы, так как была чрезвычайно занята разговором по телефону, видать, очень важным, если у неё с лица не сходило выражение напряжённого внимания. Виктор Григорьевич поначалу, расположившись в кресле, не улавливал смысл разговора, но поневоле два–три слова заставили его поднапрячь своё внимание и он весь обратился в слух. Тамара Витальевна между тем продолжала свой нелёгкий разговор:

– …если всё так оставить, то следующие же морозы вынудят меня закрыть поликлинику на капитальный ремонт… да считайте, что все трубы находятся просто на открытом воздухе…. Но ведь я же ставила вас в известность ещё на той неделе… ну почему же, – и ремонт был сделан, но это только полумера! Сами стояки как были не утеплены, так и остались на открытом воздухе…. Только деньги меня останавливают, все необходимые люди уже есть…

И тут Тамара Витальевна назвала сумму, от которой Виктор Григорьевич испытал легкий душевный трепет. Так вот какие шансы его ожидали в ближайшем будущем! Надо же было так подгадать, чтобы появиться так вовремя! Вот теперь он конкретно поговорит с хитрой Тамарой Витальевной! Это же надо, как она рассчитывала провести его, обговаривая неделю назад сумму выплаты за проведённые ремонт!…

– Виктор Григорьевич, вы меня слышите? – вдруг донесся до него голос Трухновой. – Чем–то вы так сильно озабочены?

Виктор Григорьевич стряхнул с себя остатки мыслей и быстро отозвался, глядя на улыбающееся лицо Тамары Витальевны.

– Не говорите, Тамара Витальевна, вы правы, заботы, – куда же без них! Ну да бог с ними, давайте перейдём к делу.

– Виктор Григорьевич, прошу прощения за то, что невольно ввела вас в заблуждение. Дел, как таковых, у нас с вами не предвидится. Разговаривая по телефону, я имела ввиду простые формальности, если так можно выразиться.

Тамара Витальевна протянула ему бумагу. Виктор Григорьевич взял её и несколько минут тщательно изучал, потом по-ложил на стол и недоумённо взглянул на Трухнову.

– Так ведь это сметы и процентовки по стоякам, к которым я так и не притронулся…

– Вы уловили самую суть вопроса, Виктор Григорьевич! Приятно иметь дело с человеком, который понимает всё с полуслова! – Тамара Витальевна, взяв бумаги со стола, подняла их и указала на них взглядом. – Чтобы не повторяться, я пропускаю все вводные, и прямо к делу. Нужно оформить точь–в–точь такие же документы, ну, с небольшими изменениями.

– Отчего же не оформить, – сказал, несколько польщенный словами Тамары Витальевны, начальник СМУ. – Был бы интерес соответственный делу. В наше время стимулы, знаете ли, тоже должны расти, как и всё остальное. Цены и всё такое прочее…

Он умолк и ткнув пальцем в документы, пояснил:

– Тут проставлены цены, которые, к сожалению, буквально на днях подскочили на треть. Соответственно, я должен и увеличивать коэффициенты затрат на работу, доставку, налоги. Тамара Витальевна, всю калькуляцию придется коренным образом переделывать, а это бухгалтерия и нормировщики… В общем, тот процент, который мы обговорили прошлый раз надо увеличить почти вдвое.

Трухнова задумчиво кивнула головой и после небольшой паузы ответила:

– Ну что ж, вполне разумно. Только я и не собираюсь сейчас проводить ремонт. Это, так сказать, превентивная мера. Деньги, которые мы с вами сейчас оформим на бумаге, к лету в самый раз, образно говоря, дозреют, о чём мне было сказано только что по телефону в качестве умного совета. От этого человека как раз и зависит их получение, так что пренебречь его советом я не могу.

– И чем же обернётся этот совет для меня сейчас? – Несколько обеспокоено спросил Виктор Григорьевич. Что–то в манере разговора Тамары Витальевны ему не нравилось. Какое–то непонятное чувство маленькой чёрной змейкой тихо вползало в его сердце.

– Виктор Григорьевич, дорогой, мы только что с вами обговорили все условия. Я не вижу никаких препятствий к их исполнению. Только в этот раз мы с вами оформим бумаги как бы впрок. А прок этот полностью направим на прикормку нужного нам человека. Это было его условием для сотрудничества с нами.

– Вот так–так! – уже раздражённо воскликнул начальник СМУ. – Да где гарантии, что этот ваш прок не окажется разовым?! Я вашего человека за руку не смогу ухватить! Тамара Витальевна, я без гарантий не смогу работать…

Виктор Григорьевич насупился и забарабанил пальцами по крышке стола, ожидая ответа Трухновой. Тамара Витальевна, ласково улыбнувшись, мягко, чуть ли не по–матерински, задушевно сказала:

– Ну будет вам, Виктор Григорьевич! Разве ж вы первый год меня знаете? Сколько раз мы с вами имели приятную возможность оказать друг другу неоценимую услугу? Скажите, за всё это время я хоть раз в чем–то отступила от обговоренных условий? Вот и сейчас их надо только скорректировать с учётом изменившихся обстоятельств. Подумайте, лучше получить желаемое позже, чем остаться ни с чем, сделав поспешные выводы.

– И всё же, как–то сомнительно, чтобы такую сумма, которую вы назвали в своём разговоре с вашим человеком, нужно отдать. Не перебор ли это будет? Знаете, аппетит приходит во время еды! Глядишь, мало покажется один раз, подавай ему во второй, да не меньше, чем в прошлый!

– Да что вы! Я давно его знаю, слово он своё держит, а потому и сидит давно на своём месте, что знает меру…

– …или большой ловкач, – пробормотал в сторону Виктор Григорьевич.

– Зря вы, – мягко упрекнула его Трухнова. – это действительно так!

– Поживём, – увидим, – вздохнул начальник СМУ. Диковинным показались слова Тамары Витальевны Виктору Григорьевичу. Что–то ни разу в своей жизни он не встречал человека, который бы успокоился на этот счет! Но, по всему было видно, что сдался он, урезонила его Тамара Витальевна. Опела она его, заговорила, как сирена морская и пропал Виктор Григорьевич, со всем своим опытом и гонором!

Беседа их вдруг неожиданно прервалась. Дверь в кабинет приоткрылась, и просунувшаяся Зина Ивановна спросила:

– Тамара Витальевна, можно вас на минутку?

– Зина Ивановна, заходите, что случилось?

– Да что может случиться у нас ещё, как не со стояками! – воскликнула завхозиха. – Опять разморозились! С третьего этажа по седьмой нет воды! Я же говорила, – не закрывайте краны, так им хоть кол на голове теши!

– Ну, вот видите, Виктор Григорьевич, – расстроено уронила руки на стол Тамара Витальевна. – А вы в чём–то ещё сомневаетесь! Да куда я без вас! Зина Ивановна, пошлите рабочего, пусть попробует отогреть стояки…

Зина Ивановна мигом выскочила из кабинета. Проследуем же за ней, оставив высокие договаривающиеся стороны отстаивать свои интересы. В этом, как кажется автору, мало чего привлекательного в сравнении с местом происшествия, а потому спустимся тремя этажами ниже. Там, в тесных объятиях короба и мороза, Андрей, глухо проклиная скупердяйство в лице строителей в общем и Тамары Витальевны в частности, устанавливал гирлянду обогревателей, смастеренных из разнокалиберных тэнов. Сие опасное мероприятие, видно было, ему сильно пришлось не по душе, а потому Андрей не скупился на эпитеты в адрес вышеозначенных лиц.

Что и говорить, электротены, ничем не защищенные от соприкосновения с железными трубами, того и гляди грозили замкнуть проводку, а то и доставить самому Андрею весьма значительные травмы в виде ударов тока либо ожогов. Раскалённые добела, они повергли ближайших больных в лёгкую панику. Отставив как можно дальше своё смертельное орудие труда, Андрей с превеликими предосторожностями начал просовывать раскачивающуюся гирлянду огнедышащих трубок вверх по коробу. Конечно же, немедленно случилось то, что должно было случиться.

Громоздкая конструкция, раскачивающаяся на палке, едва очутившись в непосредственной близости от трубы, сделала своё подлое дело. В единый миг все усилия Андрея пошли прахом. Раздался оглушительный треск. Сноп искр, на мгновение ослепив всех вокруг, вырвался из короба и коридор немедленно погрузился в зыбкий полумрак. Две–три посетительницы, взвизгнув от неожиданности, сорвались со своих мест. Раздосадованному Андрею стоило немалых трудов вернуть душевное равновесие не только перепуганным пациентам, но и себе самому.

Бросив строптивый обогреватель около люка, он поспешил к электрощитовому шкафу. Включив предохранители, он вернулся к люку и, размышляя вслух об идиотизме и жадности начальства, тупо уставился на опасный агрегат. “Зинку бы с Трухновой сюда!” – бормотал он, почёсывая затылок. – “Пусть бы маленько поджарились…”

– Это кто это тут поджарился? Что–то ты разговорился больно! – вдруг он услышал у себя за спиной. – Тебе бы всё прохлаждаться, а делают за тебя пусть другие! Что у тебя тут?

Андрей узнал голос вездесущей Зины Ивановны и досадливо поморщился.

– А чего у меня тут? Прилаживаю обогреватели, да только опасно это, замыкает всё.

– Ну конечно, будет замыкать! Чего ж туда совать неизолированные тэны! – громогласно объявила о неслыханной тупости рабочего на весь коридор завхозиха. – Ты бы ещё обмотал трубы голой спиралью! Возьми у меня обогреватели и поставь их туда. Голова садовая!

– Ишь вы, Зина Ивановна, какая скорая! И чем же это их изолировать? Паклей, что ли? А обогревателей у меня в мастерской куча лежит! Только не лезут они туда, под потолок…

Андрей постарался ответить ей в её тоне, чтобы посетители знали, что не он один такой тупой. Раздражение не проходило, а наоборот, подогретое упрёками завхозихи, подскочило до предела. Благоразумие покинуло его! Андрей сорвался, и черти понесли его по всем кочкам и ухабам:

– Вы бы, Зина Ивановна, лучше аварийку вызвали! Не моё это дело – разморозкой заниматься! А ещё лучше, посоветовали бы Тамаре Витальевне, вместо скульптур да лепнины, заняться утеплением стояков. Сколько же можно деньги на ветер выбрасывать! Это ведь каждую зиму будет повторяться, только этой зимой уже в третий раз!…

Давилина, не дав ему договорить, взревела:

– Тебе какое дело! Кто ты такой, чтобы указывать, что нужно делать Тамаре Витальевне, а что нет!? Я вот доложу ей, какой тут выискался умник! – кончик её носа побелел, будто его враз отморозили вместе со злополучными стояками, а колючий, холодный взгляд пробрал Андрея почище мороза. Она перевела дух и приказала: – Делай что хочешь, но чтобы вода в кабинетах была!

Резко повернувшись, Зина Ивановна удалилась, а Андрей, сплюнув с досады, подумал: “Точно теперь побежит кляузничать! Вот сволочная натура!”… Он уже жалел, что высказался так опрометчиво.

Андрея уже один раз предупредили, чтобы он был поосторожнее в своих высказываниях в адрес начальства в присутствии Давилиной. Случилось это в первую аварию на стояках. Тогда он в шутку проронил, что неплохо бы те деньги, немалое количество которых было затрачено на вычурные ниши со скульптурой обнажённой нимфы, а может быть, наяды для услады взоров посетителей, потратить с большей пользой.

Как бы там ни было, слово уже вылетело. Испорченное настроение в придачу к потерянным полутора часам времени, которые он вынужден был проторчать у короба с размороженными стояками, выслушивая нетерпеливые реплики медсестёр и докторов “ну когда же будет вода”, погрузили Андрея в состояние меланхолической хандры. В довершение ко всему, он успел переругаться с несколькими подателями заявок, требовавшими немедленного их исполнения. Никого не интересовало, что он не мог отойти и на пару минут от своего места.

С угрозами привлечения Зины Ивановны, а то и самой Тамары Васильевны для разрешения конфликта, вызывали в нём только злобную реакцию, выражавшиеся в репликах, вроде: “Да ну их к чёрту! Делать всё по уму надо, а не карманы набивать!…”. Неизвестно, как понимали медработники эти реплики, но уж точно, те, в чей адрес они были сказаны, их не могли забыть.

Андрей ещё долго оставался в некотором раздражении, высказываясь на этот счет весьма неосмотрительно, где ни попадя. Осторожный Борис Палыч, во время их нечастых встреч, после двух–трёх стопок для снятия стресса, успокаивая распалившегося Андрея, неодобрительно качал головой и говаривал: “Ох, смотри брат, оторвут они тебе одно место за это!”.

Как был прав бывалый Борис Палыч, наш герой понял лишь много времени спустя, когда пришла пора платить по счетам. Всё припомнила многопамятная Тамара Витальевна! Уж слишком сильно наступил он на самое святое, что могло быть у госпожи Трухновой! Она могла простить что угодно и кому угодно, если только при этом не было затронут сам смысл её обретания в тщательно лелеемой лекарской вотчине.

Но при этом Тамара Витальевна, как и подобает мудрой управительнице, не была скорой на расправу. Она понимала, что просто так, после столь резких высказываний в её адрес со стороны рабочего, всегда найдётся несколько злопамятных людей, которых хлебом не корми, дай только распустить сплетни вокруг злополучной скульптуры! Всех не уволишь и, к тому же, стоит дать людям поговорить, чтобы выяснить, кто же из них неблагонадёжен! При случае такая информация может ох как пригодиться! А пока этот недоумок пусть себе болтает, до поры, до времени! Пока он ещё нужен…

Вот так, в противостоянии царицы сего местечкового государства и ничтожнейшего из её подданных и протекали все последующие зимы. А пока суд да дело, посмотрим, что же полезного для себя извлекла из этих критических ситуаций, в коих прок она видела для себя немалый, гениальная матронесса Тамара Витальевна!

Разговор между высокими договаривающимися сторонами уже подходил к концу. Были обговорены условия, из которых вытекали немалые выгоды для Виктора Григорьевича. Сам Виктор Григорьевич был обнадёжен и успокоен в скорейших положительных для себя результатах и уже улыбался непринуждённо в ответ на ласково–ободряющие улыбки Тамары Витальевны. Видимо, поэтому он не придал особого значения её реплике насчёт материалов, которые ему предложили завезти немедленно в помещение поликлиники.

– Понимаете, Виктор Григорьевич, может сложиться такая ситуация, когда возникнет необходимость предъявить их какой–нибудь проверяющей комиссии. А то получиться так – ремонт идет, а материалов нет! – Трухнова изобразила лёгкую гримаску, означавшую, видимо, степень недоумения проверяющей комиссии.

– Хм, ну хорошо, на неделе завезу, – благодушно ответил начальник СМУ. Он был полностью доволен результатами беседы и потому с лёгкостью согласился с ещё одной просьбой Тамары Витальевны:

– Мы пока проводить эти материалы по документам в поликлинике не будем. А как придёт время, я смогу выбить под них стоящую сумму и с неё вам также перепадёт процент. Договорились?

И хотя Виктор Григорьевич мало что уразумел полезного для себя из просьб Тамары Витальевны, он с готовностью кивнул головой. Впоследствии, он никак не мог понять, как же так получилось, что он как мальчишка был обведён вокруг пальца этой бабой. Заговорила она его тогда, не иначе! Либо он так устал от медоточивых речей Тамары Витальевны, что любая её ахинея показалась бы ему Иисусовой правдой! Но, в оправдание незадачливого начальника СМУ стоит сказать, что не его одного улестила хитроумная баба, а её ловушки так и не стали уроком на будущее для простофиль и самонадеянных мужланов…

“Ну, вот и чудесно! Попался голубчик!” – довольно потянулась Тамара Витальевна, едва начальник СМУ скрылся за дверью. Всё произошло так, как она и рассчитывала. Пробудив в начальнике СМУ неугасимый интерес к предложенному делу, Тамара Витальевна придала характеристике Виктора Григорьевича окончательный вид: “Теперь не сорвётся, карасик! Хорошо заглотнул!”.

С минуту она сидела, отдавшись вся чувству самодовольного успокоения. Всё началось именно так, как и предполагала она с самого начала. С каким вниманием он слушал её фиктивный разговор с якобы нужным человеком! Это стоило видеть! Ну чистая камбала был в это время Виктор Григорьевич, когда пытаясь уловить каждое слово, чуть не свернул оба уха на одну сторону! Забавное он всё–таки существо!

– И всё же я не пойму, как ей удалось так долго морочить голову и начальству и этому Григорьичу? Ведь это ж сколько надо одних липовых документов и фиктивных материалов провести через все инстанции? – Князев недоверчиво хмыкал и крутил головой. – Что–то не вериться, чтобы она могла всё провернуть единолично, без этого самого нужного человека!

– И правильно делаешь, что не веришь, – отозвался из другой комнаты Андрей. – По здравому размышлению, какой бы она сверхгениальной бы ни была, без мощной поддержки сверху ей не удалось бы и сотой доли тех финансовых выкрутасов! Вот, например, эта многолетняя эпопея со стояками. Ты что ж думаешь, так всё и кончилось на этой одноразовой операции? Как бы не так!

– А что там ещё можно было придумать? – крикнул Князев. – И так всё по высшей мере сработано! Стояки ведь не безразмерные!

– О! Ну как ты попал! В самую точку! – воскликнул Андрей, высунувшись из кухни с пачкой макарон в руке. – Да именно это самое Тамара Витальевна Трухнова и проделала, как волшебник какой, со своими стояками! Она их превратила в безразмерные!

– Да ты чего, мужик! Как же такое возможно!? Прямо миф какой–то!

– А–га, – радостно уже заорал Андрей, – пробрало тебя таки, скептика палёного! Да ты себе и вообразить не сможешь, сколько на этих стояках было отмыто “капусты”! На десяток зданий хватит!

– И что, всё вхолостую? Как я тебя понял, стояки эти как были, так и остались в первобытном состоянии.

– Вот именно, именно! – Андрей загремел сковородкой и выскочил из кухни. – Тут такая высшая математика пошла, что все физики с их жалкими тремя измерениями плакали дурными слезами!

– Хоть убей, я недалеко от них ушёл, ничего не понимаю?

– Сейчас поймешь, хотя, признаться, мне это знание стоило дорогого! Ну да ладно, дело прошлое! – Андрей скрипнул зубами, и скривился, как будто у него и впрямь сейчас заныли все зубы. – Начало этой истории ты знаешь, а вот окончание её не известно никому! Кажется, что и до сих пор Трухнова качает оттуда бабки, как нефтяной скважины!

– Да ты не интригуй! – поторопил Князев Андрея. – Ты механику подавай!

– Сейчас, мой славный, слушай и ушами не хлопай…

<>br

Тамара Витальевна в тот же день, решив не упускать инициативу из рук, самолично наведалась в хозяйство Виктора Григорьевича. Явилась она туда не пустой, а с целым ворохом бумаг, подписать которые должен был начальник СМУ. Возражений и придирок по существу Тамара Витальевна с его стороны не встретила, так как всё было обговорено утром у неё в кабинете. Правда, Виктор Григорьевич несколько неуверенно напомнил ей об её честном джентльменском соглашении, на что Трухнова отреагировала важным и значительным кивком головы. Тут же был подписан и дубликат того же пакета документов, который, о чём Виктор Григорьевич был осведомлен тогда же утром, пойдет уже непосредственно на нужды договаривающихся сторон. И то, что ход им будет дан только летом, уже не смутило успокоенного на этот счёт, доверчивого начальника.

Он отдал распоряжение и через два часа грузовик, доверху набитый объёмистыми рулонами стекловаты, из под которых торчали разнокалиберные трубы вперемежку с бухтами проволоки и арматуры, сигналил перед воротами поликлиники. Зина Ивановна в сопровождении рабочего уже встречала драгоценный груз, которому предстояло материализоваться в нашем, сугубо меркантильном мире, несчётное количество раз.

Впрочем, как протекало сие действо, автор доподлинно не знает, но он может сослаться на своего рассказчика. Тот, также как и ты, мой любезный читатель, несколько зим пребывал в недоумении, глядя на груду материалов, сваленную в углу подвала, но отнюдь не уменьшающегося в объёме! Так каким же образом Тамара Витальевна смогла, не трогая эту преизряднейшую гору материалов, каждую зиму рапортовать о произведённом ремонте стояков, да ещё по несколько раз за отопительный сезон!?

Андрей поначалу было возликовал и радостно стал приставать к Зине Ивановне, желая выяснить, когда же наконец начнётся вожделенный ремонт. Зина Ивановна сразу же отшила назойливого рабочего, сказав, что ремонт назначен на лето, чтобы не оголять стояки зимой на время ремонта, а пока следить за ними в оба, дабы не допустить разморозки. Андрей, озадаченный таким поворотом дела, нашёл, однако, в её словах немалый резон и решил стоически преодолеть временные трудности в надежде на полное их искоренение к следующей зиме.

Ворчать, впрочем, по этому поводу он, в силу обычности человеческой натуры, не перестал, но ворчание его, носило скорее добродушный характер, и уж менее всего походило на злобное брюзжание. Тем не менее, его сильно удивило то обстоятельство, что в одно прекрасное утро он был вызван на ковёр в кабинет Тамары Витальевны, где в присутствии Зины Ивановны ему было сделано строгое внушение по поводу недопустимости каких бы то ни было разговоров на этот счёт.

Все оправдания Андрея и ссылки на то, что в его разговорах ничего, кроме шуток не было, были с негодованием отметены. Потом он понял, зачем было сделано ему это строгое внушение. Это был своего рода упреждающий удар, дабы дать понять строптивцу, что шутит он с огнём!

Тем временем Тамара Витальевна, обеспечив фронт работ на одном из самых прибыльных участков своего “садика”, приступила к реализации своего плана. Получив документы от начальника СМУ, она, не мешкая, отправилась к тому самому нужному человеку “сверху”. Заранее прикупив солидный подарок, Тамара Витальевна приехала на встречу во всеоружии. Беседа с нужным человеком протекала весьма благоприятно. Расположенный приятным презентом, высокопоставленный человек отнёсся к предложению своей собеседницы весьма положительно, и к концу их разговора было заключено обоюдное соглашение.

Трухнова, ликуя, что так без сучка и задоринки было принято её предложение, решила не останавливаться на достигнутом и с ходу посвятила своего покровителя в дальнейшие детали многоходовой операции под кодовым наименованием “Разморозка”. Она правильно рассчитала, что деньги, падающие с неба сами собой, за практически официально выполняемую работу, сделают её благодетеля мягче воска. Ему и оставалось всего–то не дать уронить никому лишнего взгляда на документы, за которые, впрочем, он нёс единоличную ответственность.

А если учесть, что этот человек по роду своей деятельности распоряжался финансами и квотами по их распределения практически бесконтрольно, то можно понять ликование нашей предпринимательницы.

На радостях Тамара Витальевна решила расслабиться и недолго собираясь, укатила на недельку в туристический круиз по Средиземному морю. Нежась на палубах роскошного лайнера, она уже вкушала радость будущих побед и звучащие в душе любимые мелодии в исполнении обожаемого ею фистульщика Преснякова–младшего уносили её далеко–далеко в прекрасное будущее!

Впрочем, Тамара Витальевна не полностью витала в облаках. Какая–то часть её ревностно следила за коллизиями суровой московской зимы. Уезжая, она строго–настрого приказала Зине Ивановне, под угрозой отлучения от столь злачного места, как её работа, не допустить даже намёка на какую бы то ни было разморозку злосчастных стояков. Зина Ивановна, конечно же, выполняя завет своей патронессы, значительно усложнила жизнь несчастному Андрею. Не давая продыху ему ни на миг, Зина Ивановна, ввела для него аварийные дежурства на время отсутствия Трухновой.

Андрей вне себя от негодования, направо и налево расплескивал его на окружающих в форме самых нелестных выска-зываний и эпитетов в адрес всего начальства. И естественно, он немедленно занялся обличением их пороков до какого–то там колена включительно, тем самым, выращивая ту самую глыбищу, под которую он так глупо попал в конце своей поликлиничной эпопеи!

Между тем, вернувшаяся в родные пенаты Тамара Витальевна энергично приступила к главной цели своего пребывания в сих стенах. Накануне вечером она обзвонила всех, кто ей понадобился бы в ближайшие трое суток, и, первым делом, конечно же, была опрошена Зина Ивановна на предмет состояния дел в своё отсутствие. Зина Ивановна успокоила её, но в качестве ложки дёгтя не преминула передать крамольные разговоры рабочего по поводу стояков. Трухнова вскипела было, но решила не портить себе настроение лишними эмоциями. Рассудив, что рабочему пора сделать своего рода обрезание, она отставила на утро весь свой запал.

Но, как всегда бывает с творческими натурами, Тамаре Витальевне пришлось переменить своё решение в отношении Андрея. Состоявшийся накануне вечером разговор с высокопоставленным подельником, заставил её переменить свои планы и она избрала другую меру пресечения строптивого работничка.

Наутро, Андрей, придя на работу, обнаружил на своей двери очередной шедевр Зины Ивановны. В записке, едва разобрав “Срочна ко мне. Возьми паспорт”, он ощутил некую опасность, что сразу же мобилизовало все его мыслительные возможности. Прихватив на всякий случай ещё и сумку с инструментом, Андрей не спеша, отправился наверх. По дороге ему ничего не приходило в голову по поводу столь необычного вызова. Паспорт ей, видишь ли, понадобился! И за каким хреном?

Через пять минут он с облегчением узнал, что его паспорт понадобился Давилиной для заполнения каких–то бланков. Пока Зина Ивановна переписывала по отдельности в каждый бланк его данные, он поинтересовался, на предмет чего понадобились столь секретные сведения из его биографии. Зина Ивановна оторвалась от листка, приподняла с носа очки и, бросив на Андрея отчужденный взгляд, нехотя процедила:

– Тамара Витальевна потребовала… – и снова уткнулась в нелёгкий процесс чистописания. Закончив сие труднейшее для неё дело, она протянула Андрею паспорт и сказала:

– Иди, работай.

Хоть и носил Андрей на носу оптическое приспособление, а все–таки увидел, что на бланках тех стояли и ещё чьи–то подписи в обрамлении паспортных данных. Это его немного успокоило. Не станет же чинить козни вся эта компания за здорово живёшь помимо его кому–то ещё! Однако мысль про этот необычный маневр затаил в укромном уголке памяти, что по истечении некоторого времени дало ему возможность не сделать непоправимую глупость, которую вполне можно было ожидать от человека, пропускающего столь значительные эпизоды в своей жизни.

Этого сейчас он не мог знать, как даже и не подозревал, зачем могли понадобиться завизированные его рукой анкетные сведения на куче пустых бланков. Он подозревал что–то нехорошее, но проникнуть в сию тайну ему сейчас было не дано.

Мой, утомлённый донельзя хитроумными коллизиями многомудрой Тамары Витальевны, читатель! Я не хочу долее тебя травмировать высоким полётом её гениальной мысли, а прямо так и скажу, что чтобы поведать о таких эмпиреях, автору пришлось много времени провести не только в общении с рассказчиком, но и послушать многих членов славного коллектива, так или иначе приобщённых к великой тайне нашей мифотворицы! Так не будем же углубляться в анализ сложнейших извивов мысли, а попросту перескажем всё так, как нам довелось услышать и понять столь занимательное дело!

Итак, всё покрывалось тайной пустых листков, на которых несколько человек, волей госпожи Трухновой проставили свои факсимиле. Тамара Витальевна, едва получив столь желанные для себя листочки, первым делом поинтересовалась долгосрочным прогнозом погоды. Некоторое потепление ввергло её в состояние раздражения, что немедленно почувствовало на себе её окружение. Нетерпение Тамары Витальевны кое–кому обошлось в несколько резких замечаний, несправедливых выговоров и тому подобные неприятности. Никто не мог понять, с чего это всегда любезная и тонкая в обхождении руководительница, словно с цепи сорвалась. И только наступление морозов охладило некоторую экзальтацию их дорогой начальницы. Никому было невдомёк, что Тамара Витальевна, всегда рассчитывающая свои планы до мелочей и полагающаяся только на себя, могла попасть в зависимость от каких–то там капризов природы!

Наконец, долгожданный прогноз принёс радостную весть, – пришли они, морозы, пришли родимые, студеные и затяжные! Наверное, андерсеновская ледяная королева так не радовалась стуже, как наша Тамара Витальевна! Вот и пришла для неё пора развернуть во всём своём величии план, по громадью своему не уступающий какой–нибудь там советской пятилетке.

В первое же морозное утро, когда в окна кабинета Трухнова увидела запушенные, обвисшие под тяжестью инея ветви деревьев, она не смогла отказать себе в удовольствии полюбоваться такой, сказочной красоты, картиной. С минуту она стояла у окна, озирая заоконную панораму, словно полководец ранним утром поле сражения накануне решающей битвы. Она думала, что если не пройдет её задумка, то она может потерять всё! Но если всё обернётся так, как она задумала, то победа будет грандиозной и полной!…

Тамара Витальевна стряхнула с себя наваждение от красот русской зимы и подумала: “Не время расслабляться! Пора!…”.

Она села за стол и вынув из ящика знакомые нам бумаги, твёрдым почерком начертала на одном из них несколько строк. Засунув его в тонкую прозрачную папочку, Тамара Витальевна спрятала остальные листки назад в стол и встала. Одевшись, она, выйдя в секретарскую, сказала Татьяне Израилевне:

– Я в райздрав. К одиннадцати буду. Обязательно скажи Зине Ивановне, чтобы она ни в коем случае не допустила разморозки стояков на обоих торцах. Пусть меня ждет к моему возвращению.

С тем она и отбыла.

Как, спросит разочарованный читатель! И это всё!? А сколько возни, а словес было истрачено перед этим! И всё только для того, чтобы сообщить, что её госпожа Трухнова отбыла с заполненным листком наверх к начальству!

Да, мой неудовлетворённый друг! И это всё! Но в этом простом действии Тамары Витальевны, как в яйце было заключено столь многое, что начни автор излагать подробно весь ход реализации плана, то нам впору было бы писать ещё несколько глав, и без того обширного панегирика в честь доблестной Тамары Витальевны Трухновой, руководителя и главврача известной нам поликлиники!

А пока автор хотел бы оставить несколько замечаний по поводу своего решения. Каждому известно, что чем гениальнее человеческая задумка, тем проще она реализуется в жизни.

Тамара Витальевна сразу же поняла все выгоды расположения аварийных стояков. Ей было совершенно безразлично, в результате чьих просчётов сложилась такая ситуация. Ей было важно одно – здесь открылась бесподобная возможность многократного розыгрыша “строительного покера” с выигрышным раскладом! И первое, что она сделала, это собрала всё документы на право распоряжаться ими по своему усмотрению. Ими стали акты аварийного состояния стояков…

О мифы, мифы! Так и слышится шелест ваших крыльев, проносящихся мимо, среди которых затерялся и твой собственный, отмеченный судьбой незамысловатой юдолью. Со дня рождения человек опутан ими, как пеленами и никуда не деться ему от их всепоглощающей силы! Каждый творит свой миф в тайной надежде на окончание его истории с хорошим концом! И всё же, как часто мы попадаемся на разные уловки хитроумных мифотворцев, чтобы в очередной раз быть их незадачливыми участниками!

Вряд ли все те, кто с такой лёгкостью поставил свои подписи, догадывался об этой незавидной их роли! Напрасно ждал Виктор Григорьевич уговоренных процентов с завезённых материалов и процентовок! Не случилось и бригадиру аварийщиков в эту зиму приехать на вызов в поликлинику, ожидая жирного денежного куска!

Тамара Витальевна тасовала заходы то аварийки, то СМУ с ловкостью фокусника, объясняя всем заинтересованным сторонам бесконечными переделками заколдованных стояков. Для ремонта аварийщики, по документам, все размороженные трубы сносили до основания и затем монтировали новые, что влекло за собой новую процедуру утепления и обвязки сих стояков рабочими СМУ. И так по дватри раза за зиму. И всё на бумаге! И никто не смог эти манипуляции контролировать, так как они надёжно были прикрыты сверху хорошо прикормленным ответственным лицом.

Но Виктор Григорьевич что же? Ведь не мифические материалы он завёз в поликлинику! И тут нашлась наша искусница Тамара Витальевна! А утеряны были все документы за те месяцы хранения до летней поры, в кою уговор был задействовать людей и материалы начальника СМУ! Утеряны и всё! Разводила руками Трухнова, вызывала к себе экономиста со всеми его папками, но ничем не могли помочь несчастному Виктору Григорьевичу! Материалы его были использованы, и, вообще, надобность в ремонте пока отпала, в связи с более насущными потребностями в нуждах поликлиники.

Что оставалось делать Виктору Григорьевичу? Опять он в сердцах танцевал кукарачу, сбивая ногами ковры в кабинете Тамары Витальевны и опрокидывая вокруг себя незакреплённые предметы! Сопровождалось сие действо потоком незамысловатых слов, среди которых отчаянным рефреном слышалось: “Ох, и дурак же я!… Распоследний идиот и тупица!…”.

А на долю Андрея достались все щепки от порубленного леса вследствие выкрутасов его неутомимой начальницы! Оттаивал и латал он эти стояки каждый раз, когда случалось быть морозу. Но что удивительнее всего, по документам, оформленных Тамарой Витальевной, морозы эти случались даже в июле! То ли вследствие забывчивости, то ли по какой другой причине случались эти аномальные атмосферные явления, но только после каждого такого катаклизма, Тамара Витальевна расцветала словно миндальное дерево в благодатных южных краях!

Вот так, каждую зиму, вопреки суровой природе наших краёв, расцветало и приносило обильные плоды его владычице пышнокронное древо бога Мамоны!

Эпилог

Мы обещали рассказать тебе, читатель, о королях и “капусте”. Нам кажется, что предпринятые шаги в этом направлении вполне удались, в отличие от восхитительнейшего О’Генри. Правда и задачи у нас с ним ставились противоположные. Он лишь только посетовал на отсутствие возможностей осветить эту тему. Мы же, напротив, только ей и посвятили сию поэму, и в результате многих усилий возникла столь обширная книга.

Автор чувствует, – пора, пора остановиться, и не спеша осмыслить сей страстный панегирик, посвящённый силе духа и воли его героев, вернее, паре–тройке героинь. Ибо все остальные персонажи смотрятся на фоне их столь буднично и мелко, что невольно проскальзывает мысль о невозможности существования таких персонажей в реальной жизни. Поверь, автору и самому порой казалось, что в рассказах Андрея присутствует изрядное количество вымысла. И часто просто рука не поднималась выписывать столь невероятные, грандиозные по замыслу и исполнению ситуации, что порой автор спрашивал себя, а вправе ли он взваливать такую работу на свои плечи? Хватит ли у него таланта и фантазии в своём стремлении донести сию историю до потомков и подняться в её изложении до высот деяний его персонажей? Прости же, мой многотерпеливый читатель, автору невольные огрехи, несомненно, замеченные тобой и, может быть, вызвавшие у тебя справедливое негодование. Оттого–то, видимо, сам автор чувствует некоторое неудовлетворение, ибо понимает, что не дотянул, не нашёл тех нужных и высоких слов для отдания должного талантам и напору своих героинь.

Но где их взять–то, такие слова? Наше, индустриально–опрощенное время не позволяет прибегать к средствам выражения, которые свободно пользовали наши литературные пращуры. Этот высокий стиль не поймут, осмеют и засвищут, и правы будут! Ведь нельзя же, в самом деле, повернуть время назад и пустить в обиход слова, отжившие своё. Но поверь, как часто автору не хватало таких выражений и слов! И не его вина, что поведанное в сей поэме, изложено простым, докучным языком.

Но самое досадное для автора заключено в том, что прикипевший к его сердцу образ главной героини, (читатель без сомнения отгадает его) поставлен теми же обстоятельствами в единый ряд с прочими персонажами. Поначалу её образ рождает некоторое недоумение. Что же в нём такого, что берёт сразу за душу и заставляет сопереживать всем коллизиям, выпавшим на её долю?! Какими личными качествами она обладает, что так сильно берёт за живое?

Что ж, не размахивала она саблей как лихие конники с седых времён и до героической Гражданской, не орудовала мастерски пистолетом, словно удалые ковбои из “вестернов” и не была Штирлицем, но её жизнь не показалась автору этих строк от этого менее пресной и яркой. И, без сомнения, читатель по прочтении поэмы понял, почему автору так захотелось запечатлеть эти поучительные рассказы для истории.

Читатель понимает, что деятельность нашей главной героини не ограничивалась только этими, незначительными эпизодами её жизни, показанной автором в меру его сил. Её деятельность, конечно же, многообразнее и обширнее, о чем воображение самого читателя, по предложенной автором канве, нарисует гораздо полнее и красочнее. Тесные рамки повествования были навязаны автору известными обстоятельствами. Его самого так увлекла история нашей могучей матронессы, что он чуть было не впал в грех воображаемого сочинительства, ибо велико было желание раскрыть полнее её жизнь, погрузиться в духовный мир столь самобытной личности! Согласись, читатель, что таких людей не часто встретишь, а стало быть, поймешь меня и не попеняешь на столь искусительное желание!

Некоторым читателям покажется, что они, то бишь, рассказы эти, в устах рассказчика Андрея выглядели иногда нетактично, а то и просто скабрезно в отношении светлого и грандиозного образа главной героини! Но, поверьте, автор сделал всё возможное, чтобы сгладить некоторую резкость или, по крайней мере, свести к малому часто выплескивающие через край эмоции рассказчика. Автор не вправе принимать чью–либо сторону. История сама расставит всё на свои места. И уж совсем не годиться дописывать её, как это бывало сплошь и рядом во все времена и эпохи. Будем же честны перед собой, и тогда совесть позволит нам избежать этой роковой ошибки.

А то, что только посетуешь на автора, преодолевшего соблазн искушения дополнить воображением сию историю, может быть, есть, мой читатель, и твоё искушение, а оное от лукавого! Мы же, не имея сил остановить нашего героя в изложении его историй, каковых, видимо, в его памяти осталось ещё немалое количество, просто закроем наше повествование и поставим точку. Не будем же тешить помыслы искусителя и расстанемся с нашими героями там, где бог–случай посчитает нужным! Если кому–то покажется мало сих россыпей мудрости, – пусть их продлят эту сагу, но уже без нас!

И всё же, точно ли всё сказано в поэме, не забыл ли автор чего–нибудь значительного, нужного всем нам, как говорено ранее “людям мелким и праздным” для пользы нашей? Что–то хотелось бы услышать ещё, но что? Может быть, есть где–нибудь на земле места исключительные, где, словно рассада для известных садов, появляются люди, подобные нашим персонажам? Какие почвы взращивают их, какие дожди орошают сии славные места? И есть ли среди нас такие, которым ведомы эти сады?

Автору кажется, что сама жизнь отделяет все прочие от тех мест, где так тщательно пестуются когорты этих бесстрашных покорителей её. Пусть останется нам только предаваться несбыточным мечтам об этих райских уголках, где уж не доведется побывать никогда! Но зато люди сих садов, как короли над прочими, властвуют в нашей жизни и тем самым дают знать остальным, что где–то существует такое разделение на касты. И если посмотреть пристальнее, если вглядеться в окружающих нас людей, то проницательный человек сразу отличит их по особой стати.

Вроде ничего нет в нём, и внешность заурядная, да и учёности особой в нём не наблюдается, но что–то выделяет такого из прочей массы. Но вот в чём вся изюминка характера таких людей?! Они всегда властны над окружающими. И эта их черта делает их незаменимыми руководителями. И всё внешне выглядит как естественное течение событий, но подспудно всё уже решено там, в садах Мамоны, откуда родом данный руководящий индивид. А по своей сути, предназначенной ему здесь, на этой земле, он определяется как чиновник.

Вспомните, сколько раз вам приходилось в присутственном месте тягаться по какой–либо надобности с ответственным за это место лицом? Если вы таких случаев не припоминаете, значит с вами что–то не так, либо наоборот, вы и есть тот самый чиновник, которому всё достаётся "баш на баш". Прочие же посетители, находясь перманентно в состоянии противостояния с чиновниками, изначально являются, как ни горько это сознавать, их вассалами, и жизнь их протекает, в отличие от этих современных владетелей жизни, по иным законам мироздания. Конечно, автор может заблуждаться насчёт повальной распространенности этого явления, но, как им самим было сказано, личный опыт не есть ещё мерило всех явлений жизни.

А впрочем, если взять любое учреждение, то и там дотошный читатель сможет обнаружить много такого, каковое автор имел смелость показать в сей поэме. Немало у нас на Руси раскидано таких мест. Загляните в соседний магазин, контору или иное заведение и тебе, мой умудрённый читатель, откроется истина, на которую было потрачено столько слов. Почему так есть, автору неведомо, но так повелось на нашей многострадальной земле и по всему видать, долго ещё будет длиться сия административная тягомотина.