Эпистема... Влезая в сапоги, Стас невольно поморщился. От них разило таким густым запахом протухшей рыбы, что наспех проглоченный завтрак незатейливо напомнил, что может запросто покинуть утробу Стаса, если это издевательство будет продолжаться и дальше.

Спервоначалу эти растреклятые сапоги ничем таким не выделялись среди остальной обуви. И только после недели интенсивной носки по квартире стал распространяться жуткий запах мертвечины. Жена долго не могла понять, что за дохлятина изволила сделать из их прихожей (так как запах ощущался там сильнее всего) фамильный склеп. Никто не мог и предположить, что сапоги могут быть, судя по их запаху, изготовлены из шкуры трёхнедельного провонявшего говяжьего трупа, видимо, в целях экономии вырытого ловкими артельщиками из скотомогильника. По крайней мере, такую версию происхождения сырья он получил от продавца магазина рабочей спецодежды, когда взбешенный донельзя подступил к нему с требованием обменять сапоги, ввиду невозможности их использования.

Бестия-продавец наверняка уже имел такого рода беседы с огорчёнными покупателями, требовавшими обменять их сапожью тухлятину на кондиционный товар. Окинув Стаса оловянным взглядом, он, после непродолжительного молчания, осведомился:

— Может вам и столик с приборами накрыть, где вы изволите откушать ваши сапоги?

Стас оторопело откинулся от прилавка и воззрился на остряка-торгаша:

— Ты чё, мужик, опупел!? Бабу свою корми такими шутками! От них же разит дохлятиной, а ты тут торгуешь ими, как будто так и надо!

Продавец вздохнул, цыкнул сразу всей зубной наличностью и с усталостью в голосе произнёс:

— Слушай, парень, ты куда пришёл? Ты, часом, не спутал магазины? Мы обувью торгуем, а не продуктами! Ты, чего, колбасу испорченную принёс, что ли? Запах, у него, видите ли, в сапогах! Ноги мой, носки стирай, в общем, занимайся почаще гигиеной, и тогда всё в порядке будет! – И, ловко увернувшись от нацеленного в его голову сапога, захохотал:

— Да тише ты, мужик, шуток не понимаешь! Сапоги у тебя каши не просят? Подметки нигде не оставил? Лопнули они у тебя где-нибудь!? Нет? Вот будут претензии по этим вопросам, тогда милости просим, если, конечно, гарантия на них не пропадет. А что воняют они, так это не к нам, а на фабрику. Их там делают, а мы только продаем! Вот так, такие вот сапоги с котятами!

Дело, конечно, кончилось ничем. Выжига-продавец был, что называется, в своём праве. Сапоги, несмотря на ужасающий запах, своей функциональности ни в малейшей степени не потеряли. И хотя вся сантехническая братия, особенно Харицкая, посещая утренние пятиминутки, недовольно крутили носами, пытаясь обнаружить источник зловонного запаха, Стас благоразумно молчал. Харицкая же, подозрительно оглядывая плотно сомкнутые ряды подначальных ей слесарей-сантехников, с брезгливой интонацией в голосе сообщала всем о своем желании, чтобы её гвардия соответствовала общеупотребительным санитарным нормам. А посему, перед посещением присутственного места, где бывает высокое начальство, отмывала себя от производственных запахов и прочих, сопутствующих столь специфичной работе, конкреций.

Стас справедливо полагал, что из-за этой напасти, причем, не стесняясь в выражениях, его запросто могли попросить сменить обувку, чего сделать он не мог, ибо таковая у него имелась в наличии только в единственном экземпляре. Да и эту пару, в связи с отсутствием финансов, заменить на какую-либо другую, позволившую также свободно шастать по залитым нечистотами подвалам, в данное время он был не в состоянии.

Помянул он в сердцах эти злополучные сапоги впоследствии ещё только раз, когда санитар в Склифе разрезал голенище левого сапога очень похожими на садовый секатор ножницами, такими же кривыми и устрашающе огромными. Стасу тогда судьба этих сапог была уже безразлична, как бывает безразлична человеку в его положении, ибо левая нога была напрочь отломана косым переломом в голени. Слишком уж судьбоносной оказалась эта пара ароматнейших примитивных изделий!…

Глава 1

Невыспавшийся, с раздираемым зевотой ртом, Стас как сомнамбула сидел на стуле, тараща глаза на бригадира. Всю ночь он на пару с Виктором пробегал с залитого кипятком пятого этажа в подвал, перекрывая отопительный стояк со свищем. Как всегда, старые задвижки не держали, и изрядный поток кипятка подпитывал лившийся вниз по лестничным маршам шумный водопад. Проклиная жмота “Черепа”, напарники кое–как перекрыли до допустимых пределов воду. Судьба же, в довершении ко всему, приготовила им самый неприятный сюрприз, какой только можно измыслить в таких случаях. Стояк прогнил настолько, что не держал первейшее средство для этих дел, как хомут. При малейшей попытке затянуть его покрепче, хомут сминал трухлявое железо как пластилин.

Виктор, в сердцах пнув полудюймовую трубу, мрачно изрёк: «Ну, блин, попали к бабе на ночь! Сейчас натрахаемся!». Простукав выше и ниже от места протечки он на слух определил в стояке крепкие места, где можно нарезать резьбу. «Ну что, часика три эта падла нашего здорового крепкого сна у нас украла, едри его в задвижку. Завтра с «Черепа» за это я возьму хорошую компенсацию». Отбыв с сим резюме в мастерскую, мужики прихватили полуметровый отрезок трубы, остальную оснастку и потащились опять за два квартала в залитый кипятком подъезд. Прокрутившись около осточертевших к истечению полутора часов, концов стояка, мужики, наконец, поставили на бочата новую вставку.

За окном, выходившим на лестничный пролёт, уже занимался морозный февральский день. Стас, забрав у Виктора сумку с инструментами, благо, что жил он ближе, чем его напарник, сказал:

─ Осталось только что позавтракать, да и в диспетчерскую. Ты что, попрешься домой? Давай двинем сразу в бригадирскую, а по пути захватим чего-нибудь пожевать и попить. Охота тебе мотаться в такую даль на какой–то час. Я домой не пойду точно!

─ А что, – отозвался Витька, – дело говоришь! По морозу идти неохота…

Скользя на заледеневших от разваренных кипятком подошвах сапог, мужики потихоньку двинулись к ближайшей ночной палатке. Отоварившись «джин-тоником», колбасой с батоном, они через полчаса уже блаженствовали, сидя на лавке у пышущей жаром батареи.

Через час, получив заявку от «Черепа», напарники, тихо радуясь, что успели заправиться некоторым количеством допинга, брели к восьмиподъездному дому. Из заявки выходило, что пять отсеков уже три дня, как залиты нечистотами, которые все эти дни регулярно добавляли щедрыми порциями жители пятого подъезда. До тех пор, пока вонь не достигла их закаленного, на предмет таких ароматов, обоняния со дня их проживания в этом доме. А пока жители стоически, в надежде на благоприятный исход своих просьб, добивали канализационное начальство своими нудными просьбами избавить их от нечаянного счастья вдыхать весь спектр ароматов экскрементов.

Стаса всегда мутило даже от одной мысли, что придется, стоя по щиколотку в мерзейшей густой субстанции, пробивать скользким от постоянного смачивания в ней же, смердящим тросом забитую канализацию. Выход был всегда один – вышибить из сознания эту мысль, как непозволительную роскошь, небольшой отвлекающей порцией слабоалкогольного питья. Так как Виктор, абсолютно не реагировавший на все превратности их рабочей обстановки, больше любил именно «джин-тоник», то Стасу за компанию пришлось употребить свою вторую половину из литровой бутыли противной, приторно-сладкой жидкости.

В подвале, как и во всех прочих подобных местах, освещение отсутствовало в принципе. Потому, идя на дело, сантехникам приходилось брать с собой фонарики. Вырывая перед собой небольшое желтое пятно из густого мрака, напарники направились к месту канализационного затора. Чувствительный нос Стаса, едва лишь открыли дверь в подвал, учуял зловонные, тяжелые, хоть режь ножом, многокомпонентные, с изрядной долей аммиака, миазмы человеческих испражнений. Осторожно продвигаясь по прихотливым лабиринтам подвала, ежеминутно пригибая голову, чтобы не врезаться в какую-нибудь трубу или воздуховод, они с трудом тащили огромную бухту толстого телефонного кабеля, служившим прочистным тросом. Скоро фонарик выхватил мокрые разводы на полу и Виктор, коротко выдохнув, сказал:

– Разворачиваем. Я потащу вперед, а ты подавай.

Он нацепил фонарь на ватник и потянул кабель. Тот дернулся, как огромная черная змея и медленно заскользил из бокового коридора в отсек с канализационными трубами. У Стаса с самой ночи было смутное ощущение какой–то неприятной неожиданности, которая непременно должна с ним случиться этим днём. Ещё не привыкший к специфике своей работы, Стас и сейчас увидел своё окружение в непривычной для нормального обывателя обстановке. Чёрный ореол фигуры Виктора в слабом свечении фонарика уходящего в непроглядный мрак, тусклые отблески на оболочке кабеля, внезапный шум обрушивающейся воды в трубах и этот запах! Там, где-то в дальних углах, отчетливо угадывалось брожение созревающей в тепле и покое каловой массы, которое выдавалось хлюпаньем больших пузырей. А от постоянно сливаемой с этажей воды эта жижа подкатывалась к сапогам омерзительными наплывами своего разнообразнейшего содержимого…

Внезапно кабель дернулся. Стас понял и, держась за него, как за нить Ариадны, осторожно вошел в густое желе, покрывавшее пол подвала двадцатисантиметровым слоем. С чваканьем выдирая ноги, он через минуту уже был около Виктора. Тот держал утолщённый конец и, крутя головой, высматривал около себя входное отверстие выпуска на трубе.

– Всё залило, – пробормотал он. – Пошарь вот здесь и вытащи заглушку.

– Чем вытащить? Хоть бы взяли что, – перчатки, что ли!

– Сапогом выбей, она высоко торчит, если её уже не вышибло этой дрянью.

Минут двадцать Стас, подбадриваемый легким матом Виктора, который комментировал его беспомощные действия, нашел искомую дыру в утопленной трубе, и они приступили к активным действиям. С трудом вогнав толстую голову кабеля в отверстие, они изо всех сил навалились на него, проталкивая неподатливую массу вглубь. Наконец, после получаса топтания около скользкого, вырывавшегося из рук кабеля, изнемогши от прикладываемых усилий, мужики добились своего. Пятиметровый конец его внезапно весь ушел вниз, чуть не опрокинув усердных толкачей прямо в смердящую жижу! Масса, с хлюпаньем и с шумом проходящего поезда, заревела, проваливаясь в коллектор.

Балансируя на скользком бетонном полу подвала, напарники, ухватив трос что было сил, потащили его напрямик через отсеки к выходу. В первом же сухом отсеке Виктор остановился.

– Ну, всё, бросай его здесь, и двинули отсюда, надо подождать маненько. Эта зараза может снова забить сток. Пойдем наверх, почистим снегом свои говноступы.

– Фу-у-у!.. Меня это смерденье до блевотины доведет! Надышался, как наелся, – по самое некуда! – Стас часто и глубоко сделал несколько вдохов морозного воздуха.

– Привыкай! – с философской неторопливостью отозвался Виктор на брюзжание напарника. – Это только начало. Летом хуже будет! В каждой квартире душ на полную катушку врубится, воды будет раза в три больше. Сейчас что, – одно говно пополам с тряпками и подтирками! Вот когда всё это поднимется вверх на полметра, тогда точно упреешь дышать. В общем – готовься! – закончил он свою сентенцию, тщательно обтирая о снег с сапог налипшие нечистоты.

Присев на бетонное ограждение у входа в подвал мужики примолкли. Середина февраля хоть и пугала внезапными морозцами, но к полудню сдавала свои позиции. Солнце всё настойчивее давило своим теплом, и хотя оно все растворялось в морозном воздухе, всё же чувствовалось приближение весны. Ноздреватый снег уже не голубел, а, осев к земле, отдавал сырым влажным запахом прелой травы, пробивавшимся через мокрые проталины.

Уходить не хотелось. Из подвала, через открытую дверь, вместе с клубами перегретого спертого воздуха по-прежнему тянуло приторно-сладковатой смердью. Виктор, докурив сигарету, стрельнул ею в сторону и, потянувшись, сказал:

– Хорошего понемножку! Хоть и противно, но надо идти туда, где проходит лучшая половина нашей жизни…

Стас удивленно воззрился на него:

– Ты чего, травки курнул, что-ли!? Надо же, куда тебя понесло!

– Да едрить-смолить немеряно! На твою рожу посмотрел – застрелиться захотелось! На ней же написано полпасти зубной боли!

– Уж лучше бы зубная боль! А тут!.. – Стас махнул рукой и, встав, затопал по ступеням, ведущим в подвал. Плотный удушливый мрак не скоро дал возможность присмотреться и притерпеться к необычному сочетанию вони и тьмы. Они были так ощутимо реальны, что Стасу взаправду показалось, с каким усилиями он будет пробиваться дальше, раздвигая эту удушливую субстанцию руками.

Осторожно переступая через бетонные порожки, разделяющие каждую секцию, он шел на свет фонарика Виктора. При виде лежащего на полу троса, Стасу вдруг пришла на ум фантасмагорическая ассоциация. Блестевшая в тусклом свете оболочка казалась живой кожей, а сам трос, всеми своими напряженными изгибами производил впечатление гигантского чёрного глиста, выползшего из экскрементов…

За полчаса их отсутствия вся зловонная жижа ушла, оставив на полу вздутия фекалиевых отходов.

– Ну и что с этим будем делать? – уныло спросил Стас. Ему вовсе не улыбалось сгребать лопатой перемешанное с тряпьём и бумагой дерьмо. Наказ “Черепа” строго-настрого предписывал именно такие действия в случае сложившейся ситуации.

– Да ничего делать не будем, – ответствовал Виктор в своей обычной рассудительно-степенной манере. – Само высохнет. Можешь мне поверить.

– А если “Череп” удумает проверить? – скептически усмехнулся Стас.

– Да ни в жисть! Сколько раз так уже было… – Виктор оглядел все вокруг, посветив фонариком по углам, и недовольно заметил:

– Что-то в этот раз вони больно много. Небось, пара-тройка дохлых кошек где-то поблизости валяется. Если бы не засор, они бы усохли в этой жаре за неделю и всё. А так их размочило, вот и гниют.

– Вот-вот, – обеспокоился Стас, – и будут они вонять до тех пор, пока кто-нибудь не позвонит опять по этому поводу в диспетчерскую. Уж тогда-то наш красавец точно припрётся! Надо их выкинуть.

– Ладно, после обеда зайдем, всё равно нужна коробка и лопата. Пошли посмотрим, где там они валяются.

В смежном отсеке было уже относительно сухо. Виктор осветил все углы, и только свет достиг самого дальнего угла, как напарники увидели большую груду черного полиэтилена, от которой порскнули в стороны несколько теней.

– Блин, крысятничают твари! Что-то там на обед себе надыбали!

Стас и сам уже успел заметить удиравших крыс. Но, кроме этого ему ударил в нос густой сладковато-тошнотный запах гниющего мяса.

– Что там может быть!? Собаку, наверное, кто–то выбросил, подонок! Нет, чтобы закопать, так норовят похамничать!

Виктор с раздражением подошёл к груде полиэтилена. Стас брезгливо остался стоять на месте и, воротя нос в сторону, вдруг услышал, как Виктор не то вскрикнул, не то ухнул, как человек, попавший под ледяной душ:

– Ух-х-ма-а! Стас, давай сюда, гляди, что тут упаковано!

Стас неохотно приблизился, но оттого, что высвечивал фонарик Виктора, у него захолонуло в груди. Из разорванной полиэтиленовой упаковки, им навстречу тянулась изуродованными пальцами, обгрызенная человеческая рука.

Он отшатнулся. Призрачно-желтый свет фонаря, фосфоресцирующе высветив изломанный контур кисти руки, четко пропечатал его в черной тьме подвала. Это было настолько неправдоподобно, что в голове мельком проскочила самая здравая мысль для образовавшейся ситуации: “Может, манекен кто-то припрятал”… Стас неуверенно поделился ею с Виктором:

– Может это, того… манекен там завёрнут…

Виктор сверкнул на него ошалелыми глазами:

– Ну да, для крыс показ модных тряпок устроили!

– И что теперь делать будем?

– Ментов звать, что ещё!.. Вот чёрт, влипли! Теперь затаскают с расспросами, что да как!.. – Он почесал рукой в затылке. – Ничего не сделаешь, пошли звонить в ментовку.

– Надо бы “Черепу” сообщить, пусть он и звонит.

– О, точно, дело говоришь! – Виктор покосился на полиэтиленовую груду и покачал головой:

– Что-то больно рука мала! Может, ребенок или девчонка!?

– Слушай, как-нибудь без нас разберутся. Пошли скорее, а то мороз по коже…

– Ты чего! Да под это дело мы сможем скостить весь оставшийся день! Кто тебя будет проверять, если ты заявишься с такой новостью! Пошли лучше, «джин-тоник» возьмём да посидим где-нибудь на солнышке. Нам проветриться не помешало бы после такой работёнки! Э?..

Виктор, даже не интересуясь мнением Стаса, будто заранее зная ответ, не говоря больше ни слова, направился к выходу. Стас заторопился следом, ужасаясь самой возможности остаться здесь хоть на мгновение одному. Мысли суматошно крутились в его голове, обрываясь на половине и потому каждая из них, размером в одно-два слова: «Как?..», «Откуда?..», «Кто?..», выбивали все остальные, более суетные. Стас потому принял решение Виктора с облегчением и даже с некоторым рвением, дополнив его своей качественной стороной предложения:

– Ну его, твой «джин-тоник»! – поморщился он – Пузырь водяры и ко мне, жены до вечера не будет, а с докладом и завтра успеем! Авось не убежит это дело никуда из подвала! Ты сам говоришь, что по этому случаю никто и не вспомнит о нашем исчезновении! Да и под вечер в ментовке неохота париться да писать что да как!

– А чё, нормалёк! – Виктор довольно хмыкнул. – Вот оно, никогда не знаешь, чей случай обернётся тебе на пользу. Загубили кого–то, оно уже вроде и прахом стало, а для нас, видишь, конкретной пользой обернулось!

Стас искоса бросил взгляд на напарника. Что-то он сегодня расфилософствовался. Не иначе, как на пару пузырей его настроеньице потянет…

Приспустив очки, Макарыч быстрым взглядом окинул комнату. Все напряжённо ожидали его резюме. Ремгруппа отсутствовала в полном составе, и это обстоятельство обещало присутствующим узреть своего бригадира в ближайшие две-три минуты в роли громовержца. Но вместо этого Макарыч уткнул голову в список заявок и буркнул:

─ Никонов и Малышев на засоре, ещё не пробили, наверное…

─ Ага, ложки маленькие взяли, не успели всё прохлебать! – перебил его Алексей. Маленький, с втянутой в плечи головой, он с довольной ухмылкой вытянулся на стуле. Остальные, радостно заржав, отсыпали свою порцию шуток на эту тему. Одна Антонина, мастер участка, сурово одёрнула его:

– Фу, Лёш, тебе бы только всё гадость сказать! – Она нервно передёрнула плечами. – Хватит тут тошноту разводить!

– Какую гадость!? Работа у меня такая! За день столько наворочаешь этой самой гадости, тебе и за всю жизнь не наделать столько!

Алексей лукавил. Скрестив ноги и упершись подбородком в грудь, он довольно хихикнул. Его забавляла сама мысль о возможности кому-то возиться в зловонной жиже. Сам он был навсегда избавлен от подобного дела благодаря своему неприкасаемому статусу сварщика. “Я сварной” – и точка, было решающим аргументом в любой попытке “Черепа” отправить Алексея на подобного рода работы.

Бригадир оставил без внимания приколы сварщика. Его сейчас полностью занимала, вернее, донимала одна проблема. Среди поступивших заявок была одна, чрезвычайно его взволновавшая. Жилец просил заменить всю канализационную и отопительную подводку, желая сменить старый сантехнический интерьер на только что купленный. Но посыпавшиеся в изобилии из-за «бугра» унитазы, раковины и прочие ванны частенько подкладывали изрядную свинью своим счастливым обладателям, не желая стыковаться и вписываться в габариты мест общего пользования.

Предстоящий объём работы грел душу до чрезвычайности, но соответственный объём дипломатии несколько снижал градус эйфории. Договориться с заказчиком о сумме выполненных работ Макарычу не представлялось особой трудностью, – выбьет, сколько надо, ибо все остальные коммерческие фирмочки и артельки можно с легкостью обойти чуть меньшей суммой вознаграждения. Наверняка мужик уже прозондировал все варианты и, устрашенный сроками и запрошенной суммой, бросился в их объятия.

Гораздо большую трудность представлял разговор со своими архаровцами. Они-то мужики тёртые и запросто могут отъесть за работу столько, что оставшееся не оправдает хлопоты по этому делу. А ведь предстояло не только мягко намекнуть заказчику о конфиденциальности их договора, чтоб ушлые слесаря не докопались до разницы между полученной и договорной суммой, но и скомбинировать требуемый материал. Старое чуть разбавить новым, все сварные работы свалить на… «На кого!? Этот недоделанный прапор только всё испортит своей хреновой дотошностью. А молодой сварной, Игорь, из второй, ближней диспетчерской слишком часто якшается с Харицкой, опасно… “чечен” может запороть работу, хлебает слишком много водяры…».

…– Ну, чего, долго ещё будем сидеть? – оборвал тяжкие размышления Макарыча Алексей. Остальные разом загудели, кое-кто встал, а Виталий, подхватив свой баул, весомо сказал:

– Макарыч, у меня есть работа, я пойду! Чего протирать штаны рядом с этими бездельниками!

– А, да, ты иди, вечером позвонишь.

Раздав задания, бригадир перелистал список заказов на материалы. Их количество предстояло обосновать в гендирекции, что само по себе превращалось в нелёгкое испытание. Как всегда, прижимистые хозяева срезали практически всё, а заделы были необходимы как воздух! Из них черпались все приборы на скрытые халтуры, вроде этой. Она для своих слесарей проходила как официальная заявка, но в действительности это была чистейшей воды халтура. Балансирование на лезвии ножа! Ни Харицкая, ни, упаси бог, кто из дирекции ни сном, ни духом не должны были прознать о ней. Сколько нервов из-за каких-то копеек! А что делать! Нелегко было обосноваться в Москве, но ещё труднее выжить в ней! Жмут, давят, рвут со всех сторон, чтоб их!.. Не будешь сам таким, всё – кранты!.. Вот и приходится крутиться, ловчить, изворачиваться, подставляя чужие бока под удары, чтоб уцелеть в этой молотилке. И откуда только такая жизнь свалилась! Крепко видать поработала вражья сила, чтоб таких, как мы, на дыбу вздёрнуть…

Мысли тянулись как жвачка, не отпуская измаявшуюся от них душу. Макарыч с досады тряхнул головой. «Их на дело-то не осталось, а тут такой шелухой мозги забиты! Думай не думай, всё одно остаётся только крутиться, как заведенному. Кому-какое дело, что позвоночник, как раскаленный штырь, неделями продыху не даёт от боли, – руки в ноги и пошел, пошел…».

Макарыч перепрыгнул через лужу талой воды, поскользнулся и едва устоял на ногах. Тротуары стали непроходимы и он со злобой подумал о тунеядцах-дворниках, по чьей вине он едва не угодил в грязную лужу. «Срезать гадам нужно все премиальные… Чей это участок? Надо сказать технику-смотрителю, чтоб взашей гнала всех на работу!..».

Подходя к диспетчерской, он уже был изрядно взвинчен, а потому с порога, едва войдя в аппаратную, обрушился на дежурного диспетчера Галину Федоровну.

– Что у вас перед окнами грязи море разливанное! Звони, вызывай машину, чтоб через час всё чисто было! Пройти нельзя!

А у самого неотвязно крутилась мысль о тайной цели прихода сюда. Он направился в слесарку. Из-за дверей слышался гомон голосов, несколько измятых неровным выговором. «Опять…», – только и промелькнула у Макарыча привычная мысль. Он рванул дверь слесарки на себя. На него плотной атмосферой обвалилась густая смесь табачного перегара, ядреной алкогольной вони и каких–то тошнотворных закусочных ингредиентов. Увидя бригадира, вся компания лениво попрятала руки за спину с зажатыми в них пластмассовыми стаканчиками.

Макарыч обвел всех тяжелым взглядом и упёрся им в сидевшего напротив молодого Алексея:

– Что празднуем?

– Да так, с заявки пришли, чуток расслабились. Но всё в норме. Сейчас передохнём и двинем на следующую…

Мужики одобрительно загудели, поддакивая ему.

– Мы…, это, кое-что взять заскочили, – вылез вперед всех низкорослый, словно скукоженный, Сашок. – Там… замеры надо сделать у одного мужика… Он ставить хочет новый компакт и ванну, так мы это… ик! – внезапно оборвал своё сообщение Сашок от тычка в бок. На него зашикали и задвинули куда-то в угол.

У бригадира словно что-то вдруг оборвалось.

– У кого… замеры делать? – с трудом сглотнул он образовавшийся внезапно ком в горле.

– Да, – замялся Алексей, – шепила дурь несёт с усталости… слушайте его!

– Хорошо. – Бригадир сделал длинную паузу. – Пьянство в рабочее время и халтура – этого хватит, чтобы кое-кого, как паршивую овцу, из стада выкинуть, чтобы других не портили!

– А чего вы на меня смотрите! – вскинулся шепелявый Сашка. – Я не больше других…

Макарыч хорошо рассчитал свой ход, выбрав в козлы отпущения недалёкого Сашка. Он был из тех мужиков, которым руки приделали, а ума не дали. К тому же, несколько раз замеченный в распитии на рабочем месте и длительных загулах висел у начальства на последнем предупреждении, что в совокупности делало Сашка несколько нервным. Он понимал, что держат его только из-за неполного наличного состава слесарей и работать ему осталось здесь до заполнения кадрового вакуума.

– К четырём зайдешь ко мне. – Макарыч угрюмо взглянул на подавленного Сашка и вышел из слесарки. «Что же это за сучня такая! Неужели этот мужик проговорился?! Ведь уговорились с ним… так он решил подешевле подсуетиться! Ну, если это так, держись, мудила!»…

Макарыч не был провидцем, но, едва дождавшись прихода Сашка, хотя втайне и надеялся на ошибку в своих предположениях, после нескольких уточняющих вопросов, распрощался с надеждами на солидный куш. Сашок еще больше шепелявя и от усердия брызгая слюной, мгновенно раскололся. Он ещё что-то говорил, но Макарыч уже не слушал. В его голове у уже зрел дьявольский план отмщения ссучившемуся заказчику! Отомстить, да так, чтобы при мысли о сантехнике он исходил рвотой да икотой на всю свою жизнь!

– Угу, – после некоторой паузы сказал бригадир изогнутому зловещим молчанием Сашку. – Иди, делай, что с тобой поделаешь. Но ты, как только демонтируете трубы и собьете плитку, в общем, перед самым началом монтажа, накануне, придёшь и скажешь мне. И упаси тебя бог забыть об этом! Я тебе пропишу такой волчий билет, что все ДЭЗ’ы в Москве при твоем имени будут открещиваться как от чёрта. Ты меня понял!?

– Да чё ж, – Сашок часто и мелко затряс головой, – мамой клянусь, будете знать аккурат вовремя…

Утром следующего дня покой и размеренный распорядок почтенного учреждения были взорваны, словно невидимый террорист, употребив особый заряд, покусился на самое ценное в глазах любого начальства – заведённый порядок. Весь коллектив гудел и метался от одного свидетеля к другому, желая лично насладиться новизной такого события. Малярши, ужасаясь и страшась расспрашивать подробнее в силу боязливости своего женского естества, тем не менее, образуя внешний круг слушателей, с жадностью поглощали потрясающие душу и воображение подробности. Мужики же, кто с откровенным интересом, кто с напускным безразличием, а кое-кто, выказывая отменное присутствие духа, требуя таких деталей, кои приличествовало бы знать лишь патологоанатомам, никак не хотели отпускать напарников.

Ещё больше подогреваемые таким вниманием Виктор со Стасом уже не скупились на них. Рассказывая о своей чудовищной находке, они, дополняя друг друга и на лету уточняя всё вновь возникающие детали вчерашнего и сегодняшнего утра, вовсю старались расписать это жуткое событие. Слушатели даже и не догадывались, чему они были обязаны такой словоохотливости. На часах было уже четверть одиннадцатого, а коллектив (неслыханный случай!) всё потрошил своих коллег.

Вчерашняя находка стала для обоих, в общем-то закалённых жизнью мужиков, довольно обременительным эмоционально-нравственным артефактом. Опрокидывая стопку за стопкой, они никак не могли отвязаться от назойливого ощущения бренности человеческого существования. Не то, что бы они не знали об этой таинственной стороне бытия, но что бы вот так, в пакете!.. В вонючем, залитом самой мерзкой субстанцией, подвале!.. Будучи распотрошённым на куски рукой подлой твари окончить свои дни!

Каждый из них перевидал на своем веку достаточное количество покойников, и всё же сама мысль об этом изуверстве загоняла здравый рассудок в самый дальний угол, а глаза застилались красным маревом! Обсудив всевозможные виды казней для этого выблядка, попадись он им в руки, мужики и не заметили, как нагрузились водочкой до состояния грогги! И долго потом напарники, поддерживая друг друга под локотки, ходили окрест, рассказывая всем встречным мужикам об испытанном потрясении и несправедливостях судьбы…

На утро Стас еле услышал трезвон будильника. Вчерашние страсти напрочь испарились из его гудевшей пустым котлом головы. Один взгляд, брошенный на выставленные женой у двери три пустые поллитровки, дал повод третированному таким количеством противоестественной его желудку жидкости немедленно извергнуть её остатки из себя. Стас, изнемогая от неравной борьбы, еле привёл себя в порядок и, одевшись, с возможной сейчас для него скоростью, устремился к ближайшей палатке.

Он не успел сделать и пару глотков пива, как сзади его обхватили исходившие дрожью длинные руки и сиплый голос, отдалённо напоминающий голос его напарника, прохрипел:

– Ну, хорош, пару глотков дай, не то помру…

Стас не стал противиться столь страстному желанию напарника. Пока Виктор доглатывал остатки спасительной жидкости, он, отдуваясь и отрыгивая свирепые, по своей крепости, желудочные миазмы, молча приходил в себя. Виктор освободил бутылку и медленно поставил её на прилавок.

– Ф-у-х! – Виктор помотал головой и страдальчески сказал. – Еле дождался тебя, боялся, что ты уже проскочил!.. Час здесь стою!

– А чего? Встретились бы в конторе…

– И что бы мы сказали “Черепу”?! Надо же всё уточнить…

– И то правда! – сморщился Стас, – забыл! Ещё бы, по литру вчера опрокинули, не считая пивка!

– Я тут прикинул, пока ждал тебя. Нам нужно полчасика подождать… прийти в себя. Скажем, что были в подвале, ну, уточнить, что ли, что там в мешке…

Стас молча кивнул, борясь с подступившей к горлу тошнотой. Справившись, он выдохнул, торопливо купил ещё бутылку крепкого пива и, залпом отхлебнув половину, сказал:

– Вот теперь порядок!.. Ты чего-то рано сегодня поспел сюда?

– Я дома не был, ночевал тут у одной…, после того, как мы разошлись.

– А понятно…

Дождавшись некоторого уравновешенного состояния, напарники предстали пред всем честным собранием со скорбно-отрешёнными минами на лице. Затянувшееся молчание прервал сам “Череп”:

– Так, всё понятно! Праздник продолжается, уважаемые?

Притихшее собрание с интересом наблюдало за началом захватывающей дуэли, но было жестоко обмануто. Виктор, вдохнув всей грудью, и, как было уговорено со Стасом заранее, со скорбной интонацией выбросил на выдохе, как последние в жизни слова, фразу:

– Если кому-то изрубленный покойник в полиэтилене праздник, то сто лет тому икать кровавой сопаткой!

– Чё ты за херню тут несёшь? – мгновенно вскинулся “прапор” Алексей, – лучше скажи, когда это вы успели нажраться?!

Бригадир молчал, ожидая ответа на вопрос шустрого сварного.Виктор заскрёб рукой на груди под ватником и, обращаясь к бригадиру, закачал головой:

– Степан Макарыч, звоните в отделение милиции. Пусть высылают наряд туда, где мы вчера пробивали засор, в двести пятьдесят шестом, во втором корпусе. Мы под конец, пока прочистили, стали убирать остатки с пола и наткнулись в углу на части тела в мешке… в углу приткнут был. Вчера было поздно, и мы решили сегодня ёщё раз проверить, что там. Там кошмар! Сами мы не стали сообщать, решили, что это должно сделать начальство…

Макарыч потёр подбородок и саркастически осведомился:

– Где, говоришь, лежит этот мешок?

– Прямо в пятом подъезде, в соседнем с выпуском отсеке.

– Так! У кого есть заявки, за работу! А вы сидите здесь, я сейчас приду, – и, вскочив из-за стола, скрылся за дверью.

Никто даже и не помыслил разойтись в такой момент. Насев плотной группой на мучимых свирепым похмельем мужиков, коллектив всего ДЕЗ’а потрошил их на предмет захватывающей информации до тех пор, пока вернувшийся Макарыч вместе с Харицкой не разогнали всех по рабочим местам.

– Что там у вас случилось? – без предисловий недовольно спросила она. – До глюков что ли напились!? Какая ещё расчленёнка в мешках!

– Да вы что, Юлия Семёновна, – разом вскричали оскорблённые напарники. – Сами сейчас увидите этот глюк! Но вам точно сначала нужно вызвать оперов. Там им мало не покажется!

После сделанных звонков в милицию Виктор повёл начальство к месту события. Стас, сославшись на кошмарность зрелища и свой слабый желудок на этот счёт, наотрез отказался идти с ними. Кое-как промучившись до конца рабочего дня, он вечером позвонил напарнику. Виктор было загундосил что-то в трубку, но Стас, уловив недовольные интонации в его голосе, спросил:

– Чего ты там мямлишь? Были менты? Чего они сказали?

– Чего сказали?.. – пробурчал Виктор в ответ. – Тебе что, а меня всего задёргали, – что да как!? Кучу идиотских вопросов задавали и продержали меня до четырёх в ментовке. Человек пять их спрашивали черт знает о чём! О тебе тоже, между прочим, справлялись – кто такой, давно ли тебя знаю. Я ответил, что пусть об этом спрашивают у начальства и у тебя самого. Мы только напарники по работе и всё… Сам понимаешь, у меня здесь прописки пока нет. Живу-то я у жены…

– Да ладно, не заморачивайся, что надо будет, сам скажу.

– Вот-вот, повесточку завтра утром тебе отдам. На полдесятого в районное отделение поедешь. Сказали, чтобы паспорт взял с собой.

– Во блин, нашли на свою голову подарочек! Они-то что говорят?

– Да по ориентировке у них с неделю назад был объявлен розыск пропавшей девчонки. Я после подошел к стенду, где висят фото на розыск. Точно, есть там какая-то лет двенадцати, на Палехской жила…

Ночью Стасу плохо спалось. Он лежал на кровати с открытыми глазами и смотрел, как на противоположной стене комнаты, освещенной молочно-призрачным светом уличного фонаря, метались тени. Их было много. Они скрывались среди хаоса пляшущих по пестрым обоям пятен ветвей, таились в густоте узоров от тюлевых занавесей и лишь услужливым воображением угадывались в самых тёмных углах комнаты. И ото всех них, где слегка намеченным абрисом, а где едва видным светлым ореолом, тянулась к нему тонкая полудетская ручка с изломом боли в желтовато-прозрачных пальчиках.

Он вышел на кухню и, не зажигая света, встал у окна. Ночь шла по городу полновластно и неспешно. С чёрных, сплошь проткнутых тонкими спицами мерцающего света небес, она, достигая земли, растворялась в свете фонарей и отблесках морозного наста. Необъяснимое спокойствие царило вокруг, и даже лёгкие порывы ветра только подчёркивали это царское величие спящей природы. Стас подумал, что сегодня даже аварийных вызовов быть не должно, так гипнотически, с такой силой эта ночь покоила всё в себе…

Эпистема... …От диспетчерской до рынка было рукой подать. Как назло наступило обеденное время, особенно почитаемое среди рабочего люда, и рассчитывать на чью-либо помощь сейчас было равносильно взыванию к марсианам. Один плотник Митяй, с утра томившийся дурным самочувствием, отозвался на предложение Стаса сгонять по быстрому через МКАД до рынка. Сговорившись с ним за пару литровых «джин-тоников» Стас рассчитывал вовремя обернуться за обеденный перерыв к бригадирской пятиминутке. Но порченая вчерашним застольем натура Митяя согласилась на это при условии разделения наградного куша на две половины: одна емкость сейчас, другая после возвращения. Скрепя сердце, Стас с болезным Митяем на рысях добежал до ларька с горячительными напитками, благо, что тот был по пути. Там он отоварил истерзанного жуткой головной болью Митяя спасительным зельем. Едва литр оного оказался в руках страдальца, тот, взревев утробным придыхом, не тратя драгоценное время на перевод дыхания, в мгновение высосал все до дна!

Отбросив ненужный полиэтилен в сторону, как отбрасывает, даже не заметив этого, отбойник стреляную гильзу из автомата, Митяй выпрямился. Став даже выше ростом, он зыркнул на Стаса враз заблестевшим живой огненной искрой глазом и коротко бросил: «Погнали»!

Через пятнадцать минут самого борзого гона, на который только был способен Митяй, Стас уже переминался у намеченной палатки. Пока его «рабочая сила» приходила в себя, Стас отчаянно торговался за пару длинномеров из ДСП. Они срочно понадобились ему для изготовления долгожданных антресолей, за которые жена, словно дятел, продолбила все мозги. Уже месяц как он скрипел зубами, выслушивая её гневные упрёки в чём–то там несостоятельном, и не «мужчинском»! Но выбраться на рынок представляло для него исключительную проблему.

Стас при найме на работу в ДЭЗ был определён, как новичок, в ремонтную группу, от работы в которой все старожилы-работяги бегали, как черт от ладана. Вся закавыка заключалась в том, что режим работы «аварийки» был строго привязан к внеурочным дежурствам, то есть работник оной группы обязан был сидеть, придя с работы около телефона, ожидая случившейся где-нибудь аварийной ситуации.

И вот тогда, полночь ли, заполночь, обязан он был, сердешный, сорваться в ту же минуту с полной сумкой инструментов и мчаться куда-нибудь за три квартала от дома. Обслуживаемый участок был обширный, в сантехническом отношении изношенный, а посему надеяться, что пронесет с вызовом при отлучке из дома, было, по незнанию специфики этого рода работы, чистым наивом. Доплата при этом за внеурочные и выходные была издевательской, так что парням, попавшим в ремгруппу, вся остальная братия сочувствовала, но ничем помочь не могла! Довершало беду то обстоятельство, что их ДЭЗ был частной конторой, и рабочие часы считались не подлежащим никаким усекновениям, вроде отгулов, отпрашиваний и прочих житейских причин.

Вот так, промаявшись с месяц, изнемогая под градом упрёков жены, Стас пожертвовал своим перерывом, чтобы снять эту, изъевшую всю печёнку, проблему.

Что бывает в жизни каждого человека более или менее постоянным, так это выскакивающие перед ним, как чёртик из шкатулки, всяческие напасти и неприятности. Никто не застрахован от них, и глупо и самонадеянно не принимать в расчёт главную линию в жизни каждого из нас, определяющую её с завидной регулярностью. Вот бы так преследовали человека удачи и успех, как эти гостинцы нечистого! Так нет же, всё наоборот! Эти незваные, непрошенные рогатые гости с сочувствующей миной на своей роже, а то и с откровенной ухмылкой, дарят вам свой презент из букета несчастий в самый неподходящий момент!

Пока Стас ждал выполнения заказа, подонок Митяй (именно так и орал в озлоблении Стас) где–то умудрился отыскать знакомую пьянь и довершил дело, так лихо начатое полчаса назад. Принятая им доза оказалась последней каплей, что валит с ног и не такие крепкие натуры! Невозможность поднять и, тем более, привести в чувство блаженно улыбающегося Митяя, через пять минут стала для Стаса очевидной! Время таяло, стремительно истекало и Стас, оставив свой товар в палатке до завтра, опрометью бросился назад…

Глава 2

...понятное дело, дни скорбей мало кто из страждущего населения относит даже к сомнительным заслугам своих жизненных перипетий. Разве что известный контингент слабоумных, садистов и братьев их – мазохистов, да божьих людишек, с остервенением бичующих тело! Они были всегда и общество, лишённое такого сорта своих членов, выглядело бы, по меньшей мере, подозрительно! А куда это оно подевало их!? В советские времена, например, все были счастливы, и увидеть подобного уника, свободно вращающегося среди счастливого общества, было подобно лицезрению коровы о пяти ногах где-нибудь на Кутузовском проспекте. Для таких благое государство не жалело от щедрот своих. По мере надобности давало им кров и пищу, хотя с увлечением перегибая палку в этом, как и, впрочем, во всём тогдашнем! Мало кому скорбный дом покажется лучшей долей! Чудная была практика! Никаких тебе уников! И сумасшедших домов для всех хватало!..

Стас лениво переложил ноги и снова вытянулся на стуле. Его томило вынужденное ожидание возле кабинета начальника ДЭЗ’а. От этой обязаловки никак было не отвертеться. Поиски жилья вконец стали тяжкой головной болью, превратившись в почти неразрешимую проблему. А посему, едва он прослышал про возможность обрести желанные метры, как заячьим скоком оказался перед заветной дверью, за которой неведомое ему начальствующее лицо могло бы в одночасье решить его проблему. Но ожидание затягивалось до бесконечной величины, порождая в его голове такие же безразмерные и абстрактные мысли…

…Что-то много расплодилось в последнее время такого рода человечков, которых хлебом не корми, дай только последнее снять с себя, не пожалев и деток своих, оставив бедолаг без крова над головой. До такой степени этот люд одержим страстью разного рода спасения души пред вечностью, что блага мирские вместе с нажитым добром отбрасывает от себя как ничтожнейшую шелуху! И тут же возникают сострадательные люди, которые ради спасения сих страждущих, не давая пропасть более их имуществу, чем душе, взваливают на себя тяжкое бремя заботы о нажитом. Но почему так есть, можно догадаться, не мудрствуя лукаво...

Стас усмехнулся. Ему бы думать о своих проблемах, но в голову лезло все, что ему за последнее время пришлось перечитать и услышать из газет и по телевизору…

…Никто из переживших катаклизм развала страны СССР не имел и представления, что ждёт их тут же, за этим крутым виражом истории. Несчастный наивный люд, не имевший ни в малейшей степени того иммунитета против ящика Пандоры, который назывался капиталистическими отношениями, во всём, начиная этим чёртовым бизнесом и кончая самыми тесными узами дружбы и семьи, на собственной шкуре познал всю их прелесть!

Чёрт те что появилось тогда среди нас! Уж если только перечислять этих «сострадальцев», то одних сытых рож тёток, пронизывающими вас с телеэкранов глазами, этаких крепких мужичков с губками-бантиками, оловянным взглядом и с очень дружковскими фамилиями, вещающими оттуда же вселенские страсти, хватило бы на добрый месяц! Духовные мытари, шарлатаны всех мастей и родов деятельности, легионы аферистов, имя которым «экстрасенсы» и кучи политического гнуса вкупе с проходимцами–телеведущими, усмехаясь апарте, крепко потирая руки, принялись обрабатывать замороченное население красивой сказкой о труде и равноценном вознаграждении за него! Чего только они веще не баяли, собирая таких же падких на злато любителей погуторить! И потекла рекой по всем телеканалам густопсовая лапша на уши нам, простофилям, именуемым ими российским народом!

И ходят теперь облапошенные страдальцы по Руси, уже не ввергая, как бывало раньше, в изумление своим видом сострадательный люд! Не то, чтобы очерствел народ душой, нет! И сейчас находятся доброхоты, и всё больше из интеллигенции, со слезой в голосе облегчающие парой рублей жизненную стезю стоящего перед ним несчастного! Думает интеллигент, что очистил свою душу сей лептой и, успокоенный, отпускает от себя с миром измождённого оборванца!

А ведь нет, господа хорошие! Не получится так отмазать грехи свои великие перед страной и народом. Была великая держава да сгинула и всё потому, что те, у кого имелись ум, мозги, интеллект, называй, как хочешь, во время оно были ослеплены адскими лозунгами! Вползли эти слоганы, как змеи-искусители, подлой мыслью, гнилой, как прошлогодняя картошка, не убранная с поля. И с виду, как полагается, хороша и среди других неотличима, но давяни её и польется из нутра этого плода гниль мерзейшая, как плоть гниющая!

Закон энтропии ещё никто не отменял и он также прекрасно действует и в социальных сферах. Многим приходила в голову простая мысль, что как трудно было создавать нашим предкам такую страну, но как легко она исчезла под напором всего кучки стервецов, соблазнённых лёгкой наживой! Не нашлось в стране никого, кто бы смог остановить это великое бедствие! Катастрофа, которая может случиться с остатками державы, будет похлеще апокалипсиса, если не спохватятся те, кто сидит на суку с пилой в руке!

Не дай бог всем нам проморгать ещё одну такую атаку, но теперь уже на саму державность исконной Руси. Дать разорвать её на части под видом устроительства лучшего управления с учреждением разных там республик, типа буферной Среднесибирской, Дальневосточной и прочих осколочных территорий... Сволочи! Ведь следующая атака на Русь заморскими доброхотами будет преследовать именно эти цели, чтобы разобщить, смять и прибрать к рукам всё порознь, если уделать разом всю страну не удаётся!..

Стас машинально обсмотрел с головы до ног медленно продефилировавшую мимо неплохо скроенную фигуру стройной блондинки. Та, прекрасно зная о своих чарах, поддала жару, раскачивая бедрами, и скрылась за углом...

...Чудна была пора совкового наива, когда в раже благостроительства не сумел бывший ставропольский комбайнёр распознать все хитрованские подходцы забугорных искусителей. Да и что, право, пенять ему на это! Те и по опыту и по крови своей родовитей были в политике, знали они нутро человеческое до донца, до самого низа, не прикрытого альтруистической советской моралью!

Что там райский искуситель по сравнению с теми, кто посеял такие мысли в головах тех, кому положено думать ею! Яблочко-то, предложенное змеем, было хотя бы съедобно! А где же вы были умудрённые знанием и опытом, когда всех вас скопом, даже не поодиночке, а гуртом, как скот, загнали на бойню и истребили весь ваш апломб, которым вы так кичились перед власть предержащими!

Вот и попались доморощенные интеллигентишки, все, как один, вместе со своим ставропольским головой! Не хватило им той малости, тех флюидов, которые надо впитывать с молоком матери, не полагаясь на рассуждения умников–дядек с их искусственными построениями о человеческих отношениях. Куда им, инфантильным, замороченным прекраснодушной сказкой о советском человеке, который друг, товарищ, брат всему остальному, страждущему под игом капитализма, народу Земли! Те, забугорные, крепко знали одно, – всё изменяемо и временно, кроме инстинктов крови и плоти! Можно пожертвовать жизнью ради идеи, можно претерпеть лишения и боль, но вечный незыблемый закон самосохранения взять и вынуть из человеческого естества невозможно!

И не одиночки-герои, идейные ратоборцы, были их целью! Нет! Обыкновенный советский человек, не сильно одержимый страстью помереть за светлое будущее чьего-то там отпрыска, ищущий простого счастья для себя и детей своих, – вот кто был целью и средством!..

Стас снова заерзал на стуле. Потом встал и заходил маятником по коридору, замеряя его как можно медленнее и монотоннее. Десять шагов туда, десять назад: «Господи, когда же она придет!?» – тяжким вздохом прервал он свои мыслительные экзерсисы. Но тут же снова погрузился в смесь раздражения, недовольства и нудных, назойливых размышлений...

...а эти деятели культуры и науки, смешавшие в одном помойном ведре нравственность и благосостояние одним только намерением как-то сравнить их, превратились в этакую идеологическую слизь, с которой и бороться–то не надо! Обтёр с подошвы и делов-то! Но тщились они, стараясь выдать забугорные мифы за правду земную, правду истинную, тем самым, выдавая свою несостоятельность с головой. Объясняя всё и вся, почему же так получилось, что три процента проходимцев разули и раздели остальное, просто-таки убийственное количество процентов населения, они, со стыдом оправдывая собственное слабоумие, только разводили руками: «Да кто ж его знал, что так будет»…

Но главное, что эти трёхпроцентники ни секунды не сомневаются в законности своих действий по раздеванию своего ближнего. А как же! Рыночная экономика, господа! Ведь вы сами, умники-разумники интеллигентные, – и от политики, и творческая братия, – визжали в поросячьем восторге, ратуя с пеной на губах, за страну равных возможностей!

Чего ж было гробить ту страну, где население уверенно и с надеждой смотрело в будущее! И что с того, что только каких-то три процента, хоть и тайно, не афишируя свое житьё-бытьё, уже существовали при коммунизме! И что эта самая страна равных возможностей уже была у вас в руках, только бы приложить с умом то, что имели! Куда там! Вот и получилось, как в пословице: «Что имеем – не храним, а потерявши плачем!» Ведь для этого нужно было трудиться, а не болтать о засилии властей, узурпаторстве и цензуре! Чтобы понять всю дурь этой болтовни, нужно лишь взглянуть на северную Европу и всё станет понятно, кто работает, а кто в мутной воде лишь пузыри пускает! Создавать было надо истинно гуманитарные ценности, таких людей взращивать, облекая их властью, чтобы им было стыдно обворовывать страну, когда и так её всю им доверили! Вот чем заниматься надо было, а не орать на весь белый свет, какие сволочи мешают самым передовым сливкам интеллектуального общества глубокомысленно лепетать, в надежде, что их лепет сойдёт за великое и вечное! Вот фигня-то!

Что ж, недоумки, обзавидовались!? Так получайте же то, за что боролись! Голод, нищету беспросветную, правовой беспредел, самую отъявленную коррупцию и вселенский разухабистый криминал! А теперь сравните, стоило ли из-за кучки людей, способных на любое беспардонство, ломать и крушить, пусть и середнячковое, не блестящее уровнем жизни, но вместе с тем могучее государство!? Возможно ли было тогда при режиме, который и социалистическим назвать-то было затруднительно, найти три десятка беспризорных детей? Задача было просто немыслимой!? Возможно, что способные и талантливые не могли реализовать и высказать то, что им бы хотелось, как говорится, «от души»? Но, позвольте, господа!

Да когда же и кому было дозволено обделывать с макушки до пят дерьмом родимое государство в желании протолкнуть себя, любимого, в официальные гении! Во все времена и эпохи, во всех государствах при разных формах правления, неугодных, неудобных и инакомыслящих четвертовали, колесовали, сжигали на кострах, вздевали на кол, вешали, расстреливали, гильотинировали, сажали на электрический стул! И то, что случилось в нашем царстве-государстве, почему-то вызывает искреннее изумление всех, кто научился мало-мальски грамотно слагать вирши и правильно держаться за художественную кисть! Дескать, как же такое возможно в нашем просвещённом обществе строителей коммунизма!? А зачем-таким манером революции было делать, если не освободить народ от всяческого гнёта?! Свобода от всего и вся, и это даже не анархия! Эта материя похлеще будет! Боги перед богами, не меньше!!! Чтобы меня, самого избранного, завернули, закатали в одежки идеологические – меня, либерала и свободолюбца!

А дело всего лишь упирается в декларированные государством критерии общественного и государственного строя. Если уж в самом «демократическом» государстве мира самих президентов отстреливают как куропаток, чего уж говорить о нас, сопли утирающих рукавом! Нам и соседскую курицу иной раз жалко бывает топором рубануть! А то, что в лагерях пропали миллионы, – так это война политическая за власть, за неё – сладкую и желанную! Кто считал погибших и пропавших в тех же Америках и прочих Европах с Азиями?! Там счёт таким пропавшим покруче будет! То-то же! Так всегда было и будет!

...Стас снова уселся на стул и потянулся, разминая занемевшую спину. Опустив голову на грудь, он опять погрузился в неуправляемый поток сознания, который, впрочем, уж что-то был слишком избирателен в отношении своего русла. Слишком часто в последнее время его стал захлестывать этот желчный, ...

...Хотя те же три процента теперь уже в открытую стали миллиардерами, но сами то вы, либералы-демократы, теперь шарите, как городские собаки и крысы по помойкам, роняя слюни и выклянчивая подачку из рук олигархов-держиморд и их прихлебаев! Они, трёхпроцентники, всерьёз принимают только одну партию – финансовую, и плевали на все остальные фикции, как-то либеральные, демократические и прочие политические условности! Пока вы глотки грызли за право считаться каким-то там партийцем, они, не мешкая, выстроили себе уютные финансовые гнездышки-крепости и, науськивая нижележащую чернь друг на друга, спокойно властвуют в своих эмпиреях! Поделом вам, господа!!! (Хотя какие там господа, – так, голь перекатная, грязнозадая! Мне-то, слесарю-сантехнику, из подвалов гораздо виднее, чем всё ваше срамное обихожено!)…

Стаса не часто посещали подобные мысли, не говоря уж об обширных рассуждениях на эту тему. И что он мог – работяга, слесарь-сантехник, понимать в умственной борьбе гигантов мысли всякой там политической, научной и культурной интеллигенции! Ему бы пробиться среди своих живоглотов! Но сейчас он, невольно погрузившись в поток сознания, вяло барахтался в этой неудобоваримой бесконечной и не имеющей ответа социальной каше. К чему все эти рассуждения, если там, в высших сферах, существовали и претворялись в жизнь иные расклады свершаемых событий. Наверняка то, как Стас представлял себе эти события, вызвали бы улыбку у любого посвящённого в тайны большой политики. Но! Стас ни на секунду не сомневался в том, что то, как он сам представлял их, было таким же зеркальным отражением его мыслей в умах всей остальной части многопроцентного населения, оставшегося в дураках!..

Сидя второй час перед дверью кабинета начальника ДЭЗ’а Харицкой, Стас всё больше и больше раскапывал в себе истинную добродетель смиренного христианина, о которой сейчас любят трубить на всех углах горлопаны от многочисленных партий. Уж чего-чего, а его терпения хватило бы в иные смутные времена на добрый монастырь со всей братией.

Как в горячечном бреду пролетели полтора десятка лет, когда он с женой, таскаясь по квартирам, вспоминал великий ветхозаветный поход библейского народа по пустыням египетским. Съезжая с очередной отремонтированной развалюхи, за что хозяин, плотоядно ухмыляясь довольной улыбкой, тут же, по окончании ремонта, милостиво просил освободить своё жильё в месячный срок, Стас, с замиранием сердца желал только одного, как бы тот не передумал!

Ибо попадались в его исходе по землям столичным и совсем уж мерзкие типы, вроде Виктора Павловича Якуша, что одним мановением руки в трёхдневный срок выбросил их со всем имуществом, объёмом на добрую двухкомнатную квартиру, в коридор, – к мусоропроводу. Пришли молодцы, закатали рукава, и оказался Стас со всей своей библиотекой и прочим скарбом у дверей лифта. И долго ещё ему будут помниться вылупленные, как у жареных карасей, глаза жильцов, изумленно взирающие через случайно отворённые двери лифта на гигантский имущественный развал!

А как хорошо всё начиналось! Было приятно встретить очень интеллигентного человека, да что там, интеллигентного! Учёного, стоящего у самой тайное–тайных компьютерно–кибернетической науки, на что Виктор Павлович ненавязчиво намекнул при некотором, более тесном, общении! Правда, его заглаженный до лоска на лацканах кургузый пиджачок посеял было подспудное недоверие к его высокому положению в отечественной науке! Да и манера общения, несколько напоминавшая по замашкам завхозовскую в какой–нибудь ответственной конторе, внушала такие же сомнения в истинности его утверждений. Но жена, доверчивость которой не имела разумных границ, отговаривала Стаса от нетактичных мыслей в адрес их благодетеля! Как раз, к несчастью, это был тот самый случай, когда Стасу может быть не только не хотелось оставаться джентльменом, но и гремучая смесь самозащиты оскорблённого самолюбия и несправедливости по отношению к нему красной тряпкой смахнула остатки самообладания. Он не преминул, съезжая со своим скарбом на новое место жительства, выкроить минутку, чтобы подняться к злополучной квартире и залить во все замочные скважины добротной металлической двери содержимое нескольких тюбиков клея “Момент”.

Нет, Стасу не было стыдно! Эта акция, хотя она и не шла ни в какое сравнение с тем моральным унижением, стала для него неким знаковым поступком. За годы новомодного беспредела он навидался всякого. И он, и жена жить хотели как все, сейчас, сиюминутно, и не ждать, когда крепкий кирпичный дом по месту прописки Стаса сломают как «хрущобку». Домик-то был расположен совсем близко к новостройке “Москва–Сити” и слухи ходили самые горячие, что вот-вот снесут или надстроят это строение, так выгодно расположившееся к престижному месту. В самой двухкомнатной квартире Стаса его бывшая благоверная яростно сопротивлялась перспективе совместного проживания с ним и иногородней женой.

Стас прекрасно знал истинные причины её абсолютного неприятия такой возможности. Женщина она была свободолюбивая и даже в годы совместного супружества неоднократно уличалась им в попытках расширить рамки своих отношений с противоположным полом. Ширококостная, с характерным маршевым шагом, – грудь вперёд, руки по швам – она недаром среди тесной приятельской компании получила кликуху «солдафонша». И потому ей совсем не улыбалось ущемить свою свободу в общении с милым её сердцу мужским контингентом присутствием столь нежелательной помехи в лице бывшего мужа с его, какой–то там приблудной, сожительницей.

Какие только прецеденты она ни обещала создать ему, даже в случае его одиночного проживания на своих законных метрах! Тут была и безудержная фантазия по поводу её избиений Стасом в пьяном виде, дай бог ей только учуять соответствующие пары от него! Впору Стасу, для проживания по месту прописки, нужно было становиться отъявленным трезвенником. Впрочем, при её изобретательности и поистине врожденной простонародной хитрованской жилке, она спокойно соорудила бы необходимые доказательства, будь он даже вообще без желудка.

А что стоили её усилия по отысканию в бывшем муженьке целого сонма пороков! В списке было всё; и приставания к малолетней дочери, (вот такой монстр был Стас!), и подделки документов, и кражи госимущества, и бесконечные измены, несмотря на то, что Стасу не то, что изменять, дышать было некогда, работая одновременно на трёх работах. Конечно, его, измождённого напряженными трудовыми сутками, можно было брать тёпленьким, но, слава богу, вся местная власть, начиная с участкового и кончая начальником милиции вкупе с участковым судьёй, бегали от неё, как чёрт от ладана, заваленные её бесконечными письменными кляузами. Даже сам начальник милиции во время очередного рандеву развёл руками и в качестве совета сказал: “Бежать тебе, парень, оттуда надо! Баба она, видать, стервозная, так что если взялась за тебя, подловит на фиге с маслом, и глазом не моргнёшь!”…

Натерпелся Стас от неё, намаялся, ходя по присутственным местам, доказывая, что он не верблюд, и, в конце–концов, оставил место морального избиения навсегда, перейдя по совету бывалого начальника к вечному скитанию по зимним и летним квартирам.

Но жить-то хотелось сейчас, немедленно! Стас с женой, понимая, что годы пролетают, как «скуренные сигареты», не могли удержаться от того, чтобы не приобретать каждый год некоторую мебель, утварь и десяток-другой книг в пополнение своей обширной библиотеки. Хотя всё это и доставляло им гигантские хлопоты и заботы при очередной смене жилья, но отказаться от имущества они не могли.

Привычная обстановка, которую они воспроизводили в мельчайших подробностях с предыдущей квартиры, давала им хоть какую-то возможность чувствовать себя на какое-то время устроенным, окружить себя словно коконом обжитого интерьера. Это рождало в них иллюзию одного и того же места обитания, а переезды, – ну что ж, наверное, это была неизбежная яма судьбы, в которую, хочешь – не хочешь, а попадаешь в жизни с фатальной неизбежностью. Это был их крест, их искупление положенного процента жизненных тягостей.

Измотанная бесконечными переездами, неустроенностью, невозможностью найти работу из-за отсутствия регистрации, жена, впадая в истерику, никак не могла понять, почему муженёк мирится с таким положением. Он же устал ей доказывать, что квартира не подлежит размену из-за невозможности разделить лицевой счёт. И маленькая кухонька, и совмещённый санузел вкупе со смежными комнатами, словно насмешливым миражом в его мнимом обладании квадратными метрами и пропиской были отмечены штампом в паспорте. После нескольких попыток договориться с «солдафоншей» по-хорошему, после её издевательских отказов и неизбежных судебных дел Стас смирился с потерей квартиры и больше никогда не разговаривал на эту тему. На все увещевания, ежедневные стенания жены он только, отмалчиваясь, мрачнел и вздыхал…

Несколько предпринятых попыток устроиться на работу за квартиру, хотя бы и служебную, непременно оканчивались полным фиаско, ибо особая начальственная порода руководителей, выведшаяся в последние годы, полностью отрицала эту возможность. Работа-работой, а, спустя недельку-другую, когда Стас, досыта намаявшись с переездом, был, что называется, ещё «тёпленьким», налагаемая ими денежная мзда, за возможность иметь такие метры, тяжким довеском висла на вороту. И никаких вариантов! Начальнички были, что называется в своём праве, и альтруизм, как понятие, был начисто чужд их руководящим умам. Суммы, запрашиваемые ими, приводили Стаса в состояние ступора и остатков его разума едва хватало на то, чтобы, заверяя начальника-живоглота в скорой и непременной выплате мзды, срочно искать приемлемую по доходам квартиру и улепётывать на неё со всех ног.

Обстоятельства, снежным комом облепившие Стаса, в конце-концов привели его к двери, перед которой он и сидел сейчас в томительном ожидании туманной перспективы обрести эти долгожданные квадратные метры жилплощади. Наведя справки, покрутившись с месяц по ЖЭК’ам и ДЭЗ’ам, Стас, наконец, выяснил, что здесь имеется искомая цель, а потому он, отбросив всякую щепетильность в отношении престижности и финансовой обеспеченности его будущей работы, терпеливо ждал, когда же наконец освободится его будущий благодетель, вернее, благодетельница. Ибо Юлия Семёновна Харицкая, как он только что узнал от все той же прошедшей назад аппетитной блондинки, все это время находилась в своем кабинете.

По отзывам своих подчинённых Юлия Семеновна была начальником, держащим слово (народ зря болтать не будет!). А самое главное, у неё в хозяйстве имелись три-четыре заветных угла, которые она специально держала для вновь набранных на работу штатных единиц.

Наконец, дверь кабинета начальницы отворилась, оттуда рыбкой вынырнула какая-то женщина и шмыгнула в кабинет напротив. Стас встал и приоткрыл дверь:

– Можно?

Пухленькая, но плотно сбитая, женщина, сидевшая за столом, подняла голову и кратко спросила:

– По какому вопросу?

– На работу устроиться. Слесарем-сантехником…

– Прекрасно, очень хорошо! Нужны нам люди, очень нужны! Но я прежде хотела бы знать, вы специалист кадровый или как?

– Что как? – не понял вопроса Стас.

– Последнее время слишком много образовалось скороспелых сантехников. Проку от них никакого, один вред! Вот и приходится нам сначала выяснять, есть ли у человека опыт работы.

– Я последних пять лет работал слесарем-сантехником в учреждении. Нареканий не было.

– Ну что ж, книжка при вас?

Стас протянул Харицкой трудовую книжку и откинулся на спинку стула. Ему очень не хотелось упустить такой шанс. Цены на съёмные квартиры за последний год подскочили так, что само пребывание его в Москве оставалось под большим вопросом. Стаса бесило и то, что ему, родившемуся в этом городе и прожившему безвыездно всю свою жизнь, нет места в нём, тогда как наглая беспардонная орда иногородних пришельцев своим нашествием сотворила эту ситуацию. Вот и эта пухлолицая, без году неделя как в Москве, решает сейчас его участь. Она так держала в руках его трудовую книжку, что Стасу показалось, будто она и впрямь лапает ими его судьбу, олицетворённую в этих сброшюрованных листочках. Чего она там высматривала, одному богу известно, но только по прошествии долгих томительных минут, после энергичных мимических упражнений по вздыманию тонких ниточек бровей, она со вздохом протянула ему трудовую и сказала:

– Ладно, идите, оформляйтесь. Хм, посмотрим…

Что она этим хотела сказать, Стас не стал выяснять. Может быть, её насторожила его обширная, на большую часть трудовой книжки, деятельность на музыкально-художественном поприще, о чём авторитетно свидетельствовали сделанные записи. Они не больно стыковались с только что продекларированным госпожой начальницей подходом к подбору кадров. И уж совсем неуместным было бы сейчас озвучить своё желание стать обладателем каких-нибудь квадратных метров. Это её «хм, посмотрим…» как-то поубавило решимости обговорить условия найма, которой он был преисполнен ещё с десяток минут назад. Чуя, что разговор на эту тему будет сейчас не очень уместен и, решив отложить его на ближайшие дни, Стас не стал вдаваться в подробности хмыканья Харицкой, а мигом очутился в указанной комнате, где его тут же оформила на работу словоохотливая кадровичка. От неё Стас узнал некоторые полезные для себя вещи и, в частности, косвенно получил ответ на свой вопрос по поводу многозначительного хмыканья начальницы ДЭЗ’а.

Кадровый вопрос действительно был больным местом сего достойного учреждения из–за слишком малого вознаграждения за труд составляющих его штатных единиц. Кадровичка в ответ на замечание Стаса, почему же до сих пор ещё существует сие достославное учреждение, загадочно улыбнулась и произнесла только одно слово, полное глубокого смысла: «Крутятся…».

Молодой опер небрежным жестом откинул паспорт на столешницу и спросил:

– Причина вашей смены работы, как вы говорите, был поиск служебной квартиры?

– Угу, – односложно ответил Стас. После получасовых пристрастных выяснений всех его квартирных перипетий он решил погасить пылкое рвение молодого опера односложным мычанием в ответ на все его вопросы.

Опер воззрился на Стаса:

– Понятно. И всё же хотелось бы уточнить одну деталь. Вы по профессии не являетесь слесарем–сантехником. Что вас заставило так резко сменить род занятий. Это и по деньгам не очень чтобы… и вообще резкий поворот в жизни.

Стасу пришлось пояснить несколько пространным эллипсисом.

– Квартира нужна, а мы с женой за следующие сто сорок лет вряд ли сможем купить её на наши заработки, – и, увидев на молодом симпатичном лице опера-лейтенанта заметно проявившееся недоумение, пояснил. – Мы подсчитали, сколько времени нам потребуется, чтобы заработать на квартиру, если не есть, не пить и ни за что не платить.

– Хм, – осклабившись, принял шутку Стаса опер. – А по прямой вашей специальности не легче было бы решить ваши проблемы? Наверняка заработки там побольше?

– Это если пробиться на верхние этажи моей профессии, – грустно сказал Стас. – А так лучше и не рыпаться. Всё равно в подмастерьях останешься. Я своё время упустил… по обстоятельствам, а теперь всё бесполезно, – и возраст не тот, и волосатая лапа для меня вряд ли теперь найдется…

Опер понимающе вскинул брови и вздохнул:

– М-да! Ну, что ж, давайте по существу. Вы работаете с вашим напарником со дня приёма на работу?

– Верно, скоро месяц будет.

– Опишите мне его, что он за человек по привычкам, характеру, ну и что в нем может необычное есть?

– Виктор? Что же в нём необычного? – усмехнулся Стас. – Вот уж точно, типичный слесарь-сантехник, разве только что потребляет алкоголя меньше, чем типаж.

– Хм! Что ж, тем лучше. Значит, от него меньше можно ожидать неординарных ситуаций. А как у него отношения с женой, в семье?

Стас понял, что перед ним сидит не просто следак, но опер-психолог, иначе зачем бы ему копаться в материях, столь далеких от расследуемого дела. И потому он ответил прямо и лаконично.

– Витя нормальный мужик и никаких отклонений в его сексуальном поведении я не заметил.

– Что, такой уж и праведник? – хитро усмехнулся лейтенант.

– Я не говорю, что праведник, женщины его интересуют, но постольку–поскольку.

– Понятно. – Сделав паузу, он спросил: – Кто имеет возможность доступа к ключам от подвалов в диспетчерской?

– Только мы и, на случай тяжёлых авралов, слесари-квартирники, для того, чтобы перекрыть стояки во время заливов квартир или замены саноборудования.

– Когда берутся ключи, это как-то фиксируется?

– Тот, кто берёт ключи, расписывается в журнале и проставляет время.

Опер, выбив пальцами по столу дробь, спросил:

– За то время, как вы работаете, сколько раз приходилось бывать в подвале этого дома?

Стас в размышлении склонил голову и почти сразу же ответил:

– Два раза. Не больше. В журнале ведь всё отмечено.

– Вы всегда вдвоём дежурите или случается порознь выполнять какие–то работы в подвале?

– Да сплошь и рядом! Но ключи всё равно берём под расписку.

Следователь, уткнув голову в какую–то распечатку, лежащую перед ним, вдруг спросил:

– Вот здесь, за этот месяц отмечены неоднократные посещения подвала слесарями по причине замены вентилей и полотенцесушилок. Всего семь раз. Ваши фамилии встречаются два раза.

– Ну, а я что говорю! – утвердительно кивнул Стас. – Остальные разы там были квартирники.

– Да-да, – в размышлении опять простучал пальцами опер. – А что вы можете сказать про остальных коллег, – вдруг спросил он.

Стас пожал плечами:

– Да что я про них могу сказать? Я работаю всего ничего. Видимся мы только на пятиминутках в прорабской, да в обед, в слесарке, когда домой не ухожу. Что тут можно сказать! Я не всех ещё даже знаю по именам.

– Не скажите, свежий взгляд может подметить то, на что у других глаз, что называется, замыливается. Словцо какое необычное или поведение. Мало ли что в свежем общении покажется непривычным…

Стас отрицательно мотнул головой.

– Тут я пас.

Прикурив сигарету, опер заглотнул большую затяжку и поинтересовался:

– А всё-таки, не смогли бы вы припомнить что-либо этакое, что, по вашему мнению, было бы странным или неприятным для… – он покрутил пальцами в воздухе, – для нормального разговора или поведения?

– Смотря что называть странным, – извернулся Стас. Он понял, на что его подбивает опер. Выкладывать всю подноготную своих отношений с коллегами ему очень не хотелось. Он знал, что зацепи его опер за что-нибудь, и станет он добровольным стукачом. Дело, видать, повисло и вся бригада следователей сейчас раскручивает всех слесарей на полную катушку, пытаясь нащупать хоть какой-то след. «Не там ищут»… подумал Стас и добавил вслух:

– Нет. Эти мужики не станут гадить там, где живут. Они все здешние. Не такие уж они примитивы.

Опер поморщился:

– Мы не поняли друг друга. Я имел в виду, что следует быть осторожным и выполнить свой гражданский долг. Тем более что кое-кто из ваших слесарей в прошлом имел судимости и, что самое интересное, как раз по статье, по которой проходит это дело. Вот так.

– Мне об этом ничего не известно, – сухо сказал Стас. – Я не завожу приятельских отношений ни с кем из них. Я вообще трудно схожусь с людьми и тут, как бы ни хотел, помочь вам ничем не смогу.

Задав ему ещё несколько вопросов на производственную тему, лейтенант вдруг спросил:

– Скажите, не могли бы вы припомнить, при вас никто из посторонних не заходил в подвал, я имею ввиду, когда вы там работали. И если да, то кто?

Стас озадаченно свёл брови к переносице и спустя минуту ответил:

– Точно не скажу, но явных посторонних я не видел. К нам заходит бригадир, иногда Харицкая, и, пожалуй, в моё присутствие больше никого я не видел.

Опер задумчиво качнул головой.

– А не случалось ли вам бывать в присутственных местах с ключами от подвала, – ну, там, в магазине, или в какой-нибудь компании?

– Нет, – ни минуты не задумываясь, отпарировал Стас, – не случалось.

Он сразу догадался, куда клонит следователь. По пьяни у них могли вытащить ключи, и пока напарники угощались даровой выпивкой, доброхоты сделали слепки и вернули ключи на место. Вариантов могло быть гораздо больше, как с ними, так и у других слесарей, так что Стас сразу пресёк эти поползновения опера в адрес него и Виктора.

Опер задал ещё несколько вообще заумных вопросов и завершил свою беседу сакраментальным:

– Давайте повестку.

Сделав в ней росчерк, он протянул её Стасу и сказал:

– Я хотел бы вас попросить не уезжать никуда в ближайшую пару недель. Вдруг понадобятся дополнительные сведения.

Стас кивнул головой и вышел. По дороге в контору, он вяло обмыслил разговор со следователем и пришёл к выводу о безнадёжности этого дела. Да к тому же в голову лезли другие, более насущные, думы. А потому, когда он вошел в бригадирскую, от его утреннего визита в милицию остался лишь осадок от бездарно потерянного времени. Протянув Макарычу повестку, Стас спросил:

– Может, я на обед сразу пойду. Скоро двенадцать.

– Ты сначала пойдешь в двести пятьдесят шестой. Там Виктор во втором подъезде ковш на двенадцатом этаже крепит, – сухо приказал Макарыч. – Если он закончил, то можешь идти на обед. «Как бы не так» – усмехнулся Стас. – «Витя и сам справится! Я ему в обед звякну, предупрежу, чтоб подтвердил».

Однако после обеда Макарыч и не вспомнил о своём распоряжении. Наскоро раздав заявки, он остался в бригадирской. Антонина, видя угрюмое лицо Макарыча, догадалась не лезть к нему с расспросами, а, сказав что–то малозначащее, потихоньку отбыла по своим делам.

Бригадир только что получил от Харицкой малоприятное указание написать докладную о перерасходе утеплительного материала, который он и впрямь пустил по дешёвке на сторону, удружив знакомой бригаде грузинских шабашников. Чтобы ему знать пораньше о внеплановой хозяйской проверке! Так нет же, эта пухлозадая, зная о ней, ни словом с ним не обмолвилась.

Макарыч никак не мог войти в ту колею, которая вела бы без помех к осуществлению его планов. Почему–то всегда находилась причина, которая стреножила его, как коня на пастбищном просторе. Это фатальное невезение приводило его в отчаяние. Что же в нём такого особенного, что мешает быть как всем? Он постоянно видел и слышал примеры удачливости и успеха, случавшиеся с другими, но с ним-то как? Почему!? Он теперь постоянно находился на взводе, нервничал по любому поводу и частенько срывался на подначальных ему слесарях! Те, видя с его стороны такое к ним отношение, считали Макарыча чуть ли не зверем, исчадием и тоже принимали меры предосторожности. Круговая порука в исполнении заявок подвигала их на исключительную изворотливость и «Черепу» было невдомёк, что при отгрузке того самого утеплителя ребята втихаря отполовинили даровой товар и тут же пустили его налево.

Бригадир только глаза протирал, глядя на катастрофически усохшую кучу утеплителя при проверке, но ничего сказать в своё оправдание не мог. Накладной, подписанной им не существовало, а проникнуть кому–либо постороннему в складское помещение было практически невозможно. Вот и выходило, что сам Макарыч будто в сомнамбулическом сне, вручную перекантовав триста килограммов стекловаты, на следующее утро напрочь забыл об этом! По крайней мере, ничего толкового он не мог сказать по этому поводу сильно взволнованной сим вопиющим фактом Харицкой.

Будь он хотя бы не причастен к самовольному изъятию злополучных тюков, он бы стеной встал на свою защиту, отговариваясь самовольным употреблением ключей от склада кем-нибудь из слесарей! Но этого, к его великому прискорбию, не было! Макарыч понимал, что стоило только этим двум паршивцам вякнуть хотя бы слово о его негласном распоряжении, и он пропал!

Но паршивцы молчали! Им тоже было невыгодно продление истории пропажи утеплителя. Харицкая же, не добившись ни от кого никакого толку, нашла крайнего, то бишь, Макарыча и лишила его за недогляд месячной зарплаты. Что это было совсем незаконно, знали все, но предпочли сделать вид …

Через час Антонина, заглянув в комнату, увидела бригадира всё ещё сидевшего в той же позе, как и при её отбытии и, обозрев его потемневшее от дум лицо, осторожно прикрыла дверь.

Макарыч думал…

Эпистема... …сапоги на бегу хлябали на ногах, хлопали голенищами по щиколоткам с противным чваканьем раздавленного комка слизи. Стас чувствовал, что опаздывает вызывающе неприлично. «Череп» накануне объявил, что будет проводить пятиминутку в полном « кворуме», за исключением тех, кто заранее предупредит его об уважительной причине своего отсутствия. В противном случае («Череп» даже с удовольствием осклабился от предвкушения предстоящего сообщения), весь рабочий состав ДЭЗ’а будет лишен премии за этот день.

Эта мера, по мнению руководства, должна была значительно поднять дисциплину в рядах вверенного ему коллектива. Слишком часто «Череп» стал замечать ситуации, когда вместо выполнения заявок исполнитель оной внаглую заколачивал «бабки» на халтуре! Причём халтура эта была чистой воды официальной заявкой, но только подлежащей исполнению напарником из соседней диспетчерской! Хитроумная практика такой деятельности не раз приводила к грандиозным скандалам, когда хозяева квартиры выясняли, что точно такой же ремонт был сделан у соседа в квартире напротив совершенно бесплатно!

Но на вопросы «Черепа» кто делал им ремонт, хозяева только разводили руками. Мол, сантехник приходил, но из–за отсутствия какой-то детали работать отказался, обещав прислать человека, который враз всё отремонтирует, но за деталь ему нужно заплатить. Она очень дефицитная и дорого стоит. «Череп», едва собрав очередной «пятиминутный» форум, впадал в бешенство, грозя уволить новоявленного «Афоню», как только до него доберётся!

Предаваясь таким мыслям, Стас мчался по косогору извилистой тропинкой, срезая путь до МКАД. Катаясь в раздавшихся сапогах, как в хороших размеров танцзале на отполированных до блеска кожаных стельках, он пытался совместить остойчивость своего вертикального положения с крутыми виражами замысловатой тропинки, вьющейся по склону. Лучше бы он снял эти позорища сапожьего рода и проделал весь путь босиком! Пусть щебёнка и всё, что ни попалось бы ему под ноги, изрезали и изорвали кожу на его подошвах в куски до самых костей, всё было бы лучше, чем то, что ждало его за железным бордюрным отбойником на другой стороне окружного кольца!

Дождавшись, когда неумолимый железный поток разношерстного транспорта немного поредеет, Стас стремительно рванул через МКАД. В запале захолонувшего сердца от рвущейся ему навстречу ревущей массы машин Стас едва успел перебежать широкую ленту асфальта. Сделав толчок неудобной ногой, он с разгона взлетел над почти метровой высоты лентой заградительного бордюра… Потом Стас часто вспоминал этот, ни с чем не сравнимый, сухой звук лопающихся костей!

Неловко развернувшись в воздухе, Стас приземлился на усыпанный щебнем откос левой ногой. Нога в донельзя расхлестанном сапоге, наступив на мелкий камешек, неотвратимо поехала в сторону и Стас, всей массой своего девяностокилограммового тела подмял её под себя! Сначала он не понял, что с таким звуком отдалось во всем теле! Опрокинувшись на спину, Стас недоуменно смотрел на левую ногу, которая под неестественным углом торчала под коленом как раз над укороченным голенищем сапога.

Едва до его сознания дошло случившееся, холодный пот, как из душа, окатил всё тело. Мгновенно взмокнув, Стас тотчас же понял весь трагизм его положения. Боли он пока не ощущал, и это дало ему надежду, что не всё ещё так плохо, как кажется. Он подумал, что, возможно, это какой-то вывих и стоит попробовать вправить его. Но, едва Стас начал приподнимать ногу, как режущая боль едва не вышибла его из сознания. Он отчетливо увидел, как его голеностоп вместе с сапогом тяжелым камнем остался лежать на земле, а там, где он ощущал в ноге пульсирующую опоясывающую ломоту, словно образовалось второе колено, только более острое, чем данное природой. Штанина не давала ему возможности понять, в какой степени он получил перелом, но Стас ясно осознал, что его надежды на лучший исход отодвинулись в область абсурда!..

Он снова откинулся на спину, лихорадочно прикидывая, что ему сейчас делать? Стас, в своём желании скостить изрядный кусок пути, выбрал самое неудачное место. Никого из случайных прохожих ожидать здесь не приходилось. Вряд ли кто рискнёт проделать тот же рисковый трюк с перебежкой через дорогу в этом месте.

Стараясь как можно меньше напрягать сломанную ногу, Стас, опираясь на правый бок, медленно, сантиметр за сантиметром, пополз к шоссе. Чувствовал он себя всё хуже и хуже. Накатывающаяся боль, как ни старался он оберегать травмированную ногу, все же отнимала у него силы. До дороги было всего метра четыре, но он затратил на них выстраданных полчаса. И только ему удалось добраться до обочины, едва он поднял руку, как ничком уткнулся в пыльный, пропахший бензином и нагретым асфальтом край дорожного полотна. Долго ли он так пролежал, сколько машин пронеслось мимо, он уже не узнал, как и не слышал шорох тормозящих около него шин…

Глава 3

– …заявки на вас есть! Засор мусоропровода в двадцать шестом по Палехской. Только поторапливайтесь, оттуда все уже звонят, как подрезанные!

Варвара, неприязненно разглядывая напарников, бросила журнал на стойку.

– Расписывайтесь!

Виктор поднялся с кушетки и в два своих длинных шага покрыл комнату:

– Вечно у тебя всё срочно. Мы только что с коллектора. Дай вон человеку отдохнуть. Отдохнём и пойдём.

– Кому – ему? Чего ему отдыхать! Знаем таких летунов! Неделю здесь пообтирается и только его потом и видели! Понабирали тут всяких, – сантехнику гробят, а мы отдувайся перед жильцами за вас!

Варвара, неприязненно оглядывая Стаса, перекатывая по лицу, как каракатица, пунцовые пятна, закончила свою филиппику.

– Давай, давай, нечего здесь рассиживаться! Устали они! Вам бы только на сторону смотаться!

На Стаса вдруг накатило мерзкое ощущение вынутого из помойного контейнера вдрызг извоженного в отходах бомжа. “Скучно всё, господа… боже, как всё паскудно!”

Стас притушил остатки раздражения, поднялся и кивнул Виктору:

– Я в раздевалку пойду, а то что-то тут сильно завоняло!

Виктор как–то испуганно взглянул на Стаса, сунул ручку в карман и поспешно вытащил его в коридор.

– Ты что, это же самая склочная баба, она же, если вцепится, то продыху от неё не будет. Замотает слежкой и доносами!

– Да чхать мне на неё!

– Это тебе чхать, а с ней Марина работает! Она и так ей капает на меня, – то твой пьяный сидел с Генкой, то на Ярославке с мужиками пьёт! – Виктор скроил мину на физиономии и потряс головой. – От этой сволочи всего можно ждать! Ты сам знаешь моё положение.

– Ну, а ты больше трясись! Тоже мне, нашёл начальницу! Расслабься, малость отдохнём и пойдём.

В раздевалке всё было так, будто они и не уходили из неё – что неделю назад, что со вчерашнего дня. Единственное отличие от статики картины в раме «Слесаря на обеденном перерыве» была только её одушевлённость. «А мы вот сюда шаханём!». «Ну-ну, и получи по сусалам своей пешечке!». «Ничё, я и без неё тебе роги обломаю! Ёщё шажок!». Виталий с Лехой всё так же самозабвенно резались в шахматы. В углу, притулившись к батарее, осоловело дремал теплолюбивый Оник, за полтора десятка лет так и не привыкший к московским морозам. В другом углу, у небольшого столика, тихо сопел Анатолий Палыч, сосредоточенно выковыривая медную обмотку из раскуроченного электромотора. Никто из них даже не взглянул на вошедших мужиков. Виктор подмахнул под себя стул и подсел к играющим. Его азартная натура враз отреагировала на ситуацию на доске, и он на короткое время перестал существовать для остального мира. Стас усмехнулся. Только что плакался, и… – вот нашлась игрушка и высохли слёзы.

Он взял со стола смятую пачку газет. Но читать не хотелось. Криминал вперемежку с политическими дрязгами, которыми были переполнены страницы, был ему неинтересен. Он с тоской оглядел дымные прокуренные до лакового глянца, цвета старой олифы, стены комнаты отдыха и остановил свой взгляд на только что ввалившемся с мороза в комнату Иване. Его раскрасневшаяся на морозе физиономия, от природы и так красная, приобрела сейчас цвет варёной свеклы. Он кинул в угол свой фибровый чемоданчик и с ходу провозгласил:

– Ох, мать честная, холодно сегодня по крыше шастать! Мужики, кто там поближе, чайку организуйте! – Лёха, не отрываясь от шахматной доски, упредил остальных:

– Заварка твоя! А молодой пусть сбегает за водой.

Он даже не поднял головы, чтобы как-то обозначить ту личность, кого имел в виду. Молодым был у него Стас, как и все остальные, вновь принятые на работу, хотя по возрасту Лёха уступал им десяток-полтора годков. Стас не стал возражать. Он был только рад выскочить хоть на минуту, чтобы глотнуть свежего воздуха. Без Виктора идти на заявку не имело смысла – одному пробить многометровый засор мусоропровода было не под силу. Сидеть же в инструментальной, расположенной по соседству и проворонить напарника он не хотел, чтобы потом, глядя в его простодушно-наглые глаза, выслушивать «что, тот, мол, искал его, но не нашёл, а потому, чтобы не терять время, сбегал на халтуру!».

К тому же, Виктор, используя свое исключительное положение на участке, частенько имел возможность раздобыть весьма прибыльные «халтуры», на которые милостиво брал Стаса. Ему, по его стажу, и оплата полагалась меньше, чем проработавшему здесь не один год другому слесарю. Дискриминация, откровенно беспардонная, была налицо, но так повелось, и Стас только был рад такому, пусть и небольшому, но приработку. И потому он, посылая про себя проклятия исходившим в сигаретном захлёбе мужикам, сидел в дымном чаду и терпел свои муки с обречённостью цепного раба.

Лёха, продув очередную партию, с раздражением задавив окурок в приспособленной под пепельницу полочке из-под унитазного бачка, сопя, отошёл в угол. Там, накрыв голову газетой, забросил ноги на стул и застыл, разом превратившись в кучу тряпья, неотличимо похожей от наваленных рядом ватников и полушубков других слесарей. Когда Стас вернулся, Виктор уже сидел напротив Виталия и хмыкал:

– Садись, подвигай фигуры! Фору дам!

Виктор играл хорошо и пользовался этим, ставя свои «халтуры» против инструментов и оснастки своих оппонентов. Он был хитрован и умело манипулировал своими шахматными возможностями. Иногда он намеренно ставил маловыгодные «халтуры» против дешёвой «выгоды» и проигрывал, не скрывая своего великого огорчения по поводу «непрухи». Ловились на его удочку все и запоминали, что Витя, как игрок, не фартовый. Потом, во время какого–либо праздничного междусобойчика, он, подведя разгорячённого сослуживца к доске, невинно просил сгонять партийку-другую, под интерес. И уж тут-то Витя, намеренно спаивавший свою шахматную жертву, объегоривал её на отменный куш, положим, в виде дорогущей «трещотки» для нарезки резьбы-двухдюймовки.

Стас не уловил момента, что случилось, но все как–то разом вдруг пришли в движение. Мигом исчезли шахматы со стола, Оник, Лёха-«прапор» и даже флегматичный Анатолий Павлович приняли вид, про который любой из вошедших мог бы с полной уверенностью сказать, что эти люди только что отдали все силы тяжелой работе. Вся слесарная братия стала похожа на десантный отряд на марше в тылу противника.

– Что случилось? – недоумённо вопросил Стас Виктора.

– «Череп» идёт… – лаконично ответил тот и предупредил: – Мы за пробойками пришли, если что. Пошли в слесарку…

Но не успел он договорить, как в комнату вошел Макарыч и сходу объявил:

– Вы двое и Алексей срочно на Ярославку, двести тридцатый дом. В бойлере прорвало горячую магистральную. Я туда отправил ещё двоих ребят с другой диспетчерской, Быкова и Самохина. Они перекроют ее…

– И чего там мне делать, если Юрка-сварной уже там!? – набычился, перебил Макарыча Лёха. – Шапками, что ли, закидывать трубу? Куда столько народу? Делать мне не хрена, шляться по подвалам за компанию! И этих, – Лёха кивнул в сторону Стаса и Виктора, – за глаза хватит! У меня установка дверей…

Макарыч, видно уже привычный к Лёхиным эскападам, оборвал его:

– Что бы через пять минуть все были там! В доме начальство какое-то живёт. Нам сверху позвонили.

Бурча про себя неразборчивые междометия, группа страдальцев начальничьего произвола, по крайней мере, так выходило из бурчанья Лёхи, неторопливо вывалилась из комнаты и совсем уж, чуть ли не ползком, разбрелась по местам за инструментами. Макарыч, стоя в дверях, с каждым мгновением наливался гневом, отчего его фигура приобрела угрожающую монолитность очертаний. Виктор, заметив столь недружественную метаморфозу, схватил сумку и, без обычных фокусов, вроде «мне бы льна, Василий Макарыч? Я забегу на склад?..», подталкивая Стаса, бочком протиснулся мимо бригадира и выскочил на улицу…

Дверь в подвал была уже открыта настежь. Из-под низкой притолоки плотной завесой вырывался густой пар. Было такое впечатление, что из подвала вырывается водопад, но обрушивается он не вниз, а вверх, в небеса и также стремительно и шумно, как какая-нибудь Ниагара. Впрочем, отметил про себя Стас, если слышен шум такой силы, то в бойлерной творится сейчас чёрт те что! Витя покачал головой и хмыкнул:

– Чупиком там точно не обойдёшься! Манжету, видать, на стыке пробило!

В приямке, залив нижнюю ступеньку входа в подвал, источаясь душным горячим маревом, плескалась тёмная, как растопленный асфальт, вода. Стас не без опаски шагнул в эту, оплеснувшую сапоги тяжёлым теплом воду, и враз ощутил груз быстро набухающих сапог, будто на них налипло по килограмму свинцовых подмёток. Виктор, шедший впереди, низко пригнувшись, чтобы не попасть под струю горячего пара, не мешкая, скрылся в чёрном проёме двери. Стас, инстинктивно задержав дыхание, нырнул за ним и мгновенно почувствовал обжигающую лицо влажно-спёртую атмосферу аварии. Свет фонаря не проникал далее чем на полметра и Стас, не видя враз сгинувшего в ней напарника, двинулся вперёд мелкими скользящими шажками.

Выплывавшие из горячей тьмы низкие трубы воздуховодов, нависая острыми кромками и углами над головой, грозя пробить её, немедленно исчезали из вида, едва тускло-желтое пятно фонарного света проползало дальше. Свист, густо замешанный на гулком обмолоте дробных ударов, был единственным ориентиром. Стас, осторожно перемещаясь по лабиринту подвального перехода, постепенно смог разглядеть впереди на блёкло-призрачном фоне смутные очертания нескольких фигур.

– Мужики, ну что? – пытаясь переорать смесь адского грохота, свиста и долботни, вырывающейся из отверстой пасти трубы мощной струи воды. Она, рикошетя от переплетения труб, плотным веером взлетала вверх и там, встретив на пути воздуховод, с рёвом реактивного двигателя разбивалась в плотную удушающую субстанцию воды и пара. Ему никто не ответил, и по сосредоточенно-напряженным лицам ребят Стас понял, что дело гораздо серьёзнее, чем предположения его бывалого напарника.

Витя не угадал. Стас только сейчас увидел масштабы аварии. Трубы, идущей к смесителю, не было! Из её жерла, словно отгрызенной чудовищной пастью, била могучая, в пять дюймов, струя кипятка, захватывая лихорадочно болтающийся под её напором полутораметровый остаток, висящий на задвижке редуктора. Он колотил с размашистой амплитудой по бойлерному узлу так, что гулкие удары разносились по всему подвалу, уносясь наверх по этажам.

– Хреново дело, мужики! Сейчас эта дура отшибёт и трубу с холодной водой! – натужно прокричал Виктор. – Чего там Витька копается! Стас, иди к задвижке ко входу, – посмотри, чего он там застрял!

Стас, не раздумывая, выставив фонарик и расплескивая воду, ринулся назад. У стены, на вводе в дом трубы, он увидел Витьку-маленького, который крутясь возле мощной задвижки напоминал большого чёрного таракана. Наваливаясь всем телом на отрезок полудюймовой трубы, он, матерясь, безуспешно пытался сдвинуть с места намертво прикипевший от времени маховик.

– Давай, наваливайся! – заорал Витька, увидев приближающегося Стаса. – Блин, веса не хватает! Враскачку надо, так не сдвинем!

Скользя по бетонному полу, мужики навалились на рычаг, с натугой проворачивая маховик. Он поддавался, но медленно, скрипя и грозя смять четырехгранник центрального вала задвижки, на который был насажен. От натуги у Стаса перехватило дыхание. Горячая влажная смесь, в которую превратился воздух, с трудом проникая в лёгкие, не приносила никакого облегчения. Рычаг, не выдерживая давления навалившихся мужиков, начал гнуться, но в этот момент вал задвижки поддался и, дрогнув, начал медленно утапливаться вниз.

Через минуту он был докручен до упора. Жадно глотая перегретый влажный воздух, мужики без сил опустились на трубопровод.

– Да-а, обстановочка не слабше, чем у нас была на подлодке во время аварии, – выдохнул Витька–маленький, – но там хоть всё на мази было, а здесь… – Он махнул рукой. Стас понял, что он имеет в виду и согласно кивнул головой:

– Эти задвижки не меняли, видно, со времени строительства дома…

– Не, их меняли, но только на такие же списанные. “Череп” новые не ставит, он их налево пускает…

Он не договорил, как из темноты прямо перед ними вынырнули две фигуры. Виктор и Лёха, с ходу увидев сидящих ребят, заорали на два голоса:

– Ну, чё расселись, там хлещет вовсю! Скоро по горло кипятка нальет! Сваримся, блин, заживо, крысам на корм!

– Чего орать! – взвился Витька-маленький. – Законтрили мы её до упора…

– Значит, не держит, паскуда! – Лёха пнул задвижку, попутно подняв фонтан горячих брызг!

– Ты чё, сдурел, что ли?

– С вами сдуреешь, сидят, мотнёй трясут…

– Ладно, ори не ори, а «щёки» в задвижке не держат! Понятное дело! – оборвал его Виктор и с досадой сплюнул. – Надо на ЦТП отключать, так хрен что сделаешь!

– Да был я там, был! – Витька-маленький махнул рукой. – Главный инженер наотрез отказалась её перекрывать. Не то что на четыре часа три дома без горячей воды и отопления, говорит, не могу оставить, а и на полчаса даже!

– Что делать будем? – задал риторический вопрос Стас. – Скоро и точно кипятка здесь будет по горло. Тогда уже наверняка ничего не сделаем.

– Ладно, – скребанул затылок Виктор, – пошли заглушки везде по канализации выбивать. Вода хоть уйдёт.

– А задвижка? – ехидно спросил Лёха. – Чё с задвижкой будем делать?

– Задвижку разберём и поставим новые «щёки» – более задумчиво, чем утвердительно ответил Виктор.

– От те раз! Ну, мужик, ты совсем офонарел! – язвительно проорал Алексей. – Там же кипяток! Забыл?

Лёха ткнул рукой в сторону задвижки:

– “Щёки” прикипели намертво и их голыми руками хрен с два достанешь! Это ж по локоть туда лезть надо! Может, у тебя они чугунные или казенные?

– Ладно, там посмотрим! Сначала вытащим заглушки…

Мужики, как болотные цапли, высоко поднимая ноги, чтобы не набрать подступившей к обрезу голенищ горячей воды, разбрелись по подвалу, каждый по своим секциям. Стасу почему-то страстно захотелось, чтобы это всё, – и потоп, стремительно захлёстывающий горячей водой, задавленный беспросветным мраком подвал, и тягучий забивающий бронхи влажный смог, рёв и свист, вперемежку с беспорядочным металлическим лязгом бьющейся в лихорадочной пляске трубы, словно надтреснутый колокол, возвещающий последние мгновения перед Апокалипсисом, – чтобы всё это обернулось дурным сном!..

Степан Макарыч вздрогнул от резанувшего уши телефонного звонка. Он неприятной электрической волной прокатился по телу, оставив противное ощущение беспомощной, боязливой поднадзорности. «Тю, пропасть! Совсем нервы ни к чёрту!». Бригадир схватился за трубку:

– Слушаю.

– Лепилина можно?

– Можно. Слушаю вас.

– Здравствуйте, это из РОВД, старший оперуполномоченный Стариков. Мне нужно с вами побеседовать…

– А, понятно! – оборвав словесный официоз следователя, бригадир взял быка за рога. – Вы по этому делу, что-ли? Когда мне подъехать? Я сейчас свободен.

– Вот и отлично. Нужно сегодня, желательно прямо сейчас, комната номер десять.

– Хорошо.

Он бросил трубку и подумал, что неплохо бы и вправду просто размяться, чтобы хоть как–то отвлечься от обложных проблем. Тем более, можно воспользоваться удобным случаем, чтобы заскочить под вечер в одно место, где его ждал отличный «левак» в виде полмашины уголка. Из суммы, которая была выделена для его приобретения на базе, Макарыч рассчитывал при помощи нехитрой комбинации скостить из неё чуть-ли не половину.

Накануне он побывал на базе и его приятно удивил сервис тамошних ребят. Парочка весьма колоритнейших личностей, перехватив его у дверей конторы, отвели в сторону и дали понять, что если он согласится на вариант сделки, который ему тут же популярно изложили, то в накладе никто не окажется. Мало того, в результате её, им всем даже будет счастье в виде отслюнявленных небольших, но приятных сумм из официально выданной исходной. К наиприятнейшей для обеих сторон сделке они, взяв задаток в виде половины выданных ему купюр, скоренько договорились о месте и часе завершающего этапа и на том расстались.

Всё сегодня так удачно складывалось, что Макарыч даже подумал о вмешательстве высших сил, вдруг решивших ему попокровительствовать. И этот звонок из милиции, как раз ко времени, и с Харицкой не надо утрясать незапланированную отлучку с работы, да и авария случилась не впритык к нужному часу ─ хм! ─ в общем, то, что доктор прописал! Мужики сами справятся, надо только зайти к ним. Постращать немного. Этих пасюков вечно надо контролировать, так хоть сегодня пусть поварятся в этой аварийной каше сами. Привыкли, что я торчу с ними!

Макарыч ткнулся в дверь кабинета Харицкой, но она оказалась заперта. Чертыхнувшись, он заглянул в отдел кадров и попросил Нину Фёдоровну предупредить Харицкую, что он ушёл в отделение милиции. Он было совсем уже собрался идти на аварию, как вдруг передумал. «Да что это я? Мало я с ними нянчусь! Если запорют, отведу душу по полной! Этот «прапор» недоделанный достал, ети его мать!.. Вояки списанные, интеллигенты сраные, а этот Сашок, дебил долбнутый – поработай с такими!.. Остальная шушера не лучше!.. Откуда только их не приносит! Ни одного стоящего слесаря! Вот времечко настало, кто только в слесаря не прёт!.. В Союзе такое и представить было нельзя! Пока ремеслуху не кончишь, да пару лет не оттрубишь под присмотром мастера, нечего было и думать, чтобы пойти на участок самостоятельно!.. Старые мастера разбежались… как тараканы по тёплым местечкам, а эти-и!.. Ох–хо–хо…».

Горькие, невесёлые мысли, как ржа разъедавшие душу, всю дорогу точили Макарыча, пока он не очутился перед входом в отделение милиции. Поднявшись на второй этаж, он стукнул в дверь. Услыхав приглашение войти, Макарыч выдохнул из себя воздух, как-будто очищая голову от тяжких дум, и вошёл.

Следователь жестом пригласил его присесть и захлопнул лежавшую перед ним папку:

– Степан Макарыч, мне нужно уточнить некоторые детали вот этого документа.

Он протянул Макарычу листок бумаги, который оказался его докладной месячной давности. В ней Лепилин доводил до сведения начальства, что им были обнаружены в подвале двести пятьдесят шестого дома корпус два посторонних лица. Этими посторонними оказались школьники из соседней школы, которые проникли в подвал при помощи самодельного ключа. Парни, видно, не раз пользовались подвалом, так как Макарыч обнаружил и некоторые удобства, которые в одночасье не появляются. Топчан с наваленным на него тряпьём, столик из картонных коробок указывали на то, что парни собрались обосноваться здесь надолго и с комфортом. Макарыч провел скорое следствие и, отобрав у них ключ, вытурил огрызающихся пацанов вон.

Степан Макарыч бегло взглянув на докладную, протянул её назад.

– Это моя докладная. Там я всё изложил. Какие тут могут быть вопросы?

Макарыч вдруг занервничал, опасаясь, что застрянет здесь надолго. Но следователь, будто прочитав его мысли, сказал:

– Мне хотелось бы уточнить только один момент. Вы никого из них не сможете припомнить, – раньше видели или кто-то из них вам знаком?

Макарыч отрицательно покачал головой и сказал:

– Там темновато было. Наверх я с ними не ходил, так что ничего не могу сказать.

Следователь взял ещё один листок и, взглянув на него, спросил снова:

– А такая фамилия вам не знакома, – Курков?

Макарыч не долго думал.

– Работает у нас Иван Курков, слесарем-сантехником на первой диспетчерской. На Абакумова, значит.

– Ясно! Ну, что ж, хорошо. Значит, ребят вы припомнить не можете. Ну, а узнать в лицо кого-нибудь сможете?

– Наверно, если покажут! Точно! – Макарыч вдруг осенённо вскинул палец. – Вроде, там один из них был, лицом – ну вылитый Иван!

– Вы не ошибаетесь?

– Да нет! У Ивана, точно, сын учится в девятом. А что, – с недоумённым подозрением спросил Макарыч, – неужели он того… замешан? Что-то не верится, уж больно садистское изуверство сотворили с девочкой! Не по-пацаньи это, кишка у них тонка!

– Мы разрабатываем все возможные версии, вплоть до абсурдных. Такова уж специфика нашей работы. Пока ничего определённого нет, по делу пройдут все, кто хоть как–то относится к нему. Так что, возможно, нам придется ещё раз побеспокоить вас. А на сегодня всё. Вам повестка нужна?

– Нет. Руководство в курсе где я. До свидания.

Когда за Лепилиным закрылась дверь, Стариков взялся за телефонную трубку:

– Олег, всё подтвердилось… бригадир из ДЭЗ’а сказал, что такой у них работает… Ну и что? Мало ли как она у него оказалась… Я тебе говорю… Это ничего не доказывает!.. Хорошо, тогда я сейчас в школу… А мне кажется! Уж больно расчленёнка непрофессионально проделана… Пока!

Стариков посидел ещё пару минут, размышляя о чём–то. Затем, уложив в папку документы, спрятал их в сейф, оделся и вышел.

Вода уже не прибывала, но оставалась стоять на прежнем уровне.

– И то хорошо, … ! – проматерил конец своей фразы Лёха. Все четверо, собравшись у сдохшей задвижки, мучались вопросом, – что же с ней делать?

Ситуация торопила и от этого обстановка постепенно приобретала характер катастрофы. Затопленный подвал четырёхподъездной высотки уже сравнялся по своему составу атмосферы с нижележащей толщей воды. Обжигающая влажная взвесь набирала плотность с каждой минутой.

Стас под своей рубахой был мокрый, как застигнутая в мышеловке мышь. Все они телогрейки давно скинули. С лица мужиков потоками стекала смешанная с солёным потом жижа. «Самый наихудший вариант сауны, какой только можно придумать!», – проволоклась, словно патока, во взопревшем мозгу Стаса мысль.

Развинченная и разобранная на части задвижка лежала рядом на коробе, а слесаря, с опаской смотря в чёрный провал её корпуса, видели отливающий свинцовым блеском при свете фонаря стремительно несущийся стержень горячей струи.

– Ну, что, как будем доставать «щёки»? – саркастически вопросил Лёха. И, ни от кого не дожидаясь ответа, сказал: – По очереди. Сунул руку, схватил, вытащил. Не успел, – очередь следующего. И так, пока не вытащим, понятно?

Бывший «прапор» в критической ситуации вспомнил свои армейские навыки отдавать приказы, а потому категоричность его слов ни кем не была оспорена. Но Виктор, не желая идти ни у кого на поводу, уточнил:

– Вот с тебя и начнём!

Лёха зыркнул на него, но ничего не сказав, нагнулся над задвижкой: – Ети его мать всё это! Хорошо, я первый полезу! А вы, мужики, найдите какую–нибудь ёмкость и наберите в неё водички похолоднее. Ну-ка, дай мне асбестовую тряпку из сумки!

Последнее было обращено к Стасу, но он не стал сейчас становиться в позу от приказной безаппеляционности Лёхи. Молча порывшись во внутренностях его брезентовой торбы, вытащил кусок асбестового полотна, который Лёха использовал как изолирующую прокладку во время сварочных работ.

Замотав всю руку до локтя и оставив только кончики пальцев, которые он проверил на свободу движений, пошевелив ими, Лёха, как-то утробно ухнув, обрушил свою руку в залитое семидесятиградусной водой чрево корпуса задвижки.

Секунд пятнадцать он оставался там, затем выдернув её, тут же погрузил по локоть в бумажный мешок из-под цемента, наполненный до краёв холодной водой. Пока Виктор со Стасом держали мешок, Лёха, морщась от боли, выдохнул:

– «Щёки» на самом дне валяются! Еле одну ухватил, но не удержал. Они ещё горячее, блин, чем вода!

Виктор, ни слова не говоря, передал мешок Витьке–маленькому, снял с руки Лёхи асбест и, примотав его к руке, сказал:

– Тащите мешок поближе к задвижке.

Он сунул руку в придвинутый мешок и с минуту держал её там. Потом, примерившись, выдернул её из мешка и точно так же, как и Алексей, с размаху погрузил в задвижку. «У, бля!» – скрипнув зубами, резюмировал он своё пребывание в кипятке. Через несколько секунд выдернул руку с зажатой в неё «щекой». Выронив железку, Виктор стремительно засунул руку в холодную воду и протяжно отдуваясь, содрал асбестовую тряпку.

Протянув её Стасу, он сказал:

– Делай также, и всё будет в норме. Вторую затащило чуть-чуть в трубу по ходу, но ухватить её можно сразу же. Не зевай!

Когда рука Стаса оказалась внутри задвижки, ему показалось, что по его руке разом прошлась огненная волна. Сразу же запульсировавшие пальцы потеряли чувствительность и только какими-то остатками осязания Стас, наткнувшись на тяжёлую латунную «щёку» смог ухватить её и последним усилием воли вырвать руку из адского котла. Он не удержал «щёку» и она, вырвавшись из пальцев, исчезла во тьме плещущейся внизу воды. Через мгновение Стас, сорвав тряпку с погруженной в холодную воду руки, стал нянчить её, словно младенца.

Пока удалая тройка, словно сказочный Иван, окунали в купели свои руки, Витя-маленький споро приладил на шток новые «щёки» и, собрав задвижку, наконец, перекрыл воду.

Тишина резко ударила по ушам. Было только слышно где-то в тёмной глубине подвала журчанье стекающей воды. Мужики, ошалело поводя головами, стащили с себя всю одежду, оставшись в майках, и принялись отжимать насквозь мокрое одеяние.

– Лёшь, у тебя курево есть? – спросил с раздражением Виктор, отшвыривая от себя пачку сигарет. – От моих каша осталась.

– А не надо было держать их в кармане! – съехидничал он. – Учи вас всё! У меня в сумке посмотри, там, в полиэтилене…

Все, закурив по очереди, расселись на коробе, поджидая, пока высохнет одежда, разложенная на трубах с горячей водой. Нечего было и думать, чтобы в такой мокрети высунуться на улицу. Все равно, пока Юрка, ушедший за сваркой, не объявился, делать было нечего.

Витя-маленький, вздохнув, спросил:

– Мужики, я пойду, как одежда подсохнет? Мне сегодня по повестке в отделение надо ещё!

– Какая там повестка! – обозлился Лёха. – У «Черепа» отпрашивайся, а мы тебе не начальство! Сиди, пока не придёт!

Но Виктор и Стас, в один голос отбрив Лёхин наскок, ответили:

– Конечно, иди! Чё здесь тебе уже делать! Одна сварка осталась! Лёха с Юркой сами управятся, мы тоже с тобой двинем, как подсохнем. Ты что, по этому делу пойдёшь?

– Да по какому же? И навёл же вас хрен собачий на этот мешок! Теперь они меня задолбают!

– Тебя-то чего?

– Да то и чего, что последыши имею.

– Какие-такие последыши?

– Такие! Статью по этому делу.

– А, так это на тебя мне мент намекал. И чего там у тебя было?

– Если бы было! А то по-пьяни одну давалку опробовали. Так ей что-то не понравилось, она маляву и накатала в ментовку на всех пятерых.

– И что?

Витя горестно вздохнул:

– А то, что припаяли мне пятерик с довеском.

– Что за довесок?

– А довесок от этой блядины. Наградила она меня ядрёнейшим сифилисом, так что два месяца я на зоне кололся как последний доходяга-наркоман.

Лёхино ржанье тут же выявило всю комичность эпизода из жизни Витьки-маленького:

– Ни хрена себе! Как же это ты так оплошал?

– Да вот так! – Витя горестно вздохнул. – Всю жизнь мне эта тухлятина проститутская поломала. За всех мужиков все на меня повесила, а на остальных заявления забрала. Так что я на полную катушку и прогулялся в зону! Э-хе-хе… Ну, ничего, ей тоже сейчас кое-что наскипидарили!

И мужики, задумчиво пыхнув сигаретами, погрузились в молчание.

Дождавшись Юрку, они всё же вместе смонтировали оборудование, приварили трубу и, открыв задвижку, с тайным удовлетворением слушали, как засвистели жиклёры в редукторе, как с бешеным напором помчалась вода, заполняя пустые стояки. Мокрый, усталый до дрожи в коленках, с саднившей рукой, Стас шёл домой без единой мысли в голове. Только злобно урчавший желудок напоминал ему, что он ещё живой, а не высосанный тьмой и жарким душным маревом подвала бесплотный призрак.

Эпистема... …Пришёл он в себя, когда почувствовал, что его тормошат, приговаривая: «Эй, мужик, ты чего!? Что с тобой?..». Стас открыл глаза и в полуметре от себя увидел кроссовки с джинсами, а сзади них шины нависавшей над ним иномарки. Повернув голову, Стас обнаружил, что лежит на обочине дороги, около него присел молодой парень и пристально смотрит на него.

– Ну, оклемался? Что случилось? Машина сбила, что ли?

Стас ответил не сразу, пытаясь понять, почему он здесь лежит. Он попытался приподняться, но резкая боль снова опрокинула его на спину. Стас всё вспомнил и хрипло, через зубы, пытаясь не стонать, сказал:

– Нога, левая.… Задери штанину, посмотри…, что там… только осторожно, больно очень…

Едва парень обнажил ногу чуть выше голенища, как присвистнул и, медленно натянув штанину назад, покачал головой:

– Ну, мужик, ты и влип! Кость под коленом торчит! Как это ты умудрился? Тебе в больницу срочно надо, по Ярославке как раз через пятнадцать минут будет Склиф. Надо как-то тебе встать и залезть в машину…

Ежесекундно обливаясь то холодным, то горячим потом, Стас после неимоверных усилий разместился на сиденье. Парень сочувствующе хлопотал около него, придерживая вихляющую часть его ноги. Едва он разместил взопревшее страдающее тело Стаса в машине, как, рванув по трассе словно оглашенный, уже через полчаса въезжал в ворота грандиозного по своим масштабам института скорой помощи им. Склифосовского. А ещё через несколько минут с помощью хмурого неласкового санитара его бескорыстный спаситель определил Стаса на носилки и, пожелав ему скорейшего выздоровления, умчался прочь.

Только потом, лёжа на больничной койке, Стас сильно кручинился, что не взял номер телефона этого парня, ибо, как он высчитал, с момента его падения и до того момента, когда он, открыв глаза, узрел над собой участливое лицо парня, прошло ни много, ни мало полтора часа.

Никто, ни одна христианская душа даже и не помыслила о том, чтобы остановиться и узнать, что же за человек лежит в метре от них и, что уж совсем немыслимо по нашим временам, оказать помощь страдальцу! Тем более удивителен и благороден был поступок молодого парня, не убоявшегося ни следственных расспросов в случае обнаружения мёртвого тела, ни многочисленных хлопот с живым. В голове Стаса тяжелым комом заворочалась тоскливая дума, странным образом обобщив личное с большой занозой в многострадальном теле Отечества.

Мало ли таких бедолаг валяется на обочине жизни, которым, протяни только руку и выправится их жизнь этим малым усилием сострадательной души! И ничего не стоила бы многим такая помощь, но ведь для этого надобна особая струна в душе. Она не появляется ниоткуда, её пестуют, лелеют с младых лет добросердечные родители, гуманное общество да верные друзья.

Стас только представил себе этот фантастический вариант существования такой жизни, как его покоробило и передёрнуло, словно от чудовищной оскомины! Что это его так! Неужто он, закалённый полуторадесятилетней облавой на его права и смысл жизни, смог такое даже вообразить! Все эти годы он постоянно слышал громовый рык в неистовом раже катившийся по стране «Ату их!». Как огромное ревущее стадо неистовых зверей, сорванных этим рыком, ополоумевший народ, в желании урвать хоть частицу, хоть кроху любым способом в погоне за миражами богатства, стремительно терял всё, что делало человека человеком!..

Он закрыл глаза. В темноте было лучше, ибо видеть то, что сейчас сутками торчало перед глазами, приводило его в паническое состояние бессилия и тоски. Всё пошло прахом! Столько времени провести в дерьме и вонючей грязи, слушать примитивы маниакальных рассуждений окружающей его братвы, убивать свою энергию и силы в бессмысленной сутолоке сантехнической возни изо дня в день, и в результате оказаться на больничной койке! И это вместо вожделенных квадратных метров жилой площади! Что ж! Поделом суетному недоумку, тщившемуся съесть каравай, да не понюхавшему даже его!.. Впору пример брать с клопа! Укусил, где сидишь, отсосал порцию и скачи прочь! А что разные прочие, ненужные да сиюминутные, от тебя требуют, – так это твоя беда, что не умеешь вовремя показать им убедительный кукиш!..

Глава 4

Утром Стас шёл привычной дорогой через сквер со смешанным чувством мистики, удивления и неверия в то, что глаза услужливо преподносили ему. В полусумраке раннего утра дома на едва высветлившемся небе только угадывались своими контурами. И валы снега по краям дорожки, будто светящиеся изнутри, и осеребрённые толстым слоем инея ветви деревьев, мерцающие мириадами искр в свете фонарей, превратились в декорацию фантастической пьесы. Чувство реальности напрочь покинуло его. Стасу вдруг показалось, что вся эта искрящаяся феерия бликов и огней, рассыпанных вокруг, есть только продолжение его сна. Было так тихо, что даже вороны, непременно оглашающие своим гвалтом каждое утро, сегодня молчали, будто онемели от накрывшей всё вокруг вселенской тишины.

Шаги Стаса, скрадывавшиеся пуховым ковром снега, превращали его движение в подобие полёта. Не было привычной опоры, исчез скрип снегового покрова, будто кто-то, не скупясь, засыпал всё легчайшей взвесью. Люди неспешно выплывали из тьмы ему навстречу и также неслышно растворялись в ней. И было в это утро столько тишины и счастья вокруг него, что ему вдруг почудилось, как в этот миг природа упокоила в себе все людские горести, заботы, проблемы и умиротворила страсти! Стас ощутил в себе давно забытое блаженное чувство душевного восторга. Он сейчас чувствовал невозможность существования злой силы, щитом красоты от которой природа заслонила в это утро его самого и всех людей – с нынешнего часа и до века грядущих дней!..

В бригадирскую, куда также, как и Стас, проникнувшись мощным покоем и красотой снежного утра, сходились люди и тихо рассаживались по местам. В отличие от повседневной обычности наступающего рабочего дня им тоже не хотелось обмануться сегодняшним утром в поселившейся в душе тихой радости и покое.

Но, боже, как обманчивы бывают чувства одного человека, пытающегося распространить их на всех ближних своих! Его душевный подъём и сила эмоций разбиваются вдрызг о яростную волну гнева и попранного достоинства другой оскорблённой души! Как верно, как правильно люди говорят: «чужая душа – потёмки!». Собравшимся в то утро в бригадирской ничего не подозревающим людям, настроенных камертоном красоты и гармонии, в одночасье с ужасающей силой уготовано было познать диссонанс меж их настроем и ощущением поверженного в ничтожность человеческого самолюбия!

Макарыч вошёл в комнату олицетворением зла и отрицания справедливости в этом мире! Он был бледен и на его лице, в горящих тёмным огнём глазах, погруженных в красные воспаленные белки, говоривших о бессонной ночи, отражалась демоническая сила страсти, сжигающая его изнутри! Что ему сейчас была вся неземная красота, сотворённая щедрой божественной дланью, если Степан Макарыч был потрясён до самых потайных уголков своей души! Мести, кары небесной жаждала эта душа, но не находя достойной сатисфакции, пропадала от не находящей мало-мальски достойного выхода силы чувств!

Он плохо понимал, что творится вокруг, почему его тормошат эти назойливые, чего-то требующие от него люди! Видимо, Макарыч что-то сказал им, потому что тут же почувствовал вокруг себя такой желанный вакуум и тишину. Он повёл вокруг себя очами и понял, что остался в комнате один…

Опустившись на стул, Макарыч отлил воды из графина и залпом выпил её! Внутри бушевал пожар! Но не дано было залить этот пожар какой-то водой! Его можно было унять лишь немалой мерой той жидкости, которой люди испокон веков привыкли смывать нестерпимые обиды! Он жаждал крови! Опустив голову на руки, и раскачиваясь всем телом, Степан Макарыч застонал, заскрипел зубами от невыразимого горя!

Ничто вчерашним днём не указало ему на грядущее несчастье! Прибей его кирпич, свалившийся на голову, свали его злая хворь в единый миг, Макарыч был бы менее огорчён этими обстоятельствами равнодушной судьбы, чем той страшной бедой, которой она так его покарала! За что!?

А ведь несчастного Макарыча предупреждали, пытаясь уберечь от подлых вывертов его доли! Мелкий тоненький голосок шептал ему в ухо комариным писком: «Хозяин, послушайся меня, твоего внутреннего голоса! Худо дело здесь, чую я!..». Но куда там было услыхать этот голосок здравого смысла, когда он, задавленный мощной голосиной скорой и лёгкой поживы, пропал под напором её аргументов: «Нишкни, придурь малохольная! Вечно тебе встревать в дела хозяйские, лишая его такого прибыльного куша!», которыми эта сволочная бестия напрочь задурила Макарычу мозги!

Всё шло вчера хорошо; и время у него образовалось, чтобы подъехать на место рандеву, и мужички, доставившие товар к месту вовремя, понравились ему сразу же, – не скупясь, обмыли сделку первоклассным коньячком с подобающим закусоном! А что касаемо товара, так он сам его проверил, всё честь по чести, все полторы тонны туго связанного в пакет уголка приятно грели сердце, не меньше чем коньячок и полновесный денежный приварок!

Расстались они чуть ли не с поцелуями, как и повелось на Руси меж удачливых и честных купцов. Отдал им Макарыч остаток положенной оплаты и повёз драгоценный груз к себе на склад.

К четырём часам, ещё засветло, въехал Макарыч во двор склада. Кликнул он местных страдальцев, истомлённых длительной сухоткой, пообещав им полновесный магарыч. Мужики, взбодрённые перспективой скорого рандеву с желанным змием, лихо взяли на абордаж кузов-длинномер и когда раскрутили они объёмистый бурт металла, то открылась тут же перед взором потрясённого Макарыча во всей своей бесстыдной наготе ужасающая правда!

Распался тот бурт горками на равные части – торцами из обрезков уголка длиной не больше купированного собачьего хвоста и сиротской шкурки в один слой, мастерски сооруженной из плотно притиснутого друг к другу проката!

Когда с Макарыча сошёл столбняк, заревел он белугой, затряс шофера за грудки, но и тот оказался ему сотоварищем по несчастью! Его самого наняли, сказав, что рассчитается с ним на месте получатель груза, что лежит в его кузове! Макарыч, едва уяснив, что он прикупил на свои пятьдесят тысяч товару, которого можно за час насобирать по окрестным углам и помойкам, проклиная тот день, когда родители его, производя на свет чадо, видимо, не доложили ему ума, помчался на растреклятую базу!

Когда он, взбешённый, ворвался в контору базы с требованием вернуть деньги или товар, как следовало из проплаченной квитанции, которую один из парней носил туда для оплаты, ему мягко намекнули, что нехорошо быть в его годы таким лохом, ибо таких парней по его описанию и в помине в штате базы не существует! Что было делать несчастному лоху! Поманила его судьба длинной денежкой, да оставила три копейки, как раз на то, чтобы залить горе-насмешку!

И-эх, жизнь, жизнь! Отдаёшь все силы свои, чтобы хоть как-то приукрасить тебя, неизбывно-горькую, да только, видать, вся радость твоя на дне стакана осталась! Плакал Макарыч, в который раз поведав своё злоключение очередному собутыльнику, всё спрашивая его: «За что?», и «Есть ли правда?», но, не дождавшись ответа, уходил к следующему…

За полночь вернулся Макарыч домой. Заперся он на кухне и испуганная жена, подслушивая за дверью истовые монологи мужа, не решалась потревожить его затворничество. Степан Макарыч же, глядя на стоявшую перед ним поллитра, совсем трезвый, ибо ничего не мог поделать с его потрясённой душой зелёный змий, до четырех утра жаловался кому-то, постепенно истекая силами, да так и остался сидеть, уронив голову на стол перед своей полупустой утешительницей, как перед иконой…

По дороге на объект напарники обсуждали поведение бригадира:

– Это ж сколько выхлебать нужно было, чтоб так мужика скрутило?! – от великого недоумения рифмой спрашивал Виктор. И тут же, не дожидаясь ответа Стаса, той же манерой ответствовал сам себе: – Чтобы в голос так орать, нужно выпить литров пять!

По всему было видать, как глубоко был поражён чудным поведением бригадира славный трудяга-слесарь.

Стас покосился на напарника и буркнул:

– С пяти он бы подох! Но выжрал он точно не менее трёх!

Идти было недалеко. Нырнув в полусумрак подъезда, мужики долго возились с замком, висящим на двери в подвал, но тот не желал открываться ни в какую.

– Блин, ключ не входит до конца в замок! Изнутри что-то вставлено!

Витя попросил Стаса, который светил фонариком на дверь:

– Посвети-ка в скважину.

Он приладился лицом к замочной скважине, с минуту что-то там высматривал и вдруг, распрямившись, в озлоблении закричал, колотя ногой по двери:

– Эй, открывайте, пиндюрины! – и пояснил свою внезапную перемену в поведении. – Там бомжихи заперлись. Они живут здесь зимой.

– А что такое – пиндюрины? – заинтересованно спросил Стас, заинтригованный необычным словцом.

– А вот сейчас откроют – увидишь сам…

В двери щёлкнул замок, и она тихонько стала приоткрываться. Виктор не стал дожидаться окончания сего действа и энергичным толчком распахнул её настежь. Стас успел заметить в слабом свете пятнадцатисвечовой лампочки, как от двери испуганно отскочила маленькая тень и забилась в угол. Включив переноску, они вошли. Присмотревшись, Стас увидел в углу, на куче наваленного тряпья, сидящих на корточках две серенькие, словно бесплотные, настолько они сливались с цветом стен, скукоженные женские фигурки. Их маленькие личики, странным образом напоминавшие сморщенные обезьяньи мордочки, с испугом глядели на них, пока одна из женщин не узнала в вошедшем огромном мужике давнего знакомца.

– Витенька, это же ты! А мы с Ниной перепугались, уж как перепугались! Думали – комиссия какая, что ль!..

– Не боись, мы ненадолго. Ну-ка, постельку свою быстренько собрали и в другой конец подвала отнесли! Мы тут сейчас маленький потоп устроим! – Виктор усмехнулся. – Вот это и есть пиндюрины. Им уже под пятьдесят и, как бабы, они уже ни на что не годные, потому и пиндюрины.

Пока Витя пояснял значение нового термина, подвальные жилицы, шустро уложив свои тряпки в картонные коробки, на которых была устроена постель, скрылись, да так тихо, что Стас подумал – не испарились ли они.

– Надо же, ловко устроились бомжихи! У них что, свой ключ есть?

– Ну! Они уже третий год живут здесь, сёстры-близняшки.

– И что, обе без хаты?

– По-пьяни подписали какие–то бумаги, а пока прочухались-проспались через пару дней, им обеим дали пинка с Любкиной квартиры. Сестра давно у неё жила, как беженка откуда-то там. У Любки муж умер, она прописала сестру, да и на пару заливать стали…

Напарники, быстро закончив предвариловку, открыли задвижки и, дожидаясь, пока вся вода не сольётся из стояков, отошли в другой конец подвала, к примостившимся у стены сестрам и уселись на короб.

– Витенька, не хочешь ли водочки? У нас есть, не бойся, хорошая, по случаю взяли.

– Какая ещё водочка! Знаю я ваше пойло! Им только тараканов травить…

– Да не, ты не бойся, это дорогая, нарочно для Нинки взяли, на лечение.

Витя не сдержавшись, искренне расхохотался:

– И так сорок дней в месяц без продыху лечимся…

Любанька не обиделась, а только жалостливо поглядела на сестру, которая тихо сидела поодаль, чуть раскачиваясь и прижимая к груди обмотанную большим куском тряпки руку.

– Ой, Витенька, у нас чуть беда не случилась, да вовремя надоумили нас что сделать. У Нины с рукой большой нарыв сделался на пальце. Весь распух и гноем пошёл. Она лежит в температуре и стонет так, хоть уши затыкай. Доктора сюда не позовёшь ведь, а Митька говорит, что гангрена у неё… Палец отрезать надо, не то вообще без руки останется, а то и жизни лишится. Вот… и надоумил, да и вызвался помочь. Мы вчера купили эту водку, таблеток от боли дали ей, и палец–то Митька так и оттяпал. Теперь она вот только водкой и заглушает боль, таблетки слабенькие оказались…

– Ох, дуры бабы, в больницу надо было ехать! Хрен знает теперь, что может случиться!

– Случится, так случится, на всё воля божья… – вздохнула Любанька. – Вроде ей легчает.

– Ладно, ваше дело. Сидите здесь. Через часок вода сойдёт и в вашей спальне быстро всё просохнет. А в поликлинику своди её, на всякий случай.

– Не в чем нам, Витенька, ходить по докторам…

Она ещё что-то говорила, но Виктор уже поднялся и кивнул Стасу:

– Пора.

Мужики поднялись на третий этаж и позвонили. Дверь им открыла упитанная тётка, лет сорока. Квартирные запахи шибанули Стасу в нос смесью мясной поджарки с луком, кошачьего духа и кислого аромата дешёвых духов.

– Проходите. – Тетка озабоченно посмотрела на напарников и спросила: – Мне на работу идти через час, вам долго работать?

– Минут за пятнадцать управимся, но… – Виктор сделал паузу, во время которой он, замявшись, многозначительно вздохнул, – если очень постараться, сами понимаете! По норме на замену полотенцесушилки отведено полтора часа, чтобы было с гарантией, что не прорвёт и не затопит квартиру. Если вы торопитесь, то мы можем отложить установку на понедельник. Перекроем у вас горячую воду, чтобы не оставить весь стояк без горячей воды…

– Ой, что вы, что вы, – затараторила тётка, испуганная перспективой трёхдневного сидения без самого насущного коммунального удобства. – Ни помыться, ни посуду вымыть! Нет, делайте сейчас, я оплачу вам за скорость, только уложитесь в срок. У меня на работе очень строго с опозданиями. Постарайтесь, ребята! Вы делайте, а я сейчас… – и она опрометью бросилась в комнату.

Не успели мужики скинуть свои куртки, как она уже очутилась около них. Видимо, принимая Виктора за старшего, тётка стала совать ему в руки объёмистый бумажный пакет. В нем что-то тоненько звякнуло.

Витя, воззрившись на тётку сверху вниз с высоты своего роста, сухо уточнил:

– Пузыри?

Тётка с готовностью энергично закивала головой. Витя усмехнулся и, обращаясь к Стасу, сказал с деланной горечью в голосе:

– Вот так пропадают лучшие силы ремонтной группы нашего ДЭЗ’а! А мы стараемся, приносим дефицитные материалы, приспособления и инструменты для скорости исполнения заявки, и что? Жильцы до сих пор думают, что я не в состоянии купить себе какой-то там пузырь! Нет, это время осталось в прошлом…

Тётка уже поняла скрытый смысл Витиных горьких слов, выхватила из его рук пакет и, подстёгиваемая недостатком времени, снова скрылась в недрах своей квартиры. Виктор и Стас не стали ждать ее появления. После столь категоричной обработки хозяйка уже не станет даже торговаться с ними из-за пары сотенных бумажек. Витя ткнул Стаса и назидательно прошептал:

– Запомни, – урок номер главный, – приходить всегда надо к началу обеденного перерыва. Его можно выяснить, предварительно созвонившись с жильцом. По большей части, детей мы исключаем, жильцы в это время не имеют возможности кочевряжиться, и ты их берёшь тёпленькими! Тактика срабатывает в восьмидесяти случаях из ста, поверь мне!

Совмещая свой менторский практикум с монтажом полотенцесушилки, Виктор ловко орудовал ключом. Стас не успел оглянуться, как он в несколько оборотов снял старое просифоненное колено сушилки и, как ни в чем не бывало, уселся отдыхать! Стас недоумённо уставился на безмятежно развалившегося на стуле напарника и спросил:

– Ты чего, давай устанавливать новую!

– Ага, разбежался! Тебе бабки принесли? Нет? Так чего ты рыпаешься! Дорогой мой, я знаю этих жильцов, как облупленных! Ты чего, и в самом деле подумал, что тётка куда-то дико спешит? Ничего подобного может и не быть! Она нас на понт берёт, уразумел? Мы все в мыле, скоренько ставим ей сушилку, а она, с любезной улыбочкой провожает тебя до двери со своим «спасибо!». Вот где она сейчас? – Виктор покосился на дверь комнаты. – Думаешь отслюнявливает тебе купюрки? Ждет она, когда мы поставим сушилку и сейчас же тут как тут! Сиди, отдыхай, да головой смекай! – Он осклабился. – Тётка там сейчас минутки считает на часах! А мы погодим, брат, – бабки в руки, ключ на старт!

Стас только крутил головой, удивляясь хитрой тактике своего напарника. Но, не выдержав, спросил:

– А если она и вправду идёт на работу, мы же можем не успеть?

– Да ты что, пару минут привинтить, и полный ништяк!

– Ну, а если что пойдёт не так, – не унимался Стас. – Ты же понимаешь, сплошь и рядом такое бывает.

– Да это ещё нам лучше! Договариваешься на вечер за доппаёк! Вот тут уже и пузырь можно взять, да ни один! Как раз расслабиться! Ха!

– Ну, ты и стратег! – Стас восхищенно снова помотал головой. – Но если она в диспетчерскую позвонит и попросит какого-нибудь другого слесаря прислать на заявку?

– Ты чего, кто-ж на мой участок, тем более на мою заявку, сунется! В журнале всё отмечено! Такого я не помню! О! А вот и наши денежки шагают к нам.

– Ребята, уже всё? – взволнованно спросила тётка, ежась под суровым взглядом Виктора.

Тот хмыкнул и сказал, ткнув пальцем на стояк:

– Старый больно, вся резьба краской забита! Её только очищать надо полчаса! Хотя у меня есть спецпромывка, можно и ускорить дело, только, как вы захотите…

– Ну да, – удручённо ответствовала со вздохом тётка, – вот, возьмите…

Она протянула Виктору деньги. Он, мельком пошелестев ими, вдруг заорал на Стаса:

– Ну, чего стоишь, видишь, человек опаздывает! А вы идите, собирайтесь, мы сейчас, мигом!..

Всё вышло по Витиному сценарию. Отдавая Стасу его сотню, он сказал:

– Сегодня всё сработало удачно. Бывает, конечно, и стервозные жильцы попадаются, но таких мы уже всех на своих участках знаем, так что, в общем, в накладе не остаёмся. Ладно, разбежались по домам, времени уже двенадцать. Пока!

Идя домой Стас, упаковав свежеприобретенный опыт в ближний уголок своей памяти, извлёк из соседнего мучивший его всё настойчивее жилищный вопрос. Время шло, а разговор с Харицкой всё откладывался. Мешало ему практически всё, – и неблагоприятные обстоятельства, и нестыковка с ней в удобном для разговора месте и времени, и черт знает какие ещё причины! Но только тот месяц, который Стас крутился вокруг Харицкой, как кот вокруг сметаны, пролетел впустую. «Заколдованный круг какой-то», – раздраженно ворошилось в голове. – «И благо бы знать наверняка, что толк будет, а то даром время уходит. Хозяева вот–вот приедут… опять по всей Москве с высунутым языком бегать в поисках угла… работу менять, если съезжать придётся на другой конец города»…

После обеда собравшийся трудовой коллектив бурно обсуждал странное поведение своего начальника. Вся рабочая тусовка, пребывая в совершенном недоумении, гадала, чтобы такое могло приключиться с «Черепом», если он впал в полное озлобление и позволил себе так орать?

Предположения высказывались разные, но больше всего они сходились на одном – у «Черепа» приключилось какое-то великое горе и потому он был из-за этого вне себя. Миловидная малярша Светка, всплеснув руками, проговорила с неподдельным беспокойством в голосе: «С сыном у него беда случилась! Заболел он чем-то сильно, вроде, рак у него!». «Ничего подобного» – встрял Сашок-шепила, – «у него мать померла! Я слышал позавчера, как он что-то о цветах по телефону говорил!». «А причём здесь мать?» – взорвался Леха. – «Хрень всякую несёшь!».

Остальные не успели высказаться, как в бригадирскую вошла Антонина и с порога объявила:

– Расходитесь по местам! Заявки у диспетчеров!

Её тут же засыпали вопросами: «что да как с Макарычем?», но Антонина только коротко сказала: «Заболел он». Чем, конечно же, не прояснила ситуацию, оставив свидетелей необычного приступа странной болезни, так внезапно поразившей Макарыча, в прежнем недоумении.

Тема болезни Макарыча с новой силой вспыхнула в диспетчерской на Абакумова. В комнате отдыха весь наличный состав прикреплённых к этой диспетчерской слесарей и плотников мучился вопросом медицинского казуса, случившегося в бригадирской. Самой радикальной точки зрения придерживался, как всегда, Лёха:

– Белая горячка у него была, мужики! Есть такой вид тихой белой горячки, я то знаю!

– Точно, он вообще в последнее время выглядит каким-то идиотом. Ему говоришь – дай бочата на полдюйма или, там, кранов на обратку, так он вылупится и смотрит так, будто я должен ему миллион! – с гневом поддакнул Лёхе Виталий.

Витя-маленький, видимо, не смог остаться в стороне, – так наболело у него, что с такой экспрессией выдал ещё одну обличительную тираду:

– Блин, с каждой «халтуры» тянет чуть ли не половину и ведь ходит, сволочь, проверяет все заявки, а потом опрашивает жильцов, кто сколько накинул! Что б ему мучиться этой белой горячкой до пенсии!

Виктор невесело хмыкнул:

– Чё ты болтаешь, думаешь, другой будет лучше? Вот хоть тебя поставь, так же будешь караулить всех, как цепная собака! С этим хоть договориться можно… иногда, – неуверенно прибавил он, заметив косые взгляды слесарей-подельников.

Но вслух никто не стал опровергать его, ибо груз высказанных, а ещё более лежащих на сердце обвинений, не подлежащих разглашению в силу их тайных личных договорённостей с «Черепом», гасил на корню всякие откровения. Только тяжкий вздох, больше приличествующий тяжелобольным, лежащим в какой–нибудь реанимации, стал невольным свидетелем их беспросветных дум.

А в то же самое время начальник этой многострадальной конторы, Харицкая Юлия Семёновна, пребывала во вполне понятном замешательстве. Степана Макарыча ей не пришлось долго уговаривать пойти домой и лечь в постель. Его странный и сверхмятый вид говорил её взору, что бригадир явно находится в состоянии душевного потрясения. Она никак не могла понять, с чего это всегда уравновешенного и рассудительного мужчину в одночасье поразила нервная горячка.

Что это было так Юлия Семёновна поняла сразу, как только увидела своего подчинённого. Он сидел за столом бледный, с диким горящим взором на покрытом испариной лице и, сжимая в судорожных конвульсиях кулаки, что-то беззвучно восклицал!

Она с мастером Антониной после интенсивной тряски, ибо слова не оказывали никакого действия, пытались вывести Степана Макарыча из заколдобившего всю его натуру состояния, что после нескольких минут энергичной работы им удалось сделать. Макарыч вдруг повёл глазами, издал приглушенный звук, напомнивший женщинам рёв озабоченного быка. Поворотив к ним лицо, он спросил:

– Что, где я?

– Ну, слава богу, Степан Макарыч, мы уж думали, вас кондрашка хватила! – в един голос вздохом облегчения вырвалось у порядком растревоженных женщин. – Что такое с вами?

Макарыч тупо глядя перед собой, как робот, механически повторил их вопрос:

– Что такое со мной? – Он поднял голову и, пристально оглядев стоящие перед ним неясные фигуры, сказал: – Мне что-то плохо, заболел я…

– Ну, конечно, Степан Макарыч, вам надо пойти домой, отлежитесь и всё будет хорошо!

Ласково увещевая дрожавшего легким ознобом бригадира, они попытались его поднять и так оставить, но покачнувшийся Макарыч показал свою полную непригодность к самостоятельному перемещению. Антонина, видя плачевное состояние её начальника, ободряюще сказала ему:

– Ничего, Степан Макарыч, я пойду с вами и провожу до дома.

Оставшись одна, Харицкая только качала головой, думая ещё об одной беде, свалившейся на вверенное её руководству учреждение. Звонили из милиции и вызвали её для дачи показаний. Она не преминула поинтересоваться, чем же таким у следственных органов вызван такой интерес к их коллективу. Следственные органы приятного баритона голосом ответствовали ей, что интерес к ним намечается вполне определенный и что желательно, чтобы уважаемая Харицкая Юлия Семёновна прибыла сейчас к ним для небольшого разговора.

Из бригадирской Харицкая, не заходя к себе, заглянула к секретарю и известила о своей предстоящей отлучке на час-полтора. В милиции она прошла в указанный ей кабинет, где тот же приятный баритон, принадлежащий симпатичного вида молодому человеку, задал первый вопрос:

– Что вы можете сказать об Куркове... Иване Фёдоровиче, поподробнее, пожалуйста, – уточнил, заглянув в листок следователь.

– Работает он у нас давно, больше десяти лет, я точно не знаю, так как сама недавно в этом ДЭЗ”е. Насколько я могу судить по отзывам о нём, он самолюбив, прижимист, с большим гонором, вот, пожалуй, всё.

– Скажите, как давно работает Курков в диспетчерской на Абакумова?

– Насколько я знаю, дольше всех. Я ещё раз хочу сказать, что я работаю на этой должности всего полтора года…

– Это не существенно, – вежливо прервал её следователь. – Значит, он пользуется полным доверием у диспетчеров?

– Ну конечно! – вскинула свою пухленькую ручку в утвердительном жесте Харицкая. – Он хоть и тяжёл в общении, но дело своё знает прекрасно. Жильцы часто просят его на заявки.

– Из этого следует, что он с работы мог вполне свободно унести ключи домой, не поставив диспетчеров об этом в известность?

– В конце рабочего дня это невозможно, – категорически замотала головой Харицкая, – так как заступает другая смена и пока все ключи не окажутся на месте сменщица не примет её. Но вот в обед это вполне возможно, чтобы не тратить обеденное время на возврат ключа на место, если работа по заявке не была ещё закончена. Так делают все…

Следователь в размышлении помолчал немного, затем спросил:

– Получается, что некоторые изъятия ключей с доски не фиксируются в журнале?

– Такие нет, – чувствуя какой–то подвох, неуверенно ответила Харицкая. – Но что в этом криминального, если один и тот же человек работает до окончания заявки без росписи в журнале?

- Я не говорю, что это криминал. Только то, что на это время ключ может находиться в бесконтрольном владении ещё кого-либо.

– Нет, это невозможно, я категорически утверждаю это! Никто не передаст ключ в другие руки, мы инструктируем наших работников на этот счёт регулярно! – воспылала благородным порывом Харицкая.

– Что ж, теперь мне ясно положение дел, – удовлетворённо сказал следователь, не обратив ни малейшего внимания на бдительно–искреннее восклицание Юлии Семёновны.

– Скажите, ваш интерес к Куркову на чём-то основан, если это не тайна следствия.

Следователь засмеялся, но потом уже вполне серьёзно пояснил:

– Нет, это всего лишь процедура выяснения обстоятельств дела, но, все же, я прошу вас, пока не говорить никому о направленности нашего разговора. Понимаете, люди таковы, что любой интерес следственных органов к чьей-либо персоне вызывает вполне понятное мнение в виновности её по расследуемому делу, тем более, такому зверскому и бесчеловечному. Как вы понимаете, в большинстве своём это совсем не так, но косые взгляды и нравственный дискомфорт этой личности ещё долго приходится на себе ощущать. А как же, – «нет дыма без огня!». Ну и так далее. Вот почему я ещё раз прошу не упоминать в разговорах тему нашей беседы.

Юлия Семёновна с таким жаром заверила ответственное лицо о своей полной готовности следовать неукоснительно его рекомендации, что следователь с грустью подумал о бессмысленности его увещеваний. Эта женщина явно была из той, самой многочисленной породы человеческих существ, которые дышать перестанут, если не поделятся со всеми встречными только что обретённой тайной, доверенной ей под великим секретом…

К концу дня Стас, протаскавшись по заявкам, уже и думать забыл об утренних перипетиях, спаянных в тугой клубок чувств и эмоций. Он, пожалуй, даже и не смог бы отделить их друг от друга, но всё же ощущение какой-то легкой отрады, как будто ему вручили нечаянный подарок, иногда оплёскивало сердце мягкой тёплой волной.

Возвращаясь домой, Стас с усталой усмешкой заметил, что от утренней роскоши красот природы ничего не осталось. Осыпались с ветвей прихотливые узоры пушистого инея, поднявшийся ветер разметал по углам лёгкую перину снега, и искрящееся покрывало мерцающего многоцветья исчезло, как исчезают после пробуждения цветные наваждения нечаянных снов…

Эпистема... …Ныла и простреливала подвешенная на грузе нога. Хотелось пить, но Стас боялся пошевелиться. Ходячих в палате было немного и по таким пустякам, как желание глотнуть воды ему не хотелось никого беспокоить. Местный приживала Валера, обуреваемый халявным желанием опрокинуть стаканчик водяры, появится только к вечеру. Остальные, кроме сколиозника Серёги, единственного ходячего утешения, были в таком же положении раздавленных тараканов. Переломы нижних конечностей и рёбер, шеек бедра, тяжелые вывихи да позвоночные грыжи, как заработанные медали и ордена в сражениях с жизнью, стали невольными свидетелями проигрыша в этой нелёгкой борьбе возлежавших здесь бедолаг.

Стас с завистью смотрел на расположившуюся напротив него компанию молодых организмов, ни в малейшей степени не отягощенным таким рудиментом, как мозги. Компания уже второй час оттягивалась «правильным» пивком, распределявшимся в равной степени как на не переросших ещё в девах молодь женского рода, так и пацанью братву. «Паровозный обмолот» видавшего виды кассетника добавлял изрядную эмоциональную специю в атмосферу палаты. Но вступать в переговоры с сей молодью, уже набравшейся до оловянного блеска в глазах, почему-то никому не хотелось. Припоминался сразу случай с «нечаянно» упавшим «варнаком» из такой же кампании на грузовую оттяжку, закрепленную на сломанной ноге. Тот мужик, говорили, долго ещё орал, поминая всех до тридесятого колена самой жгучей лексикой своего словарного запаса. Его даже не утешило то обстоятельство, что развесёлая кодла была немедленно вытурена взашей вместе с болезным, к которому явилась скрашивать его скорбные часы…

Так-то оно так, но пива захотелось до ломоты в зубах! Сосед Юра, судя по его напряженным скулам и плотно прикрытым векам, полностью разделял мнение Стаса. Его вывих шейки бедра, который требовал того же радикального лечения, что и сломанная нога Стаса, не давал ему такого же права голоса. В опасении быть неправильно понятым в своей просьбе он, взахлеб глотая густые запахи пива, давился слюной и молчал.

Трудно сразу вот так отрешиться от многолетней привычки, особенно закреплённой в последние годы обрушившимся на ошалелое мужское поголовье страны водопадом разнообразнейшего питья! Обрушился он на иссохшие глотки исстрадавшегося за последнее десятилетие мужика, и тот, припав к почти даровой поилке, отпадал от неё только в состоянии изумленной прострации!

Чего только не творилось теперь во вздрюченной, поделённой на две, далеко неравные, части населения алкоголиков и бизнесменов, стране, можно сразу было определить по присутственным местам. Те, кто избрал коммерческие банки всевозможных фасонов и размеров, ООО, ОАО, ЗАО и прочие малые предприятия, густо разбавленные мелким предпринимательством в виде палаток, ларьков, киосков, офисов–однодневок местом приложения своих сил, полностью терялись на фоне других старателей, – зелёного змия, чья армия в великом хмельном угаре танцевала свой незамысловатый танец на всём пространстве дуроломной страны. Науськанные океанами рекламной алкогольной погани они спивались стадами, портя вконец и без того жуткую демографическую картину!

В раже веселия пития мужички в годах, пареньки, даже не сбрившие первый пушок, чванливые интеллигенты и пьянь подзаборная, серьёзные деятели от всяческих высших интеллектуальных сфер – все они стараниями своего вёсёлого патрона, ломая и круша члены свои и ближних своих, наполняли палаты серьезного лечебного заведения в превеликом множестве! Как потом узнал Стас, никто из возлежавших в его палате не избежал расплаты за свой неосмотрительный договор с зелёным гадом, за что и был наказан тяжким увечьем!

Сосед Юра, человек профессорского вида, правда немного подзапущенного, обиженно вздохнул и скосил один глаз в сторону Стаса:

– Вот изверги! – шёпотом прошелестел он. – Хоть бы угостили парой глотков! Ну хрен с ним, с ихним обмолотом, я бы стерпел, но пиво они жрут просто бесстыдно! Даже не догадаются, молокососы, что с ними рядом тоже люди лежат! Спросить, что-ли, уважили бы старших бутылочкой…

– …по голове! – отозвался Стас. – Они все уже по завязку, не видишь, что-ли! Хрен его знает, что у них сварит в башке! Лучше не лезть….

Юра закрыл полный надежды глаз, и на его лицо опустилась скорбная маска разочарования. Он с трудом переносил своё заточение, а потому часто бывал раздражителен и сварлив. Стасу с первых же часов пребывания с ним по соседству показалось, что Юрий Михайлович чем-то сильно удручён. Поначалу ему некогда было разбираться в сложностях натуры своего колоритного соседа, но потом, в потянувшиеся тягостной чередой унылые дни, Стас поневоле стал вникать в его психологические экзерсисы.

В минуты просветления Юра был способен на пространные монологи из своей, уже клонившейся к закату, жизни. Излагая тот или иной эпизод, он, со вкусом живописуя его, подавал так, как хороший повар выносит вам на праздничный стол своё самое любимое блюдо. В ароматных словесных кусках повествования чувствовался тонкий вкус рассказчика, которому не чужда была изрядная доля стилевого соуса. И даже мат, присутствовавший в небольших дозах, как тонкая приправа, острой перчинкой выгодно оттенял даже немудрёные бытовые сценки! Что уж тут говорить о значимых событиях в жизни Юрия Михайловича. Он в такие моменты возвышал свои монологи до шекспировских высот, достоевская аналитичность сюжета увлекала всех, кто ему внимал в это время….

Но…так бывало редко. Стас заметил, что Юрий Михайлович совсем не охоч до разговоров на семейные темы. Он тщательно обходил их в разговорах, да и посетители не баловали своим вниманием. Стасу не хотелось спрашивать его об этом, но, догадавшись, что не всё благополучно у Юры на этом куске жизненного поприща, деликатно обходил щекотливую тему.

Глава 5

А в «проклятой» Макарычем квартире тем временем всё шло к заключительному этапу – монтажу новехонького сантехнического оборудования. Ёкало сердце владельца этих богатств, – «скоро, скоро будет счастье», такое долгожданное, с такими лишениями выстраданное на протяжении нескончаемой недели!

Сантехники, оправдывая некоторую затяжку предварительной подготовки помещения, указывали на неудобство штрабления в стенах пазов для сокрытия непрезентабельного вида подводки на фоне будущей роскоши. Ещё немалое количество причин они отыскали на этом фронте работ и, в конце концов, до хозяина дошло, что мужики не могут продолжать работу, не подпитанную некоторой суммой аванса. Напрасны были увещевания хозяина, взывания к договору и совести нанятых спецов! Тщетно! Слесаря стояли на своём, и бедолаге пришлось сдаться на милость профессионалов-вымогателей. А устроил их аванс почти в половину обговоренной суммы за всю работу!

Настырность «халтурной» бригады водопроводчиков объяснялась просто! Макарыч, проявив титаническую сдержанность в отношении ренегата-заказчика и немногим, по его разумению, отличающихся от него слесарей, с трудом сдерживая в себе злорадство, объявил им свою волю, – за разор санузла он (чтобы дать затравку слесарям и не позволить им сорвать свой план) разрешает содрать с жильца контрибуцию в виде аванса такую, какую только смогут. Но потом, если кого застанет в той квартире, то уволит по статье с денежным возмещением всего объёма работ, даже если тот только зашёл в квартиру выпить стакан воды!

Сашок-шепила, помня о страшной клятве, данной всевластному Макарычу, всё это время находился в великих сомнениях по этому поводу. Внезапный недуг, сразивший бригадира как раз ко времени завершения работы поверг его в состояние сильной депрессии! Сашок всерьёз опасался, что не сможет предупредить «Черепа» об окончании работы и тот, не задумываясь, выполнит свое ужасное обещание! Несчастный Сашок не знал, что остальных его подельников Макарыч уже известил о своих намерениях.

Промаявшись всё утро следующего дня, Сашок решился на крайний шаг; вопреки запрету Макарыча давать свой домашний телефон, дабы оградить свой покой в родных стенах от бессовестных работяг. Со страданием в голосе он подступил к Антонине с дерзкой просьбой открыть ему сию святую тайну, дескать, только по личному указанию бригадира в его же интересах хочет известить его о срочном деле.

Антонина вначале и слышать не хотела об этой акции, но потом, отсадив Сашка в дальний угол комнаты, набрала номер телефона Макарыча и попросила дать ему трубку. Первым делом, спросив Макарыча о самочувствии, она приглушённым шёпотом сообщила ему, что с ним настоятельно требует разговора Замараев. Видимо, получив на то начальственное соизволение, Антонина, отстранив трубку от себя, протянула её Сашку. Сорвавшись с места, Сашок в один миг оказался рядом и, схватив трубку, заговорщицки забормотал:

– Степан Макарыч, они уже закончили, вы просили сказать вам.

С минуту он что-то слушал в трубке, затем вернул её Антонине и сказал:

– Все, я пошёл…

Макарыч в раздумье опустил руку с телефонной трубкой на одеяло. Хотя он ещё и находился в кровати, но чувствовал себя вполне сносно. Ночь и вся вторая половина предыдущего дня, охваченные крепким сном, напрочь смыли из его воспалённой головы остатки поразившего душевного смятения. Сейчас Макарыч усиленно обдумывал сложившуюся ситуацию. Совмещение двух таких разноплановых задач, как-то возмещение убытка и прохиндейство слишком шустрого жильца, породили в его голове какую-то неясную по своей структуре мысль. Она, (Макарыч чувствовал это), каким-то причудливым образом, почти что математического характера совмещала в себе эти два понесённых убытка, то есть пару огромных минусов превращала в не менее жирный, огненно-светящийся перед его мысленным взором, плюс! Макарыч с каждой минутой своего умственного напряжения понимал, что тут, в этом сочетании, кроется его благополучное разрешение финансовых проблем. Что это могло быть, какое такое решение, он не мог ещё понять, но, зацепившись за эту мысль, Степан Макарыч полностью положился на нечаянную фартовую идею.

После сытного обеда, который изволила принести в постель супруга страдающая от одного вида болезного, Макарыча вдруг осенило. Калорийная подпитка его мыслительного аппарата сделала своё дело, и Степан Макарыч в совершенном довольстве откинулся на подушки!

Уверенной рукой Макарыч набрал номер Харицкой. Та незамедлительно тут же отозвалась, будто нарочно сидела у аппарата в ожидании его звонка.

– Юлия Семёновна, доброго здоровьичка! Это Лепилин вас беспокоит.

– Добрый день, Степан Макарыч! Как ваше здоровье? Мы уж тут беспокоились, но звонить вам не хотели, чтобы дать вам отдохнуть.

– Спасибо, Юлия Семеновна, уж и не знаю, что это было со мной! Доктор сказал, что, возможно, нервный срыв был. Вот проспал всё это время. Ну, да ладно, я вот что звоню вам. Мне не дает покоя одно дело, как бы нам оно боком не вышло, скажут, недосмотрели!

– Вы меня пугаете, Степан Макарыч! У нас и так везде хвосты прилично поувязли. Чем же вы меня хотите ещё порадовать в кавычках?

– Дело в том, что на Ярославке, в двести шестнадцатом доме, есть неблагополучная квартира. Её хозяин без согласования с жилинспекцией и Мосжилпроектом сделал полную перепланировку санузла. Там он убрал стенку, всю сантехнику и подводку к ним проводит самопалом, без согласования с нами. Я боюсь, как бы это не привело к таким же последствиям, когда двенадцатый ДЭЗ платил штраф за недосмотр.

– Так что же мы смотрим! Немедленно, как только вы вернётесь с больничного, создать комиссию и составить акт о самовольном перепланировании помещения и ликвидации сантехнической подводки…

– Юлия Семёновна, – перебил её Макарыч, – чтобы такая комиссия приступила к работе, мне совсем необязательно быть в её составе.

Макарыч намеренно этим вывел себя из состава комиссии расчётом на дальнейшее продолжение дела к своей выгоде. – Достаточно мастера, слесаря-сантехника и представителя руководства ДЭЗ’а, то есть, главного инженера. Тут нужно поторопиться, всякое может случиться! Зальёт он квартиру, – нам тогда опять из своего кармана оплачивать ремонт! Надо это дело пресечь в корне, упредить и, к тому же, заставить восстановить за свой счёт в недельный срок испорченное помещение. Тут нечего церемониться, не то они сядут нам на голову! Не восстановит – дело передать в суд!

– Что ж, это правильно и дельно. Хорошо, выздоравливайте, а мы сегодня же во второй половине дня созовем комиссию и осмотрим квартиру.

– Садитесь, Курков. Вам уже понятна причина нашего с вами разговора?

– А как же! – Курков ерзанул на стуле. – Только и делаем, что всю неделю говорим с мужиками об этом случае. Всем интересно, поймают ли убийцу или так, висяком, как всегда, это дело проскочит! – Он иронично усмехнулся и добавил: – Вы не обижайтесь, я не к вам это отношу. Просто столько таких дел случилось за последнее время, что все их раскрыть невозможно. Их много – вас мало, вот и всё!

Стариков спокойно дослушал Куркова, выдержал паузу, а затем сказал:

– Думаю, если пару краж из ларьков мы и не сможем раскрыть, как вы говорите, за нехваткой времени и людей, то будьте уверены, это дело, которым мы сейчас занимаемся, стало нашим личным для всей следственной группы! Впрочем, оставим сантименты и поговорим конкретнее, о вас…

– Чего это обо мне? Я что, особенный? – вскинулся Иван. – Вы, гражданин следователь, не цепляйте меня к этому делу! Я-то причём!?

– Спокойнее, Курков. Мы поговорим, выясним некоторые факты и только. Не больше и не меньше, чем с другими вашими коллегами. А вы как–то сразу нервничаете!

– Ничего я не нервничаю, – хмуро сказал Иван. – Просто, приятного мало находиться здесь и беседовать, – он подчеркнул это слово, – с вами!

– Что поделаешь, иногда так уж жизнь поворачивает, что и выбора не остаётся.

– Выбора! Скажите тоже! У кого дубинка в руках, тот и выбирает…

Стариков за время разговора внимательно изучал все нюансы поведения Куркова. Он намеренно продлевал разговор вокруг да около темы, пытаясь обнаружить невольные следы беспокойства в поведении Куркова, подводя его к ней осторожно, не торопясь, как рыбак ведёт снастью крупную рыбу. Но то, что хотел он обнаружить, пока не удавалось проявить в достаточной степени. Курков на все его вопросы реагировал именно так, как повёл бы себя любой на его месте. Стариков почувствовал, что пора выложить главный аргумент, улику, которую человек, однажды её употребивший, будет опасаться увидеть в чужих руках пуще пытки.

Стариков открыл папку, лежавшую перед ним, но не стал больше ничего с ней делать. Как бы вспомнив что-то, он взял трубку телефона и набрал номер.

– Олег, привет! Как съездил?.. Понятно… – и, продолжая разговор, как-бы машинально вынул из папки несколько мятых листков. Бумага, и это было хорошо видно, представляла собой вырванные из тетради развороты. Ведя разговор, Стариков искоса следил за поведением Куркова. Тот с обречённым терпением разглядывал и Старикова, и его руку с зажатыми в ней тетрадными листами, отсутствующим взглядом блуждал по комнате, и снова, выдохом спустив свое нетерпение, упирался глазами в пол, но ничего не изменилось ни в его мимике, ни в поведении.

Стариков, поняв, что нужно предпринять более решительные действия, бросил трубку и спросил:

– Вы не могли бы, Курков, припомнить, используете ли вы в своей работе, положим, вспомогательные материалы при установке сантехники, то есть кранов и всего такого прочего?

– Что это ещё за вспомогательные материалы?

– Ну, например тряпки, ветошь или бумагу для каких-нибудь прокладок или что там ещё в этом роде?

– Ну, вы даёте, гражданин следователь! Прокладки из тряпок только бабы используют, да и то сейчас для этих дел есть кое-что получше. А мы, слесаря, употребляем ветонит, лён, гидроизолирующие шайбы и кучу всяких специальных уплотнителей и смазок.

– Что ж, с этим ясно. Ну, а не приходится ли вам в качестве, что ли, подстилки для чистоты употреблять бумагу, тряпки, в общем, что-нибудь вспомогательное. И ещё вопрос на эту тему, – если да, то приносите этот материал с собой или используете первый попавшийся на месте работы?

– Я что-то не пойму вашего вопроса? Что, руки вытереть чем-нибудь, что-ли?

– Да, хотя бы руки, или подстелить под инструмент и приборы?

– Да чего-ж с собой таскать? В подвалах всегда полно чего-нибудь такого.

Стариков покачал головой и, аккуратно взяв тетрадные листки, разложил их перед Иваном.

– Посмотрите-ка, Курков, вот сюда. Не смогли бы вы что-нибудь сказать об этом предмете?

Иван со скучающим видом наклонился к листам, с минуту недоумённо рассматривал их, потом поднял глаза на Старикова и сказал:

– Если вы хотите сказать, что разыскали мою школьную тетрадку, то честь вам и хвала, потому что школу я закончил уже двадцать лет назад! И первым делом, что я сделал, – это устроил огромнейший костёр из учебников и тетрадей!

Стариков прищурился и спросил:

– А почему вы решили, что это листки из вашей тетради?

– Почерк вроде мой, я тогда писал как курица лапой, и вам вроде чего-то не резон совать мне всякую макулатуру, если это не моя тетрадка?

– Логично! – Стариков потёр подбородок и взглянул на Ивана, повторил: – Только тут есть одна маленькая, но очень существенная деталь. Вот обложка от этой тетради – прочтите, что написано на месте фамилии?

Курков поднёс грязносалатового цвета, всю в разводах, бумагу поближе и прочитал вслух:

– Курков Пётр. – Он недоверчиво посмотрел на следователя и прочитал с расстановками снова. – Курков… Пётр… Это что, тетрадь Петра, моего сына? Зачем она у вас?

– Может быть. А зачем она у нас, – легко догадаться. Тетрадь была изъята с места преступления в качестве одной из улик, и мы хотели узнать, как она там оказалась? В связи с чем я повторю свой вопрос – вы не использовали её как подсобную бумагу в работе?

Стариков взглянул на него. Курков сидел с напряженным лицом. Было видно, что он усиленно что–то обдумывает. Но, тут же, сбросив оцепенение, прокашлялся и сказал:

– Нет, я не знаю, как она там оказалась…

– Хорошо, мы с вами ещё побеседуем вскоре, а пока распишитесь вот здесь.

– Что это?

– Подписка о невыезде, вам придётся до конца расследования никуда не уезжать. Пока свободны, Курков.

Стариков, после ухода слесаря, с минуту разглядывал тетрадные листы, но сам почему-то думал об эфемерности причин и следствий во взаимоотношениях между людьми. Странная, почти мистическая, связь до этого совершенно незнакомых людей, разом соединила их в единый спай. Он видел, как Курков отреагировал на улику, но Стариков не того ожидал. Реакция Куркова походила скорее на ошарашенного неожиданным известием, или просто застигнутого врасплох, но только не уличённого в тяжком преступлении, человека. Да, он подобрался, внутренне поджался, и всё же это не было похоже на защитную реакцию. Скорее его поведение было сродни его, Старикова, позиции, – следователя. Курков очень сильно смахивал на человека, который вдруг должен разгадать неожиданную загадку, а не защищаться от грозящего ему самому обвинения. «Ладно, посмотрим, дальше что будет.»…

Стариков встал и вышел из комнаты. В соседнем с ним кабинете, находились оба члена его опергруппы:

– Олег, что-нибудь экспертиза показала?

Высокий круглолицый парень утвердительно качнул головой:

– По предварительному заключению генетического анализа крови из его медкарты в районной поликлинике , и спермы с трупа показали высокую степень идентичности. Всё! Так что, Володь, дело, кажется, выгорает.

– Подожди радоваться. Это ещё ничего не значит, и нам придется попотеть. Если Курков причастен к этому, то он тоже прекрасно это знает. По крайней мере, в разговоре он никак не прореагировал на тетрадь.

– Ну и что? – ответил другой оперативник. – Мужик с железными нервами, – такого на арапа не возьмёшь! Надо брать его, пока не поздно.

– Ладно, ладно, разогнался! Ты в школе показывал тетрадь?

– Всё чётко, тетрадка его сына. Училка опознала её с ходу! – Борис хмыкнул. – Она даже прибавила, что второй такой она давно в своей практике не видела.

– А как в школе характеризуют парня!

– Да как, блин! Оторва полная! – Борис даже скривился. – С ним в компании ещё двое тусуются, точно такая же бритоголовая вшивота!

– Хм, скинхеды! – Стариков устало повёл бровями. – Нам ещё этого не хватало, политику пришьют, за папашу! Тут же наскочит какой-нибудь Лимонов и начнет верещать о дискриминации! Лепилин в своей докладной говорил о трёх пацанах, которых выгнал из подвала, а в разговоре определённо указал на то, что опознал в одном сына Куркова. Значит так, в разработку надо взять обе версии, что-то тут, в этом деле, я чувствую, есть какая-то связь между старшим Курковым и младшим.

– Что именно? – спросил недовольно Борис. – Всё же ясно, не надо умножать сущностей сверх необходимого, как говаривал один очень мудрый человек. Версия, – толще не бывает, как железобетонная свая!

– Версия, говоришь? Я тебе сейчас набросаю столько версий, и все они будут не менее убедительны! Первая, – сынок изнасиловал и убил, испугался, поплакался отцу, тот расчленил тело, чтобы незаметно вынести и спрятать. Версия вторая, – сам младший Курков со своими корешами всё сотворил и папаша тут не при чём! Версия третья, – вообще не они, а мстительный дружок спрятал трухню младшего Куркова, когда они занимались суходрочкой, и измазал ею тело убитой им девочки, да подбросил тетрадку! Версия четвёртая, – …

– Ну, ладно, хватит, – поморщился Борис, – вечно ты все усложняешь! Будем работать.

– И первым делом, что нужно будет сделать, – это выяснить поминутно, где на момент свершения убийства находился старший Курков. Это тебе. – Стариков ткнул пальцем в Олега. – А ты, Борь, возьми на себя младшего. Поспрашивай осторожно, да не его самого, время ещё не пришло, а тех, кто мог видеть или знать о нём в эти дни все. Дело не хилое, понятно, но ты уж постарайся! Я к полковнику, отчитаться…

…а образованностью выпендривайся у себя дома! Тут тебе не на диване валяться, книжки почитывать! Здесь технику знать надо, а на арапа не пройдёт! – Алексей напыжился, и всем показалось, что он даже вырос, увеличился в размерах, с таким видом он оглядел всю собравшуюся компанию слесарей. – Тут не тараканов давить надо, а головой мозговать…

… – у кого она есть, – ехидно закончил Виталий. – Некоторые думают, если они научились козырять, то и голова у них на месте. Не за то ли таких из армии пнули, что к пустому месту руку прикладывали и даже не догадывались об этом?

Мужики тихим добродушным смешком обозначили своё знание адресата, в кого бросил свой камешек Виталий.

Алексей насупился, схватил газету и, закрывшись ею, пробурчал:

– Я и говорю, – некоторые болтать горазды, а когда нужно хотя бы компакт поставить, так один не просекает, а только кучей, знатоки хреновы!

Оник, не очень жаловавший подобные словесные разборки, примирительно сказал:

– Э, мужики, один так знает, другой по-другому, кому от этого плохо, да? Я вот что скажу, – всем плохо! Денег мало, работы много, – чего делить?

– Кому как! Вон Васька с верхней диспетчерской, – кого надо прикармливает, потому и сам рожу наел – только что сало со щёк не капает!

– Да, брось Вить, – ввернул слово Виталий, – мужик правильно живёт! По нынешним временам не будешь делиться, – херня приключится! Сами найдут и заберут!

– Чего брать, да и у кого? У тебя, что–ли? Разводной ключ, да и у того «губа» уже приварена! Васька на той диспетчерской общак держит, через него все халтуры идут! Мужики ему отстёгивают, он наверх куски отсылает, а сверху ему предвариловку по халтурам спускают, потому у них бабки и водятся! – Виктор презрительно хмыкнул.

– А чего ж ты? – Лёха выглянул из–за газеты, растянув губы в ехидной ухмылке. – У самого кишка тонка? Хрен с два! Васька – мастер что надо, вот и прут на него заявки, а тебе ещё губой шлёпать до него с пяток лет!

– Да ладно, чья бы мычала… Ты–то у него сам в наваре сидишь, знаем мы! – Витя, прикрывшись равнодушной миной, обернулся к Стасу. – Видал? Нет, чтобы наши халтуры, с нашего участка не уплывали, так это он о них Ваське трепется!

– Ты, замылься в тряпочку, слесарь хренов! Вон на тебя до сих пор заявка с триста второй висит за перетяжку бачка! Иди лучше бачок поменяй, да за свой счёт! «Череп» уже знает, что ты расколол его, так что новый у него хрен с два обломится!

Лёха победно вытаращил своё круглое личико и насмешливо оглядел всех. Виктор исподлобья глянул на Лёху, прокашлялся и спокойно сказал:

– Чё ты рыпаешься, стручок морковный? Я тебя предупредил, – ещё раз какая заявка уплывет отсюда, ты у меня свой газовый баллон сожрешь за раз! Я об этом узнаю сразу же, понял меня, прапор дрюченный?

При полном молчании оторопелых мужиков Витя поднялся и кивнул Стасу:

– Пошли на заявку.

Выйдя на улицу, Виктор сказал Стасу с такой интонацией, будто в слесарке не договорил:

– Если его не ставить на место, он совсем охамеет.

– А чего же мужики молчат? – недоумённо спросил Стас. – Им что, кушать не хочется?

– Кушать… – скривился Виктор – Они кормятся со своих участков и никакой прапор туда не влезет. Жильцы звонят им напрямую домой, даже не делая заявок. А мы по журналу пасёмся, что надыбаем оттуда, то нам в карман. Мы ведь ремгруппа, жильцов не обслуживаем, как квартирники…

– Почему? А только что с квартирной заявки пришли!

– Нам они перепадают, как дождик в пустыне, по случаю, когда нет никого или Марина подсуетится! У тебя много их было, если бы не я? Теперь понял!?

Стас уныло кивнул и перебросил сумку на другое плечо. Разбрызгивая мокрый снег сапогами, он плёлся за Виктором, впадая в ещё большее уныние. Ничего не клеилось с квартирой. Харицкая, как подземный цербер, заскакивая на каждой пятиминутке в бригадирскую для того, чтобы указать на нерадивость штатного состава работников абакумовской диспетчерской, почему-то всё время высверливала ярым глазом Стаса с Виктором. Видимо, этим она хотела всем указать на истинных виновников жалоб, валом валивших на достославную диспетчерскую.

Стас понимал, откуда несёт “тухлятинкой”, но поделать ничего с этим было нельзя. Варвара трудилась изо всех сил, снабжая начальство информацией, с изуверским наслаждением извращая её всевозможными способами. Немудрено, что Харицкая так наседала в своём негодовании на злосчастную ремгруппу. Нечего было и думать подходить к ней с квартирным вопросом!

Прав был Витя! Мерзкая баба так рьяно выплёскивала свою желчь на мужиков, что Стас в дни её дежурства, заходя по надобности на пульт, прямо–таки физически ощущал словно бы першенье в горле, – такое психологическое «амбре» было разлито в воздухе! Последняя февральская неделя и прощай спокойная жизнь! Хозяева квартиры не дадут продыху с очередным подорожанием! Полста «зелёных» надбавки запросят – не меньше! Стас крякнул с досады, чем привлёк внимание Виктора, расценившего этот звук по–своему.

– Точно, пузырёк надо взять! Иди, открывай, я сейчас приду.

– Ладно, – буркнул Стас. Он прекрасно понимал, что «сейчас» у Вити потянет на добрых полчаса. Его напарник точно навострился заскочить в квартирку в доме напротив. У знакомой дамочки сменить старые вентильные головки на керамические. Их-то как раз и видел Стас в Витином чемоданчике. Он вздохнул и, загребая ногами осточертевшую ледяную жижу, поплелся дальше.

Уже к вечеру, посбивав пальцы на смене проржавевших вентилей на стояках, в пасмурном настроении и с головной болью от непошедшей дозы водки, видимо, «палёной», (на что Витя философски упомянул старуху с прорухой), Стас очутился у подъезда диспетчерской. Обойдя широкий ров раскопанной теплотрассы, над которым трудились солдаты стройбата, он с облегчением подумал о близком отдыхе.

Войдя в коридор, Стас сбросил с плеч неподъёмную сумку рядом с чемоданчиком Виктора и повернул к двери пультовой. Повесив ключ от подвальной двери, Стас попрощался с Галиной и, подхватив по пути сумку с чемоданчиком, который Виктор, как обычно милостиво разрешал донести до диспетчерской, направился к слесарке.

Дверь в неё была приоткрыта и Стас ещё издали увидел на фоне светлеющего окна чью-то фигуру. Что-то ему показалось непривычным в обмякшем торсе, повисшей вперёд голове, которую сидевший подпёр рукой. Стас сейчас же узнал Алексея. В розовых отблесках заходящего солнца Стас хорошо видел его лицо. В широко раскрытых глазах Алексея, высвеченных предзакатными лучами, Стас увидел то, чего никак не ожидал от ёрника и тупой обломины, каким он привык считать бывшего прапорщика. Алексей, глядел на копошащихся солдат за окном, и какая-то неизбывная тоска в проблесках до краёв налитых влагой глаз, обрамлённых отрешённой маской страдания, словно осветила его лицо.

Он глубоко и прерывисто вздохнул, как вздыхает наплакавшееся дитя на груди матери после горестной несправедливой обиды. Что грезилось ему? Утерянная власть в силу неодолимых обстоятельств либо тоска от невозможности принадлежать к особому обществу под названием «армия»?..

Эпистема… – Мужики, я в буфет, говорите, что кому взять…

Сергей, счастливый обладатель пары ходячих ног, опросил лежачий контингент пятьсот сорок восьмой палаты. Глядя на него совершенно определённо можно было сделать вывод, с чем он находится здесь на излечении, ибо его согбенная сколиозом спина вводила всех в заблуждение. Но это было обманчивое впечатление. Он имел несчастье сломать себе руку и довольно неудачно. И всё же с парой титановых скобок Серёга был в несравненно более выгодном положении, а потому, с присущей ему щедростью натуры, частенько выполнял просьбы своих обездвиженных сотоварищей.

Случалось, в отсутствие санитарки ему исполнять и более интимные просьбы, но Серёга безропотно подавал и опорожнял «утки» и «судна» с таким выражением лица, словно он был самолично виноват в скорбном положении просящего.

– Сергей, возьми мне вафель и кефира. И, если есть, какую-нибудь минералку без газа. – Стас, кряхтя, повернулся к тумбочке и вытащил деньги. – Может, пивка, где надыбаешь, а то вон Юра слюной заходится. Ему можно, у него кости в порядке, а я вот буду страдать…

Юра делал вид, что спит и не слышит Стаса. Он не мог себе позволить такую роскошь, так как почти вся его наличность давно перешла в область туманных грёз, а до её пополнения оставалась впереди долгая неделя.

Стас только к концу второго дня понял, насколько его положение здесь будет зависеть от таких ходячих «счастливчиков». Все обезноженные «скелетники» вообще быстро смекали эту простую истину и потому всячески ублажали своих добровольных «патронов». И только один из них занимал место, которое Стас никак не мог долго определить.

Появляясь каждый день в палате, это маленькое, худосочное существо мужского рода с лицом тряпичной куклы, только сильно состарившейся и оттого возбуждавшей в отношении своей особы смешанное впечатление насмешливой жалости и безразличия, в повадках своих напоминало маленького испуганного пёсика. Трясясь при каждом внезапном появлении больничных работников, он съёживался, отодвигался в тёмный угол и там замирал.

Впрочем, при появлении санитарок он был смелее и даже в моменты раздачи пищи робко просил налить ему «черпачок жиденького». Но это была лишь проформа. Валера, ибо имя он имел вполне человеческое, в такие часы становился счастливым обладателем пары-тройки добротных порций, достававшихся ему от истомлённых плохим самочувствием больных, а потому страдающих отсутствием аппетита.

Свой крест Валера нёс безропотно. Долгими вечерами, когда измученная плоть страдальцев искала утешение в привычном мужскому естеству сорокаградусном забвении, он с аскетичными интонациями, будто рассказ и не касался его жизненных перипетий, присовокуплял эпизоды своей крутой судьбы к не менее крепким дозам хмельного болеутолителя. В конце третьего дня, когда из сгустившихся сумерек через балконную дверь неслышной полутенью возникла его маленькая серенькая фигурка, Юра, лежавший ближе всех, в сердцах воскликнул:

– Тебе бы, Валерик, где-нибудь призраком работать!

– Чего «призраком»? Беспаспортный я… Сам-то я из Казахстана… Когда сел, Союз ещё был, а вышел – нету паспорта! Стали менты гонять, на работе только батрачить за похлёбку… Да и работать мне нечем, пальцы мне менты перебили, не слушаются теперь. Здесь их лечил, да вот остался… помогать. Вроде зав. отделения знает, но не гонит. Сами видите, санитарок нет, а я только и годный, что бельё собрать, куда отвезти, что раздать… А кады кто из начальства появляется, всё равно лучше пересидеть где-нибудь в уголке, с глаз долой…

– Домой чего не едешь, в Казахстан?

– А не к кому. Там мать с сеструхой жили. Мать померла, когда я чалился, а сеструха уехала сюда, в Москву. У нас тут другая сеструха, двоюродная, живёт, да я только не знаю адрес.

Что-то забрезжило в голове Стаса и он с интересом спросил:

– Как сестёр звали?

– Мою? Мою-то Нинка, а двоюродную Любкой, если правильно помню.

Стас ничего не ответил, усмехнулся и, помолчав, сказал:

– Съезди, Валер, вот по такому адресу на Ярославском шоссе, здесь недалеко, по прямой…

И Стас назвал известный ему дом, объяснив сложившуюся ситуацию. Валера не удивился такому жизненному раскладу, только сказал потухшим голосом:

– Чего удивляться, жизнь моя такая, – выше головы не прыгнешь…

Что хотел этим сказать бедолага, не было ясно, но почему-то все в палате замолчали и невольно издали, по всему видать, сочувствующие вздохи.

И всё же, разногласия по поводу жизненных установок Валеры иногда возникали на социально-философском уровне. Юра, скептически хмыкая, в ответ на жалостливые реплики сотоварищей по палате, с немалой долей иронии замечал:

– Вашего Валеру никто не принуждал жить по такой схеме! Выбор есть всегда и у всех, только один кретинствует, то есть, я хочу сказать, обходится набором примитивных правил, которые в ходу у его социального окружения, а другого они не устраивают! Вам, голубки мои, это хоть ясно? – И, не дожидаясь ответа, язвительно добавлял: – Я немало, впрочем, как и вы все, повидал таких Валер, и все они в один голос плакались о своей несчастной доле и всякой такой ерунде! Чего ему мешает обустроить эту свою долю по-другому? Да элементарная лень! Он хоть бы попробовал тыркнуться в какую-нибудь сторону, так нет же! Он предпочитает юродствовать!

– Мне кажется, Юрий Михайлович, что вы тут не совсем просекаете сущность этого социального явления, как бомж! – иронично откликнулся со своей койки Серёга. – Вы-то хоть представляете его положение? Куда ни ткнись, везде чиновничья стена и каждый из них норовит пинком отпасовать Валерика к следующему, даже не выслушав его!

– Н-да? И ваш Валерик, тут же пустив жалостливую слезу, забивается в угол и сидит там как цуцик, грея свой геморрой! Да никто его и не будет жалеть! Он что, дитя малое, чтобы не знать такую простую истину?! Тыркаться надо туда-сюда по сто раз на день, пока у чиновника, по-вашему образному выражению нога не устанет пинать!..

– Об этом хорошо говорить, а как дела коснешься, так хотелка с терпелкой отваливаются, ─ съязвил Стас. ─ Я вон пять лет пытался разменять свою квартиру, да только перевел кучу денег на этих оглоедов. Уж меня-то пинала всякая шваль, с которой срать рядом не сел бы, не то что с ней дело иметь! – Стас горестно вздохнул и замолчал.

– Понятно! – Юрий Михайлович усмехнулся и назидательно сказал: – Вот если бы кто-то здесь внимательно читал классиков, то, может быть, и поднабрался бы опыта! Помнишь, у Булгакова в «Мастере…» был один проходимец, который из однокомнатной квартиры без всяких чудес превратил ее в три трехкомнатные!?

– Чего ты хочешь этим сказать?– вяло отреагировал Стас. Он слишком хорошо изучил этот квартирный вопрос, чтобы услышать для себя что-то новое или полезное.

– А то, что ты, как следует из результата твоей квартирной эпопеи, не тот типчик, о котором писал Булгаков. Не надо было тебе самому заниматься этой канителью. Вместо того, чтобы кормить этих клопов, на которых ты перевел столько денег, нашел бы ловкого человечка, который обошелся бы тебе намного дешевле и дело твое было бы в шляпе!

– Да что ты, Юр, заладил все «бы, да кабы»! – недовольно отпарировал Стас. – Чего теперь говорить об этом! Я все перепробовал и все псу под хвост…

– Это ты так думаешь, что все!

Излишняя категоричность Юры, смущала его собеседников, и они предпочитали не продолжать этот абстрактный разговор. Все давно уже заметили, что сам Юрий Михайлович, хоть и резок был в суждениях в отношении Валеры, однако это нисколько ему не мешало активно пользоваться его даровыми услугами. Это только подчёркивало странное одиночество Юрия Михайлович, ибо за истекшие три дня ни один посетитель не соизволил его потревожить. Заметить-то заметили, но спрашивать об этом странном явлении у него, вполне понятно, никто не решался. Сам Юра предпочитал вопрос о своих родственниках обходить стороной и с этим его правом мужики считались вполне деликатно…

Глава 6

Иван всю обратную дорогу от следователя находился в мрачных размышлениях, Что-то неприятное ворошилось в душе и он никак не мог определить причину такой тревоги. «Тетрадку его показывал… Зачем? Сказал – улика… Неужели за Петькой такое дело? Не может быть!.. Сам он такое не удумал бы!.. Значит с кем-то… Душу выну из паршивца…».

С порога, швырнув сумку в угол, Иван крикнул:

– Мать, Петька приходил?

Жена отозвалась из кухни:

– Да был, но ушёл… – Не получив ответа, вышла в коридор и увидев мрачное закаменелое лицо Ивана, спросила встревожено:

– Что-то случилось с ним?

Иван зло посмотрел на неё:

– А когда-нибудь с ним было хорошо? Но на этот раз, кажись, вляпался наш петушок!

– Да, господи, что случилось, скажи, наконец!

– Ничего, – буркнул Иван и ушёл в ванну. – Я мыться буду. Петька придёт, не отпускай его и стукни мне.

– Ах, господи, господи! Опять дня не проходит, чтобы не приключилось с ним что-то! Всё сердце изболелось! А всё ты, со своими подначками да битьём! Что из мальчика сделал!

– Заткни свое поддувало! Сама бы не лезла со своим жалканьем, парень бы знал твёрдое воспитание!

За обедом Иван, уткнувшись в тарелку, отмалчивался от бесконечных воздыханий жены «что» да «как». Он и сам терялся в бесчисленных догадках и потому, свирепея от жуткой неопределенности, ожидая сына, едва удерживался, чтобы не наговорить жене кучу неприятных слов. Ему что-то подсказывало, что силы стоит поберечь для чего-то важного и поворотного в судьбе его семьи и его самого.

Степан Макарыч надев очки, принялся изучать акт осмотра квартиры злостного нарушителя дезовских законов. По крайней мере, так выходило из весьма пространного текста на трёх машинописных листах. Что и говорить, Юлия Семёновна была докой в таких делах. Она, описывая чудовищный раззор в квартире нарушителя, не преминула приукрасить факты изрядной долей драматизма, присовокупив препятствование жильца-рецидивиста к проникновению в его квартиру официальной комиссии. Так же красочно была описана невыносимая моральная атмосфера, кою жилец создавал устным изложением своих неудовольствий по поводу законных требований администрации восстановить в десятидневный срок порушенную квартиру.

Макарыч даже вздохнул от удовольствия, возвращая документ терпеливо ожидавшей окончания его изучения Харицкой.

– Юлия Семеновна, вот если бы все дела были так хорошо оформлены, нам бы не пришлось тратить материальные фонды зазря. Пристращать их всех надо! Столько развелось сейчас таких самодельщиков, – как грязи, и все норовят впихнуть в квартиру что-нибудь покруче!..

– Вот и займитесь этим, Степан Макарыч. Ваши слесаря бывают во всех квартирах, могут и разузнать, кто и где шумит громче всех. Сами жильцы с удовольствием подскажут. И хорошо бы эту информацию на пользу обратить.

– Это как? – невольно спросил Макарыч, однако уже зная её ответ.

– А вот как сейчас, – выявить да и предъявить финансовый счёт тем, кто самоволкой занимается. …

«Вот чертова баба и тут докопалась до жилы!». Макарыч сокрушённо вздохнул: «Эх, не надо было её надоумливать! Самому бы провернуть дело и порядок! А так своими руками концы обрубил… Она теперь от этой идеи не откажется!.. Придется делиться… потом».

– …зачем отдавать куда-то деньги, когда всё можно через нас пропустить. Как вы считаете? – закончила Харицкая.

– Вы правы, Юлия Семёновна, можно их так постращать санкциями, что любой за благо сочтёт всё спустить на тормозах!

– Вот и займитесь этим первым. Дело полностью, как говорится, на мази.

Макарыч сделал вид, что размышляет, – надо было спасать свою законную добычу. После небольшой паузы, чтобы не дать Харицкой продвинуть свою мысль дальше, осторожно сказал:

– Знаете, Юлия Семёновна, мне кажется, что с этим делом как раз и не стоит начинать. Слишком оно оказалось на виду. Шум, комиссия, соседи, да и слесаря наши, – любой может по дури зацепить и тогда бог знает, что может случиться!

Харицкая в неудовольствии постучала пальчиками по столу. Она вздохнула и, помедлив, сказала:

– Может быть, вы и правы. Скорее всего, здесь торопиться не следует. Этому акту дадим ход наверх, но на этом остановимся! А к выявлению нужного нам контингента приступить надо немедленно. Ну, всё, пойдемте на пятиминутку, я тороплюсь в управу…

Но опять пришлось нервничать по пустякам достопочтенной Юлии Семёновне, боявшейся опоздать на нужное рандеву. Возник на пятиминутке как-то самопроизвольно вопрос о спецодежде. Она, как могла до этого, оттягивала вопрос об экипировке штатного состава до последнего. Но, видно, чёрт перебежал ей на этот раз дорогу, ибо упёрлись своими слесарными лбами водопроводчики-канализационщики, взбаламутили всех и забурлила остальная рать жилкомслужбы. И, как назло, все вырядились в самое драньё, какое где кто нашёл; малярши в заскорузлые от краски и грунтовки короба, бывшие когда-то комбинезонами, из ватников слесарей и плотников бесстыдно торчала оголившаяся начинка в виде кусков порыжевшей ваты, а уж ноги свои выставили чуть ли не под нос ей, – смотри, мол, любуйся на эти опорки.

– Нас уже боятся пускать в квартиры жильцы в такой видухе! Не то побираться, не то грабить пришли!.. – в один голос орали, потерявшие самообладание мужики и бабы. – Вон в соседнем ДЭЗ’е все одеты, как на свадьбу, а над нами бомжи смеются, своё предлагают надеть! Люди на помойки выбрасывают, считай, новьё по сравнению с нашим рваньём…

«Не иначе, как с Абакумовской диспетчерской заговор пошёл! Ишь как в одну дудку дудят!..», – думала Харицкая, лихорадочно соображая, что потушить на этот раз бунт никакими отговорками не удастся. «Ах, как не вовремя эта карусель завелась! Как раз все средства, отпущенные на спецодежду и обувь, она потратила на евроремонт квартирки для дочечьки, своей сладенькой малюпаськи! И, как назло, уже успела отчитаться за них наверху! Боже, какая же шушера подсуропила ей?! Выясню, – с волчьим билетом пущу по миру!».

А пока Юлия Семёновна тоскливо прокручивала эти мысли в голове, другая, подспудная, терпеливо придерживала её эмоции, шепча: «Пусть проговорятся, выдохнутся, потом поодиночке им выволочку устроишь, а пока держи паузу!».

Пауза вышла приличной. Когда все угомонились до мелкого, разобщенного по углам бурчанья, Харицкая встала и, обведя суровым взглядом набычившихся работников, спросила:

– Ну, что, это всё!?

– А чё, мало? – не выдержал Алексей. – На мне от сварки уже прогорело своих три пары штанов, не считая остального.

– И ты хочешь, чтобы я вывернула свои карманы, отдала свои деньги и оставила семью голодной? – вскричала Харицкая. – Я сколько раз вам говорила, все средства отпускаются нам в один котел! Оттуда берём на закупку приборов, инструментов, на транспорт, трубы, оснастку, и ещё прорву всего того, без чего вам здесь просто делать нечего! Вам это понятно?! – уже приличной фистулой закончила свою филиппику распалившаяся Юлия Семёновна. – Вот ты, – она ткнула пальцем в первого попавшегося ей на глаза слесаря, – нет, чтобы поберечь одежду, так вы ею чуть ли не ноги вытираете! Испачкалась – выстирай, заштопай! А те деньги, что ты сберёг, вернутся тебе кранами, вентилями, или чем ты там ещё работаешь! Администрация делает всё, чтобы вы качественно и быстро выполняли заказы! Думаете, что нам не известно о вашей экономии, чтобы выгадать приборы для халтуры? И мы закрываем на это глаза! Но, дорогие мои, до поры до времени, пока не перестанете испытывать наше терпение! Я ещё раз повторю, средства на закупку одежды мы собираем постепенно. Как только соберём необходимую сумму, приобретём спецодежду и сапоги. Всем всё ясно!?

Угрюмое тяжёлое молчание повисло в воздухе ей в ответ. Харицкую это не смутило. Она почувствовала, что и в этот раз она одержала чистую победу:

– Степан Макарыч, продолжайте! Я ушла.

Войны, иногда определяющие судьбы народов всего мира, гораздо чаще всего нескольких стран, всегда были главным занятием рода «homo sapiens». Эта деятельность настолько присуща человеку, что в редкие часы перемирий, когда можно использовать это время на благо мира, он натужно изыскивает возможность для проявления этого инстинкта. Сказанное справедливо не только к большим общностям людей. Гораздо более это применимо к отдельному индивидууму, не имеющему возможности проявления укрытого в недрах подсознания инстинкта агрессии. И тогда-то этот урезанный, ущербный, ужатый и задавленный рамками нравственности и морали до смехотворного чувства зависти инстинкт, ища выход своей первобытной энергии, выливается в банальные стычки между особями в виде дрязг, сплетен, интриг и обыкновенного мордобоя.

Если Степану Макарычу в нынешнем его состоянии и трудно было приписать высокий полет интеллектуальной мысли, а тем более свойство нравственного анализа своих поступков, то уж в рамки вышесказанной доктрины он укладывался полностью. Нестерпимые позывы первобытного гена, приобретя черты, незамутнённые никакими гуманистическими наслоениями, породили в нём весьма примитивное отношение к строптивому заказчику. Чувство оскорблённого хозяина, на территории которого какая-то мозгля осмелилась ворохнуться в сторону, нестерпимое для самолюбия ощущение утаивания на принадлежащей тебе по праву территории подати в виде оплаты «халтуры», взвинчивала нервы до состояния раскаленной проволоки. Эта гремучая смесь и вызывала в нём состояние неустойчивой истерии.

За последние три дня, когда сверхзадачи наслаивались одна на другую с неотвратимостью неумолимого рока, Макарыч свёл все свои эмоциональные потребности к одной-единственной – жажде мести. Но почему-то это чувство по логике произошедших событий, должное быть справедливо разделённое поровну между обидчиками, было обрушено со всей силой на крайнего, ибо невозможность расплаты с бандой складских вымогателей оставалась для Макарыча круто посолённым душевным стигматом.

И всё же, как ни рвалась душа, ведомая яростно звучащими в ней фанфарами к битве, как ни бушевали эмоции в груди жаждавшего реванша Макарыча, они не заслонили прагматичный и приученный последними событиями к осторожности его ум.

Он ближайшим же вечерком, едва дождавшись около восьми с половиной, дрогнувшей от нетерпения дланью вонзил указующий перст в кнопку звонка. Дверь долго не открывали, но Макарыч терпеливо ждал, подкреплял своё терпение через равные промежутки времени деликатно выдержанными прозвонами. Наконец, из-за хорошо сваренной мощной стальной двери хрипло гаркнули:

– Кто!?

Макарыч был готов к такому отклику. Он аккуратно прокашлялся с целью поставить в известность хозяина квартиры о визите одинокого гражданина и сказал:

– Владимир Исидорович, это я, Лепилин, прораб ДЭЗ’а…

– И чего надо? – ответствовал Владимир Исидорович, однако, не производя никаких действий по открыванию двери.

– Разговор у меня к Вам…

– Не нужны мне ваши разговоры, одни такие разговорчивые уже приходили и наговорили на сорок пять тысяч рублей!

– Владимир Исидорович, я как раз пришёл к вам с целью помочь в этом вопросе. Вы откройте мне, а то как–то неудобно так… через дверь…

Выдержав паузу, достаточную для того, чтобы показать всю степень обиды и возмущения хозяина квартиры сложившейся ситуацией, брякнули засовы и Макарыч получил доступ на территорию врага.

Набычившись, словно собираясь бодаться, Владимир Исидорович молча отступил на шаг и с невыразимой неприязнью спросил:

– Чего ещё забыли здесь!? Сделаю – скажу, нечего сюда больше ходить!..

Судя по выражению лица Владимир Исидорович желал бы добавить много чего ещё, но статус интеллигента не давал ему особой свободы выражения обуреваемых им чувств. Степан Макарыч, напротив, охотно воспользовался этим немым, но весьма красноречивым продолжением диалога и скоренько ввернул свой неотразимый аргумент:

– Не надо! Ничего не надо будет вам платить и восстанавливать! Я только что прочёл акт осмотра вашей квартиры и очень сочувствую! Но меня, как вы сами знаете, в комиссии не было! Это было инициативой начальства, видимо кто-то доложил о перепланировке…

– Н-да-а… и я даже догадываюсь, кто это сделал! – Владимир Исидорович выразительно посмотрел на Макарыча. Лепилин не стал терять время на опровержение укоризненного взгляда хозяина квартиры и прямо заявил:

– Кто и что сделал уже сейчас неважно! Тут ничего поправить нельзя. Но я могу вам помочь выйти из этой ситуации с очень малыми для вас потерями. Что я этим хочу сказать – я ликвидирую этот акт и составлю другой, в котором все допущенные нарушения буду исправлены! Как вам такой вариант?

Владимир Исидорович с саркастической усмешкой выслушал предложение Макарыча и спросил:

– Интересно, во что же мне обойдутся эти малые потери?

Лепилин не стал интриговать и многозначительно закатывать глаза к потолку, как сделал бы он в любом другом случае, а, прямо глядя в недобрый прищур Владимира Исидоровича, мягко обронил:

– Вы ведь знаете, что по закону нанять бригаду со стороны для восстановления порушенных перегородок и сантехники вы не можете. Иначе у вас не примут помещение и заставят всё сделать заново силами нашего ДЭЗ’а. Поверьте, Владимир Исидорович, принимающая комиссия найдёт массу огрехов и нарушений строительных норм, даже если вам восстанавливать всё будет сам архитектор этого проекта. Такой уж порядок и ничего поделать с этим невозможно.

Лепилин прокашлялся в кулак, но только для того, чтобы посмотреть, как прошла эта “деза”. Владимир Исидорович, брезгливо поджав губы и смотря Макарычу куда-то в переносицу, не издал ни звука. Степан Макарыч, ободрённый первым удачным ходом, продолжил:

– Я обделаю ваше дело так, что вы затратите против того, что сейчас у вас уйдёт, вполовину меньше. А если чуть надбавите, так, всего процентов пятнадцать, ну, от силы, двадцать, то я смогу устроить всю вашу первоначальную задумку, как вы того желали.

На лицо хозяина квартиры, по мере изложения Макарычем делового предложения, наплывала маска грустного сарказма. Владимир Исидорович очень ясно вдруг осознал, что перед ним стоит не просто прораб какого-то там ДЭЗ’а, а личность, значительно более серьёзная, равноположная чуть ли не самому дону Карлеоне, который делал предложения своим визави, «от которых нельзя было отказаться». Понял эту зловещую истину злополучный Владимир Исидорович, понял, что загнал его проклятый прораб в угол и, обречённо кивнув головой, принял его предложение.

А в это время, чуть поодаль, домах в трёх от противоборствующих сторон, в лице прораба ДЭЗ’а и хозяина злополучной квартиры, разворачивалась не менее грандиозная по своей значимости и последствиям, битва первоприродных стихий – воды и человека.

Силы были неравны. Стихия, ревя, словно разъяренное чудовище, пышело жаром на маленькую хлипкую фигурку человека. Для него, испуганного и сломленного могучей силой, она и впрямь было таковой, ибо Сашок, под напором струи кипятка толщиной с приличный шланг, растерял весь свой наличный запас моральных и физических сил.

Ошарашенные таким поворотом дела хозяева истерично орали в трубку что-то о катастрофе, пытаясь вызвать аварийку. И когда Виктор со Стасом ворвались в квартиру, заполненную душно-сизым паром, они увидели в голос матерно орущих полуголых тёток, отчерпывающих тазами пятидесятиградусное варево, визжащего младенца и забившийся в угол мокрый, измятый донельзя, большой кусок тряпки, бывшей ещё какой-нибудь час назад слесарем-сантехником Сашком.

– Ну, чего у тебя стряслось!? – спросили они, озирая напрочь залитую квадратуру всего обозримого пространства квартиры. Мужики прекрасно знали, что тут случилось, но не отказали себе в удовольствии, глядя в страдальческие глаза Сашка, потерзать его ехидными вопросами.

За Сашком водился один грешок и, по меркам сантехнической братии, немалый. Он любил втихаря подслушать о намечающейся «халтуре» и тут же, опережая конкурентов, стремглав мчался по разведанному адресу. Пришедший туда же хозяин «халтуры», выслушивая сбивчивые объяснения Сашка и подговорённых жильцов, матерясь, в сердцах покидал место уплывшего куша. Так случилось и в этот раз.

Ещё днём, на послеобеденной пятиминутке, Макарыч, подозвав к себе Виктора, в качестве бонуса (так как имел на него далеко идущие виды в проштрафившейся квартире) направил на выгодную заявку. Всё это время вокруг них крутился Сашок, носом чуя интересный для него разговор. Напарники, позвонив жильцам, договорились на вечер о замене новенькой, только что купленной импортной полотенцесушилки.

Виктор мог бы, отложив все заявки, немедленно заняться «халтурой», но тут имелась маленькая неувязка. Импортная полотенцесушилка и видом, и практичностью радовала глаз и грела душу её хозяев, но для слесаря-сантехника её установка была сущим мучением. Резьба, которой она присоединялась к стояку, мягко говоря, не соответствовала стандарту. Она-то была, как и полагалось, в три четверти дюйма, но шаг этой резьбы, по каким-то особым заграничным условиям, был несколько уже. И при навинчивании соединительной муфты резьба скручивалась и всему действу был уготован закономерный финал – скандал между участниками процесса и помойка для шикарной никелированной забугорной цацки.

Но у бывалого сантехника, каковым являлся Витя, имелся свой хитрый ключ на эту импортную закорюку. Его-то он в обед при себе не имел, а в диспетчерскую идти всё равно было мимо одной из заявок. Мужики решили по пути в слесарку заодно устранить это малозначимое препятствие.

Пока они, не спеша, отмеряли пространство, смакуя предстоящее вознаграждение, Сашок уже располагался в означенной квартире. И к тому времени, когда напарники подходили к подъезду диспетчерской, он, не зная хитрого Витиного секрета, совершил своё подлое дело. И когда Виктор со Стасом, оторопевшим от неожиданно выскочившей из пультовой Марины, были ею прямо из коридора направлены по смутно знакомому адресу, Виктор, внезапно остановившийся на полдороге, сказал:

– Ну, сучья шепила, если только это он нам учудил такое, я ему устрою – мало не покажется!

– Чего устроишь? Кому? Чего ты встал, там же кипяток хлещет!? – взволновался Стас.

– Вот и пусть хлещет! Потом этого козла так за это отхлещут, что дорогу забудет в этот ДЭЗ. Идем потихоньку, а то скользко.

Стас всё понял уже на месте…

Смотря на экран телевизора, заполненный душераздирающими бразильскими страстями, Иван даже и не пытался вникнуть в грандиозность тамошних запутанных коллизий. Жена, поминутно хватая его за руку, причитала: «Ну ты смотри, Вань, что делается!.. Да повернись ты, дура, повернись!» – вскрикивала она в раже «мыльного» угара. ─ «И ведь не видит, что под носом творится!..».

Её слова, вперемешку с обрывками мыслей, словно свинцовые блямбы падали Ивану в голову, будто его мозг превратился в жестяной таз и кто-то беспощадно и зло сыпал их в него из бездонного мешка. «Дура… кто уж дура, не эта крашеная, а ты… Петьку проморгали… Точно, как слепые… Чего ему не хватало?.. Всё было, всё покупал… денег не жалел…». Иван закрыл глаза и, качая головой, сжал зубы: «Драть надо было… да эта не давала… я приласкаю!.. я пожалею!.. точно, что под носом творилось, не видела и проморгала… кулёма… вот и упустили парня…».

Хлопнула входная дверь, и реплики телевизионных страдальцев заглушил мощный “паровозный обмолот», затопивший своим рёвом всю квартиру. Иван медленно повернул голову и, как во сне, смотря на входившего в комнату сына, тяжёлый «кассетник» в его руках, на обвисшее безвольным подбородком лицо, обречённо подумал: «Всё, кранты! Лучше уже не будет… надо спасать, что есть…».

Он встал, прошёл мимо Петра в прихожую, оделся, снял куртку сына с вешалки и, войдя в комнату, бросил её ему на колени:

– Одевайся!

Пётр непонимающе смотрел на отца. Что-то непривычное в голосе и его облике заставило Петра подчиниться. «Чего ему надо?» и, не понимая столь странного требования отца, спросил:

– Бать, пойдём куда? А то поздно, одиннадцать уже.

Иван молчал. Он смотрел на сына тяжелым застывшим взглядом и, перекатывая желваки, ждал, когда тот оденется.

– Куда на ночь глядя, ты что удумал? – запричитала мать. Её сердце почуяло неладное, уж больно закаменевшим и бледным, против привычного красного цвета, было лицо мужа. Иван ничего не ответил. Кивнув сыну, он сквозь зубы проронил:

– Пошли…

Всю дорогу Иван молчал. Пётр шёл за ним, совершенно потерявшись в догадках. Они проходили дом за домом, а он так и не понял намерений отца насчёт этой неожиданной вечерней прогулки. И только когда они свернули к знакомому дому, подходя к подвальному приямку, он ощутил вдруг обдавшую жаром волну неприятного томления.

– Чего мы сюда пришли? – хрипло спросил Пётр.

– Открывай! – не отвечая на вопрос сына, приказал Иван.

– Зачем? У меня нет ключа…

– Врешь, свиненыш, – прошипел отец. – У меня этот номер не пройдёт! Чтобы насволочить у тебя всё найдется! Открывай!!! – заорал он, схватив Петра за плечо и с силой ткнув его в дверь.

– Ты чего! Нет у меня ключа, отобрали его у меня! – перепугано заверещал сын, выдираясь из пальцев отца.

Иван, продолжая крепко держать его за плечо, вытащил из кармана ключ и сунул сыну в руку:

– Открывай!..

Иван с вечера, зайдя в диспетчерскую, незаметно взял ключ от подвала, перед которым они сейчас стояли, – он, с подкатывающейся под ложечку жаркой волной злобы и безнадёжности. Пётр трясущимися от страха руками долго не попадал в прорезь замочной скважины. Ткнув его в распахнувшийся чёрный провал входа, Иван включил фонарик и, не глядя на сына, приказал:

– Теперь веди меня туда, где спрятал мешок с телом!

– Каким телом! Батя, не знаю я ничего…

– Иди-и… – взревел Иван вслед кубарём полетевшему от толчка Петру. – Ты у меня носом все пропашешь здесь сейчас, но покажешь это место!

– Батя, не знаю ничего, – ошарашено бормотал Пётр, – мы с пацанами давно здесь не были…

– Это ты будешь говорить кому другому, – выдохнул Иван. – Девчонка пропала десять дней назад. Меня вызывали к следователю и он показал мне твою тетрадь, которую нашли здесь, у неё во рту. Доигрался, паршивец! Говори, сучий потрох, как ты это сделал, мне надо знать подробности, чтобы не проколоться… Я тебе не девочка, я тебе одним щелчком башку снесу! Я бы и сам тебя прикончил, потому как, после того, что делают на зоне с такими, как ты, – нормальным ты оттуда уже не вернёшься. Так уж чтобы потом с тобой не мучиться, я лучше сам!..

Петр с вытаращенными глазами молчал. Выхваченное из тьмы светом фонарика его лицо скукожилось в гримасу отчаяния и страха.

– Я… я не помню ничего… мы просто сидели, пили пиво… потом я с Ленкой ушли в угол, побыть вдвоём… ребята пили… Больше я ничего не помню.

– Ты мне мозги не пудри, обделок малохольный! Всё говори, как есть! Что потом было?!

– Когда я проснулся, было двенадцать ночи… В руке у меня был нож, весь в крови. – Пётр тяжело сглотнул. – Никого рядом не было, ни Ленки, ни пацанов… Потом я увидел, что куртка и джинсы на мне в крови. Я их оттирал горячей водой… Там кран есть.

– Где это было, покажи.

Пройдя несколько отсеков, Пётр молча ткнул рукой в отдельный закуток и сказал:

– Тут у нас лежак был и стол из ящиков, а за стенкой матрас. Я на нём проснулся.

Иван шагнул вперёд и посветил за перегородкой. Потом повернулся к сыну и жестко сказал:

– Рассказывай, что здесь было и как. Всё рассказывай, для твоей же пользы. Узнаю от ментов, что ты соврал, сам порешу тебя, как ты эту девчонку! – Иван занёс кулак над головой Петра.

– Ба-тя-я! – надрывно заорал в ужасе Пётр, – больше мне нечего рассказывать! Клянусь тебе, чем хочешь! Я думал, что это пацаны порезались и ушли с Ленкой, меня наверно не добудились! Выпил много…

– Ух, паскудник хренов! Дури наглотался?

– Не, не было у нас в тот вечер ничего! Батя, я честно тебе говорю, выпили мы всего по паре бутылок, дядь Витя нам их ещё дал вечером… целый ящик. Мы только иногда травкой… но с неё чтоб так… а тогда я отрубился капитально.

Иван присел на приступок и после минутного размышления, буркнул: – Расщедрился Витёк, с чего бы это? – и после мрачно спросил:

– Значит, где лежал мешок, ты не знаешь?

– Не знаю, не видел я никакого мешка! Я, как оттёр кровь, ушёл домой. Нож спрятал вон туда, ─ и Петр указал на небольшую нишу в стене. К нам потом, дня через три в школу приходил участковый, спрашивал про Ленку.

– Кто она? Фамилия?

– На Палехской жила, дом там угловой, трехэтажный, – на втором этаже. Мать у неё инвалидка, Сапрыкина фамилия.

И только услышал Иван фамилию, едва смог её сопоставить с известной ему личностью, как захолонуло в сердце, обмер он и с тоской подумал: «Настигла всё-таки меня судьба через сына, … не удалось тогда от неё откупиться!..».

Эпистема… Поначалу дни тянулись, как изжеванная до состояния белой сопли жевательная резинка. Наполненные беспокойным томлением перед извечным волнителем человеческой натуры, – неизвестностью, – они потом превратились в долгую тягомотину изорванных в куски дней и ночей. Каждое утро на обходе лечащий врач Игорь, осматривая ногу Стаса, хмыкал, проводил неприятные манипуляции с его поломанной конечностью, ибо на звание ноги она теперь претендовала мало и, отводя взгляд, переходил к следующей жертве его лекарских экзекуций.

В своих исканиях эскулаповых истин он, иногда, судя по его уж очень деловому виду (ибо какие лекарские истины могут быть у доктора в двадцать восемь лет), был подозрительно категоричен и уверен в своих ответах. Больным это не нравилось и они всем скопом тормошили его на предмет своих болячек. В те разы, когда он сопровождал зав. отделением Бориса Гавриловича, Игорь, непременно утыкая палец в проблемное место, положим, где-нибудь на ноге пациента, говорил пару слов на латыни. Борис Гаврилович с усталым видом носителя многих лечебных премудростей, хватал проблемное место своей короткой волосатой, смахивающей на клешню краба, рукой, мял, крутил, тянул, высверливал взглядом и говорил – «ну-да, ну-да…», подтверждая, тем самым, мнение своего юного коллеги.

Что касаемо страдальца, обладателя сего ущербного места, то ему выбирать манеру поведения не приходилось. Оба ответственных докторских лица, стоически перенося стоны и закатывания глаз к потолку их подопечного, приговаривая: «ну будет, будет…», ни слова не говорили о перспективах и сроках его пребывания на больничной койке. Стаса бывалые соседи утешали: «Да чё там, с твоей травмой ещё месяц-полтора, – и будешь прыгать как заяц, правда, только через годик, когда снимут гипс»…

Сердце Стаса обмирало и ухало в темный провал безнадёги. Что будет с квартирой, с вещами, с женой, у которой не только прописки, но и гражданства=то российского нет! Эх, сучья судьбина! Его размышления прервал голос их ходячего благодетеля.

– Мужики, Светка телевизор завтра принесёт! – обрадовано сообщил Сергей.

Юрий Михайлович, обождав, пока утихнут слова благодарности возликовавших сопалатников, издал череду нисходящих звуков, которым позавидовал бы любой лягушачий самец в период любовных страстей:

– Кхе-кхе-кхе-кхе… Ну, вот, дождались! А я-то думал, что хоть здесь можно спокойно пообщаться с людьми, так сказать, их живые мысли попробовать на вкус! Что там смотреть!? На экраны вырвалась орда жизнерадостных идиотов, выпущенных докторами-маньяками из сумасшедших домов. Мало-мальски думающему человеку суют под нос круглые сутки изо дня в день бесчисленные шоу из молодых кретинов, сериалы, ничем не отличающиеся игрой актёров и режиссёрской мыслью от любительского спектакля в какой-нибудь Пентюховке, реклама, реклама и Голливу-у-уд!..

Юра задохнулся и зашелся в кашле. Сергей попытался было вставить слово, но Юра энергично замахал рукой, выдавливая сквозь кашель возражения:

– Не кончил я… дай… договорю!.. А если и показывают что, то скромненько, эдак часа в три-четыре ночи, чтобы думающий люд, если и захочет просмотреть нужную ему передачу, то чтоб на утро был осоловелый в доску,– меньше думать будет!

– Ну, ты сказанул! Кому нужен твой думающий люд в наше время! Зато хохмы по телеку чуть ли не по полдня идут! Чё ещё надо, – нахохотался и порядок!

Юрий Михайлович, морщась, как от доброй дозы хинного порошка, не выходя из этого образа, восклицал:

– Вот и наплодилось идиотов, как саранчи! Они же ваши мозги засирают, а вы и распустили слюни!

– И чем же тебе юмор не угодил? – саркастически вопросил Стас. – Одно хоть это можно смотреть из всей бредятины!

– А то и не угодил, что посмотри, кто тебе преподносит его! – ещё больше раздражался Юра. – Ты хоть знаешь, откуда вся природа смешного происходит?

– А зачем мне это? – миролюбиво усмехнулся Стас.

– А затем, что эти мужики и бабы, на которых воду только возить, живут за твой счёт и ещё над тобой потешаются! А некоторые так и совсем откровенно называют свои выпендрёжи – «Деревня дураков», и что бы совсем было понятно, в русском стиле тебе преподносят этот дебилизм и издевку.

– Ну, и причем здесь природа смешного? – с интересом спросил Серёга.

– Я вам сейчас объясню. Скажи, если кто-то при тебе поскользнётся и грохнется всеми четырьмя лапами кверху, ты, не желая даже этого, невольно улыбнёшься, а многие и вовсе похохочут всласть. Заметь, это одна сторона, – на уровне инстинкта. Но не это главное. А вся суть в том, что зарождался юмор только как потешание над чем-то, что людям кажется непривычным. Почему смешно смотреть на ужимки обезьяны? Да потому что она очень похожа на нас и отсюда её карикатурность вызывает в нас желание смеяться. Эта же природа заложена и в древних скоморошьих, балаганных, цирковых представлениях, когда уродство человека вызывало только смех, особенно сознательно усиленное специальными приёмами. Уродов учили быть смешными, а не страшными и позорными. Всё ясно!?

Стас, внимательно прослушавший Юрино откровение, скептически усмехнулся:

– И что следует из твоей речуги?

– А то следует, что нормальные здоровые мужики и бабы, корча рожи и изгиляясь в ужимках, несут примитивную пошлятину и даже не морщатся от стыда. Эти все «Аншлаги» и «Кривые зеркала»! Я бы сгорел от них, если бы меня хоть на секунду заставили изобразить что-нибудь подобное! А им хоть бы что! Раньше, когда какой-нибудь царь хотел опустить кого-либо до звания половика, что б ноги об него вытирать, делал его шутом при дворе. Надеюсь, примеры из литературы и истории сами вспомните! … Тоже мне ещё, деятели сцены!.. .

– Ну, а театр? Это как?

– Н-да! – Юрий Михайлович криво усмехнулся. – А ты сам подумай, – что театр? Дорогой мой, это ведь разные вещи и кто этого не понимает, тому уже ничто не поможет! Значит, в детстве он пропустил эту великолепную сторону человеческой жизни. В детстве, в детстве, родной мой, нужно было думать твоим маме с папой об этом. А сейчас тебе остаётся только пялиться в телеочко и хавать то, что вываливают из разных там помоек тебе на уши!

– М–да, Юрий Михайлович, в тебе определённо погибает гений-критик! Статьи, случайно, в газетёнки не пописывал? – Серёга, ехидно хмыкая, поскреб подбородок. – Знаешь, кроме театра есть ещё куча разных других вещей, например, футбол и так далее…

– Меня футбол не интересует, – глядя в потолок, бесцветным голосом отозвался Юра. На его враз обмякшем, потускневшем лице отразилось отрешённое выражение безмерной усталости, как будто он вел непосильную дискуссию длиной в жизнь и только сейчас окончил её. «Придурки… «хлеба и зрелищ»… ничто не меняется!.. сунул кусок пряника и хлещи их, это быдло, кнутом до посинения… какая уж тут культура, им бы голову только чуть высунуть из того навоза, в котором увязли по уши… Да не дадут, не дадут, эти пидоры, которые сидят у кнопок телеканалов. Тем только бабки… бабки хапать, чем только можно!.. А как же! ведь просют, народ жалает ентого, рейтинги вона какие у нашего хлёбова!.. Ублюдки!..».

Впрочем, к обеду их ждало и без телевизора некоторое разнообразие в лице новоприбывшего мужичка, – худого длинного, с потрёпанной физиономией и перебинтованной ногой. Он прибыл прямо с операционного стола и потому от наркоза свалился в отключке, едва медсёстры его опустили с каталки. Проспавшись, он поднял голову от подушки и весьма оригинально отрекомендовался:

– Привет трудовой братве от бомжа по убеждению! Зовите меня Колян!

– Это чё ещё такое? – выразил общее мнение Стас, переглянувшись с мужиками. – Это где же такие водятся?

Длинный перегнулся пополам и с таинственной хитрецой во взгляде изрёк:

– Мы особая порода! Нас мало, но мир без нас протухнет!..

Мужики ошарашено, но вместе с тем с большим интересом воззрились на это явленное в его лице «чудо свободной воли».

– Это что, вроде юродивых, что-ли?

– Хм! – презрительно усмехнулся Колян. – Вам бы только всё примерять по своим одёжкам! Мозгами раскиньте! Вы бы хоть знали толком, что такое юродивые! К вашему сведению, был такой Франциск Ассизский – богатый, между прочим, был мужик, да всё бросил и подался в нищие! И таких, как он – как алмазов в навозе!

– Смотри, кого он знает! – удивился Сергей. – Каша у тебя в голове! Он к богу подался, служить ему таким образом!

– Да какая разница, главное – бросил своё богатство и точка!

– Ты что, хочешь сказать, что тоже был не бедный и всё бросил!?

Колян многозначительно поджал губы:

– Имеется кое-что, не без этого!

– И где-ж твоё богатство валяется?

– В самом клёвом месте – дом на берегу между Судаком и Алуштой и квартира в Судаке...

– Да чего вы его слушаете! – скучно сказал Юрий Михайлович. – Выперла его баба из своей квартиры за пьянку и дом на море тоже её! Вот он и вообразил себя бессребреником… И чего в Москву припёрся? Загорал бы на своих пляжах, а домик сдавал! Уж давно богаче богатого был бы, если бы всё, что он тут вам навешал, было бы правдой!

– Чего ты, уважаемый, говоришь, не зная! Моя бежала за мной, как собачонка и выла в голос, только чтобы я её не оставлял! Я ей говорю: «Живи, пользуйся, а мне обрыдла вся ваша протухшая до склизятины жизнь! Мне воля нужна, а не огород с бабским подолом впридачу!» Вот так! Всё ей оставил и в Москву подался…

– Вот теперь понятно! Рога тебе наставила твоя баба, а ты из гордыни своими руками выбросил себя на помойку вместо того, чтобы сделать наоборот! – Юрий Михайлович кисло ухмыльнулся. – Знавал я таких слабаков!

Сергей приподнялся на локтях и сказал:

– Не, мужики, так поступить, думаю, большой резон и сила духа нужна! А вот тебе, Юрий Михайлович, слабо так сделать!

Глава 7

– Ну и натрусило сегодня снежку, еле допёрся! – ввалившись в подъезд и энергично оббивая снег с шапки и сапог, жизнерадостно сообщил Лёха. Мужики иронично хмыкнули:

– Тебе то что, а мы сейчас по крышам с лопатой, снежок твой смахивать…

Мужики как в воду глядели. У всех ещё теплилась надежда, что размороженные трубы, свинченные тупыми жильцами головки кранов, напрочь забитая канализация и мусоропроводы отрезвят воспаленное серое вещество их начальства. Рассевшись в бригадирской по местам, все с унылым интересом принялись обсуждать свалившуюся погодную напасть. Но их невесёлые рассуждения оборвал вошедший Макарыч. Он не стал долго рассусоливать и без объяснений приказал:

– Так, все своё место знают, и кто с кем работает. Страховочные верёвки и пояса у Антонины возьмёте, шанец в руки и по крышам. Малышев и Никонов задержитесь.

Алексей и малярши не без плохо скрываемого ехидства откомментировали предстоящий тур своих сезонных каскадёров. Подождав, пока в бригадирской не останется ни души, Макарыч, перебирая на столе бумаги, не глядя на напарников, буркнул:

– На вас есть заявка. До работы зайдёте по адресу, – он отложил на край стола листок и продолжил. – Обмерите всё, прикиньте, что надо и со всем этим ко мне. Заявка платная, так что, смотрите сами. Если в квартире никого не будет, дождитесь обязательно!

Что это значило, мужикам разъяснять было ни к чему. В кои веки «Череп» снизошёл до них! Значит, была в этом какая-то закавыка! Виктор так и сказал повеселевшему Стасу.

– Рано радуешься, что-то мне не нравиться всё это!

– Ой, Вить, ну что еще тебе надо? Сам «Череп» осчастливил!

– Угу, именно это и хреново! У него с рук бабки просто так не отклеишь.

– Почему? Он же сам сказал – платная!

– Хм! Был уже случай… – скривился Виктор и пояснил. – Мне не нравится, что «Череп» нам дал эту заявку, а не квартирникам. Догадываешься, почему?

– Не.

– Думаю, не хочет он, чтобы кто-то из них знал об этой квартире.

И пока Виктор излагал неприятные факты в его отношениях с Макарычем, напарники оказались перед искомым подъездом. Клиент был дома. Узрев в глазок своих недругов, он, сморщившись, открыл им дверь, да так и остался с такой миной, подпирая косяк двери, взирать на неторопливую возню слесарей.

– Бригадир сказал, что заявка платная! – закончив работу, бесстрастно сообщил Виктор стоявшему столбом мужику.

– Ну и что? – злобно буркнул жилец.

– Обмер платный, у нас разнарядка, – таким же бесцветным голосом продолжил Виктор. – Три сотни это стоит.

Мужик с минуту скусывал с губы кожу, но потом всё же сунул руку в карман и вытащил деньги:

– Сотня, больше нет! – отрезал он, скидывая купюру на картонную коробку, стоявшую тут же.

– Какова плата, такова и работа! – скривился Витя. – Не скупись, пословицу знаешь? Кесарю – кесарево, слесарю – слесарево! У нас разнарядка и без базара!

– Да за что, блин, три сотни?! Тут же всё сделано и все обмеры в ДЭЗ’е лежат!

– Понятное дело, что обмеры там лежат! Весь вопрос – какие? Нам они не подходят, потому как приблизительные, для общего, так сказать, объема работ. А наше слесарное дело – работа точная!

– Ахереть можно! Ну, блин, чистое живоглотство! – И вытащив ещё две бумажки, мужик кинул их к сиротливо лежащей купюре.

– Этот вопрос не к нам! Стас, пошли, – и Витя, смахнув с ящика отвоёванный гонорар, покинул квартиру вконец расстроенного жильца.

– Витя, я просто торчу, молчу, потух! Какая ещё, к чертям собачьим, разнарядка!? Ну, ты гений!

Стас изумленно крутил головой, а Виктор, с наидовольнейшей физией протягивая ему сотню, отвечал солидным говорком: – Ну, ладно, ладно, это всё мелочь, тут и нечего было раскручивать! Сотенную тебе, за то, что молчал, сотенную мне, а третью бумажку сей минут оприходуем!

Пары минут напарникам хватило дойти до ближайшей «горилочной», где с превеликим успехом скорым темпом оприходовали запланированную сотенную! И вдогонку, можно сказать, на бис, отправили в бездонный карман хозяина точки остальные две ассигнации! Расставаясь с ними, Витя резонно заметил, что грех не воспользоваться индульгенцией, которую им «Череп» самолично выдал на сегодня. Потягивая «правильное пивко», Витя уточнил, что не имей «Череп» колоссальный интерес к этой заявке, он бы не наводил такую конспирацию. А так, держа его интерес в руках, можно спокойно попользоваться оставшимся временем до обеда.

Стас, чувствуя в рассуждениях своего мудрого напарника великий кондовый резон, дающийся только тем, кто приработался к своему начальнику до понимания его флюидов на уровне инстинкта, умиротворённо поддакивал ему. После четвёртой банки пива ему стало уже всё равно, каким образом довершится сие приятнейшее действо, лишь бы оно подольше длилось. Но червячок сомнения, исподволь глодавший его облагодетельствованное принятым вкусным напитком естество, всё же вылился во вполне закономерный вопрос:

– После обеда на крышу тяжко будет лезть! Чего делать?

– Пошли. – Витя, подхватив сумку, пояснил. – Мы сейчас возьмём ключи от чердака, а там посмотрим. Может, какая мысля образуется, так что двинули в диспетчерскую.

Но до диспетчерской им уже не дано было дойти. Судьба, сжалившись над приятелями, преподнесла им, жаждавшим чуда, свой нежданный подарок, определив тем самым ход истории достославного ДЭЗ’а на весь отягощенный планами трудовой день.

Распределённые волей начальства все выделенные силы мужского пола были брошены на снегоочистку крыш. После того, как где-то убило мужика упавшей сосулькой, главное начальство коммунальных служб, остервенившись до чрезвычайности, издало строженной силы циркуляр насчёт освобождения сих опасных мест от ледяных убийц. Волна поднялась такая, что цунами по сравнению с ним было бы детским чихом! Харицкая, убоявшись не столько этих циркулярных слов, сколько перспектив не усидеть в случае чего ещё некоторое количество времени на своём месте, ибо не все жизненные цели и задачи были решены, подмахнула эту волну почти до небес. Накануне она провела обеденную пятиминутку, где, брызгая слюной в ответ на слабые возражения слесарей на несвойственность их профессии такой работы, дала понять, что оторвёт всем задницы, если все крыши подначального ей участка до полудня не будут очищены от снега!

Предчувствуя заранее всю прелесть барахтания на крыше по пояс в мокром снегу, ибо эта мерзейшая субстанция имела досаднейшее свойство сбиваться в пласты, которые ничем невозможно было спихнуть оттуда, мужики молча расходились по заранее определённым им точкам. А потому, чтобы не надорваться на столь неблагодарном поприще, все в душе решили соблюдать технику безопасности настолько пунктуально, насколько её не регламентировала даже служба подготовки космонавтов. Поубивав таким образом пару часов, закрепляя свои утеплённые, неповоротливые туловы, все команды нехотя закопошились на крышах трёх соседних домов. С завистью поглядывая на сиротливый полигон четвёртой крыши, перекликаясь, как журавли, отбывающие осенью с родных полей, мужики принялись оббивать кромки вконец истрёпанных сливов.

Эти тоскливые клики, вдруг ставшие истошно пронзительными, и услышали обе безмятежные души, с невыразимым приятством неся свои, наполненные немалым количеством благодатной жидкости, желудки.

– Что это за ор? – лениво отметил Стас донёсшиеся до его слуха звуки.

– А-а, наши орут, вон на крыше. Чего это они там распрыгались, руками машут! – заинтересованно вздёрнул голову Виктор.

– Да я всё равно не вижу, очки сегодня не те надел. Пошли поближе, может, что случилось, вишь, как надрываются. Аж отсюда слышно!

Напарники прибавили шагу, Едва они вышли из-за угла, как им представилась жуткая картина…

Поднимаясь на второй этаж, Иван внутренне подобрался. В пустой голове, как в огромной цистерне, гулко билась одна-единственная мысль: «Не проколоться бы…». Вытянув из сына всё, что только можно было, он не был уверен, что этого хватит для задуманной цели. «Менты не лохи, не таких потрошили!..». Иван надеялся на удачу и готовую подставу, которую он приготовил для них. «Заглотнут на радостях»...

Стукнув в дверь, скорее для проформы, чем для порядка, он толкнул её и вошёл. Стариков недоумённо взглянул на него и спросил:

– Вы ко мне!? Подождите в коридоре, я вас вызову. Вы видите, сейчас я занят…

Иван оборвал его:

– Не получится, оформляйте сейчас явку с повинной…

Старикову не надо было объяснять ситуацию. Попросив сидевшую перед ним женщину выйти, он указал на стул:

– Присаживайтесь Курков. Вот вам бумага, пишите, но, может, сначала пару слов скажете?

– Нечего мне говорить, на бумаге вернее будет…

– Вернее что?

– Путаться в словах не хочу…

Иван сгрёб ручку и лист бумаги, но Стариков, умный и опытный Стариков, уже понял ситуацию. Почувствовал настрой Куркова и потому, желая осадить его, зная, что в таких случаях люди чаще всего пропускают важные моменты, поддаваясь эмоциональной подвижке, он хотел, управляя желанием Куркова, оформить это желание в правильный контекст дела.

– Так о чём, собственно, пойдёт речь? Может, сначала на словах пояснить можно? – Недоумение, с каким Стариков задал свой вопрос, заставило Ивана кинуть на него мрачный взгляд.

– Нечего в детские игры баловаться! Вы же понимаете, зачем я пришёл…

– Как-то не совсем. Мне трудно, например, сопоставить вас, зрелого уравновешенного мужчину с обстоятельствами дела. Неувязка!

– Да какая, к чёрту, неувязка! – отвернул голову Иван. – По пьяни порешил… Она Петра искала, а я шёл в подвал… Сказал, что он туда придёт…

Иван с силой потёр лоб и вдохнул воздух сквозь сжатые зубы:

– Девка она была ласковая, хоть и малая, а тут на меня как помутнение нашло… я очнулся только когда уже помял её всю под собой! Когда я услышал, что она все расскажет, я ей и деньги сулил, и Петра в женихи, и мать отправить лечить… Ничего не хотела слушать! Кричала!.. Потом, чтобы вынести тело, я порезал её…

– Ну, что ж, – воспользовался паузой Стариков. – Складно, ничего не скажешь! Пишите, как изложили. А всё-таки, чего же это вы решили вдруг прийти? Ведь уже с полмесяца прошло! Созрели, что ли?

– Во-во, созрел… По ночам зрел, когда тулово безголовое во сне приходило!

– Тогда понятно.

Стариков смотрел, как Курков старательно выводит буквы, и что-то мешало ему воспринимать происходящее как истину. Он в своих выводах никак не видел Куркова на месте преступника. Не укладывался он там по деталям. То, что сейчас писал он, было очень похоже на правду. Похоже, как засушенный лист из гербария на свою майскую ипостась. Всё сходится, но мертво! …

– Подробно писать, с деталями? – не смотря на Старикова, спросил Иван.

– Нет, не надо. Детали мы будем уточнять на допросах, выездах, на следственных экспериментах. Пишите только суть.

– Тогда всё.

Иван пододвинул лист к следователю. Стариков прочел написанное.

– Число, подпись.

Он взял трубку:

– Кудинов? Конвой ко мне в кабинет.

Когда Куркова увели, Стариков позвонил снова и сказал:

– Мужики, зайдите…

Он кивнул вошедшим и протянул лист бумаги:

– Читайте.

Прочитав, Борис с жалостливой улыбкой положил лист на стол и сказал, сладко потянувшись:

– Ну, вот, я ж тебе говорил! А ты всё версии городил, рефлексии выдавал! Всё просто!

– Просто, да не совсем! – возразил ему Олег. – С чего бы это мужику в годах, за которым ничего подобного не водилось, прыгать на малолетку, а потом членить её. Он мог бы спокойно спрятать тело и через день или два вынести куда угодно. Его бы никто не усёк и не заподозрил! Мужик он здоровый, сорок кило только так бы упер.

Когда Олег со скептическим выражением выдал свои соображения, Стариков, согласно кивая головой, подытожил:

– Вот и я думаю, – кого это он прикрывает? Пацаньи игры прикрывает! Скорее всего, сынок раскололся, вот он и решил всё взять на себя.

– Ну, мужики, вас послушать, так вы спите и видите себя Холмсами! Все ваши соображения – чистая фантазия, а вот это факты и, причем, о-ч-че-нь убедительные! – ткнул пальцем в бумагу Борис.

– Не, для меня это ещё не факты, будем работать дальше. Кстати, сорок восемь часов у нас есть, а Курков пусть посидит, помаракует, может, дозреет совсем. Борис, иди бумагу на обыск оформляй, а ты Олег прямо в школу. Поговори с дружками Петра Куркова…

На углу дома, между четвёртым и пятым этажами, висел большой предмет, издали сильно смахивающий на объёмистый серый куль. Напарники, увидев столь необычный для месторасположения объект, припустили рысью. То, что показалось им на первый взгляд кулём, второй взгляд, по мере приближения, выявил в странном объекте безвольно висящее тело плотника Анатолия Палыча. Тело его, невероятно скукоженное, с нелепо торчащими в стороны руками, не производило ни звуков, ни движений. Взывавший к нему снизу Виталий, видать, напрасно надрывался. Выпученные глаза Анатолия Палыча, с немым ужасом взирая вниз на его далёкую фигурку, не хотели верить неизбежному. По всему было видно, что Анатолий Палыч впал в глубокий ступор. Только одна мысль вертелась в его парализованном страшной перспективой мозгу: «Это конец…».

– Чего случилось? – в два голоса вопросили мужики отводившего душу в стандартном наборе мата Виталия.

– Да чего ещё может случиться с этим расп…дяем! «Не учи меня, я тут все крыши вдоль-поперек излазил и знаю, что к чему! Ты сам прицепись, а я как-нибудь так!». Если бы я не обвязал его верёвкой в последний момент, отскребали бы мы сейчас его…

– Ну и чего!?

– Снег поехал, прямо со всего ската крыши! Наверное, подтаял и Палыч вместе с ним! Оградка вся сгнила, на соплях держалась. Снег её сбил, а он за неё зацепился куском верёвки!

– И чего теперь делать!?

Мужики озадаченно стали рассматривать висящего Анатолия Палыча. Он, так и не издавший до сих пор ни слова, вдруг еле слышно просипел, будто убоявшись от звуков голоса сорваться вниз:

– Снимайте меня!..

– Конкретно сказано, – буркнул Виталий. – И каким сачком тебя оттуда доставать, моль ты тупая!? Говорил я тебе, – привяжись! «К оградке, к оградке!»… На могиле тебе теперь эту оградку поставят!

– Палыч, ты чего там делаешь? – крикнул, показавшийся из–за угла, Витя-маленький. – Во, Юр, – обратился он к шедшему рядом напарнику, – учись, как не надо работать!

Он воткнул в снег лопату и спросил:

– Виталя, каким хреном он там оказался? Снимать его оттуда надо. МЧС что-ли вызвать или пожарку?

– Не получится, пока они приедут, он уже оборвётся. Парапет – одна гниль, даже и не знаю, на чём он там держится. И потом, как они подъедут? С этого угла только тропинка и вся дорога вокруг дома уставлена тачками.

Пока они выясняли варианты спасения, Анатолий Палыч в попытке принять чуть более удобную позу пошевелился и мгновенно оказался на метр ниже. Издав звук, какой возникает, когда напильником водят по торцу листа жести, то есть, невозможный для человеческого горла в иной ситуации, кроме как в этой, Палыч дал всем понять, что конец уже совсем близок. Мужики это поняли и подали свои реплики, сводившиеся к единому смыслу:

– Хрень полоумная, Палыч, что тебе не висится!!! Не двигайся, пока что-нибудь не придумаем!

– !.. ─ в немом вопле зашелся Анатолий Палыч.

– Мужики! – вмешался Юрка. – Есть идея! Мы как-то на учениях спасали одного. Он парашютом зацепился на дереве. Ствол был, как назло, гладкий, без сучочка! Мы и так и сяк! Метров десять от него до земли было! Вот как до Палыча. Если стропы обрезать – костей не собрал бы! Так мы с поля, – это метров полтораста было, – натаскали сена под него целый стог! Он и приземлился туда!

Мужики воззрились на Юрку в немом изумлении.

– Юр, ты где находишься! Оглянись! Зима и город кругом! Где тут сена взять! Ты чего!

– Да ничего! Мозгами шевелить надо! Тут получше сена есть чего. Снега накидаем! Как раз его прорву навалило. С крыши свалился да и вокруг! Минут за десять выше роста будет сугроб.

– А что, дело говоришь! – задумчиво прикидывая расстояние и предполагаемый сугроб, закивал Виктор. – Классно придумано! Не бзди, Анатолий Палыч, ещё чуток поживёшь, если от страху во время полёта не окочуришься! Давай, мужики, навались!

Всё вышло по Юркиной задумке. В пять лопат они быстро накидали шириной в два метра, выше роста кучу снега и взмокшие оперлись на лопаты передохнуть. Виктор вдруг выпрямился, обошёл сугроб и, поглядывая то на Анатолия Палыча, то на рукотворный «Эверест», с сомнением в голосе сказал:

– Чёй-то мне кажется, слабовата эта горка будет! Прошьёт он её, как … ! Весу в нём на хорошего борова потянет!

– На борова может и нет, но жира в нём в одной заднице на центнер будет! – согласно закивал головой Виталий.

–Это ещё как попадёт на кучу! Если головой – то кранты! Палыч, тебе на задницу приземляться нужно! Если что, – задница выдержит!..

Анатолий Палыч, слушая эти нелестные мнения в свой адрес, казалось и точно будто на глазах прибавил в весе. Но голова его, судя по совету, который он шёпотом изрёк, работала на полную мощность:

– Му-у-жики, слушайте, а вы постелите сверху сугроба что-нибудь потверже, вроде тряпки какой!

– Ну, Палыч! – обрадовано ухватились мужики за поданный с небес дельный совет. – Верно говорят, – спасение утопающих – дело рук самих утопающих! Скидывай все ватники! А ты, Палыч, режь конец, только аккуратно, не дёргайся!

Анатолий Палыч, с превеликой осторожностью перепилив верёвку, оторвался от последних волокон и с уханьем летящей мины рухнул вниз. Валом всплеснувшийся снег из-под ватников, глухой шлепок и дружный вздох облегчения подтвердили успешное окончание рисковой операции. Торчащая из сугроба голова плотника ошалелыми глазами обводила всех взглядом, словно ища подтверждения чуду спасения в лицах радостно восклицавших мужиков:

– Палыч, живой, едрён батон!..

– Ну, мужики, вовек не забуду! – растроганно восклицал Анатолий Палыч. – От смерти ведь меня спасли сейчас!

Его искренние слова, промодулированные исходившей крупным колотуном нижней губой, подтверждали всю глубину его чувств.

– Ты свою благодарность покамест отставь! Вот отметить бы твоё второе рождение надо бы честь по чести!.. Как следует!.. Ты, Палыч, ставь пузырь на каждого, мы тебе теперь, как отцы родные!.. – гудели мужики.

Чувство каждого из них удесятерялось близкой возможностью закрепить их искренность в принятии благодарной жертвы от избавленного от верной гибели сотоварища в виде обильного возлияния. Быстренько они извлекли Анатолия Палыча из его спасительных тенет. Обхлопав как следует с него снег, мужики приступили к разработке плана празднования.

Так как избежать послеобеденного рандеву с «Черепом» было невозможно, решили немедленно отовариться всем необходимым и в роскошной мастерской Гены-электрика накрыть стол. Только по большим праздникам случались такие оказии. Двери своей мастерской от коллег Гена всегда держал закрытыми. Пара роскошных диванов вкупе со столом и двухкамерным холодильником, то ли подарком от благодарных жильцов за какую–то услугу, то ли в качестве щедрой оплаты за работу, – но эти предметы роскоши превратили мастерскую Гены чуть ли не в номер пятизвёздочного отеля.

Все мужики так и норовили провести пару-тройку часов в этих чудесных хоромах, в качестве входного билета за пользование выставив его владельцу полновесный литр классной водочки. Но сейчас, проникнувшись всей значимостью момента, Гена не смог отказать мужикам в их просьбе. И пока шло сотворение празднества, обеденное время словно выдуло сквознячком. Опомнившиеся мужики рванули в контору и, чудом успев в бригадирскую, уже сидя по местам, встретили приход Макарыча.

Макарыч был, как всегда, прост и конкретен:

– Всё сделали?

– Степан Макарыч, ты чего! Там же снега вагонами навалило! – ответил за всех Виталий. Его длинное, с рельефными волнообразными губами, лицо приобрело обиженное выражение. – До сливов ещё добраться надо! Это уж до конца дня торчать придётся, а то и завтра ещё!..

– Понятно… – Он окинул их взглядом и распорядился: – Чтоб за сегодня всё закончили! Завтра проверка из управы будет! Ясно!?

Мужики хором выдохнули «ясно» и, так как исчезла причина задерживаться дольше в бригадирской, дружно поднялись и гурьбой выжались через дверь. Мысль о скорой телесно-духовной утехе подхлёстывала всех ретивее любого допинга. Виктор, в душе досадуя на вынужденную проволочку, отпихнув обступивших Макарыча малярш, начал вполголоса докладывать ему о выполненном задании. Макарыч кивнул и что–то сказал. Витя, с невольно просветлевшим лицом, сдёрнул Стаса со стула и, не мешкая, покинул контору.

В апартаментах Гены уже всё было готово! Стас и Виктор, удобно разместившись между приглашённой Верой и техником-смотрителем, – вальяжной красавицей Леной, – замерли в предвкушении торжественной минуты. И только Виталий донёс до собравшихся благую весть о чудесном спасении их товарища, лишь только закрепили его слова второй здравицей в честь спасенного, как далее смешалось всё, полилось, зажевалось, загудело приветственными кликами и оформилось в единую гармонию праздничного застолья!

В братском единении душ незаметно пролетело два часа. Гена, вдруг вставши, решительным жестом привлёк к себе внимание пиршественного люда:

– Мужики, всё, аквариум закрывается!

На минуту всё смолкло, но затем рёв, обалдевших от Гениной наглости мужиков, обдал его водопадом кипящих эмоций! Но Гена оставался непреклонен! Он и вправду был невероятно заинтересован в скором освобождении своего номера-люкса, так как несколько минут назад заручился согласием красавицы Лены провести в его обществе некоторое время наедине.

Высказывая слова осуждения и неприязни в адрес хозяина, компания быстро собрала со стола снедь и, под звук запираемой на замок двери, отправилась в место своей постоянной дислокации – комнату отдыха.

Впрочем, её опостылевшая обстановка не была ими принята во внимание, так как праздничный настрой ещё горячил возбуждённые натуры. Со стола быстренько всё было сметено, уставлено принесённой закуской и через миг, как и не было переселения! Анатолий Палыч, от принятых эмоциональных и алкогольных перегрузок прикорнувший в углу, уже никого не интересовал! Гораздо насущнее встал вопрос о пополнении праздничных стимулов. Была быстренько отряжена команда на вылазку и в ожидании её оставшиеся мужики, чтобы с пользой заполнить временную брешь, устроили культурное мероприятие. Всучив Вите–маленькому гитару в руки, мужики потребовали песен из его лагерного репертуара.

Витя-маленький опробовал инструмент и, нависнув над ним своим тщедушным телом, огласил комнату душещипательной историей лагерного страдальца:

Птицы не летят над Магаданом. Облетают зону стороной. А не то с последним караваном, Я послал бы весточку домой! Там, в степях за Доном, за рекою, Мать-старушка ждёт меня давно И не знает старая покою, И не гасит допоздна окно. Птицы, птицы, погодите птицы! Мне сидеть ещё двенадцать лет! И к далёкой маленькой станице Мне не скоро выпишут билет… Мне судьбой отпущено немного, Горло изорвало хворью мне. Ждёт меня последняя дорога. Не в станицу к маме, а к земле. И лежать мне в стороне далёкой. На могилку мама не придёт! И никто на холмик одинокий Слёз печальных тихо не прольёт! Птицы, птицы, погодите птицы! Мне сидеть ещё двенадцать лет! И к далёкой маленькой станице Мне уже не выпишут билет…

Допеть Вите-маленькому не пришлось. В дверь влетели посланные ходоки, и он тут же сменил гитару на инструмент, который доводилось держать каждому из собравшихся гораздо чаще.

Действо, отработанное годами, продолжилось и всё бы хорошо, но не истекло ещё рабочее время! Не убереглись мужики от лихой напасти! Явилась она им в лице Харицкой совсем уже к концу, когда они, умиротворенные славным днём, уж было собрались к родным очагам!

С каменным лицом, обведя всех провально-темными очами, она тихо обронила: «Лишаю всех премии...» и удалилась, оставив в умах потрясённых сим видением мужиков нехорошее предчувствие. Притихшие мужики, обводя друг друга вмиг протрезвевшими глазами, пересидев ещё некоторое время, сказали разом: «Не к добру это!». Устрашённые дурным предчувствием все быстро засобирались, и к исходу пяти-шести минут ничто в комнате уже не напоминало о счастливом застолье.

Стас весь вечер промучился сознанием того, что попался на глаза Харицкой в такой ситуации. Квартира ему светила уже совсем издали слабым трепещущим на ветру огоньком свечного фитилька. «Вот, мать ети, эту пьянку!.. Теперь не сунешься к ней!..». Тоскливо слушая брюзжанье жены насчёт его алкоголизма, Стас озлоблённо думал об Анатолии Павловиче. Что б ему свалиться чуть раньше! Тогда бы они с Виктором непременно опоздали бы на всё, и не случилось бы такого вечернего казуса. С этими мыслями он и заснул, ровно до того момента, когда почувствовал, что его энергично тормошат:

– Ну, отстань, чего тебе?..

Стас разлепил веки и услышал:

– Иди к телефону. Из диспетчерской тебя требуют!

Жена сунула ему трубку, и Стас сонно прохрипел:

– Алёу?

– Станислав Николаич, заявка есть. Запишите адрес.

– Понятно. Никонову звонили?

– К нему не дозвонились. Вы идите, а я буду звонить ему ещё.

Получив вводную, он с тихими проклятиями в адрес придурков-жильцов, злобно ломающих по ночам сантехнические приборы, собрался и, захватив инструменты, вышел. Лелея мстительную мысль по поводу собранной с жильца огромной мзды, он оказался перед дверьми квартиры и надавил на кнопку звонка.

Дверь распахнулась и в её проёме возникло нечто такое, от чего у Стаса настроение круто переменилось со злобно-раздраженного на оторопело-изумлённое. Перед ним этаким сильфидным видением стояла обнажённая фигура рослой девицы. Деловито осведомившись «Ты, что ли, слесарь?», она развернула свои роскошные бедра, ибо Стас, обозревая возникшие перед ним красоты, остановил свой взгляд на них, как на самом значимом предмете её тела. Девица крикнула вглубь квартиры:

– Сантехник пришёл!

Раздавшийся из недр квартиры рёв мощной голосины заставил Стаса вздрогнуть:

– А, бл…на, теперь ты меня на слесарюгу променяла!!!

Из соседней комнаты возникла уже другая фигура – валуевских габаритов и также, как и девица, абсолютно голая.

Стас на мгновение ощутил чувство, похожее на «дежа вю», так как вновь был изумлён - настолько его поразил вид этой образины.

Девица, шлёпая босыми ногами по залитому, как заметил Стас, на два пальца водой полу, не замедлила с репликой:

– Саня, у тебя что, вальты в голове тусуются? Ты мне всю квартиру залил и теперь ещё права качаешь!..

Изрядная доля градусов помешала девице связно донести свою мысль до воспаленного чудовищной дозой спиртного мозга Санька. В его двухметроворостую тушу надо было залить тройную дозу, потребную для обычного мужика, что, по всей видимости, и было сделано с изрядным перехлёстом, чтобы довести до состояния прострации. Иначе объяснить его следующий звуковой пассаж ничем иным, как этим состоянием, было невозможно:

– Курва пида…сная, ты её нарочно залила, чтобы вызвать своего ё…аря!!! Думала, что я в отключке, бл…дина! Так я его сейчас раз…бу, как яичко на Пасху!!!

Он покачнулся, выпростал скрытую за наличником двери руку и с проворством, неожиданным для пьяного в «дугаря» огромного мужика, махнул ею. Леденящий душу звук дерева и металла соединились в едином стуке и в косяке двери, совсем рядом, около уха, затрепетало длинное тонкое, с массивной ручкой, лезвие ножа.

Стас отпрянул от косяка со скоростью не уловленной мухи! Скатываясь по лестничному маршу, напрочь забыв про лифт, Стас до самого первого этажа слышал рёв оскорблённого в своих самых интимных чувствах неандертальца. Ворвавшись в диспетчерскую, он с порога заорал сонной Галине Михайловне:

– Звони в милицию! Вызывай наряд по заявке! Меня там сейчас чуть не пришили!

Галина Михайловна оторопело воззрилась на Стаса:

– Что случилось!?

– Ничего, кроме того, что двухметровая пьянь бросилась на меня с ножом! Там вся квартира залита, но туда я не пойду, пока менты не заберут его оттуда!

Сон мигом слетел с перепугавшейся Галины Михайловны. Через минуту она уже объясняла ситуацию дежурному по отделению. Положив трубку, она сказала стоявшему рядом с обозлённым выражением на красном лице Стасу:

– Иди туда, к подъезду, милиция сейчас будет.

Подходя к подъезду дома, Стас увидел выезжающий из-за угла милицейский «газик». Предусмотрительно пропустив вперед парней в камуфляжной форме, Стас осторожненько встал позади. Через пять минут вся бронированная кавалькада из четырёх человек вместе с примкнувшим к ним Стасом оказалась на лестничной площадке. Стас молча ткнул пальцем в искомую дверь, скрывавшую вооружённого бандита, но спецгруппа не спешила обнаруживать своё присутствие. Они настороженно прислушались. Из квартиры не доносилось ни звука. Один из спецназовцев нажал на кнопку звонка. Трезвон отчетливо был слышен даже на площадке, но и он не дал никаких результатов. Квартира словно вымерла. Оттрезвонив минут пять мужики в бронежилетах решили, что этого им вполне достаточно, чтобы начать собственно действия, ради которых они топтались перед дверью по набухшему от просочившейся воды коврику столько времени.

Отработанным движением двое из них надавили на хлипкую препону. Дверь отсалютовала им весёлым треском выдавленной филёнки. Когда все очутились в квартире, их насторожила непонятная тишина. Вроде бы на только что раздававшиеся звуки должен был выскочить хозяин квартиры, по меньшей мере, с топором в руке, чтобы полюбопытствовать, кто это так нагло ломится в его крепость.

Всё прояснилось, когда освещённая квартира явила оторопелым зрителям удивительную картину. Огромная голая туша мужика с раскинутыми руками плавала посреди комнаты в совершенном довольстве в компании свалившейся со стола посуды. Саму же скатерть он пристроил себе под голову и тем, видимо, донельзя довольный, с блаженной улыбкой почивал мирным сном. На диване, укутанная пледом, пристроилась девица. Она также спала сном младенца.

Указав омоновцам пальцем на торчащий в наличнике нож, Стас, не мешкая ни минуты, отремонтировал кран и был таков!

Эпистема… К счастью, Колян оказался не таким уж анахоретом. К обеду, сгоняв в ближайший магазин, он принёс «прописку» и все с чувством глубокого удовлетворения расценили этот акт как временное отпадение от францисканского братства. Едва всё было приготовлено для «тайной вечери», как вошёл сияющий Серёга и с порога огласил:

– Всё мужики, покидаю вас сегодня же! Договорился с заведующим! После обеда сделают выписку!

И хотя Серёга, от переизбытка чувств, расщедрился на литровый пай, сам категорически отказался разделить с бывшими сопалатниками радость застолья. Всем немного взгрустнулось оттого, что их покидает единственное безотказное вспоможение. Что было делать прикованным к своим одрам Стасу и Юрию Михайловичу!? Юрий Михайлович даже закряхтел от расстройства чувств. Денег приплатить санитаркам, как это сделал Стас, у него не было, и потому сама мысль о ночном воздержании приводила его в состояние тихой паники.

С вершины своего возраста он уже мог делать такие вещи, то есть, просить, говорить и совершать, о которых ещё десятилетие назад в присутствии женщин и помыслить не мог. Но подлое, гнусное свойство, невозможное в наше время качество души и потому ставшее большой редкостью – интеллигентность, колом засевшая в самых глубинных основах Юриной натуры, принуждало его и сейчас ущемлять себя в общении с ними на столь щекотливую тему. Только от сознания, что продукты его жизнедеятельности после отправления естественных надобностей окажутся в руках женщины, что её ещё и надобно будет звать для их утилизации, напрочь закупоривало его стволы отторжения, а посему мучился Юрий Михайлович неимоверно!

Странное дело, хотя, судя по его многочисленным репликам, женщины в его жизни играли роль страшного жупела, известную меру щепетильности в соблюдении рыцарских этикетов по отношению к ним победить в себе Юрию Михайловичу до сих пор не удалось. Невиданной силы чувство, очень напоминающее ненависть, но окрашенное благородными цветами гнева и негодования, часто прорывалось лавой из клокочущего внутри Юрия Михайловича огнедышащего вулкана затаённой страсти. Что там кипело и бурлило – бог его знает, но только в такие моменты становилось ясно, что эта благородная натура в своё время была крепко и неоднократно обижена слабым полом.

Одно обстоятельство, явно бросавшееся в глаза, говорило о Юриной анахоретской жизни ярче и беспощаднее всех его филиппик и эскапад. Юрий Михайлович, судя по всему, был одинок, как вечный спутник Земли. Стас давно уже это понял по странному вакууму, окружившему его соседа. За полмесяца, проведенные с Юрием Михайловичем бок о бок, его никто ни разу не соизволил посетить! Сам он никогда не просил мобильник, чтобы сделать звонок. Не так уж и стар был Юрий Михайлович, чтобы все его родственники и друзья перемерли в одночасье. Что-то тут было не так! Не могут все вот так сразу бросить человека в беде! Какая-то тайна скрывалась за Юриным вопиющим одиночеством. Спросить напрямик Стас не решался, но и оставлять так дело он не хотел. Юрины голодные глаза взывали к сочувствию сильнее доводов рассудка. Если он сам был виноват в сложившийся ситуации, то это никак не касалось Стаса. Да Стас и знать не хотел о причинах ее.

Как-то, проснувшись ночью, Стас из-под полуприкрытых век увидел, что Юра сидит на кровати. Сгорбившись, он смотрел прямо перед собой в одну точку. Его лицо было мудрым и печальным, словно вековая печаль открылась ему в эту минуту всей своей силой чувства. И вдруг Стас увидел, как по заросшей щеке Юры скатилась быстрая слеза. Стас зажмурился. Он почету–то внезапно ощутил неловкость, как будто его застали за неприглядным делом. Он продолжал лежать с закрытыми глазами, пока не услыхал, как Юра зашуршал одеялом, укладываясь в кровать.

Утром Юрий Михайлович был хмур, неразговорчив. Стас сопоставил его настроение с ночным бдением, и что-то вдруг толкнуло его задать вопрос, осмыслив который, он сам удивился тому не меньше, чем сосед.

– Юр, у тебя есть какие-нибудь юбилеи? Душа праздника просит, а взять его негде! Мои еще не скоро, так хоть у тебя может, завалялся какой-нибудь поблизости. А то, понимаешь, скучно вот так, как дохлая медуза лежать целыми днями…

Не успел он закончить фразу, как Юрий Михайлович повернул к нему удивленное лицо и сказал:

– Ты прямо провидец! Вчера у меня был день рождения…

– И ты молчишь!? ─ воскликнул Стас. ─ Мужики! Тут один субъект зажилил день рождения и помалкивает в тряпочку! Мочить его в водяре!

Этот лозунг был встречен с огромным энтузиазмом. Весь этот день промелькнул в таком приятном препровождении за тостами и пожеланиями всего и вся в адрес Юрия Михайловича, что он к вечеру, рязмякши душой, посулил отблагодарить всех по выздоровлении отличной рыбалкой у него на даче.

Но все же весь тогдашний ком неразгаданных Юриных тайн так и остался висеть в воздухе, как канун первой куранты, вот-вот грядущей, но еще не прозвучавшей…

...Серёга, сердечно попрощавшись со всеми, быстро собрал свой больничный скарб и исчез из жизни оставшихся в палате людей навсегда. И хотя был произведен обоюдосторонний обмен верительными грамотами, то бишь, телефонами, адресами и прочей атрибутикой душевных расставаний, все отлично понимали, что в обрыдлой мельтешне будней опадут они скорой шелухой.

Оставшись одни, мужики поусмехались, обсуждая столь странное поведение нормального, вроде бы, до этого человека, но скоро сошлись на том, что в сем странном случае виновата Серёгина баба.

– А чего вы хотите? – задумчиво рассуждал Стас. – Вы его жену видели? Серёга по сравнению с ней просто плюгавый сморчок! Удивительно, как такое может быть? Может, он скрытый миллионер?..

– …или у него аппарат какой-то необыкновенный, секс-гигант! – ввернул Колян.

– Точно! А иначе чем-бы он мог захомутать такую женщину!

Мужикам было над чем поразмышлять! Жена Серёги была и впрямь хороша. Такое сочетание женских прелестей в одной, отдельно взятой особе, не одно мужское сердце только при взгляде на неё заставляло замирать в грустной истоме: «Эх, и почему она не моя!»

– Ну вы и простота! – прервал их рефлексии Юра и в тон Стасу спросил: – Вы его дочь видели? Как мне помнится, Сергей говорил, что она в этом году школу кончает.

– Ну и что? – хмыкнул Колян.

– А то, что возрастом они не вышли иметь такую дочь! Сергею тридцать исполнилось в этом году, я документы видел его, когда на перевязку меня возили. По малолетству они влетели, вот и поженили их!

– Да ну, не может этого быть! Такую девочку уговорить с его-то горбом, – это надо уметь!

– Какая там девочка! В том возрасте они все одинаковыми скелетиками выглядят. Это сейчас бабская фортуна ей подмигнула, да и то, в качестве компенсации за телеса наверняка куриные мозги ей впендюрила! – Юрий Михайлович, нервно раздувая ноздри, тяжело задышал.

– Ничё, Михалыч, не переживай, она же не твоя! А мозги пусть Серёга ей вправляет!

– Он ей мозги, а она ему рога… – Юра отвернулся и перекатил пару желваков на скулах. Стас подмигнул Коляну и сказал:

– Да чё ты, Юра, может у них всё тип-топ. Я думаю, что не мозги главное в семейной жизни. Ты видел, как они встречались, – прямо любовь до гроба. Полный набор для мужика – красавица, ласковая, внимательная, послушная, – идеальная жена, как в прописи!

– Во-во, все они такие бывают после случек с каким-нибудь кобелем на стороне! – саркастически хмыкнул Юра. – Ты у нас женатый? Так что советую обратить на это внимание.

– А чего, Юрий Михайлович, проверено? Собственным опытом делишься? – съязвил Стас.

Юрий не ответил. Он только, скривив лицо, цыкнул зубом и обронил:

– Как нынче модно стало говорить, «кончай базарить»! Плесни-ка лучше в стакашку…

Как бы там ни было, после повторной дозы эта тема перестала их интересовать совершенно.

Однако счастье тайного пития продлилось недолго. Заслышав в коридоре подозрительные звуки энергического характера, мужики скоренько попрятали «компромат» и правильно сделали. Что-то подсказывало им о присутствии там, за дверью начальственных лиц. Дверь распахнулась и отлично оборудованная всякими растяжками и подвесами каталка в сопровождении всего лекарского состава хирургического отделения торжественно вкатила в палату. На каталке лежало некое тело, издававшее целый каскад стонов, непрерывно, густослойно сотрясавших палатную атмосферу.

Мужики оторопело воззрились на вторгшееся в их размеренную жизнь, явление.

– Не иначе, как полтулова бедолаге оттяпали, ишь, как надрывается! – глядя на суматоху, с сострадательной укоризной в голосе молвил Колян. – Так недолго криком изойти. У нас тоже однажды был случай. Один уж очень сильно надрывался, ну, прямо как автомобильная сигнализация вопил. Мы к медсестре за уколом, а у неё, как назло, ничего нет. Мы ему пол-упаковки обезболивающих таблеток всыпали в рот – ничего не помогает. Часа полтора вся палата терпела, а потом заклеили ему рот пластырем и в задницу клизму из водки почти пол-литра впрыснули. Через пятнадцать минут он уже изводил нас храпом. Ну, да это мы могли стерпеть. Утром на обходе врачи не могли понять, чего он не просыпается…

Стас не утерпел:

– А почему клизму?

– Перегара нет. Пьяный, а ничем не пахнет! Поди, догадайся!

– Так ему же там всю слизистую сожгло! – ужаснулся Стас. – Так он мог бы и умереть!

– Ну и что? Он один, а нас пятеро бы свихнулось!

Но Колян напрасно опасался рецидива. Минут через десять возня и натужные стоны постепенно затихли. Видимо, тело забылось медикаментным сном. Колян подозвал одну из оставшихся медсестёр и спросил:

– Лидуся, скажи, что это за фрукт такой к нам привезли?

Лида сделала значительное лицо, округлила глаза и сказала опасливым шепотом:

– Депутат... из московской Думы, в машине его немного поцарапало.

– А чего-ж его сюда сунули, что, отдельной палаты не нашлось?

– Заняты боксы все сейчас.

– А-а, – оживился вдруг Юра. – Слугу народа помяли! То-то я смотрю, крикун отменный! Голос как поставлен, и по пустяку разоряется! Сколько же их наплодилось за последнее время! Напоминает мне все это милый совковый рай, сплошное «дежа вю». Все то же, но только по другим рельсам!

– Ты о чем это?

– О жизни, други мои, о ней, сиротской юдоли нашей! Я о нахлебниках и клопах, то есть, партийцах и чиновниках! Одни мозги вам засирают, другие кровь вашу пьют… Что при коммуняках было, что сейчас, – все те же, только в другом корыте!

– А чего о ней плакаться, – угрюмо ответил Колян. – Мне одна хрень, – что тогда, что сейчас! Не все равно ли, какая власть тебя сосет. Если ты говоришь об олигархах, то это масть известная – бубновая!

– В каком смысле? – спросил Стас.

– В прямом. Мало-мальски какой судебный процесс, так обязательно там по полной засвечен олигарх. Одни тузы бубновые, понял?

– Однозначно! Вот, Юр, кто наш самый главный кровосос! А то партийцы, чиновники! Нет, родной мой, эти бубновые тузы нам ещё холку намнут!

– Вот–вот, так думают все! Не поверху гляди, а в корень, как говорил Козьма Прутков, этим и отличается ум от дурости! Думаете, что криминал да олигархи уделали страну? Я вам вот что, мужики, скажу, – на сегодняшнее время чиновничий аппарат больше тогдашнего советского на порядок! А ведь мало того, что их кормить надо, значит, налоги и цены запредельные драть с народа, – эти законники творят с вами, что хотят. Раньше, хоть и было то же, но скрывали, чтоб всё без шума. А сейчас вся эта сволочь в открытую бахвалится, в насмешку над нами! Давно бы криминал во власти, олигархи и финансовые живоглоты перевелись, если бы они не прикармливали чиновников.

– О, как интересно! Это школьники в пятом классе уже знают! – Колян скинул одеяло и поднялся. – Мужики, кто на оправку? Делай в горшок! Но, попомните, гадом буду, но к этому, – он кивнул в сторону кровати, на которой почивал депутат, – даже не подойду, доже за сотню «зелененьких»!

Коляну трудно было представить масштабы личности, кою он так искренне хотел обойти своей услугой. Депутатское тело еще пребывало в летаргическом забвении, как ровно через два часа в палату плотной группой в количестве пяти человек вошло некое сообщество. Очутившись в палате, оно распалось на две неравные половины. Двое из них, с холеными лицами и в прекрасных костюмах, прямиком направились к почивавшему чиновнику. Впрочем, к человекам можно было отнести только этих двоих. Остальные трое, человекоподобно, прямостояще, с выражением скифских истуканов на исключительно одинаковых масках вместо лиц, обозрев, скорее пронизав, по крайней мере, так показалось Стасу, все пространство комнаты до последнего квадратного миллиметра застыли у двери и по обе стороны кровати.

Пробуждение депутата состоялось по всем правилам великосветского обряда. Правда, в него были привнесены некоторые нюансы, прояснившие текущую ситуацию. Стон, легкое шевеление головы, тяжкое, хриплое дыхание, – сразу сказали о муках распластанного перед посетителями, тела. Оно открыло глаза и произнесло:

– …вот, эти... подстроили, все же…

Глава 8

Несчастье, рок по своей природе не могут быть отнесены к категориям, имеющим свойства локального характера. Эти малоприятные стороны бытия с равным успехом пожинают свои плоды, не зная никаких пределов. Всё, – от грандиозных катастроф вселенских масштабов до мелкой, микроскопической пылинки–инфузории, съеденной каким-нибудь ничтожным рачком – всё подвластно их неумолимой силе. Но если косная материя, в силу неодушевлённости, равнодушно взирает на своё истребление, плоть одушевлённая, а, тем более, одарённая создателем интеллектом, не желает мириться с таким положением вещей! Уж тут-то во всей красе выступает именно этот столь малозначимый для этих категорий атрибут!

И потому одним пасмурным февральским днем, в два часа пополудни, локальное, единичное, в качестве индивидуальной субстанции, материальное тело, официально именуемое уже на протяжении пятидесяти двух лет Лепилиным Степаном Макарычем, бежало огромными прыжками за каким-то мелким, но таким же локальным телом столь мизерных размеров, не будь это тело мальчишкой, его можно было бы запросто принять за таксу. Может, и не только в силу размеров, но и оттого, что мальчишка, проявляя чудеса проворства, явно издевался над своим преследователем, Макарыч столь остро воспринял эту ситуацию, выражая её возгласами типа: «Стой, сволочь… догоню, убью!».

Поясняя вышеизложенную сцену, следует сказать, что к утверждению, приведённому в первом абзаце этой главы, описываемое событие, по сути своей, имеет весьма отдалённое отношение. Но, опять же, как посмотреть на вещи и чьим пристрастным оком их обозреть! В глазах Степана Макарыча умыкание его мобильника граничило именно с локальной катастрофой, что бы там ни говорили разные умники!

В последнее время Степан Макарыч вообще был склонен к тому, что он сам по себе является неким средоточием, мировой узловой стрелкой, на которой эти два «злохреначих», (как он сам говорил) свойства сошлись клином! Почему они выбрали его в этом качестве, Макарыч не мог понять! Он исходил бессильной злобой оттого, почему все несчастья, о каких и в страшном сне помыслить трудно, избирают его излюбленным местом своего пребывания!

Вот и сегодня этот паршивый щенок, выскочив откуда-то из под правой руки, жалостливо загундосил: «Дядь, а дядь, я потерялся… Дай мобильник позвонить маме…». Ну, что б ему, дураку, посмотреть на паршивца повнимательнее и понять, что мать свою он видел в последний раз, когда пускал пузыри, лёжа в кроватке родильного дома! Словно затмение нашло на него. Макарыч вытащил телефон, который только что спрятал и со словами: «давай недолго», – протянул его пацану. Тому и впрямь понадобилась всего секунда. Лишь только его маленькая цепкая лапка ухватила аппарат стоимостью в восемь с лишним тысяч рублей, как на месте, где стоял этот паршивец, взвился маленький вихрь. Макарыч опомнился лишь, когда увидел метрах в восьми от себя стремительно удаляющийся неопределенного цвета комок тряпок, к которому кто-то шутки ради приделал ноги!

С криком «стой, гадёныш!», Макарыч бросился вслед, но с таким же успехом он мог бы гнаться за призраком, ибо «гадёныш» давно уже растворился в дальней подворотне. Тяжело отдуваясь, Степан Макарыч привалился к стене. В голове, рождаясь из частокола пульсирующих ударов, тяжело всплывала мысль: «В ментуру… надо… идти…». Он отвалился от стены и, влекомый горестным уделом, устремился по знакомому адресу.

Дежурный, оформив его рассказ в официальное заявление, согласно кивнул головой и, протянув протокол, сказал:

– Прочтите и подпишите. А вообще, дело дохлое. Вы не первый с этим у нас. Трудно найти по таким приметам пацана. Чего-нибудь конкретнее бы, тогда может быть, а так… В общем, как что-то определится, вам позвонят.

Он скептически хмыкнул. Степан Макарыч в совершенной прострации вышел на улицу. Что с этих ментов, жопогреев, взять! Лишний раз оторвать задницу поленятся! Ну какие могут быть приметы у этого поганца, кроме той, что он есть человеческий детёныш!? И что это за место такое, где любая, самая мелкая шавка, у которой на губах молоко не обсохло, уже норовит обчистить, обобрать! Сучьи люди! Сволочной город!..

И опять лихо закрученная цепочка неких молекул, которую учёный люд прозвал словом из трёх букв, обвившись вокруг тайного естества Макарыча, пробудила в нём неистребимый инстинкт залить своё горе морем единственного утешителя! Напрочь забыв о своём визите в квартиру жильца-рукосуя, Степан Макарыч ровно через десять минут стоял за столиком ближайшего распивочного заведения и с горькой складкой у губ излагал свои неудовольствия такой жизнью паре внимательных собутыльников…

Но не только несчастный Макарыч стал избранником «злохреначей» парочки! В это же время вся компания горе-спасателей в бригадирской старательно корпела над заданием своего вчерашнего «видения», то бишь, Харицкой. Теперь мужики и рады бы были полезть хоть на Джомолунгму, но Юлия Семёновна, напрочь разобиженная наплевательским отношением к своему распоряжению, усадила расхлебаев-работничков за написание объяснительных. Прекрасно понимая, чем грозит подлинное изложение событий, мужики, старательно замалчивая пропорции событий, главным образом упирали на своевременное и длительное оказание помощи несчастному собрату. И только в самом конце, в качестве небольшого недоразумения, нонпарелью, упомянули прискорбный факт массового употребления горячительных напитков, но и то лишь для сугреву окоченевших телес.

На Харицкую вся эта кипа измусоленных листочков не произвела никакого впечатления. Смахнув их в стол, Юлия Семёновна, хмуро изрекла, глядя куда-то в пространство:

– Взрослые люди, вроде, а хлопот с вами, как… Мало того, что эти сорвали работу, так ещё Куркова арестовали…

Слесаря остолбенели, настолько буднично и нелепо прозвучали слова Харицкой.

– За что? – только и прорвался хором ошалело-изумлённый вопрос из десятка мужицких глоток.

– За то! Порезанная девочка, оказывается, его рук дело.

Слесаря загалдели, тут же припоминая какие–то особенности в их отношениях с Иваном:

– То–то я смотрю, он какой-то смурной ходил в последнее время…

– И о бабах он в разговорах ни в какую…

– Чего там бабы, он потреблять перестал..

– Не, мужики, рожа-то у него в последнее время ещё краснее стала! Не может этого быть!..

Виталий к тому же вспомнил странную подробность:

– То–то я не мог понять, чего это он отказался со мной пойти по одному адресочку!

– Понятно, бабы его уже не интересовали…

– Ну, Ванька! Отмахнул кусяру себе, лет на пятнадцать, точно, Вить?

Витя-маленький неохотно буркнул себе под нос:

– Точно…

Алексей вдруг, перекрывая сплошной галдеж, заорал:

– Тихо! Это что получается, он мне должен был за сварку пять сотен, а брать я их должен с прокурора!?

Леху тут же оборжали и посоветовали закрыть дело за давностью. Он попытался было продолжить выяснение обстоятельств, но Харицкая, поняв, что успокоить их может только резкий начальственный окрик, сотворила его с большим эффектом. Эффект вышел тем более внушительным, что она дала понять, что премией дело не ограничится, если все немедленно не приступят к работе, ибо два прогула им уже светит.

–…практически ничего не дало. Экспертиза показала следы крови на одежде, изъятой у Куркова, но мне кажется, что это липовая улика.

Стариков откинулся на спинку стула. Подполковник отложил в сторону акт экспертизы.

– С каких-таких пирогов ты это взял? – недоуменно спросил он.

– Я так думаю. Кровь только на рабочей одежде, но её нет на обуви. Если учесть, сколько крови образовалось при расчленении тела, то без её следов на сапогах никак не обойтись! Там всё было залито кровью и мне непонятно, как её не оказалось на сапогах! А работал Курков в этот день именно в них.

– Что ж, выходит, он летал по воздуху?

– Вот и я думаю – загадка!

– Да какая загадка! – хмыкнул Олег. – Оттер снегом, отмыл водой…

– А куртку, всю в пятнах крови оставил висеть в раздевалке!

– Ну да! Мужик в шоке был, – что-то сделал, а что-то упустил. Так всегда бывает, иначе ни в каком деле никаких бы улик не было.

– Да, но не такие же ляпы! Ты ведь прекрасно знаешь, что кровь с кирзы практически отмыть невозможно. Любая экспертиза покажет её.

– Все, хватит мне тут разводить теоретические диспуты! Давайте по тому, что имеем, – оборвал их подполковник.

– А имеем мы, Владимир Викторович, одни заплатки вместо дела. На следственном Курков не смог сказать, где спрятал мешок с телом. Не найдено орудие убийства, Курков не смог показать, куда он его дел. Потом, отсутствие следов крови на обуви. Непонятно, опять же, как у него оказалась тетрадь сына?

– Это почему?

– Тетрадь старая, начала учебного года, а сынок Куркова не тот, чтобы хранить их как реликвию!

– Ну, это ещё ни о чём не говорит, – вставил Олег.

Подполковник поддержал его:

– Курков мог её раньше взять…

– и таскал с собой полгода! – закончил Стариков. – Нет, Владимир Викторович, на допросе Курков показал, что в этом подвале в последний раз он был почти за месяц до убийства. Это согласуется с записями в журнале выборки ключей.

– Да ключ он мог взять заранее, сделать, наконец! – ехидным резоном отпарировал Олег.

– Хм, и потом таскать с собой тетрадку, этот ключ, подкарауливать девчонку, заманить её в подвал, изнасиловать, расчленить и ждать чего–то вместо того, чтобы сразу избавиться от тела – заметил молчавший до этого Сергей. – Как ты себе это представляешь? Это слишком даже для маньяка, а Курков на маньяка не тянет.

– М–да, – протянул подполковник, – Ясно одно, – либо Курков пытается запутать следствие, – я имею в виду оттянуть сроки, – либо он отмазать кого-то хочет, взяв всё на себя. Вот что, – Куркова дожимать, – его показания всегда пригодятся, а параллельно искать заинтересованное лицо. У вас осталось всего сроку до послезавтра.

В кабинете Стариков сказал:

– Хорошо ещё, что шеф не догадался спросить, зачем мужику понадобилось выбрать этот подвал для преступления. Дом-то очень неудобен для этого с точки зрения частых посещений его слесарями. Там находится головной ввод из ЦТП с разводкой на три дома. Это же какой риск обнаружить тело, пока оно оставалось там! Что и случилось через десять дней.

– Да он и не выбирал. Приспичило мужику, вот он и сунулся в первый попавшийся.

– Да ладно тебе… первый год в убойном, что-ли? – устало ответил Стариков. – Такие мокрухи на скорую руку не делают.

Слушая разговор ребят с подполковником, Стариков размышлял по поводу возникших предположений. Многое его не устраивало. И еще одно никак не мог понять Стариков, почему Курков не уничтожил заляпанную кровью куртку, а спокойно повесил её в шкафчик в раздевалке?..

Отбегав весь день по подвалам и чердакам, Стас ввалился в слесарку, не чуя под собой ног. Там стоял, что называется, дым коромыслом и мужики всем гамузом облепили Ванькин стол. На него было вывалено все содержимое Ванькиного стола и Леха, сидя в центре обступивших его слесарей, в одной руке держал предмет всеобщей зависти – дорогущую головку для нарезки резьбы на трубах. Другой он что-то писал на мелко нарванных клочках бумаги. Лица мужиков были напряжены и насторожены.

– Чего тут творится? – в недоумении спросил Стас. Виктор обернулся и сказал:

– Для тебя ничего интересного. «Старики» Ванькин инструмент делят.

Стас усмехнулся:

– А, понятно, не успело остыть тело, как братва его раздела… – Он отошел к своему столу и устало опустился на стул. Расстегнув куртку, Стас согнулся кренделем и застыл, с блаженством впуская тепло под свитер. Глядя на мужиков, мельтешащих перед его глазами, он как-то по-новому вдруг увидел их, людей, с которыми бок о бок проработал столько времени.

Вон, Виталий судорожно сжал пальцы в кулак и время от времени обжимал ими подбородок, будто хотел содрать с него кожу. Васька-амбал навис над Алексеем и обирая полы куртки короткими волосатыми пальцами, нервно облизывал губы. Оник, с исконно армянским терпением, склонил голову на бок и только нервно дергающийся носок ботинка выдавал его напряжение. Анатолий Палыч всем своим видом показывал свою непричастность к происходящему, будто в него только что воплотился персонаж с картины «Явление Христа народу» (тот, что сидит в сторонке). Но по всему его напряженному положению на стуле было видно, коснись ситуация дела, первый прорвется к кормушке, цацкаться не станет. Витя не имел каких–то отличительных особенностей, наверное, потому, что Стас уже изучил его как облупленного, но и то сейчас его напарник казался ему сготовившейся к прыжку хищной птицей.

Алексей тем временем дописал последнюю бумажку и, скатав в рулончики, бросил их в бачок.

– Так, мужики, счас тянем спички, кто вытащит короткую, тот начинает. Потом по очереди. Пока мы тут будем оприходовать все это, – наш Ваня богатенький был Буратино, – времени уйдет много. Чтобы его не терять, надо бы кого-нибудь организовать в магазинчик. Это дело надо обмыть, чтоб не заржавело…

– Кого? Мы тут все при деле, – за всех сказал Витя.

– Вон твой напарник сбегает, делать ему не хрен, зато на пару стаканов заработает…

– Попробую. Стас, подойди на минуту… Слушай, будь другом, сгоняй в магазин, все равно до пяти ещё полтора часа.

– Ладно. Бабки давай! Что брать?

– Как обычно, на все.

– Только эту... запивку для полоскания портянок не бери... – «джин-тоник»… – крикнул ему вслед Виталий. – Минералки возьми…

Как и подобает в приличных обществах, дело обошлось без поножовщины. Когда Стас вернулся, мужики выглядели так, будто разгрузили машину дров. Потные красные, его уже ждали и, скорым темпом разгрузив сумку, приступили к питию, словно торопились обмыть покойника. Но уже через десять минут вся кампания отмякла от пережитых волнений и предалась законной расслабухе.

Алексей налил полный стакан и довольно протянул:

– Классная операция! Если бы не эта мысля, видал бы я полштуки свои, как...

Виталий оборвал его, сморщившись, как от принятой дозы:

– Чего радуешься… Человек в тюрягу попал!

– Ну и чего? Не я его туда пихнул. Мужик нарвался – получай по заслугам! А инструмент ему теперь точно лет пятнадцать не понадобится.

– Ну ты, прокурор, помолчал бы уж! Ухапал головку, конечно…

На этом и кончили обсуждать Ивановы страсти. Всех больше всего волновало лишение месячной премии. Харицкая склонялась вдоль и поперек, но и от этой темы они скоро устали. А потому, сорвав со стену гитару, хором заорали:

─ Витя, родной, давай "газетку"!

Витя-маленький, разомлевший от хорошего застолья, не заставил себя долго упрашивать:

             	Газетку вытащил из ящика вчера я. 
             	Была в газетке той заметочка такая,
             	Что повязали Сеньку, Кольку и Серёгу
             	И снарядили всех их в дальнюю дорогу…

                      	Дорога та не по душе пришлась им скоро,
                      	И умыкнулися с этапа все три вора…
                      	Они направились в края родные снова,
                      	Чтобы сказать Тамарке правильных два слова.

             	Тамарка с хахелем грузилася на хазе.
             	Увидев корешей, заткнулася на фразе.
             	И поняла она, что кончат её смело,
             	Что порешат сейчас за подлое то дело.

   	И вся компания, подхватив следующий куплет, заревела в один голос:

                      	В ментуре опером был хахель тот Тамаркин.
                      	Она наводку западло ссучила в банке 
                      	И заложила Сеньку, Кольку и Серёгу,
                      	И опера пришли ей тут же на подмогу…

               	А утром в хазе трупы опера с Тамаркой
               	Нашли с пришпиленной к её груди тетрадкой.
               	На ней написана была малява кровью: 
               	«Залейся, падла, досыта своей любовью»…

Утром Стариков, собрав свою команду, сделал сообщение:

– Вот что, мужики, чтобы упредить пендюли, которыми нас наградит начальство, я, в результате дедуктивных размышлений, пришел к выводу – Куркова гнать в шею и немедленно брать в разработку его сыночка! Это же надо, так попасться!! Как пацан!

– Володь, дырку тебе в погон! Кончай причитать и объясни, в чем дело? – иронично хмыкнул Борис и язвительно добавил: – Твоя тупость давно уже всем известна! Давай по существу – в чем ты там прокололся?

– Ты мне поговори, стратег хренов! Не ты ли упрашивал меня за Куркова? «Он и больше никто!» – Стариков вперил свой взгляд в Бориса. – Вот тебе и варианты!

– В принципе, мы должны были просчитать и этот вариант, – сказал Олег. – Следы должны были остаться еще где-нибудь, не только же тетрадка? Ее для любого обвинения недостаточно. Осмотр места происшествия кроме бутылки с остатками пива, пробки от нее и этой тетрадки ничего не дал. Все следы в этой части подвала затерты.

– Да какие еще следы? Там же говном было все залито! Хорошо еще, тетрадку нашли! – возмутился Борис. – Только на одежде что-то может остаться! Вот мы и нашли их на куртке Куркова. Это как?

– Сие есть непознанное, сиречь, тайна, – пробормотал Стариков. – И это пока заводит все дело в тупик… – протянул он. – Но чует мое сердце, мужики, что тупичок-то ложный.

– Да что ж это такое! – закатил глаза Борис. – Тебе бы не следователем работать, а экстрасенсом! Чутье, интуиция, – сплошная эфемерность! Их к делу не подошьешь!

– Друг мой! Следователь без интуиции – все равно, что водка без градусов!

─ Да к черту интуицию! ─ раздраженно огрызнулся Борис. ─ Только факты шьют в дело, а они говорят, что липу нам подсовывает Курков! Хотя, если по правде, я тоже чувствую ─ какая-то тут неувязка с тетрадкой! И куртка его, кровью измазанная, ни к селу, ни к городу не лепится!

– Правильно говоришь! Можешь ведь думать, когда захочешь! Все дело в тетрадке! Пацаны сколько там по времени тусовались? С сентября! Вот тетрадочка и лежит там с сентября. По журналу выходит, что Курков–старший последний раз был там в начале февраля, чтобы перекрыть стояк. Работа не пыльная, а потому подтирки ему никакие не нужны были. И, стало быть, тетрадочку использовал не он, не-а! К этому же факты на допросах; по вещьдокам пролет, – ни местоположение мешка с телом, ни орудия убийства, то есть ножа, он не показал!.. Человек пришел себя оговаривать и ничего в доказательство?! Кто ему мешал вынести мешок? Чего он его там мариновал? Куда он дел нож? Ну, дошло?

– Не знаю… – пожал плечами Борис.

– Не знаю, не знаю… – недовольно оборвал его Стариков. – Ты прямо как в анекдоте: «Мальчик, как тебя зовут?» «Не дна-а-ю…». «А сколько тебе лет?». «Тлидцать тли…». На этом давайте закончим, а так как нить расследования ведет опять в известную вам квартирку, то вы, господа офицеры, руки в ноги и бегом по местам! Поспрашивайте местное население, может, кто вспомнит этих пацанов. Я к подполковнику, оформлять ордер на обыск...

Эпистема… Прибывшие VIP’овские посетители, многозначительно переглянулись и, наклонившись к ушам страдальца, каждый со своей стороны, завели тихий шепоток. Они быстро его закончили и, сказав пару дежурных фраз для притихшей публики, явно старавшейся уловить хоть зачатки слов в разговоре, отбыли.

Оставшись один, депутат приподнял голову, оглядел палату и с бодрым спокойствием, как будто и не страдал несколько минут назад от нестерпимых болей, сказал:

– Принимайте в компанию, господа! Извините за дискомфорт, который доставил вам своими причитаниями. Видит бог, кому хочется сюда попасть!..

– Как вы верно это заметили! – желчно отозвался Юра. – Значит, боженьке было угодно, чтобы мы, а заодно и вы, угодили сюда.

Депутат заметил иронию и со спокойным добродушием сказал:

– Ну зачем вы так! Я к богу претензий не имею. Я так полагаю – с ним лучше дружить, но свои дела на него не перекладывать! Сами разберемся.

– Оно и видно, каков результат таких разборок! – Юра со злой усмешкой добавил: – Понятное дело, в ваших кругах и разборки крутые.

– Хм! Отчего вы сделали такой вывод, что я принадлежу к каким-то кругам?

– Ну не каждый раз можно увидеть такое дефиле! Разве только по большим праздникам, где-нибудь на президентском выезде! Я к тому, что не к каждому являются люди, которых видишь по телевизору и с такой охраной.

Колян со Стасом с увлечением следили за Юриными эскападами, с нетерпением ожидая следующих. Юрий Михайлович не обманул их ожиданий.

– Конечно, если людей держать за недоумков, то можно и спектакль устраивать, которому недавно мы все были свидетелями! Подумаешь, кто-то там болеет! Главное, чтобы мне было удобно все сделать так, как хочется!

– Так вы полагаете, что я устраиваю здесь спектакль?

– Да нет, ничего я не полагаю. Просто так сюда никого не привозят… – Юра помолчал и закончил: – Я сужу по поведению людей, которые здесь лежали и лежат, и сравниваю. А, впрочем, приношу свои извинения, если сказал что не так!

Депутат сделал вид, что брюзжанье Юры для него было сущим пустяком. Он представился по всей форме и выслушал ответные рекомендации. Но все же Юрина черная кошка, шмыгнувшая между ним и старожилами, оставила свой антагонистический след. Депутатский официоз дал всем понять, что былой свойской атмосферы в этой палате уже не будет. Особенно кривился Колян, слыша – «Николай, будьте так любезны…»…

У всех появилось неприятное ощущение, будто между ними понатыкали шипов. Разговоры, до того бывшие откровенно–непринужденными, превратились в короткие деловые реплики. Впрочем, скоро свойственная всем болящим сочувственность сгладила неловкость отношений между ними и депутатом. Найдя общие для всех мужиков точки общения, к обеду все живо обсуждали спорт и политику, женский вопрос и профессиональные качества лечебного медперсонала.

Депутат, как и следовало ожидать, играл в поддавки со своими, менее искусными в диспутах, собеседниками. Он охотно соглашался с любыми мнениями, даже полностью противоречащим только что высказанным, делал комплименты и лучился добродушной улыбкой. Искушенный в словесных баталиях, он не переигрывал в своих сентенциях и резюме, с легкостью влезая в шкуру «своего парня».

Юрий Михайлович все это видел, но, так как его соседи были увлечены и довольны сложившимся консенсусом, решил превратить это для себя в маленькое развлечение. Ему претило позерство этого госчиновника, мнившего из себя истину в первой инстанции, а потому лишний раз надавать по сусалам прорвавшемуся во власть зауряд-кадету он считал своей личной прерогативой.

Оживленную беседу прервала появившаяся в двери гламурного вида дама и с ней двое мужчин. Сыпанув несколько фраз по поводу столь пикантной ситуации, все расцеловались и, рассевшись по стульям и кровати, засыпали депутата вопросами, «как и почему?». Дама, без конца восклицая «Боже мой, Владик, ты обо мне подумал?!», наводила слышавших эти речевки на мысль, что у депутата Владика не так уж и сладка жизнь, как мнится всем издали. Юра сардонически усмехался, словно говоря этой усмешкой: «Вот они, бабы…!».

Тем временем дама, наращивая психологическое давление на своего Владика, продолжала надрывно восклицать, нимало не смущаясь ничьим присутствием:

– Владик, может, перевести тебя в отдельный кабинет?.. Тут стонут, храпят и запахи ужасные! Ты ведь измотаешься, в твоем-то состоянии!..

Депутат морщился, но все же делал слабые попытки урезонить свою пассию, ибо никому из мужиков не был понятен ее статус.

– Нет, не надо… здесь прекрасные условия, да и люди здесь хорошие… приятная компания, а там чего валяться одному, никто за день и не зайдет…

Но тут, к великому облегчению для всех молодое свеженькое чудо в прозрачном халатике медсестринского звания по имени Лидуся укатило депутата в рентгеновский кабинет на предмет просвечивания поврежденных органов.

После его отбытия со всей своей свитой мужики с минуту молчали, собираясь с мыслями. Их мозговые усилия прервало появление весьма колоритной личности. Небольшого роста, в меховой поддевке, несмотря на распаренный июньским солнцем воздух, она и видом и лицом была похожа на доброе, пожившее существо из рода сказочных старичков. Впечатление этого усиливали сопровождавшие его два добрых молодца, будто только что из ларца – одинаковых с лица. Сказав им что-то, видимо на своем сказочном языке, ибо разобрать слова старичка было невозможно, молодцы вмиг исчезли за дверью.

Сам же он, оставшись у двери, медленно осмотрел палату из–под густых нависших бровей. И только старик поворотил лицо в сторону Стаса, как тот почувствовал, что его будто прострелил до самого сердца тяжелый высверк взгляда.

– Ребятки, здесь ли лежит Владислав Игоревич? Не ошибся ли я, случаем, палатой? Память стала никудышная…

Его хором заверили, что есть тут такой, и что сейчас он в рентгенкабинете, и предложили стульчик – переждать несколько минут. Старичок покачал головой и заметил, что в его годы гораздо полезнее разминать ноги, чем греть задницу. Мужики переглянулись: а старичок-то не из отмеченных ложной скромностью. По всему было видать, очередной посетитель знал себе цену и не очень–то церемонился с окружающим его людом.

– Ну, что, бобры-дворяне, как вам тут, лекари не забижают? – И, не дожидаясь ответа, обронил: – Кандей-то здесь не из важнецких… – и повернувшись к двери, вознамерился выйти. Тут двери внезапно распахнулись, и каталка с депутатом Владиком чуть не столкнулась со странным старичком. Депутат, едва узрев личность посетителя, пришел в сильное волнение:

– Дядя Федосей, дядя Федосей! как, вы сами!? – разволновался депутат. – Вот чести дождался…

– Лежи, лежи, не телепенься... племяш, – ласково, со скрытой усмешкой проскрипел старичок. – Зашел вот посмотреть – взаправду страдаешь, аль от дела лытаешь?

– Да я, Федосей Игнатич, хоть сейчас встану, если вам надо…

– Твоё дело скоренько поправиться, – тишайшим тоном прервал его старичок, – а уж леченьице да питаньице организуем… Дела, знашь, надвигаются большие, все силы понадобятся… Кабинетик тебе завтра с утречка выделят, там и займешься делами, пока лежишь. А в коридоре сидит девонька-сиделочка, все надобности твои выполнит… она этому делу обучена.

– Нет необходимости, Федосей Игнатич! Послезавтра меня выпишут. Снимки смотрели, сказали, что ничего серьезного.

– Это хорошо. – Старичок покачал головой и приказал Лидусе: – Выкати-ка, девонька, его в коридор, нам пару слов сказать надо. Дело государственное…

Мужики, уже вконец заинтригованные происходящим, едва закрылась дверь, только и нашлись что сказать:

– М-да!..

– Ха, занятный старичок!

Колян сплюнул и зло сказал:

– Старичок! Видал я в свое время таких. Это, мужики, пахан воровского мира, слышали, что он говорил?

– Чего он говорил такого? – недоуменно спросил Стас.

– Словечки его, «бобры», «дворяне», «кандей» слышал? Знаешь, что они на фене значат?

– Откуда же, Колян, мне такое знать!

– Бобер – это богатенький мужик, спекулянт, как они раньше говорили, дворянин – это бродяга, бомж, а кандей – вообще камера ШИЗО, карцер, это он про палату так сказал. Доходит?

– Ни хрена себе, посетитель у депутата! – удивленно замотал головой Стас.

– А чего ты удивляешься, – хмыкнул Юра. – Понятно теперь, что он за депутат, на чьи деньги он им стал! Он ихний засланец, чтоб всегда было известно, куда и откуда дует ветер. Да и мальчиков я его видел. А этот депутат… Глядит на тебя с предвыборных плакатов этакое чмо, лицом смахивающее на крыловский персонаж, а за ним проглядывает стена из «бабок» и кастетов». А вот такие мальчики ходят до выборов по домам со стандартным пакетом – выпивка–закуска с вложенной листовкой и намекают «чиста канкретна, без базара», – проголосуете за этого, всегда будет так и даже больше...

Больше Юре не удалось сказать ни слова. Въехавшего депутата в палате встретило гробовое молчание…

В этот же вечер, как всегда тихо и незаметно, словно его задуло сквозняком, проявился из балконной двери Валера. Его присутствие обнаружил по сложившейся традиции лежавший у двери Юрий Михайлович. Увидев его маленькую скукоженную фигурку около своей тумбочки, Юра вздрогнул и сказал с недовольством:

– Ты бы хоть здоровался, когда заходишь! А то сидишь, как покойник на стуле, аж сердце хватануло!

– Ой, прости…, я не хотел никого будить..., чего беспокоить зря, люди болящие, сон порушишь, уже не заснешь… Я тут, в уголочке, потихоньку посижу…

– Так и сядь в стороне, чего тебя ко мне под нос тянет? Медом, что-ли, здесь намазано!..

– Юрий Михайлович, ну чего ты ругаешься?.. Вон видишь, и Стасик уже проснулся…

Малышев в полусумраке долго вглядывался в съёженную фигурку несчастного бомжа и, узнав, спросил:

– Как дела, Валера? Долго тебя не было! Сестру нашел?

– Не судьба мне, видать, родичей встретить!

– А что так? Я что-то напутал?

Валера вздохнул, помолчал и ответил:

–Нет, ты все правильно мне сказал, да опоздал я…на неделю бы пораньше, и свиделись бы, а так…

Валера опять замолчал, зашмыгал носом, повздыхал и добавил:

– В больнице она померла, гангреной изошла. Там дали мне бумагу, на каком кладбище ее похоронили… Только на могилке и побывал.

Стас покачал головой и грустно гмыкнул:

– Напарник мой, Витя, как в воду глядел… Ну, а Любка-то что? Нашел ее?

Стас знал, что стало с его двоюродной сестрой, но не стал говорить. Ему не хотелось сообщать неприятные известия. Пусть этот несчастный доходяга сохраняет хотя бы надежду. Валера отрицательно мотнул головой:

– Любка куда-то пропала, я везде ее спрашивал, да бестолку!

– Ну и куда ты теперь?

– Эх, Стасик, какой ты вопрос задал! Нет у меня теперь этого «куда»…

Он неловко засуетился и, вытащив из сумки бутылку, сказал:

– Вот, помянуть бы сеструху… я тут принес…если будете.

– Почему нет? Дело святое, как, мужики?

Юра вздохнул, Колян молча придвинул к кровати стул, а Стас, выложив из тумбочки пакет с едой и, оглянувшись на спящего депутата, сказал:

– Наливай, Валера…

Глава 9

Март наступил тихо и незаметно, как всегда серый, грязный, скучный. Оттого, наверное, у рабочего люда, замученного слякотью, бесконечной снежной моросью, проблемами и сплином, возникали периодические психозы. Иначе чем бы таким можно было объяснить происходящее в комнате диспетчеров, то бишь, в пультовой, во второй диспетчерской по улице Абакумова.

Там, собрав около себя весь наличный состав слесарей, рвала и метала старший диспетчер Валентина. Стас, сидя на мягком диване, несмотря на громоподобные голосовые раскаты старшего диспетчера, скорее даже убаюканный ими, придремывал. Усталость брала свое, и Стас, отведя глаза от раскрасневшегося, возбужденного лица Валентины, бездумно уткнулся взглядом в ее гренадерские стати. Он всегда при виде старшего диспетчера размышлял о прихотливой игре естества.

Природа, отхватив оковалок плоти, остановилась в раздумье: что же делать с ним? Так как ресурсы стройматериалов были исчерпаны, то на отличительное свойство, надобное для мужчин, их уже не хватило. Получилась этакая мужеподобная громогласная, способная рожать, двухметроворостая особь, названная родителями Валентиной, видимо, пребывавшими в свое время тоже в недоумении, – почему у мальчика нет пениса? Валентин?.. Валентина? Нет пениса – значит Валентина!..

Заурядный случай, при обсуждении которого он присутствовал, в любое другое время просто прошел бы незамеченным, но сегодня, срывая голосовые связки, Валентина выясняла, почему вчера в обед никто из слесарей не сдал ключи на пульт.

– Чего это она сегодня такая вздрюченная? – недоуменно спросил Витя, – мужичок очередной сбежал?

Но все прояснилось, когда Валентина, судорожно тыкая в висевший на доске с ключами листок, протрубила о финансовых потерях в виде премии, понесенных всей диспетчерской по вине нерадивых разгильдяев-слесарей. Харицкая, нимало сумняшися, своим приказом сделала козлами отпущения ни сном, ни духом не повинных в хитрованских слесарских приемчиках всех без исключения диспетчеров.

Бабы остервенились чрезвычайно. Вливая квартет своих, тоже не хилых от природы голосов, в мощный звуковой поток своей начальницы, они дали понять сидевшим работягам о наступающих для них тяжелых временах.

Мужикам было бы все равно, если бы не злополучная необходимость несколько раз на дню брать ключи со стенда. И тут возникала тяжкая по своим последствиям, закавыка от которой не было спасения. Ключи, как подотчетное имущество, относились к ведению диспетчеров, которые в свете произошедших событий могли попортить немало крови своим вечным дерзителям. И это было бы еще терпимо, но самый главный контакт с обиженными диспетчерами грозил обернуться для бедолаг-слесарей полным фиаско. Раздача заявок, которые принимали диспетчера от населения, превращала их работу в извращенную лотерею. Оскорбленные донельзя, они теперь могли по своей прихоти, а то и просто от дурного настроения, посылать особо не приглянувшегося им слесаря на самые распоследние погибельные заявки во вверенном их заботам участке.

Последствия найденного в подвале тела продолжали расходиться кругами во времени, принося втянутым в их орбиту работникам ДЭЗ’а одни неприятности. Это понимали, к несчастью, не только Стас и Виктор, но и сидевшие вокруг них слесаря, угрюмыми взглядами словно говорившие им: «Черт бы вас побрал с вашей расчлененкой!».

– Не боись, проскочим, – шепнул Стасу Виктор. Стас понял намек и кивнул головой. Витя, как всегда, и тут не остался в накладе. Его жена, Марина, была хорошим подспорьем для Витиных халтур и махинаций. Этот тандем чудненько притерся друг к другу. Диспетчер и слесарь-сантехник в одной команде – это была сила! Стас прекрасно понимал, что те заявки, на которые его брал Витя, были сущей каплей в море…

Разложив на всем пространстве квартиры одежду и обувь мужского ее поголовья, эксперт Василий Дмитриевич уже два часа тщательнейшим образом просматривал их на предмет обнаружения искомых улик. Стариков, стоя у него над душой, все больше терял терпение. Но Василий Дмитриевич невозмутимо копался в разложенных предметах, нимало не обращая внимания на ритуальные пляски капитана милиции Старикова. Наконец, он собрал смоченные раствором ватные квачики, пинцетики, снял со лба квадратный окуляр с толстой линзой, устало прогнул спину и сказал:

– Кажется, есть, вот тут, на подкладке куртки, В швах следы, похожие на следы крови, но какой и чьей, точно можно сказать в лаборатории.

– Хорошо, – качнул головой Стариков, – будем изымать… Надо спросить мамашу, стирала ли она чего–нибудь из этого.

Он прошел на кухню. Куркова сидела с безучастным видом, застыв взглядом на одной, видной только ей точке. Стариков задал ей вопрос, но Куркова оставалась в той же позе и с тем же выражением на лице, будто вместо нее перед ним находилась пустая картонная оболочка с намалеванным изображением. Стариков тронул ее за руку и повторил вопрос:

– Скажите, вы стирали одежду сына и мужа за последние десять-пятнадцать дней?

Куркова поворотила к нему лицо и из ее глаз вдруг покатились крупные слезы.

– Что мы вам сделали? – сдавленным шепотом спросила она. – Я всю жизнь работала, как проклятая и тут…

Она схватила Старикова за рукав и повалилась ему в ноги:

– Отпустите Ивана, не мог он… не мог… оговорили его…

– Успокойтесь, успокойтесь, – закряхтел, поднимая грузную женщину, Стариков. – Вы же видите, мы разбираемся, вы нам только помогите. Ну, все, успокойтесь, я хочу вас спросить, – и Стариков снова задал свой вопрос. Хлюпая и шмыгая носом, Куркова невнятно сказала, что стирала куртку и штаны сына с полмесяца назад. Она была вся измазана и покрыта чем-то коричневым, как коркой.

– А во что был ваш сын обут?

– Все в то же… в кедах он был… – опустив голову и качая ею, сквозь приглушенный стон ответила женщина. – Он в них все время ходит…

– Угу, хорошо. Вы посидите еще, мы скоро закончим. Да, скажите, когда сын приходит из школы.

Куркова подняла на Старикова безумные глаза. Какая-то мысль промелькнула в ее измученной голове и она, вскочив, еле выдавила через перехватившее спазмом горло, слова:

– Мало вам, иродам, Ивана, так вы хотите и сына забрать!.. Не дам,.. подите прочь… а-а-ах…

И Куркова стала медленно оседать на стул. Стариков в замешательстве закричал на всю квартиру:

– Олег, где ты там, быстро сюда… – и скомандовал вбежавшему Олегу: – Скорую вызывай, плохо, кажется, ей…

Оставив Олега возиться с Курковой, Стариков, не заезжая в отдел, прямиком направился в СИЗО. Мысль, возникшая у него еще вчера, требовала своего немедленного разъяснения. Когда Курков вошел в комнату, у Старикова появилась почти уверенность в том, что ответы, которые он услышит, никак не удивят его. Он их уже знал …

– Вот что, Курков, следствием неопровержимо установлена ваша полная непричастность к данному делу. Мне сейчас необходимо знать, какие из улик вы смогли уничтожить. А в том, кто из главных подозреваемых окажется на вашем месте, покажут результаты экспертизы после сегодняшнего обыска в вашей квартире. Хотя вы, как, впрочем, и я тоже, его прекрасно знаете.

– Если вы о ноже, то я его спустил в главный коллектор, – бесстрастно ответил Курков. – Чтобы теперь его достать, нужно осушить всю канализацию. А что до ваших главных подозреваемых, то мне без разницы, кого там вы еще накопали.

Курков бросил на Старикова быстрый взгляд и тут же уткнулся в пол. Стариков усмехнулся и, придавив в пепельнице сигарету, сказал:

– Ордер на арест вашего сына прокурор уже подписал… А ваше дело передано прокурору и вам придется еще здесь задержаться в интересах следствия.

– Воля ваша… – Иван тяжело вздохнул, скрипнул зубами и глухо сказал:

– Не верю я, что Петр мог такое сделать… на такое дух нужен, а он только выпендривается. Прошу вас, разберитесь, помогите… – дрогнувшим голосом закончил он.

– Посмотрим, если только вы не запутали катастрофически дело. Сами понимаете, нож был бы очень важной уликой для определения его истинного владельца.

– Нож я вам отдам, – вдруг сказал Курков, – он лежит у меня в сумке. Но я его вытер от отпечатков пальцев.

– Сейчас это не так важно, – кивнул Стариков. – А как он у вас оказался?

– Я его нашел, когда водил Петра в подвал.

– Ну, допустим, только вот что еще скажите, – учтите, это крайне важно для правильного хода следствия, – мог бы кто-нибудь из знакомых вам людей вмешаться в это дело, повлиять на вашего сына, подбить на преступление…

– Откуда я знаю, молодые, – мы ж им не указ! Это кто-то из его кодлы сделал.

В комнате отдыха напарники увидели уткнувшегося с отрешенным видом в окно Оника. Несмотря на то, что в комнате было жарко, он сидел в ватнике и натянутой на лоб шапке. Витя сдвинул на край стола наваленный грудой непременный набор предметов общественного пользования, раскрыл шахматную доску и сказал:

– Чего сидишь одетый? Раздевайся, сейчас тебе жарко станет после партийки-другой.

Оник, все также смотря в окно, односложно и как-то вяло, ответил:

– Не, не буду…

Вите хотелось размяться и потому он, не церемонясь, подошел к Онику и, со словами:

– Чё ты ломаешься, как … – потащил его за рукав. Оник выдернул руку и, повернувшись к Виктору, резко бросил:

– Отстань, не до твоих шахмат…

Говоря это, что было совсем необычно для мягкого и всегда деликатного Оника, он повернул голову. Стас с Виктором увидели заплывший сине–багровой гематомой глаз в обрамлении огромной, на всю половину лица, ссадины.

Витя удивленно присвистнул:

– Ты чего, боксом где-то подрабатываешь? Смотри-ка, лицо как тебе разрумянили!

Оник шевельнул распухшими губами и нехотя ответил:

– Я как раз был «грушей»… Какие-то… развлечься захотели…

– Вот это да! Кто-то из местных?

– Не, этих я здесь не видел…

– В милицию надо было идти, заявление написать.

–Да разве заявишь! Знаешь, как там… Детей тоже в школе бьют. Вот скажи, я живу в России уже десять лет, да? И дети мои родились здесь, жена здесь, да? А они орали – убирайся, называли, не хочу говорить, как… – Оник поднял лицо и посмотрел на мужиков. В его глазах были написаны такое непонимание, боль и тоска, что мужики потупились, наклонив головы. – Слушай, кому мешаю? Я честно работаю, никто не скажет – Оник не нужен! Никто из этих не станет чистить унитаз! Оник иди!..

Он стянул шапку и напарники увидели обмотанную бинтом голову.

Виктор помолчал и раздосадовано сказал:

– Знаешь, что я тебе скажу? Раз уж так случилось, – плюнь и разотри! Живой главное! Мало ли вокруг всяких подонков! Не все же такие! Что сделаешь, время сейчас такое.

– Что мне до всех! Мне этих хватает, – эхом отозвался Оник. Он помолчал и добавил: – Не время, а люди такие… Отец говорил, себя не люби – людей люби! Он говорил, – армян много резали, уничтожали, а мы живы, потому что не озлобились… Не все умные, как мой отец, вот я и прощаю…

– Ну, знаешь, всех прощать, – голову отшибут! – вскинулся Стас. – Устанешь щеки подставлять!

– Вам, русским, хорошо говорить, – своя страна, свои законы! А мы всегда будем для вас вторым сортом…

Оник хотел что-то еще добавить, но тут в комнату ввалился Васька-амбал». Его развеселая физиономия искрилась неподдельной радостью. :

– Ха, бабье раздухарилось! Видали, мужики, как Харицкая их всех на колбаску посадила! – Васька энергично исторг из себя руладу бравурных звуков, заменявших ему смех.– Валька орала, как чувырла недорезанная… Вы чего кислые сидите? – остановился он вдруг на полуслове.

– Да вон Оника какие-то уделали,

Васька, разглядев сидевшего против света Оника, снова заржал;

– Во наши дают! Они сейчас не разбирают, кто и откуда! Чешут всех подряд!

– Это кого чешут? – с ледяным спокойствием спросил Витя.

– Кого, кого! Кого надо… – уловив враждебные интонации, недобро зыркнул на него, Васька. Этот, мгновенно ставший злобным, взгляд сделал его лицо, еще сохранявшее маску веселья, жутким, как маска хэллоуина. – Не хрен сюда ехать кому ни попадя! Я к ним не еду и их не зову. Понятно?

– Н-да, мужик! Если следовать твоему принципу и дальше, то скоро мы в другом округе станем иностранцами, где местные будут чистить нам морды!

– И правильно сделают! Не хер соваться, куда не просят! Позовут – иди! А то лезут к нам всякие, как тараканы, хапают все, потому и живем, как нищие!

– Это ты, живоглотина, что-ли живешь как нищий? – Виктор саркастически скривился и хмыкнул. – Ты кучу говна готов сожрать, если тебе скажут, что под ним рубль лежит!

Лицо Васьки мгновенно побагровело и он выпихнул через два мясистых оковалка, заменявших ему губы, что-то грязно-примитивное, среди чего Стас с Виктором разобрали несколько звуков, похожих на слова:

– … придержи хавало... всю жизнь из рожка сосать будешь…

Стас напрягся. Он знал, что сейчас будет. Эта десантура, все восемьдесят пять килограммов сплошных жил, из которых состоял Витя, были страшным орудием. Двухметровый центнер с лишним Васьки-«амбала» ничего не значили для него. … Но к удивлению Стаса и Оника, да и самого Васьки, Витя улыбнулся и мирно сказал;

– Ну, чё, Вась, сейчас столы ломать здесь будем? Давай отложим стрелку на попозже, и я тебе дам полное удовлетворение.

Васька засопел и, выдавив из себя скрипучее: «Ладно…», отвернулся и направился к своему шкафчику. Через минуту, оставшись одни, Оник, грустно улыбнулся и сказал:

– Вот, Витя, а ты говорил, что их мало…

– Эх, Оник! Васька только дурак, – махнул рукой Виктор. – У него мозги, которые есть, запудрены под завязку. А знаешь, сколько таких придурков, которых используют разные там Лимоновы?..

Что поделаешь! Проблемы, решаемые разными людьми, тоже разные, но так уж устроена жизнь, что каждому его проблема кажется намного значительнее и весомее, чем все остальные, вместе взятые! Будто в насмешку над приговоркой: «Своя рубашка ближе к телу», для иных эта рубашечка такими веригами кажется, что жизнь не мила… Вот и Макарычу судьба нескончаемым потоком продолжала неумолимо выкладывать на дороге только ямы да ухабины!

С неделю он ловил, вызванивая, строптивого жильца порушенной квартиры, но тот как сквозь землю провалился. Несчастный Сашок, в качестве жертвенного агнца, просто высох, практически непрерывно карауля у дверей проклятой квартиры. Но Макарыч был неумолим. Он определил Сашку в качества вечной заявки этот пост и тот, ошиваясь чуть ли не сутками на лестничной площадке, стал вызывать сильное подозрение у ее жильцов. Пробомжевав таким образом три дня, Сашок практически обжился и сошелся поближе с обитателями этого квартирного узла. Узнав, что маленький, в потрепанном ватнике, с сизым, вечно хлюпающим от сквозняков, носом есть дэзовский сантехник, они стали пользоваться почти даровым счастьем, иметь под рукой столь редкую, и необходимую в быту личность.

Бабки, приглашая Сашка погреться в квартиру, ненавязчиво предлагали бартерный обмен: он чинит вечно текущие краны, меняет прокладки и прочее, а они его за это ставят на довольствие – двухразовое питание и кое-что из стирки. Сашок недолго думал. Ему, так и не обретшему семейного счастья, очень даже улыбалось такое стечение обстоятельств!

Макарыч же, тем временем, стал лютовать. Видение денежного мешка в виде долга, висевшего над ним, затмил большую часть его расстроенного рассудка. Одержимый идеей сорвать куш со штрафной квартиры, он совсем потерялся в плотном потоке каждодневных проблем и заявок. Антонина едва успевала перетасовывать за ним распределенных невпопад по поступившим заявкам штатный состав специалистов ДЭЗ’а.

Но и она не могла без конца подчищать все организационные огрехи своего временно долбнутого начальника. Однажды утром, когда Антонина по какой-то причине запоздала, Макарыч свершил–таки свое черное дело. Будь ангел-хранитель Стаса немного порасторопнее, он никоим образом не очутился бы на месте события, чуть не закончившегося для него самым роковым образом. Видно и его ангел, тоже накануне намаявшись, задержался в своей эмпирейской кроватке дольше обычного, потому и могло произойти самое страшное, если бы что–то не шепнуло ему: «Пора вставать…»

На пятиминутке Макарыч, затыкая рты строптивым подначальным, наконец, остановил свой недобрый взгляд на Стасе и буркнул:

– Пойдешь с Алексеем на двести пятьдесят второй, в пятый подъезд… Варить ковш будете в мусоросборнике…

– Но у нас на сегодня переборка задвижки, на Палехской… – вякнул было Стас, но «Череп», оборвал его категорическим шлепком по столу:

– Никонов и так ничего не делает! Там и одному работы на час!

Стас, кляня впавшего в придурь «Черепа», медленно поплелся за Алексеем. Ему совсем не улыбалось провести полдня в компании этого мужичка, в которого явно вселилась ипостась самого злобного экземпляра лошадиного овода. Его нуднейшие подначки в течение всего времени, проведенного в его обществе, могли привести кого угодно в состояние тихого бешенства. Этот упраздненный «прапор» вдобавок заставил тащить тяжеленную тележку с газовым баллоном и сварочным аппаратом до дома по колдобинам и обледенелым выбоинам все два квартала. С ухмылкой превосходства на ущербном личике он всю дорогу комментировал усилия Стаса по выволакиванию из очередной колдобины трехсоткилограммовой груды железа, снабженной четырьмя раздолбанными колесами.

Но! За все надо платить, как это выходило по бытовым понятиям новейшего времени, и плата за моральные муки Стаса чуть было не перешла границы любой меры сатисфакции!

В камере мусоросборника из разбитого зева шахты дворник убирал последние остатки мусора. По обыкновению, взрыкнув на него за несвоевременное освобождение рабочего места, Алексей отправился подключать сварочный аппарат. Наказав Стасу приладить обечайки, распавшиеся от сброшенных кусков гипсовой перегородки, на место, он ушел с таким видом, что стало сразу понятно, на какого недоумка он тратит свое драгоценное время.

Стас кое-как разогнул смятые полосы железа, которыми крепился приемный ковш, и, вдвинув его в отверстие мусорной шахты, перевел дух. «Амба, осталось только заварить… Где этот придурок шляется?..» – терял терпение Стас. Теперь мусор, брошенный сверху, уже не мог выбить тяжеленную раму ковша, как это случилось накануне. Один из жильцов, делая ремонт, поленился оттащить куски снесенной гипсовой перегородки на помойку и свалил их, недолго думая, в мусоропровод. Бомбежка двадцатитридцатикилограммовыми кусками камней, обрушенных с высоты одиннадцати этажей, была сокрушительной. Все мусороприемное устройство было выбито и смято, как бумажный пакет.

От примененных санкций к жильцу Стасу не было ни холодно, ни жарко, но ему вдруг очень захотелось, чтобы этот умник стоял сейчас на его месте, ворочал вонючую огромную железяку и получал бы за это мат-перемат вернувшегося Алексея.

Нахлобучив на голову щиток, Алексей ткнул электродом в раму, и яркий сполох разорвал полусумрак тесной стылой камеры мусоросборника. Стас, зажав сзади шахтной трубы железные полосы крепления, вдруг почему-то ощутил невыразимое, жаркое предчувствие беды. Он часто впоследствии вспоминал в разговорах с мужиками это предчувствие, но никак не мог объяснить, почему он внезапно убрал руки, зажмурил глаза и вжался в холодное тело бетонного цилиндра.

В следующее мгновение он услышал нарастающий звук падающего сверху предмета, тонкий звяк бьющегося стекла и оглушительный рев взрывающегося белого пламени… Жуткий крик Алексея, от которого захолонуло в груди, сдернул Стаса с места. Он, выскочив из-за трубы, увидел катающегося по полу сварщика. В воздухе стоял отвратительный запах гари от тлевшей ваты, вони чадящей смеси мусорных отходов и едкого химического реактива…

Схватив Алексея под мышки, Стас выволок его из камеры на воздух. Усадив его на скамейку, Стас отвел руки сварщика от лица. Алексей со стонами, часто и мелко дыша, пытался обожженными руками оторвать от лица куски прикипевшего пластика сварочного щитка.

– Глаза, глаза целы? – кричал Стас запрокинувшему голову Алексею. Тот ничего не отвечал, только стонал, и тело его трясло судорожной дрожью.

– Чего случилось? – спросил прибежавший на крик дворник.

– Скорую вызывай! Какая-то сука бросила в мусорку бутылку с какой-то горючкой... бензин наверное…

Через пятнадцать минут вызванная по мобильнику скорая увезла Алексея, а Стас, потрясенный произошедшим, давал показания подъехавшему из отделения наряду милиции. В камере мусоросборника были найдены осколки бутылки с обрывком наклейки, на которой еще можно было разобрать «…створитель № 647».

– Если с твоим напарником что-то будет серьезное, кроме обгоревших бровей и ресниц, то светит этому метателю годика три, не меньше, – хмыкнув, подытожил лейтенант.

– Как же это могло случиться? – спросил Стас. – Как бомба рванула, такое впечатление было!

– Очень просто! Как танки рвали во время войны бутылями с зажигательной смесью! Когда бутылка долбанулась, на раскаленный электрод вылилось все разом, вот и рвануло…

На Макарыча этот трагический эпизод не произвел особого впечатления. Буркнув что-то, вроде «все под богом ходим», он протянул Стасу листок с заявкой и сказал, чтобы через час пришел к нему с докладом о выполненной работе. Стас не стал спорить с Лепилиным, подхватил сумку с инструментом и вышел.

Порыв стылого ветра ожег его лицо влажной упругой моросью. Стас отвернулся и пока шел до места, думал о брошенной бутылке. Он никак не мог заставить себя забыть вспухшие, с черными, огромными волдырями на кистях и пальцах, руки Алексея. Странно, но причина этого случая не интересовала Стаса. Ему было все равно. Он ощущал гнетущее чувство бесполезности своего существования, понимания случайной цепи событий, от которых стыла кровь и цепенел ум. И, спускаясь в подвал старого дома, он никак не мог отделаться от давящего, неподвластного воле, чувства безнадежной щемящей тоски, от пронизавшего его бессилия остановить капли утекающей мимо жизни. Он хотел не этой бессмысленно-тупой череды неразличимо-похожих дней. Они гасили его желания, обирали его чувства до дна, не оставляя в душе ни грана иных проявлений, кроме примитивной цепи дней опрощенного существования.

В огромном подвале, едва освещенном тусклыми огоньками дежурного света, Стас чувствовал себя затерянным в безлично-нудном, чуждом его жизни, процессе бытия. Он смотрел на свисающие с потолка длинные тяжи пыльной паутины, будто возникшие из тьмы застывшие каскады праха, на хлюпающую под ногами грязь, отблески тусклого света в каплях отсыревших труб и вдруг отчетливо понял, что та жизнь, которую он только что оставил наверху, есть лишь обман, мираж, несбыточный рай, а вот этот тлен, прах, сырость и есть истинное ее значение. Ее начало и конец.

Эпистема… Сказочный старичок оказался прав. Депутат Владик на следующее утро все же переехал в отдельные апартаменты. Депутат делал удрученное лицо, как все поняли лишь для того, чтобы показать свою подневольность судьбе и высшим силам. Какую-то болячку хирургические светила сочли стоящей своего внимания, а посему, после обхода состоялось торжественное его переселение в соседний бокс. Как сказал Колян, едва двери закрылись за депутатской неприкосновенностью, «доктора тоже хочут поиметь с нечаянного фарта». И когда Коляна попросили расшифровать свое изречение, он охотно это сделал, пояснив, что доктора найдут, как состричь бабки с депутата, и вот так запросто его не выпустят. Не каждый же день так везет захомутать такого клиента.

Странное дело, но Юрий Михайлович был полностью солидарен с Коляном, добавив только, что этот грабеж узаконен самой традицией сих заведений. Стас не стал опровергать их мнение, а от себя лишь грустно добавил: «Были бы у меня такие бабки, я давно бы уже бегал на костылях, а не валялся с булькой на пятке!». Каждый из них тихохонько вздохнул про себя и пару минут мужики молчали, погрузившись в невеселые думы.

На большее судьба не отпустила им времени. Дверь снова распахнулась, как распахивается обычно перед весомой личностью, и в палату стремительно вошла очень нервная дама лет пятидесяти. За нею шлейфом, нарастая и ширясь, опять возникали уже знакомые звуки вселения некоего лица, равного депутату если не по своему влиянию, то по значимости уж наверняка.

Дама, судорожно сцепив пальцы, хаотично заметалась по палате, будто демонстрируя пример броуновского движения. Мужики не успели подивиться на столь необычное явление, как тотчас же, вслед за заполошной дамой, в сопровождении кучи медперсонала вкатилась каталка, на которой, страдальчески выпучив глаза и закатив их чуть ли не на темя, лежал парень лет двадцати восьми – тридцати. Он был не совсем доволен своим положением, а, потому, не стесняясь в выражениях, крыл, перемежая стонами, вся и всех, включая худенькую миловидную девушку, потеряно суетившуюся около него.

Но весь свой жар воспаленного темперамента он вложил в десятка два слов ядренейшего мата, когда хрупкая, маленькая Лидуся и ее, тоже не бог весть каких статей, напарница стали было перекладывать этого весьма упитанного мужичка с каталки на койку. Вряд ли бедной Лидусе на протяжении всей своей коротенькой жизни доводилось слышать такой разворот отборнейших эпитетов, да еще в свой адрес!

Лидуся оторопело отскочила от кровати и, едва смысл сказанного дошел до нее, щеки Лидуси заалели ярче ее рубиновых сережек. Мужики иронично захмыкали, а женщина, в испуге бросившаяся к слетевшему с катушек терпения хулителю, воскликнула:

– Володенька, мальчик мой, что они тебе сделали!? Тебе больно?

Стасу вдруг показались знакомыми и жесты и интонации этой дамы. Что–то в ее чертах лица было где–то ранее виденным, но что и где он не мог вспомнить. Баба артистично ломала комедию, явно рассчитывая на нечаянную публику. Она то становилась в трагический полуоборот, чтобы все видели меру ее горя, то, пользуя диапазон своего чуть прокуренного голоса, искусно его модулировала. Стас все более определенно укреплялся в мысли, что уже видел ее где-то, но в такой суматохе память лишь смутно намекала на такую возможность и только. Слишком высоким оказался нервный градус окружающей его обстановки.

– Еще одного крикуна привезли, – вполголоса обронил Юрий Михайлович.

– Ну, точно, чей-то сыночек! – шепнул Стасу с другого боку на ухо Колян. – Опять… такую палату испортили… Колян хотел, видимо, сказать что-то про сложившуюся атмосферу, но мужикам и так стало все понятно и они опять горестно вздохнули. Тем временем ситуация и впрямь складывалась нешуточная. Несчастная Лидуся, обматеренная с головы до пят, в расстроенных чувствах скрылась за дверью. Но парню, даже и не заметившему ее исчезновения, понадобилось еще добрых полчаса, чтобы уняться, вняв настойчивым просьбам молодой девицы и манерной дамы. Угомонив своё поломанное чадо, пожилая матрона, присев на краешек кровати, улучила минутку всплакнуть. Приложив платочек к увлажнившемуся глазу, другим она обвела обозревавших это горестное действо мужиков. Увидев обращенные на нее сочувственные взгляды, она, приободренная ими, сообщила о случившемся печальном инциденте срывающимся на придыхании шепотом:

– …вот, какое несчастье… сын шейку бедра сломал, какие муки ему достались…

Не это было бы странно и даже вполне понятно, как реагирует убитая горем мать, но то, что она тут же, безо всякой каденции, протокольно сухо стала исповедывать мужиков на предмет их пребывания в сем учреждении, несколько их озадачило. Когда очередь дошла до Юры, он в тон ей открылся в своем несчастьи и посоветовал не сильно убиваться, раз уж такое случилось. И, присовокупив к своему пожеланию еще несколько сочувственных слов, он в довершении всего сказал:

– Ваш сын еще молодой, заживет на нем, как на собаке, даже хромать не будет. Не то что мне, старой скелетине, придется всю оставшуюся жизнь с колченогой ногой мучиться!

Дама заахала, даже отмахнула от Юры своим платочком безрадостные видения его старости, но заворочавшееся на кровати чадо поглотило все ее внимание. Едва упитанный сынок неутешной мадам раскрыл свои глаза, как неудовольствия и сетования сложившейся ситуацией продолжились в предельно жесткой форме. Он весьма категорично и красочно охарактеризовал несколько неизвестных сопалатникам личностей, которые, судя по количеству обрушенной на них отрицательной ауры, должны были бы тотчас же сгинуть в известное место. Такое извержение нервной энергии продолжалось еще добрых полчаса. Потом, несколько поистощившись, парень приподнялся, оглядел прибалдевших мужиков и, видимо, удовлетворенный результатом своей психической атаки, сказал:

– Накрылась моя поездка в Штаты! Там презентация моей выставки через неделю… – и, произведя на томительно-длинном выдохе паузу, он медленно опустился на подушки.

Мужики не без зависти отметили про себя обширный диапазон его жизненных интересов, но больше всего то обстоятельство, что голову он опустил на гораздо более значительное количество подушек, чем полагалось по больничным нормам. Их они насчитали не менее трех, и еще по бокам пара пухлых подушечных оковалков, страховали тело масштабной личности от нечаянных падений.

Исторгнув из себя еще несколько утробных стонов, Владимир стал безостановочно излагать матери и сидевшей рядом бледной, с несчастным лицом, девице все, что они могли бы, но не сделали, чтобы уберечь его от такого позорного конца. Затем он, не переключаясь, впал в маниакально-депрессивное состояние, обещая обеим покончить с жизнью сегодня же ночью, ибо больше не на что надеяться в ней. Наконец, вдоволь потерзав мамашу и худосочную девицу крахом всех перспектив своей погубленной жизни, Владимир отпустил их восвояси.

Мужики с восторженным интересом смотрели этот спектакль. Оно выходило почище всяких «мыльных опер», так как те действа, как бы круто они ни были заморочены, все ж таки не производили такого впечатления, как тутошнее взаправдашнее валяние «дурака». Не так был наивен этот «юноша в годах», чтобы своими стенаниями ввести в заблуждение распятый растяжками контингент сей палаты.

Так оно и оказалось. Едва удрученные, убитые горем, дамы ушли, Владимир приподнял голову, оглядел мужиков и будничным тоном изрек:

– Вот хрень приключилась! Шейку бедра сломал! Теперь месяц проваляюсь, а может и меньше, – как мать созвонится с Гамбургом.

Стас деликатно поинтересовался, что за оказия такая – Гамбург? Владимир пояснил:

– Операцию делать мне там будут. Как в клинике место освободится, так меня туда перевезут.

– Тяжело будет кантоваться с такой травмой, – сочувственно встрял Колян. – И как же это тебя угораздило?

Владимир поморщился от болевого спазма и ответил:

– Рекса, овчарку свою, ночью гулять выводил… У меня во дворе гаражи подземные и там, где въезд, метра два высоты. Мой псина дернулся в ту сторону, то ли за кошкой или чего-то там ему померещилось, в общем, я загремел оттуда.

– Да, не повезло! – покачал головой Стас, а Колян поинтересовался:

– И что, никто не помог?

– Да кто поможет в три часа ночи! Так и провалялся почти час, пока дома не спохватились. У меня там собрались по поводу открытия выставки, сам я скульптор, ну, естественно, все поддатые, да и я тоже был в градусе! Собаку отпустил, и она около двери лаяла. У меня дверь из квартиры, там же у меня и мастерская, выходит прямо на улицу – и пес выл, пока не услышали…

– А чего в Гамбург приспичило? Там что, новую ногу приделают? – не дослушав историю, сухо поинтересовался Юрий Михайлович.

– Там операцию сделают как надо, – жестко пояснил Владимир. – И сустав вставят не от девяностолетнего жмурика или искусственный, на котором будешь год ковылять, пока он не рассыпется внутри.

– Ну-да, ну-да… – пробормотал Юрий Михайлович и со вздохом обронил. – Был у бабы горшок разбитый, да хвост кошачий, вот и думай – что варить и в чем варить?..

– Ты к чему это, Юр? – удивленно спросил Стас.

– Это ж бабки какие надо на это… – Юрий Михайлович криво усмехнулся.

Никто из присутствующих не проронил ни слова, но неловкое молчание, как-будто Юрий Михайлович сказал что–то недозволенное в обществе, продлилось недолго. Появившийся с балкона Валера оказался как раз кстати. Мужики, не сговариваясь, враз почувствовали необходимость в обязательном ритуале и потому Валера, снабженный небольшой пачкой купюр, вскоре отбыл за крепкоградусной субстанцией, требуемой для проведения прописной процедуры.

Глава 10

Что готовит нам судьба, не дано знать никому. Но тот, чья планида больше освещена ее благостным светом, ходит в счастливчиках и только молится – «господи, спаси и пронеси!», узнав, что в одночасье, прожитые им последние несколько часов могли бы стать для него поистине роковыми!

Через пару дней после случая с Алексеем, вечером, ближе к одиннадцати, Стас был оповещен диспетчером об аварии в жилом доме. Дело привычное и он, быстренько собравшись, бодро шагал к дому напротив, ибо в этот раз с адресом ему повезло. Но Стасу и в голову не могло прийти, что в это же самое время слесарь–сантехник шестого разряда Виталий Семенов, вызванный вместо заболевшего штатного аварийщика Виктора Никонова, идя на вызов, чертыхался и проклинал свой жребий, тем самым навлекая на свою голову гнев судьбы!

Стас ни раз потом с содроганием в сердце вспоминал те несколько минут, которых как раз хватило, чтобы его заявка опередила следующую…

Виталий, выплескивая в пространство всю ауру своего раздражённого настроения, наконец, оказался у дверей квартиры. Грохот мощных динамиков он услышал еще с первого этажа, но так как он несся с пятого и как раз из той квартиры, куда он направлялся, придало его настрою еще большую озлобленность.

«Ну, блин, суки пьяные, я вам сейчас устрою! Нажираются, как сволочи, и курочат все подряд…». Он вдавил палец в кнопку звонка и держал ее до тех пор, пока до чьего–то обалделого сознания, сквозь жуткий обмолот и рёв караоке, не пробился его трезвон.

– Хто-о-а? – басом проревел чей–то пьяный голосина.

– Конь в пальто!.. – невольно сорвалось у Виталия. – Сантехник, открывайте!

Дверь распахнулась и перед ним возникла плотная фигура мужика лет сорока, в домашнем халате. Уставив на Виталия стеклянные глаза, он осклабился:

– Говоришь, конь? Заходи, конь, дареному коню в зубы не смотрят, праильно?

Виталий и думать не думал, что тот шаг, который он сделал, войдя в треклятую квартиру, обернется для него сутками кондовых издевательств пьяной кодлы «братков».

В квартире было чадно, перегарно и оглушающе шумно. Виталий даже в первый момент подумал, что сюда не его, а омоновцев вызвать нужно, но если соседи терпят такое, то хрен с ними…

– Ну, что встал? Вон ванна, пять минут тебе на ремонт, бабло в зубы и катись отседова. – Мужик недобро щурился на него, пока Виталий снимал куртку и вытирал ноги.

Роскошная душевая кабина была цвета белой ночи и набита всякими наворотами по завязку, вроде гидромассажных сильфонов и выдвижных дисков. Хозяин, открыв дверь в душевую кабину и ткнув пальцем вверх, сказал:

– Видишь, оборван шланг от душа. Тут один перебрал и решил, что ему лучше повеситься… мудила хренов! Обидели его… Ниче, мы ему мозги вправили, вон, в комнате дрыхнет…

Виталий ничего из этого не понял, но при взгляде на валявшийся на дне кабины шланг он понял другое, что одним мелким ремонтом тут не обойтись. Вместе со шлангом было вырвано запорное кольцо и теперь, чтобы присоединить его, нужно было разбирать всю душевую кабину. Что он и немедленно донес до обалделого сознания дошедшего до кондиции хозяина.

– Сделать сейчас ничего нельзя. Надо завтра вызывать сантехника с напарником, одному здесь не управиться, кабину разбирать придется.

Хозяин отстранился от Виталия и, переварив это сообщение, от изумления чуть ли не хрюкнул:

– Не, мужик, ты не шути, нам освежиться иногда надо. Ночь длинная, а братва уже нагрузилась… Мы там временно кран отключили. – Он показал на сантехнический шкаф. – Кто тебе нужен, враз найдем. Миха, бегом сюда! Человеку помочь надо.

– Вы меня не поняли! – раздраженно оборвал хозяина Семенов. – Тут работы самое малое часа на три, а то и на всю ночь! Всю кабину разбирать надо, гнездо под запорное кольцо точить, в мастерскую придется идти. А потом еще собрать душ... В общем, только завтра. Вызывайте слесарей, а я передам заявку и все, что надо для ремонта…

Мужик, глядя на Виталия в упор, медленно постигая смысл услышанного, все–таки понял основное – делать ремонт сегодня этот слесарюга не намерен.

– Га, Миха, слышал, этот козел не хочет работать! Так мы заставим его! У нас и не такие хребты гнули, праильно я говорю, а Миха!? Ты сантехник или конь в пальто!? – взревел хозяин. Ремонтируй этот е…ный душ, я тебе бабла отвалю, сколько хочешь… Ты, мужик, мне юбилей не срывай!..

Виталий понял, что для этого обпившегося братка никакого резона просто не существует. И, как можно миролюбивее, сказал:

– Да не могу я сейчас, всю ночь тут вдвоем надо …

Мужик прищурил глаза, заскрипел зубами и, вдруг вытащив из–под халата пистолет, наставил его в живот Виталию:

– Значит, не будешь? Ну, это мы посмотрим! Миха, – заорал мужик, – принеси браслетики. Руки давай, козел вонючий!

Виталий, зачаровано смотря на пляшущий около его живота «Макаров», как сомнамбула протянул коротышке Михе руки, из которых повыпали и чемоданчик и шапка. «Сволочь, ведь выстрелит!» мелькнула одна-единственная мысль и пропала, оставив в голове первозданный вакуум.

Его оторопью тотчас же воспользовались. Мужик в халате, не отводя тяжелых прищуренных глаз от Виталия, прорычал:

– Миха, продукт аборта, шевелись! Давай его к батарее цепляй, потом решим, что с ним делать! Ночь длинная… – коротким смешком, не обещавшим ничего хорошего, напутствовал Виталия в его бдении у пышущей жаром многоколенной никелированной полотенцесушилки. Коротышка шустро прицепил его руку и, похлопав Виталия по плечу, эхом повторил: «Ночь длинная…».

Подполковник оглядел сидевших перед ним оперов и, усмехнувшись, спросил:

– Чего это вы такие помятые? Опять чью-то свадьбу гуляли?

Борис опередил всех:

– Какая там свадьба, Владимир Викторович, нам и так по уши дел навешано, в сейф уж не влезают, а тут с этим делом полный непродых намечается. Скостить бы чуток… вон, в прокуратуру скиньте, там целая компания дурака валяет, …

– Это что за разговорчики? – недоуменно поднял брови подполковник. – Распустил ты свою камарилью, Игорь, еще, чего доброго, приду как-нибудь утром, а на моем месте вот этот шустрик сидит!

– Приструню, Владимир Викторович, обязательно приструню, – в тон подполковнику ответил Стариков. – Вот он и займется допросами его дружков. Но, я думаю, как бы они, почуяв жареное, не свалили бы все на Куркова, если узнают о его аресте. Поэтому считаю самым главным опередить эти сведения и снять показания с них в первую очередь. Если они сговорятся, то дело точно перейдет в «глухарь».

– А как же быть с кровью на одежде Куркова-младшего и Куркова-старшего, ножом, который нашел его отец? А отпечатки его рук на стене?

– Это ничего не доказывает! Вы же знаете, что они были в отключке после пьянки и кто угодно мог зайти и подстроить как ему нужно!

– Да и дружки Куркова ушли гораздо раньше. Их видела продавщица в девять вечера в магазине через квартал от подвала, – поддержал Старикова молчавший до этого Олег. – Тем более что их отпечатков, кроме как на бутылках, нигде нет.

Подполковник с интересом взглянул на Старикова:

– А с чего ты взял, что в этом деле есть еще кто-то?

Стариков недоуменно воззрился на подполковника:

– Ничего такого я не предполагал.

– Ну ты только что сказал, что пока все были в отключке, кто угодно мог войти и подстроить все, что ему нужно.

– Не знаю, – пожал плечами Стариков. – Просто так, видимо, сказал, чисто риторически.

– Н-да? А мне кажется, что-то в этом есть.

– Почему, Владимир Викторович?

– Да потому, что не дает мне покоя в этом деле некоторая несуразица. Пацаны очень давнишняя, уже сложившаяся компания, никаких видимых конфликтов, по их словам, между ними и вдруг такой облом всего после бутылки пива! Что-то тут не так. Мне кажется, без постороннего вмешательства не обошлось. Надо же было их как-то завести, рассорить или что-то там предпринять, чтобы сбить с катушек.

– Хе! Такие, как Курков и компания, не нуждаются в этом. Они и сами уже без катушек в голове, – хмыкнул Борис.

– М-да-уж… – иронично протянул Стариков и, заметив нахмуренные брови подполковника, поспешил добавить. – Поэтому Курков-младший и идет у нас как главный подозреваемый. Мы опросили людей и никто не заметил в их поведении и одежде его дружков в тот вечер ничего необычного. Парни были под кайфом, и только. Да и экспертиза, хотя и времени прошло прилично, время смерти точно определила, – с трех до шести часов ночи. А Курков как раз пришел домой под утро. Это подтвердила дворничиха.

– Так, понятно! – Подполковник потер переносицу. – С сыном Куркова все ясно. Проведите сегодня задержание и по свежим следам очные ставки с его приятелями. А если без фантазий, то что получается? – Тогда все просто. Младший Курков с дружками, видимо, наглотались дури и он, в состоянии прострации расправился с девчонкой. Может, насмотрелся теледерьма и решил поупражняться, а может, поссорился и…

– Погоди, – оборвал Старикова подполковник. – Что–то больно эмоции у тебя через край! Не так все просто, да и Курков, если дошел до такого состояния, вряд ли что-то смог бы сделать. Если они отрубились, то, чтобы расчленить тело, надо быть в состоянии физически это сделать. Я думаю, вся нестыковка именно в этом. Проработайте все в деталях. А снять показания, правильно, надо сразу же со всех троих одновременно, чтобы не сговорились

– А если они уже сговорились? – не выдержал Борис. – Тогда дело швах!

– Ну, господи, с кем приходится работать! – Подполковник саркастически усмехнулся. – Если уж вы не в состоянии расколоть школьников, то лучше подавайте сразу рапорта на увольнение! Идите, работайте, и чтобы к вечеру доложили о результатах.

– Черт дернул тебя за язык! – недовольно пробурчал Олег, едва они вышли из кабинета. – Теперь придется землю рыть рогами, иначе он не отстанет.

Борис хотел было ответить ему, но Стариков оборвал его и сказал:

– Все, хватит, мужики, поговорили и будет. Давайте к школе и там оприходуем голубчиков. Каждый подойдет к своему, – там наметим кто к кому, и прямиком в отдел. Только не спугните! Мягко и аккуратно скажите, что нужно дать свидетельские показания. Я займусь Курковым.

Говаривают, что стоит пообщаться с неудачником, как сам подхватываешь эту заразу и крышка тому несчастному, нет от этой заразы спасения! Так и для Сашка тоже наступили черные деньки. Макарычева невезуха, как прилипчивая инфекция, невидимой сетью опутала еще одну жертву своего ненасытного аппетита. Так или иначе, к бдениям Сашка по отлову рецидивиста–жильца присовокупилось еще одна незакрытая страница его кипучей деятельности. Все угрозы и проклятия жильцов затопленных квартир в его адрес в один прекрасный день оформились в повестку в суд, которую на утренней пятиминутке Харицкая, с выражением обреченной брезгливости, протянула Сашку. Тот долго вертел ее в руках, потом вернул начальнице и недоуменно спросил:

– Зачем мне эта повестка? Она же на ваше имя прислана!

Харицкая будто ждала этих слов и ее словно прорвало:

– Нет, вы только полюбуйтесь на этого делового!! Он еще спрашивает, что это за бумага! – Харицкая, с места войдя в раж, судорожно затыкала пальцем в бумагу и заорала. – Это твоя долговая тюрьма! Годика на три! Бесплатно будешь вкалывать на тех, кого затопил неделю назад! Ты думал, твои халтуры пройдут просто так? Если бы можно было, я уволила бы тебя с таким волчьим билетом, что… – она задохнулась, откашлялась и рявкнула с новой силой. – Но пока не возместишь ущерб по месту работы, мне придется терпеть твои выкрутасы!

Она могла бы присовокупить все рвавшиеся из измученной души бранные слова и эпитеты, но опомнилась, едва увидела это замершее в ужасе, оцепеневшее от свалившейся на него беды, создание. Несколько сбивчивая, агрессивная речевка Харицкой, ввергла несчастного Сашка в состояние ступора. Он прекрасно знал о последствиях таких катастроф для их виновников. Но почему–то считал, что с ним этот номер не пройдет, потому что с ним такого не случится, такого просто не может быть! На этом его мыслительные способности заканчивались и далее он воспарял в область непостижимого. То он считал, что все обидчики разом сгинут или с ними приключится иная напасть, отчего им станет не до него и так далее. То ему брезжилось, что какая–то высшая сила охранит его от злых происков недоброжелателей. Или случится мор, и они вымрут в первую очередь.

Конечно, такой ход направления мышления Сашка был в значительной степени обусловлен приемами изрядных доз алкоголя, но и оставшаяся здравая часть его рассудка не очень-то приближалась к реалиям жизни. В основном, видимо, пострадавшие от кривых ручек Сашка люди, видя перед собой натурального бомжа, не очень–то верили в возмещение понесенных убытков, а посему предъявляли свои претензии прямо руководству конторы, которая имела желание держать в штате таких уников.

В слесарке Сашок долго пребывал еще в том же состоянии, пока не пришедший Витя не принес ему радостную весть. Вместе с Сашком он тоже был вызван по повестке в суд в качестве свидетеля и непосредственного участника сего события.

– Ну все, Сашок, теперь дело за тобой! – деловито сообщил ему эту новость Виктор. – Все мои свидетельские показания будут полностью зависеть от того, какой магарыч ты сможешь мне поставить. Чтобы тебя отмазать, нужен не один литр на килограмм живого веса. А еще компенсация за загубленную халтуру! К тому же, я буду выступать и как эксперт по оборудованию. Усекаешь?

Сашок, словно старый козел, затряс головой и растрогано воскликнул:

– Витя, по гроб жизни обязан буду…

– Мне твой гроб ни к чему! Ты что, не понял, какие дела от тебя требуются?

– Понял, Витя, понял! Все будет в лучшем виде!

– Когда будет – это может рак на горе свистнуть! Ты сейчас давай организуй! Нет, мужик, когда ты с крючка соскочишь, потом спрашивай с тебя! И быстрее, а то передумаю.

Сашок сдернулся с места будто арканом и исчез. Витя удовлетворенно потер руки:

– О, как запрыгал, козлик ты мой! Такого придурка надо брать тепленьким!

Стас с сомнением покачал головой:

– Какой из тебя Витя эксперт! Ты же не имеешь права на это. Эксперт должен быть из другой организации.

– А тебе не все равно? Шепила сейчас за все хвататься будет! Ну и потом, как свидетель, я дам показания полностью в его пользу. Он только за одно это должен быть мне благодарен! Это вместо его подлянок!

Сидя на корточках перед батареей с пристегнутой наручниками рукой, Виталий никак не мог опомниться. Все произошедшее напоминало ему дурной сон. В голове разом всплыла безумная мельтешня сюжетов и ситуаций из голливудских, российских и прочих «ночных и дневных дозоров». Но то, что происходило с кем–то по воле сорвавшихся с катушек здравого смысла авторов, происходило сейчас с ним, до жути напоминая этот бред. От собственного бессилия он приходил в состояние бешенства. Виталий даже не хотел думать о том, что будет с ним завтра. Он только напряженно, отсекая всякие посторонние мысли, искал способ освободиться. Прекрасно осознавая всю безнадежность ситуации, Виталий никак не мог вот так просто сидеть и ждать, пока эта пьяная сволота соизволит натешить свое самолюбие. Он прекрасно понимал, что от надравшейся до остекления компании ничего хорошего ждать не приходится. В лучшем случае, только к утру, пока хозяин не проспится, они смогут вспомнить о нем.

Пока в голове у него роились бестолковым комом мысли, в туалет ввалилась совершенно пьяная баба. Усевшись на унитаз, она уставила косые, замыленные от немереного количества принятого алкоголя, глаза и умилённо залепетала:

– У–у, какая у нас здесь собачка! Собачечка, можно я пописаю? Ты меня ведь не укусишь?

Виталий отвернулся и скрипнул зубами. Баба же, не видя никакой реакции, никак не хотела от него отставать.

– Бедненькая! Тебе кушать, наверное, хочется? Подожди, я сейчас принесу конфеточек!

Виталий от этого идиотизма чуть не зашелся в злобе:

– Ты бы лучше мне воды принесла! – и пробормотал еще несколько неразборчивых слов.

Эффект от его просьбы произвел на бабу исключительное действие. Она вытаращила на него глаза, потом взвизгнула в совершеннейшем восторге и, как была со спущенными трусиками, так и сорвалась с унитаза с криком:

– Ой, господи! Собачка говорящая…

И выскочила из ванной.

Немного погодя в дверь просунулась голова Михи и подозрительно оглядела Виталия. «С этим бесполезно даже и говорить о чем-то. Шестерка у пахана…». Но все же он сказал, не особо надеясь на что-то:

– Слушай, Миха, дай воды. Пить хочу, сил нет.

Миха подумал, буркнул «ладно» и скрылся. Его не было долго, но это время для узника не прошло даром. Виталий вспомнил, что ключи от его наручников лежат в кармане у этого плюгавого шибздика. Он понял, что это единственный шанс и приготовился к действиям. Каким – Виталий еще не осознавал, но что-то подсказывало ему правильность его решения.

Миха зашел бочком и, протянув банку пива, повернулся, чтобы уйти. Виталий почти инстинктивно выпустил банку из руки и она шлепнулась на кафельный пол, издав сочный звук. Миха испуганно подскочил. Этого замешательства Виталию хватило для исполнения задуманного. Он изловчился, рванул коротышку за свитер на себя. Захватив его за шею свободной рукой, расчетливым усилием чуть придушил его. Миха, отчаянно извиваясь, пытался вырваться, но Виталий прошипел ему на ухо: «Удушу, падла, совсем, если не снимешь наручники! Мне все равно ничего не будет, сам знаешь! Любой суд за похищение припаяет каждому по червонцу! Ну!». И он встряхнул обмякшего Миху.

Тот уразумел, что мужик совсем не шутит. Усмотрев в его словах большой резон, Миха не мешкая, ибо воздух в его легкие поступал весьма малыми порциями, шустро исполнил его просьбу. Не отпуская шею Михи, Виталий пристегнул его к той же батарее и, набив ему рот туалетной бумагой, подскочил к выходной двери.

Напрасно Виталий так роптал на судьбу, направляясь в эту злополучную квартиру. Отвернула она от него свой благосклонный взор и, мало того, приготовила ему, несчастному, неприятный сюрприз. Вот она свобода, вот она дверь, только отвори ее и вольной пташкой упорхни из застенка, но … не смог он открыть сложные и многочисленные замки и запоры. Усеяна была ими дверь как прокаженный чирьями. Лихорадочно перебирая хитроумные запорные устройства, он и думать забыл о зловредном коротышке. Тому как–то удалось освободиться и, вереща громче любого караоке, Миха повис на нем.

На шум из комнаты в холл вывалилась внушительная толпа с хозяином во главе. Виталий видел их всех сразу и потому не понял, что случилось. Как будто кто-то сильно ударил палкой по предплечью. И сразу же закружилась голова. Только потом он, скользя вниз по двери, увидел в хозяйской руке черный ствол пистолета.

Он опустился на корточки и, зажав рану рукой, смотрел в нависшие над ним пьяные злобные морды с широко раскрытыми провалами ртов…

Стас, доведенный до отчаяния сложившейся ситуацией, решил во что бы то ни стало поговорить сегодня же с Харицкой по поводу квартиры. Накануне он слышал разговор Игоря на пятиминутке, что тот собирается подать заявление на выделение служебной жилплощади. По стажу работы в ДЕЗ’е он сильно надеялся на положительный результат. Стаса будто кто-то уколол в сердце. Точно ему не видать здесь желанных квадратных метров. Обойдет его этот молокосос, скинхед недоделанный! Разговор! Сегодня! Сейчас же, не заходя в диспетчерскую!

Стас, предупредив Виктора по поводу своего намерения зайти к Харицкой, через минуту уже стоял перед дверью ее кабинета, собираясь с духом, который несколько подрастерялся за эту минуту перемещения. Харицкая, напротив же, была в прекрасном его расположении, потому как сумела выбить в дирекции хоть и маленькую, но весьма уютненькую квартирку для своей малюпаськи. Так она умилённо называла про себя свою двадцатилетнюю дочь, почти полную свою копию. Что касается этого определения, мамаша не особенно заблуждалась в отношении своей крошки. Дочурка и впрямь была так же хороша, как и она сама в ее годы. Вот только любовь родительская, правду говорят, действительно слепа.

Дочь всем удалась, но лишь в сторону некоторого укрупнения мамашиных габаритов. Ножка ее стала чуть короче и оттого производила впечатление взятой взаймы этой детали у упитанного поросенка. Ее круглое личико в отличие от мамашиного округлилось еще больше, отчего носик дитяти, благодаря открывшимся ноздрям, стал похож на другую деталь поросячьей породы, а именно – пятачок, отчего принял совершенно трогательное выражение.

Харицкая гордилась ею, и осознание всех достоинств своего дитяти располагала ее к меланхолически–умиротворенному настроению.

По счастью, всего этого Стас не знал, ибо дух его, узнай он о действительном раскладе недвижимого фонда, бесследно испарился бы, не выдержав напора столь сильной конкуренции. А потому он, пока еще сохраняя остатки решимости, войдя в кабинет Харицкой, сразу же, без предисловий сказал:

– Юлия Семеновна, мне нужно с вами поговорить.

Харицкая, заметив решительный настрой Стаса, с некоторым неудовольствием выходя из своих грез, склонила голову набок и милостиво кивнула:

– Садитесь, Станислав Сергеевич.

Зажатая ладонью рука наливалась пульсирующей болью. Хозяин, торопясь за стол, не особо церемонился с простреленной рукой Виталия. «Ни хрена, заживет!» – констатировал он, задрав рукав рубахи. « Миха, замотай ему эту царапину и к батарее на браслеты…».

Время тянулось муторной каруселью. Виталий, зажимая полотенце свободной рукой, чтобы не впадать в панику, старался отключится от осознания своего положения. В голову лезли мысли о доме, о малютках-дочках – Сонечки и маленькой Ритусе. Виталий в них души не чаял…

Часа в три ночи, к нему ввалилась компания из четырех в полубессознательном состоянии мужиков. «...– Ты, мужик, большую ошибку сделал… Обидел нашего кореша…» – еле ворочая языком, бубнил один. «Сявка дрюченная, чего к нам приперся, а? Стукачек ментовский!..» – надсаживался другой. «Точно, не слесарюга он, чинить кран отказался!..» – дыхнул на него прокуренным смрадом третий. Четвертый ничего не говорил, а только плотоядно ухмылялся и щурился, словно выцеливал на Семенове удобное для пули место. Жутким холодом обдало Виталия при мысли, что из этой квартиры ему уже не выбраться. Он вжался в тесное пространство под раковиной с мыслью, что если бить будут, то хоть не сразу по голове. Но, не желая тратить свои силы на физическую экзекуцию, братки продолжили свои словесные экзерсисы:

– Мало того, что семью накажем, так еще и скажем, что по-пьяни сам напоролся на крюк. Тащите пузырь, братва! Вольем пару доз, чтобы сявка в отключку легла!

– Кстати, легшее будет терпеть болячку.

– А согласишься, все будет ништяк! …

И компания, удостоив его лишь парой тычков, помочившись, удалилась в гремящее всеми кошачьими обертонами пространство квартиры. Мало-помалу это вакхическое празднество стало утихать, терять силу звука, переходя на одиночное хрипенье особенно упертых поклонников караоке.

Всю ночь Виталий провел в напряженном ожидании пробуждения не проспавшейся хозяйской мозговой извилины, уведшей вечером не на ту дорожку ее обладателя. Сидя в темноте, он думал о том, что пора бы браться за ум, ибо только идиот и кретин может оказаться в такой ситуации, в какой он пребывает по своей жадности. Захотелось ему бабок срубить к грядущему праздничку восьмого марта, провались он пропадом! Хотелось порадовать девочек своих подарочками, а теперь, может статься, они и вовсе без отца останутся! Не заработать всех денег, это и ослу последнему ясно, но черт дернул его в такое сумасшедшее время взяться за эту заявку!..

Рука тихо саднила. «Заражение обеспечено…», – вяло подумал Виталий. Под пальцами он чувствовал подсыхающую корку засохшей на полотенце крови. Вскоре он услышал через стену шевеление, стуки стекла и негромкий раздосадованный мат. Видимо, кто-то не мог найти чего-нибудь на опохмел и шарил по разоренным сусекам в поисках облегчающей состояние тела жидкости.

Дверь в туалет вдруг распахнулась и на пороге возникла чья-то фигура в майке и трусах. Фигура, не включая свет шагнула внутрь и через пару шагов наткнулась на сидевшего на корточках слесаря.

– У, ё-моё, кто здесь?

Мужик отпрянул и, нашарив выключатель, зажег свет. Сощурившись, он вгляделся в сгорбившегося Виталия и спросил:

– Ты чего здесь делаешь? Ты кто?

Виталий не ответил. Он сидел и глядел на измятую рожу мужика, в котором сразу же узнал хозяина квартиры. Хозяин внимательно вгляделся в Семенова и что-то прояснилось в его поврежденной алкоголем голове.

– Слышь, ты, вставай, чего сидишь!

Виталий медленно поднялся и спросил:

– Ну, что, убивать будешь?

Хозяин оторопело выпучился на него и хрипло сказал:

– Ты чего, ополоумел, блин! Шути такие шутки в другом месте!

– Какие шутки! Ты же меня вчера чуть не пристрелил! – Виталий повернул к мужику обмотанную окровавленным полотенцем руку. – Добивай, чего уж!

Хозяин, набычившись, видимо припоминал события вчерашнего вечера, смотрел на Виталия. Постепенно до него дошла вся случившаяся вчерашним вечером коллизия. Он, больше не проронив ни слова, повернулся и вышел, оставив Виталия по-прежнему пристегнутым наручниками к батарее. Около получаса он пробыл в неизвестности, пока хозяин, уже цивильно одетый, не появился снова. Из-за его спины появился тут же Миха и, отстегнув Виталия, вновь пропал, как и не было его.

– Пошли, – коротко сказал хозяин и повел за собой на кухню. – Вот что, я долго не буду объяснять, что и почему! Скажу только – если ты где-нибудь проболтаешься об том, что случилось вчера, кому угодно, все равно, а тем более, заявишь в ментовку, – мои ребята найдут и порешат… не только тебя, но и твоих домашних. Тебе все ясно?

Виталий коротко кивнул головой и спросил, указывая на замотанную руку:

– А с этим как быть? Я месяц не смогу работать!

Мужик вытащил из кармана пачку денег и бросил ее на стол:

– Это тебе компенсация! А с рукой пойдешь сейчас в поликлинику к хирургу на прием. Он все сделает как надо, я договорился. Получишь больничный на две недели. У себя на работе придумаешь сам что сказать. Все, можешь идти! Миха…

Хозяин коротким кивком указал в сторону двери. Уже через два часа, придя домой, Виталий, объясняя жене, что произошло, выложил на стол пачку денег, со словами: «Хорошо еще, что у этой мудилы хватило совести откупиться», устало закончил: «Вот, мать, все-таки есть бог на свете, не дал мне помереть позорной смертью!». Отчего жена залилась слезами и, причитая, долго еще костерила Виталия на предмет его бездушного отношения к ней и детям! Иначе он бы не сунулся туда, где находится всякая криминальная пьянь, «ведь ты же видел, что там творится!». Он устало качал головой, слушал жену, пока сон, так сидящим на стуле не сморил его.

Эпистема… К вечеру все в достаточной степени смогли удостовериться в лояльности вновь обретенного товарища по несчастью. Он доказал это прекрасного качества коньяком, за которым сбегал Валера. На ожидание гонца ушло немалое количество времени, с большой пользой потраченного обитателями палаты на обсуждение самых разнообразных тем. Но более всего их взволновал вечный вопрос, который каждого в какое–то время нет-нет, да и цеплял за живое.

Началось это с журнального листка, с которого Юра, стряхнув остатки хлебных крошек, процитировал кусок какой-то статьи:

– Не, мужики, вот это и есть истинная правда жизни. Слушайте!

И он прочел: «…Ничего унижающего, оскорбляющего или ироничного в этих словах нет. Просто это точка зрения адепта пятой религии – атеизма. Эта вера – атеизм, ─ избрала интеллект, разум своим богом, единственно доказуемого среди всего существовавшего и существующего пантеона богов. В нём заключено всё, с исчезновением его кончается душа, личность и смысл существования самого человека.

Это самая мужественная из религий, открыто признающая после смерти физическое исчезновение личности, не уповая ни на какую загробную жизнь. Верующий в разум, всегда знает свой путь до последней черты, а потому каждый творит его в меру отпущенного ему природой количества интеллекта. Архаичные религии выпестовали этот мир, отлили его в жёсткие формы морали, идеологии нравственности и образа мышления. Но удел всего сущего – уход в конце пути и, исчерпав свои возможности, дать дорогу другим, более совершенным формам социума.

На данное время, в эту эпоху, когда человечество выработало твердые и ясные принципы социальных и нравственных норм общежития, эти религии могут быть совершенно безболезненно заменены новой верой, верой в интеллект человека и его разум, не разменивая бесценный подарок природы – жизнь – на бессмысленные упования в продолжение ее после смерти»...

Он замолчал. Колян, недоуменно воззрившись на Юру, сказал:

– А дальше?

– А дальше автор скончался! Шучу! Кончился лист.

Стас усмехнулся:

– Вот так всегда, на самом интересном месте все кончается! Очень хотелось бы узнать, чем закончилась эта бредятина!

Его поддержал Владимир:

– Обалденная статейка! Мужик, написавший ее, точно страдает расстройством психики! Я понимаю еще, не верить в бога, но этот прямо-таки в пророки метит! А это уж наглость!

– Но почему!? – возразил Юрий Михайлович. – Я, например, всегда, в любое время, знаю, что умру и с концами, а…

Колян с искренним удивлением перебил его:

– Так ты что, атеист? Эти всегда любили воевать поперек всех! Такие умники! Умнее кучи народа, которые две тыщи лет верили в Христа!?

– Я не собираюсь воевать за свои убеждения ни с кем. Просто они и так настолько очевидны, что любая вера опасается за свои догматы под напором научных фактов. Которые, кстати говоря, можно, в отличие от этих липовых чудес проверить на достоверность.

– Вообще-то, я тоже не верю в загробные воскрешения, – хмыкнул Владимир, – но слишком много всего разного наворочено вокруг этого вопроса. Поневоле задумаешься – может и впрямь есть какой-никакой божок! Сколько этих богов, – не счесть! А сколько их было – представить трудно!..

Юрий Михайлович сразу же ухватился за озвученную Володей иллюстрацию:

– Да эти боги, какие хотите – мусульманские, христианские, иудейские и всякие там остальные, точно так же уйдут в небытие, как ушли до них прорва всяких …

Колян рассердился:

– А тебе-то что! Не веришь – не надо! В вере главное – не умствовать! Вера на то и существует, чтобы не оскотиниться! Я, хоть и бомж, но понятия имею и в божественное пришествие верю. На то и чудеса Христом были явлены.

Юра расхохотался:

– И так две тысячи лет люди верят в то, что ничем ни проверить, ни доказать не могут! Я просто обалдеваю, до чего же живуча вера в чудеса, которые были ловко провернуты перед совершенно невежественными людьми! Много ли им тогда было надо! Я, знающий все уловки современных фокусников, и то иногда просто становлюсь в тупик от какого–нибудь их трюка!

Молчавший до этого Стас вяло поинтересовался:

– Юр, а ты уверен, что эти научные факты чего–нибудь стоят? Знаешь, накрутить можно такого, что и во сне не приснится… Особенно, если этим зарабатываешь на хлеб с маслом и икоркой? Все эти научные теории каждые полвека меняются полностью, в отличие от христианства. Правильно Колян сказал – две тысячи лет живет одно и то же религиозное учение. Вот это чего-нибудь да стоит. Как ты к этому относишься?

– Правильно, догма, – это самая страшная тюрьма. Из нее не убежать, потому что сторожит она не тело, а разум! Да стоит только взять любые факты, рассказывающие об эволюции жизни на Земле, любой научный факт и сразу же становится очевидным вся смехотворность религиозных претензий на сотворение мира каким-то творцом! Церковники, – уж как они ни изгиляются, чтобы подогнать свое учение под современное состояние науки, а все дальше залезают в тупик, в котором просто-таки уже смердит давно протухшим трупом!

– Я не могу тебя понять, – тебе что, трудно представить человека, как творенье божье, – недоумевая спросил Колян. – Это же ослу понятно, что ум дан нам для того, чтобы понять, кто нас создал, как свой образ и подобие!

Юрий Михайлович так расхохотался, что нечаянно дрыгнул ногой и скривился от боли. Это его отрезвило. Мрачно усмехнувшись, он произнес:

– О-хо-хо, дети вы неразумные! Да стоит только задуматься об этом образе и подобии, мне становится просто мерзко при мысли, что человек появляется на свет из дыры, расположенной между мочевой протокой и каловым отверстием! Хорош же образ и подобие божье! Большего издевательства и унижения и придумать трудно!.. Вот это боженька! Либо он законченный психопат, либо извращенец! Даже среди людей все срамное считается позорным, а этот!.. Удумал!.. Что животные, что мы, – какая разница! Неужели ему было непонятно, что человек обязательно задумается над этой его издеваловкой. Промысел божий! Да самый захудалый инженеришко непременно нашел бы лучшее решение, чем ваше божье величество, царь всей жизни!.. Вся религия построена на невежестве темных веков!..

Юрино лицо покраснело, исказилось гримасой отвращения. Он зашелся в кашле, что было его характерной приметой, признаком волнения. Мужики слушали его молча, не перебивая. Юрий Михайлович, наконец, остановился и, набычившись, обвел их взглядом. Мужики продолжали молчать, кто недобро, кто с опаской глядя на него. Юрий Михайлович усмехнулся:

– Что, дорогие мои, противно стало?

– Не противно, а страшно за тебя, Юра, стало! Не боишься? – спросил Стас за всех. – С огнем играешь, Юр…

Колян со злой иронией ответил за Юрия Михайловича:

– Куда ему! Он ведь без обхаивания не может! Они, эти атеисты, вообще кроме как обосрать то, что им никогда не понять, не могут и слова сказать о религии…

– Ну, религия вообще мутная материя! – резюмировал Владимир. – Я думаю, что эту тему лучше оставить в покое. Тут с кем ни заговори, точно нарвешься на эсклюзив, за который иногда от особо ретивых можно схлопотать и по морде!..

Мужики приняли его мудрый совет. Юрий Михайлович тоже смолчал, только посмотрел в сторону Владимира и снова отвернулся к окну. За окном закатными красками надвигался вечер. Через открытую дверь балкона веяло теплым ароматным запахом летнего воздуха и едва доносившийся с далеких улиц шум автомобилей только оттенял умиротворяющий вечерний покой.

Глава 11

Войдя в раздевалку, Стас поморщился от густого запаха горелой изоляции. Нос безошибочно определил виновника этого противоестественного амбре. Как всегда, Анатолий Павлович раскурочивал в углу притащенный откуда–то электромотор. Дело это было непростое. Для облегчения процедуры изымания медной обмотки, электромотор всегда подвергался предварительному аутодафе, насколько это было возможно по отношению к такому действу. Отжигался он на костре где-нибудь в укромном уголке. По остывании оного, обмотка, напрочь лишенная изоляции, свободно, как устрица из разверстой раковины, вынималась из пазов, куда она было вбита. Но для этого необходимо было обождать некоторое количество времени, чтобы тяжелый дух горелого лака выветрился напрочь. Ибо даже малая толика его в окружающей нос атмосфере воспринималась этим обонятельным устройством, как полное издевательство. А поскольку сам Анатолий Павлович, по причине застарелого насморка, уже не был способен воспринимать столь тонкие материи, то и обгорелый кусок железа приносился им в слесарку, едва тот остывал до приемлемого состояния.

Говорить что-либо ему не имело смысла. Он только виновато улыбался и, показывая на распотрошенный электромотор, говорил: «Да все я уже, все… сейчас ухожу…». Анатолий Павлович давно уже поставил на поток добывание из всего, чего только можно было, цветного металла. Ему, по его специальности, приходилось бывать в таких местах, куда нога простого сантехника никогда не заглядывала.

Вообще–то, по скудости заработков этой категории работников коммунального хозяйства, такой род деятельности считался довольно прибыльным делом, а потому слесаря не гнушались никакой возможностью добыть сколько-нибудь цветного лома. А так как в эту категорию прекрасно вписывались все приборы сантехнического назначения, то и изымались они отовсюду, где только могли быть применены.

Для Стаса такая практика спервоначалу была в диковинку. Он никак не мог взять в толк, почему Витя, посылая его к Макарычу, всегда убедительно просил захватить пару-тройку кранов, либо вентильных головок, либо тройников и непременно латунных. Первое время он только морщился, принимая от Стаса такие же изделия, но только из чугуна. Но потом ему это надоело, и он просветил своего туповатого напарника на предмет истинной цели накопления сих запасов.

– Рассказывай Курков, как было дело.

Стариков разглядывал сидевшего перед ним невзрачного парня и те мысли, что помимо воли крутились в голове, порождали в нем состояние сильнейшего отчуждения. «Что толку в этой мерзятине… он никогда уже не будет другим… выйдет на свободу и станет калечить души тех ребят, кто попадёт под его влияние, которые смогли бы иметь другую судьбу».

– Я не знаю, что говорить, – пожал плечами Петр. – Какое дело, о чем вы?

Стариков видел нервно вздрагивающие пальцы парня, капельки пота на верхней губе, но не хотел ему давать слабину в виде диалога. Он по-прежнему молчал, в упор рассматривая Петра. Курков отвел взгляд и, опустив голову, тихо сказал:

– Мне отец говорил, что я Ольку порезал, но я не делал этого… Я не помню ничего… в тот вечер.

– Ладно, рассказывай то, что помнишь. – Стариков открыл ящик стола и вытащил оттуда диктофон. Потом поставил его перед Петром и, включив, сказал: – Давай, излагай.

– Мы… это… собрались вечером…

– Подробнее – кто «мы»?

– Ну, это… Колька Сенявин, Ванька Трунов, Сашка Коломийцев и Олька. Мы принесли две упаковки пива, так, посидеть, послушать музыку… Выпили мы по бутылке и отрубились. Мы с ребятами потом говорили об этом. Чудно это как-то… – Петр замолчал и нервно повел головой. – Я с Олькой потом ушел на топчан… ну, это… Когда я проснулся, никого уже не было. Я был весь в крови, – штаны там, куртка… Я подумал, что кто-то из пацанов сильно порезался и они ушли в поликлинику… Ножа моего тоже не было. Он на ящиках лежал…

Петр замолчал. Стариков, рассматривая лист, который держал в руке, коротко спросил:

– Что дальше?..

– Я отмылся наскоро и пошел домой…

– Во сколько ты пришел домой?

– Уже утро было... Светло…

– Ты в школе спрашивал приятелей, куда они ушли, почему тебя оставили и откуда кровь на тебе. – Стариков намеренно задал несколько вопросов, чтобы не акцентировать на главном, последнем. Однако Курков задумался, будто ища подвох в словах следователя и, настороженно глядя на него, ответил:

– Я в школе не был, праздник был… А ребята сказали, что проснулись на ступеньках в подвал, потому что замерзли. Они стучали в дверь, а потом ушли…

Курков хотел что-то добавить, но осекся и отвел взгляд. Стариков, к этому моменту уже явственно чувствовал большую брешь в связности событий той ночи. Он никак не мог совместить показания обоих Курковых с известными фактами, которые буквально вопили об их причастности к убийству девочки. Но от этих фактов за версту разило фальшивкой, как нарисованными розами на сторублевке. У него появилось ощущение, что ходит около большого темного угла, где затаилось самое существенное. Выходит, прав был подполковник, говоря о чьем-то присутствии, чьем-то влиянии. Надо искать.

После допроса Стариков полностью укрепился в своих предположениях. Он явственно чувствовал присутствие в этом деле кого-то еще, бывалого хитроумного и злого, просчитавшего до тонкостей все детали. Стариков понимал, что так просчитать их развитие, завязать мальчишку тугим узлом улик можно было только тщательной и долгой подготовкой всей цепочки событий. Мало того, заставить пацана убить и расчленить тело, не обнаружив себя при этом ни единой уликой, Старикову казалось почти мистическим действом. Какое-то чувство неопределенности мешало произвести реальный расклад фактов.

Эта неопределенность касалась только его допущения присутствия этого хитроумного фигуранта, но без такого допущения все дело можно было досрочно сдавать в архив, как безнадежный «висяк»!

Кто был этой узловой фигурой, предстояло выяснить в кратчайший срок.

Стасу с разговором в этот раз сильно повезло. Волей провидения течение его линии жизни с линией жизни объекта его беседы, то бишь, Харицкой, совпали в этот день и час именно в самый благоприятный момент. Харицкая после того, как Стас столь неделикатно вернул ее на землю из области грез, все–таки выслушала его и пообещала всяческое содействие его страстному желанию. Это желание очень совпадало с ее собственным, которое на данный момент превратилось в единственную всепоглощающую думу. Замыкалась же она, эта дума, исключительно меркантильными рамками, в последнее время выросшая почти до паранойи. Титанические усилия по обеспечению квартирой своей любимой «малюпаськи» стоили Харицкой немалых нервов и усилий. Так получилось, что грандиозный план по обеспечению счастливого будущего ненаглядной дочурки Юлия Семеновна начала несколько лет назад. Проживая в прекрасном месте, чуть ли не райском, то бишь, в добротном и благоустроенном доме в станице Краснодарского края, она и думать не думала, что отрада ее жизни, чадо возлюбленное, единственное существо, ради чего она жила всеми своими помыслами, уже пару лет безнадежно страдает душой.

Насмотревшись по телевизору на красоты столичного бомонда, ее дочурка поняла одно, что век ей пропадать здесь на пару с мамашей, в компании откормленных свиней и курей, что жизнь ее пойдет прахом, как и мамашина. Что муж ее сопьется и останется она, расплывшаяся и подурневшая до безобразия, как ее мать, доживать свои дни среди кучи внуков.

Чадо поняла неотвратимость этого беспросветного будущего, невозможность что-либо исправить и смысл жизни для нее был потерян. Она стала чахнуть на глазах у ничего не ведающей, а потому страдающей и истомленной горем матери. И только спустя некоторое время Юлия Семеновна, приступив к дочери со слезными расспросами, выведала у нее причину столь страшной депрессии. Все решено было в один день. Москва и точка! Поставив на эту точку все свои возможности, мать и дочь за последующий месяц продали и даже очень выгодно всю свою недвижимость. Не обремененные более ничем, они ринулись в столицу. Сняв квартиру, Юлия Семеновна тут же пустилась во все тяжкие.

Как и сколько мытарств пришлось ей испытать, известно каждому, кто хоть раз имел дело с московской бюрократической машиной. Это не остановило и не сломило Юлию Семеновну. Цель ее жизни была слишком всеобъемлюща, чтобы какие-то там людишки могли остановить ее. Юлия Семеновна шла к ней, используя тот мизерный арсенал средств, отпущенный природой так, что любая красавица на ее месте не пробила бы и половины того за десятилетие, что она смогла совершить всего за год. Работа, регистрация и жилищный вопрос – все это она сумела решить практически одновременно.

Но, прежде всего, самой трудоемкой своей стороной обернулся финансовый вопрос. Хлопоты стоили немалых затрат, а для Юлии Семеновны эта сторона дела представляла ее самую ответственную и значительную часть. Чего только стоили визиты во все официальные инстанции, сбор бумаг и бесконечные подмазки нужных людей. Деньги утекали как в ненасытную утробу, а их пополнение представляло собой главную, почти неразрешимую проблему. Что за заработки у начальника ДЭЗ’а! Котовые слезы! «Что? Где? Как?» – бухало в ее озабоченной голове постоянным набатом! Совершенно не перенося в последнее время слез дочурки, которой квартира в Москве и регистрация были нужны как вся ее оставшаяся жизнь, ибо без этих атрибутов выдать замуж свое обожаемое чадо не представляло никакой возможности, Юлия Семеновна шла на многочисленные сделки со своей совестью.

Будучи человеком жалостливым, она прекрасно понимала всю безнравственность своих манипуляций с человеческим контингентом. Но малюпаськины слезы, горькие и обильные, застили ей весь белый свет! И вступала Юлия Семеновна волчицей, да что там волчицей, – тигрицей, в беспощадную брань со всеми, чтобы отвоевать малую толику счастья для чада своего ненаглядного! Ничто уже не было для нее укором! Пропали миражом все альтруистские и нравственные высоты, задавила Юлия Семеновна в себе все слабости, робкие позывы души, именуемые в народе жалостью и состраданием!

Вот и сейчас очередная наглая попытка беспардонной бабы, разоравшейся в приемной по поводу ее выселения из квартиры, довела Харицкую чуть ли не до истерики. Забаррикадировавшись поворотом ключа в кабинетной двери от грубого вторжения этой психопатки, Юлия Семеновна дрожащими от нервного возбуждения пальцами, тыкала в мобильник, пытаясь набрать номер телефона в бригадирской. На ее счастье, Степан Макарыч был на месте. Уразумев, что от него требует Харицкая, он в мгновение оказался на месте драматических событий. Юлия Семеновна стараясь унять расходившееся ретивое, прислушивалась к звукам, доносящимся из–за двери. «Тварь подлая, аферистка, закрылась и думает, что я так все оставлю! Я тебя из-под земли теперь достану! Воровка! Гнида!».

Рассудительный голос Макарыча утешительным диссонансом прерывал вопли разбушевавшейся тетки: «Ну, чего ты здесь орешь! Не видишь, люди здесь работают, мешаешь». Ему поддакивали бабы из бухгалтерии, отдела кадров. Судя по возне, Макарыч пытался физически подсказать разбушевавшейся посетительнице направление выхода из помещения ДЭЗ’а. Главный инженер, Виктория Викторовна, тоже немалых габаритов женщина, видимо пыталась ему помочь и тоже безрезультатно, ибо пихаемая женщина, комментируя эти действия, не стеснялась отразить их отборнейшими словесами: «Гады, гнездо воровское, я тебе сейчас пхну! Все тут ворье, кровососы!..».

Харицкая с еле сдерживаемой яростью вслушивалась в разбушевавшийся, как тайфун, процесс выдворения тетки. Шум и возня стали постепенно перемещаться к выходу и она с облегчением перевела дух.

Ее не сильно беспокоил устроенный теткой скандал. Такое здесь случалось в последнее время частенько и по самым разнообразным поводам. А то, что тетка орала про двух своих малых детей, про оплаченный ею полугодовой аванс за комнату в десять квадратных метров было для нее не существеннее мяуканья бездомного кота.

Харицкая тоже хотела иметь некоторый доход, а посему в свое время ею был придуман отличный маневр. Дав объявление о сдаче квартиры на свой домашний телефон, Юлия Семеновна, из обвального потока желающих вселиться в метры обетованные, тщательно выбирала подходящих ей квартирантов и заключала с ними заранее составленный договор. Обалдевшие от привалившего счастья претенденты подписывали бумагу не глядя. После взимания аванса за полгода вперед, ровно через месяц, Юлия Семеновна заходила к жильцам сданной комнаты «Ах, да просто так, посмотреть, как устроились, может, что надо…, да, кстати, чуть не забыла, тут повышение цен, знаете, все дорожает, вот и за снимаемую жилплощадь тоже нужно доплатить некоторую сумму… Сколько? Да пустяк! Всего-то на треть от прежней цены… прямо сейчас! Как не можете? Это меняет дело. Я дам вам неделю на то, чтобы вы нашли всю сумму за прежний проплаченный срок… если нет, то этого времени хватит, чтобы найти другую жилплощадь! Какой возврат денег? За оставшиеся пять месяцев? Это невозможно!.. Они были потрачены на ремонт этой вот комнаты… Да что вы! Никакого договора у нас с вами нет! Жалуйтесь сколько хотите и куда хотите! А она не благотворительная организация, чтобы содержать за свой счет всяких пришлых... На эту комнату стоит очередь на год вперед!». Это, или приблизительно что-то такое два дня назад Харицкая и высказала нахальной тетке, когда пришла сообщить ей свои резоны…

И опять гудело уважаемое собрание штатных работников многострадального ДЭЗ’а. Во второй половине дня, когда сытые и немного успокоенные размеренной обеденной домашней атмосферой работники, не спеша собирались в бригадирской, на пороге появился никто иной, как Иван Курков собственной персоной. Хотя явление его не было отмечено природой ничем таким особым, но по силе воздействия на сидящий люд было равнозначно появлению какого-нибудь привидения!

Только невозмутимый Макарыч, взглянув на Ивана, снова уткнувшись в листки с заявками, пробурчал:

– М–м, ты, вот тебе твои заявки… Можешь сразу идти, а то народ жалуется, что… сам знаешь!

Макарыч деликатно опустил неприятную подробность в отношениях Ивана и жителей его участка, с которых он брал деньги за установку особо надежной сантехники. Иван, обнадеживая своих клиентов, рассказывал всякие страсти про море поддельного сантехнического товара, которым сейчас забиты все магазины. И только он, имея огромные связи и возможности работы напрямую с поставщиками брендовой аппаратуры, предлагал за небольшую доплату обеспечить стопроцентную гарантию многолетней эксплуатации принесенной им сантехники. Таких хвостов за Иваном набралось с добрый десяток и, понятное дело, никто не хотел их за него возвращать, как того требовали от дирекции ДЭЗ’а расстроенные жильцы.

Но Макарыч не был тем лицом, которое можно разжалобить понесенными убытками. Это обстоятельство имело для него такое же значение, как прошлогодний чих. Другое дело мужики, поделившие имущество злополучного Ивана. Им–то теперь точно придется отдавать столь нечаянно упавший с неба инструмент!

После ухода Куркова они, собравшись в коридоре, стали энергично почесывать некие, отведенные в случае таких ситуаций, места.

– Конь гребаный, «Череп», ведь знал, что Ванька придет и ничего не сказал! – в сердцах сплюнул Виктор. – Чего делать будем? Ивану и работать-то сейчас нечем!

Остальные согласились со столь резонным доводом в пользу того, чтобы сейчас не появляться в слесарке, по крайней мере, до завтра. А посему, Витя, немного подумав, решил, что ему-то уж точно можно погодить с появлением в мастерской. Он правильно рассудил, что озлобленный Иван весь свой нерастраченный запас злости обрушит на первого попавшегося под руку виновника его разорения. Вот почему Стас, выполняя просьбу своего дальновидного напарника, появился в слесарке, чтобы забрать его сумку с инструментом.

Как и предполагал Витя, Курков, сидя перед раскрытым столом, внимательно слушал рассказ Анатолия Павловича о самовольной экспроприации его имущества отдельными товарищами по сантехническому цеху. Ради восстановления справедливости плотник оставил свое любимое занятие – раскурочивание электромотора. И хотя дело в изложении Анатолия Павловича звучало несколько суховато, этих деталей хватало на то, чтобы тяжелые кулаки Куркова судорожно сжимались до неприятного хруста в костяшках пальцев.

Забирая сумку с инструментом, Стас еще раз отметил про себя мудрое и своевременное решение Вити не брать огонь на себя, благо из имущества Куркова ему достались какие–то крохи, что было бы несоразмерно обрушенной на его голову Ивановой мести.

─ Показывай, Курков, что и как тут стояло. Курков торопливо шагнул в слабо освещенный угол и сказал:

– Вот здесь был лежак…

Он замолчал и отвернулся. Борис нетерпеливо приказал:

– Дальше давай!

Петр обреченно выдохнул и проронил:

– Не помню я, что было дальше… Мы с Олькой… как легли, сразу же отрубились…

– Потом что было?

– Когда я проснулся, то увидел, что весь в крови. Я говорил уже. Там, у крана, я отмыл штаны, рубаху мыть не стал… Я ее снял и на голое тело надел куртку. Так и пошел домой…

– Нож ты куда спрятал?

– Я его здесь не искал. Дома схватился и не нашел.

– Дальше! – сказал Стариков.

– Я у пацанов спрашивал, откуда кровь, но они понятия не имели. Никто из них не порезался…

– Экспертиза показала, что расчленение тела было произведено твоим ножом. Отпечатки пальцев на мешке тоже твои. Показывай, в какое место в подвале ты спрятал мешок?

– Я не знаю никакого мешка! – истерично выкрикнул Петр. – И ножа я не находил! Подвал был закрыт на другой замок! Я больше в нем не был!..

Вернувшиеся в отдел опера раздосадовано комментировали ход следственного эксперимента. Все ясно понимали, что дело заякорилось на месте и средств сдвинуться дальше у них сейчас не больше, чем было до этого.

─ В общем, кроме того, что вся компания в полном составе была там во время убийства Сапрыкиной, никаких доказательств и улик против них нет!

Стариков досадливо помотал головой. Борис недоуменно уставился на него и спросил:

─ Я что-то не пойму? Ведь у нас есть нож, которым было произведено убийство и расчленение трупа! Это доказано экспертизой. То, что на нем нет отпечатков пальцев, – Курков-старший объяснил их отсутствие. Так что все тип-топ в смысле улик! А то, что пацан молчит про наркоту, то и тут все понятно! Не будет же он сам подставляться под употребление наркоты?

– Не знаю… – покачал с сомнением головой Стариков. – Про мешок с телом он-то помалкивает! Все наводки как об стенку горох! И потом, ясное дело, почему он стал распространяться про наркоту! Не маленький! В пятнадцать лет уже соображалка вовсю кумекает!

─ А что, если он и действительно ни при чем! Несмотря на всю невероятность такого предположения! ─ размышляя вслух, обронил Олег. ─ Что-то тут неестественное получается! Уж после двух упаковок пива, которые у них были, хоть что-то должно остаться в подвале! Если не пустые бутылки, то хоть битое стекло и тара, в которой они были упакованы! Если же и в самом деле они, как он говорит, выпили всего по бутылке, то где все остальные? Сантехники, которые пробивали засор, говорят, что в подвале никаких бутылок не было – ни пустых, ни битых!

─ А ты верь им больше! Сами наверняка и оприходовали! ─ ехидно усмехнулся Борис.

─ Ну, хорошо, ─ спокойно ответил Олег. ─ Тогда там должна была остаться пустая тара! А где она?

На этот вопрос Борис ничего не успел ответить. Раздался телефонный звонок и Стариков недовольно сказал:

─ Ну, вот, сейчас нам будет вздрючка от подполковника! Кончай дебаты, пошли на ковер!

Подполковник встретил их появление жестом, указывая на стулья. Договорив по телефону, он положил трубку, вздохнул и коротко сказал:

─ Докладывайте.

Стариков, за те минуты, что шли от себя в кабинет начальника, вдруг понял, что он сейчас будет говорить. И потому, не замявшись ни на секунду, твердо и коротко произнес:

─ Вы правы были, товарищ подполковник!

Тот воззрился на Старикова в недоумении:

─ Поясни, в чем же я был прав?

– А в том, товарищ подполковник, что вы вчера сказали о возможном наличии кого-то еще, кто мог бы совершить убийство руками Куркова. В этом деле мне показался неестественным весь ход событий. Такое предположение может объяснить многое. Я подумал и пришел к выводу, что вряд ли такого человека надо искать в окружении Куркова-младшего и его компании. На допросе мне пришла в голову идея – что, если дело имеет давние концы?

– Погоди, все версии в этом деле ты решил отбросить, я правильно тебя понял?

– По ходу расследования они все и так исчерпали себя. Уж слишком все примитивно и гладко получается. Но, если рассуждать логически, имеющиеся факты и данные экспертизы противоречат друг другу. – Стариков развел руками .

– А если дело тут действительно все просто и примитивно, как, например, проигрыш человека в карты. Проиграл девчонку Курков и …

...– и ничего! - подхватил Стариков. - Как мне кажется, мы увязаем в собственных домыслах. Но, если взглянуть на дело проще, то Курков с дружками только статисты в этом деле. А раз так, ниточку надо искать в окружении людей, так или иначе, мало-мальски знакомых с ними. Я вспомнил, что когда допрашивал Быкова, ну того, что проходил по делу об изнасиловании матери пострадавшей Сапрыкиной, мне в его рассказе что–то показалось знакомым. Я поднял его дело из архива и, представьте себе, раскопал из дела потрясающую подробность. По этому делу проходили четверо, а осужден был только один. Но, оказывается, там был ещё и пятый фигурант, на которого потерпевшая, как и на остальных, ещё до следствия забрала заявление. Якобы вспомнила, что они не участвовали в ее изнасиловании. И знаете, кто этот пятый был?

– Не темни, давай без театральщины!

– Курков Иван, собственной персоной!

– Во дела! – воскликнул Борис, а подполковник удивленно гмыкнул.

– Значит, папаша не зря приходил с повинной… Может, точно он? Как в теории криминалистики такой ход называется? Ну, знатоки?

– Двойной капкан, – нехотя проронил Олег. – Это когда преступник заявляется с повинной, заранее подготовив улики на подставу. И при этом дает косвенные наводки следователю на него, признаваясь только в том, что противоречит фактам. Но это здесь не работает. Тем более что подстава его собственный сын. Курков Иван пришел отмазать его и все.

– Конечно, это абсурд! – подскочил Борис. – С чего бы ему убивать дочь бабы, которая отмазала его от срока.

– А вдруг она стала его шантажировать? – усмехнулся Стариков. – Ну, положим, тем, что расскажет Быкову об их сговоре?

Олег, до того молчавший, сказал:

– Надо бы это проверить, по какому-такому случаю Сапрыкина решила его отмазать.

– Вопрос по существу, тем более что пострадавшая была её дочерью. – Подполковник постучал карандашом по столу и добавил: – Может быть, это и даст нам ниточку на верный след. Что думаете делать?

– Первым делом пообщаемся со старым знакомым, Курковым-старшим, на предмет его участия в том деле. Но до этого поговорю с Сапрыкиной…

Однако одним эпизодом благодарность Сашка к его благодетелю не ограничилась. Витя, как и обещал, на суде был не только убедительно красноречив в своих доказательствах в обелении несчастного собрата по профессии, но высказал мнение признать его пострадавшим от происков обнаглевших жильцов. Судья даже как–то сочувственно кивал головой при словах вошедшего в раж свидетеля не только не удовлетворить иск, но и вчинить истцу еще больший за попытку использовать заведомо некондиционную вещь.

Все кончилось для Сашка совершенно благополучно. Впавший по этому случаю в эйфорию Сашок по пути в мастерскую снова выразил Вите свою бесконечную признательность тем, что прикупил некоторое количество чистой слезы крепкоградусной благодарности. Весь вечер они обсуждали перипетии судебного разбирательства, случаи, которые могли бы быть также решены в пользу притесняемых зарвавшимися жильцами слесарей и прочая, прочая. Было мужикам в этот вечер счастье и, умиротворенные славной победой, они забыли, что за удачей частенько следует отрезвление кувалдой. Сашок, по логике вещей, никак не мог попасть под этот молот, ибо и так только что вылез из ямы.

Но вот Вите следовало бы быть осторожнее в играх с удачей. Его эффектная победа было расценена руководством, как очень подлый сюрприз. Стас, узнав про строгий наказ Макарыча Вите завалить на суде несчастного шепилу, с сомнением покачал головой в рассуждении «не пиррова ли это победа?». Он высказал Вите, что как бы этот шикарный стол, устроенный Сашком, не обошелся слишком дорого. Сашок давно уже торчал как кость в горле и все ждали случая удалить его из коллектива самым беспощадным образом, но так, чтобы не пострадал объем работ.

Витя же спутал все планы. Юлия Семеновна тоже имела на бедолагу большие виды. Вознамерившись пополнить финансовые закрома, она посулила всем знакомым за умеренную мзду решить их сантехнические проблемы. Сашок ни одним флюидом и не подозревал, что попал в крутое рабство. Ему не из чего было выбирать. Дальше своего округа он не мог устроиться из-за лежачего старика-отца. Вот и носила его судьба кругами по Ярославке, по ДЭЗ’ам, в которых можно было работать по-новой каждые два-три года. Ибо руководители сих учреждений не задерживались на своих постах долее этих сроков. К чему была такая причина, неизвестно, но Сашка она устраивала полностью, так как давала свободу маневра.

Сашок по своим человеческим качествам был не хуже и не лучше любого другого коллеги. Но в деловом отношении у него были большие проблемы. Никак он не мог освоить премудрости сантехнического дела. Его ставила в тупик любая, мало-мальски немудрящая закавыка. Вот потому он существовал в ДЭЗ’ах только на подхватах и этого с него было уже довольно.

Любая же самодеятельность обходилась ему стократными убытками, которые несли неосмотрительные жильцы и он, возмещая нанесенный ущерб. Харицкая, умудренная администраторскими приемами, быстро смекнула, как обратить в свою пользу наличие в штате усеченного в профвозможностях сантехника. Юлия Семеновна частенько использовала форс-мажорные обстоятельства, из которых не вылезал Сашок, чтобы использовать его как даровую рабочую силу. Посылая его с кем-нибудь на халтурные работы, вроде установки в двухэтажном дачном доме системы водяного отопления, она оплачивала труды только одного наемщика. Сашок же трудился в счет покрытия очередного сантехнического ляпа. Харицкая понимала, что долго так продолжаться не может. Ее аппетиты простирались очень далеко, но не настолько, чтобы в один прекрасный день начальство узнало о систематических изыманиях из отпускаемых средств изрядных кусков в неконтролируемое ими финансовое пространство. Юлия Семеновна подозревала, что Сашок, хоть и туп по технической части, но в ушлости ему не откажешь. А потому он наверняка был осведомлен о тайной деятельности своей начальницы, с которой стал так тесно связан. Стоит ему только неосмотрительно упомянуть в своей компании во время пьянки о ее делах, как это непременно станет известно наверху. Тем более, что ожидалась крупная ревизия. Хотя запуганный Сашок до сего дня молчал, все это могло пресечься в любой момент. Припоминая известную догму – «жадность фраера сгубила…», она, как ни обидно было закрывать такую лавочку, чувствовала – пора…

Чтобы полностью спрятать концы в воду, Харицкая ждала удобного момента избавиться от Сашка. Но подлец Никонов, несмотря на определенные намеки, сделал все по-своему. Юлия Семеновна чуть было не сглупила от досады, решив немедленно применить административные меры в отношении наглеца!

Макарыч также затаил на Витю большую обиду. Предполагая воспользоваться благоприятной ситуацией, чтобы подоить проштрафившегося Сашка, он вознамерился брать с него отступного каждый месяц. Как ни обидно было, но в этот раз, когда долг гирей висел на вороту, претензия Макарыча к Сашку была весьма основательной! Когда Сашка можно было еще изрядно пощипать, обещая быструю реабилитацию по удержанию ущерба, этот Никонов, «скотина… мерзавец!», вытащил этого дурака из славной ямы. «Теперь пусть повкалывает за троих! Уж я то его запихну во все дыры, вместо заболевшего Виталия, Алексея и непременно срочно уволенного Замараева!»

…Дверь долго не открывали. Стариков раздраженно выругался и снова вдавил палец в кнопку звонка. Наконец, за дверью женский голос еле слышно, полустоном, спросил:

– Кто-о?..

Стариков еле справившись с досадой, что придется возиться со старухой в столь немощном состоянии, ответил:

– Откройте, пожалуйста, милиция…

Дверь открылась через минуту, и в едва приоткрывшуюся щель глянуло на него изможденное болезнью лицо старухи.

– Что вам?

– Я из милиции… – Стариков сунул ей под нос удостоверение, на которое, впрочем, старуха не обратила никакого внимания.

Медленно повернувшись, она, опираясь на стену дрожавшей рукой, скрипуче сказала:

– Заходи…

В комнате, усевшись на стул, Стариков подождал, пока Сапрыкина уляжется на кровать, укрывшись до самого носа неопределенного цвета тряпкой, бывшей когда-то пледом. Она молча смотрела на Старикова. Ее сморщенное личико не выражало ничего, кроме мучительной застарелой боли. Стариков все понял и не стал тянуть время:

– Анна Ивановна, для дальнейшего расследования дела нам потребовалось уточнение некоторых обстоятельств, связанных с делом, по которому вы проходили как потерпевшая шесть лет назад, в две тысячи первом году.

Сапрыкина натужно, с тяжелым придыхом через каждые два-три слова, тихо прошелестела:

– Нет моей доченьки… что мне с ваших вопросов… устала я просить… найти убийцу… никому это не надо…

– Мы делаем все, но и вам надо нам помочь. – Стариков раздраженно подумал об идиотизме этой ситуации. Старуха уже на ладан дышит, может это ее последняя зацепка за жизнь, – дождаться возмездия убийце дочери, а все ж, поди ты, – туда же, в обиженную играет. Вот натура человеческая! Он подавил в себе раздражение и снова спросил:

– Тогда по вашему делу проходило первоначально пять человек, но потом вы забрали свои заявления, кроме на одного из них. Среди тех, на которых вы забрали свое заявление, был Курков Иван Трофимович. Вы не могли бы сказать, в связи с какими обстоятельствами вами было это сделано. Для следствия очень важно установить истинную причину вашего отвода заявления.

Сапрыкина, не отводя от лица Старикова взгляда, молчала с минуту. Ее тусклые, блеклого цвета, зрачки не выражали никаких эмоций, но губы, в противоположность им, выразительно скривились уголками. Затем она, чуть ли не усмехаясь, сказала с заметной иронией:

– Откупился Курков… Не жмотом оказался. Потому и жизнь себе не поломал… как и остальные. Один Быков думал меня объегорить, да сам в дураках остался. Не захотел… Я и не много-то просила… это при его–то заработках! – воскликнула она и закашляла от произведенного усилия.

Стариков покачал головой:

– Теперь понятно. Вот только ответьте еще на один вопрос: – почему на одного Быкова вы заявили? Чем он таким выделился?

Старуха лежала с закрытыми глазами. Она, казалось, обдумывает слова Старикова, но ее ответ был для него не совсем логичным:

– Курков, Иван… Он попросил меня назвать его зачинщиком, главным в их компании… Быков надругался надо мной один, остальные были со мной по моему согласию…

Стариков удивленно спросил:

– Да зачем же Куркову надо было это? Ведь вроде из дела ясно, что они были друзьями, причем давнишними?

Старуха задумалась. Чуть погодя, пожевав губами, она закрыла глаза и глухо сказала:

– Ладно, что скрывать, дело давнее, да и я одной ногой в могиле… Курков однажды застал Быкова со своей женой. Вот он и решил отомстить… дружку… Потому и меня подговорил на это. сговор у меня был с Курковым… А что бы Быков ничего не заподозрил, Курков тоже был в их компании…

Только сейчас в голове Старикова стала проявляться запутанная мозаика нестыкующихся фактов. Выйдя от Сапрыкиной, он достал мобильник и набрал номер:

– Олег, вот что, съезди в архив и посмотри дело Сапрыкиной на предмет содержания ее заявления. Отсканируй и срочно ко мне…

Эпистема… Начало двенадцатого дня было отмечено особым случаем, который для Стаса раскрыл еще одну сторону своеобычности Юриного характера. Он во многом был непонятен, как, например, его ярая непримиримая ненависть ко всему женскому полу. Откуда такая нелюбовь проистекала, мужики не особо ломали голову. Стало быть, не повезло Юрию Михайловичу на этом, самом длительном по срокам мобилизации, фронте! Что могло стать причиной крупных неудач и поражений, можно было перебирать до бесконечности. Стас для себя решил, что только мужская несостоятельность стала ее причиной, ибо все остальное, как-то: женские измены, несносность Юриного характера либо его пассий, хроническое безденежье, что особенно сильно удручает женскую половину, или совокупность всего этого не могли привести к такому финалу – один-одинешенек!

Поутру дверь отворилась, и в палату вошел крупный, несколько рыхлого телосложения парень, лет тридцати. Он огляделся и, несколько помедлив, направился к Юриной кровати. Это было для аборигенов палаты что–то новенькое. Все затихли, ожидая необычного продолжения этого визита. И ожидания их были вознаграждены роскошным зрелищем, равного которому они не могли себе и помыслить.

Едва Юрий Михайлович увидел вошедшего парня, как удивительная метаморфоза преобразила его всегда надменное, презрительное лицо. Оно вмиг сбросило маску воинствующего резонера и под ней обнаружилось несчастное потерянное выражение скорбного ожидания и плохо скрытого счастья.

Юрий Михайлович, этот лев сатиры, тигр иронии и сарказма, отпетый женоненавистник, вдруг превратился в старого согбенного пса, который униженно и смиренно подползает к ноге грозного хозяина.

Суетливо подбирая одеяло, он какими-то торопливо-мелкими бесцельными движениями обозначил свою растерянность, видимо, перед невероятным для него фактом появления такого посетителя. Парень подошел к кровати и поставил на нее пакет. Затем, пододвинув стул, уселся и спросил, буднично и сухо:

– Ну, как твои дела?

Юра со странной смесью радости, неверия и напряженности в голосе торопливо ответил:

– Да, да… дела… Тут, вот… вроде, как поправляюсь…

Парень, не дожидаясь окончания Юриной фразы, кивнул на пакет:

– Там кое-что, фрукты, деньги… посмотришь сам. Я на минутку к тебе с работы. Дел много, так что я пойду. Если что, можешь позвонить мне на работу. Домой не звони…

Парень поднялся и, вытащив визитку, положил ее на тумбочку:

– Тут номер моего мобильного… Выздоравливай!

Юра с готовностью закивал головой и, протянув руку, торопливо проговорил:

– Спасибо, Димочка, спасибо, дорогой! Я буду ждать…

Парень сделал вид, что не заметил протянутой руки и, пожелав всем выздоровления, ушел.

Во время всего визита, ни позже, никто в палате не проронил ни слова. Юра, опустив голову, казалось, не замечал повисшей в воздухе напряженной тишины. С полминуты он сидел, погруженный в свои думы, затем, как-бы очнувшись, поднял голову, огляделся и, вздохнув, сказал:

– Сын приходил…

Он лег на подушку и закрыл глаза, тем самым дав понять, что миссия его сегодня была невыразимо трудна, а посему душа требует отдыха…

Мужики тактично выдержали паузу, чтобы закрепить значительность момента. Колян, тонкая организация натуры которого не позволяла кому-бы то ни было долго пребывать в унынии рядом с ним, подчеркнуто бесстрастно прервал затянувшуюся паузу:

– Хм, мне послышалось или я начал страдать слуховыми галлюцинациями, но только что было кем-то упомянуто про вновь образовавшуюся у нас в палате наличность. Если я ошибаюсь, прошу меня поправить.

Стас с Владимиром мгновенно взяли быстрый старт и с искренним единодушием, в унисон, подтвердили правильность его звуковой информации:

– Не, Колян, ты не ошибся! Есть правда в твоих словах, но толку от нее не будет, пока некоторые субъекты будут делать вид, что сильно хочут спать…

Юра приоткрыл один глаз, обозрел алчные лица, с вожделением уставившиеся на него, и хмыкнул:

– Ну, уроды, грабители, мародеры, от вас не скроешься… Ищите Валеру! У меня сегодня праздник!

Но праздник пришлось отложить не по причине отсутствия Валеры, – тот всегда оказывался под рукой в нужный момент, а потому что зачастили с визитами посетители, медперсонал с обходами, внезапными уездами на рентген самих страждущих и то по очереди – сначала Стас, потом Владимир и вслед за ними сам обладатель наличности. Дело, в общем, растянулось почти на весь день и только часам к пяти все смогли перевести дух.

Валера времени даром не терял, а посему, вторым действом после облегченного выдоха мужики повторно выдохнули, но уже радостно при виде вынутой из под-подушки литровой емкости «Ржаной».

Стас, по мере развития питейных событий, выжидал удобного момента, чтобы прояснить мучивший его со вчерашнего дня вопрос. Он касался матери Владимира, но Стас все не находил предлога задать его. Наконец, когда все решили передохнуть от напряженных поз, ибо потреблять жидкость лежа было неудобно, а сидя весьма утомительно, в силу болезненных ощущений в нижней части тела, Стас, как бы, между прочим, спросил:

– Володя, у меня со вчерашнего дня наблюдается какое-то непонятное «дежа вю». Вроде я, как–бы и понимающий, что ситуаций, в которых я мог видеть твою маму, да еще очень многочисленных, судя по тому, что знаю ее хорошо, в моей жизни просто не могло бы быть. Но, скажи на милость, откуда же мне так хорошо известна ее внешность?

Несмотря на всю витиеватость заданного вопроса, Владимир понял его и просто сказал:

– Видеть ее, мужики, вы могли в кинофильмах, где моя мать снималась довольно часто. Она актриса и, причем, в свое время популярная.

И он назвал несколько фильмов, после чего все встало на свои места. Мужики хором выразили свое удивление, восхищение, сожаление по поводу, что в наступившие времена такой талант остался за бортом, надежду, что ее звезда еще воссияет и запили все это доброй дозой ржаной водочки. Потом как-то разговор вполне естественно пошел по намеченному руслу и мужики стали обсуждать виденные фильмы с ее участием, желая тем самым доставить удовольствие Владимиру. Но, странное дело, по мере углубления и расширения темы, он становился все скучнее и отстраненнее, как будто тема эта и не касалась вовсе его матери.

Мужики, хоть и раззадоренные крепким градусом, заметили эту холодность и быстренько свернули на проторенную дорожку обсуждения вечных тем.

…«Н–да, и эти тоже… Теперь мне до скончания века определено быть в самом прямом смысле «маменькиным сынком»…Я для них сам по себе ничего не значу…», – тягуче и привычно протянулись эти мысли в голове Владимира. Он с детства помнил, как сначала ему безумно нравилось быть сыном знаменитой актрисы, но потом, взрослея, со все возрастающим раздражением и недовольством начал постигать неприятную истину, что в подавляющем большинстве знакомство с ним заводили только потому, что так было возможно быстрее подобраться к его матери, завести нужную связь. Сам он только был средством в глазах других. Но самую страшную незаживающую рану нанесла ему его Лиля, его обожествляемый цветок, его трепетное, нежное существо. Она была сама любовь и оставалась таковою ровно до того момента, когда его мать составила ей протекцию в один из престижных столичных театров. Вся ее любовь закончилась в тот же час. В ответ на его истерику Лиля, выждав момент, спокойно сидя в кресле, усмехаясь и покачивая точеной ножкой, сказала: «Ты меня больше не интересуешь. С тобой в жизни я не вижу никаких перспектив. Твоя мать уйдет, и что я тогда буду делать? Перебиваться на второстепенных ролях? Сам ты без матери мало что значишь и шансов пробиться тебе наверх не будет никаких. Даже твоего отца, давно списанного футболиста, она и то не смогла устроить куда-нибудь поприличнее. Мне же муж нужен с видами на будущее…».

Владимир, осознав ценой жестокой душевной травмы, что не он избранник этого мира, принялся с фанатичной целеустремленностью выбираться наверх, пока имя его матери могло еще быть ступеньками к будущей карьере. Избрав для себя родом своих занятий скульптуру, любительскими поделками которой с детства восхищался круг знакомых его матери, Володя решил, что это его дело. Архитектурный вуз дал ему диплом, но, к сожалению, не поднял его способность к лепке на необходимую высоту, чтобы войти в сословие значимых имен в этой профессии.

Володя, по счастью, сразу это понял и, не мешкая, стал расширять свои скульптурные притязания за счет приобретения необходимых связей и знакомств. Чтобы заиметь их, он избрал несколько необычный, но беспроигрышный путь. Люди смертны и он, почти за символическую плату соорудил шикарные надгробия с бюстами усопших родственников тем, от кого зависело получение перспективных и выгодных заказов.

Глава 12

Дело было взято на контроль прокуратуры. Сапрыкина, надрывно рыдая, обзванивала все доступные ей инстанции, прося наказать преступника по всей строгости. Ее слезные мольбы, призывы к состраданию человеку, как недееспособному инвалиду второй группы, так расшевелили инертный чиновничий аппарат, что Старикову с его группой в это утро пришлось несладко в кабинете подполковника. Он с хмурой миной сообщил им о прокурорском втыке и сказал:

– Мне все равно, чем вы будете заниматься, хоть блох на себе ловите, но чтобы сегодня к четырем часам у меня была рабочая версия. Как я понял, с Курковыми у вас все благополучно развалилось… – Он посмотрел на прячущих глаза оперов и ехидно добавил: – Ломать – не строить, тут вы мастаки, так что докладывайте, что еще там наломали?

– Обижаете, Владимир Викторович! – протянул с кислой миной на лице Стариков, – мы проработали массу материала, чтобы ухватиться за ниточку, но только вчера вечером пришла одна стоящая идея!

– Уже лучше, чем жалобы на истертые подметки и носки от пустой беготни, – буркнул подполковник. – Не стесняйся, выкладывай продукт титанических умственных усилий…

Но выслушать это предложение ему не удалось.

– Товарищ подполковник, – прервал его Борис. – Когда я допрашивал Куркова, уже после допроса он сказал, что это пиво не покупал вообще!

– Вот те раз! Что же, он его украл, что-ли? Или оно с неба упало?

– То-то и оно, что ему его подарили.

– Что, все две упаковки?

– Все две упаковки!

– И кто же этот щедрый меценат? – хором спросили подполковник и Стариков, который показывал Борису под столом кулак.

– Он его назвал дядя Витя! Сказал, что угостил по случаю праздника двадцать третьего февраля.

– И ты молчал об этом? – возмутился Стариков. – Это же такая зацепка!

– Какая зацепка? – Борис пожал плечами и пояснил. – Курков сказал об этом мимоходом и тогда этот факт был не важен.

– Это мне решать, что важно, а что нет! – взвился Стариков. – Столько работы псу под хвост из–за того, что какой-то умник решил урезать факты, как ему было удобно! Вот, Владимир Викторович, видите, эта самодеятельность всегда от излишней борзости!

– Я не буду сейчас разбираться кто из вас слишком умный, а вот на то, чтобы доказать это у вас осталось всего сорок восемь часов. Из прокуратуры уже звонили. Если у вас не обнаружится главный подозреваемый, сосать вам, дорогие мои, свою лапу! Ибо премия вам не положена. «Висяки» сейчас очень накладно обходятся!..

– Вы же видите, работнички какие! Столько работы спустить псу под хвост, – страдальчески простонал Стариков. – Теперь придется выяснять, кто такой дядя Витя и проверять на предмет его причастности к делу. А это опять прорва беготни с ворохом бумаг! Ну что б ему раньше об этом сказать!..

Наконец-то Лепилин смог отвести душу в редкой для него ситуации – отыграться на бедолаге-своевольщике. Появившийся у него нюх, наподобие волчьего, теперь позволял Макарычу предвидеть неприятности, но все же не настолько, чтобы чувствовать себя в безопасности. Терпя многократно поражения от подлых выходок фортуны, Макарыч даже на проверенном варианте не позволял себе расслабиться.

Так и сейчас, наконец–то добравшись до финального аккорда этой порядком поднадоевшей истории, Макарыч решил подстраховаться. Он вознамерился нагрянуть к беззащитной жертве раным-ранехонько, чтобы та была еще тепленькой, заспанной и разомлевшей от сладкого предутреннего сна. То, что половина седьмого еще считалось по большому счету для большинства нуждающихся в семичасовом сне еще ночью, его не смущало. Наоборот, Макарыч испытывал давно позабытое чувство радости, каковое посещает дитя в момент удачно проделанной шалости. Оно основательно подкреплялось имевшейся у него четвертушкой бумаги, официально именуемой судебным предупреждением. Из нее следовало, что владелец квартиры обязан в течение десятидневного срока предоставить свою квартиру для обозрения ее полномочными представителями властей на предмет удостоверения восстановления в первозданном виде.

Но Макарыч, сколь ни была насущна проблема изымания контрибуции с порушенной квартиры, другую свою обиду никак не мог спустить на тормозах. Виктор Никонов нанес ему моральный ущерб, а учитывая нынешнее состояние психического тургора Макарыча, этот ущерб был для него даже весомее, чем баталия со штрафником-квартирником. Он ждал случая, который смог бы удовлетворить его истерзанную душу сполна. Душа Макарыча, приобретя качества медиума, словно предчувствовала скорую возможность поквитаться со своим оскорбителем. И такая возможность была ей предоставлена благосклонным провидением единовременно с коллизией штрафника-жильца.

Витя, испытывая уже который год дискомфорт от своего бесправного проживания в РФ по причине отсутствия гражданства, наконец–то, в один прекрасный день, получил известие из ФМС о своем праве оформить его в узаконенном порядке. А случилось получить сие радостное известие как раз одновременно с желанием Макарыча удовлетворить свои обиды насчет него. Чтобы открыть перед собой радужные жизненные перспективы, Вите нужна–то была всего лишь самая малость, – съездить на родину, в Казахстан, и срочно оформить продажу дома, дабы не возникли осложнения в виде владения недвижимостью и прописки в ней. Этот прецедент настолько срочно надо было ликвидировать, что Витя поделился со Стасом полукриминальной идеей, состоявшей в подделке больничного листа на его имя, дабы заиметь срок, необходимый для свершения дела. Сам Витя никак не мог получить больничный, в виду отсутствия гражданства и регистрации по месту проживания у своей жены Марины. «А взять пару недель за свой счет?» – спросил Стас, зная, что Виктор отпуск уже отгулял. «Ты чего?» – изумился Витя. – «В нашей частной лавочке!? Это будет мое последнее заявление здесь!..» Стасу было понятно, откуда взялась эта идея, так как, однажды он, в порыве пьяного бахвальства рассказал своему напарнику о своей феноменальной способности изготовить любой документ только при помощи ручки и нужного цвета чернил. И теперь Витя с надеждой в голосе и в глазах обещал не поскупиться, если Стас выручит его в такой судьбоносный момент. Стас, видя человеческое страдание в чистом проявлении, никогда не мог отказать в просьбе. Из-за этой самой альтруистической черты своего характера ему ни раз приходилось страдать, вот так выручая, вникая в ситуацию, сострадая несчастному, в результате чего сам оказывался в том же положении, от которого желал избавить своего просителя.

Но сейчас случай был особый. Витя был его напарником и, к тому же, поставщиком немалого приработка. Альтруизм, само собой, никуда не делся, но и практичная сторона дела оборачивалась для Стаса своей выгодной стороной. А посему, он, отказавшись от Витиной одноразовой благодарности, взамен взял с него обещание войти к нему в долю во всех «халтурах». Витя не долго думал и дал обещание.

Чтобы ускорить дело, Виктор раздобыл на имя какой-то бабы больничный лист, так что Стасу оставалось малое, – подчистить и вписать Витину фамилию и нужную дату, что и было сделано с блеском. Витя, получив драгоценный документ, некоторое время любовался им и растрогано предложил обмыть это благородное дело.

Однако то, что можно льву, не позволено собаке, и вскоре оба поддельщика убедились в этой жестокой правде жизни. Урвать у судьбы хитростью халявную льготу еще не удавалось в мире никому. Вольно же праздновать им было свою вертлявую удачу заранее! Кто был черным посланником ее, донеся Макарычу о готовящейся акции, напарники так и не узнали, – много народу собралось в шикарном «люксе» Гены-электрика, но, так или иначе, Витя, обмывая окончание своей подвешенной столько лет в воздухе ипостаси, неосмотрительно продемонстрировал изготовленную Стасом индульгенцию.

Макарыч, едва прознав об этой махинации, тут же решил поквитаться с Витей по полной, уволив к чертям собачьим строптивого работничка. Едва он положил телефонную трубку, по которой только что шепеляво изложил ему эту важнейшую информацию вспотевший от страха Сашок, как что-то удержало Макарыча на месте. Интуиция подсказала ему, что не стоит торопиться. Уволить этого умника он всегда успеет, а вот устроить ему проводы с фанфарами можно, да так, чтобы запомнил их надолго.

Он прекрасно понимал, что, уволив Никонова, этим ничего не добьется, так как, будучи все равно свободным, тот провернет свое дело с гражданством. Но, оставив его на работе, блокирует полностью столь важную для Никонова поездку. К тому же, убрать двоих сразу же будет весьма накладно для штатного состава ДЭЗ’а. Вряд ли ему позволят сделать это. Работать кому-то нужно все–таки, тем более что двое уже и так выбыли надолго. Сам Никонов уволиться не решится, так как найти такое место будет для него невозможно. Его жена три года назад упросила Харицкую взять Витю на работу по старому паспорту, благо срок действия советских «корочек» мог еще это позволить. Сейчас он уже закончился, и Витя попал в ловушку. Вот это славная месть!

Лепилин быстро вскочил и, состроив ехидно-злорадную ухмылку, выскочил за дверь.

Кроме ксерокопии заявления Сапрыкиной вошедший Олег положил на стол Старикова еще какую-то бумагу и тот некоторое время изучал ее, иногда хмыкая и недоуменно качая головой. Изучив содержимое бумаги, он задумчиво пожевал губами и сказал:

– Это несколько меняет дело, даже, я бы сказал, очень меняет. Как ты догадался до этого? Емкости соответствуют времени?

– Экспертное заключение показало полное совпадение по всем позициям. – Олег довольно гмыкнул и добавил: – Там было все время сухо и поэтому сохранилось, как в сейфе.

Стариков озабоченно сказал:

– Какая-то здесь другая сказка намечается, тебе не кажется?

– Я тоже так думаю. Не верю, чтобы этот пацан в одиночку провернул такое с такой концентрацией в крови клофелина! Это просто фантастика! То, что его дружки не причастны к этому, полностью доказано. Вот и думай…

– Да, тут думай что хочешь. Не обнаружся клофелин в пиве, все было бы просто шоколадно! А то совсем другая версия стучится! Ну, прямо кулаком по столу! Надо все обмозговать! Так, пошли-ка к подполковнику, ему об этом надо узнать сейчас, не то мы со сроками будем в пролете.

Едва опера успели ознакомить подполковника с результатом полученной экспертизы, как резко и неожиданно ударил телефонный звонок. Как раз в момент самого напряженного размышления над неожиданно возникшим обстоятельством. Подполковник по этому поводу даже высказал парой раздраженных слов свое неудовольствие нерасторопностью соответствующих лиц. Взяв трубку, он услышал голос инспектора детской комнаты милиции Воропаевой:

– Владимир Викторович, это Воропаева, детская комната милиции. У меня тут сидит мать Куркова Петра. Она сообщила мне о его задержании. Что случилось?

– Пока ничего не случилось, – недовольно крякнул подполковник. – Задержан он в связи с оперативной необходимостью. Ничего определенного я вам сейчас сказать не могу. Как только уточним обстоятельства дела, которое находится сейчас в производстве, мы определим его дальнейшее местопребывание.

- А что мне сказать Курковой?

- Светлана Николаевна, я даю вам полную свободу в этом. В любом случае дольше положенного мы его не продержим.

Подполковник бросил трубку и воззрился на оперов. Стариков оглядел Олега с Борисом и нерешительно произнес:

– Мы прикинули расклад и пришли к выводу – кажется, версия на настоящее время остается только одна; со всей очевидностью нарисовался еще один фигурант, имеющий непосредственное отношение к этому делу. Вряд ли Курков купил в магазине пиво, уже заправленное клофелином. Мы усматриваем непосредственную связь между наличием клофелина в пиве и этим фигурантом, то есть, дядей Витей, про которого говорили дружки Куркова. И главное, из допроса конкретно ясно отсутствие полной мотивации у каждого из них, чтобы подлить клофелин в пиво.

– А если кто-то из них приревновал Куркова и воспользовался случаем? Как говорится, «терпелка» кончилась? – Подполковник вопросительно обвел сидящих перед ним с озабоченными взглядами оперов.

– Нет, Владимир Викторович, не надо нас сбивать с толку и проверять на вшивость. Теперь это совершенно определенно можно отбросить. – Стариков убежденно мотнул головой. – По всем показаниям они ничего такого против Куркова не держали. Тут каша сварилась другая! Разрешите, я изложу немного предыстории. Как сказал Борис, на допросе один из дружков Куркова упомянул какого-то дядю Витю, который якобы подарил на двадцать третье февраля две упаковки бутылочного пива. Так вот, это пиво было единственным питьем, которое они пили в тот вечер. Все в один голос утверждают, что, выпив всего по бутылке, они полностью отключились. То есть, не помнят, что было дальше. Дружки Куркова вечером проснулись на скамейке около подвала, ткнулись в подвал, он закрыт. Проторчали еще с час на улице и разошлись по домам.

– И что, они больше не виделись в тот вечер с Курковым?

– То-то и оно, что нет!

– Выходит, что раз их видели в девять вечера в магазине, убийство девочки дело рук одного Куркова, или как то хотят нам выдать за действительность.

– Уж точно, просто-таки наглухо впарить, чтобы даже и мыслей не возникало на этот счет, – с энтузиазмом воскликнул Борис.

– Вот-вот, именно впарить… – мрачно посмотрел в сторону Бориса подполковник. – А ты что молчишь, как сыч? – перевел взгляд на Олега подполковник.

– Я думаю, – коротко ответил Олег и сказал: – Такой концентрации клофелина хватило бы слона свалить, не то, что пацанов с девчонкой. Тут все продумано капитально.

– Тем более, что, как я уже докладывал, он вернулся домой только под утро, – поспешил добавить Стариков. – Теперь работу вести можно зряче, не шарахаясь в стороны. Выяснить главное, – кто этот дядя Витя и его роль во всем этом.

– Хорошо, – одобрил мысль Старикова подполковник. И добавил: – Куркова надо подержать. Вытрясти из него все, что только может навести на след. И с его дружками поговорите еще. Теперь давайте порассуждаем. Выкладывайте соображения.

– А соображения, Владимир Викторович, такие. Я сопоставил некоторые факты, которые хорошо ложились в версию, но никак не вписывались в логику следствия. И вот что получается – ребята с вечера собрались в подвале и больше оттуда до совершения преступления не выходили. Курков, по утверждению каждого, принес с собой две упаковки бутылочного пива, куда, как потом оказалось, был подмешан клофелин под завязку. Что могло бы случиться такого, чтобы он заправил пиво клофелином, дождался, пока все отключатся, задушил Сапрыкину, расчленил тело, вытащил отключенных дружков и потом, весь в крови, спокойно улегся спать?! Я такого себе, сколько ни думаю об этом, представить не могу. Либо он законченный психопат, либо настолько хладнокровный и расчетливый не по возрасту субъект, что такого в моей практике я не встречал ни разу! Да, мало того, чтобы расчленить тело, нужно, по крайней мере, иметь хоть какой-то опыт в этом или просто находиться в сознании и дееспособном состоянии. А они были, по их словам, в отключке.

Подполковник поскреб подбородок и сказал:

– Резонно. Однако пиво принес он и, таким образом, мог вполне подмешать туда клофелина. Я все же хочу попытаться проверить на прочность вашу версию, потому и буду ловить на нестыковках. Продолжай.

– Понял. Ну и что! – тут же возразил Стариков. – Мы допросили всех именно на этот случай и все его дружки показали, что он пил наравне с ними. Тоже бутылку!

– Это не доказательство, – хмыкнул подполковник. – Очень даже вероятно, что в его бутылке клофелина и не было. Просто он знал, какую взять, отдав остальные дружкам.

– Мы тоже думали об этом варианте. Тогда получается, что Курков напоил дружков, потом вытащил их из подвала, чтобы у них было алиби, а сам совершил убийство и прочее, чтобы взять всю вину на себя? Я очень сомневаюсь! Только последний идиот сделал бы так, а Курков мне таким не показался.

– Наверняка этот дядя Витя действительно хорошо знаком Куркову. Ведь, если прикинуть, с чего бы это какой-то дядя Витя с улицы подойдет к какому-то пацану и подарит ему две упаковки дорогого бутылочного пива? – меланхолично подал голос Олег.

– Точно! – обрадовано потер руки Борис. – Что, если этот дядя Витя крышует эту компашку! Положим, пацаны у него в качестве наводчиков на квартиры прикормлены. Вот отсюда и пиво, а, может, и дурь?

– Все может быть, – проронил подполковник. – Вот потому Владимир правильно определил первоочередную задачу, – выяснить личность этого дяди Вити.

– Только вот одна неувязка тут возникает, – тихо вставил Олег. – С чего бы это дядя Витя решил подставить ребят? Что они ему такого сделали? Капитально прокололись? Чтобы на такое решиться, нужно иметь серьезные основания…

– Вот и найдите эти основания! – Подполковник захлопнул папку с документами и сказал: – Если все, я вас больше не задерживаю.

По дороге в кабинет Стариков спросил Олега:

– Как думаешь, серьезный этот дядя Витя образовался? По всему выходит, он за всем этим стоит!

– Я не могу точно сказать, но когда мы разговаривали с пацанами, мне показалось, что они чего-то недоговаривают, не знаю, как и сказать, ну, что ли, просто отвечают по факту. То есть, если бы мы спросили их насчет именно дяди Вити, то, вполне возможно, мы бы узнали кое-что об этом хлебосоле.

– Е-мое, а ведь ты прав! Тут все гораздо глубже, чем вся наша версия! Вот что! Вы, мужики, опросите снова ребят на предмет дяди Вити. А я сейчас же на эту тему поговорю с Курковым. Сдается мне, это тот самый опытный фигурант, которого так не хватало в деле, и что за такой–сякой мотив заставил его провернуть это убийство…

Макарыч и не заметил, как очутился перед входом в диспетчерскую. Все его мысли, а их было много, разных и весьма конкретных, собрались в одну кучу и воспроизвели в его мозгу образ увесистого молота. Макарыч даже не отказался бы и от его более реального воплощения, чем мыслеобраз. Но, может, оно и было к лучшему, лишь оставаясь в его воображении, ибо, распахнув дверь в «люкс» Гены, он вряд ли бы сдержался, чтобы не обрушить его на голову Никонова, стоявшего посреди честной компании со счастливой рожей идиота, вдруг поимевшего счастье всей жизни!

Макарыч только мгновение упустил в быстротекущей стремнине событий, борясь с искушением лукавой мысли. Но, опомнившись, понимая, что не следует мешкать в деле мести, ринулся сквозь остолбеневшую компанию к своему лихоимцу. Витя, впав в состояние значительного изумления, до того подрастерялся, что так и остался стоять со стаканом в одной руке и огрызком соленого огурца в другой.

Лепилин, со свистом вдохнув сквозь зубы воздух, не размыкая их, проронил:

– Мне сказали, что ты с сегодняшнего дня на больничном…

Витя, не пришедший еще в себя от внезапного появления Макарыча, от которого только что серой в воздухе не пахло, согласно кивнул головой.

– Показывай!.. – сухо резанул Макарыч. Витя, как сомнамбула, поставил стакан и сунул руку в карман. Протянув больничный лист Макарычу, он сказал севшим голосом:

– Я, это… сейчас из поликлиники…

– Ну и чем же ты так скоропостижно заболел? – прямо-таки изнывая от ехидства, пропел Макарыч. – Уж не алкогольным ли припадком? А может, недержанием градусов? Или опохмел скрутил? А чего тут гадать! Посмотрим-ка в этот документик! Ведь там точно прописано, чем-таким ты болен! Вот те на! Осложнение на почве климактерического остеопороза… – с трудом разобрал докторские каракули Макарыч. И тут же, обведя взглядом притихшую компанию, саркастически воскликнул: – Да тебя, оказывается, не только климакс расшиб, но и кости от этого тают! Чудны дела твои, господи! Бабские болячки мужикам впендюривать начал! То-то я смотрю, что-то ты в последнее время на старуху смахивать начал. Точь-в-точь моя теща с такой же болячкой! Памятью страдаешь! Просьбы начальства не помнишь! Все, Никонов, отгулял ты свое в этом году! …

Витя обомлел. Диагноз, черт его побери, диагноз надо было проверить! Больничный-то был тещин! Как он мог так лохануться!..

Лепилин поднял вверх руки с зажатым в них голубоватым листком и медленно, смакуя каждый миг, разодрал злосчастную бумажку надвое. Затем он разжал пальцы. Глядя на спорхнувшие к его ногам останки драгоценного документа, Витя понял, что не клочки бумажки видит он на полу. Там лежала его надежда на избавление от бесправного рабства у этого плешивого тупого мужика. Они так и застыли друг против друга, не в силах что-то предпринять или сказать хоть слово. Только в глазах каждого мысли, материализуясь синими молниями, за единый миг отразили столь пространный диалог, что его хватило бы на полновесный театральный акт:

Никонов: «Убить его… прямо меж глаз вломить…!».

Лепилин: «А позеленел как!»

Никонов: «…твою мать, погоди… урою, тебя, падла!».

Лепилин: «Это тебе только цветочки!..»

Никонов: «Гадом буду, подловлю, мало не покажется!».

Лепилин: «Ты еще припомнишь, как выдрючиваться!..».

Никонов: «Череп» гребаный, завтра же, вошь вонючая, я тебя достану!»

Лепилин: «Ишь, зенки выпучил! Счас выпадут!..»

Никонов: «…сука, кранты тебе!..»…

Лепилин: «Это тебе будет наука, молокосос… против кого пошел!».

Никонов: «…

Лепили: «…

…!!!

Если бы Стас в это время присутствовал при этой, полной драматического накала сцены, то смог бы заметить и выразительные взгляды этих титанов эмоциональной баталии, и напруженные мышцы, и каменные, с оковалками скул, лица. Они стояли друг против друга, натянутые как струна, слившись в едином нервическом порыве в такую выразительную композицию, словно это и не люди были, а изваянные рукой гениального скульптора монументальные творения.

Но он в это время решал не менее животрепещущую по значимости задачу, ведя полный такого же драматизма разговор с Харицкой.

– Станислав Сергеевич, вы понимаете, жилой фонд в ведении нашего ДЕЗ’а предназначен исключительно для нужд первоочередников. Отсюда следует, что, предоставляя вам служебную жилплощадь, я должна очень аргументировано обосновать выделение ее вам. Ну, например, что вы являетесь для нашего ДЭЗ’а очень ценным работником, незаменимым и так далее. Это, как вы понимаете, не сработает. Ну какую ценность, как работник, может представлять из себя слесарь-сантехник аварийной службы? Тем более, с вашим стажем и послужным списком…

Стас, сидя напротив Харицкой, размышлял на тему, куда податься в самое ближайшее время, ибо из преамбулы своей начальницы уяснил, что жилплощадь ему здесь не светит. Харицкая же, внимательно наблюдая за обрабатываемым объектом, выжидала момент, когда он будет готов принять ее условия без особого рассуждения и даже с выражением благодарности на лице.

Пока Малышев не проявлял особого выражения, тем самым несколько обеспокоив Юлию Семеновну. В ее планы не входило терять возможный шанс слупить с него, как шелуху с вареного яичка, верный денежный куш. Квартира, вернее урезанный ее вариант в виде комнатки на десять квадратных метров и приткнувшимся к ней закутком, на котором размещались туалет, кухня, прихожая и огромный конторский сейф, были ее неразменной монетой. С нее умная Юлия Семеновна уже который год безотказно стригла деньгу. Для этого ей не надо было и особенно напрягаться, благо время на дворе стояло такое, что только ленивый и полоумный на ее месте не захочет или не дотумкает добыть таким способом верную пачку червонцев.

Едва устроившись на место, Харицкая стала усиленно обдумывать способы извлечения мзды из своего нового места работы. Она не долго думала. Сама жизнь подтолкнула Юлию Семеновну к изобретению беспроигрышного расклада. Принимая очередного соискателя места работы в ДЭЗ’е, она заметила, что в основном контингент гастарбайтеров не особенно привередлив к предлагаемым условиям работы. Единственно, что просили соискатели, так это временный угол, чтобы они без помех могли выполнять свои рабочие обязанности.

Юлии Семеновне оставалось только подвести очередного искателя бесплатного сыра к мысли, что это не такая уж проблема. Если он будет правильно понимать свою сверхзадачу, то его миссия в ДЭЗ’е может завершиться закреплением временной жилплощади за ним по гроб жизни. Правда, если только будет до поры до времени держать язык за зубами. Ну и, разумеется, оплачивать такую исключительную возможность. Соискатель от этой заоблачной манны впадал в транс и в состоянии ступора уже не мог отличить реальность от посеянной в нем плевелы лжи.

Нет чтобы несчастному поинтересоваться, за какие-такие условия Юлия Семеновна стрижет с него деньгу? С квартиры, которая ей не принадлежит! И чем же таким особенным он ей приглянулся, что из всех желающих его одного она осчастливила своей милостью!?

А Юлия Семеновна, конечно же, предусмотрела и этот вариант любопытствующего гастарбайтера, предварительно удалив его предшественника из вверенного ей учреждения, чтобы справиться о легитимности его проживания в квартире было не у кого. Обеспечив себе на год-полтора постоянный приток денежных знаков, она, тщательно высматривая следующего претендента на квадратные метры, готовила предыдущего к безболезненному удалению из штатного состава ДЭЗ’а. Дольше, чем этот срок, сочетать облапошенного работника и приманку-квартиру было опасно. Проверки жилфонда проводились точно по известному ей расписанию, а потому незаконно занимаемая квартира могла породить у проверяющих лиц массу неудобных вопросов. Конечно, она не исключала утечку информации о такой ротации вожделенной жилплощади, как и самих претендентов в ДЭЗ’е. Однако, общаясь с претендентами, Юлия Семеновна научилась более-менее извлекать полезные сведения о степени созревания кандидата.

Вот и сейчас она была почти уверена, что в глазах Малышева, кроме одуряющее-маниакального желания заполучить жилплощадь, все остальные соображения отсутствуют в принципе. А потому Харицкая, посчитав, что пауза выдержана достаточно, сказала:

– Претендентов много, но я склоняюсь рассмотреть вопрос в вашу пользу. Квартплата, как вы сами понимаете, не освобождает вас, Станислав Сергеевич, от первоначального взноса, который будет израсходован на нужды ДЭЗ’а.

Стас согласно кивнул головой и спросил:

– В каком размере и когда нужно будет его внести? Мне нужно будет собрать эту сумму. У меня сейчас нет денег.

Харицкая сделала успокоительный жест пухлой ручкой:

– Я вам скажу, когда надо будет. У вас есть еще время. Но сейчас я хотела бы решить с вами некоторый вопрос деликатного свойства. Вы, как я понимаю, нуждаетесь в квартире не только во временном пользовании? И своей квартиры у вас нет?

Стас с грустно-унылым выражением лица кивнул головой:

– Что верно, то верно, Юлия Семеновна…

– Я могу решить вашу проблему, но только при одном условии…

Она замолчала, испытующе глядя на Стаса. Тот немедленно среагировал на невероятное предложение вырвавшимся, казалось, из глубин естества вопросом:

– Как это?

Харицкая многозначительно склонила голову и, помедлив, сказала буднично:

– Самым обычным образом, как все делается. Небольшая ежемесячная приплата к вашей квартплате, но только мне лично, скажем – в конверте. Это не будет так обременительно, как единовременная оплата. Года за три вы вполне сможете отблагодарить меня нужной суммой. Поверьте, это тот вариант, за который многие пожертвовали бы большим.

Юлия Семеновна так рассчитывала свои квартирные пасьянсы, в которых выигрышный расклад был единственным кушем только для ее руки. Ей сам процесс сотворения этих незамысловатых комбинаций доставлял большое удовольствие. Видеть, как сидящий напротив тебя мужик глотает слюни и превращается в субстанцию мягче воска, из которого лепи хоть раба, было для Юлии Семеновны Харицкой истинным наслаждением и целью. Ее женское самолюбие получало от этого полновесный и желанный приварок, отчего жизнь уже не казалась тяжкой каменной ношей сизифова удела.

Эпистема... Травмы, и сами по себе очень обременительные для организмов обитателей палаты, по счастью не имели особой значимости для их интеллектов. Вынужденную потерю подвижности тело, по закону физиологии плоти, образовавшиеся недостатки в нем компенсировало обострением свойств других своих органов. И особенно изнывали мозги от страшного тошнотного безделья. День ото дня, переваривая одну и ту же информационную жвачку, что само по себе превращалось в изнурительную нудную потребность разбавить ее чем-то, мужики цеплялись за любую возможность загрузить свой мыслеаппарат свеженькой новостью. Постепенно исходя бесконечным трепом, чувствуя всю пагубность такого времяпрепровождения, они тщетно пытались предотвратить превращение, изнывающих от мизерности информации, мозгов в общественно-информационный нужник. Изыскивая всевозможные способы ликвидации этой черной дыры, мужики не брезговали никакими источниками.

В то же время никто из них, по вполне понятным причинам, не хотел раскрывать душу перед, пусть и сродненными общей бедой, но, все же, временными спутниками. Это ставило жесткие рамки их общению, обмену доверительными подробностями интимного характера, личных биографических нюансов. Потому большая составляющая часть их бесед касалась общих понятий, событий и фактов. И эти темы, в силу их ограниченного количества, обмусоливались до чрезвычайности, до парадоксов и казусов. Оттого начинавшиеся ничем примечательным диспуты порой превращались в самые, что ни на есть интеллектуальные баталии.

Колян, сам того не желая, в это утро пробудил в Юре уже привычный вулкан обвальной критики. Накануне, притащив откуда-то поздно вечером книжонку, он так увлекся ее чтением, что просто-таки выпал из общения на весь вечер. Стас тщетно пытался пробиться сквозь глухую оборону, но устав слушать неопределенное мычание Коляна, хмыкнул и сказал вслух:

─ Не иначе, как «камасутру» нашему Коляну кто-то подкинул…

С тем он закрыл глаза и уснул. Проснувшись поутру очень рано, на часах и семи не было, Стас с удивлением увидел Коляна, уткнувшегося в своё чтиво в той же позе, будто и не было промежутка в пять часов.

─ Колян, а Колян, ты случайно не спишь с открытыми глазами, ─ ехидно спросил он.

─ Что? ─ рассеянно отозвался Колян. И тут же пояснил свое погружение в транс. ─ Книга классная, крутейшая фантастика!.. Я такую давно не читал… тут мне на ночь мужик из соседней палаты дал. Вот я и старался промахнуть, как можно больше. А то сейчас мне ее отдать надо.

─ А что за книга? ─ вдруг послышался голос Юрия Михайловича. ─ Я тоже фантастику люблю, но только не то, что сейчас клепают.

─ Не, это то, что доктор прописал! Называется «Гарри Поттер и потайная комната».

─ О-о-о, да! ─ саркастически воскликнул Юрий Михайлович, ─ это точно! Полный набор рецептов для слабоумных! Эта «докторша», как ее там, мастак по части таких рецептов! В ее книжонке фантастики столько же, как и в огородной репе! Я просто-таки торчу от любителей сказочек для взрослых!

─ А чего тебе не нравится? Такие навороты и экшны – аж дух захватывает! – встрял Стас, уже почуявший смачное развлечение.

─ Да нет, мне все нравится. Только иногда, так… временами, кажется, что я попал в страну имбецилов. Колян, я знаю, ты малый со здравыми мозгами, вот трезво и пораскинь ими; скажи, есть ли в этой книжонке то, что тебе, здоровому мужику, могло бы пригодиться в жизни? Есть ли в этой писанине что-то такое, кроме воспаленной дресни возбужденного сверхвоображением недоразвитого мозга? Я не говорю, что это накакала…, то есть, я хотел сказать, нацарапала баба. Просто такой мусор сейчас вываливают что мужики, что бабы сотнями книжонок на наши головы.

─ О чем шумим, господа? ─ вдруг подал голос проснувшийся Владимир.

─ Ха, Юрию Михайловичу не нравится современная фантастика, ─ съехидничал Колян. ─ Ему подавай Жюль Верна и какого-нибудь Беляева…

─ Ну вы даете! Нашли о чем орать с утра пораньше! Пусть не нравится, Колян! Тебе-то что? Нормальные авторы... ─ а-а-аха! ─ зевком закончил он свое резюме.

Но Колян, разобиженный за оскорбительную оценку своего литературного пристрастия, завелся, что называется, с пол-оборота:

─ Да ну, старье! Ни тебе полета фантазии, ни разборок, мистики! Даже сюжеты какие-то зачуханные! Примитивные! То ли дело сейчас ─ как ни книжка, если какая-нибудь страна, то обязательно с ведьмами, оборотнями, а то и вообще драконами и хрен знает, какими еще существами. Люди там ─ что ни мужик, то колдун, а то и бог!..

Пока Колян говорил, несколько поостывший после приступа филиппики Юра, слушал его, иронично хмыкая и кривясь от усмешки. Когда он закончил, Юра ернически спросил:

─ Что, зависть заела? А как хотца быть таким вершителем судеб и демиургом, создателем миров!? А, Колян?

─ Не, Юрий Михайлович, ты не прав,─ ответил за Коляна Стас. ─ Что мы могли читать в советское время? Фантастику про советские достижения?! Вот уж точно фантастика! Страна раздетая и голодная, а нам впендюривали сказки о каком-то процветании. Сейчас, по крайней мере, можно выбирать, что хочешь…В таких книгах оттянуться можно по-полной. Понимаешь, это для многих стало отдушиной. Ни бабок, ни возможности их заработать нет, так хоть почитаю про счастливую жизнь и про мужиков, которые сделали ее себе.

─ Вот-вот, на что и надеются эти писаки! Жвачку дали этим обездоленным, а те и слюни распустили. Дескать, вот придет мое время и я также смогу добиться того же.

─ Да, неплохо бы! ─ мечтательно протянул Колян. ─ Уж я бы тому менту, который мне пальцы покалечил, натянул глаз на одно место! Можете поверить мне, мужики, мало ему бы не показалось!

─ Вот они, вечные мечты маленького человека! ─ вздохнул Юра. ─ Чудовищные расхождения в возможностях тела и разума заставляют человека искать забвения или утешения в мистике, религии, «фэнтэзях» и прочих сюрреализмах! Ему хочется быть всемогущим… И хотя человек знает, что плоть ничтожна и слаба, а разум бесплотен, но сколько раз каждый из нас воображал себя богом, царем, на худой конец суперменом, чтобы отомстить, завоевать, наказать и так далее. Вот что порождает всю эту дурь и дребедень, ─ сказочных «поттеров-шмоттеров», властелинов колец и ночных дозорных! В общем, страсть к ужасам и чудесам наяву… Это хорошо в детском возрасте – развивает воображение, но когда взрослый человек, уже расставшийся с иллюзиями, впадает в детство!? Жалкое зрелище!

─ Да никто не впадает! Человек так устроен, что вера в чудесное оставляет малость оптимизма для, как ты говоришь, маленького человека, ─ снисходительно резюмировал Владимир. Юра усмехнулся, как усмехается отец, видя безапелляционность суждений своего сына и вздохнул:

─ Нет, дело здесь в другом. В представлении народа баре, то есть, богатеи, ни хрена не делая, имели все! Вот потому и отсюда проекция народного воображения на себя о ничегонеделании какого-нибудь Емели. Тому все валится в руки само! Заклинания, джины, волшебные палочки и золотые рыбки ─ это ж репертуарчик тысячелетней давности!

─ Это народное творчество! ─ вмешался Стас. ─ Сказки создает народ, а не имбецилы, как ты выразился! А уж у кого-кого, а у народа здравого смысла выше крыши. И опускать его до соображения слюнявого ребенка ─ это примитив!

Юра фыркнул:

─ А я его и не опускаю. Я имею в виду не его непосредственность чувств, а неразвитость разума. Иногда мне стыдно, что я являюсь современником таких людей. О нашем времени будущие поколения будут думать, как о времени мракобесия, невежества и тотального суеверия. Я понимаю, что никто из тех, идущих за нами, никогда не узнает обо мне, но, все равно, мне стыдно и обидно за таких же, как я сам…, что обо мне они будут думать также, как о дремучем шамане или интеллектуальном недоноске.

Меня всегда забавлял вопрос, какая же разница между человеком, получившим высшее образование, которое предполагает определенный кругозор и уровень современных знаний, и самой последней бабкой, у которой и знаний-то всего что зачитанная до дыр минея… Выходит, не знания определяют интеллект, а его количество в нашем «котелке»!

Юру понесло…

Спор опять потихоньку превращался в бесплодные пререкания … Стас, очень быстро потерявший к разговору интерес, стал подремывать под неумолкающий говорок сопалатников. В это утро почему-то стала прибаливать нога и, чувствуя, как поднимается температура, он не смог противиться этой дреме. Как закончилась баталия, он так и не узнал. Разбуженный Коляном через час к завтраку Стас вяло проглотил пару ложек чего-то, похожего на картофельное пюре, поковырялся в вареной рыбе и, отодвинув от себя больничные деликатесы, позволил невесть откуда взявшемуся Валере поглотить сей шедевр местных поваров.

Глава 13

Вечером Макарыч был благодушен и даже терпим к промахам жены. В последнее время ее оплошности стали особенно раздражать его израненную нервную систему. Может быть, для другой нервной системы ничего особенного в поведении супружницы Макарыча и не наблюдалось бы. Но Лепилин, отягощенный многотрудными заботами, так расшатал, растратил и расстроил свой невосполняемый запас нервных клеток, что малейший пустяк становился для него фатальным сбоем. Но сегодня… – сегодня он благодушествовал.

Если и существует в мире какая-то связь между причиной и следствием, то она, вернее, результат равновесного состояния этой связи в субъектах, и есть самый важный атрибут ее проявления. Качнись что–либо в большую свою сторону и, глядишь, уже нарушено зыбкое равновесие и деяние совершено! А ведь подумай только вовремя, что-то будет в результате, и иное выстраивание обстоятельств позволило бы избежать неприятного казуса. В общем, причина ли, следствие ли, но зависимость их от противостояния друг другу определяет всю мораль и нравственность людского племени!

Иначе как бы люди смогли отличать добро от зла, жалость от злобы, жестокость от добросердечия, глупость от ума. Вот в анализе последней пары особенно нуждался Степан Макарыч Лепилин. Ибо сколько ни получал он предупреждения от судьбы в виде надругательств над своей конституцией, но так и не понял, что уж очень круто за него взялось провидение! И надобно бы ему затаиться, утихнуть в своих желаниях и притязаниях на положенные каждому жизненные блага, так нет же! Перевешивала черная гирька на весах его судьбы белую, и последняя его удача с отловом строптивца Никонова была только ехидной усмешкой этой мерзкой бестии! Не понял он этого и жестоко поплатился за свою неосмотрительность!

Взяв реванш в единоборстве с нахалом Никоновым, Макарыч несколько поуспокоился, что дало ему возможность обдумать завтрашний визит на квартиру перестройщика. Ему очень понравился придуманный накануне расклад. А потому, стоя перед дверью его квартиры ровно в шесть тридцать утра, Макарыч был уверен в себе, спокоен и собран. Правда, его насколько удивило, что едва он притронулся к кнопке звонка, как дверь распахнулась, словно его ждали за ней! И вот тут бы насторожиться его ангелу–хранителю, но тот видно спал еще непробудным сном, не ожидая в этот раз такой прыти от своего подопечного!

В полусумраке прихожей Макарыч увидел хозяина квартиры, Владимира Исидоровича, в халате с полотенцем в руке и официальной миной на лице. Склонив голову, он открыл дверь шире и, как бы про себя, сказал, отворотясь в сторону: «Дурная голова ногам покоя не дает…». Но тут же, уставившись в упор на Макарыча, едко спросил:

– Чем обязан?

Макарыч, ожидая именно такой реакции, нисколько не смутясь, смело шагнул вперед и парировал выпад Владимира Исидоровича заготовленной заранее репликой:

– Никак не могу вас застать, а дело поджимает! – Он постучал пальцем по папочке и добавил: – В ваших интересах поговорить сейчас.

Владимир Исидорович хмыкнул, выдержал паузу и сказал:

– Пойдем–те в комнату… Двери закройте.

Макарыч прихватил всей пятерней вычурную, всю в орнаменте из ключей от замков дверную ручку, в живописном беспорядке украшавших ее, и плотно притворил тяжелую металлическую дверь.

Приведя его в комнату, Владимир Исидорович попросил Макарыча присесть в кресло и обождать несколько минут, пока он приведет себя в порядок. Лепилин уселся в предложенное кресло и приступил к ожиданию. Несколько минут протекли быстро, но последующие, как-то растянувшись до одуряющих размеров, заставили Макарыча заерзать в мягком, располагающем ко сну седалище. Видимо, так и случилось, потому что подозрительная тишина, отсутствие хозяина и прошедшее количество времени на часах Лепилина неопровержимо указали ему на то, что разговор не состоялся.

Если бы Макарыч смог бы повернуть часы вспять и тихонько заглянуть в ванную, куда отбыл Владимир Исидорович, то с удивлением бы обнаружил, что тот, развив лихорадочную деятельность, в пару минут одевшись и выйдя за пределы своей квартиры, с превеликой осторожностью, стараясь не щелкнуть, закрыл входную дверь на оба замка. Но перед этим он провел занимательную манипуляцию с дверной ручкой, той самой, которая так затейливо была украшена разномастными ключами. Вытащив платок, он с превеликой осторожностью отделил им несколько ключей. Нацепив на пружинное колечко, снятое с той же ручки, он положил их около ящика для обуви, стоявший под вешалкой.

Оказавшись на лестничной площадке, он вытащил свой мобильник, набрал номер и сказал:

– Пульт?.. Примите квартиру на охрану…

Затем он произнес известный ему пароль, удовлетворенно выдохнув, улыбнулся и съехал вниз на лифте.

Степан Макарыч не был Иисусом Навином, а потому повелевать временем не мог. Он смог только для приличия покашлять, дабы обратить на свою персону внимание загулявшего где–то в недрах квартиры хозяина и обождать, опять же для приличия, пару минут. Его ожидания вновь пропали втуне. Тогда он, не желая более оставаться в роли китайского болванчика, встал и решительно направился в прихожую. Там Макарыч прислушался к звукам, должным доноситься из ванны, обнаруживающим присутствие там хозяина, но ничего подобного не услышал. Мертвая тишина окружала его! То есть, он слышал и истеричный собачий лай за стеной, и урчание холодильника, и тиканье часов, и надрывный ор телевизора, пытающегося перекрыть истошный рев пылесоса, но все эти звуки доносились откуда–то из других квартир. Но здесь, в окружающем его пространстве, отделенном стенами от других пространств, было тихо, безлюдно и неуютно. Макарыч нетерпеливо постучал в дверь ванной, но сердцем уже чувствовал – что–то неладное творится в этой проклятой квартире!

Он бросился исследовать оставшиеся помещения треклятого места. Результаты его экскурсии быстро превратили подозрения в комок злобного чувства, заполнившего всё его существо, напрочь лишив его остатков здравого соображения! Входная дверь была закрыта на замки, и изнутри не было никакой возможности ее отпереть!

Он попался в капкан, из которого было невозможно выбраться! Надо звонить в контору Антонине, чтобы она прислала кого-нибудь из слесарей отпереть дверь! Пусть пришлет несколько человек, чтобы их можно было выставить в качестве свидетелей! Потом Макарыч сообразил, что Антонине лучше не знать об этом! И никаких свидетелей! Черт побери, эту сволочь-жильца! Как ни поверни, все будут знать об его визите сюда! Надо позвонить домой жене, чтобы она сказала Кольке–соседу прийти с инструментом.

Степан Макарыч торопливо бросился разыскивать телефонный аппарат. Несмотря на усердные поиски, найти его никак не удавалось. Похоже, хозяин квартиры полностью обеспечивал свои нужды в телефонной связи с миром при помощи сотового телефона. Макарыч, издав матерный вопль, что немедленно отразилось в прилегающих воздушных сферах, ибо мгновенно стих собачий брех, рев пылесоса и ор телевизора, видимо, чтобы выяснить, что же такое нарушило их мирное течение.

Пробегав с полчаса, Степан Макарыч, преодолевая томление в сердце и утирая со лба обильную испарину, наконец–то обнаружил искомое устройство под мощными завалами газет, рекламных листков и прочей печатной макулатуры. Макарыч сейчас особенно остро почувствовал последствия своего неосмотрительного поступка, отдав мобильник в руки малолетнего воришки.

Он чувствовал, что одной его изоляцией от внешнего мира дело не должно ограничиться. Сердце подсказывало: «Жди беды!»…

Сосед Колька так и не поспел исполнить свою добрососедскую миссию. Другие взяли на себя эти хлопоты, ибо ровно через полторы минуты, после того как Макарычем была положена телефонная трубка, дверь стремительно отворилась, даже не обнаружив ни единым звуком своё отпирание. Трое дюжих молодцов в касках, бронежилетах, с автоматами наперевес вмиг скрутили оторопевшего Макарыча и умчали в тесной коробочке милицейского газика по известному адресу!..

Утром, на пятиминутке, Виктор был мрачнее тучи. Не обращая внимания на гудевшее вокруг него, удивленное долгим отсутствием Макарыча, собрание, он, протянув вперед свои ноги-длинномеры, уткнулся подбородком в грудь. Получив в ответ на свое приветствие гробовое молчание, Стас больше не решался с ним заговорить.

Пришедшая через полчаса Антонина сказала, что Лепилин заболел и чтобы все заявки получали по своим диспетчерским. Стасу такое совпадение вдруг на мгновение показалось не случайным. Он уже хорошо знал своего напарника и потому невольно подумал, не его ли рук дело отсутствие «Черепа» на работе. «А что, подкараулил и… того…». Но все же эта мысль была слишком радикальной, чтобы стать фактом. Стас скосил глаза на Виктора. Тот, будто и не слыша объявления Антонины, продолжал сидеть, опустив голову, будто погруженный в глубокий сон, и только гулявшие по скулам желваки говорили о самоуглубленном состоянии его души. Витя не спал. Он обдумывал, чтобы такое устроить Лепилину. Самолюбие Вити было уязвлено…

Всю дорогу до диспетчерской он угрюмо молчал, но, видимо, озаренный какой-то идеей, просветлел лицом и сказал Стасу:

─ Пойдем-ка пройдемся до коллекторного колодца. Надо перекрыть магистраль на сорок третий дом. На него заявка с вечера лежит. Заглушку пробило, надо перебрать. Не то подвал зальет…

И, круто развернувшись, стремительно зашагал к коллектору. Стас едва успевал за длинноногим напарником, обмозговывая Витино решение так рьяно взяться за исполнение своих обязанностей. Он было думал, что после такой прилюдной экзекуции, которую ему устроил Макарыч, он не то чтобы работать, саботаж бы форменный устроить мог с полным правом, а тут!

Через пять минут отчаянного бега за Виктором, Стас, утирая вспотевший лоб, пробурчал:

─ И чего это тебя разобрало на трудовые подвиги? Отдохнули бы лучше в слесарке…

Но Витя, раздвинув в злобной усмешке губы, оборвал его:

─ Потом отдохнем! Как в кино, вторая серия! Первую сейчас запустим…

Они остановились у огромного бетонного короба, вкопанного в землю, на котором, как чугунные сковородки, торчали крышки люков. Виктор ухватил одну из них и, крякнув от усилия, вывернул ее из гнезда люка. Отверстая пасть дохнула на них смрадным клубом сизо-желтого пара. Принюхавшись, Виктор сказал:

─ Так, надо поймать индикатора…

Стас в недоумении воззрился на него:

─ Что еще за индикатор? Для чего?

─ Для чего ─ сейчас узнаешь, а пока надо достать метров пять какой-нибудь веревки.

─ Ну, это только в мастерской, где тут взять ее… ─ начал было Стас, но Витя оборвал его ироничной репликой:

─ Это для кого-то проблема, а десантуре из ВДВ везде проханже. Вон видишь, огорожена яма бордюрной лентой. Тащи ее сюда.

И, заметив недовольный взгляд Стаса, добавил:

─ Потом повесим назад.

Аккуратно смотав принесенную полосатую ленту, Виктор пробормотал что-то о хилости этой путы, но тут же, коротко бросив «Пошли на охоту», осторожно двинулся вперед. Стас в полном недоумении последовал за ним. Виктор, озираясь по сторонам, даже чуть пригнувшись, будто и в самом деле выслеживал какую-то осторожную дичь, вышагивал тигриной походкой. Вдруг он замер на месте и жестом остановив Стаса, показал кивком головы куда-то вперед.

─ Вон наш индикатор, на лавке у подъезда.

─ Ничего не понимаю, какой индикатор, скажи толком…

─ Кот, вон сидит на лавке.

─ Да ты чего, Вить, захрен он нам сдался? ─ изумился Стас. ─ Что с ним делать?

─ Лови сначала, потом узнаешь…

Но с этим котом вышла маленькая промашка. Из подъезда вышла тетка и, взяв кота, скрылась с ним в доме. Витя с досады сплюнул и сказал:

─ Давай разобьемся по одному. Так быстрее найдем. Как поймаешь кота, так подходи к коллектору. Стас в полном недоумении последовал странному приказу своего напарника.

С котом ему повезло сразу же. Огромная черная тварь кошачьей породы, но, судя по размеру, не иначе, как мелкий подвид пантеры, сидела у подъезда и плотоядно щурилась на пернатую мелюзгу, копошащуюся неподалеку. Стас напустил на себя безразличный вид и боком, не торопясь, стал приближаться к черному чудищу. Наблюдая искоса за ним, Стас по ходу дела выработал тактику и стратегию своих действий. Очутившись в пределах досягаемости до объекта своего интереса, он неосторожно взглянул ему в глаза, и у него захолонуло в сердце. Стас увидел откровенно презрительно-насмешливый взгляд зверя, совсем не торопящегося спасаться бегством. Всем своим видом эта животина словно говорила ему: «Ну, иди, подходи ближе…»

Оказавшись на дистанции верного захвата, Стас броском преодолел оставшиеся полметра пространства и попытался схватить за шиворот наглое животное. Это оказалось равносильно ловле ртутного шарика. Кот отскочил в мгновение ока еще на полметра и, выгнув спину, издал нечто среднее между звуком испорченного стартера и хрипом удавленника. Но, что показалось Стасу удивительным, он и не подумал удирать. Наоборот, всем своим видом это животное выказало полную готовность посостязаться в быстроте и ловкости с ним.

В планы Стаса не входило долго чичкаться с какой-то хвостатой тварью. Медленно протягивая руку к вздыбившемуся, со свалявшейся под брюхом до состояния войлока, комку черной шерсти, с ангельской ласковостью в голосе, он стал пропевать кошачье заклинание: «кис-кис-кис…». Кот подозрительно легко поддался этой сладкой песне, дав себя ухватить за шкирку. Стас было облегченно вздохнул, но в следующее мгновение уже горько сожалел о своей легкой победе. Этот кошачий изувер, видимо, уже не раз позволявший ловить себя доверчивой публике на этот знакомый мотивчик, изогнулся немыслимой дугой и впился всей пастью и когтями в руку Стаса.

Стас от неожиданности взвыл, чем вызвал у висевшей на его руке твари новый прилив сил. Отдирая от себя кота, Стас понял, что еще немного, и он будет убивать это чудовище без всякого сожаления. Наскоро выхватив из сумки какую-то железяку, Стас хватил его по голове. Котяра несколько приобмяк, но это длилось лишь мгновение. Высвободив одну лапу, он, выставив сантиметровые ятаганы, служившие ему когтями, стал ею выцеливать куда-то в область головы Стаса, норовя махнуть поближе к его лицу. «Сволочь, в глаза метит…» ─ мелькнула в голове ошалелая мысль. «Вот гадина, я его не держу, а он не удирает… Может, он бешеный…».

Кот и вправду будто получал от процесса драки какое-то удовольствие. Он дрался со сноровкой бывалого бойца, издавая лишь временами утробное урчание. Все закончилось только тогда, когда Стас, изловчившись, смог запихнуть кота вместе с рукой в сумку и там отодрать от нее это дьявольское отродье.

Потирая искусанную руку, Стас заторопился назад. Виктор уже поджидал его с нетерпеливым выражением на лице.

─ Ну, что, отловил что-нибудь?

Стас, морщась, бросил сумку к его ногам и мрачно буркнул:

─ Мне твоя прихоть наверняка стоила заражения крови и бешенства. Эта сволочуга изодрала мне всю руку…

─ Подумаешь, руку! Нам твоя котяра, может быть, спасет жизнь. Чуешь, чем несет из коллектора. Я однажды вот так сунулся в такой же, да чуть было там и не остался… Газа надышался и кранты бы мне, если бы вовремя не вытащили. Сейчас твоего кота обвяжем веревкой и спустим в колодец. Он у нас поработает индикатором. Если две минуты будет жить, то все чисто.

Виктор осторожно приоткрыл сумку и недовольно крякнул:

─ Э-гх! Чего ты поймал? Надо было белого! Разве этот кусок асфальта там увидишь!

─ Какой есть! ─ отпарировал Стас. ─ Больно разборчивым стал, я смотрю! Иди, лови сам…

─ Ладно, сойдет. ─ Виктор достал кусок тряпки и сказал: ─ Держи кота через сумку. Я ему бошку замотаю. Злобная сволочь!..

Минут через пять мужики, убедившись в надежности крепления котового туловища, опустили его в зловоннодышашее отверстие колодца. Кот дергался, извивался на ленте и орал дурным голосом. Витя оказался прав. Едва кота опустили, как тьма поглотила его и только туго натянутая лента указывала на наличие на другом ее конце противодействующей силы.

─ Свети, давай, на него, как он там! ─ нетерпеливо прокряхтел Виктор, стоя на коленях, высматривая местоположение кота.

Кот забился в угол и шипел как сдувающаяся шина, но по–прежнему оставался живее всех представителей этой живучей породы. Мужики для верности подождали еще несколько минут, высвечивая это олицетворение кошачьей злобы с горящими зеленой жутью глазами и раскрытой зубатой пастью.

─ Ну, все, тащим назад. ─ Виктор и Стас удвоенными усилиями извлекли из недр коллектора подопытного кота. Тот, едва оказавшись на твердой земле, так заскреб лапами, что Стас еле успел обрезать конец ленты, державшей кота. Кот исчез в мгновение ока, оставив после себя в умах озадаченных мужиков сомнение, а был ли он на самом деле.

Когда Стас опустился вниз, его обдало едким смрадом, от которого запершило в носу. Пахло горячей прелью, распаренной обмазкой и целым набором плотных застарелых отложений.

Стас, с трудом дыша, закрутил задвижки и вывалился из люка.

─ Ху-у, ну и вонь!

─ Ничего, сейчас продохнешь, ─ как-то отстраненно отозвался Виктор. ─ Можешь идти в диспетчерскую, а я сам схожу на заявку. Там делов для одного…

─ Вот что, Курков, расскажи мне все об этом дяде Вите. Все подробно, не упуская ничего. Кто он, где живет, где работает и главное, ─ с чего это он так расщедрился? ─ Олег остановился около Петра и, прищурившись, добавил: ─ Мне вот таких подарков никто не делает, понимаешь, о чем я говорю? От этого зависит наша с тобой дружба! Чем больше расскажешь, тем меньше будешь париться у нас!

Петр утвердительно кивнул головой:

─ Я понял… Дядя Витя работает в ДЭЗ’е, вместе с отцом. Фамилия его Быков.

Он замолчал и посмотрел на Олега. Тот тоже молчал, вопросительно глядя на Куркова. Петр помялся и неуверенно спросил:

─ Чего еще рассказывать?

─ Да все, что знаешь. Ты еще и не начал рассказывать. Он что, этот дядя Витя, – дед Мороз, чтобы раздавать такие дорогие подарки ─ целых две упаковки пива? Да и опоздал он с подарком, в конце февраля! И с чего-пошто он стал так тратиться?

─ Я не знаю, ─ пожал плечами Петр.

─ Так надо узнать, поэтому рассказывай все сначала, ─ терпеливо произнес Олег. ─ Не упуская ничего…

В тот день вся компания напряженно обдумывала, что можно предпринять, чтобы праздничный день не закончился так бездарно, как и первая его половина. Никто уже не надеялся разжиться каким-никаким налом, чтобы влиться в пирующее вокруг них людское толпище. Массы праздновали широко и разгульно, так что компания чувствовала себя неуютно и сиротливо в этом пространстве хмеля и спирта. Травки они в этот день и не могли помыслить достать, и потому тайная надежда разжиться парой банок пива была пределом мечтаний.

Они слонялись от одной пивнушки к другой, с завидным упрямством ходящих по кругу ослов на мельничном кругу. Олька, первая понявшая всю бесперспективность этой круговерти, заныла: «Хватит, пойду домой…». Но Петр, нервно передернув плечами, зло одернул ее: «Че бухтишь, умолкни!». Он не терял надежды на какой-нибудь счастливый облом, вроде разговорить какого-нибудь поддавшего мужичка на пару-тройку кружек пива.

Какая-то фигура вдруг окликнула их из толпы пивохлебов:

─ Петя, Курков, поди сюда!

Петр сначала не разглядел среди кучки потребляющих пиво мужиков невысокого дядю Витю. Он еще раз махнул ему рукой и Петр понял, что счастливый случай не обошел его стороной. Приглушенно скомандовав «Всем стоять…», он ринулся к палатке.

─ Что мрачный такой? ─ сочувственно спросил дядя Витя, разглядывая мрачное выражение на лице парня. Тот махнул рукой:

─ Чего радоваться… Не на что…

─ А что так? ─ снова участливо поинтересовался дядя Витя. ─ Отец пожмотничал на праздник?

─ Ну… ─ вздохнул Петр. ─ Мать хотела дать пару сотен, да он чуть оплеуху ей не вмазал. «Все», ─ говорит, ─ «его балуешь на свою шею…».

─ Какое же это баловство?! В праздник? Школа ─ это та же работа, только умственная. Тут нужно отдохнуть как следует, чтобы мозги были свеженькими, правильно?

─ Угу… ─ с безнадежной тоской в голосе отозвался Петр.

─ А ты не кисни раньше времени. Я хоть и старое мурло, но понятие имею, что такое быть молодым и не оторваться как следует. На твое счастье я только что левака подхалтурил. Бабки приличные, а все потратить не проходняк. Мне их не на кого тратить. Уж лучше я их на доброе дело пущу. Уважу дело молодое. Пойдем-ка ко мне на хату, я отоварился пивком, да чувствую, тебе оно сейчас нужнее. Пусть твоя братва подождет. Мы скоренько.

Петр, чтобы не спугнуть идущую в руки удачу, только согласно кивал головой, боясь одного, ─ как бы хорошо поддатый дядя Витя не передумал. В квартире Быкова Петр долго не задержался. Он увидел около стола две коробки «Guiness». Вопросительно взглянув на хозяина этого богатства, Петр вознамерился было открыть одну из коробок, но Быков, попридержав его руку, сказал возмущенно:

─ Ты чего, парень, я что, по-твоему жмот конявый? Что вам пара бутылок, ─ на один нюх! Все бери! Потом сочтемся, чтобы ты не стеснялся. Отработаешь на халтуре со мной. Пойдет?

─ Да только свистните, дядя Витя! Что угодно сделаю!

─ Что угодно не надо… Ты вот что… Ты с этим пивком укройся куда-нибудь, мало ли что. Выпимши ввяжетесь во что-нибудь, а спросят, кто напоил ─ дядя Витя! У тебя, кажется, есть подвальчик. Вот и посидите там, не высовывайтесь. Усек?

─ Усек! Мы оттуда не высунемся!

─ Заметано. Чтобы все было как в боцманскую приборку.

Петр не понял последних слов дяди Вити, но вся серьезность его просьбы до него дошла мгновенно.

─ Ну, все, пошли, ─ и, уже закрывая дверь квартиры, как бы невзначай спросил: ─ Как мой финарез? Не потерял еще?

─ Никогда! Я его только с рукой потеряю! ─ горячо воскликнул Петр. ─ Такой нож!.. У меня пацаны уже хотели выменять на клевые вещи, но все в пролете остались.

─ Правильно. Хороший клинок в свое время не подведет, жизнь может спасти. Друг продаст, а он никогда… Особенно в наше время, ─ мрачно добавил он и, окинув взглядом Петра, сказал:

─ Ладно, иди к своим, празднуй…

─ Что дальше было? ─ чисто риторически спросил Олег.

─ Так я говорил уже, что в подвале мы отрубились и я проснулся весь в крови вечером. Остальное вы знаете.

─ Это верно. Только вот вопрос у меня есть к тебе небольшой, ─ тебя не обеспокоила пропажа Оли. Так за эти десять дней ты ни разу не захотел узнать, почему ее нет в школе, не захотел увидеться?

─ А чего мне с ней видеться… ─ буркнул Курков. ─ Она мне не мать, мало ли куда она могла деться. Может, заболела, так и пусть болеет… Я с ней ходил так, от нечего делать. Домой она меня никогда не звала. Мать у нее… еще та…

─ Хм, ладно, это дело твое. Теперь ответь мне еще на один вопрос. Как появился у тебя нож? То есть, я хочу знать, где ты его взял. То, что такие ножи не продаются, ты понимаешь. Это самодельная финка. Ну, я жду?

─ Это подарок… ─ буркнул Курков. ─ Мне его подарил дядя Витя два месяца назад…

─ Дядя Витя, говоришь… м-да! С какой-такой стати?

─ Да я у него дома был, денег занять ходил. Я увидел этот нож и просто так попросил поносить… Ради прикола… Я даже и не думал, что он возьмет и отдаст его мне. А он взял и подарил. Сказал, ради давнишней дружбы с моим отцом.

─ Что за дружба? ─ Олег насторожился, почувствовав нечто чрезвычайное.

─ Они с отцом дружили много лет. Даже служили вместе.

─ И что? ─ настойчиво гнул свою линию Олег, уловив те же интонации в голосе парня. ─ Табачок, как я понимаю, теперь врозь?

─ Уже давно… Когда дядю Витю посадили шесть лет назад. Отец тогда еще говорил мамаше, что нечего собаке жрать чужое мясо.

─ Какое мясо? ─ удивленно спросил Олег.

─ Почем я знаю… ─ пожал плечами Петр. ─ Мать с отцом еще потом сильно базарили… Чуть не подрались.

Для Стаса последние дни мало-помалу обернулись хронической мигренью. Квартирный вопрос, и так до этого стоявший перед глазами огненным восклицательным знаком, теперь затер и отодвинул в никуда все остальные проблемы. Если раньше Стас выбирал время рандеву своих переговоров с Харицкой в зависимости от настроения, удобства разговора, сложившейся ситуации, то сейчас все эти сантименты испарились как туман. Харицкую он теперь выслеживал с настойчивостью слепня. Было у него желание поговорить с ней не с позиции ее уловок, а конкретно, по самой простой формуле: «Вот деньги ─ давай квартиру».

Пробегав все последнее время по родным и знакомым, Стас наскреб требуемую сумму, которую взалкала Харицкая. Он всеми доступными ему флюидами чувствовал за своей спиной тяжелый сап конкурентов-преследователей, а посему ничего более так не желал, как вложить в пухленькую ручку своей благодетельницы увесистый ком госзнаковских банкнот, опередив тем самым настырных соискателей вожделенных квадратных метров.

Потому─то сейчас он с удовлетворением и благодарностью принял Витину инициативу сработать заявку лично. Это давало ему весьма нелишний шанс уловить Харицкую для очередной атаки. До ДЭЗ’а ходьбы было минут пять и этого времени ему хватило, чтобы собрать свой потрепанный в постоянных стычках с увертливой начальницей моральный дух.

Юлия Семеновна на его счастье была у себя в кабинете. Стас осторожно заглянул в щелку приоткрытой двери. В кабинете были двое мужчин хорошо одетых и с респектабельными лицами больших начальников. Разговор велся на приятных приглушенных тонах, свойственных всем уверенным в себе людям. Стас отступил немного назад и, привалившись к стене, приготовился к томительному ожиданию.

Вдруг что-то неявное, из разряда потустороннего, того, чем обладают только экстрасенсы или шаманы, сжало сердце Стаса нехорошим предчувствием, чкнуло в затылок, горячей волной облив всю натуру, что зовется нервами, и покинуло его. Он не сразу понял знамения, но уже через секунду снова стоял у приоткрытой двери и астральным ухом своим расположился как раз между беседующим начальством. То, что он услышал, было откровению подобно. Стас, еще раз мысленно возблагодарив провидение в лице напарника Вити, возликовал всеми фибрами души. Ибо разговор шел о предмете, кровно его интересовавшем ─ о квартирах…

─ Виталий Семенович, будьте уверены, что я сделаю все возможное, чтобы исполнить вашу просьбу в течение двух-трех дней. У меня как раз есть резерв, ─ Юлия Семеновна вдруг произнесла дальнейшие слова с проникновенным придыханием, ─ отличная однокомнатная квартира!

─ Вот и прекрасно, дорогая Юлия Семеновна! ─ качнул головой один из них. ─ Пока есть запас времени, нужно максимально использовать его. Но, ─ он поднял вверх палец, ─ соблюдая осторожность.

─ Виталий Семенович, можете быть спокойны, на том и стою. ─ Голос Харицкой обиженно дрогнул. Виталий Семенович прочувствовал это и задушевно сказал:

─ Ну-ну, это я так, к слову. А как у нас обстоят дела с финансовыми поступлениями в квартирном вопросе?

Вот тут-то Стас и в полной мере осознал мудрую волю провидения, приткнувшего его к этой приоткрытой створке двери. Он ни слова не понял из дальнейших фраз беседующих, но то, что он услышал, огненными письменами отпечаталось в его памяти. Для чего это было надобно ему, он не смог себе объяснить, но что это стало его охранной грамотой, он понял уже через несколько дней. Харицкая, услышав слова Виталия Семеновича, посерьезнела лицом и сказала:

─ Да все в порядке, у меня на примете есть один стопроцентный кандидат. Этот не из тех, кто станет выяснять обстоятельства своего проживания в этой квартире.

─ Как сказать, ─ с иронией возразил ей Виталий Семенович, ─ один такой стопроцентный чуть было не заварил кашу. Мне больших усилий стоило погасить это дело.

─ Виталий Семенович, да я понимаю, но это риск, как и в любом деле. Я его возмещу, как только заключу договор с жильцом. Обижены вы не будете!

─ Ну, хорошо, хорошо! Как только все будет готово, дадите мне знать через Игоря Палыча.

Вальяжный господин кивнул головой на своего соседа и встал. Стас понял это как окончание беседы и отскочил от двери. Через полминуты она отворилась и вся начальственная троица вышла из кабинета. Стас подождал, пока Харицкая не проводит их до дверей ДЭЗ’а, и шустро занял место около кабинета. Вернувшаяся Харицкая, узрев его, скользнула по нему бесстрастным взглядом и, ни слова не говоря, кивком пригласила Стаса войти.

─ Юлия Семеновна, я пришел сказать, что у меня с этим… ну, взносом, все в порядке. Я могу прямо сейчас оплатить.

Харицкая, не поднимая головы, передвинула несколько бумаг и сухо сказала:

─ Хорошо. Положите конверт на стол. Вот только с жилплощадью нужно немного подождать, пока ее освободят и сделают небольшой ремонт. Так, недели полторы-две. ─ Она взглянула на Малышева и добавила. ─ Я вам дам знать, когда будет все готово.

Стас понял, что аудиенция окончена, но те несколько вопросов, которые он непременно хотел задать, так ясно отразились на его лице, что Юлия Семеновна поспешила упредить их парой категорических слов:

─ А сейчас идите, я очень занята. Все остальные вопросы решим по ходу дела.

Стас каким-то виноватым кивком выразил свое согласие и, осторожно закрыв за собой дверь с обратной стороны, перевел дух. Дело было сделано.

Стариков отложил в сторону папку и спросил:

– Что у вас получилось с Сапрыкиной?

Курков-старший вскинул удивленно-недоуменный взгляд на Старикова. По всей видимости, он не ожидал такого вопроса и потому, сглотнув слюну, неуверенно спросил:

– Чего вы сказали?

Стариков повторил вопрос.

Курков поежился, помолчал и нехотя ответил:

– Не помню я… это ж когда было…

Стариков не стал вторично забрасывать свой пробный шар, а сказал с нажимом:

– Хорошо, я вам освежу память. Из материалов следственного дела, по которому вы проходили в двухтысячном году, выходит, что Сапрыкина забрала свое заявление на вас, мотивировав это тем, что вы не участвовали в ее изнасиловании. Хотя все остальные участники в один голос утверждали, что вы там принимали самое непосредственное участие!

– Да что они помнят! Пьяные в дугаря все были… – вскинулся Курков. – Может и был я там сначала, но потом ушел. На халтуру…

─ А вот Быков утверждает, что вы оставались в компании до конца.

─ Когда вылакаешь пару пузырей водяры, еще не то померещится! Он уже тогда был мастак закладывать!

─ Тем не менее, он именно на вас показал, как на человека, который привел Сапрыкину к вам в компанию.

─ Ну и что, мы все ее знали. Она дворничихой работала в ДЭЗ’е.

─ Понятно. А вот интересно бы знать, какие отношения связывают вас и Быкова?

Курков засопел и отрезал:

– Никакие…

─ А у меня есть информация, что у вас была дружба, как у дерева с корнями ─ один без другого не живет!

Курков повалял языком за щеками и издал какой-то горловой хрюкающий звук, будто Стариков со всего маху наступил ему на мозоль:

─ Когда это было! До армии мы с ним корешились, в армии вместе служили, а потом, сами понимаете, семья, дети… Витька женился позже, а до этого все таскался ко мне. Вот дела семейные и порушили нашу дружбу. Моя баба не захотела…

─ А что так? ─ мягко поинтересовался Стариков.

─ А какое ваше дело! ─ уже совсем окрысился Курков. Но неожиданно тут же добавил: ─ Витька больно много стервозничать стал…

─ Как это ─ «стервозничать»?

─ Да вот так!.. В общем, личные это дела и нечего о них распространяться.

Стариков понял, что Курков сегодня на большие откровения не способен, подписал ему пропуск и сказал:

─ Как знать, Курков, иногда вот такие личные дела заваривают большую кашу. Если что-то вспомните еще, позвоните…

Курков хмыкнул и проронил:

─ А чего тут помнить! Слишком Витя тогда разохотился на чужое. Вот и получил свое. Судьбу не объедешь ни на кобыле, ни на коне...

Стариков внимательно взглянул Куркову в глаза и понимающе спросил:

─ Уж не вы ли взяли на себя тогда роль судьбы? Осудить человека и сломать ему жизнь?

Курков прокашлялся и с нескрываемой неприязнью ответил:

─ Там и без меня хватило судей... Уж больно насвинячил он всем! Прощайте...

Эпистема... На утреннем обходе Игорь Валентинович все страхи Стаса по поводу подскочившей температуры развеял одним мановением руки. «Чего вы хотите? Организм борется!..» На робкое замечание Малышева. «а не помочь бы ему каким-нибудь лекарством?», он с презрительным недоумением заметил: «Вот люди! Так и норовят накачать себя химией! Это нормальный процесс! Лежите и не переживайте!..».

Стас и не стал бы особо переживать, но его слегка тошнило, настроение было на нуле оттого, что пребыванию его в сем месте еще не видно было конца. Жена, забегавшая к нему пару раз в неделю, разрывалась между работой и учениками, стараясь набрать тот минимум денег, дававший возможность хоть как-то существовать на крохи, остающиеся от оплаты квартиры. Она уже не жаловалась, а лишь изредка, вздыхая так, что Стаса чуть не сносило с кровати, давала понять ему, что смирилась со своим положением.

После посещений жены Стас становился раздражительным и уходил в себя. Мужики, зная его проблему, в это время тактично помалкивали, давая пережечь негативные эмоции. Они понимали, что помочь в этом Стасу трудно. Ведя меж собой разговоры, мужики невольно коснулись этой стороны социального бытия. К этой теме их подвигла реплика обычно незаметного Валеры. В паузе вдруг раздался его голос и то, что он сказал, заставило мужиков единодушно вздохнуть, ибо реплика его была всеобъемлюща, насущна и вечна, как сущность самого бытия: «Человек без жилья, что душа без тела…». Сказал и снова замолк в своем углу.

Колян, как побратим Валеры по социальной нише, по-своему понял его слова, а посему угрюмо скорректировал их до сугубой конкретики: «Это точно! Здесь мы в аду, а будет ли рай, ─ неизвестно…».

─ Вот те и раз! И это говорит убежденный христианин! ─ Владимир покачал головой. ─ Ты по определению должен верить в райские кущи.

─ А я и верю! ─ Колян недобро посмотрел на Владимира и добавил. ─ Кто-кто, а я знаю, что рай может быть и на земле, только зависит он от того, у кого больше места для него. Один в подвале, вшей на трубе греет, а у другого целый остров под жирным боком! Вот и соображай, кто из них живет в раю еще при жизни!

─ Нет, Колян, ты не прав! ─ с нотками превосходства возразил Владимир. ─ Просто у этих людей совершенно разные возможности для проживания, как ты говоришь, «в здешнем аду».

─ Ну, конечно, тебе хорошо говорить! У тебя было кому такое местечко соорудить здесь!

─ А вот это не твое дело. Это кому как на роду написано ─ кому вшей греть, а кому…

Накал страстей поспешил погасить мудрый, изведавший фунты лиха, Юрий Михайлович:

─ Да бросьте, господа! Все это только словеса. А на самом деле, рай ─ это такое место, где наши желания, наконец-то, совпали с нашими возможностями. И уж, конечно, не в этой жизни. Так что, можете успокоиться. Никому из вас не дано познать его по вашим желаниям.

Утишенные его мудрой мыслью мужики притихли, лишь Колян, обиженно сопя, устраивался на кровати. К нему подошел Валера и, подсев в изголовье, начал что-то тихо говорить, изредка роняя голову на грудь и вздыхая частой прерывистой дрожью…

К четырем часам начали подтягиваться посетители. Так как к Стасу жена выбиралась от случая к случаю, а о Коляне с Юрием Михайловичем и говорить было нечего, то визиты к Владимиру воспринимались всеми как истинное удовольствие от лицезрения новых лиц и свежей, пусть и ненароком услышанной информации.

К Владимиру приходили помногу, невзирая на часы посещения. По разговорам мужики выясняли круг его знакомых, который был весьма обширен и разнообразен. Бывали у него и официальные лица каких-то творческих союзов, приходили заказчики, для которых были заранее принесены из дома папки с листами проектных работ. Посетили его и некие люди, в общении с которыми он держался несколько сковано и официально. Кто они – мужикам было невдомек, какие только они догадки не строили, но Владимир сам разрешил их интерес. Сказав, что такой-то был сам министр с замом, что он де хорошо с ними знаком и потому они, несмотря на занятость, выкроили время посетить его. Колян, почесав голову, сказал на это задумчиво: «Тебе, Володь, и вправду в Гамбург надо, а то, не дай бог, прихрамывать будешь, кому из этих захочется хромать с тобой рядом…»

Сказал и ушел, дав повод оставшимся думать, что не перегорела еще у Коляна обида за мнение Владимира о его месте в жизни. В этот раз всех посетителей, впрочем, как и всегда, опередила маленькая, неопределенного возраста, девица. Она незаметно, как-то бочком вошла в палату и тихо поздоровалась. И опять она держала в руке ноутбук и папку такого размера, что ее, будь она несколько поплоще, вполне можно было бы упрятать туда без остатка. Вполголоса она что-то сказала и Владимир, недовольно сморщившись, отрезал:

─ Ну и не хрен было тогда приходить!

Девица безропотно снесла этот окрик и поспешно стала поправлять подушки. Мужики видели, что ей трудно повернуть это упитанное тело. От усилий ее бледные щеки покрылись пунцовыми пятнами. Стас, не стерпев ее мученических усилий, сказал:

─ Позови медсестру, чего надрываться. Ей одной трудно тебя приподнять.

Однако Владимир, проскрипев недовольным тоном, заявил:

─ Ничего, моей дохлятинке не помешает немного физических упражнений. Осторожно, мать твою за ногу!..

Владимира опять прорвало. Стас с недоуменным удивлением подумал, что эта тридцатилетняя обломина, совершенно не стеснялся орать благим матом, запрокидывая свою стриженую под «скинхеда» голову в трагическом жесте на подушки.

К тому времени мужики выяснили, что эта маленькая, полупрозрачная, безропотная тень, есть его жена. Ее он гонял, как оборзевший барин свою челядинку, совершенно не беспокоясь о том, какое это производит впечатление на умы оторопевших мужиков.

Стас, дождавшись, когда жена Владимира со слезами на глазах вышла из палаты, крутя головой, протянул:

─ Ну, ты, Володя, су-уро-ов…

Но тут, к удивлению Стаса с Коляном, противникам столь радикального общения со своей половиной, Юра удовлетворенно качнул головой и, не скрывая злорадных ноток в голосе, сказал:

─ Правильно, парень, так их и надо! Это еще тот народ! Не держать их в узде, так не успеешь оглянуться, как из человека сделают посмешище!

─ Ну-ну, Юр, тебе бы «Домострой» писать! Точно бы вышло круче! ─ облил его иронией Стас. ─ Кто-то, видать, круто присолил тебе твой мускул!

─ И что это в головах у мужиков одни голые понятия?.. ─ Юрий Михайлович с усталой иронией посмотрел на Стаса. ─ Баба, как смысл всей жизни таких мужиков, не одну светлую голову привела к краху его жизни. Знавал я таких… Ему на роду было написано стать личностью, а он, вместо этого, кончал полным ничтожеством, спиваясь в подворотнях. А все оттого, что много смысла своей жизни угробил на суетящуюся рядом пустышку.

─ Мудрено говоришь, но, в общем-то, понятно. ─ Стас вздохнул. ─ Не могу не согласиться с тобой. Этот мерзейший и подлейший инстинкт немало заставил потратить нервов в свое время и меня. Хе, как вспомню свои женитьбы, так до недавнего времени как провал в памяти. Двадцати лет жизни с лишним как не бывало. Чего только не произошло за это время, а вспомнить ничего дельного не могу. Женитьбы, склоки, дети, две-три работы, разводы, алименты ─ и все! Кто в этом виноват, я уже и не хочу знать. Честно, мужики! Хотя одного виновника знаю ─ треклятый тестостерон, уж больно много его было! Вот он и есть истинный губитель настоящих парней.

Владимир, до этого с полнейшим довольством на лице, не перебивал не на шутку разоткровенничавшихся мужиков. Но, видимо, упоминание Стасом о гибели «настоящих парней» от висевшего над ними неумолимого меча природного естества заставило его внести поправку.

─ Не сгущайте, мужики! Можно иметь много жен и баб, но если сам понимаешь что к чему, никакие их уловки не подомнут под себя настоящего мужика. Имей он хоть сколько тестостерона, будь его хоть море, он всегда будет сверху, без базара! Слюнявые эмоции ─ вот что губит слабого мужика! Любовь и страсть ─ это для идиотов! Настоящий мужик получил от бабы свое, отплатил ей материальным благом и все тип-топ!

Глава 14

Минут через десять, на протяжении которых Лепилин тщетно пытался объяснить сидевшим по ту сторону окна с решеткой омоновцам, что в квартире он оказался по делу к ее хозяину, они въехали во двор ОВД.

─ Выходи! ─ коротко приказал, открыв дверь один из них.

─ Мужики, да вы послушайте, это недоразумение… ─ начал было он снова, но ближний к нему бронежилетник, дернул Лепилина за локоть:

─ В отделении будешь все объяснять…

У окошка дежурного один из омоновцев доложил об обстоятельстве дела. Дежурный не стал долго вникать в него, а коротко сказал:

─ Из дознавателей сейчас нет никого. Пусть сидит в «отстойнике»… Погоди, давай-ка его сюда. Пальчики надо будет с него снять.

Когда Лепилина завели в какую-то комнатку и приложили поочередно его измазанные черной краской пальцы к бумаге, Макарыч было попытался вставить слово, но его, после окончания процедуры, развернули за локоть и, не слушая, будто это было одушевленное бревно, вывели в коридор и запихнули в зарешеченное помещение напротив дежурки. В заледеневшей душе Макарыча ничто не воспрепятствовало этому надругательству над его личностью. Душа Макарыча словно покинула его тело и он, оставшись наедине со своим разумом, чувствовал, что это сиротство добром для его рассудка не кончится. Мысль о творившемся абсурде настолько была тяжела и черна, что он понял, что если ему сейчас не удастся отключиться, то отсюда эта личность, которую все знали как Лепилина Степана Макарыча, уже не выйдет. Кто угодно будет обитать в этой клетке, ─ свихнувшийся даун, буйный маньяк с приступом клаустрофобии или бесчувственное коматозное тело, но только не он сам.

Не имея никаких ни сил, ни внутренних побуждений к анализу своего нынешнего положения, Макарыч, однако, не остался глухим к той среде, в которой он уже пребывал на протяжении часа. Что-то его стало сильно беспокоить извне, какая-то раздражающая слух и нервы причина пробудила в нем потребность выплеснуть исподволь накопившийся за это злосчастное утро переизбыток черной желчи.

Он понимал, что если удержать ее внутри, то через краткий обломок времени ему будет худо. Так худо, что взорвись внутри него вулкан либо два кило тротила или фугас, все это покажется слабой изжогой по сравнению с мерзким ощущением, что с него содрали кожу и обнаженную плоть облили для полноты восприятия смесью «царской водки».

Он поднял голову и обратил свой взгляд в сторону источника, так обеспокоившего его шума. Источник оказался крупным мордоворотом в одной майке, скудно прикрывающей обильную и чрезвычайно красочную татуировку. Мордоворот, вцепившись волосатыми руками в прутья решетки, зычным голосом безостановочно орал сидевшим по ту сторону милиционерам: «Майор, командир, ты отпусти меня, ну чего ты, права нарушаешь; старлей, времени сколько? давай, открой, поговорим, курить дай, облом с корешами вышел, суки, падлы, пить хочу, не имеешь права морить гражданина Российской Федерации, да ты что, я сейчас уделаюсь прямо сейчас здесь, веди в сортир, убирать будешь ─ мало не покажется, эй, кончай издеваться, все, снимаю штаны, мужик, эй ты, мужик, слышь, скажи им, у тебя курево есть? принеси попить…

Ничто не указывало на то, что мордоворот в ближайшее время устанет орать. Укрепившись у решетки, он с неутомимостью репродуктора объяснял всем присутствующим, кто он и почему не стоит игнорировать его требования.

У Макарыча начало ломить голову от сильнейшего болевого спазма. Не в силах сладить с пробуждающимся в нем первобытным инстинктом, Лепилин поднялся и, подойдя к мордовороту, заорал что было мочи:

─ Заткни сво-е хле-ба-ло!..

Изумленная тишина на мгновение воцарилась в отделении. Мордоворот, поначалу решивший, что менты включили аварийную сирену, оборвал свою речь на полуслове. Озираясь вокруг, он на полуобороте уткнулся диким взглядом в обескровленное, искаженное дикой гримасой, лицо сокамерника, понял, что он-то и есть причина недостойного его статуса испуга.

В следующее мгновение мордоворот, искренне обрадовавшись законной причине отыграться за свое унижение, мощной дланью вмял физиономию Лепилина между прутьями решетки.

И испытать бы Макарычу в следующие минуты ощущения куска мяса, зажатого в решетку-гриль, как милиционеры, нехотя открыв двери «обезьянника» и, не разбирая обстоятельства дела, заходили дубинками по телесам дерущихся.

Макарыч даже и не пытался, как эта мощная на вид образина, вопить и кричать под градом ударов. Он стоически принял эту экзекуцию, как закономерное продолжение неизвестно за что обрушившейся на него с утра кары небесной. За какие-такие грехи он не угодил высшим силам, Макарыч даже и не пытался дознаться, а просто без мыслей и сил после милицейского вразумления рухнул на помост. Сознание новоявленного мученика, видимо, получив предельную дозу стресса, сострадая бедолаге, отключило его от сего бренного мира.

А в это самое время в кабинете зам. начальника РОВД, майора Струева Ивана Игнатьевича, зазвонил телефон. Иван Игнатьевич, не отрывая взгляда от какой-то бумаги, лежащей перед ним, протянул руку и поднес трубку к уху:

─ Струев слушает.

─ Здравствуй, Иван Игнатьевич. Это я, Владимир Исидорович, признал такого?

Струев оживился:

─ А как же! Куда ты пропал, я как-то звонил тебе, все равно, как в глухую стену!

─ Да тут обстоятельства, ремонт, понимаешь, так что пришлось пожить некоторое время в другом месте. Ремонт, будь он неладен, затеял и теперь вот расплачиваюсь за это.

─ А что так?

─ Коммунальщики прицепились! Я что-то там не так переставил, так они меня уже два месяца мурыжат… Особенно лютует бригадир из ДЭЗ’а, есть у них там такой, Лепилин. Я вот что тебе звоню. Меня разыскали на работе твои следаки-омоновцы. Говорят, что задержали у меня на квартире как раз этого Лепилина. Сработала сигнализация. Просят подъехать, разобраться в деле. У меня к тебе огромная просьба. Подержи у себя этого шустрика-бригадира до завтра. Я сейчас работаю с германской делегацией, так что приехать не смогу. Да и честно говоря, хочется отыграться за все его вымогательства. Достал он меня, Иван Игнатьевич...

─ Да понял я тебя, ─ хмыкнул в трубку Струев. ─ Только это будет стоить тебе немало. Жду тебя с хорошим коньячком завтра. Напишешь свои претензии, если что в квартире пропало. Вкатаем твоему вымогателю по-полной.

─ Ну, это будет, пожалуй, крутовато, ему вполне хватит и суток в твоем «обезьяннике». А я под это дело черкну заявление его начальству о вымогательстве.

─ У тебя что, доказательства есть? ─ и, выслушав неуверенное «да я постараюсь, докажу…», строго оборвал Владимира Исидоровича:

─ Вот с этим не стоит соваться. А то сам можешь оказаться у меня в «обезьяннике» по статье, есть такая… да-да, по оговору можешь схлопотать прилично.

Возвращаясь от Харицкой, Стас, сам того не желая, попал на сабантуй. Уже с порога Малышев услышал тенорок Витьки-маленького, пьяненькие акценты в котором несколько удивили его. Витька-маленький, хоть и потреблял весь известный в природе реестр спиртного, но напоить его никому еще не удавалось. Стас всегда удивлялся этому парадоксальному обстоятельству. Мужики, ростом больше Витьки-маленького почти на его тулово, валились под стол, а этот тщедушный, сухой и жилистый, как коряга, мужичок сидел и продолжал потреблять любое зелье, какое осталось еще на столе теми же темпами.

У Гены в «люксе» мужские «посиделки» были в самом разгаре. Туда набились все, и даже неохотно посещающий подобные мероприятия Анатолий Палыч осоловело клевал в углу обширного дивана.

─ Чего случилось? ─ шепотом спросил Стас у Виктора. Никонов хмыкнул и, кивнув в сторону Быкова, сказал:

─ Витя запил. Это у него каждый год так… Отмечает конец отсидки. Теперь дня на два. ─ Витя поднял глаза на Малышева и спросил. ─ Ты-то как сам, будешь? Витя угощает всех.

Стас оглядел еще раз компанию и протянул с удивлением:

─ Смотри-ка, тут точно почти все наши! Даже с того ДЭЗ’а прибились. А чего это Куркова нет?

─ А он не ходит. Между ним и Витей стропа лопнула!

─ Это как? ─ не понял Стас.

─ Тебе что, это интересно? ─ в свою очередь спросил Виктор. ─ Ты лучше не зевай, стакан наливай, да закусывай и других не отвлекай! Это ж халява!

─ Мудро, ─ усмехнулся Стас, и они с Витей в един миг исполнили вековой ритуал. Малышев с интересом наблюдал, как юбиляр, налив очередную порцию водки, требовал тишины и говорил тост: «Должок!». Но ему стало совсем любопытно, когда Витя-маленький, в шестой или в седьмой раз проделывая ту же процедуру, заканчивал опять одним и тем же тостом: «Должок!».

─ У него чего, заело!? ─ не выдержал Стас, толкая в бок своего напарника.

─ Чего заело? А-а-а, это ты о тосте! Так Витя завел с самого начала. Все четыре года он поет одну и ту же песню. Мы его спрашивали ─ так он в ответ: «Не ваше дело! Пейте и слушайте». Да хрен с ним, у каждого свой бзик!..

Тем временем Витя-маленький постепенно мрачнел, часто замолкал на полуслове и с отрешенным видом смотрел перед собой. Вдруг он поднял голову и, хлопнув по столу, заорал:

─ Тихо!.. Гитару дайте!

Ему тотчас же протянули инструмент. Витя-маленький, склонив голову, перебирая тихонько струны, минуты две молчал. Кто-то не выдержал этой паузы, попытавшись вставить в нее какую-то реплику, но на него зашикали и тишина вновь объяла всех. Витя-маленький не шелохнулся. Но потом поднял голову, обвел всех взглядом, закрыл глаза, объявил «Баллада КЩ 12/43» и запел:

   
	
Через тундру и ночь я летел, как осенняя птица, 
	Волю мне нашептала судьба, и от пули храня.
	Повела в те края, где лежала родная столица, 
	Где жила моя мать, где ждала меня долго семья.

       	Долог путь домой, только верю я, верю.
       	Утром я постучу, ты откроешь мне двери.
       	Скажешь тихо «Входи…», дверь за мною прикроешь.
       	Нежной лаской своей мое сердце омоешь.

	Обложили «валеты» меня словно зверя лесного,
	Уходил я от них, уходил через тьму и дожди 
	Ты, родная, не плачь и поверь, я вернусь к тебе снова, 
	Я вернусь к тебе снова, ты только меня подожди.

         	Долог путь домой, только верю я, верю.
         	Постучу на рассвете, ты откроешь мне двери.
         	Скажешь тихо «Входи…», дверь за мною прикроешь.
         	Нежной лаской своей мое сердце омоешь.

	Посмеялась опять надо мною судьба по-лихому,
	Разорвав все надежды, что в сердце хранил, на куски. 
	Умерла моя мать, а детей увела ты к другому…
	Пуст мой дом и навеки застыла душа от тоски.

           	Долог путь домой…
           	Долог путь домой…
           	Долог путь домой…

Витя по нарастающей с силой отбил последние три слова всей пятерней, скроив страдальческую гримасу, проорал: «Та-та-та»…, отбросил гитару и зло произнес:

─ Все, концерт окончен!!

Он привстал, обвел всех мутным слезливым взглядом, ухватил полбутылки водки, жадно, без передыху, выпил ее и, медленно осев на диван, захрапел…

Время поджимало и Стариков, разослав мужиков по адресам, засел в кабинете за расчеты. Он давно уже привык все хитросплетения дела поверять на бумаге в виде сложных схем, диаграмм или просто каких–то закорючек. Но сейчас все его усилия прояснить хоть как-то нагромождение самых противоречивых фактов не приводили ни к чему. Исчеркав с полдесятка листков, Стариков набил ими всю мусорную корзину и теперь уныло смотрел на плоды своих трудов. Вошедший Борис, узрев уставившегося Старикова на гору бумаги, хмыкнул:

─ Философствуем?

─ Да уж… Вот какая хрень получается! К тому, что мы имели по Курковым, практически ничего существенного не прибавилось! Полная каша!

─ Это почему? А дядя Витя с клофелиновым пивом? ─ Борис недоуменно хмыкнул. ─ Тебе чего, мало этого!? Это же убойная зацепка! Улика на все сто!

Стариков кисло усмехнулся и сказал:

─ Ты в своем репертуаре! Да какая же, к чертям, это улика! Чистой воды пшик для любой защиты, а тем более для прокурора! Ты, как всегда, на арапа норовишь проскочить, а немного подумать переломишься!

─ Это ты все умствуешь! За хибот надо брать этого дядю Витю и колоть!

─ Ну и на что ты его расколешь? Объясняю для малограмотных недоучек. На бутылках нет ни одного отпечатка пальцев, кроме пацаньих. И вообще, кроме голословного утверждения Петра Куркова, что пиво он получил в подарок от дяди Вити, ничего мы не имеем! Дошло?

Борис состроил кислую гримасу и пожал плечами:

─ Нажать на мужика, очную ставку провести, расколется… ─ уже неуверенно закончил он.

─ Н-да! Цирка с балаганом еще здесь не хватало! Твой дядя Витя нам в лицо хохотать будет за доставленную развлекуху! Сейчас Олег вернется и мы узнаем, что это за дядя Витя ходит в благодетелях у малолеток. Он Куркова допрашивает. Ну, а с чем ты пожаловал?

─ У меня полный ажур! Нож опознали все, как принадлежащий Виктору Быкову, слесарю ДЭЗ’а. Этот, который в больнице, обгорелый, хоть одним глазом, но точно сказал, что узнает этот нож. Я ему целых три сунул под нос, на складе вещдоков взял похожие, но мужик конкретно показал на наш. Среди остальных сантехников еще трое указали на то, что этот нож Быкова. Один даже его спрашивал, куда он дел этот нож. Так Быков ответил, что потерял.

─ А ты не спросил, ─ когда?

─ Конечно! Этот мужик где-то в середине января его спрашивал.

─ Угу. Все сходится, ─ меценат дядя Витя и владелец ножа Быков одно и то же лицо ─ слесарь ДЭЗ’а! Что-то долго Олега нет. Звякну ему…

Стариков взял трубку телефона и, дождавшись ответа, спросил:

─ Олег, как у тебя дела? Так… хм, значит, Быков наш клиент. Все, заканчивай и скорее в отдел. Только не заезжай никуда больше. Надо застать подполковника, пока тот не уехал в управление.

Стариков положил трубку и задумчиво протянул:

─ Парень сказал, что нож ему подарил этот самый дядя Витя… Начинается настоящая работа… Улики, мотивы, ─ пока это все умозрительность. Надо все связать и понять, что к чему.

─ Да все как стеклышко прозрачно! ─ энергично рубанул рукой Борис. ─ Пиво с клофелином откуда? От дяди Вити! Нож откуда? От дяди Вити! В подвал мог попасть тоже только дядя Витя! Чего еще надо!

─ Это надо еще доказать! ─ раздельно, с нажимом, ответил Стариков. ─ Вот что, надо бы еще раз внимательно просмотреть материалы дела Сапрыкиной. Чую я, тянется ниточка оттуда! – Стариков озабоченно покачал головой и прибавил: – Хоть сейчас и не могу связать все, – Куркова, Сапрыкину, дядю Витю, остальных фигурантов, но если покопаться, то какая-то связь обнаружится точно!

А в то же самое время, когда тринесчастный Макарыч сидел в КПЗ районного отдела внутренних дел, судьба готовила ему еще одно испытание, чтобы возлюбленный ею избранник, смог ощутить всю полноту ее чувства!

И если утром он стал полноправным участником ее приголубливания, то следующий акт проявления любви столь ветреной дамы он вынужден был пропустить по причине, обусловленной предыдущим актом ее внимания. А посему он никак не мог видеть чудную картину, достойную кисти Маковского, а, может быть, и самого Федотова.

В обед, подходившие на пятиминутку работники ДЭЗ’а были нимало озадачены. Перед домом, задолго до подъезда, а, равно как и все пространство сквера, до домов напротив плескалось невесть откуда взявшееся море.

На верхних ступенях входа в ДЭЗ они узрели Харицкую, пребывавшую в немалой задумчивости в отношении столь скорого затопления такого пространства. Для нее это обстоятельство явилось также полной неожиданностью, а посему, оклики стоявших по другую сторону водохранилища работников не вызвали у нее никакой реакции.

Но она, будучи человеком опытным, прекрасно понимала, что такой катаклизм не может случиться по природным причинам. А, стало быть, этот разлив есть результат разрыва, и очень серьезного, магистральной трубы. Ее начальственное мышление, как и полагается настоящему начальнику, сразу же приобрело закономерное направление: «Кто в этом виноват? Кто из ее подчиненных допустил это безобразие!?». Юлия Семеновна при этих мыслях очнулась от кратковременного ступора и, не обращая внимания на взывающих к ней слесарей и малярш, поспешно скрылась за дверью.

Она понимала, что такое событие непременно повлечет за собой сокрушительные последствия. А посему, чем быстрее она найдет виноватого, тем вернее эта катастрофа безболезненно минует ее. Заскочив в бригадирскую, она с порога спросила с меланхоличным видом разглядывающую в окно гигантскую лужу Антонину:

─ Где Лепилин!?

Антонина обернулась и со вздохом ответила:

─ Я не знаю, Юлия Семеновна. Я звонила ему домой, но жена его сказала, что он давно уже ушел.

─ Разыщи его немедленно. Обзвони все диспетчерские, пока не началось…, ─ и скрылась.

Что началось, Антонине не надо было объяснять. Она и сама уже видела многочисленные толпы, скопившиеся по берегам обширного озера. Машины, гоня перед собой знатную волну, пока еще могли пересекать эту водную преграду, может быть, даже радуя сидящих в их чреве водителей бесплатной возможностью вымыть заляпанные борта своей тачки. Но это могло продолжаться недолго. Взрыв народного негодования уже начинал выплескиваться настойчивыми и долгими телефонными звонками. Антонина, предпринявшая меры по розыску своего начальника, не желая слушать этот трезвон, сняла трубку и снова уселась к окну.

Долго ей лицезреть рукотворное море не дали кое-как пробравшиеся в бригадирскую слесаря и прочий наличный состав дэзовских работников. Помня о строгом приказе Харицкой ликвидировать катастрофу, Антонина приказала всем срочно заняться ликвидацией случившегося бедствия. Энтузиазма ее распоряжение не вызвало по причине принадлежности этой аварии к разряду вневедомственных, то бишь, относящейся по своему статусу к городской отопительной системе, но не к ДЭЗ’у.

А посему, и ликвидировать ее должны не они, а городская аварийка, о чем и следует сделать туда звонок. Особенно настаивал на этой версии Виктор Никонов, упирая на свое знание разграничения полномочий аварийных служб. Остальные слесаря с живостью ухватились за возможность избежать весьма неприятного купания по горло в ледяной воде в затопленных подвалах дома, где находится разводка от ЦТП.

Они прекрасно знали, что Харицкая не будет ждать, пока откачают из них воду. Помимо этой напасти им придется снимать задвижки, чтобы заменить лопнувшие трубы. И еще столько же мороки предстоит с опрессовкой и прочей подготовкой к эксплуатации порушенной магистрали. Принимая во внимание эти обстоятельства, помимо них у многих пропадали запланированные халтуры, которые никогда не следовало оставлять без немедленного исполнения.

Слишком много народу претендовали на столь лакомые куски и потому слесаря стояли на своем наглухо. Антонина, выведенная из душевного равновесия их упорством, выбежала из бригадирской. Предчувствуя неотвратимое приближение начальственной экзекуции, все было начали расходиться, но не успели. Выскочившая из кабинета Антонина сходу оповестила всех о грядущем финансовом кровопускании, если они немедленно не приступят к исполнению своих обязанностей. Давя в себе приступы гневных вздохов, мужики стали покидать помещение.

Витя, выйдя на ступени подъезда, прищурился, окидывая взглядом затопленные окрестности, удовлетворенно выдохнул:

─ Вот это и есть вторая серия киношки! Понятно?

Стас взглянул на его довольную физиономию и коротко сказал:

─ Поясни.

─ Тут нечего пояснять. Вот это море и есть киношка, а режиссером и исполнителем главной роли в нем будет наш «Череп».

И он, как ни странно, оказался прав. Выходя из бригадирской, напарники услышали нервный, с привизгом, голос Харицкой, которая, крича, видимо в телефонную трубку, упоминала в нехорошем контексте имя Лепилина:

─ … нигде не могу я найти его! Он так сегодня и не вышел на работу… было у меня распоряжение, но он о выполнении мне так и не доложил… Конечно, я приму самые незамедлительные меры…

Витя с удовлетворением втянул воздух сквозь стиснутые зубы и потер руки:

─ Ну вот, теперь эта лысая мудила получит свое под завязку!

─ Ты о чем это? ─ спросил Стас.

─ Да, так, о приятном… ─ ухмыляясь ответствовал Витя.

Минут пять они молча шагали в диспетчерскую, подставляя лицо пахучему сладкому весеннему ветру. Никонов, щуря глаза, совсем как кот, сожравший хозяйскую сметану, хмыкал чему-то про себя. Не доходя до диспетчерской, он вдруг остановился и сказал:

─ Стас, ты иди, я на минуту заскочу в одно место. Возьми заявки и жди в слесарке.

Малышев кивнул и, проделав необходимую процедуру, уселся, рассчитывая подремать часок в ожидании напарника. Но Витя, как ни странно, обернулся быстро, да еще при нем оказалась двухлитровая бутыль «Джин-тоника».

─ Глотнем по случаю. Такой праздник души надо отметить. И не спрашивай! ─ добавил он, видя намерение Стаса задать вопрос на этот счет. ─ Поехали…

Малышеву было и невдомек, что его напарник, перед тем, как заскочить в магазин за «джин-тоником», нашел ближайший таксофон и, вытащив маленькую записную книжечку, выискав нужный ему телефонный номер, тщательно набрал его.

─ Алло, это главный инженер «Москоллектора»?.. Тут, на Ярославке, в двенадцатом ДЭЗ’е разрыв магистральной трубы… Ну, да, полдня уже фонтанирует из всех люков. В дома попасть невозможно, в двести шестьдесят втором затоплены все подъезды… Я знаю, что звонить надо в «аварийку», но учтите, что эту аварию повесить хотят на вас… Вина в этом мастера-бригадира Лепилина, который на ввод в дом ставил бракованные задвижки… Да, я знаю, что когда последний раз их перекрывали на холодной магистральной, шток задвижки не вытащили назад, он порвался… Конечно, она так и осталась внутри… труба почти вся перекрыта… Понятное дело, натащило песку и готово дело, забилось… Лепилину говорили и предупреждали… но он же лучше всех все знает… Да какая разница, кто говорит, я вас предупредил, а вы уж дальше сами. Только, если хотите, чтобы убытки не списали на вас, а на управляющую компанию, не забудьте, что в задвижке оборван шток…Это улика…

Ему что-то еще сказали, но Витя уже с коротким тихим смешком положил трубку и, выскочив из-под колпака таксофона, рысью помчался к месту расположения коллектора, в котором они накануне с Малышевым перекрыли магистральные задвижки.

Виктор прекрасно знал, что задвижки в этом коллекторе стоят после злополучного места аварии. И ему прекрасно было известно состояние магистральных труб, которые никак не смогут выдержать напор воды с главного отвода. Перекрыв задвижки в этом коллекторе, разрыв труб неминуемо произойдет именно там, где сейчас плескалось холодное, сотворенное его руками, море.

Рванув крышку люка, Виктор с ходу, не разыгрывая той комедии с котом, которую он проделал со Стасом, нырнул в жаркую тьму коллекторного пространства и через две минуты, открыв задвижки, он уже стоял на поверхности, тяжело отдуваясь и вытирая пот с лица.

Мужики собирались на оперативку под неласковым взглядом подполковника. Дождавшись, когда все расселись, он обвел всех взглядом и спросил:

─ Ну?

─ Да у нас, вроде, все пришло к одному концу. ─ Стариков мужественно выдержал ироничный взгляд подполковника и пояснил. ─ Образовался один сильный фигурант. Единственный… Только он может быть главным подозреваемым по всем прикидкам. Но…

Стариков замялся и Владимир Викторович, вдруг как-то ернически хохотнул и сказал:

─ Узнаю брата Колю… Когда же, мать моя женщина, я услышу от вас нормальный доклад, без всяких «но», «если» и всего такого. Говори, что еще там за «но»?

─ Ну, главным подозреваемым остался только один Виктор Быков. При всех обстоятельствах все нити ведут к нему, факты говорят, что организовать все мог только он…

Стариков замолчал. Олег с Борисом тоже молчали, отворотив свои лица в сторону.

─ Ну и что!? В чем дело? ─ подполковник чуть ли не подскочил на стуле. ─ Если так, то берите этого Быкова, и потрошите!

─ Мы не можем! ─ скучно сказал Стариков.

─ Почему?

─ Потому что улик, указывающих на причастность Быкова к этому делу, нет ни одной.

Подполковник сглотнул, ерзнул на стуле и, перегнувшись через стол к операм, спросил:

─ Я что-то не пойму? Так какого…─ он задохнулся и только через паузу Владимир Викторович смог закончить, ─ вы делаете здесь, у меня в кабинете?

─ Ждем руководящих указаний, ─ не по делу вставил Борис. Под взглядом Старикова он стушевался и поправился. ─ А что, мнение начальника всегда идет за два!

Тут даже Владимир Викторович крякнул. Чего еще ждать от таких работничков! Один подхалимаж. Он нервно дернул головой и вздохнул:

─ Давайте к делу. Потрудитесь объяснить ваш силлогизм.

─ Чего объяснить? ─ хором спросили напрягшиеся опера.

Подполковник пожевал губами и пояснил:

─ Выкладывайте, почему мы не можем привлечь Быкова.

─ Тут сложилась такая обстановка. По всем данным экспертизы ничего, что указывало бы на присутствие Быкова на месте происшествия, не имеется. Ни одной улики. И алиби его проверить уже не представляется возможным.

Стариков выдал эту информацию единым потоком, отчего Владимир Викторович тряхнул головой и скривился:

─ А что же мы имеем?

─ На сегодняшний день, кроме косвенных умозаключений, о которых мы вам только что доложили, ничего.

В кабинете подполковника воцарилась тягостная тишина. Первым подал голос Олег.

─ А что, если мы пропустили улики при осмотре места происшествия. Или не придали значения фактам, которые выявила экспертиза. А, может, еще надо потщательнее все проверить. Не может быть, чтобы при таком раскладе не обнаружились улики, указывающие на причастность Быкова. Не призрак же он! Точно, что-то да оставил.

Владимир Викторович покачал головой:

─ Давайте сделаем вот что. Кто-нибудь из вас займется проверкой вещьдоков, данных экспертизы, а остальные походят по соседям Быкова, опросят всех, кто может знать что-то о нем. Мне не дает покоя мысль, что Быков имеет какие-то личные мотивы, чтобы подставить сына Куркова! Только вот какие это мотивы? Самая главная задача сейчас ─ выяснить это. Поняли меня?

─ Ну конечно! ─ обрадовано воскликнул Борис. ─ Они были в одной компании ─ раз! Курков откупился от Сапрыкиной и, тем самым, дал понять, что Быков как раз крайний в этом деле ─ два! Быков обозлился и решил отыграться на Куркове, подставив его сына как убийцу! Элементарно! Вы, Владимир Викторович, прямо как Шерлок Холмс!

Владимир Викторович ничего не ответил, а вместо него подал голос Олег:

─ Конечно, это был бы идеальный вариант, только в случае наличия самых мало-мальских улик, доказывающих эту версию. Но до этого эта версия годится только для какого-нибудь романа.

Выходя из кабинета подполковника, Стариков чувствовал, что подполковник точно определил направление их работы. Он и сам понимал, что цепочка, связывающая Куркова, Быкова и Сапрыкину, состоит из звеньев одного и того же мотива. Ими двигала сила, заставившая погубить ребенка, подставить другого под преступление и все ради чего? Что такое могло их связать? Быков ─ он только орудие в деле преступления или само преступление, его главный виновник? Сапрыкина его оговорила, Курков предал, но чтобы загубить невинную душу, надо было иметь несравненно большие причины… Какие?

К вечеру все наследники Иванового богатства испытывали некоторое смущение. Обездоленный слесарь, прокантовавшись пару дней, смог получить свое имущество только с Оника, столяра Анатолия Палыча и Виктора. Правда, передача части наследства доставшегося Никонову, прошла не без капризов со стороны Куркова. Он наотрез отказался брать газовый дюймовый ключ, считая тот инструмент, который предложил ему Виктор, никакого отношения к его дорогому, производства известной германской фирмы, не имеет.

Витя, после некоторых препирательств, швырнул на стол Куркова полиэтиленовый пакет, в котором, кроме злополучного ключа, была еще кое-какая мелочь, наотрез отказавшись продолжать разговор на эту тему. Но Курков был иного мнения. Он тут же вытащил бумагу, из которой явствовало, что слесарь Никонов, воспользовавшись известным обстоятельством, похитил принадлежащие ему, то есть, Куркову, инструменты, как-то, ─ и Иван, усевшись за стол, быстренько вписал наименование возвращенного Витей газового ключа, как не соответствующего тому, который Никонов похитил у него.

Приписав еще ту же мелочь, которая быстро превратилась в его изложении в весьма солидный ЗИП, он взглянул на Никонова и сказал тоном, не предвещающим никакой пощады:

─ С этим я иду в суд, и там разберутся, что положено мне возвращать, а что, ─ и он кивнул на валявшийся на столе Витин пакет, ─ можно выбросить на помойку. Свидетелей, как ты сам понимаешь, у меня найдется прорва. Не хочешь отдавать инструмент, отдавай деньги.

─ Ты мне не грози, ─ поигрывая желваками, ответил Витя. ─ И лучше бери то, что дают. Не то сделаю как Васька, который хрен тебе отдал что, хотя и ухватил прилично твоих цацек. Я пока добрый, потому и принес все что взял. Мне твои железки не нужны были. Так, припрятал на время, пока тебя не было, чтобы кое-кто не утащил у тебя последнее. А ты, вместо благодарности, грозишь. Нехорошо, дружок, это.

Витя отвернулся и сказал Стасу:

─ Видал, что творят люди. Вот и делай после этого добро. Ладно, я человек не злой. Пошли-ка мы лучше на заявку.

─ Мужик, ты подумай лучше своей головой, стоит ли меня кидать! ─ Курков побагровел еще больше и, набычившись, подошел вплотную в Никонову. ─ Ты за себя отвечай!

─ А ты меня на понт не бери! Я не таким рога ломал! ─ нервно раздувая ноздри, отпарировал Никонов. ─ Если ты решил содрать все с меня, то словишь здесь капитальный облом. Мужики разобрали весь твой хлам сами. С них и спрашивай. На этом базар кончим.

Виктор отвернулся, подхватил свою сумку и вышел из слесарки вслед за Стасом. Курков застыв, глядел ему вслед и только его шея, наливаясь индюшачьим цветом, выдавала его возбужденное состояние. Спустя минуту, несколько приостыв, ограбленный своими коллегами сантехник пробормотал:

─ Ничего, думаете проскочить мимо меня!? Посмотрим! Все сгребу с каждого деньгами…

Эпистема… К обеду заморосило и Юра, лежавший ближе всех к открытой балконной двери, морщась от тянущей боли в ноге, попросил Валеру закрыть дверь.

─ Вот она, наша доля на оставшиеся денечки! Как непогода, так у нас в воображении в момент нарисуется пара крысят, обгладывающих вашу поломанную косточку! Фантомные боли! ─ Юра даже прокряхтел последние слова для большей убедительности.

Стас понимающе промолчал. Ему было хорошо известно, что такое за «фантомные боли». Отцу, пришедшему с фронта без ноги, частенько приходилось горстями таблеток глушить эту тихую выматывающую нервы грызущую боль. Однако Колян, обмозговав Юрину сентенцию, почему-то осторожно, как бы про себя, сказал:

─ Может, это то самое воображение, ну, это, про крысят, гонит волну. Я слыхал, что воображаемая мнительность на сто процентов определяет самочувствие человека.

─ Тот, кто это сказал тебе, явно имел весь скелет в полной наличности, ─ отозвался Стас. Он не смог стерпеть такого отрицания явного факта. ─ Поверь, Колян, тут все в комплекте. И боли, и настроение, и «крысята»! Мой отец нахлебался этой каши за всю жизнь немерено!

Малышев замолчал. Ему явно не хотелось хлебать этой «каши», а потому, прислушиваясь к болям в своей ноге, пропустил едкие замечания Юрия Михайловича по поводу своего воображения:

─ Тебе, Колян, как человеку с невероятным, я бы даже сказал, гипертрофированным воображением, почему-то трудно признать за факт существование фантомной боли. Ведь признаешь же ты существование бога, загробного мира, чертей, ангелов и прочей дребедени! И, причем, уверяешь всех, что это существует вне твоего воображения.

─ А как же! Только мне кажется еще, что некоторые, которые интеллектуальные очень, так и не могут своим воображением понять глубину божьего мира.

─ Эх, Колян! ─ с глубоким сожалением ответствовал Юрий Михайлович. ─ Человеку вполне достаточно мира физических и математических законов естественной природы! То есть, высшего проявления воображения. А все, что не дотягивает до этой планки, есть невежество и леность ума. Куда как легче вообразить, что кто-то придет и спасет тебя после смерти к жизни вечной!

─ Это спасение нужно еще заслужить! ─ Колян сплюнул в сердцах и закончил. ─ Вот в этом и разница между воображением безбожника и верующего человека. Твоей науке можно запросто обучить хоть осла, а вот ты попробуй обучить его вере!

─ Ну, мать честная! Послушаешь вот такие экзерсисы и жить не захочется! Человечество в своем подавляющем большинстве душевнобольные или параноики. Ведь то, во что они верят, чем живут, что проповедают и распространяют, есть порождение гипертрофированной фантазии. Ничего из того, что существует в их воображении, в природе невозможно ни обнаружить, ни проверить. А эти зашоренные фанатики пытаются судить о том, чего им уже никогда не дано понять.

─ Если ты о религии, то зря тратишь энергию, ─ вмешался в разговор Владимир. ─ Я что-то не припомню из истории человечества ни единой культуры, которая обходилась бы без этого слагаемого. Я бы даже сказал, самого главного компонента. Люди не виноваты в своих верованиях и иллюзиях. Традицию поломать очень трудно, особенно, если она их единственное утешение и надежда.

─ Вот-вот, я это называю вывихом мозга, ─ входя в раж, воскликнул Юра. ─ Подавляющее количество народу воспитано на мифах, сказках, иллюзиях и фантазиях, которые окружают их с детства и до смерти. Они настолько глубоко сидят в их подсознании, что отделить правду от вымысла люди не в состоянии. Эти эфемерности переходят из поколения в поколение, не давая никакой возможности здраво осмыслить настоящие причины, составляющие их жизнь.

─ Эти самые иллюзии, как ты говоришь, развили человека от первобытной обезьяны до нас с тобой. ─ Владимир усмехнулся. ─ Ты не забывай, что воображаемое есть самый главный прародитель интеллекта человека, какие бы он там себе ни воображал сказки.

─ Кто спорит? Только и ты не забывай, ─ то, что хорошо в младенческом возрасте, на следующем этапе развития превращается в гири на ногах. Вот поэтому эволюция цивилизации и тащится черепашьими темпами!

─ Разве? ─ с плохо скрытой иронией хмыкнул Владимир. ─ И кто-то тут еще говорит о зашоренности! А, по-моему, то, что случилось за последние сто лет, просто не лезет ни в какие ворота! Вот тебе доказательство! ─ И он ткнул в лежащий на одеяле ноутбук. ─ С младенческими способами мышления не больно-то склепаешь такие вещи!

Юрий Михайлович поморщился:

─ Я говорю совсем не об этом. Достижения науки нисколько не изменили качества мышления и воображения человека. Оно как было, так и осталось на архаичном уровне тридцативековой давности! Я могу привести сотни примеров, когда самые продвинутые в науке люди признавая существование загробной жизни, примитивнейшим образом уравниваются с самыми невежественными людьми! Когда стоит только дать себе труд сопоставить эти накопленные научные знания с логикой жизни, как становится ясной вся искусственность этих ценностей культуры!

─ Юрий Михайлович, дай-ка я вставлю пару слов, чтобы не выплеснуть с водой и ребенка! ─ не утерпел Малышев. ─ Твое отрицание всех, якобы ложных ценностей цивилизации, мне не понятно. Я, по крайней мере, знаю, что все искусство во всех его формах и видах произошло от наскальных рисунков и шаманских плясок. Ну, а литература от ритуальных заговоров, потом молитв и так далее.

─ Резонно и конкретно, ─ прищурился Юра. ─ Только если бы все было так примитивно, как ты только что обрисовал, то мы бы сейчас не ушли бы в своем развитии дальше каких-нибудь пигмеев или эскимосов, если учитывать разницу в климатических условиях. Всю цивилизацию двигали вперед люди именно с самым свободным, раскрепощенным от гнилой религиозной схоластики, воображением.

Малышев понял, что Юрины взгляды и убеждения напрочь лишены какой бы то ни было терпимости по отношению к иной точке зрения, если та хоть в чем-то соприкасалась с религиозной темой. Он вздохнул и замолчал. Но Владимир, задетый за живое столь явными перекосами во взглядах на искусство Юрия Михайловича, молчать не захотел:

─ Если бы тебе пришлось хоть разок повозиться с куском глины или поработать тройчаткой по камню, то ты бы понял, почему человек не нуждается в других способах осмысления мира. Если бы он вдруг лишился бы этих иллюзий, как ты говоришь, то я не могу себе даже представить, что бы его могло вдохновить, кроме божественной идеи, на создание тех шедевров, которые достались нам от тысячелетий...

Владимир единым махом выпалил эту фразу и, торопясь закончить свою мысль, добавил:

─ Я точно знаю, не имей человек воображения, жили бы мы сейчас, как эти самые эскимосы, строгали из кости своих божков, оленей и моржей! Вот и все искусство!

– Ну и что! – Юрий Михайлович приподнялся на локтях. – На первых порах и это было достижением. Картины люди стали писать только после того, как научились мыслить абстрактно. И вообще, художники, то есть живописцы, по моему глубокому убеждению, стоят много выше в «табели о рангах» искусства. Создавать иллюзию объема и пространства на двумерной плоскости полотна всегда было много труднее, чем примитивное копание в весьма конкретном объеме материала.

─ Может быть, твое частное мнение очень оригинально, но несколько примитивно, ─ холодно сказал уязвленный Владимир. Его профессиональная гордость скульптора была задета и, как показалось Малышеву, довольно сильно. По крайней мере, он добавил. ─ Скульпторы подобны демиургам, создавая, как бог, такие же подобия его образа, чего не скажешь ни о каком другом виде творчества.

─ Ладно, хватит на сегодня, ─ понявший это, примирительно сказал Юрий Михайлович. – А то вон Колян заскучал что-то. Ты чего молчишь?

─ А чего с вами разговаривать? В вашей говорильной ерунде без пол-литра не разберешься! ─ пробурчал Колян. ─ Гоните монету, схожу, пока дождь перестал.

Идея, что называется, была предложена вовремя. Подходило время посещений, а посему, как раз к его окончанию поспеет Колян. Все мужики чувствовали, что им, прикованным цепью судьбы друг к другу, не стоит пренебрегать любыми способами не порушить невзначай, дав слабину своим нервам, возможность дружески и мирно общаться.

Глава 15

─ Ну, что, мужики, подведем итоги. ─ Стариков взял свои записи и аккуратно разложил листочки в известном ему порядке. ─ Вот что у меня получилось…

Олег с Борисом переглянулись, закатили к потолку глаза и тяжко вздохнули. Стариков сделал вид, что не слышал их и, усмехнувшись, начал:

─ Повторенье, ─ мать ученья. Пока экспертиза копает для нас улики, я решил пройтись по уже имеющимся в наличии. Первое ─ нож… Он принадлежал, как мы выяснили, Виктору Быкову. Его в январе этого года Быков из неизвестных нам пока побуждений подарил Петру Куркову. На этом ноже эксперты обнаружили отпечатки пальцев кровью, принадлежащие только одному человеку, а именно Петру Куркову. Дальше, я попрошу обратить ваше, господа, внимание на следующее обстоятельство. Почему на ноже, побывавшем в руках минимум трех человек, и именно, самого Петра, его отца, Ивана Куркова и, как мы с большой долей вероятности предполагаем, у самого Быкова, остались отпечатки только Петра Куркова? Это вопрос вам на засыпку, господа следователи!

─ Да потому, что примитивные вещи знает даже младенец, нагадивший в пеленку! Он свою задницу тут же старается вытереть! Стер отпечатки Быков! ─ сморщившись от очевидной глупости, ответствовал в тоне Старикову Борис.

─ Ну, а ты что скажешь? ─ усмехнувшись, повернулся к Олегу, Стариков.

─ А что тут говорить… ─ неопределенно пожевал губами Олег. ─ Все правильно. Стер Быков свои отпечатки.

─ Вот так, ─ разочарованно цыкнул зубом Стариков. ─ Ну, хорошо, Борис у нас известный кавалерист, все норовит взять наскоком! Но ты, Олег, мне казалось, что прежде чем прыгать в реку, измеряешь ее глубину!

Олег пожал плечами:

─ Да что тут можно еще удумать?

─ Ладно, не напрягайтесь, а то перегорите! ─ Стариков взял один из листочков и, повертев его, сказал. ─ Вывод я сделал такой. Вы правильно заметили, что Быков не младенец и такой улики не оставил бы даже в бреду. Но этот нож был в руках Куркова-старшего. Он же, полагая о причастности своего сына к убийству девочки, находясь в стрессовой ситуации, пропустил этот важнейший, для сокрытия от следствия улики, акт стирания отпечатков. Тогда на ноже неминуемо эксперты обнаружили отпечатки, принадлежащие им обоим. Напоминаю, что на ноже экспертиза установила наличие следов группы крови только потерпевшей. Поэтому с полной уверенностью можно сказать, что нож находился в момент убийства на месте происшествия. Так?

Олег и Борис с оторопелым выражением лица, молча кивнули головой. Стариков, не дожидаясь вербального одобрения с их стороны, продолжил:

─ А так как отпечатки пальчиков Куркова-старшего отсутствуют в принципе, а только его сына, я делаю вывод, что этот нож не был в его руках во время убийства. Скажу даже больше, ─ он не был в руках и Петра Куркова тоже, по крайней мере, в таком его состоянии, в котором он смог бы совершить убийство. Экспертизой было установлено, что с таким количеством клофелина в крови Петра, он сам был в то время почти трупом. Кумекаете, почему я так думаю?

Размышления мужиков было недолгим. Олег, разгладив на лбу морщины, первым подал голос:

─ Ты думаешь, что этот нож Быков вложил в руку Петра Куркова после дела? Он же всегда был при пацане. А убийство и расчленение было произведено совсем другим ножом, который он потом выбросил?

─ Очень хорошо! Почти в самую точку! ─ Стариков удовлетворенно кивнул. ─ Для большей достоверности этой версии я скажу, ─ Курков стер все отпечатки с ножа! Он мужик тертый и в подвал ходил с сыном для того, чтобы уничтожить все улики! Вот протокол допроса. ─ И Владимир ткнул пальцем еще в одну бумагу. ─ Если принять это во внимание, то все становится на свои места. Быков здесь промахнулся. Он никак не мог предположить, что Иван Курков, по словам сына, не любящий его, возьмет вину на себя и явится к нам с повинной.

─ Ну, конечно! Тут получается неустранимая вилка. Быков либо должен был спрятать нож, которым Петр Курков якобы совершил убийство и тем самым, лишил бы следствие самой главной улики против Петра. А так как на ноже, по утверждению Куркова-старшего, не осталось ни единого отпечатка, то получается, что этим ножом убийство не совершалось. Следовательно, это не тот нож, потому что он попал к нам уже после того, как его брал в руки Курков-старший! И подменить его мог только убийца, то есть Быков. Ловко ты все обмозговал! ─ восхитился Борис.

─ Ловко-то, ловко, да вот доказать это умозаключение, предъявить его как улику не имеет никакого смысла. Оно только укрепляет нас в том, что убийство дело рук Быкова. Это нельзя доказать… ─ Стариков тяжко вздохнул. ─ Вот как бы это раскрутить, чтобы зажать Быкова в тиски!? И теперь самый главный вопрос, ─ как нож с отпечатками пальцев Петра Куркова оказался у нас вместо того, на котором Курков-старший стер все отпечатки?.. И когда Быков смог его подменить?

Не успел Малышев войти в контору, как на него налетела Антонина и, перекрыв вход в бригадирскую, приказала идти к Харицкой. У Стаса екнуло сердце: «Неужели!». Он влетел в кабинет Юлии Семеновны в предвкушении радостного события, которое только усилилось, когда он узрел светящееся тихой радостью лицо его начальницы.

─ Что, Юлия Семеновна, вызывали?

─ А, заходите! Вот что, пойдите на первую диспетчерскую и позовите сюда Гордеева и Замараева.

─ Юлия Семеновна, а как мои дела? Вы обещали в конце недели... уже пятница...

─ Потом, потом! ─ нетерпеливо прервала его Харицкая. ─ И все трое ко мне сейчас же!

Стасу не понравился такой категоричный уход от ответа, но, решив сегодня же вытащить из Харицкой решение его проблемы, он уже через пятнадцать минут шел с означенными слесарями обратно. Гордеев Игорь был молодым парнем лет двадцати семи, с явными следами «крутизны» в своем облике, по крайней мере, как ему казалось. Вторым был не кто иной, как Сашок-шепила, «вечный батрак», как он сам о себе говорил в минуты хмельного откровения.

В кабинете Харицкой Стас увидел кроме самой Юлии Семеновны некое подобие конструкции из упитанных колобков ─ меньшем, с изображенным на одном боку лицом, размещенным на большем, видимо, тулове, покоящемся на стуле. По некоторому сходству черт лиц он понял, что это и есть чадо его начальницы. На этом его анализ столь забавного существа был прерван властным голосом Харицкой:

─ Вы сейчас пойдете в двести сорок второй дом. Мне привезут мебель, поможете занести. Потом моя дочь покажет, что еще нужно принести туда же. Там недалеко. Пожалуйста, поаккуратнее там. Все.

Идти было недалеко, но даже это не уняло раздражение Стаса. «Начинается!..» ─ подумал он. «Еще и полкуса от нее не получил, а уже впрягла!». Он прекрасно понял всю политику Харицкой. Слишком знакомы ему были такие коллизии с начальством. Но ситуация давила на него такой тяжкой житейской безысходностью, что сейчас, откуда-то из недр груди, породила лишь длинный прерывистый вздох.

Сашок, услыхав этот безрадостный звук, правильно разобрался в его происхождении, потому что издал такой же, длинный и протяжный, чуть ли не стон-рычание. Ему такие побегушки по халтурам Юлии Семеновны уже давно проели всю печенку. Но, как человек полностью подневольный, мог только удивляться, за что же идущие рядом мужики попали к «кровопийке» под каблук. Но, уже давно разучившийся рассуждать, в силу полной бесполезности этого занятия, Сашок понимал, что раз они идут, значит Харицкая зацепила и их своим длинным когтем.

Один только Игорь, с выражением жующего жвачку верблюда, вышагивал за семенящей впереди на коротеньких ножках дочкой Юлии Семеновны. По всему было видать, что он, отжевывая очередную порцию жвачки, не особо рефлектировал по поводу случившейся барщины. Малышев, за последнее время полностью перешедший на руководство своими решениями и поступками интуицией, постепенно почувствовал что-то неладное в присутствии этого скинхеда в их компании. Не должно было быть его здесь. По всем понятиям не должно было быть!

Этот парень не по зубам был какой-то Харицкой. Малышев видел, как Игорь с плохо скрытой наглой усмешкой игнорировал все случающиеся в коллективе работы сверх непосредственных обязанностей. Что бы там ни орал Лепилин ему вслед по поводу премиальных и отгулов, он не спеша удалялся из бригадирской с видом глухого от рождения ...

В этом стоило разобраться, тем более что Малышев уже почувствовал неприятный нервический спазм в сердце.

─ Игорь, слушай. Я думаю, что перед погрузом-разгрузом надо чем-то подкрепиться. Как думаешь!

─ Да чё, давай, ─ лениво отцедил тот. ─ Бабки есть?

─ Найдутся! Сашка сейчас пошлем в палаточку.

Попросив Харицкую-младшую чуть притормозить, они быстро снарядили Сашка и тот, уже через десять минут присоединился к ним с тяжелым пакетом.

У места назначения ничего похожего на транспорт с мебелью они не узрели. Самое время было прозондировать предмет сомнений Стаса. Предупредив чудо-ребенка своей начальницы, что на время ожидания они отдохнут на соседней лавочке, мужики, привыкшие ценить образовавшуюся оказию, скоренько пригубили по стаканчику «Ржаной».

─ Хм, я никак не возьму в толк, как это тебя захомутала Харицкая, ─ закрутил головой Стас, протягивая Игорю стакан с газировкой.

─ Ну-да! Это я ее захомутал! Мне с нее нужно взять кое-какой навар. ─ Игорь шумно отрыгнул. ─ Баба в натуре хату мне реально устроила. Я ее сбашляю через неделю и полный амбец! Квартирка с пропиской и документами.

─ Ка-кая квартирка? ─ севшим от застарелого предчувствия неудачи голосом переспросил Стас. ─ Что, очередь городская подошла?

─ Ты че! У меня с ней частный расчет! ─ Я ей бабки, а она мне метраж.

─ Не понял, где это тебе подвалило? ─ отозвался Стас, хотя на самом деле отчетливой картиной все прояснилось в его ошалелой голове.

─ Да тут, в двести шестьдесят втором, второй корпус. Правда, первый этаж, но это все мне до балды. Была бы квартира!

Малышев этот адрес знал, как свой карман. Он часто проходил мимо и несколько раз даже водил туда жену – показать место их будущего обитания. «Значит, она меня непременно захотела кинуть... С этого уже деньги взяла, а со мной – «потом, потом...». Чтобы не сорвался с крючка... Сучья пропастина! Ну, погоди, и я с тобой также...». Уже не сомневаясь, что обещанную ему жилплощадь Харицкая отдала Гордееву, он, все еще на что-то в глубине души надеясь, спросил:

─ И много ты отвалил ей?

─ Сколько запросила ─ пятьдесят штук баксов. Сам понимаешь, тут я не стал торговаться.

─ Ну... да-да... ─ пробормотал Малышев. Услышав названную цифру, он даже не стал удивляться тому, где Гордеев смог достать такие деньги. Он понял только одно ─ сумма, названная ему Харицкой, была просто смехотворной по сравнению с услышанной. И он, уже не раздумывая о возможности обретения долгожданной обещанной квартиры, понял, что с него просто хотели состричь шерсть, как с тупого барана.

Малышев машинально пил еще, слушал разговор мужиков и, озлобляясь все больше, обдумывал про себя сложившуюся ситуацию. Он никак не мог понять, зачем же тогда Харицкая вполне определенно обнадеживала его? Что она задумала? Может, она располагает еще какой-то квартирой, о которой предпочитала не говорить ему до поры? Почему Игорь в открытую разговаривает о своей квартире, хотя Стаса Харицкая просила соблюдать строжайшую тайну в их сделке?

Все складывалось так, что Малышев с неотвратимостью свершившегося факта понял ─ «его хотят развести на бабки и потом кинуть» – без всякой надежды вернуть их. Требуемая Харицкой сумма в пятьдесят тысяч первоначального взноса просто исчезла бы, растворилась бы в полной беспредельщине неофициальности сделки.

Он еще в глубине души думал, поговорив с Харицкой сегодня-завтра, ошибиться в своих предположениях. Эта призрачная надежда заставила его в течение полутора часов кантовать тяжеленные упаковки практически в одиночку, ибо Сашок, по малохольности своего сложения, а Гордеев в силу «крутости» своей харизмы, не больно-то стали надрываться без привычного стимула в виде оплаты налом.

─ Лепилин, выходи!

Загремел засов на двери и лейтенант, обозначив жестом необходимое действие, подождал, пока Макарыч сползет с деревянного подиума и протиснется мимо него.

─ К окну! ─ раздался следующий окрик.

Макарыч тупо уткнулся в стекло, глядя через него на дежурного, и в ответ на вопросы безо всяких эмоций назвал свои имя, фамилию, адрес и место работы. Сознание отметило обсуждение вопроса между дежурным и его конвоиром – «нужно ли надеть на него наручники или нет». Судя по тому, что он не почувствовал их на своих запястьях, ему пока оставили свободу действий. Он машинально исполнил все необходимые манипуляции с подписями, перемещением на второй этаж в сопровождении того же коротышки-лейтенанта. В кабинете, куда он вошел и где предложили сесть, силы оставили его. Макарыч, как куль рухнув на стул, скрипучим голосом попросил воды.

Следователь исполнил его просьбу и тут же, не мешкая, протянув ему какую-то бумагу, сказал:

─ Ознакомьтесь.

Лепилин механически пододвинул к себе листок бумаги, лежащий перед ним на столе и, не беря его в руки, медленно начал вникать в рукописный текст, правда, написанный довольно разборчивым почерком.

Из текста следовало, что означенный гражданин был задержан в квартире имярек в то время, когда она была сдана гражданином имярек на пульт вневедомственной охраны. Как он там оказался и что делал, пояснить не мог. В дополнение к вышеизложенному, придя с работы, имярек обнаружил в квартире связку ключей от нее, ему не принадлежащих. При экспертизе на наличие отпечатков на связке ключей были обнаружены отпечатки только одного человека. При сличении их с отпечатками, взятыми у задержанного, было отмечено полное совпадение отпечатков на ключах с отпечатками, принадлежащими Лепилину Степану Макарычу.

─ Что вы можете сказать по существу изложенного в заявлении. ─ Следователь взглянул на Лепилина.

Макарыч угрюмо взглянул на молодое, лучащееся покоем и уверенностью лицо сидящего напротив парня и коротко, севшим от переполнявшего его напряжения голосом, прохрипел:

─ Подстава это...

Следователь мягко улыбнулся и добродушно сказал:

─ Допустим. А как же вы тогда объясните обнаружение комплекта ключей от квартиры с вашими отпечатками пальцев?

Макарыч опустил голову и затряс ею так, будто отгонял от неё рой пчел:

─ Он сам их подбросил!

Следователь заулыбался еще шире и почти весело сказал:

─ Вы же сами прекрасно понимаете, что это невозможно! К чему эти извороты. Такие дела готовятся обстоятельно и долго. Я вам советую рассказать все чистосердечно...

Но тут коротко ударил звонок и следователь, все еще улыбаясь, взял трубку:

─ Миронец слушает...

С минуту он внимательно слушал басовитый голос, что-то гудевший ему в ухо, потом положил трубку и, помолчав, сказал:

─ Сейчас вы дадите подписку о невыезде и можете отправляться домой.

Следователь подписал пропуск и вручил его Макарычу. Тот взял его не глядя, сунул в карман и, шаркая, вышел из кабинета.

Пока Лепилин шел по направлению к конторе, в голове у него крутились тягучие, распадающиеся на десятки звонов, мысли: «Порвать на куски эту вонючую падлу!.. Так меня обделать! И кто!.. Засранец недоделанный!..». Это надругательство над ним повергло Макарыча в состояние изумленной прострации. Из-за сложившейся коллизии с проходимцем-жильцом Макарыч никак не мог объяснить свое появление в квартире штрафника ни в милиции, ни, тем более, на работе. Он хорошо понимал, что Харицкая не преминет воспользоваться ситуацией, чтобы сделать из него своего холуя. Он попался в свой же капкан и ничего тут невозможно поделать. Главное, что об этом прекрасно догадывался его заклятый враг. Что он еще может предпринять, используя подстроенную им ситуацию, один бог знает. И Лепилин, обливаясь холодным потом, вдруг почувствовал такую душевную тяготу, что все мысли враз покинули его, и он остался один на один с пустым бездушным миром, полным врагов и недоброжелателей…

Несмотря на ветреную погоду, подходя к подъезду, Борис увидел трех сидящих на скамье старух. Они блаженно щурились, подставляя лица неяркому весеннему солнцу. «Это хорошо, не надо будет никого отлавливать...» ─ подумал Борис, останавливаясь около укутанных в платки бабулек.

─ Добрый день!

Старушки приоткрыли глаза и вразнобой ответили:

─ И тебе того же!

Одна из них проявила больший интерес к возникшей около нее фигуре. Сморщенное ее личико еще больше сморщилось от произведенного речевого усилия:

─ И это хто? Нина, это Коля?

─ Нет! ─ громко, наклоняясь к ней, крикнула соседка. ─ Сиди, грейся! Вам чего?

─ Мне поговорить бы надо. Я ищу одного человека, только забыл, в какой он квартире живет.

─ Зовут-то его как? ─ снова поинтересовалась та же ...

─ Виктором, маленький такой, небольшого роста ─ добавил, уточняя, Борис, показывая ладонью его рост от земли.

─ На третьем этаже живет Витя. Только он сейчас на работе. Слесарем, сантехником значит, работает. ─ А чего вам от него надо? ─ недоверчиво спросила другая.

─ Да мне нужен небольшой ремонт на кухне. Вот и указали на него. Соседка моя. Я живу вон в том доме.

─ А, понятно. Он нам тоже все делает. Мастер хороший!

Старушки оживились и предложили Борису:

─ Вы садитесь, он сейчас придет.

Борис садиться не стал, отговорившись большой занятостью. Только поинтересовался:

─ Если я к нему зайду чуть позже, в какой квартире мне его искать?

─ В семьдесят пятой, милок. Он завсегда дома. Одинокий, вот и сидит, никуда не ходит. ─ Первая старушка вздохнула и добавила. ─ Травмированный он. Душа сильно болела...

─ Это как?

─ Да не повезло хорошему человеку. Попал по глупости в отсидку, а от него в это время жена ушла с детьми. Он первое время сильно переживал, стал было выпивать, но потом как-то отошел...

─ Хм! Понимаю. А что он, дружит с кем? Приятели какие-нибудь есть? Дружеское слово иногда лечит лучше лекарства!

─ У-у-у! ─ дружно выдохнули старушки. ─ Таких приятелей, как у него были, врагу не пожелаешь!

Первая старушка, торопясь опередить соседку, сказала громким шепотом:

─ Они то и посадили Витю. Наговорили на него, подговорили бабу, Сапрыкину, на Палехской живет, будто он надругательство над нею исделал...

─ Да вы что! ─ в тон ей изумился Борис.

─ Да-а! А потом его лучший дружок, Курков Иван, наговорил такого его жене, Катьке, что та даже не стала дожидаться его из тюрьмы, собрала манатки, детей и уехала. Куда, никто не знает.

Бабки оживились, нарвавшись на такую нечаянную радость поделиться с незнакомцем новостью, которая, как и они сами, уже давно заплесневела и заросла мхом. Борис, чуя интересную информацию, подогрел их энтузиазм сочувственной репликой:

─ Надо же, так не повезло человеку! А он что, Виктор?

─ А Витя года два ходил как прибитый. Но потом, уже с год будет, вдруг повеселел, вроде как ожил. Мы спрашивали, может деток и Катерину нашел, ну, возвратиться она желает, но Витя отказ сделал. Мы думали, что он с женщиной какой задумал сойтися, но и тут не умудрили. А только другой он стал, вроде как интерес в жизни появился.

Бабка оправила платок и довольно добавила:

─ Мне он даже ножик подарил. Очень красивый. Сам сделал, сказал.

Борис издал неопределенное междометие и попрощался со старушками. Достав мобильник, он набрал номер и, услышав голос Старикова, сказал:

─ Володь, я поговорил с жильцами. Тут так фишки легли, что невозможно не воспользоваться ситуацией прямо сейчас. Надо поговорить с Сапрыкиной. Ты правильно сказал, без нее ничего не обошлось... Да я рядом... на Палехской... А что, без меня на оперативке все речи лишатся?.. Ладно... иду.

Он спрятал мобильник в карман и, чему-то хмыкая, заторопился в отдел.

И пока Макарыч продвигался вперед, осваивая такие нелегкие метры непослушными ногами, в голове его, в конце-концов, воцарился полный сумбур. Он запутался в трех простых вопросах: «Что делать сейчас?», «Что сказать на работе?», «Что сказать жене?»…

Первый вопрос, надо сказать, был самым определяющим. От него зависело, какой из оставшихся прицепится вдогонку, чтобы доконать его вчистую.

То, что он влип, как куренок в расставленную ловушку, ему не надо было и понимать. Сердце, бухавшее в груди как свайный молот, иногда проваливалось в никуда. От этого рождалось чувство скорой погибели и тоски. Решать вопросы, которые сами по себе казались ему камнем на шее, вышибали все разумные резоны, оставляя только одну подспудную мысль: «Выкинуть, забыть, уйти…». А куда уходит русский человек, пытаясь уйти от стресса, Макарычу и не надо было осознавать. Инстинкт самосохранения повернул его бренную оболочку в привычном направлении и поволок несчастное, затравленное существо в места, где можно уйти в мир, наполненный негой ласковых утешительных грез.

У стойки бара, куда он, содрогаясь от внутренней дрожи, подошел, стоял приятного вида молодой человек и протирал до исчезающей прозрачности изящные рюмки. Услышав некий звук, сильно напомнивший ему скрип ржавой двери, бармен удивился, откуда в его заведении столь несвойственные его статусу звуки. Повернув голову в направлении звуков, его удивление мгновенно сменилось внезапным испугом, едва он увидел существо, привалившееся в полуметре от него к стойке.

Расцвеченная лилово-черными пятнами голова старика с двумя полосами лилово-черного цвета по обеим сторонам лица и жутко горящими глазами напомнили ему хорошо знакомый типаж голливудского зомби-вампира. Однако его испуг длился недолго. Хорошо знакомый с привычками местных бомжей, привыкших попрошайничать, он внушительным голосом, не допускающим никаких толкований, прорычал:

─ Чего тебе надо! Ну-ка, пошел отсюда!

Но бомж только мотнул головой и, протягивая ему купюру, прохрипел:

─ Водки… дай…

Бармен всмотрелся в уставившиеся на него воспаленными белками глаза мужика и, отмерив соразмерно полученной купюре дозу, протянул ее страдальцу. Доза вышла объемом на стакан. Макарыч с превеликой осторожностью держа на весу спасительное зелье, отошел к ближайшему столику. Там он, опустившись на ближайший стул, поднес стакан к губам и медленно, коротенькими глотками, поглотил содержимое. Затем он поставил его на стол и, не меняя позы, застыл, склонив голову к опорожненному стакану.

Макарыч понимал, что его отсутствие на работе ничем иным объяснить уже будет нельзя. Милиция наверняка делала запрос в контору на предмет его работы там. И, тем самым, поставила в известность Харицкую о причине его пребывания в отделении.

Харицкая, как он твердо уяснил за пару лет работы под ее началом, никогда и ничего не забывала. Ее мужицкий ум немедленно свяжет квартиру штрафника с упорным нежеланием Лепилина раздувать его дело и спустить на тормозах. А, стало быть, обойти и, тем самым, получить немалый куш в обход ее желания.

Макарыч тяжко застонал, обреченно качая головой. Этот падла-жилец точно не упустит возможность состроить ему пакость через начальство, если уже не черкнул туда бумагу. Преследование, вымогательство, взятка… Эти слова огненными письменами запульсировали перед воспаленным воображением несчастного Макарыча.

Он поднял голову и оглядел пустой зал. Лепилин подумал было, что для поднятия духа может стоит еще принять стакан, но едкая злая мысль просвербила его насквозь: «От судьбы не уйдешь!» Лепилин понял всю трагичность ее и потому его следующие движения были исполнены твердости и силы. «Семи смертям не бывать, а одной не миновать!».

Как он дошел до конторы, Макарыч не заметил. Он только ощутил свое присутствие в ней посредством услышанного восклицания:

─ Степан Макарыч! Немедленно зайдите ко мне!

Он поднял глаза и увидел перед собой красный блин, чем-то очень знакомым напоминающий лицо Харицкой. Когда заволакивающий глаза туман малость рассеялся, Макарыч и впрямь смог опознать в блине, в форме которого ему, почему-то, он привиделся, разгневанный лик его начальницы.

Он вздохнул и безмолвно проследовал в ее кабинет. С минуту длилось тягостное молчание, в течение которого Харицкая, громко шелестя бумагами, наконец, нашла нужную. Ткнув ее в руки Лепилина, она сухо, с безжалостностью пострадавшей стороны, бросила:

─ Читайте.

Степан Макарыч, еще не зная, что там, в этих, запечатанных до краев листках бумаги, а от этого казавшихся чуть ли не свинцовыми, понял, что опасения его насчет проделок стервозного Владимира Исидоровича были более чем основательны. Он внутренне поджался, отключил эмоции и, собрав свою волю в кулак, приступил к чтению акта. В нем говорилось о проведенном осмотре и экспертном заключении о причинах аварии, ибо таковой заголовок имело это увесистое авторское сочинение экспертной комиссии Москоллектора и прочих приглашенных независимых инженеров-теплотехников.

Но, читая эту бумагу, Макарыч, обмирая в предчувствии грядущей беды, понял, что не Владимир Исидорович подготовил ему эту пакость. Что эта бумага есть результат работы врага посерьезней и пострашнее, чем озлобившийся интеллигентишка-жилец. И что его, этого врага, он не сможет победить, так как удар был уже нанесен в самую жизненную точку, словно ему в сердце вогнали по самую рукоять, подло и внезапно, длинный тонкий стилет. Макарыч отложил в сторону бумагу, поднял глаза на Харицкую и просто, без сантиментов и драматических интонаций в голосе, сказал:

─ Я пойду домой. Мне трудно дышать...

Харицкая приняла его заявление без вопросов. Она хотела было их задать, но вид человека, стоявшего перед ней, внушал почти что ужас, ибо лицо и взгляд его ничем не напоминали того, кого знали в конторе под именем Лепилина Степана Макарыча...

Подойдя к двери, Олег, немного помедлив, нажал кнопку звонка. Он припомнил, что Стариков, посылая его поговорить с женой Куркова, так прямо и сказал: «Ты мужик деликатный, тебе и разговаривать с ней. Борис там точно дров наломает. Главное, надо выяснить, почему Курков так невзлюбил своего лучшего кореша…».

Женский голос из-за двери прервал всплывший в уме наказ Старикова. Олег, оттенив душевной интонацией свой ответ, произнес:

─ Тамара Васильевна, простите за беспокойство, я из милиции. Можно мне с вами поговорить… Всего пара вопросов.

Некоторое время с той стороны продлилась пауза, но затем щелкнули замки и дверь отворилась:

─ Проходите, ноги вытирайте… ─ бесстрастно указала ему на коврик грузная, в сатиновом халате, женщина. Олег с готовностью заскреб подошвами по сложенной в несколько слоев тряпке, думая в это время про себя: «Сложный разговорчик предстоит… Эта баба как сухофрукт, ─ долго придется размачивать» и снова, уже с раздражением помянул хитрованскую лесть Старикова. «Сам бы шел и разговаривал!..».

Пройдя на кухню, куда без лишних объяснений прошла Куркова, Олег присел на табурет и сказал:

─ Извините, что оторвал вас от дела, но у нас в деле появился один деликатный вопрос, который сможет прояснить ситуацию, так сказать, обнаружить истинного преступника…

Он замолчал, стушевавшись под ироничным взглядом Курковой. Она шмыгнула носом и неприязненно сказала:

─ Нечего меня лечить! Некогда мне выслушивать всякие … Пришли, - говорите дело, некогда мне!

Олег согласно кивнул головой:

─ Ваш муж и его сослуживец Виктор Быков в свое время были друзьями. Самыми близкими, как мы установили. Но перед осуждением Быкова, примерно за полгода, между ними произошла крупная ссора, о чем нам рассказали в ДЭЗ’е. Вы не могли бы пояснить, отчего она произошла, в чем причина ее. Поверьте, это очень важно для следствия.

Куркова внимательно, изучающее посмотрела на Олега, потом опустила взгляд на руки, в которых теребила тряпку.

– Из-за меня они поссорились…

Эпистема... ─ Куда это Колян запропастился? ─ Юра неуклюже заерзал на локтях, пытаясь подтянуться повыше. Он в это утро был несколько раздражен расстройством желудка, а посему его недовольные интонации никак не относились к отсутствию Коляна. Юрий Михайлович был раздражен и зол на себя. Подступавшие позывы повергли его в почти шоковое состояние. В это утро дежурила Лидуся, что автоматически вызывало в нем привычное состояние тихой паники, выразившееся в столь жестких посылах в адрес отсутствующего Коляна.

Мужики, уже знавшие этот атавистический недостаток Юриной натуры, стали предлагать взять на себя щекотливые переговоры. Но Юрий Михайлович, отклоняя все соблазны такой политики, мужественно терпел муки естества, все больше бледнея лицом, покрывшимся мелкими бисеринками пота.

И все же такое его сверхтерпение было вознаграждено скорым возвращением Коляна. Тот объявился в палате хмурый, молчаливый и какой-то чужой. Юра, просияв лицом, не заметив его мрачной физиономии, простонал: «Колян, голубчик, помоги, родной...». Колян, не проронив ни слова, подошел к Юриной кровати, вытащил из-под нее «судно» и запихнул под исстрадавшийся Юрин зад.

Стас, однако, отметивший необычное состояние благодетеля всей палаты, дождавшись окончания столь деликатной процедуры, спросил:

─ Что случилось, Колян? Что-то ты больно невеселый? С нашими лекарями нелады?

Колян молча мотнул головой и, улегшись на кровать, через минуту, глядя в потолок, тяжко вздохнул:

─ О-хо-хо... Вот так мучаешься, мучаешься и ни за грош изойдешь в муках...

Тут уж и Владимир, все утро сосредоточенно возившийся с ноутбуком, удивленно взглянул на стоика Коляна. Было удивительно слышать такое уныние и тоску в голосе закоренелого оптимиста.

─ Чего у тебя случилось? Пожрать на кухне не дали? ─ Владимир хохотнул и добавил. ─ Вон, возьми у меня в тумбочке колбасу.

Колян вздохнул и с грустной улыбкой посмотрел на Владимира:

─ Хорошо быть здоровым, особенно на голову! Вчера здесь в реанимации умер мой земляк...

─ Да? ─ не столько удивились мужики смерти какого-то там больного, сколько тому, что у Коляна здесь нашелся земляк. ─ Как же ты его здесь нашел? ─ за всех спросил Малышев.

─ Нашел... Ходил по палатам, книжку просил почитать и нашел. С нашего района, судакский…

─ А как же он здесь оказался? Далековато что-то от Крыма, ─ удивился Юрий Михайлович.

─ Он был дальнобойщиком. На МКАДе попал в аварию. Ему ноги раздробило, голову пробило... Одну ногу ему отняли, неудачно наверно, гангрена началась. В ту пятницу сделали ему операцию, а в понедельник отвезли в реанимацию, сказали, заражение крови началось... Ну, и кранты моему земляку...

Мужики замолчали. И от этого молчания Малышев вдруг почувствовал, что в палате стало как-то вдруг холодно, неуютно, насколько это может быть в больничной палате.

─ М-да, человеку мало отпущено... И самое идиотское то, что не знаешь, сколько и когда! ─ протянул Владимир. ─ Умер и сгинул без следа.

─ Это тело без следа, а душа его будет вечно жить, там, у Отца нашего, ─ убежденно сказал Колян.

─ Кому это известно?! ─ мягко возразил Юрий Михайлович. ─ Главное, сколько жил и как. Вот это главный вопрос нашего бытия. А что потом будет, даже религия говорит, что это долгая песня. Смысл жизни ─ прожить ее здесь.

─ Смысл жизни известен только богу и он решает, какая душа вернется к жизни после его пришествия, пусть хоть и ждать его вечность, а какой исчезнуть.

─ Когда? ─ Юра иронично вскинул голову. ─ Вечность ─ это понятие абсолютное. А, значит, второе пришествие, скорее всего, не случится никогда. И потом, душа не есть что-то реальное. Это собирательное понятие, обозначающее жизнь человека, его сознание, нравственные и моральные и прочие духовные ценности. Пока он не умрет. В этот момент исчезает все.

─ Слушай, Юр, я не хочу показаться совсем уж дремучим человеком, но мне кажется, что с рождением человека появляется и смысл этой жизни. ─ Малышев повернулся к Юрию Михайловичу. ─ А, значит, и то, что мы называем душой, не может взяться ниоткуда. Никто не сможет сказать, что он живет только для того, чтобы жрать, плодиться и потом умереть. Это абсурдно!

─ И-эх, ребята! ─ воскликнул Юрий Михайлович. ─ Вот это и есть самое главное заблуждение человечества! Мы тоже самое, что и животные, ─ рождаемся, чтобы наплодить себе подобных и умереть! Но, в отличие от них, наша жизнь осложнена намного большей своей продолжительностью, что ставит нас перед дилеммой: чем заполнить столь длительные промежутки лишнего времени между выполнением своей миссии ─ рождением потомства и смертью! Вот тут это самое сознание и заполняет эти промежутки вопросами типа «Для чего?», «Зачем?», «В чем же смысл нашей жизни?» Ну, а мы и изгиляемся на полную катушку, ─ чем бы ее таким заполнить, чтобы не скучно было ожидать свой конец.

Мужики оторопело слушали Юрино откровение и качали головами: «Что-то с Юрием Михайловичем не так!». Не может человек в здравом уме сводить свою жизнь к простому существованию, подобному амебе. Что Владимир и озвучил, высказав ему общее мнение:

─ Юрий Михайлович, ты сам-то понял, что сказал? Мы, прости, мягко говоря, не согласны быть куском медленно и долго гниющего дерьма. Кто во что верит, тому и так жизнь свою провести. Ты просто скажи, зачем мы живем, имея такой мозг, осознание своего существования и цель этого существования? Пусть у каждого разная цель, но только не безмозглое валанданье на этом свете!

─ Да ни зачем! ─ повысил тон Юрий Михайлович. ─ Просто в силу того, что произошло оплодотворение яйцеклетки по закону размножения живой плоти. И все измышления на этот счет есть простая спекуляция развившегося в этой плоти сознания. Это, если вам кратко сформулировать – суть существования всей биосферы Земли. А исходя из этого, если хотите, расшифрую главный базис всей жизни на Земле: «нет – да – нет», то есть, небытие – бытие – небытие. А не наоборот: «да – нет – да», ─ бытие – небытие – бытие. Все понятно, парни?

─ Да уж, пожалуйста, сделай любезность! Только ради любопытства, расшифруй свою конструкцию! ─ чуть ли не хором ответили мужики.

─ Ладно! ─ хмыкнул Юрий Михайлович. ─ Небытие, ─ это отсутствие жизни, бытие, ─ это возникновение ее из яйцеклетки, и небытие ─ смерть, исчезновение этой жизни. Но никак не наоборот, что в религии утверждается априори. То есть, бессмертная душа вселяется во вновь народившееся тело и так далее. Я не знаю, что церковники могут привести в качестве аргумента в защиту своего тезиса, но в природе, в частности в биологии, еще никто не наблюдал возникновения чего-то сущего без носителя этого сущего, то есть плотской, материальной оболочки.

Юрий Михайлович проговорил эту тираду на едином дыхании и удовлетворенно откинулся на подушку.

Резюме Коляна было весьма конкретным и прагматичным:

─ Если я тебя правильно понял, то, значит, жизнь еще более мерзкая и сволочная штука, чем я думал! По-твоему выходит, что, настрадавшись здесь, мы так и сдохнем подзаборными собаками, не имея надежды на лучшее за гробом. ─ Колян помолчал и добавил. ─ Нет уж, мне твоя философия не подходит. Ты можешь жить по своим правилам, а я отдаю свою жизнь богу.

─ Я тебя понимаю Колян... ─ задумчиво качнул головой Юрий Михайлович. ─ Многие люди не могут жить без того, чтобы не чувствовать над собой кого-то, ответственного за свою жизнь. Патернализм ─ штука гнилая, философия слабых. Так и хочется, чтобы тебя кто-то гладил по головке, приговаривая: «Не бойся, все твои проблемы я решу за тебя...».

─ Не знаю такой философии! ─ отрезал Колян. ─ Ты сам-то из каковских будешь? Небось, прямо и сказать страшно? Сам за умными словечками прячешься, а нас осуждаешь ─ слабые, да неразумные. Что, не так?

Его мелким смешком поддержал Владимир. Ему уже давно надоели сентенции Юрия Михайловича. Он не любил людей, знавших что-то такое, чего он, Владимир, не мог либо понять, либо принять в силу некоторой ограниченности своего менталитета. Но Юрий Михайлович только провел по лицу ладонью, будто смахивая с него нечто неприятное и раздражающее:

─ Если хочешь, я поясню, что я имел в виду, говоря то, что сказал. ─ Он отвернулся и взглянул в окно. ─ Я поясню тебе это на примере, чтобы не усложнять разговор. Ты наверняка знаешь физическую природу миражей. Так вот, существование интеллектуальных миражей, есть такое понятие в психологии, практически ничем от них не отличается.

Сначала я тебе объясню схему появления интеллектуальных миражей, для того, чтобы стало ясно, как люди попадают в зависимость устоявшихся представлений и предрассудков. Положим, кто-то задается вопросом, почему гремит гром? И жил этот кто-то всего-навсего в начале нашего тысячелетия. Тогда ответ был самый простой и очевидный ─ это дело рук бога! Теперь все объясняется банально просто ─ атмосферное электричество. А вот тут-то и начинается самое интересное и парадоксальное: и сейчас, в наше время находится немало людей, по разным причинам стоящих на первоначальной точке зрения. Таким образом, произошло проявление интеллектуального миража, то есть, внедрение архаичной системы взглядов, минуя современную научную парадигму в сознание отдельного индивидуума. С развитием науки религиозное объяснение мира опадает как шелуха. От него не осталось практически ничего, но все равно кому-то, в силу малого потенциала своего интеллекта, трудно осознать иную природу естества, кроме божественного промысла. Таким людям легче существовать в архаичных представлениях, чем обременять умственными усилиями свой небогатый интеллект. Вот потому, Колян, я и сказал тебе, что ...

Слова Юры постепенно в сознании Малышева стали стушевываться, оплывать от потери смыслового фокуса. Стас, не вмешивался в разговор. Его интерес к мудрствованиям Юры приостыл. Не то, чтобы слова Юры не были неким новым для него знанием. Просто Стас понял, что все равно человек станет выбирать тот мир представлений и образов, в котором ему будет удобно и комфортно существовать. И никакие рационалисты не в состоянии изменить это. Он постепенно задремал. Ему опять пригрезился отец, брат и рыбалка, где он, уставший от повседневных проблем, вдруг ощутил дыхание бездны времен. Он тогда явственно почувствовал присутствие на этих берегах многих поколений таких же рыбаков и чувство солидарности с рыбацким братством наполнило его душу тихим умиротворяющим счастьем.

Глава 16

Ведомый инстинктом Лепилин шел домой, напоминая собой существо, покинутое, как измученный мужик в конце тяжкой и долгой попойки, последними остатками сознания. В его голове, под сводом черепа, пустым звоном, назойливой мухой бился иззубренный обрывок мысли: «Это конец...». И по тому, какую это причиняло ему боль, Макарыч понял, что ему уже не выбраться из уготованной судьбой адской ловушки. Ему теперь было уже все равно, кто сотворил с ним такое изуверство. Он был убит, уничтожен, раздавлен...

«Пауки...» ─ слабой рефлексией всплыло откуда-то из глубин подсознанья. ─ «Они высосали меня...». Они хотели и смогли это сделать. Макарыч скрипнул зубами. Как он был слеп, глуп и так дал себя провести! Харицкая давно покушалась на его место, чтобы посадить на него своего человека! Она в сговоре с проклятым жильцом! Как хитро она пыталась подставить его, уговаривая взять с жильца мзду!.. Не получилось, так она провернула подставу с ключами! Макарыч застонал от бессилия и чувства горькой обиды.

О, они долго готовили свой удар! И усыпили его бдительность намеренными сочувствиями, льстивыми уверениями ... Все, все! Дирекция управляющей компании, Харицкая, Антонина, банда слесарей и диспетчеров, покрывающих их делишки!.. И этот жилец, натравивший на него ментов! Подонки! Я еще не так слаб! Вам не сожрать меня как закуску к стакану водки!..

Он шел, пошатываясь на подкашивающихся от слабости ногах. Но были еще резервы в могучей натуре этого мужика. Постепенно Лепилин стал ощущать какие-то перемены в восприятии своего состояния. Поначалу Макарыч даже и не смог понять, что же его вдруг так несколько приободрило, отодвинуло мутную пелену с глаз и придало твердости его походке. Иззубренную, измотавшую его душу, мысль о конце привычного существования сменила другая, более соответствующая моменту. Он шел вперед, сжимая гневно кулаки и что-то бормоча, отчего встречные прохожие, нервно вздрагивая, поспешно отстранялись от него. Сам же Макарыч, едва услышав издаваемые им звуки, немедленно воспрял духом: «Пистолет... топором их порубить, покарать своей рукой! Отомстить за себя!.. Никто, только я!..».

Войдя в квартиру, Лепилин был уже спокоен и сосредоточен. Его даже не смутила стоявшая в квартире зловещая тишина. Никто не вышел ему навстречу, ни звука не раздалось, отмечая его приход домой, как это бывало в прежние дни!

Он не стал выяснять, отчего возникла такая атмосфера. Он даже не думал об этом. И напрасно, ибо в соседней комнате, а именно в спальне, лежала на кровати его подруга жизни и тихо изливала на подушки бесконечным потоком горькие слезы. Подле нее с пузырьком корвалола сидели трое ее детей и подавленно молчали.

Она услышала приход мужа, но ждала его покаянного появления. Она жаждала услышать от него рассказ, почему он отсутствовал сутки дома и по какой причине вконец заработавшегося трудягу целый день разыскивало начальство с его работы.

Но шли томительные минуты, а виновник ее страданий все не появлялся. Наконец, она, приподняв голову с подушки, слабым голосом приказала детям сидеть и неверной походкой направилась к двери.

Она сразу же, как только распахнула дверь, увидела сидящего мужа на трюмо в прихожей. Увидев его, она отшатнулась, вскрикнула и в два шага оказалась перед застывшим, как бездушная туша, Степаном Макарычем.

Он был ужасен и черен лицом. Его застывшие черты напоминали собой африканскую маску, что висела у них на стене в спальне. И даже две желто-лиловые полосы, через все лицо сверху вниз, только усиливали это сходство. Такой необычный вид своего мужа побудил ее издать несколько несвязных восклицаний:

─ Где ты был? Что? Как ты? Откуда!..

Макарыч медленно поднял на нее глаза и сказал голосом испорченного репродуктора:

─ Враги... Но я не сдался... Меня не возьмешь...

Но жена, едва услышав звуки его голоса, запричитала так, будто перед ней сидел ...:

─ О, господи! Ты у бабы какой-то был, я чувствую это... Ты пил там, а ейный мужик тебя застал и накостылял!.. А если бы тебя ее мужик убил? Что я, несчастная, стала бы делать с тремя детьми! Без работы! Ты об этом подумал!

Лепилин выдохнул шумно воздух и свистящим шепотом сказал, опасливо косясь на входную дверь:

─ Ты чего орешь! Хочешь, чтобы они услышали меня?! Я сейчас должен отдохнуть... Я буду спать, а ты никого не пускай! Поняла меня! Не то... врагом больше, врагом меньше... Мне все равно!

И он грозно и страшно зыркнул на нее, опалив зеленым огнем горящих глаз. Бедная женщина покачнулась, осела на пол и обмерла. Степан вдруг показался ей зримым воплощением знакомого с детства образа черта, которым ее пугала мать.

Перед тем, как встретиться с Курковым, чтобы не разыскивать его по многочисленным тусовкам, Олег заранее созвонился с ним. Как они и договорились, Петр сидел у подъезда на лавочке, с нацепленными на голове наушниками. Олег уже издали услышал несущийся от них скрежет обвального обмолота. Он усмехнулся. «Они от этого чумеют не хуже наркоты... И мозги гасят до дебилизма! Хотя какие там мозги...». Развивать свою мысль он не стал, а, подойдя, толкнул в плечо дергающегося в самозабвении Петра. Тот открыл глаза и стащил наушники.

Олег уселся рядом и закурил. Петр вопросительно посмотрел на опера. Олег выдохнув глубокую затяжку, спросил:

─ Мне нужно точно знать, что происходило сразу же после того, как твой отец был задержан. А точнее, были ли у тебя встречи или просто разговоры с Быковым?

Петр хитро прищурился и, шмыгнув носом, ответил:

─ А у вас сигареты хорошие. Я таких и не пробовал. Баксов на пять тянут...

Олег не стал затягивать время. Вытащив одну сигарету, он протянул ее парню. Курков взял ее и хмыкнул. ─ Я с одной ничего не распробую. Только с двух!

Олег терпеливо вытащил из пачки еще одну:

─ Ну, все! А то вкус себе перебьешь! Свои курить не сможешь. Давай, напрягись и вспомни все поподробнее.

Петр изобразил на лице напряженную гримасу, поднял к небу глаза и сказал:

─ Значит так. Я еще не знал, что отец пошел в ментовку сдаваться. В школе я был. Выхожу с уроков, а меня прямо у порога встречает дядя Витя и говорит, что отца забрали в отделение. Я даже сел на приступку. И молчу...

─ А Быков что?

─ Он начал утешать, говорил, что это ошибка, ну и такое все. А меня как молнией пробило! Я-то знаю, почему отец пошел в ментовку!.. Но говорить ему не стал.

─ Что-нибудь он еще говорил?

─ Да он такой базар завел, что я не понял, чего ему от меня надо. Говорил, что мне поостеречься стоит. Что я в том подвале тусовался, а там могли остаться какие-нибудь следы. Улики и все такое прочее. Мой отец уже пожил, а у меня вся жизнь впереди. Я ему и сказал, что отец был в том подвале и все убрал. Даже мой нож принес домой. Я сам видел, как он его отмывал и чистил. Потом положил в сумку с инструментами и сказал, что оборвет мне руки, если я его возьму. Дядя Витя конкретно разволновался, а сам не уходит. Я еще подумал, чего это он перескочил так!

─ Как перескочил?

─ То жалел, а то вдруг ни с того ни с сего стал спрашивать, ─ не знаю ли я, где лежит отцовский инструмент. Я сказал, что у отца на работе. Дядя Витя даже не дал мне договорить. Он спросил, где он может быть, когда отца нет на работе. Я говорю, что тогда дома, около вешалки. Он прямо задергался весь, говорит, что давал отцу какой-то инструмент, а тот ему не отдал. И все просил, чтобы я пошел домой и вынес ему сумку, чтобы забрать этот инструмент.

─ Ну и что тут такого? ─ рассудительно сказал Олег. ─ Одолжил твоему отцу инструмент...

─ А вот то и такого, что они с моим папашей уже давно враги, ─ перебил его Петр, ─ отношений у них нет никаких! А тут инструмент!

─ Ладно, дальше что было?

─ Мы пошли домой. Я вынес ему сумку. Он порылся в ней и ничего не взял.

─ Совсем ничего?

─ Ну, не знаю, ─ замялся Петр, ─ я отходил на время в киоск. Он у нас рядом с подъездом. Дядя Витя попросил меня купить пива. Когда я пришел, он уже все сложил и сказал, что инструмента нет. И сразу же ушел, даже пива не взял. А я отнес сумку домой.

─ Говоришь, твой нож был в сумке? Ты видел его там после осмотра сумки Быковым?

─ Там он был. В тряпку завернут.

─ Ну, хорошо, завтра придешь ко мне в отдел и все, что сейчас сказал, подробнейшим образом напишешь.

В этот день Малышеву так и не удалось поговорить «по душам» с Харицкой. Когда он, натаскавшись тяжеленных упаковок, пришел в контору, начальницы уже не было. Узнав у главного инженера, что Харицкой сегодня уже не будет, он в расстроенных чувствах покинул ДЭЗ и даже не пришел на пятиминутку после обеда. Вернувшийся с нее Виктор принес чудную весть о том, что их любимого «Черепа» так и не разыскали. Лепилин как в воду канул.

Витя был в превосходном настроении. Он только что узнал, как Харицкая подписывала какую-то бумагу городским аварийщикам. Вроде, о том, что это ЧП районного масштаба было устроено по вине «Черепа» и теперь ему не сносить головы. Весь ущерб будет написан на контору. «В общем, влипла по уши наша «Черепушка!», ─ сказал он, довольно хекнув. «За такие дела он получит по мозгам, ─ мало не покажется!». И Витя, не в силах удержать в себе прущую наружу радость, добавил загадочную фразу: «Будет знать, рыло поганое, кому стрелку забивать...».

Стасу было все равно, куда и как пропал Лепилин. Он на следующий день, оставшись в конторе с утренней пятиминутки, которую проводила Антонина вместо безвестно сгинувшего бригадира, решил во что бы то ни стало добиться определенного результата по квартире.

Но, видно, не были ему прописаны на роду фартовые удачи. Стас проторчал около кабинета Харицкой почти час, и все это время бывшие в кабинете посетители, никак не могли закончить свой разговор. Малышев, теряя терпение и силы, решил разузнать, что же такое можно обсуждать столько времени. Осторожно приблизившись к неплотно прикрытой двери, он прислушался и, видать, вовремя ему удалось это сделать. Сначала Стас даже не понял, что же за санкции предлагает применить один из мужских голосов. Но следующие же слова, произнесенные уже Харицкой, заставили его замереть и обратиться в слух.

─ ... Лепилин делает что хочет. Я уже не в состоянии его контролировать... Да, я за увольнение с взысканием нанесенного ДЭЗ’у ущерба по суду...

Малышев сильно удивился такому повороту событий, но дальше слушать ему не дали. В кабинете послышались шаги и он, отступив назад, увидел выходящих уже знакомых ему мужчин начальственного вида. Харицкая быстро семенила за ними, заглядывая в их суровые лица и виновато приговаривала:

─ Завтра же привезу заявление и объяснительную от Лепилина. Завтра же... Не можем сегодня его нигде найти...

Назад Юлия Семеновна возвращалась не с лучшим выражением лица, чтобы Малышев решился тотчас же подойти к ней со своим вопросом. Он благоразумно поспешил скрыться за поворотом коридора и, едва Харицкая скрылась в кабинете, Стас выскользнул из конторы, благодаря судьбу за своевременное предупреждение. Что бы было, если бы он нарвался на разъяренную начальницу, приди он получасом позже!

Едва Стариков и Борис вошли в кабинет, подполковник, не дав сказать им ни слова, резанул:

─ Только попробуйте сказать, что вы опять ничего не нашли! Из-за вашего разгильдяйства и ротозейства мы потеряли почти неделю! А теперь мы на крючке у прокурорской братии! Кстати, а почему вас двое? Опять Анисимов сачкует?

─ Да вы что, Виктор Владимирович! ─ с хорошо отработанным возмущением вскинулся Стариков. ─ Олег чуть задержится. Звонил, что разговаривал с Курковым. Только что закончил и сейчас будет.

Подполковник поморщился и недовольно бросил:

─ Вечно у вас все на притычках. Вовремя все надо делать! Это плохая организация работы в отделе. Пока давайте, докладывайте по тому, что есть.

─ Владимир Викторович! У нас все нарисовалось самым конкретным образом, ─ возразил Стариков. ─ Все те загадки, которые мы не могли понять, объяснились очень просто. Теперь ясно, откуда взялась кровь на куртке Куркова-старшего, а на его сапогах ее нет и следа. Почему на ноже мы обнаружили отпечатки пальцев Куркова-младшего и ничьих больше! То же касается клофелина и исчезнувших упаковок с пивом. Это, в совокупности, не могло быть сделано Курковыми. Петр Курков по своему состоянию на момент преступления по заключению экспертизы не мог физически сделать этого, а Иван Курков, в результате следственного эксперимента, являясь заинтересованным лицом, не смог указать на местоположение главной улики ─ мешка с телом.

Подполковник удрученно покачал головой:

─ И что же тут нового? Что практически нам пригодится для следствия?

─ Теперь мы можем работать не в слепую. Быков наверняка уже догадался, что мы его взяли в оперативную разработку. Какие бы у него нервы ни были, он сорвется на чем-нибудь в самое ближайшее время. Главное, повести его по нужному нам сценарию!

─ И как же вы это собираетесь сделать? ─ Подполковник внимательно вгляделся в оперов. ─ Без улик мы, как базарные бабы, только на пересуды и годимся. Я уже устал придумывать для начальства оправдания вашей беспомощности.

─ Владимир Викторович, улики у нас уже есть! Пусть и косвенные, но свидетельские показания и экспертные заключения дадут полную базу для задержания Быкова.

В дверь просунулась голова Олега:

─ Разрешите?

Владимир Викторович кивнул головой и Олег, усевшись с краешку, передал все содержание разговора с Курковым. Некоторое время все молчали. Подполковник покачал головой и сказал:

─ Теперь ясно, как он сделал подмену, и почему на ноже отпечатки одного Куркова-младшего. Надо брать Быкова немедленно. Обыск и искать улики. Я думаю, что Быков промахнулся где-нибудь. Вот только где? ─ Подполковник обвел всех неприязненным взглядом и жестко сказал: ─ На сегодня все. Оформляйте бумаги и не лопухнитесь, как вы это умеете делать.

─ Разрешите идти? ─ осторожно и вкрадчиво спросил Стариков.

─ Идите, ─ буркнул подполковник.

А в это время в слесарке разыгрывалась грандиозная батальная сцена. Забаррикадировав двери опрокинутым шкафом, Иван Курков, размахивая зажатым в руке полуторадюймовым газовый ключом, орал обступившей его кучке слесарей:

─ Бля буду... покалечу... все мне вернете!..

Мужики, даже не зная, с какого боку к нему подступиться, успокаивали впавшего в истерику сотоварища:

─ Вань, успокойся! Все будет путем!.. Принесем тебе твои железки!..

Опасливо поглядывая на страшное орудие в мощных руках Ивана, многие из горе-наследников подумывали о происках нечистой силы, попутавшей их. Стоило ли мараться об его металлолом, чтобы сейчас получить по голове пятикилограммовой железкой, многократно умноженной в весе усилием тяжкой длани рассвирепевшего мужика!

Оник, стоявший ближе всех к раскрытому окну, уже подумывал о ретирации в оное отверстие. И Анатолий Павлович, видимо, тоже озаренный этой идеей, стал потихоньку подвигаться в его сторону. Но ничто не ускользало от обостренного страшной обидой взгляда Ивана. Он не стал делать вид, что не понимает перемещений своих должников, а потому, заорав: «Куда! Отвали от окна!», двинулся прямо на оторопелых слесарей.

И быть бы непременно неминуемой беде, страшному несчастью, но нашлись среди Ивановых ответчиков расторопные люди. Виктор, изловчившись, вывернулся как кошка и, ухватив Иваново орудие возмездия, дернул его с подсечкой под колено. Против такого приема Иван не смог устоять на ногах. Он тут же был повержен на пол, скручен после минуты яростного сопротивления подвернувшимся под руку электрошнуром и помещен в таком виде на стул. С полминуты, тяжело дыша, Иван смотрел на своих обидчиков, потом скрипнул зубами и сказал:

─ Что, суки, справились?! Ничего, я с вами поодиночке потом поговорю!..

Судя по тону, с которым были произнесены эти слова, все сразу поняли, что это не пустая угроза. Тем более, что Иван был мужиком крепким, обязательным и бескомпромиссным. Многим такой поворот дела очень не понравился, потому как Анатолий Павлович, например, тотчас же, упредив всех, вскричал:

─ Ваня, да мы все твое тебе отдадим сейчас же, только ты успокойся и послушай...

─ Я тебе успокоюсь, старый пень, тебя первого и успокою! ─ прорычал багроволицый Иван. ─ Вы на кого руку подняли!?

Но тут Оник, как всегда спокойный и обстоятельный, сказал:

─ Нам, Иван, делить нечего! Все работаем тут, да? Чего рычать, да? Давай поговорим, как братья. Я тебе хочу мировую дать. Выпьем и поговорим.

Оник тут же подскочил к своему столу, раскрыл его и достал оттуда полулитровую бутылку «Парламента».

─ Вот, смотри, я наливаю и мы выпиваем. С тобой.

Видимо, стрессовая ситуация так подействовала на Ивана, что тот, подумав, что накостылять им он всегда успеет, а выпить сейчас не мешало бы для успокоения нервов. Тем более, он чувствовал, что мужики и так пристращены достаточно. Иван неохотно кивнул и, втянув носом воздух, сказал:

─ Давай...

Оник поднес ему стакан к губам и осторожно стал наклонять его. Иван по мере поступления жидкости выпивал ее жадными глотками. Выдохнув, он откусил от соленого огурца, который немедленно оказался около рта вместо стакана. Покончив с процедурой, Иван некоторое время сидел, опустив голову. Мужики, стоя вокруг, ожидая от него какой-нибудь реакции, крепко надеялись, что подношение принесет свои плоды. И вправду, Иван, после размышления, вздохнул и поднял голову:

─ Ладно, хрен с вами. Развязывайте! Так и быть, никого убивать не буду. Сегодня... А завтра, если не принесете мое добро, предупреждать уже никого не стану!

Мужики, поняв, что побоище откладывается, тем более, что в наличии имеется початая бутылка водки, заулыбались, заговорили и, хлопая друг друга по плечам, стали собирать скромную трапезу. По истечении часа, когда третья бутылка обошла кругом всю согласительную комиссию, мужиков посетила идея, от которой они пришли в восторг. Были немедленно вскрыты шкафчики Алексея и Виталия, и под одобрительный гул, Иван извлек из их недр свой умыкнутый инструмент. От этого он вдруг как-то подобрел, просветлел лицом. Отстегнув несколько купюр, Иван настоял на продолжении застолья, в чем нашел полное и единодушное одобрение мужиков.

После оперативки Стариков еще раз просмотрел показания жены Куркова. То, что он услышал от нее, стало для него своего рода лакмусовой бумажкой. Показания Курковой дали недостающие основания для мотива преступления.

Разговор поначалу с ней не складывался. Куркова, бросив свою фразу, больше не хотела возвращаться к этой теме. Но Стариков никак не мог освободиться от мысли, что именно в этих словах и есть вся суть этого страшного дела. Куркова явно понимала, если не знала настоящую его причину, но ничего он с ней пока поделать не мог. Она упорно отмалчивалась.

И все же Стариков, не желая уходить от важнейших показаний, решил несколько сгустить краски, описав участие ее мужа и сына в деле, как соучастие. Это подействовало больше, чем он ожидал. Куркова захлюпала носом, пустила два обильных ручья слез по щекам и проговорила сквозь рыдания:

─ Нет! Нет!... Я не знаю, кто это сделал, но мои не причем! Вы сначала поговорите с Быковым... Я как узнала, что случилось с бедной девочкой, так поняла... без участия Витьки тут не обошлось... Ведь он решил, что Иван засадил его в тюрьму! Он даже пообещал, когда вернется, разобраться с ним... Витька злопамятный... Вы его допросите...

─ Тамара Васильевна, и все же я хотел еще раз спросить, почему вы сказали, что вы виноваты в том, что случилось?

─ Не знаю я ничего... Боюсь я. Витька... он узнает и меня порешит. Теперь он сможет... после такого.

─ Что вы имеете в виду? ─ немедленно спросил Стариков.

─ Это он сделал, ─ вдруг шепотом сказала Куркова. ─ Я сердцем чую, его рук это дело...

Больше тогда от нее добиться ничего не удалось. Стариков вздохнул и поднял глаза на оперов, сидевших напротив:

─ Думайте, мужики, с чем пойдем брать Быкова. Надо ему преподнести что-то аховое, чтоб у него очко заиграло и он обмочился!

─ Сложная задачка, начальник! ─ усмехнулся Борис. ─ Видать, мужичок тот еще орешек!

─ Ну и что? Не боги орешки колют! ─ возразил Олег.

─ Смотря чьи! Наши только подножки умеют подставлять! ─ угрюмо подытожил Борис.

─ Ладно, ─ вернул их к делу Стариков. ─ Как с экспертизой дела?

Олег поморщился и с досадой проронил:

─ Да практически ничего. Осмотр улик, данные патологоанатомов, поиск материалов для генетического анализа в отношении Быкова ничего не дали. Полное отсутствие присутствия!

─ Да не может такого быть! Ведь не призрак же он! Пусть он работал в перчатках, уничтожил всю одежду, убрал улики, но он находился там, а поэтому что-то, пока не обнаруженное, существует в виде улики! ─ жестко закончил Стариков.

Олег пожал плечами:

─ Я сам вчера был в том подвале. Вообще-то, в этом доме есть два входа в подвал, но в диспетчерской, на доске с ключами, висит ключ только от одного входа. То есть, я хочу сказать, там на крючках от разных входов висят оба ключа, но при попытке открыть другой вход, выяснилось, что оба ключа от одной двери. Просто на разных крючках висели.

─ Что ты этим хочешь сказать? ─ насторожились Стариков с Борисом.

─ А то, что Быков входил и выходил через другую дверь и ключ от нее был у него.

─ Ты у диспетчеров спрашивал, есть ли запись об этом ключе в журнале?

─ А как же! Только сколько мы ни рылись в журналах за последние три месяца, никаких записей об этом ключе там нет.

─ Хм! Ну и что нам это дает? ─ скептически сказал Борис.

─ А то, что, может, как раз там Быков и наследил.

─ Резонно! ─ задумчиво протянул Стариков. ─ Ну-ка, мужики, ноги в руки и ходу туда. Может, что и надыбаем...

Несмотря на надежды обнаружить что-либо существенное в подвале, тщательнейший трехчасовой осмотр которого был проведен чуть ли не ползком, не принес никаких результатов. Стариков возвращался в отдел разочарованный и встревоженный. Утром подполковник категорически потребовал реальных результатов по фигуранту, но доклад выливался в повторение пройденного. Кроме красиво выстроенной версии, предъявить Быкову было нечего. Надо было идти на риск.

─ Ну, что, мужики, берем гада!?

Олег с Борисом зачесали затылки, но, согласившись с предложением Старикова, согласно кивнули.

Эпистема … После ухода матери Владимир превратился в удивительное, по своему антагонистическому совмещению двух стихий, существо. «Лед и пламень»... ─ думал Малышев, глядя, как Владимир орет по телефону какому-то мужику:

─ Борис, я же тебя просил проконтролировать!.. А ты, как мальчик, пробежался по адресам и все! Что мне теперь, свою поломанную лапу сосать на койке здесь!... Да ты брось, че ты слюнявишь!.. Скажи лучше, что не стал делать!.. Да мне мать все рассказала!.. Там и не слышали даже обо мне... мудила...

Последнее слово Владимир прошипел уже после того, как отключил телефон. Колян с интересом слушал телефонную перепалку и, едва Владимир закончил, спросил, будто невзначай:

─ Че это ты так разорялся, если не секрет? ─ Колян с некоторых пор не упускал возможности подтрунить над своим соседом, но не больше, чтобы не упустить возможность иногда подкормиться на дармовщинку.

─ Да так, ─ неожиданно спокойно ответил тот. Этот резкий переход и вызвал такое сравнение у Стаса, как будто Владимир только что не заходился в злобе, захлебываясь желчью. Судя по разговору, что-то не заладилось с его лечением в городе Гамбурге. Колян, видимо, подумал то же самое, потому что успокоительно среагировал:

─ Тогда не стоит нервы свои расходовать! Три к носу и сопи в дырочки. Желать в жизни надо тоже с умом! Если позариться на слишком крутое, то также круто может не обломиться.

─ Смотря на что нервы тратить и что желать, ─ нехотя отозвался Владимир. ─ Если нечего желать, то тогда вон та гирька самая счастливая. Висит себе на ноге и никаких желаний!

─ Ну, понятно! Лучше всех живет топор, он железный и остер! ─ продекламировал Колян.

─ Колян правильно говорит, ─ подал голос Юрий Михайлович. ─ Смотрите на жизнь проще. Как говорил Оккам: «Не умножай сущности сверх необходимого». Это его философская формулировка библейского постулата: «Не мудрствуй лукаво!», что подтверждается еще одной истиной: «Ничто не ново под луной!». Я к чему это, ─ все, что человек сейчас ни захочет, уже кто-то когда-то желал, а результат все равно один, ─ смерть и могила!

─ Боже, ты чего так мрачно, Юра!? ─ воскликнул Стас, пораженный негативным выплеском Юриной эмоции. ─ К чему это ты весь этот винегрет выдал!?

─ А-а, ─ бесцветно протянул Юрий Михайлович. ─ Смотря, что желать. Больше всего именно быт и подразумевают, желая чего-то. Как в сказке о золотой рыбке. Быт, ─ это такая липкая жижа, ─ засосет и отнивелирует по полной программе... Погасит интеллект, личность, останется одна меркантильность собственника.

─ Тебя, Юрий Михайлович, что-то сегодня философствовать тянет! ─ усмехнулся Владимир. ─ Не стоит так напрягаться. Наше дело, как сказал Колян, лежать и сопеть в две дырочки.

─ Я смотрю, Юрий Михайлович, ты все время норовишь обобщить, округлить, уложить и закатать в баночки, что бы на каждый случай в жизни был готовенький набор консервированных рецептов, ─ желчно добавил Колян. ─ Зуб даю, что сам ты ими не пользуешься! А вот другим, наше вам удовольствие ─ получите и живите!

Юрий Михайлович посмотрел на Коляна, как на пятнадцатилетнего недоросля и улыбнулся:

─ Что же ты консервированного нашел в моих словах, родной?

─ А то, что поучать любишь, а сам, как я вижу, не больно-то чего огреб в жизни. ─ Колян махнул рукой. ─ Говоришь общие слова, а конкретного что сказать у тебя смыслов не хватает. Вот я и думаю, ─ чего желать в жизни попусту, когда богом все определено и слава ему! Всякие там олигархи будут расплачиваться за то, что слишком многого желали! Сам знаешь, меньше имеешь ─ лучше спишь!

─ А, ты опять свою песню завел! Нищие забот не имеют! ─ вяло отреагировал Юрий Михайлович. ─ Конечно, так легче. Но ты забыл, что человек не животное, чтобы обретаться на помойке! Такая философия просто религиозная отрыжка. Предел самоуничижения в желании обрести божественную милость. А на самом деле в этом юродствовании гордыни, одного из самых больших церковных грехов, заметь, больше, чем в просто гордыне.

─ Фигня! ─ заявил Колян. ─ Ты просто ничего в этом не понимаешь! Вот что тебе дало твое желание жить сладко и красиво? Учился, вкалывал и все псу под хвост! Да?

─ Хм! ─ Юра посмотрел на Коляна с усталой иронией, как смотрят на несмышленое дитя, задающего много неразрешимых вопросов. ─ Все-то тебе нужно знать. Ты прав, Колян, каждому отпущено в меру его разумения... И способностей, ─ добавил он после короткой паузы. ─ Вот только не каждый может иметь к этому разумению полный набор свойств характера, чтобы реализоваться. Приходит время, когда начинаешь это отчетливо понимать, но, к сожалению, понимание это приходить слишком поздно.

Юрий Михайлович закрыл глаза, дав тем самым понять, что он устраняется от продолжения беседы. Малышев смотрел на его лицо, обрюзгшее, заросшее седой порослью щетины, и никак не мог отделаться от мысли, что этот человек не просто несчастлив, но несчастлив особой разновидностью его.

Само лицо Юрия Михайловича являло собой стандартный архетип лица мужчины белой расы. В такой, едва наметившейся проработке его черт, в стремлении создать что-то индивидуальное, природа не преуспела, остановившись на незаконченности формы, абстрактной неопределенности. Такое лицо хорошо было бы в разведке, оно являло собой образец лица шпиона. Оно было лицом человека-невидимки, в котором можно было опознать кого угодно, но только не его обладателя! Это была безличная маска, лицо-штрих!

Там, где подбородок наметился раздвоением, вместо волевой прорисовки лишь вяло обозначилось это намерение. На лице Юрия Михайловича глазу трудно было выделить что-либо такое, что помогло бы припомнить его по прошествии самого незначительного промежутка времени. Не находя ничего примечательного, взгляд наблюдателя скользил бы по лицу Юрия Михайловича, не выказывая ни малейшего желания задержаться на нем. Стас подумал: «Не потому ли судьба обошла этого человека, что на его лице индивидуальность не нашла места, где бы она смогла поставить свою печать. Видимо, начальство при наградах, повышениях, знаках внимания, даже при самых благих его намерениях по отношению к этому человеку, не в силах припомнить лицо его обладателя, всякий раз ошибалось, приписывая Юрины заслуги кому-то другому. Когда же ошибка обнаруживалась, уже ничего поправить было нельзя. Да начальство и не спешило, видя, какую невзрачность могло одарить своей милостью. Может этим и стоило объяснить все жизненные неудачи и несправедливости, выпавшие Юре, в общем и целом гуманному и хорошему человеку... Люди не очень-то вдаются в анализ свойств натуры. И когда они впервые видят подобное лицо, то решают про себя раз и навсегда: «Этот тип ─ слюнтяй и тюфяк!». И, как ни опровергается их мнение потом, в глубине, в подспудной тьме подсознания, это мнение по-прежнему «рулит» их отношением к изгою».

Так думалось Малышеву, не очень-то в последнее время впадающему в такие рассуждения, тем более в адрес чужого ему человека. Но он ощущал что-то еще, не совсем понятное ему состояние, как будто все его размышления странным образом проявили оборотную их сторону. А на ней находился он сам, со своей судьбой, надеждами и желаниями, настолько схожими с Юриной характеристикой, что Малышев понял, что, думая о своем соседе, размышлял о себе самом.

Глава 17

Люди редко задумываются над тем, что Природа мудро распределяет и дает совершено безвозмездно самый драгоценный свой дар, а именно, здоровье, каждому из своих чад. И, как всякая мать, по мере своих сил оберегает это, часто неразумное, дитя от напрасной его траты. Но бывают, ох, как бывают такие моменты в жизни каждого человека, когда, кажется, отдал бы половину ее, только чтобы вернуть некоторые ситуации назад. К сожалению, беспощадное время умчалось и унесло эти отрезки жизни несчастного безвозвратно. И даже Природа, породившая свое ветреное и несговорчивое дитя ─ время, не властна вернуть утерянные роковые моменты. И все же, она не была бы такой совершенной, если бы не могла уберечь от неминуемой гибели чадо свое неразумное, не давая взамен другие эликсиры. А иначе, изошел бы род человеческий прежде времен и исчез в вечности без следа.

Так и многострадальная натура Макарыча, не в силах устоять перед обрушившимися на нее невзгодами, возопила к матушке-природе: «Спаси и сохрани...» и была услышана ею. Напал на Макарыча спасительный сон, как в летаргию обрушился, и спал он с того времени, как пришел домой, ровно сутки.

Жена Макарыча, к исходу их, подходя на цыпочках, прислушивалась, дышит ли ее благоверный. Он дышал ровно, размеренно и глубоко, будто сморил его сон младенца, а не мужа, озабоченного тяжким бременем злосчастных забот. Когда же пришло время пробуждения, встал Макарыч с постели свежим, полным сил богатырем, вот только место приложения оных он не смог определить в нужном направлении. Ибо нервную систему длительный и глубокий сон привел в порядок, но вот разум, ─ разум Макарыча, будучи самым ранимым и тонким его инструментом, был поврежден. Что и стало в самом ближайшем времени явлено всем окружающим его людям в полном объеме! Как точно сказали мужики, узнавшие про это, ─ «снесло крышу у Макарыча вместе со стенами...»...

В то утро разум Макарыча, не находя подходящего повода для раскрытия своей вновь обретенной уникальности, дал своему хозяину благополучно собраться, позавтракать и выйти из дома, направив его на работу, как и делал это почти три десятка лет. Собравшиеся на пятиминутку сантехники и прочий работный люд не заподозрили в поведении своего начальника никаких особых странных отклонений, о чем в последствии круто жалели. Некоторые говорили, что видели в его манере общаться что-то этакое, но их тотчас же осадили, приговаривая: «Все потом крепки задним умом...».

Не могли работники ДЭЗ’а знать, что их бригадир уже вышел на финишную прямую и судьба его необратимо изменится через каких-то полчаса. Едва они разошлись, получив от Макарыча записки с заявками, которые загодя, словно что-то предчувствуя, заготовила Антонина, как двери в бригадирскую отворились и на пороге появилась Юлия Семеновна. Официоз на ее лице не предвещал ничего хорошего. Но Степан Макарыч, взглянув на нее кротким ясным взглядом, дал ей понять, что нет у него никаких причин быть замешанным в ее ужасном настроении. Но Юлия Семеновна не приняла этого открытого душевного посыла. Коротко, словно бросив трехпудовую гирю к ногам Макарыча, она отчетливо произнесла:

─ Степан Макарыч, зайдите ко мне, пожалуйста...

И с тем вышла, прихлопнув слегка дверью. Степан Макарыч принял ее просьбу, как должно принимать просьбу начальника и, не мешкая, направился ей вослед. Когда он вошел в кабинет, Юлия Семеновна уже сидела на своем месте за столом. Жестом указав на стул, она, несколько помедлив, сказала с нотками горечи в дрогнувшем голосе:

─ Степан Макарыч, случившееся событие заставило нас, как это ни неприятно говорить, принять экстраординарные меры по отношению к Вам... ─ Она помолчала и снова заговорила. ─ Позавчерашняя авария по заключению комиссии выявила грубейшие нарушения в технике эксплуатации магистрального трубопровода на нашем участке.

Юлия Семеновна остановилась передохнуть и посмотрела внимательным взглядом на Степана Макарыча. Тот слушал ее с таким видом, будто перед Юлией Семеновной сидела египетская мумия и таращила на нее пустые глазницы. Но Харицкая была человеком железного закала. Это мистическое видение никоим образом не поколебало ее решения продолжить разговор, в котором она изложила всю тяжесть проступка сидевшего перед ней бригадира. Степан Макарыч без видимой реакции выслушал все претензии со стороны дирекции управляющей компании. Когда же Харицкая закончила их излагать, он остался сидеть перед ней такой же неодушевленной куклой.

Юлия Семеновна с недоумением восприняла такую реакцию со стороны человека, которого только что обвинили в позорном, тяжком проступке, вроде нашкодившего школьника, которого вывели за ухо из класса и объявили об исключении из школы. Она ощутила какое-то внутреннее беспокойство, потому как поведение Лепилина явно указывало на то, что с ним что-то не так. Юлия Семеновна поспешила закончить эту тягостную процедуру, намеченную её руководством. Протягивая Степану Макарычу лист бумаги, она как можно сочувственнее сказала:

─ Поверьте, Степан Макарыч, руководство решило найти виновного... и вы знаете, как это делается. Я со своей стороны приложила все усилия для того, чтобы как-то изменить их решение, но бесполезно... Вот, возьмите бумагу и напишите объяснительную, почему на отводе от магистрали была поставлена бракованная задвижка и не был сделан своевременный ремонт для ее замены... Они хотят... ─ Харицкая замялась и почему-то шепотом добавила, ─ направить дело в суд о причинении ущерба по халатности и возмещении убытков... Я отговаривала их, как могла, говорила, что не было здесь никакой халатности, но они никак...

Говоря это, Харицкая пододвигала листок все ближе к Лепилину, пока тот с отрешенным недоумением не воззрился на появившиеся в его поле зрения бумагу и руку Юлии Семеновны.

Степан Макарыч поднял лицо от стола и увидел склоненное к нему участливое лицо своей начальницы и что-то, похожее на мысль, промелькнуло в его пустых глазах.

Он взял листок и по-прежнему, не издавая ни звука, продолжал сидеть в той же позе. На его лице меж бровей пролегла глубокая борозда, как будто ему в этот миг пришлось единолично решать судьбу, по меньшей мере, всей страны. Харицкая оценила этот значимый момент в жизни Степана Макарыча. Деликатно откинувшись на спинку кресла, Юлия Семеновна отвернулась к окну.

Она подождала примерное количество времени, надобное для написания столь ответственного документа, благо опыт в сотворении подобных текстов у нее имелся в предостаточном количестве. Но, когда по прошествии оного, ни единый звук не коснулся ее слуха, Юлия Семеновна повернулась к Лепилину и пришла в замешательство. Степан Макарыч, нисколько не изменив ни позы, ни выражения своего лица, сидел перед листком, на котором жирным шрифтом обозначилось отлично видное даже с ее места одно слово: «ДУРА».

Юлия Семеновна обомлела. Едва это слово, осозналось ею, как первоначальный оскорбительный смысл его испарился и заместился более ранимым его значением «идиотка»! Затем, безо всякого перехода оно обратилось для Юлии Семеновны в ясно читаемый синоним «дебилка», хотя она чувствовала, что Лепилин имел в виду более глубинный его смысл, а именно: «ничтожество»!

─ Я... как вы смеете! ─ охнула Харицкая. ─ Что вы себе позволяете!?

─ Значит, дура! ─ размеренной интонацией удовлетворенно сказал Степан Макарыч. ─ Если так орешь! А орешь ты так потому, что дура и сволочь беспросветная! На других нажиться хотела, да скоро вышибут тебя на помойку твои начальнички-мерзавцы! Я давно подозревал, что ты со своей бандой открыла на меня охоту! Мяса моего захотели! Ничего не выйдет! Я тебя сам сейчас урою...

И он, встав и подойдя к Харицкой, вжавшейся от ужаса в спинку кресла, тихо и внятно произнес:

─ Я тебя убивать не буду сейчас... Но сначала всю вашу банду изничтожу, как вот эту железку...

И в порыве благородного чувства справедливой мести и гнева Степан Макарыч сгреб подвернувшийся первый попавшийся предмет со стола, оказавшийся футляром для очков. Оказавшись в его мощной длани, футляр вместе с очками хрустнул, как яичная скорлупка. Высыпав обломки на стол перед совершенно ошалевшей Юлией Семеновной, он медленно двинулся к двери и перед тем, как скрыться за ней, повернулся к бывшей своей начальнице и, погрозив ей пальцем, вышел.

Идя домой на обед, Быков никак не мог понять, что за круги выписывает вокруг него судьба. За последнее время Быков стал ощущать неприятное чувство чьего-то тайного постоянного присутствия, будто какой-то человек должен вот-вот выйти из-за угла и объявить ему день его смерти.

Чувство это усилилось после того, как соседка по площадке окликнула его во дворе. Она сказала, что его вчера спрашивал какой-то мужчина и поинтересовалась, нашел ли. Быков что-то буркнул и, поспешно пройдя мимо старушек, чуть ли не бегом поднялся к себе. Не раздеваясь, он торопливо прошел на кухню, налил стакан водки и залпом выпил. «Что-то пошло не так... Что и когда?» Быков не сомневался, что сделал все правильно и надежно, но Петра не арестовали, и как раз это обстоятельство мучило его сейчас.

Сбросив на стул куртку, Быков сел за стол. Собравшись с мыслями, он стал тщательно прокручивать весь тот день час за часом. «Я общался только с Петром... Даже если он рассказал, откуда у него взялось пиво своим корешам, то тут я глухо в стороне... Добрый дядя посочувствовал пацану, страдающему от злодея-папаши... И все... Но почему менты не заглотили наживку?.. Все бутылки с клофелином я убрал... Правда, одной пустой не было... Но я ее не нашел... значит, и менты не должны были... Наверняка пацаны разбили ее об стену... Там валялись осколки. Дальше... Все тряпки после мочилова я с себя снял и сжег утром, ничего не осталось...».

Быков переменил позу и пробормотал: «Чего тут базар разводить... Все одно, ментам до меня не докопаться...»

Он протянул руку к шкафчику, достал бутылку «Guinness». Опрокинув ее в большую кружку, Быков разбавил пиво остатками водки и медленно, не прерываясь, вытянул «ерш» до дна. Машинально сунув в рот что-то, лежащее на столе, Быков тряхнул головой, словно сбрасывая с себя оцепенение.

Он никак не мог освободиться от назойливой мысли, уже неделю мучившей его: «Все-таки, что-то пошло не так... Знать бы что?».

И, как говорится, сглазил, ибо в следующее мгновение зазвонил дверной звонок каким-то особенным образом, как звонит только в случае присутствия за дверью официальных лиц. Быков почувствовал это сразу. А потому, торопливо хлебнув добрую порцию «Guinness», поставил бутылку и, уже не торопясь, слушая трель повторного звонка, подошел к двери:

─ Кто? ─ хрипло выдохнул он.

─ Мне нужен Быков, ─ ответил за дверью мужской голос. Быков каким-то подсердечным спазмом ощутил, что этот голос может принадлежать только менту, особую манеру которых разговаривать со своими клиентами, он изучил до самых тайных уголков подсознания.

Он открыл дверь и увидел стоящих перед ним молодых парней. Одного из них он узнал. Это был оперативник, неделю назад допрашивавший его.

─ Чего надо?

На его вопрос все трое отреагировали единым движением. Потеснив Быкова внутрь, они вошли и захлопнули дверь. Тот, что был постарше, колко глядя на него, сухо спросил:

─ Быков, Виктор Федорович?

─ Ну, я...

Оперативник протянул ему бумагу и пояснил:

─ Вот постановление на ваш арест. А вот ордер на обыск, ─ и он протянул Быкову еще один лист бумаги. Быков взял их, повертел в руках, однако читать не стал и вернул листки назад.

─ Я неграмотный, ─ со злой иронией сказал он. ─ Но кое-какие порядки ментовские я знаю. Понятые где?

─ Сейчас будут. Борис, пригласи соседей с площадки. А мы пока побеседуем. Вернее, послушаем гражданина Быкова о том, как он в подвале двести шестьдесят второго дома двадцать четвертого февраля лихо, можно сказать, геройски, расправился с ребенком! Ведь так, гражданин Быков?

На ответ у Быкова ушли всего доли секунды, но и этих долей хватило, чтобы они были восприняты Стариковым как откровение. По тому, как едва уловимым движением бровей, губ подобралось лицо Быкова, и его взгляд, до этого презрительно-холодный, вдруг потух, Стариков понял, что не ошибся.

─ Что, начальник, других под рукой не оказалось? Решили старые кадры прошманать? ─ усмехнулся Быков.

─ Ты за других не бойся... ─ холодно ответил Стариков. ─ Тебе твоего хватит на пару «червонцев».

─ Ну-ну, уж не ты ли мне их подкинешь? ─ Быков уселся на диван в комнате, куда все прошли, ожидая Бориса с понятыми. Стариков ничего не ответил. Смотря в упор на Быкова, он никак не мог взять в толк, что заставило этого маленького невзрачного человечка совершить это жестокое убийство. Он не понимал мотивов, хотя знал все, завязанные в тугой узел, пропитанные ненавистью отношения между людьми, с судьбами которых ему сейчас пришлось так тесно соприкоснуться.

Почему убит ни в чем не повинный ребенок? Убийство любого из участников этого дела Стариков понял бы и принял бы за веский мотив, но чтобы пострадала дочь старухи? Изнасилование? Месть? Но с какого боку это относится к Сапрыкиной? Причем здесь сын Куркова, которого он подставлял, если принять во внимание то обстоятельство, что Быков считал самого Ивана Куркова главным обидчиком? Может, он хотел расправиться именно с сыном Куркова, но девчонка оказалась не в том месте и не в то время!? Потому он и вытащил из подвала дружков Петра Куркова, чтобы хоть чем-то достать своего врага? Но почему не завалить было самого Куркова, там же в подвале, улучив момент? И все же Стариков чувствовал, что такую историю, за которую сел Быков, мокрухой не разрешают, не такой масштаб... Вопросы, вопросы...

Стариков дождался прихода Бориса с понятыми, и опера приступили к обыску. Все знали, что искать, потому дело спорилось, и через полтора часа был найден набор ножей в сантехническом шкафу.

─ Отличная коллекция, а? ─ сказал Стариков, с хитрым прищуром глядя на Быкова. ─ Только вот странное место ты ей определил! С чего бы это?

─ Чтобы всякие, которые тут ходят без приглашения, не свистнули ее... ─ глухо и неприязненно ответил Быков.

На большее надеяться не было смысла. Ни одежды, ни чего-либо еще, что могло бы указать на причастность Быкова к убийству, уже давно не существовало. Из подвала Быков мог принести домой только нож, а потому Стариков, едва были найдены ножи, поднялся и сказал:

─ Мужики, все, закончили.

Но, скомандовав на отбой, он никак не мог отделаться от мысли, что что-то в этой квартире есть такое, что он видел недавно как улику, но что? Пройдясь по комнате, Стариков еще раз пробежал взглядом весь ее небогатый холостяцкий интерьер, но не уловил того внезапного сердечного толчка, который всегда сопровождал каждое его удачное действие.

Пройдя на кухню, Стариков даже не успел что-либо осмотреть, как на столе увидел предмет, мереживший в сознании, но тотчас же определившийся в форму пивной бутылки, едва взгляд упал на него:

─ А ну-ка, стоп, что-то тут на столе знакомое наблюдается. Товарищ у нас оказывается большой любитель «Guinness»! ─ Стариков осторожно взял пивную бутылку и сказал. ─ Вот это надо срочно на экспертизу. Чует мое сердце, ее сестричка у нас в вещдоках дожидается!

Пока Олег упаковывал бутылку в пакет, Стариков поблагодарил понятых и отпустил их. После их ухода он обернулся к Быкову и сказал:

─ Давай-ка упакуем и тебя. Протяни руки.

Надев на Быкова наручники, опера вывели его на лестничную площадку. После чего, закрыв дверь квартиры, опечатали ее. Глядя на эту процедуру, Быков жестко проронил:

─ Не потеряй ключи, начальник! А то дверь неохота ломать потом.

Стариков, бросив короткий взгляд на ухмыляющегося Быкова, ответил:

─ Не волнуйся, они не скоро тебе понадобятся.

─ Не загадывай, начальник...

Витя на обеденную пятиминутку пришел с опозданием. Малышев сидел около двери и караулил своего напарника.

─ Слушай, Вить, тут приходила та баба, которой мы на той неделе ставили компакт, ─ шепотом сказал он. ─ Что-то там она претензии к тебе предъявляет. Говорит, ты компакт ей заменил бракованным, а ее хороший забрал себе. Я слышал, она про «Черепа» спрашивала у Антонины...

─ Перебьется! Мало ли трепа разводят жильцы! А «Череп» где?

─ Говорят, домой свалил. Заболел. Совсем развинтился наш «Череп», ─ с хитрецой в голосе добавил Малышев. ─ Ты случайно не знаешь, что за болячка у него образовалась?

─ Обыкновенная. Воспаление хитрости. На него составили акт в дирекции, что «Череп» виноват на все сто в аварии магистралки. И подали на него в суд на возмещение ущерба. А заодно приказ на увольнение готовят.

─ Вот это да! Ты-то откуда знаешь?

─ У меня жена диспетчер. Они все всегда знают, ─ довольно ухмыльнулся Никонов. ─ Классно теперь попрессуют нашу «Черепушку»!

─ А кто теперь вместо него? ─ поинтересовался Малышев.

─ Пока мастер, вон Тонька сидит, уже надулась как самоварная баба. ─ Виктор скривился и равнодушно сказал: ─ Какая нам разница! Все равно рулит здесь Харицкая. Она теперь на «Черепа» столько всего спишет, считай, полконторы, что светит ему срок за растрату на пятерик, не меньше. И все это счастье я ей устроил, ─ добавил он, усмехнувшись.

─ Что за счастье?

─ Нечаянная радость называется. ─ Виктор выдохнул и спросил у Антонины, молча сидевшей за столом, перебирая какие-то бумаги. ─ Тонь, чего мы ждем? Пора на работу. Все равно никто больше уже не придет.

Стас и сам пребывал в недоумении. В бригадирской, кроме них, находился только Сашок-шепила, Васька-амбал, Юрка-сварщик и Игорь, которому все равно было где находиться, лишь бы ничего не делать. Антонина посмотрела на собравшихся и ответила:

─ Сидите, ждите, сейчас придет Юлия Семеновна. Она сделает сообщение и проведет пятиминутку.

─ Ладно. А все-таки, где остальные, малярши, плотник, а? Семенов с «прапором» болеют, а с остальными что?

Антонина нехотя и с заметным раздражением ответила:

─ Малярши уволились...

Сашок опередил всех:

─ Что, так сразу и все!?

─ Н-да, ─ протянула Антонина.

─ Правильно, платить людям надо! ─ жестко вставил реплику Васька-амбал. ─ А что Анатолий Палыч, тоже уволился?

Тут уж Антонина не сдержалась и с плохо скрываемой неприязнью ответила:

─ В больницу попал ваш Анатолий Палыч! Язва у него открылась... Пить меньше надо... ─ уже тише буркнула она.

─ А он и не пьет! ─ отпарировал Васька-амбал.

─ Ну да, на хлеб мажет! ─ Антонина посмотрела злобно на Ваську и добавила: ─ Позавчера его из слесарки диспетчера домой еле выпроводили, после того, как он опился на вашей попойке.

Ей никто не успел возразить, как в бригадирскую стремительно вошла Юлия Семеновна и, оглядев всех каким-то пронзительным отстраненным взглядом, спросила у Антонины:

─ Это что, все?

─ Да, Юлия Семеновна!

Харицкая подошла к столу, оперлась на него рукой и без предисловий сказала, жестко и безаппеляционно:

─ Дирекция управляющей компании распорядилась уволить за грубейшие нарушения в работе и отчетности прораба ДЭЗ’а Лепилина. В связи с этим я отдаю распоряжение написать каждому из присутствующих докладные записки с перечислением тех материалов, которые вы получали у бригадира за последний квартал. Я имею в виду те материалы, которые он потом реализовывал не по назначению. Вам не надо, наверно, объяснять, почему это нужно сделать! Иначе вся материальная недостача будет распределена между нашими работниками и вычтена из их зарплаты. Так что, в ваших интересах вспомнить все как можно подробнее, ─ даты, количество и состояние приборов. Через час все записки принести ко мне.

Едва она замолчала, как робко прокашлявшись, подал голос Сашок:

─ А что, его уволят совсем-совсем? Не получится так, что он останется?

─ Он уже уволен. Ваши записки нужны для предоставления в суд. И давайте, без лишних вопросов. Все уже решено без вас!

В ответ на ее слова лицо Сашка вдруг исказила такая гримаса злобной радости, что Малышев с Никоновым невольно переглянулись. Кто бы мог подумать, что в этом, вечно пришибленном юродивом сантехнике возможны такие страсти.

Но Харицкая, никак не отреагировав на это проявление чувств, только снова обвела всех своим жутковатым взглядом и вышла.

─ Н-да, круто посолят задницу «Черепу»! – задумчиво обронил Никонов. – Ну, что, возьмемся за дело! Уж я-то ему изготовлю парочку классных розг. Заслужил мужик!

Вернувшись с оперативки, Стариков наскоро обговорил с мужиками их занятия на ближайшие два часа. Отослав их, он уселся за стол и в который уже раз начал прокручивать в голове план допроса Быкова. Подполковник подал им дельную мысль не торопиться с допросом, дав, по его выражению, «помариноваться» Быкову до завтрашнего дня.

Психологическая обработка – дело, конечно, хорошее, но иметь к этому еще и несколько неопровержимых улик не помешало бы. Выходило, что все обвинение сейчас строилось на «липовых» пальчиках на ноже.

«От ножа с отпечатками пальцев Петра Куркова Быков отмахнется, как от мухи, и глазом не поведет», ─ невесело промелькнуло в голове. Стариков досадливо выдохнул и снова принялся черкать по бумаге. Надо было чем-то зацепить этого мужичка, он чувствовал, что решение рядом, но никак не мог сообразить, с какой стороны его искать. Ему никак не давала покоя мысль, что в этом, в общем-то прозрачном деле, имеется решающий момент, факт, который они просмотрели в ходе дознания и осмотра места происшествия.

Рассуждая, Стариков пришел к выводу – чтобы попасть в подвал, когда там находились ребята, мало было иметь ключ от двери. Человек, проникший в это время в подвал, должен был не только иметь ключ от него, но и иметь доступ в подвал с другой стороны, так как Стариков выяснил предварительно у ребят, что они всегда запирались изнутри на самодельный засов. Это его навело на мысль, что таким человеком мог быть только работник ДЭЗ’а.

И опять в этом не было никакого реального решения. Эта мысль лишь убеждала в прямом отношении Быкова к делу, а не давала улики. Он взял трубку и набрал номер судмедэксперта:

─ Василий Дмитриевич, Стариков беспокоит. Как наши дела?.. Понятно, но мы оприходовали нашего фигуранта. Он уже в СИЗО и сидеть ему там до предъявления чего-либо существенного всего трое суток... Вся надежда на вас... Много работы, да-да... Никаких существенных зацепок, так, попугать психически, может и расколется... Василий Дмитриевич, дорогой, удружите, просмотрите еще старые материалы.... Ну да, я просто нутром чую, что-то там мы просмотрели... Ага... завтра заеду...

Стариков задумчиво положил трубку и взглянул на часы. Борис должен был уже вернуться из хранилища вещдоков. Стариков собрал со стола бумаги и, спрятав их в сейф, вышел. Едва он закрыл дверь кабинета, как его окликнул поднимающийся по лестнице Борис:

─ Тару я взял! Зачем она тебе понадобилась, вот в чем вопрос?

─ Это не вопрос, мой дорогой! Это овеществленная догадка и если она сработает, считай, нашего Быка мы возьмем за рога не хуже тореадора, понятно?

─ Непонятно, но ладно. Давай скоренько провернем твой вариант, а то у меня вечерок сегодня занят. Не хочется, знаешь ли, просаживать его во всяких сомнительных местах по прихоти своего начальника.

─ Ты поговори еще! ─ притворно рыкнул на Бориса Стариков. ─ Мал еще больно обсуждать приказы начальства. Вот капитанские погоны нацепишь, тогда можешь встревать в приказы начальства.

Идти было недалеко и когда опера подошли к небольшому магазинчику, то им даже не хватило времени закончить свою шутейную пикировку. Перед дверью Стариков сбросил с себя игривое настроение и, нацепив личину официоза, вошел внутрь.

За прилавком никого не было. Около него стояли два парня и усердно считали наличность. Стариков кивнул Борису и, постучав по прилавку, громко спросил:

─ Есть тут кто?

Откуда-то снизу, из-под прилавка, ему ответил женский голос:

─ Если на потолке мух считать, то тогда точно никого не увидишь.

И тут же перед ними возникло в полусумраке прохода между стеллажей с товаром и прилавком маленькое женское личико.

Оно усердно что-то жевало, отчего Стариков, быстро сориентировавшись, сказал:

─ Приятного аппетита!

Продавщица ничего не ответила, вытерла губы и спросила:

─ Что вам?

─ Немножко удовольствия поболтать с такой приятной девушкой, ─ просмаковал Борис свою фразу. «Девушка», которой по всем параметрам стукнуло уже за сорок, презрительно и устало смерила его взглядом:

─ Берите свою бутылку и можете болтать со своим приятелем хоть до утра. Ходят тут такие разговорчивые без продыху, заколебали уже.

Стариков, чувствуя недружественный настрой продавщицы, вмешался в разговор:

─ Мы к вам по делу. Вот мое удостоверение. Мы могли бы минут пятнадцать поговорить так, чтобы не мешали?

Продавщица, поджала губы и вздохнула:

─ Ладно, дверь закрою. Эй, брать надумали? Давайте быстрее, я магазин закрываю.

Последние слова относились к парням, явно не питейного возраста. Торопливо проговорив «сейчас, сейчас...», они выложили на прилавок кучу мелочи. Увидев эти залежи, продавщица нервно ...

─ Копилку что-ли, открыли?.. Не буду я брать столько мелочи!

Парни начали было качать свои права, но Стариков, поняв, что дело затянется надолго, грозно рыкнул на них:

─ А ну-ка, покажите ваши паспорта?! Рано вам еще баловаться алкоголем. Дуйте домой, не то отправлю в отделение!

─ Не имеете права! ─ огрызнулся один из них.

─ Имеет, имеет, ─ поспешила заверить их продавщица. ─ Они из милиции. Я сама видела у них удостоверение. Идите от греха подальше, я дверь за вами закрою.

Заперев дверь, она повесила табличку и, повернувшись к операм, едко сказала:

─ Все равно, я бы им товар не отпустила. Говорите, зачем пришли!

─ Дело у нас к вам небольшое, но очень важное. Вот тут, на этих трех фото есть один, который двадцать второго или двадцать третьего февраля, в общем, на праздник, купил в вашем магазине несколько упаковок пива «Guinness». ─ Стариков разложил перед продавщицей фотографии. ─ Вот на эти два вопроса мы бы хотели получить ответ. Постарайтесь, вспомните как можно подробнее.

Продавщица небрежно повертела фото и сразу же, ткнув пальцем в одно из них, сказала:

─ Да чего стараться. Я знаю вот этого. Это Витька-маленький, в ДЭЗ’е работает сантехником. И пиво «Guinness» он точно перед праздником три упаковки купил.

─ А почему вы так уверены, что это был он? ─ тут же спросил Борис. ─ У вас перед праздниками торговля наверно большая, народу много, трудно упомнить...

Но продавщица хмыкнула и тряхнула головой:

─ Чего тут помнить-то! Витька-маленький у меня часто отоваривается и всегда норовит чего-нибудь дешевенького купить. Сами понимаете, потребляет он много, а денег получает мало. Вот и выгадывает. А тут приходит и покупает сразу три упаковки «Guinness». Это пиво дорогое. Я удивилась и даже переспросила, не ошибся ли он. Так он еще обозлился, «не твое, говорит, дело...», забрал пиво, а его в каждой упаковке по восемь бутылок, и ушел.

─ Скажите, можно ли узнать номер партии пива, которая была в продаже в тот день, именно «Guinness»?

─ Ну, конечно! В бухгалтерии эти накладные. Я всегда, как только продаю последние ящики, звоню им для отчета. У нас с этим строго. Начальство боится, как бы мы не смахинировали, типа дешевое продавали как дорогое, пересортица разная там и все такое.

─ Ну, отлично! Завтра зайдите к нам после работы, мы оформим ваши показания.

─ Нет, уж, я работаю допоздна и каждый день. Местом, знаете ли, дорожу. Вы лучше давайте сейчас все запишите, а я подпишу.

Опера нашли в ее словах большой резон и через пятнадцать минут получили от продавщицы подписанные показания. Купив перед уходом по бутылке пива, мужики, весьма довольные, покинули магазинчик.

Эпистема… Человек так уж устроен, что сначала видит в другом недостатки, а потом нехотя соглашается признать его достоинства. Долгие часы вынужденного безделья невольно подвигли Малышева к изучению человеческих характеров. Случай собрал около Стаса людей самобытных и разношерстных, но, в силу вышеозначенного постулата, Малышев вначале просмаковал неприятные стороны их натур.

Однако эти стороны каждого из них были настолько похожи на соседский набор, что изучать их Малышев закончил, не успев толком начать. И что побудило его к столь одиозному выбору, для Малышева было не важно. Затянувшаяся хандра стала благодатной почвой для этих занятий. Долгая болезнь, дурно развивающиеся события, жалобы жены на непосильные заботы и прочее, прочее только усугубляли тщание, с которым он проводил свои исследования. Это несколько примиряло его с тоскливыми больничными буднями, отвлекая от безрадостных перспектив.

И только затем, постепенно, он стал открывать для себя в своих соседях другие стороны, делающие их столь разными и занимательными. Его занятие психоанализом, вначале носившее оттенок мизантропии, чуть позже трансформировавшееся в меланхолический сарказм, затем поднялось на другой уровень и превратилось в своеобразную интеллектуальную забаву. Ему стало просто интересно предугадывать слова и поступки своих сотоварищей.

Одно время, после театрального появления среди них Владимира, Малышев не сразу смог определиться со своим отношением к этому человеку. Владимир был начитан, образован, напичкан великосветским шиком и лоском, но что-то в нем, помимо его апломба, самомнения и юношеских рудиментных замашек, не давало возможности общаться с ним запросто, как было принято среди них.

В конце концов, апломбы и амбиции были свойственны каждому из возлежавших здесь мужичков. Юра в этом даже мог дать фору своему тридцатилетнему визави. Не в этом была неясность и сложность познавания натуры Владимира. Все это время, как ни пытался Малышев определить себе хоть какое-то представление о личности Владимира, он так и не смог это сделать, пока один случай, словно маячковый проблеск, не высветил главное, стержневое свойство этой странной натуры.

Как-то Юрий Михайлович, разговорившись, по своему обыкновению, стал осаживать возражавшую ему молодежь. Колян и Владимир, каждый по-своему, трактовали обсуждаемую тему, но что-то в их трактовках вызывало у Юрия Михайловича раздражение. Стас, пребывая в меланхолическом настроении, не принимал активного участия в споре, отделываясь абстрактными восклицаниями, вроде «мгм», «естественно», «да уж» и прочей, ни к чему не обязывающей озвучкой своего присутствия.

─ ...человечество уже давно выпало из гнезда реальности в мир иллюзорных условностей. Почему так, понятно и ежу, но вот эта ситуация приведет его к полному краху. Этот регресс уже не остановить...

Юрий Михайлович замолчал и закашлял. Владимир, иронично усмехаясь, закончил его мысль:

─ ...но поможет слить нас на помойку истории.

─ Вот и я о том же, ─ отдышавшись, отозвался Юрий Михайлович. ─ Люди почему-то забывают, что эта помойка приготовлена для нас всех. И это будет пострашнее атомной войны или падения метеорита. Куда там экологии до культурного апокалипсиса! ─ Юрий Михайлович сморщился, как будто проглотил уксус. ─ Распад морали в древнем Риме привел к его краху, но это был крах локальной культуры. Она имела еще возможность возродиться где-то в другом месте. Но сейчас этот распад происходит в глобальном масштабе и от него уже нигде не укрыться!

─ Хм! Стоит ли так укрупнять и обобщать! ─ Владимир бросил снисходительный взгляд на Юрия Михайловича. ─ Сколько таких крахов было уже в истории людей. И все переплавлялось, перемалывалось, и пеклись из этой муки отличные пирожки! А потомки хавали их за милую душу!

─ Вот это и есть безальтернативный капкан! В этой муке, как ты говоришь, накапливалась мутация, ведь сделана она была из изначально испорченного сырья. Поэтому, дорогие мои, мы и получили сейчас весь комплекс невежества, полного беспутства и дикой аморальщины! И, заметьте, это происходит по всему миру!

─ Не, Юра, ты малость чего-то недопонимаешь! Думаешь, что если ты знаешь об этом, то и других не найдется постоять за идеалы человечества, ─ несколько горячо выпалил Колян. ─ Да если бы не было церкви, то все это самое человечество давно уже само себя изничтожило!

─ Вот еще одна глубокая иллюзия. Несмотря, Колян, на гигантские усилия всех церквей на свете, что-то я не вижу особых результатов в их борьбе. Наоборот, все, как я уже сказал, становится только хуже! ─ с пессимистическим вздохом закончил Юрий Михайлович.

─ Юра, извини, но ты перегибаешь палку, ─ раздраженно сказал Владимир. ─ Колян тоже в чем-то прав, но и его правда, можно сказать, поросла мхом. Просто вы не понимаете, что человек устал от всяческих вековых запретов и сейчас пытается освободиться от них. Почувствовать вкус свободы! Может, и перегибает где-то по части секса, культа силы и всяких этикетов, но где не без промахов?

─ Даже так! ─ иронично хмыкнул Юрий Михайлович. ─ Хотя это сказано и умно и не без претензии на понимание тенденции развития цивилизации, но вот что я тебе скажу, Володя. Это самое простое объяснение происходящих процессов во всех мировых этносах. Сглаживаются национальные различия в культурах и, несмотря на усилия противостоять этому сглаживанию, происходит неизбежное нивелирование всех национальностей. Для ясности понимания приведу пример, ─ США. Там уже давно декларируется уничтожение национальных и расовых различий, и все это этническое варево называется американской нацией. Понимаете, что это значит? То же самое происходит и в глобальном масштабе. Медленно, но верно и неотвратимо. А в результате произойдет исчезновение национальных культур, их разнообразия, своеобразия и самобытности!

─ Ну к чему это ты? Мы говорили совсем не об этом, ─ устало возразил Владимир.

─ Да вот к чему, ─ вся иллюзорная условность наших представлений о завоеваниях свобод и социальных вершин цивилизации не дает шансов даже на мало-мальски реальную возможность исправить положение. Люди уже не в состоянии оценить масштабы морально-нравственного апокалипсиса. Так что в перспективе распад, регресс и только один создатель знает, куда вывезет эта кривая! Различие в культурах разных народов еще могло бы сдержать этот распад, но...

─ Нет, Юра, ─ нетерпеливо оборвал его Владимир. ─ Ты точно закопался в своих мыслях и потерялся там. Знаешь, как один землекоп на спор копал самую глубокую яму и рыл ее до тех пор, пока стенки не обрушились и не похоронили его.

Юрий Михайлович посмотрел на Владимира столь красноречивым взглядом, что Малышев, перехвативший его взгляд, понял, что из всего того, о чем говорил Юрий Михайлович, до Владимира не дошло и половины. Его последняя реплика вдруг открыла Малышеву тот недостающий, но самый важный нюанс характера Владимира.

Он был зауряден. Это был особый сорт заурядности. Его заурядность не поражала, ─ она сшибала с ног. Вбитые в натуру понятия и принципы в корне не допускали ни малейших отклонений в сторону иных толкований или взглядов. Ортодоксия по сравнению с этим бастионом косности была просто анархией. Пообщавшись с ним какое-то время, собеседник Владимира неизбежно приходил к мысли, что все нормы и квоты, отпущенные человеку в этом компоненте его натуры, перехлестывали в разы.

Он не был глуп или наивен. Заурядность его проявлялась лишь в том, что мало-мальски выходило за рамки устоявшихся канонов, общепринятых точек зрения, в желании все уложить в принятые в его окружении рамки суждений и понятий. Это свойство его натуры действовало как лист промокашки, высушивая и охолащивая любую интересную, но недоступную для его понимания идею. Он противодействовал всему, в чем чувствовал угрозу своей ментальности.

Но, все же, какая-то нервность, двойственность его внешнезнаковой манеры поведения порождали в Малышеве чувство непонятной жалости к этому человеку. Ему стало казаться, что этот парень глубоко несчастен, но не знает об этом. Отсюда все его грубые, нервические эскапады, от которых он и сам страдал, но устранить их причину был не в состоянии.

Глава 18

Утром следующего дня, влекомый непреодолимым чувством мести, сжигавшем его сердце, Степан Макарыч шел в известном ему направлении упрямо и сосредоточенно. Он шел на почту, чтобы отправить объемистые пакеты, в которых лежали некие документы. В пути ему встречались какие-то люди, они здоровались, спрашивали о чем-то, но Степан Макарыч уже умер для этого мира. Он больше не жил его интересами и заботами и только одна грань этого умершего мира еще занимала ум Степана Макарыча. Все остатки чувств и мыслей его были отданы одной цели ─ покарать обидчиков, восстановив, тем самым, справедливость и правду!

Так ему повелел внутренний голос, который надиктовал текст обращения к правительству, Думе, президенту и народу России, а особо, отдельным образом, повелел подготовить документ в Международную Комиссию по правам человека. Произошло же это озарение свыше, после того, как он покинул кабинет Юлии Семеновны.

Не в силах унять свое волнение, Лепилин еще некоторое время бродил по улицам родного микрорайона. Оно так переполняло его душу, что у него перед глазами стали возникать некие огненные сполохи, от которых кружилась голова и грудь наполнялась томлением. Но постепенно он стал замечать, что эти сполохи не просто так мельтешат перед его внутренним взором. Они почему-то стали складываться в слова и даже предложения, которые он вдруг страстно захотел прочитать.

В попытке разобрать эти слова Степан Макарыч несколько раз неаккуратно споткнулся и чуть было не упал. А чтобы не упасть от такого совмещения действий, он, остановившись, поискал вокруг себя местечко, где бы он мог спокойно присесть и заняться делом чрезвычайной важности. А то, что прочтение этих слов было делом чрезвычайной важности, он понял сразу.

Место он нашел быстро и, не мешкая, опустился на какую-то ровную поверхность, которую он даже не особо разглядел из-за красного марева, застлавшего ему глаза. Неведомая сила заставляла Степана Макарыча запоминать возникавшие перед его взором слова. Такое напряжение заставляло его хмурить брови, чтобы не упустить ни единого знака.

Он даже шевелил губами и особо трудные слова произносил вслух. Единственно, что отвлекало Степана Макарыча от невероятной силы напряжения рабочего процесса, были какие-то лица, вскорости ставшие возникать сквозь туманно-красную пелену откровения. Эти рожи что-то говорили, требовали убраться со ступенек магазина, очистить проход покупателям. Они со своим мельтешением так надоели Степану Макарычу, что он, не особо отвлекаясь от разбора и запоминания, возникавших перед ним скрижалей, ткнул пару раз своим пудовым кулаком в одну из таких рож и они исчезли. Сколько он так просидел, Степан Макарыч не смог узнать. Но когда ему было приказано все, что он прочитал, записать на бумагу и отправить по указанным ему адресам, Лепилин преисполнился решимости осуществить все до самой малости.

Уже поздним вечером, придя домой, Степан Макарыч, бормоча жене «потом, потом...», выгнал деток с кухни и заперся там. Замечая ночью отсутствие мужа в постели, жена осторожно заглядывала на кухню. Степан Макарыч, объяв голову руками, о чем-то сосредоточенно размышлял. Иногда он отымал одну руку с зажатой в ней ручкой и что-то быстро принимался писать. Но, видимо, написанное его не совсем удовлетворяло, ибо тут же, другой своей рукой он в раздражении, бросая скомканный лист на пол, закатывал глаза, как бы выказывая этим кому-то там, наверху свое неудовольствие. Вокруг него уже валялось таких измятых листков предостаточное количество, но Степан Макарыч упорно пододвигал к себе новый и строчил, строчил, строчил... Это было гневное, страстное обличение мздоимства, махинаций и коррупции во всей стране. А в качестве примера, для наглядности, составитель сего документа приводил отдельно взятый ДЭЗ, которым руководит гражданка Харицкая и директора управляющей компании, чтобы на их примере указать на полный беспредел, творящийся в этом вертепе. От себя же, подумав, Степан Макарыч добавил, что в качестве консультанта, который изучил все уловки таких мошенников, на общественных началах готов предоставить свои услуги президенту, чем смог бы быть полезным стране, став его советником по делам коррупции, взяточничества и саботажа.

Уже совсем рассвело, когда Лепилин, усталый, но довольный, с сардонической усмешкой запечатал последний пакет. Степан Макарыч в своей жизни никогда столько не писал подряд слов, да, наверное, и за всю свою жизнь не написал столько. Но, поскольку им руководила высшая сила, он даже и не заметил, что исписал несколько ученических тетрадей, которые извлек из портфелей своих детей. Торопясь исполнить высшее повеление неведомой силы, Степан Макарыч быстро сложил в папку свои опусы и вышел из дома.

Этот, несколько сумбурный, безо всяких знаков препинания текст и прочитала утром, после ухода мужа, на одном из листков жена Степана Макарыча, подобрав его с полу, среди валявшихся на нем в изобилии смятых комков бумаги. Полная недоумения и каких-то неприятных предчувствий, она собрала все листки, аккуратно их разгладила и уложила стопкой на столе. Она не знала, зачем ее Степан Макарыч написал все это, но раз он сотворил такой труд, то и, стало быть, листки надобно сохранить на всякий случай.

Когда Быков вошел, Стариков сразу заметил его колючий холодный взгляд, которым тот окинул комнату и сидящих в ней людей. Сразу сориентировавшись, он прошел к столу и уселся на стул:

─ Ты, что-ли, начальник, сегодня меня будешь потрошить?

─ Я, я, ─ в тон ему ответил Олег. – Не бойтесь, я добрый, я только спрошу вас, как и зачем вы загубили ребенка и все!

─ Вот она, какая песня! – Быков откинулся на спинку и с нескрываемым глумлением спросил: ─ Вот так сразу и расколоться?! Ну, ты даешь, начальник!

─ Зачем так сразу, ─ невозмутимо отпарировал Олег. – Сначала для протокола все как положено, ─ фамилия, имя, отчество.

─ Ну, это можно. Быков Виктор Федорович. Звучит классно!

─ Мгм, почти как Чикатило. ─ Олег холодно взглянул на Быкова и спросил. ─ Поясните, гражданин Быков, где вы были двадцать третьего февраля этого года?

─ Пил, начальник, так же как и ты, ─ как лошадь! Такой праздник! Я прямо ужрался! Как с утра начал, так сутки или больше гулял. Мое право на отдых! Правильно я говорю?

─ Не правильно, ─ спокойно ответил Олег. ─ По показаниям свидетелей, а их было около двух десятков, вы, Быков, в два часа дня дали Петру Куркову две упаковки пива «Guinness». Причем, по его показаниям, вы был совершенно трезвы.

Быков почесал подбородок и уставился на Олега:

─ Не помню.

─ А вам уже и не надо помнить. За вас это сделали свидетели. Так что не напрягайте свою память, а только скажите, ─ где вы были вечером и ночью с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля?

─ Ну, начальник, я как со стеной разговариваю! Говорю же, пил – ничего не помню. Меня куча народу видела вечером, а ночью я, наверное, спал. ─ Быков недоуменно развел руками. ─ Чего мне еще доказывать? Вам надо, вот и доказывайте.

─ А тут и доказывать нечего... ─ Олег выдержал паузу. ─ Мне хочется услышать от вас, Быков, все обстоятельства дела. Ведь если я расскажу, то это будут совсем другие обстоятельства. На лишних пять лет потянут.

─ Тю... ─ протянул с издевкой Быков. ─ Уж так я испугался, что облегчиться захотелось!

─ Успеете еще на параше насидеться... Вот, почитайте протокол допроса Петра Куркова.

Олег пододвинул к Быкову бумаги и тот, забыв, что недавно продекларировал прилюдно свою неграмотность, подтянул их к себе и сказал:

─ Только ради интереса, что там набрехал этот пащенок!

─ Читайте внимательнее, чтобы не пришлось потом объяснять, что дело ваше безнадежно. Уж очень крупно вы наследили, хоть и петляли как заяц.

─ Чего там наследил! Я и не говорю, что пацан написал неправду. Ножик я ему подарил, это точно, а что он им делал, мне заботы нет.

─ Значит, вы, Быков, признаете, что нож был подарен вами Петру Куркову?

─ Точняк, начальник! Быков слов на ветер не бросает. В январе я ему подарил... ножичек. ─ Быков прищурился и сказал. ─ На зоне у меня был классный учитель. С тех пор и делаю. Это у меня теперь такое хобби. А кто мне понравится, тому подарю. Вы те ножички, которые на шмоне сгоношили, не заныкайте. Я в них душу свою вложил...

Олег посмотрел на Быкова и, вытащив из ящика коробку, открыл ее:

─ Ножи приличные, не спорю, но до высшей пробы им далеко. Вот если бы вы не халтурили, то, может быть, и улики сейчас бы у нас не было, просто убийственной улики.

─ Я, начальник, никогда не халтурю! ─ с обидой сказал Быков. ─ У меня, в отличие от некоторых, есть рабочая гордость и совесть. Я делаю все на все сто. Принцип у меня такой. ─ Быков переменился в лице и ехидно хмыкнул. ─ Не то, что некоторые, хватают людей без разбора, лишь бы отмазаться от начальства. Я бы этим некоторым посоветовал бы сначала обмозговывать то, что делаешь, а потом уж ручками сучить.

─ Не торопитесь, Быков, разговор у нас будет долгий. Еще успеете язык начесать, так что поберегите силы.

Олег кинул взгляд в сторону молчавшего все это время Старикова и, осторожно прихватив двумя пальцами, вытащил из коробки один из ножей.

─ Вот этот нож был изъят при осмотре места происшествия. На нем экспертиза обнаружила четкие отпечатки пальцев Петра Куркова. Я не буду говорить почему вы сейчас сидите на этом стуле вместо Петра Куркова, как и рассчитывали. Это не существенно. Мы сейчас определим один важный факт, но уже со стороны следствия, так как сотрудничать с нами вы отказались. Потому, перед тем, как это сделать, я даю вам еще один шанс облегчить свою, и без того незавидную участь.

─ Нечего меня пугать, ─ зло ответил Быков. ─ Хочешь меня прижать, так доказывай! А я послушаю ваши сказки. Иногда менты такие побаски заливают. Начинай, начальник, не трать запал. А то вон тот, за спиной, уже соскучился.

─ Будем считать эти слова за отказ сотрудничать со следствием. Поэтому, сначала подпишите вот эти свои показания, что нож, изъятый с места преступления, был подарен вами Петру Куркову за месяц до убийства.

Олег протянул Быкову протокол допроса. Быков, пока читал протокол, сохранял сосредоточенное выражение. Когда он прочел, то, подняв голову, хмыкнул и сказал:

─ Не могу понять, вроде все правильно, но, зная вас, ментов, чувствую, что какая-то фигня тут приготовлена.

И он, с напряженным от мысленного усилия лицом, нехотя поставил закорючку на листе. Олег, не глядя, взял протокол и, отложив его в сторону, положил перед собой чистый бланк.

─ Правильно чувствуете, Быков. Но чувства мы пока оставим в стороне, их к протоколу не приложишь. А вот некоторые факты вам придется объяснить. Один из них касается двух упаковок пива «Guinness», подаренных Петру Куркову как раз на двадцать третье февраля этого года. В связи с этим у меня к вам вопрос – имел ли место такой факт?

Быков, покусывая губу, исподлобья взглянул на Олега и глухо сказал:

─ Не грузи меня, начальник, я же сказал, что не помню, что было в этот день. А насчет пива, то я сам пью подешевле, чем это иностранное пойло. С чего бы мне тратить столько бабла на какого-то там пацана?

─ Освежим вашу память, Быков. Вот протокол допроса Петра Куркова, Николая Сенявина, Ивана Трунова и Александра Коломийцева – приятелей Куркова, которые показали, что пиво «Guinness», в количестве двух упаковок, в каждой из которых имелось по восемь бутылок, было подарено вами Куркову в этот день. Что скажите?

Быков покатал желваками на скулах и хрипло откашлялся:

─ Пожалел я пацана... Его папаша, падла, каких поискать, изгиляется над ним как хочет. Парень на праздник остался без бабла, так я и отдал ему это пойло иностранное. Я такое не люблю. Вкус, как у перестоявшейся мочи. Мне что покрепче нравится, вот я и отдал ему все две упаковки.

─ Понятно. ─ Олег отложил ручку. ─ Не скажете, Быков, где вы его купили?

─ Я его не покупал, ─ нехотя ответил Быков. ─ Оно у меня появилось с халтуры. Мужик, которому я смонтировал всю сантехнику, в подарок добавил.

─ Мгм. А не скажете нам его адрес?

─ Не скажу, не помню. Давно делал...

─ Хорошо. ─ Олег достал из папки лист бумаги и указал на него пальцем:

─ Вот еще один протокол, в котором зафиксированы показания продавщицы магазина по Палехской улице, дом 23, Кулаковой Зинаиды. Она утверждает, что двадцать первого февраля этого года вы купили у нее три упаковки пива «Guinness». На предъявленных фотографиях она однозначно опознала в покупателе вас.

Быков опустил голову и коротко сплюнул перед собой:

─ Ну и что? Купил и купил... Чего с того! Я не обязан помнить, где и когда я покупал выпивку!

─ Значит, вы признаете, что это пиво было куплено вами двадцать первого февраля этого года в магазине по Палехской улице, 23?

─ Может и так, ─ с угрюмой миной пожал плечами Быков.

Олег протянул ему лист протокола:

─ Значит, подписывайте!

Дождавшись, когда Быков закончит читать и поставит подпись, Олег достал из контейнера бутылку из-под пива с этикеткой «Guinness» и поставил ее на стол:

─ Вот эта бутылка была изъята во время обыска в вашей квартире. С ней была проведена экспертиза с целью исследования ее содержимого. Помимо разных данных было получено также заключение экспертов, что состав пива не был изменен и соответствует данным производителя пива.

─ Ну и что? ─ хмыкнул Быков. ─ Выпивка как выпивка.

─ Резонно, ─ согласился с ним Олег. ─ Только вот выпивка выпивке рознь! В том пиве, которое вы так щедро презентовали Петру Куркову, был обнаружен клофелин в такой концентрации, что спои бутылку этого пива хоть слону, то не то что подросток, но и слон отключится в момент.

─ Ну, начальник, эти приколы ты оставь для своих пацанов, которые обожрались клофелина и порезали девчонку! ─ чуть ли не прошипел Быков. ─ Ко мне-то какое это имеет отношение!

─ Самое прямое, Быков, непосредственное. Я бы даже сказал, убийственно прямое!

Олег наклонился и достал из контейнера еще одну бутылку с наклейкой «Guinness» и поставил ее перед собой:

─ Вот эта бутылка, в которую был добавлен клофелин, была обнаружена в подвале дома на месте происшествия во время обыска. То есть, там, где в тот вечер, а именно двадцать третьего февраля, они распивали подаренное вами пиво.

Быков, застыв, словно в стоп-кадре, смотрел на бутылку прищуренным взглядом, крепко сжав зубы. Скрипнув ими, он через мгновение овладел собой и, откашлявшись, сказал:

─ На понт берешь, начальник! Я тебе в каждом подвале любого дома найду пару-тройку бутылок из-под чего хочешь! Какое отношение имеет эта бутылка ко мне?

─ Сейчас поясню. ─ Олег порылся в папке и извлек оттуда еще один лист. ─ По данным экспертизы подтверждается идентичность обеих бутылок, как по составу содержимого, так и по всем параметрам этикеток, маркировки, наклеек и фольги. То есть, эти бутылки когда-то принадлежали одной изготовленной партии на заводе. Что и подтверждает вот эта справка, полученная в дирекции магазина и на базе, где эта партия пива была закуплена. Проще говоря, бутылка, изъятая у вас и бутылка, найденная в подвале, были приобретены вами в магазине на Палехской улице именно из этой партии. Кроме того, купленное вами пиво, было последним, имевшимся в тот день в продаже. Теперь решим с вами, Быков, такую логическую задачу. В бутылке, найденной у вас, клофелина нет, а в бутылке из подвала он есть. Далее, обе бутылки были куплены вами в одно и тоже время и в одном и том же магазине. Вопрос: как объяснить наличие клофелина в пиве, которое вы дали компании Куркова, и никто из них, по их показаниям, не отлучался во время ходьбы от твоего дома до подвала, где оно и было распито?

Быков во время монолога Олега сидел не шевелясь, уткнувшись отсутствующим взглядом в стену.

─ Что же вы молчите, Быков?! Хотя, можете не отвечать. ─ Олег усмехнулся и добавил: ─ Это задачка вам не по зубам. А решение ее простое, как вот этот лист бумаги, на котором вы сейчас напишете все, как было, и поставите дату и свою подпись. Смелее, Быков, давайте, давайте...

Быков вдруг выпрямил весь свой коротенький торс, хищно ощерился в продолжительной улыбке и процедил:

─ Не увлекайся, начальничек! Ты тут хорошую сказку сочинил, да кто тебе сказал, что она про меня? Бутылки твои любой прокурор предложит отнести на помойку. Пальчики есть на них мои? Или на клофелине написана моя фамилия? Пацаны, вишь ли, ему сказали, что пиво взяли у меня! Да этого пива во всех ларьках, которых по району напихано, как тараканов, есть точно такое же, ─ все они на одной базе пасутся! А ножичек, который ты мне показал, я тебе дарю! Так уж и быть! Слишком уж ты старался, аж все копыта сбил, пока рыл под меня!..

Сзади Быкова вдруг раздался голос Старикова:

─ Ладно, на сегодня хватит! Мы еще раз предлагаем подумать на досуге до завтра. И бросьте, Быков, отвлекаться на разные уловки. Вы человек бывалый и давно поняли, что взяли мы вас не за просто так. А за что мы вас взяли, узнаете завтра.

Когда Быкова увели, Стариков сказал Олегу:

─ Вот видишь, все-таки сработал крючочек! Повелся он на бутылки, как малек!

─ Че, хороший ход! ─ рассудительно сказал Олег. ─ Только вот я подустал малость. Давай сейчас рванем в какую-нибудь кафешку и по пивку. Все равно в отдел уже поздно.

Стариков согласился. Пока они добирались до известного им приятного заведения, он, вполуха слушая Олега, обдумывал прошедший допрос. Его заинтересовало возникшее ощущение разности того, что он увидел в Быкове. Стариков все время ловил себя на мысли, что видит перед собой как бы двух человек. Один, в оболочке бывалого законника, ерничал и изгилялся, другой же, спрятанный глубоко под этой личиной, только голосом выдавал свое присутствие. И голос того, спрятанного, звучал горько и устало...

Устроенная Витей авария невольно вычеркнула напрочь из планов Малышева следующие два дня. Как он ни старался подобраться к Харицкой поближе, чтобы прояснить окончательно свои перспективы насчет квартиры, все было безуспешно. Харицкая в эти дни напоминала Цезаря, весьма озабоченного решением что там двух, ─ сразу трех задач одновременно: убрать Лепилина, списать на него все, что только было ею изъято из официального материалооборота конторы, и поставить своего человека на столь ответственную должность.

А посему, совокупность и безотлагательность выполнения этих грандиозных задач, такой сверхвысокой идеи отразились на ее лице в виде мимического образа, очень похожего на маску какого-нибудь африканского колдуна. Завидев ее, не только что рядовой член коллектива, но и ближайшая руководящая головка ДЭЗ’а предпочитала обходить свою начальницу тридесятой дорогой.

Малышев из-за этой затяжки нервничал и стал раздражительным и рассеянным в общении с коллегами. Виктор, заметив это состояние своего напарника, попытался выяснить его причину. Малышев не стал таиться и выложил Вите весь ком раздирающих душу проблем.

─ Понимаешь, Вить, тут сложилась ситуация, как в помойном ведре, ─ сколько ни разгребай, все равно один мусор найдешь. С квартирой проблема...

Малышев удрученно вздохнул:

─ Я тебе говорил, что устроился сюда из-за квартиры. Харицкая пообещала дать служебную через полгода. Я так и сказал своим квартирным хозяевам, что на полгода-год сниму у них хату. До получения служебной...

Виктор хмыкнул:

─ Да, теперь мне понятно. С Харицкой где сядешь, там и слезешь. Ясное дело, кинула она тебя!

─ Да чего там кинула! Разговора еще по делу окончательного не было. Она не отказывает, но бабки за метры требует охерительные. Но это полбеды. И бабки я бы наскреб, но с другого боку припекло. Хозяева мои полмесяца назад разбились насмерть. С дачи ехали, на гололеде занесло и кранты. Осталась у них дочь, девятиклассница. Я, как узнал, то подумал, что с дочерью я спокойно договорюсь о продлении аренды, тем более, что она осталась в двухкомнатной квартире. Сразу, сам понимаешь, пока похороны, траур, то да се, не получилось. А неделю назад заявляется ко мне целая делегация. Я дверь открыл, а там три полупьяных бабы и дочь бывших хозяев.

Я их впустил, они покрутились, посмотрели, что-то там втихаря переговорили и ушли.

─ Ну и что?

─ Ничего. Только вчера вечером опять приходит одна из них, пьяная и сильно борзая. И с виду типичная бомжиха. Так вот, заявляет она мне, что приходится родной тетей дочери хозяев и поэтому будет разговаривать обо всех делах от ее имени сама.

─ А точно это тетка девчонки? Сейчас этих аферистов как гнуса расплодилось.

─ Точно. ─ Малышев издал безнадежный вздох. ─ Я на следующий день, как пришел с работы, маханул к ним. Сидит эта бомжиха в квартире вместе с девчонкой и чаи гоняют. Я уселся, и она сходу выложила мне свой ультиматум, ─ через неделю она вселяется в эту квартиру и чтобы моего духа там не было!

─ И ты что?

─ Знаешь, Вить, я скитаюсь по квартирам уже больше десяти лет и кое-какие наработки в борьбе с хозяйским беспределом имею. Особенно против таких, как эта бомжиха-пьянь. Она точно захотела квартирку сдать повыгоднее, то есть, переселить племянницу в мою квартиру и их двухкомнатную сдать. Понятное дело, бабки в этом варианте совсем другие.

─ Надо думать!

─ Вот я и стал думать! Против такого рэкета есть только один метод борьбы, ─ предложить больше. Бабок у меня не было и я использовал проверенный способ. Квартиру ты видел. Туда только что бомжей вселять, ─ все обвалилось и прогнило. Я и предложил этой сучаре сначала сделать ремонт. Чтобы там можно было жить хоть более-менее нормально. Сказал, что вся сантехника в квартире настолько сгнила, что если бы я не ремонтировал бы ее сам, там пришлось бы делать капиталку с заменой всех стояков и санприборов. Что жить там они не смогут, потому что через пару дней, как только я уйду, квартиру зальет по пояс.

─ Ха! Ловко! ─ Виктор засмеялся. ─ Страх великое дело! А особенно, как я понял, для бабы, которая не просыхает. На такие дела бабок нужно немерено!

─ Ты точно врубился! Как я только произнес этот монолог, добавив в конце, что ремонт затопленных квартир снизу обойдется дороже ремонта самой квартиры, бомжиха притихла. Я тут же организовал еще одну психическую атаку. Я ей предложил не торопиться с моим выселением, ибо выгода от продления моего пребывания в этой развалюхе для них будет гораздо больше пользы, чем от выбрасывания кучи денег на ремонт. Она спросила, «какая-такая выгода?». Я ей популярно объяснил весь расклад. Одно то, что я работаю в ДЭЗ’е враз ее отрезвило, потому что к концу разговора она осоловела до приличных кондиций. Я понял, какой чай она тянула из своего стакана все это время.

В-общем, цели я своей добился. Бомжиха, наконец, смекнула, что со мной можно поиграться, как с котенком, и согласилась на отсрочку моего выселения на два месяца. Она даже пришла на следующий день составить бумагу на предмет нашего договора. Я ей написал такую цидулю, что мало не показалось. Эта пьянь прибалдела от того, что я включил в договор пункт о замене и в ее квартире всей сантехники на новую.

─ Не хило! Что, клюнула?

─ Заглотила, будь здоров как! Жадность, она, сам знаешь, и не таких фраеров губит.

─ Ну и что ты теперь будешь делать. Кислород нам ведь Харицкая перекрыла. Это у «Черепа» можно было попастись в конторских закромах. Сейчас, по-моему, глухо.

─ Тут ты попал в самую больную точку моей проблемы. Теперь думаю, что делать? Долго ей голову морочить не удастся...

Малышев удрученно покачал головой и замолк...

Домой Лепилин пришел с просветленным, как свежерасписанное пасхальное яичко, лицом. Отстранив от себя жену, которая что-то пыталась ему сказать, Степан Макарыч прошел в комнату и тихо лег на диван, сложив на груди руки. Увидев мужа в таком состоянии, жена, видимо, заробела и не стала настаивать на немедленном общении с ним.

Она решила, что муж был в храме, и потому, сама являясь набожной прихожанкой этого храма, коей знакомо такое просветление, не решилась прервать чувств умиротворения и светлой радости греховной суетой.

Но благоверная Степана Макарыча жестоко ошиблась. Она забыла про козни искусителя рода человеческого, который по непонятной причине почему-то стоит гораздо ближе к творению божьему, чем сам создатель. Видимо, потому-то и действует он оперативнее и конкретнее, наступая на любимые и не очень мозоли, которые сам же и набивает в сердцах попавшихся ему на крючок бедолаг.

И по всему было видать, что возлюбил он ее муженька крепко и навек. Ибо не успел Степан Макарыч насладиться чувством выполненного долга, как раздался телефонный звонок. Жена Степана Макарыча взяла трубку, выслушала краткое сообщение и дрожавшей рукой медленно опустила ее на аппарат. Не понимая еще сути этого звонка, но, инстинктивно связывая его с необычным состоянием мужа, предчувствуя страшное, она сомнамбулической походкой подошла к двери комнаты, где на диване с такой же счастливой умиротворенной улыбкой возлежал на диване ее супруг.

Жена осторожно подошла к нему и тихим дрогнувшим голосом произнесла:

─ Степа, слышишь, Степа? Там тебе звонили из милиции, из следственного отдела, и сказали, чтобы ты в течение часа пришел к ним, в комнату семнадцать, для дачи каких-то показаний.

Веки Степана Макарыча дрогнули, улыбка умиротворения потерялась на его лице, и он медленно поднялся:

─ Так... Они не хотят униматься! Что ж, я... да, только удар и... Я им такое устрою! Мне, советнику президента грозить!.. Твари ничтожные!

Взревев, как медведь, обложенный сворой собак, науськанными беспощадными охотниками, Макарыч отодвинул от себя побелевшую как мел жену и бросился в прихожую. Схватив по дороге стул, он просунул его ножку в ручку входной двери. Затем, единым усилием сдернул с места вешалку, с которой в результате его могучего рывка попадали зонтики, шапки и обувь, и притиснул ее к дверному полотну. Не делая никакой паузы, на едином дыхании, Степан Макарыч схватил жену за руку и увлек за собой в дальнюю комнату, куда, не мешкая, собрал и всех детей. Не говоря ни слова, он указал на дверь пальцем и приложил его к губам. С этим жестом Степан Макарыч вышел из комнаты, предоставив своим охваченным ужасом домочадцам трястись от страха.

Они слышали, как глава семьи гремел софой, придвигая ее к двери их темницы. Жена Степана Макарыча, несколько оправившись от первоначального потрясения, бросилась к двери с намерением открыть ее, но, увы! Тяжелая софа намертво забаррикадировала дверь. Она поняла, что происходит нечто невообразимое, непоправимой бедой навалившееся на их семью. Что-то надломилось в ней и она, на подгибающихся от переживания ногах, подошла к дивану и опустилась около тихо скуливших сдавленным плачем детей.

Степан Макарыч, проделав все манипуляции с дверьми, не медля больше ни минуты, подошел к телефону и снял трубку.

─ Начальника отделения милиции... Кто его просит?.. Скажите, советник президента по национальному вопросу. Я хотел предупредить, что я взял свою жену и детей в заложники. Если через пять минут мне не перезвонит начальник, я взорву себя и семью. Мой телефон...

Степан Макарыч назвал номер телефона, аккуратно положил трубку и медленно повел вокруг себя глазами. Он знал, что враги не отступят, не пощадят, а потому оставлять им нажитое таким трудом имущество он не имеет права. В его груди клокотало чувство поруганной чести и достоинства. Что ж, ничего им не достанется! Все уничтожить в щепки, на куски!

Степан Макарыч подскочил к окну в гостиной, которое выходило на улицу, и распахнул его. Свежий ветер пахнул в его, пышущее жаром лицо, но не остудил, а лишь разжег сильнее, как тлеющие угли на ветру. Степан Макарыч чувствовал, как пылает его мозг. Он побуждал его к борьбе, последней и беспощадной!

Схватив первый попавшийся предмет (им оказался туалетный столик) в руки, Степан Макарыч размахнулся и с силой обрушил его вниз, с третьего этажа на асфальт. Внизу грохнуло, раздались вопли, испуганные крики и беготня. Степан Макарыч удовлетворенно улыбнулся. Почувствовали, забегали, как крысы... Он сейчас не очень жаловал тех, внизу, которые наверняка были заодно с его обидчиками!

Он с натугой развернул стоявший около окна трехящичный комод и оторвал его от пола. Вещь оказалась не только тяжелой, но и габаритной. Степан Макарыч опустив комод на пол, лихорадочно выдернул ящики с разнообразным тряпичным содержимым и вновь вздыбил перед собой облегченную мебель. К его сильной досаде обнаружилось, что комод в окно не пролезает. Степан Макарыч сделал несколько попыток, но упрямый комод не хотел выбрасываться из окна.

Издав утробный рык, Лепилин отступил несколько назад и, придав своему телу ускорение, пошел на таран. Рама, уступив могучему усилию, удесятеренного яростным натиском, вылетела наружу вместе с упрямым комодом в мгновение ока. Звон стекла, треск ломающейся рамы, и рассыпавшийся где-то внизу мелкой щепой от грохнувшегося об асфальт комода породили звуки еще более истошные и пронзительные. Крики людей, вознесшиеся к распахнутому зеву окна, достигли ушей Степана Макарыча, и он, удовлетворенный сбывшимися расчетами, услышал где-то вдали нарастающий многоголосый вой несущихся милицейских сирен...

Эпистема ... К вечеру, отпустив посетителей и сгоняв Валеру за бутылкой, мужики потихоньку начали в разговоре исподволь касаться утренней темы. Что-то в ней было таковым, от чего они не могли ни отрешиться, ни отставить, ни не договорить. Это касалось не только принципов и точек зрения каждого из них. Даже Колян, почувствовал в этот день какой-то высокий настрой. Крутя головой, как будто бы намекая на незавершенность оборвавшейся дискуссии, он многозначительно хмыкал...

Вот и сейчас Юрий Михайлович, хотя и сделал утром под напором неотразимых аргументов Владимира временное отступление, все же не собирался сдавать свои позиции. Слушая их спор, Малышев упорно размышлял над назойливо крутившейся в голове мыслью, ─ что его не устраивает в славном парне Владимире? Какая такая закавыка мешает спокойно воспринимать его реплики и ответы?

Как это часто бывает, проблема, над которой долго корпел и мыслил, прошибает внезапно, как вспышка молнии. Стас в этот день, сам того не ведая, превратился в медиума, который, черпая вербальную энергию своих сопалатников, переводил ее на язык понятных и простых для себя формулировок.

Он чувствовал, что Владимир даже в глубине души не допускает критического анализа своих возможностей, тщательно подавляя все внешние выплески своей неосведомленности и сомнений, чтобы, не дай бог, кто-то смог использовать его слабость во вред ему. По всему было видать, что Владимир ни в коей мере не считает себя неудачником, а, наоборот, настойчиво давал окружающим осознать всю неординарность и масштаб дарования своей личности.

Парнем он был тертым, а потому умело пользовался промахами своих собеседников, даже не постигая до конца обсуждаемый вопрос. Он как будто скользил по опорным словам разговора, время от времени вставляя их по ходу его. Создавалось впечатление, что Владимир тонко улавливает суть разговора, даже впопад расставлял смысловые акценты в ходе беседы.

Малышев это понял только сегодня. До этого после разговоров с Владимиром его не оставляла какая-то неудовлетворенность, двойственность впечатления. Потому он в последнее время с неохотой отвечал на его пространные рассуждения, не желая подвергать себя снисходительным усмешкам Владимира. Он мог бы смириться с качествами ума и личности Владимира, но только не с его явным декларированием этих качеств.

А вот Юрий Михайлович наоборот, словно охотничья собака, чувствуя запутанность и витиеватость пустословия Владимира, с каким-то непонятным для Стаса удовольствием схлестывался с ним в словесных поединках. Что побуждало его к этому, Малышев не мог знать, но думал, что стареющий логик и мыслитель не хотел уступать это поле высшей материи человеку, для которого слово было только ширмой, декорацией, пряча за них свои плоские ширпотребовские суждения.

Малышев видел, как Юрий Михайлович, порой покрываясь потом, исходил желчью, слушая железобетонные сентенции своего оппонента. Но все равно, каждый раз он, собравшись с духом, с новыми силами бросался на несокрушимые твердыни, выстроенные всей мощью заурядной обывательской логики Владимира.

─ ... тот, кто не без царя в голове, давно понял, что в мире борьба за господство в нем давно уже идет на уровне идеологий, национальных идей и религиозных концепций!

Юрий Михайлович грустно усмехнулся:

─ Это все верно, Володя. Но то, что ты сказал, только следствие тех причин, которые, как верхушка айсберга, видны над водой. А сами причины, как весь айсберг, там внизу, в глубине... Увидеть их может только тот, кто, как ты сказал, имеет царя в голове. Хочешь, я покажу тебе, с чего начинается вся эта каша, которую варит человечество со дня своего зарождения?

─ Любопытно, что же ты в этой каше увидел нового? ─ Владимир скептически склонил голову набок и добавил: ─ Столько людей рылось в ней, но ничего так и не нарыли, кроме человеческих инстинктов, круто замешанных на жажде наживы!

─ Точно! Суть ты уловил, но причины этого, как я понял, тебе еще не известны! ─ спокойно отпарировал Юрий Михайлович.

─ Ты так думаешь? Причины все те же, что и тысячелетия назад ─ власть, деньги, бабы! И вечное желание иметь все это – от простого мужика до породистого аристократа! У всех, без исключения!

─ Ну, это ты сильно махнул, кабы штаны не порвал, ─ недовольно вставил реплику Колян. ─ Есть и другие люди, которым все то, что ты сказал, до лампочки! Люди церковные плевали на это! Только бог даст истинную власть и богатство!..

─ Ну, понятно, понятно! ─ нетерпеливо оборвал Коляна Владимир. ─ Естественно, нет правил без исключений! Больные, увечные, всякие там слабые и дебильные! Но любой мужик, если он здоров и нормален, ставит перед собой только эти цели! Все остальное проистекает от ущербности натуры!

─ ... и идет это от социальных условий развития цивилизации, ─ закончил Юрий Михайлович. ─ Но сами причины, которые обусловили такое развитие человеческой природы, лежат гораздо глубже, на биологическом уровне самой плоти, того, из чего мы все состоим...

Юрий Михайлович на мгновение умолк, покачал головой и продолжил:

─ Вот ведь, кажется, что все у какого-то человека есть: и богатство и власть, и бабы, – как ты говоришь, но... почему же он, достигнув всего этого, всеми силами старается удержаться на этой вершине? Да потому, что боится, как бы ближний его не позарился на добро его, власть и его гарем, если он постоянно не будет подпитывать свою власть, умножать количество денег, да и свою мужскую потенцию заодно! А почему это так?

Юрий Михайлович обвел взглядом слушающих его мужиков и пояснил:

─ Это оттого, мужики, что все люди рождены неравными по своим физическим параметрам плоти! Один умнее, другой хитрее, третий сильнее, четвертый просто слаб умом и телом! И таких вариаций до бесконечности! Вот отсюда и тянется вся эта лабуда с удовлетворением своих желаний за счет других. И еще одно, но, по-моему, самое главное, ─ и власть, и деньги, и бабы только средства в удовлетворении инстинктов плоти, а люди даже не осознают, что являются их рабами и заложниками. Они вечно, пока их сознание, разум, интеллект находится в плотском теле, будут совершать одно преступление за другим друг против друга! И никто не в состоянии, ни одна сила на Земле, не сможет этого изменить.

─ А как же религия, вера?! ─ уставился Колян на Юрия Михайловича. ─ Ведь там нет ничего подобного! Даже основы веры, данные Христом и там остальными..., как их, ну, в других религиях, учат людей быть друг другу братьями и сестрами! Заповеди, целых десять, посты и молитвы, ─ это все к любви обращено, к духу человека, а не к твоим биологическим основам! Это как!?

Юрий Михайлович пожал плечами:

─ Колян, я не против всего этого. Все религиозные учителя хотели бы видеть людей такими! А хотеть и иметь, согласись, совершенно разные вещи. Мораль и нравственность никак не заложены в природном естестве человека, иначе, зачем столько усилий на протяжении всего развития человечества по внедрению морали и нравственности в сознание людей!? Понятно?

─ Не, Юр, тебе самому, наверное, половина того, что ты говоришь, не нравится, но ты, почему-то, внушаешь другим эти идеи! Это мое мнение, я уверен даже, что это так.

Колян потянулся за бутылкой, налил всем и молча разнес стаканы по кроватям. Юрий Михайлович с улыбкой взял стакан, выпил и, сжевав бутерброд, проникновенно сказал:

─ Колян, ты просто молодец! Так точно уловить мое отношение к существующему порядку в природе и человеке! Это многого стоит! Ты абсолютно прав! Я никак не могу примириться с тем, что человек, такое совершенное по своим интеллектуальным качествам существо, полностью зависит от каких-то биологических инстинктов! Это несправедливо! И если нас творил бог, то бог ему судья за такой ляп в его работе! Мне гораздо легче вообразить себя отвлеченным духом, бесплотной субстанцией, чем копаться в бесконечных плотских проблемах! Мы даже сюда попали из-за несовершенства своей плоти!

─ Вот оно как! А я-то думал, что именно плоти человек обязан появлению своего интеллекта! Черт возьми, Юра, ты все время бросаешься в крайности! Да если бы не наши плотские ощущения и чувства, то мы бы до сих пор пребывали бы в образе лохматой обезьяны!

Владимир, закончив фразу, снова вскинул голову, как он всегда это делал, желая показать свое недоумение ограниченностью своего собеседника. И тут Малышев, глядя на Юрия Михайловича, увидел в его глазах то же выражение недоуменной печали, что и утром. Владимир, барахтаясь в миске своих представлений и понятий, снова не смог вылезти за ее край, довольствуясь тем хлебовом, которым кормилась отгламуренная звездносветская тусовка.

Стас сочувственно закатил глаза, тем самым выказывая Юре свое отношение к словесной эквилибристике Владимира. Он уже чувствовал, что в этот день ничего путного в их беседах не вызреет. И опять на него накатила волна глухого раздражения, как это бывало с ним в моменты глупого неуправляемого действа.

Глава 19

Возвращаясь с заявки в контору, Стас подходил к ней с нехорошим чувством. Одно дело, что он всегда был готов к любому сюрпризу в своей работе, но сейчас интуиция доняла его до последней клеточки. Увидев Виктора, Малышев понял, что неуемное шестое чувство и тут попало в точку.

─ Пошли на двести сорок второй. Там канализационный стояк потек. Причем, на втором этаже! Хреново, если лопнул!

─ У, блин! Я это сразу понял, как только увидел тебя.

─ Чего понял? ─ мрачно переспросил Виктор.

─ А то, что у тебя было такое выражение лица, будто тебе в рот макака насрала.

─ Скажешь тоже! ─ раздраженно отозвался Никонов. ─ В рот не наделает, а вот под водопад из говна попадем, как пить дать! С этими суками-жильцами разве договоришься. В прошлый раз я по два раза обошел все этажи, Христом богом просил подождать полчаса... Так нет! Над тобой еще пятнадцать этажей и уделали они меня пару раз по полной дозе! Как будто их в это время понос прошибает!

─ А я где был? Что-то я не помню, чтобы мы с тобой меняли стояк!

─ Тебе повезло тогда. «Череп» тебя на базу за трубами услал.

─ Значит, надо еще раз обойти все квартиры по стояку и предупредить. А где нет никого, или не открывают, оставить записки.

─ А-а, ─ махнул рукой Виктор. ─ Бестолку все это! С этим стадом баранов не договоришься!

─ Да, ладно, все равно обойти надо. Нам полчаса и надо-то всего. Может, никого не прохватит за это время.

Мужики, взяв на всякий случай полиэтиленовую трубу, чтобы не возвращаться за ней назад, если на стояке образовалась трещина, побрели на заявку.

Витины опасения не оказались беспочвенными. На всех пятнадцати вышележащих этажах половина квартир оказались закрытыми. В квартире на третьем этаже, как раз над аварийной, дверь им открыла после долгих переспрашиваний «кто» да «зачем» ветхая старушка. Она пропустила их в квартиру и когда Виктор, почти охрипнув в попытках объяснить суть дела, сказал Стасу:

─ Поговори ты с ней. Не то она меня доведет до греха!

Стас понял, что рассусоливать в этом случае просто бесполезно, подвел старушку к унитазу и, указывая на ручку слива на бачке, назидательно сказал:

─ Вот это не трогать, пока я не приду и не скажу, что можно!

В это время Виктор, отдышавшись, вытащил отвертку и свинтил ручки с кранов над раковиной. Сунув их под нос старушке, он внятно сказал: ─ Когда мы принесем их, тогда можете пользоваться унитазом, поняла?

Старушка понятливо закивала головой, и мужики поспешили выйти.

Пока съезжали вниз на лифте, Витя с досадой сплюнул и покачал головой:

─ Все, жди сюрпризов. Наверняка в половине квартир нам не открыли.

Стас поморщился и потом, осененный идеей, сказал:

─ Слушай, Вить, так почему нам не перекрыть стояки и дело с концом?

─ Да? ─ угрюмо усмехнулся Виктор. ─ А что ты будешь делать с теми сливными бачками, которые в каждой квартире стоят полнехоньки и только дожидаются, как бы нам на головы не вылиться! Их то ты не отключишь! Так что смысла нет возиться еще час перекрывать стояк, сливать да потом все назад вертать.

Но резоны многоопытного Вити очень скоро были подтверждены самым скорым и реальным образом.

В аварийной квартире было тихо и траурно. Когда Виктор сообщил хозяйке, что ее ждет в ближайшие тридцать-сорок минут, холеная дама изменилась в лице и, оглядывая свой шикарный туалет, дрожащим голосом спросила:

─ А, что, ничего сделать по-другому нельзя? Я заплачу, сколько надо, только избавьте меня от этого ужаса!

Виктор мрачно посмотрел на нее и после некоторой паузы ответил:

─ Заплатить вы и так заплатите! Трубу от стояка меняют, только когда дом ставят на капремонт. А вот что касается остального, я могу вам посоветовать надеяться на бога. Может, никто и не захочет за время замены сходить по нужде. Но лучше всего, чтобы не беспокоить всевышнего, еще раз обежите все этажи над вами, да поговорите там... Во, как раз, видите, что делается!

В это время по канализационной трубе со свистом и грохотом обрушился мощный поток нечистот. Это так подействовало на даму, что она не дослушав советов Виктора, сорвалась с места и как была в халате и тапочках, пулей выскочила из квартиры.

Виктор быстро раскрыл свою сумку и вытащил оттуда полиэтиленовые свертки. Протянув один из них Стасу, он сказал:

─ Давай, быстренько надевай! Там дырки для рук есть. Пока этой бабы нет, мы должны заменить стояк. По опыту знаю, она не дала бы делать ничего, пока не обежала все квартиры. Но это пустой номер.

Стас, натянув на себя огромный полиэтиленовый пакет, который скрыл его всего с головы до сапог, просунул руки в узкие дыры и, не мешкая, принялся разрезать трубу на полуметровой высоте от пола. Перепилив ее, они разъединили куски. Едва выдернув верхний торец из разъемного гнезда, мужики тут же попали под обвальный душ из холодной воды. Виктор, то ли ожидая такой напасти, то ли оказавшись шустрее, но, едва заслышав шум несущейся вниз воды, отскочил в сторону и теперь с удовольствием слушал ор сплошь облитого Стаса.

От неожиданности, хотя и предполагаемой, Стас поднял голову кверху и заорал благим матом:

─ Какая сука там охринела? Кончай сливать, мать твою перемать!

В ответ на его истошные клики сверху опять обрушилась такая же мощная порция воды. Туалет стал похож на маленький бассейн, в котором обоим мужикам под их полиэтиленовыми оболочками от влажности стало трудно дышать. Виктор ошалело посмотрел на напарника и его, видимо, как и Стаса, от переполнявшего чувства прорвало матом. Он, придвинувшись поближе к трубе, заорал что было мочи, слово в слово повторив вопль Стаса. И его рев не остался без ответа. Тут же мужики услышали чмоканье сливного клапана в туалетном бачке, и снова на них обрушилась такая же доза холодного душа.

─ Ах ты, старая вобла! Шутить вздумала! ─ взревел Виктор. ─ Это же старуха над нами сливает воду! Ну-ка, быстро наверх и впендюрь ей пару пендюлей!

Когда взбешенный Стас ворвался в квартиру старухи, которая с видом пятилетнего ребенка, выполнившего трудную работу, открыла ему дверь, он только и нашелся, что сказать:

─ Зачем вы сливаете воду из бачка!? Там внизу мы работаем! Вы залили всю квартиру соседей!

На что старушка с милой улыбкой произнесла:

─ Так ты, милок, сам же мне давеча говорил, чтобы я, как услышу снизу крик, так сразу и дергала за ручечку.

Стас все понял. Пробормотав, «Тебе бы ручечки пообдергать!», отодвинул старушку в сторону, проскочил в туалет и уже через минуту мчался вниз с отвинченной ручкой от сливного бачка. Когда он оказался в туалете, Виктор уже вдевал в верхнее гнездо принесенную трубу. Через пару минут она стояла на месте прежней и, как оказалось, весьма вовремя. По ней продолжительно и обвально понесся поток смываемых нечистот. Витя приложил руку к стояку и облегченно выдохнул:

─ Горячая, падла! Вот бы сейчас мы попали под нее. Это из ванны или из стиральной машины сливают! Клевый был бы душ!

Сбросив с себя полиэтиленовый скафандр, Стас начал было их сворачивать, но Виктор остановил его:

─ Брось их здесь. Думаю, они нам долго теперь не понадобятся. Где эта баба шляется? Расплатиться бы не мешало. Давай-ка выйдем в прихожую, чтобы не слушать ее воплей. Бабки берем и ходу, не то придется объяснять, кто должен платить за ремонт туалета.

─ А что, надо платить?

─ Да не, только от них трудно отвязаться, пока дойдет, что ремонт никто не обязан делать. Стань в дверях, надо заблокировать дверь в туалет, пока не отдаст деньги.

Стас сделал, как сказал Виктор. Тот, едва хозяйка вошла в квартиру, не дал ей опомниться, забрал деньги и лишь они успели выйти на лестничную площадку, как услышали огорченные вопли расстроенной вконец разоренным туалетом хозяйки.

Уже на улице Стас облегченно вздохнул:

─ Я уж думал, что она нам выцарапает глаза! Ну, что, не прочистить ли нам свои собственные стояки? Не то впечатление такое, как будто по глотке полкуба дерьма слили вместо канализации!

Виктор ничего не ответил. Подняв голову к небу, он некоторое время задумчиво изучал состояние небес и, вдруг очнувшись, деловито сказал:

─ Вот что, мы сейчас немного прогуляемся. Дел у нас на сегодня нет, а время есть. Прокатимся в одно место. Там и примем для услады души. А заодно развеселим известного нам человечка. Мужику сейчас худо, надо помочь развеяться.

─ Кому это худо? ─ недоуменно вопросил Стас. ─ Никого среди известных мне человечков я не наблюдаю!

─ Знаешь, знаешь! Леха в клинике Федорова лежит и клянет судьбу. Один глаз не видит, а другой на восемьдесят процентов потерял зрение. Погнали к нему! Вместо того, чтобы жрать водяру просто так, сделаем доброе дело ─ навестим нашего брата-сантехника в его трудную минуту!

Малышеву не надо было объяснять, что к чему. Уже через полчаса они, нагруженные двумя пакетами с продуктами, пересекая обширное пространство города, мчались в вагоне метро. Стас, искоса поглядывая на Виктора, никак не мог взять в толк, отчего этот суровый мужик, не питающий особых чувств к «прапору» Лехе, решил вдруг совершить столь альтруистический, чуть ли не родственный, поступок. Ничто не указывало на то, что Виктор действовал по принуждению, либо по иной меркантильной причине, но, однако, они едут на другой конец города с полными пакетами продуктов, просадив на них все деньги, полученные за халтуру. Стас, глядя на дремавшего напарника, думал, анализировал, и постепенно в нем стала созревать обыкновенная, простая, пробившаяся откуда-то от самых истоков человеческого бытия, мысль: «Так надо...».

Квартирный звонок протяжно и истово врезался в уши переливчатыми трелями. Лепилин ухмыльнулся и подумал: «Проняло-таки… Пусть потрудятся!».

Но за дверью дольше трудиться не захотели. Пяти минут хватило, чтобы осознать бесперспективность взывания к хозяину квартиры таким способом. Дверь сотряслась от мощных ударов, перемежаемых криками: «Лепилин, открывай дверь!», «Лучше давай по-хорошему…», «Выламывать будем!..».

Такая настойчивость только подхлестнула и без того взвинченную до белого каления нервную систему Степана Макарыча. Он как-то утробно всхрюкнул, схватил трюмо и поволок его к окну с высаженной рамой. Удесятеренные несправедливой обидой силы придали Степану Макарычу необыкновенную легкость в обращении с предметом, с которым в прошлом он управлялся с некоторым трудом. Но сейчас трюмо, словно пушинка, вылетело из оконного проема и грохнулось об асфальт с оглушительным трезвоном.

Этот единственный ответ борца за справедливость возымел-таки свой эффект. Барабанить и звонить в дверь перестали, но сразу же раздался долгожданный телефонный звонок, на который Степан Макарыч возлагал особую миссию. Схватив трубку, он прижал ее к уху. Спокойный мужской голос тихо произнес:

- Лепилин, Степан Макарыч?

- ДА! ЛЕПИЛИН!.. ─ бешеным стоном прорычал Степан Макарыч.

- Степан Макарыч, с вами говорит начальник опергруппы майор Иванцов. Степан Макарыч, давайте поговорим. Вы откройте дверь и впустите только одного меня. И мы с вами решим, что у вас случилось и как вам помочь!

- Да кто ты такой, чтобы решать мои вопросы! Сейчас я разговаривать буду только с начальником отделения милиции! Соедини меня немедленно! Даю пять минут! Если нет, - взорву все к чертовой матери! И в дверь ломиться не советую! Она заминирована!

Проорав эту тираду, Степан Макарыч бросил трубку и подскочил к двери, за которой, устрашенные такой перспективой, во весь голос причитала жена и ревели дети.

─ Всем молчать! Молчать, не то предам смерти! Не оставлю на поругание извергам плоть свою! Я породил вас, сам и смерти предам!

Доведя до домашних в своей вольной трактовке этот тарасобульбовский афоризм, Степан Макарыч, в ожидании звонка, продолжил истребление нажитого имущества. Судя по тому, что его предупреждение было воспринято находившимися по ту сторону квартиры властями совершенно серьезно, долго заниматься этим ему не дали. Снова ударил звонок и Степан Макарыч, закончив выбрасывание в пространство очередного предмета мебели, подскочил к телефону и заорал в снятую трубку:

─ Ну, что, надумали, гады? Где этот начальник?..

Договорить ему не дали, и авторитетный голос властно произнес:

─ Лепилин! Слушай меня, Лепилин! Сейчас же открой дверь и не усугубляй ситуацию! Добровольное содействие органам милиции смягчит твое положение.

- А кто ты такой!? Мне нужен начальник отдела милиции! Я буду делать заявление и хочу, чтобы выполнили мои требования! Иначе все взлетит на воздух вместе со мной и моей семьей!

- С тобой разговаривает начальник ОВД Тарасюк! Я тебя готов выслушать, но при условии, что ты ничего не предпримешь, пока мы не договоримся! Согласен?

- Никаких согласий! Я не знаю, кто ты, но все равно, передай там, что мои требования такие: в течение двух часов выслать на Колыму банду мошенников во главе с жильцом триста двадцать пятой квартиры Бородюком, начальницей ДЭЗ’а Харицкой и директорами управляющей компании. Мне прислать решение суда! Если через два часа вы не выполните мои требования, я взрываю себя и семью! Так и передай! Все!!!

Степан Макарыч яростно бросил трубку на аппарат и отдышался. В голове паровозным обмолотом стучал пульс, сердце выскакивало из груди и ему казалось, что сейчас у него из ушей хлынет фонтаном кровь. Он с трудом прошел на кухню, открыл кран и сунул голову под струю воды. Без единой мысли он простоял так несколько минут, потом откачнулся и, оставив воду включенной, подошел к окну.

Сквозь красное марево, застилавшее ему глаза, он увидел внизу толпу народа, крошево обломков, какие-то машины. Вдруг его голова стала наливаться нестерпимой болью, что-то в ней щелкнуло, разлилось гулом, отчего у него по правой руке поползли мурашки. Степан Макарыч еще немного постоял и, прежде чем упасть, понял, что у него исчезла половина тела. Он еще мгновение постоял, затем медленно накренился назад и рухнул, как подрубленное дерево…

─ Ну, как? Отдохнули? Может, на свежую голову сообразите свою выгоду. Стоит ли запираться!

Стариков, как и вчера снова сел у окна, чтобы видеть Быкова. И пока Олег подчеркнуто вежливо, что вообще было его манерой вести допросы, спрашивал Быкова, Стариков внимательно вгляделся в отрешенное, безразличное ко всему происходящему, выражение его лица. На нем не было вчерашней, презрительно-насмешливой маски, уверенного в своей неуязвимости человека. Быков выглядел усталым и равнодушным.

─ Так, на чем мы остановились вчера? На пивных бутылках, которые вы заправили клофелином и подсунули пацанам!

─ Не трать запал, начальник!..

─ ... гражданин начальник! ─ поправил его Олег.

─ Пусть будет гражданин начальник, ─ безучастно отозвался Быков. ─ Дай закурить, гражданин начальник!

Олег помедлил, но все же молча пододвинул пачку сигарет. Стариков намеренно не вмешивался в процедуру допроса. Он никак не мог объяснить себе странное желание понаблюдать со стороны за Быковым, почему-то, будучи уверенным, что так он сможет быстрее дознаться до истинных причин и мотивов, двигавших этим человеком.

Смотря на его движения, Стариков видел перед собой не только во внешнем облике, но и проявляющихся в его почти неуловимых жестах, повороте головы и интонации голоса совсем другого человека. Старикову даже показалось, что Быков внутренне сдался, но, в силу старых привычек, еще пытается взять над следствием верх.

─ Значит, вы не хотите объяснить это невероятное совпадение? Это, Быков, улика неопровержимая!

Олег начал со старого материала, как и было договорено со Стариковым. Они хотели, чтобы Быков, опровергая их доводы, потерял терпение. Стариков знал, что силы человека не беспредельны даже у матерых уголовников, прошедших не раз и не два процедуры допросов и следственных экспериментов. А запала на длительный процесс дознавания не у каждого хватало для логической обороны. Люди начинали уставать, ошибаться и сдавались, даже если у следователя не было достаточно неопровержимых улик. Но, к его досаде, Быков отнесся к психологической обработке со спокойной уверенностью в своей неуязвимости человека. Сделав затяжку и медленно выцедив дым, он с разочарованной усталостью в голосе сказал:

─ Гражданин начальник, если у вас нет ко мне больше ничего, чем тратить время на такие детские подставы, давайте лучше разойдемся! Я же вам уже сказал, что никаких бутылок из какого-то подвала я не видел и не брал в руки. Вы человек знающий и понимаете, что это вообще не может быть уликой. Чего там у вас должно быть, данные экспертизы на пальчики, на генетические пробы! Так что ли? Если бы было что-то дельное, то вы взяли бы у меня эти пробы! А так это все фуфло, как вот этот дым!

Олег, не перебивая, выслушал назидательный монолог Быкова и, когда тот закончил, сказал:

─ Приятно иметь дело со знающим подследственным! Меньше возни с вбиванием прописных истин! Ладно, временно отставим наши бутылки и пройдемся по другим фактам.

Олег порылся в папке и достал оттуда несколько листков бумаги. Взяв один из них, он начал читать:

─ По делу, как вещьдок, проходит нож, которым предположительно было совершено убийство и в дальнейшем расчленение трупа пострадавшей Ольги Сапрыкиной. На ноже были обнаружены отпечатки пальцев Куркова Петра Ивановича...

Быков хмыкнул и покачал головой, словно показывая этим очевидность нелепости его присутствия здесь.

─ ...которые были оставлены кровью потерпевшей. Заключение экспертов однозначно утверждает; следы очень четкие, все папиллярные линии прослеживаются до максимальной четкости, что говорит об их намеренном нанесении человеком, хорошо знакомым с профессиональным снятием отпечатков пальцев руки.

Таким человеком может быть либо работник следственных органов, либо человек, проходивший эту процедуру, то есть, находившийся под следствием. Далее, все отпечатки нанесены на совершенно чистую поверхность рукоятки ножа, что говорит о том, что нож либо был вымыт и подвергнут нанесению отпечатков, либо этот нож был специально принесен и также подвергнут процедуре нанесения отпечатков пальцев. Учитывая мотивацию преступника, экспертиза делает вывод, что отмывать залитый кровью нож и затем оставлять на нем отчетливые отпечатки, полностью противоречат всем обстоятельствам дела.

Учитывая условия, при которых было совершено убийство с последующим расчленением, а именно: невозможность фигуранта сделать эти отпечатки в той форме, в какой они имеются на рукоятке ножа, в силу значительного количества клофелина, имевшегося на тот момент в его крови, что определенно экспертными расчетами, экспертиза делает однозначный вывод об искусственном нанесении отпечатков Куркова Петра на рукоятку ножа. Экспертиза выводит однозначное заключение, что отпечатки были сделаны сторонним лицом, находившемся в то же самое время в подвале.

Олег отложил в сторону протокол и спросил:

─ Вам все было понятно?

─ Чего ж тут не понять! Отмазали пацана вчистую! Пусть радуется, что такие умники ему попались! Не то мотал бы где-нибудь срок по полной! Одно только не просекаю, причем здесь я?

─ Это интересный вопрос уже только потому, что вы просекаете его, но не хотите сами объяснить нам. Как вы, Быков только что сказали, стоит ли тратить столько усилий на очевидные вещи?!

─ Не всем же быть таким умным, как вы, гражданин начальник. ─ Быков криво усмехнулся. ─ Мне, например, полностью ясно, что если не Курков убил девчонку, то здесь таких уж точно нет.

─ Вы уверены? ─ Олег подался вперед. ─ Предположим, что предъявленные вам улики вызывают у вас несколько абстрактные представления, что они никак не связаны с вами. То есть, как бы висят в воздухе, где они могут быть с равным успехом отнесены к любому похожему делу! Я верно изложил вашу точку зрения?

Быков, слушая Олега, исподлобья смотрел на него, пытаясь понять, что еще накручивает этот молодой, но уже борзый мент. Стариков видел все эти сомнения и одобрительно думал о манере допроса, который демонстрировал Олег. Хитросплетения его логических ходов сбивали Быкова с толку. Не умудренный знанием законов логического мышления, Быков все же чувствовал неуязвимость его доводов. Олег же продолжал поворачивать вокруг Быкова одну сторону версии за другой, чуть ли не выворачивая их наизнанку.

─ Давайте предположим, что бутылки, которые вам вчера были предъявлены, как улики, действительно никакого отношения к вам не имеют. Тогда получается, что все факты, изложенные в протоколах допросов свидетелей, говорят нам о наличии еще одного Быкова Виктора Федоровича, который проживает по вашему месту регистрации, имеет ваши паспортные и внешние данные. В связи с этим у меня возникает предположение, ─ либо у вас имеется двойник, либо мы имеем дело с фантомом, который никак по всем законам уголовного кодекса не может быть привлечен к уголовной ответственности!

Стариков даже гмыкнул от лихо закрученного поворота. Олег же, не давая передышки Быкову, продолжал наматывать словесные петли своих умозаключений:

─ А так как это предположение относится к области фантастики и в этом мире существует однозначно в образе сидящего здесь Быкова только один индивид, то с полной уверенностью можно утверждать, что цепочка «Курков Петр ─ Быков Виктор ─ бутылки из-под пива» имеет только одно свое объяснение. А именно: чтобы вы ни говорили о своей непричастности к этой взаимосвязи, вы, Быков, только вы один и никто другой, имеете отношение к уликам, предъявленным вам вчера. Согласны?

Быков, уткнувшись в пол взглядом, некоторое время молчал. Когда он поднял голову, на его лице застыло выражение холодной ненависти. Глядя на Олега, Быков коротко сказал:

─ Доказывайте. Я таких умников в гробу видал! Остальное, гражданин начальник, я сказал тебе вчера.

─ Что ж, остается найти то звено, которое свяжет известные уже улики с показаниями свидетелей, выводами следствия и заключением экспертизы, что вы являетесь тем самым лицом, свершившим убийство и расчленение пострадавшей Ольги Сапрыкиной.

К выражению скепсиса, все это время не сходившего с лица Быкова, стало постепенно подмешиваться явное проявление интереса. Стариков понял, что Быков даже и не допускает мысли о каких-то еще уликах кроме тех, которые уже второй день мусолят настырные следователи. К этому времени он был совершенно убежден, а, стало быть, успокоен насчет благоприятных перспектив своего дела. «Пора бы Олегу придавить этого стручка! Не стоит затягивать благоприятный момент. Еще немного, и Быков сможет почувствовать наличие у следствия чего-то еще, что он не смог просчитать и предвидеть. А, значит, закроется, уйдет в глухую оборону...».

Но Олег, словно прочитав мысли Старикова, не стал затягивать допрос. Он вытащил из ящика стола коробку с ножами и, кивнув на нее, сказал:

─ Поговорим о ножах.

Он вытащил из коробки два ножа, лежавших по отдельности в полиэтиленовых пакетах и положил их перед собой.

─ Надеюсь, что вы узнаете ваши изделия? ─ спросил Олег.

─ Узнаю, ─ мельком взглянув на ножи, буркнул Быков. ─ У меня их еще было четыре, надеюсь, не заныкали?

─ У нас любителей такого рода вещичек нет! А вот что касается вас, то тут не все так гладко!

Олег поднял за край полиэтиленового пакета один из ножей:

─ Вот этот нож, которым было совершено преступление, имеет отпечатки пальцев Куркова. Что характерно, на этом ноже, кроме отлично проставленных отпечатков нет ни единого намека на присутствие еще каких-либо следов крови, жировых следов, ─ вообще ничего. Это само по себе вызывает вопросы, ─ как могло так получиться, что нож, побывавший в такой переделке, остался чист как лабораторное стеклышко, на котором оставлен мазок крови на анализ? Тем более что этот нож был изъят с места преступления Курковым Иваном, который на допросе показал, что нож, когда он нашел его, тщательно вытер. Любопытно было бы узнать ваше мнение по этому поводу, гражданин Быков?

─ У Куркова и спрашивайте! ─ медленно процедил Быков. ─ Я вам в эксперты не нанимался! У вас есть свои!

─ Это верно, и, причем, замечу – очень хорошие. Настолько хорошие, что абсолютно точно установили, что этот нож подложный и им никогда не совершалось ни убийства, ни, тем более, расчленения тела. Это, так сказать, бутафория, подстава для лохов-следователей!

─ Хорошо сказал, гражданин начальник! Ценю самокритику! ─ Быков ерзанул на стуле, устраиваясь поудобнее. ─ У вас еще что-нибудь есть занятненького? Я не спешу никуда, так что послушаю весь базар!

─ Базара не будет, ─ не утерпел Стариков. ─ Олег, давай ближе к делу. Не то этот умник уморит нас своей тупостью!

Олег одобрительно гмыкнул и, перед тем, как произнести что-либо, взял другой полиэтиленовый пакет, в котором находился другой нож. Подняв его на уровень лица Быкова, Олег выдержал продолжительную паузу, давая рассмотреть его, после чего спросил:

─ Вам знаком этот предмет?

─ Вы что, дурачите меня, что ли!? Нож это мой! ─ вскинулся Быков.

─ Спокойнее, Быков, спокойнее! ─ охладил его наскок Олег. ─ Мы только регистрируем, что вещьдок под номером пять признан подследственным, как его собственность. Подпишите вот здесь.

Быков с неохотой черкнул закорючку в протоколе, который ему протянул Олег. Тот, отложив в сторону подписанный протокол, вынул из папки лист бумаги и сказал:

─ Это данные экспертизы по осмотру и исследованию этого ножа. Я его сейчас зачитаю, а вы, Быков, слушайте внимательно, чтобы сразу уяснить всю серьезность этого документа.

Стариков, сидевший до сих пор так тихо и незаметно, что о нем как бы забыли двое за столом, едва услышав последние слова Олега, издал звук, похожий на недовольное кхеканье. Олег взглянул на него, но Стариков сделал отмашку рукой, давая понять, чтобы он продолжал допрос. Он не стал его останавливать, потому что слова были сказаны и поправить было уже ничего нельзя. Олег промахнулся, говоря о серьезности документа, который собирался зачитать. Все надо было проделать внезапно, без лишних упреждений, давая тем самым Быкову возможность сконцентрироваться и, по мере чтения документа, обдумать хоть какой-нибудь вариант защиты.

Олег неспешно просмотрел текст, после чего сказал:

─ Все не буду читать, чтобы не замыливать главное. Начнем вот отсюда: «При детальном исследовании рукоятки ножа, состоящей из наборных пластин цветного оргстекла, экспертизой были обнаружены в микротрещинах и щелях между ними многочисленные фрагменты и включения биологической субстанции. Образцы этого вещества были подвергнуты анализу, который показал, что вещество представляет собой кровь третьей группы, резус положительный. Эта кровь полностью совпадает с кровью потерпевшей». Ну, дальше мы чуть пропустим, чтобы не вдаваться в спецподробности...─ Олег сделал паузу, во время которой, гмыкая, пробегал глазами по тексту, ища нужный абзац. ─ Ага, вот! «Для более полной идентификации был сделан анализ на генетическое совпадение образца с кровью потерпевшей. Исходя из его результатов, можно сделать однозначное заключение, что образец из рукоятки ножа и образец крови потерпевшей полностью идентичны». Вот, Быков, все и стало на свои места. Круг замкнулся!

Быков, по мере чтения текста, медленно вбирал голову в плечи, как будто готовился к прыжку. Сощурив глаза, он неотрывно смотрел на бумагу в руках Олега, так что Старикову показалось, что еще немного, и она затлеет. Играя скулами, Быков сделал короткий вдох, и выдавил сквозь зубы:

─ Хотелось бы послушать, с какого боку все это относится ко мне?

Олег, насмешливо глядя на него, прекрасно сознавая все потуги Быкова, сказал, усмехаясь:

─ Что же, я поясню! Вот этот нож, ─ Олег указал на первый нож с отпечатками пальцев, ─ был также обследован экспертами наравне с вот этим. ─ И он указал на второй нож. ─ Что было обнаружено примечательного, так это то, что, несмотря на имеющиеся точно такие же щели и неплотности примыкания пластин друг к другу, на ноже, которым якобы было совершено преступление, не было найдено ни малейших следов крови потерпевшей ни в микротрещинах, ни в щелях. Что само по себе, учитывая условия, в которых нож был использован, совершенно невозможно!

А вот этот нож, напротив, найденный у вас в коробке, которую вы хранили в потайном месте, экспертиза установила наличие крови потерпевшей, которой на этом ноже ни при каких условиях не должно было быть! Объясните это нам, Быков!

Олег смотрел на Быкова, все также насмешливо улыбаясь. Быков молчал, лишь его лицо становилось с каждым мгновением все бледнее, покрываясь бисеринками пота.

─ Ну что же вы, Быков, чем дольше молчите, тем больше это молчание обращается против вас! ─ сказал вдруг Стариков.

Быков, продолжая молчать, закрыл глаза, и только скрип зубов выдал его реакцию на слова Старикова. Он откинулся на спинку стула и, забрав лицо ладонью, медленно, с усилием, стянул ее вниз. Потом взглянул на Старикова, наклонившегося к нему, и тень усмешки скользнула по его губам:

─ Ладно... Зато хоть дело сделал...

Когда две черные тени стремительно скользнули через оконный проем, они увидели лежащее без движения тело мужчины. Степан Макарыч лежал, распластавшись на полу кухни, как большая странная кукла.

Один из спецназовцев метнулся в коридор, а другой, опустившись около упершегося взглядом в потолок Степана Макарыча, прощупал его пульс. Сказав что-то по рации, он встал и крикнул другому:

─ Мужик в отключке, похоже на припадок. Как у тебя там?

─ Да туфта здесь все, ничего похожего на заряд нет...

И он загремел отодвигаемой мебелью. Через пару десятков секунд в квартиру ворвалась остальная группа захвата, с десяток милиционеров в погонах старших офицеров, и суетливая пара ошалело щелкающих по сторонам фотоаппаратами молодых парней. Едва они открыли забаррикадированную дверь с женой и детьми, как вся квартира огласилась их перепуганным ревом и причитаниями жены. Она бросилась на кухню, где ее вежливо попридержали, пока появившиеся медики осматривали и исследовали бесчувственное тело правдоборца.

─ Ну, что? ─ спросил подошедший к ним полковник.

─ Похоже на инсульт, но точно можно сказать будет только в больнице после осмотра. Его надо срочно госпитализировать!

─ Значит, сейчас вы не сможете его привести в чувство?

─ Да вы что, взгляните на него!

Полковник бросил взгляд на лежащего Степана Макарыча и досадливо качнул головой:

─ М-да, ладно, везите. ─ Обернувшись к стоящему рядом подполковнику, он сказал. ─ Владимир Викторович, распорядитесь с охраной и всем остальным.

Когда Степана Макарыча положили на носилки, жена бросилась к нему и, уцепившись за человека в халате, запричитала:

─ Он умирает, да, скажите? Что мне делать? Дети малые ведь сиротами остались.

Врач аккуратно отстранил ее и, усадив на единственный, оставшийся на кухне стул, мягко сказал:

─ Вы оставайтесь дома, с детьми. Он не умирает, но его нужно срочно госпитализировать. Иначе последствия будут необратимыми. Вам позвонят и скажут, что делать и куда подъехать. Вы меня поняли?

Жена Степана Макарыча обреченно кивнула головой. Когда вся масса народу покинула квартиру, к ней подошел молодой человек и сказал:

─ Мне надо с вами поговорить. Где мы можем присесть, что бы вы рассказали о том, что произошло.

─ Да-да, ─ отрешенно отозвалась женщина и, не вставая со стула, подняла полный страдания взгляд на парня: ─ Скажите, что ему будет!? Он ведь ни в чем не виноват! Это с ним сделали такое!

─ Конечно, поэтому вы должны все вспомнить и рассказать во всех подробностях, все, что произошло за последние дни. Вы этим сможете очень помочь вашему мужу.

И за весь час, который провел с ней оперативник, жена Лепилина так и ни разу не оторвала платок от лица, вытирая мокрые от струящихся слез щеки.

Эпистема… На следующее утро мужики, словно выжатые неизвестной силой, нехотя просыпались к утреннему обходу. Обменявшись односложными приветствиями, они лежали хмурые и молчаливые, чем вызвали удивление лечащего врача Игоря. «Я уж подумал, что попал в другую палату. Что это вы сегодня такие помятые?!». Мужики в ответ что-то нестройно пробурчали, на что Игорь понимающе гмыкнул: «Смотрите, застану... выпишу всех по домам, без документов...»

Его устрашающее заявление было воспринято всеми, как чисто риторическое. Добрый доктор Игорь всегда с пониманием и сквозь пальцы смотрел на алкогольные шалости своих подопечных. Он понимал, что мужикам в самом соку невозможно вылежать по месяцу-полтора без движения. А посему единственным способом снятия стресса был прием небольших доз водочной продукции. Впрочем, это мужикам только так казалось. Игорь никак не мог допустить в своей вотчине такой анархии. Вот только почему-то никак никого не мог застать за сим криминальным занятием. Обнюхивать же мужиков он не считал нужным. Все свои репрессивные меры он ограничивал словесными внушениями. Но этот сложившийся паритет устраивал всех, и все стороны старались соблюдать его до буквы.

И все же добрый доктор Игорь ошибся на этот раз. Мучило мужиков не похмелье, не горящие трубы и страшный сушняк. Они никак не могли понять своего нервического состояния, в котором будто бы зависли где-то посередине своих ощущений, да так и остались висеть в психастенической невесомости. Что-то недоговоренное раздражало мозг и душу, вызывая неприятную и непонятную маяту.

─ Вот черт, вроде бы и не случилось ничего, а чувствую себя так, как будто сдохла любимая собака, ─ не выдержал Колян. ─ С чего бы это?

─ Это потому, Колян, что некоторые люди никак не могут смириться с утраченными амбициями. ─ Владимир с нескрываемой иронией посмотрел на Юрия Михайловича. ─ И пытаются как-то скомпенсировать этот недобор за счет нравоучений и мелкотравчатых пророчеств. Отсюда много негативной энергии, которую они обрушивают на мозги своих слушателей. Хотя я понимаю таких людей. Хуже нет не реализоваться в жизни, особенно если знаешь, что были и силы и талант, но!.. То женский пол предал лучшие чувства, то не по таланту оценили на работе, или были бы финансы, тогда бы развернулся, да мало платят! В общем, амбец полный! А так и человек хороший, и не глупец, но погнался за химерами и промахнулся мимо жизни! А кто виноват! Да все вокруг! Не создали условий, не оценили, не приняли, не прочувствовали! Понятно?

─ Чего ж не понять! ─ Колян почему-то тоже посмотрел на Юрия Михайловича, который хранил тяжелое молчание во время монолога Владимира. ─ Есть, конечно, такие люди, но тогда хреново у них с целью в жизни!

─ Естественно! Такие люди воображают себя чуть ли не вершителями судеб, а на самом деле мозги у них приспособлены только для самокопания. Хотя они далеко не дураки, но никак не могут понять простой вещи, ─ мозги нужны для того, чтобы определиться в жизни. А жизнь состоит из набора практического свойства, то есть, денег, баб и карьеры. Все остальное только приложение к этому. Наука, политика, искусство, армия и остальная фигня – всего средства, как и мозги, для достижения этих целей. И поэтому мне таких мужиков жаль, ─ жизнь-пустышка!

─ Браво, Володя! Потрясающая речь! ─ удостоился он парой жидких хлопков со стороны Юрия Михайловича, который с ехидной кислецой в голосе осведомился. ─ Значит, я так понимаю, ублажай свое драгоценное тело и жизнь, считай, удалась на все сто?!

─ Да уж не чье-то! ─ усмехнулся Владимир. ─ Я не против альтруистов, но эта фальшивая дурь восемьдесят лет гноила Россию, и к чему все это привело!?

Вопрос Малышева опередил ответ Юрия Михайловича:

─ А причем здесь альтруисты? По-моему, это дело рук политиков.

─ Да притом, что этот коммунистический альтруизм, который вбили в головы народа коммунисты, довел страну до полного идиотизма! Нет, чтобы всем разобраться на практике по сути, что им вдалбливают, так они хавали это как манну небесную!

─ Ага, и где все эти практики оказывались? В известных местах без права переписки! ─ не выдержал Колян. ─ Я бы еще понял, если бы за дело пострадали люди! Хорошо, если за бога, за веру, а то за коммунистическую фикцию, которую, как лапшу, им навешивали на уши в советское время!

─ У тебя, что, выбор был? ─ со злой иронией спросил Юрий Михайлович.

─ Был! ─ с нажимом ответил Колян. ─ Мне вера помогла выстоять и понять главное в жизни! Я точно знаю, что тело греховно, а мозги в деле веры должны только служить ей. Дай бог людям постичь Писание, и то хорошо! Да только не всем это удается! Бог ─ это Природа и Любовь к ближнему! Тело ─ как сосуд греховности не ублажать надо, а держать в веригах и коросте! Быть надо проще! Но чтобы понять это, надо сначала спасти свою душу. Вот так вот, мужики!

─ Очень удобно! Буду себя спасать, а остальное гори синим пламенем! ─ хохотнул Владимир. ─ Только насчет тела, Колян, ─ это мне не подходит! Мужик должен быть силен телом и духом. А значит, тело надо сделать целью существования, то есть, питать, укреплять, ублажать и так далее. Тогда будет та самая цель, ради чего стоит жить! Здоровый дух в здоровом теле, как говорили древние!

─ Замечательно! ─ съязвил Юрий Михайлович. ─ По-твоему выходит, что человек должен быть этаким высшим животным, которое отличается от остального бестиария только наличием ума! И этот ум он должен применять только для достижения одной цели ─ быть упитанным, здоровым тельцом!

─ Юрий Михайлович, не надо так упрощать! ─ с нотками ироничного самодовольства хмыкнул Владимир. ─ Мы же не дети и понимаем что к чему! Общеизвестно, что лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным!

─ Тьфу ты, господи! Ты, Володя, просто непрошибаем! Для тебя все человечество должно представлять из себя жирующее стадо амбалов с мозгами, чуть большими, чем у коровы! Такое уже было несколько миллионов лет назад! Динозавры ─ наши братья! ─ воскликнул Юрий Михайлович. ─ Интеллект, ─ вот единственная цель и богатство «homo sapiens»! Стас, ты чего молчишь! Ты-то что думаешь обо всем этом?

─ Да чего тут думать, ─ меланхолично отозвался Малышев. ─ Я придерживаюсь такой точки зрения, что созерцание и наслаждение сознанием бытия, есть смысл нашего существования. Интеллект только средство философского осмысления жизни. И спорить по этому поводу ни с кем не буду и не хочу!

─ Понятно. По-твоему выходит, ─ интеллект есть единственный смысл нашего существования! ─ резюмировал Юрий Михайлович. ─ Вот пример другой крайности, в которую впадают некоторые. Интеллект должен быть инструментом в познании и себя, и мира, в котором мы появились и существуем. И очень плохо, если эту примитивную для понимания конкретику человек не может постичь.

─ О, бедный человек! С ужатым умишком, а потому с извращенными представлениями о своей несчастной доле! Внимай словам пророка, и ты будешь спасен! ─ саркастически воскликнул Володя, оглядывая лежащих с кислыми физиономиями мужиков. ─ Юрий Михайлович, если жить по-твоему, то большей скуки и преснятины в жизни не найти. Твоя логика ─ это веревка, на которой можно повеситься!

Юрий Михайлович несколько помолчал, посмотрел на Владимира, грустно усмехнулся и сказал:

─ Эх, ребята! Один мудрый человек, живший в страшную эпоху, сказал слова, которые никогда не надо забывать: «Сон разума порождает чудовищ!». И знаете, чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в правильности и универсальности его слов. Стоит только дать себе слабину и отключить свой интеллект, как сразу же попадаешь в лапы химер, превращаешься в болвана и пустышку, которой манипулируют все, кому не лень! Я понимаю, можно залезть в бочку и наслаждаться своим интеллектом, созерцая протекающую мимо жизнь, или уткнуться в священные книги, думая, что, познав их, обретешь вечную жизнь, или наплевать на все это и услаждать свою плоть! Но... стоит только подумать самую малость и становится ясно, что мы осознаем свое существование только благодаря этой коробочке. ─ Юрий Михайлович дотронулся до лба. ─ А оттого, как мы используем ее, зависит и наша жизнь. Так что, скажу напоследок, ─ «проснитесь, господа!».

Господа многозначительно отмолчались. Никто не захотел влезать на подставленные Юрием Михайловичем котурны. Что думали Владимир и Колян, Малышев не знал, но чувствовал, что слова Юрия Михайловича сделали продолжение этого разговора беспредметным и даже опасным, каким становится разговор двух собутыльников, пытающихся найти друг у друга ответ на вопрос: «Ты меня уважаешь?».

Каким бы ни было его продолжение, оно непременно должно было перейти рамки абстрактного рассуждения и затронуть весьма болезненно амбиции и жизненные принципы конкретных участников. Малышев закрыл глаза и натянул на лицо одеяло. Ему совсем не хотелось выяснять, чья правда весомее. К этому периоду жизни он уже прекрасно понимал, что жизнь, как бы ни представлял ее себе любой из людей, есть цепь неуправляемых событий. А вот эта цепь событий и есть настоящая суть бытия. И как бы ни тешил себя любой умник, рано или поздно на все его планы найдется хилая соломинка, что сломает ему хребет, как хрупкую хворостину.

Глава 20

─ Ну что ж, поздравляю. ─ Подполковник одарил всех оперов милостивой улыбкой. ─ Только на будущее учтите, столько времени возиться с такой пустяковиной никто вам не позволит.

─ Ничего себе, пустяковина! ─ не утерпел Борис. ─ Да пока этого упертого расчухали да раскололи, чуть не забыли, как себя звать! А вы говорите, «возиться»! ─ уже с обидой в голосе закончил он.

─ Я не говорю, а констатирую, ─ профессионалы такие дела должны щелкать, как орехи. И на эту тему никаких дискуссий! Теперь докладывайте окончательные результаты. Дело можно сдавать в прокуратуру?

Стариков недовольно поморщился и сказал:

─ У нас, товарищ подполковник, как говорится, все на мази. И следственное мероприятие проведено, и данные следствия, и улики ─ все в масть! Вот только мотивов нет!

─ Как это, мотивов нет? ─ удивился подполковник. ─ А что же следственное мероприятие и улики? Шкурки от колбасы? Так что ли? Этот Быков, он что ─ глухонемой, что ли? Он-то что говорит?

─ Да дело все в том, что он как раз ничего и не говорит! ─ меланхолично пожал плечами Стариков. ─ Он все, что называется, отработал, показал, не рассказывая подробности, где, когда и как, но в отношении, зачем он пошел на это преступление, как рыба об лед! Ушел в полный отказ. Говорит, с вас хватит и моей подписи в протоколе!

─ Ну, раз хватит, ─ закрывайте и отправляйте по инстанции.

─ Товарищ подполковник, мне кажется, что тут не так все просто, как следует из материалов дознания. Тут психология...

Подполковник, недовольно сморщившись, перебил Старикова:

─ Да какая тут, к черту, психология у этого слесарюги! Обыкновенная бытовуха. Не надо копать там, где все и так ясно! Все, сдавайте дело в прокуратуру, и чтобы я больше не возвращался к этому. И без того дел хватает куда более важных и срочных.

─ Владимир Викторович, этого для суда мало! Без наличия в деле мотива преступления любой адвокат затянет дело до бесконечности. Начиная от якобы нашего «принудительного внушения» подследственному до психиатрической экспертизы, с тьмой вариантов между ними. И дело снова отфутболят к нам на доследование!

Подполковник тяжело посмотрел на Старикова, перевел взгляд на Олега с Борисом и сказал:

─ Если до четырех часов завтрашнего дня у меня на столе не будет лежать дело, считайте, что вам крупно не повезло! Идите!

Вернувшись в кабинет, Стариков посмотрел на кислые физиономии ребят и заметил:

─ Ну, что, товарищи офицеры! Гавкнулся, кажется, наш доппаек!

─ Ага, держи карман шире! ─ взорвался Борис. ─ Ну, блин, мужики, у меня руки чешутся! Вломить бы ему два горячих хука, чтобы привести в понятие! ─ Борис даже задергал руками, изображая крепкие «крюки» в воображаемую челюсть.

─ Если руки чешутся, вон дверной косяк, поди, почеши, заодно башкой можешь пару раз приложиться, может, поумнеешь! Так мы ничего не добьемся! Ход надо придумать. Ну не просто же Быков зарезал и расчленил ребенка?! На сумасшедшего и маньяка он не тянет. Зачем же он тогда это провернул? Это ведь не курицу распотрошить! ─ Стариков раздраженно постучал по папке с делом Быкова. ─ Думайте, мужики!

─ Слушай, Володь, а что, если тут круто замешана вся эта троица, ─ Курков-Быков-Сапрыкина? ─ в своей обычной манере размышлять вслух негромко сказал Олег. ─ Ну, в том плане, что они свое дело сделали, и последний ход остался за Быковым? Тогда все можно объяснить банальной местью!

Стариков вздохнул и сказал:

─ Это все хорошо, но признание с языка Быкова ножом не соскребешь! Он должен сам разговориться!

─ Да я к тому, чтобы поплотнее поскрести его насчет этой темы, ─ осторожно заметил Олег. ─ Знаешь, как на больное место подавить, по ране солью присыпать. Так и здесь, подольше да понастойчивее. Душевная рана, ─ штука намного чувствительнее, чем содранная кожа или скобление ножом языка!

─ Это ты не обольщайся! Чего-чего, а у Быкова, мне кажется, с сантиментами весьма туго, ─ съехидничал Борис. ─ Не надорвись сам!

─ А чего, мысль дельная, но разговорить его придется сегодня же, ─ не обращая внимания на Бориса, заметил Стариков. ─ Все, кончай разговоры! Я с Олегом на рандеву с Быковым, а ты Борис, покопайся в этой папке, помаракуй, может, что дельного надумаешь...

Утром, едва Малышев вошел в бригадирскую, Антонина, не давая ему сесть, протянула клок бумаги и сказала:

─ Здесь адрес, возьми плотника, Еремеева, и в квартире заделайте двери и окна. Там ночью был пожар. Оргалит и доски возьмешь в нашей диспетчерской. Это надо сделать срочно!

─ А чего срочно? Если пожар был, то уже понятно, что торопиться некуда! И почему я должен этим заниматься? Я не плотник.

─ Некому больше! ─ отрезала Антонина. ─ Все, иди!

Стас не стал больше тратить время на отнекивание. Ему было все равно, где сегодня работать. Виктор позвонил ему рано утром и сказал, что взял отгул по семейным делам. А без напарника ему не очень хотелось шастать по подвалам, выискивая протечки и засоры. Пусть «квартирники» этим занимаются.

Плотник Митяй, сорока лет от роду, был суетлив, говорлив и надоедлив. На каждое свое высказанное предложение он непременно требовал ответа, оборачиваясь и заглядывая в лицо: «Ну, точно?», «Да?», причем вопросы эти выговаривались без промежутка, по пять-шесть раз подряд. «Вот зануда!», ─ беззлобно думал Малышев, глядя на семенящего около него Митяя. Митяй устроился в ДЭЗ совсем недавно и вероятно потому был необычайно словоохотлив. Малышев понимал, что скрывается за этими пространными речами. «Мужик пробует, с какого боку подойти, чтобы разжиться на пару доз. По роже видно, что вчера принял пару лишних».

Митяй же, удостоверившись, что его намеков не понимают, несколько поскучнел и, оглядываясь на проплывающие мимо пивные палатки, лишь вздыхал. Стас же, хотя и сам был не прочь оприходовать пару бутылочек пивка, сейчас не допускал и мысли об этой благодатной жидкости. Он сегодня натвердо решил добиться от Харицкой определенного результата.

Все обстоятельства обжимали его все туже со всех сторон. Ушлая тетка его квартирной хозяйки все настойчивее требовала результатов обещанного ремонта. Но с ремонтом у Малышева не получалось никак. Все источники ресурсов, которыми он пользовался для своих халтур, были временно недоступны. Юлия Семеновна, проводя материальную ревизию, требуя починки действующих сантехнических приборов, ужесточила режим выдачи расходных материалов, так что вся слесарная братия осталась на голодном пайке. Исчезнувший бригадир теперь уже всем казался просто Крезом, и его времена слесаря вспоминали с ностальгически теплым, щемящим сердце, чувством.

В сгоревшей квартире было черно от копоти. Хотя через зияющие оконные проемы комната была освещена ярким солнцем, обугленные черные стены, хаос из разбитой и обгоревшей мебели наводили на Малышева жуть. Он окликнул Митяя, энергично разгребавшего остатки сгоревшего скарба. Из уцелевшего ящика комода Митяй вывалил гору бумаги и папок, которые чудом остались в целости. И пока он с энергией ищейки копался в них, Малышев подтащил брус и оргалит к окну.

─ Все, Митяй, я свое дело сделал. Иди, плотничай!

Митяй с неохотой оторвался от захватившего его занятия, вздохнул и досадливо сказал:

─ Как всегда, пожарные и всякая шушера нас опередили. Ничего интересного не оставили.

Малышев ничего не ответил, но любопытство заставило подойти его к куче бумаг, вываленных Митяем из ящика. Опустившись на корточки, Стас взял первую попавшуюся папку и раскрыл ее. Там лежали документы на квартиру. Он не очень был сведущ в вопросах купли-продажи жилья, но одна бумага привлекла его внимание. Малышев внимательно вчитался в нее. Что-то было в этой бумаге, какая-то ассоциация выстроила мостик во времени, но что это была за связь, он никак не мог понять.

Малышев бросил бумаги на пол и поднялся. Оставаться ему здесь не очень хотелось. Он поморщился от невыносимого запаха гари и остальных летучих ингредиентов пожара и сказал Митяю:

─ Слушай, Митяй, у меня разболелась голова от этого запаха. Доделывай здесь сам. Я пойду вниз, подожду тебя на скамейке.

Митяй словно ждал этих слов:

─ Давай. У меня тоже башку ломит. Может, пока я буду заделывать, ты сходил бы за этим, ну... пузырем. Бабки я дам, ─ торопливо добавил он, заметив неудовольствие на лице Малышева.

Стас понял, что имел в виду Митяй, и милостиво согласился:

─ Ладно, давай быстрее, не то сейчас сблевну! Я вообще не переношу резких запахов.

Выйдя из подъезда, Малышев не стал торопиться. Он подошел к скамье, на которой сидели три бабки, и опустился на нее. Бабки с любопытством уставились на него, и одна из них спросила:

─ Чего, в сто двадцать второй был? Где пожар, да?

Стас утвердительно мотнул головой и ответил:

─ Угадали, подышать вот вышел.

Бабка горестно вздохнула и сказала:

─ Ай-яй, как же к людям судьба иногда бывает несправедлива! Там ведь душа сегодня погибла, ни за что!

─ Сгорел кто-то? ─ вскользь обронил Малышев.

─ Ой, и как еще сгорел! ─ Бабка опять горестно закачала головой. ─ Сожгла она его ни за что. Мужчина был видный такой, всегда приветливый! А она подкараулила, да попросила вскрыть квартиру и запалила канистру. Ужасть, как жахнуло!

─ Ничего я не пойму, кто запалил, что жахнуло, кого сожгли? ─ усмехнулся Стас.

─ Так ты ничего не знаешь!? ─ хором вскричали все старушки. ─ Любка тут, в этой квартире жила! Еще в прошлом годе! Она пропила эту квартиру и ее потом купил у тех, кому она ее пропила, этот дядечка! Любка все ходила тут и жаловалась, что ее он квартиры лишил! Она божилась, что отомстит! Вот и подкараулила ночью! Попросила кого-то тихонько вскрыть дверь, зажгла канистру с бензином и бросила в квартиру, да только неудачно! Сама загорелась, так и сгорела вместе с жильцом!

─ А что же жилец? Он что, не слышал, как ломают дверь?

─ Да вот, наверное, не слышал, что прямо в кровати остался. Задохнулся во сне и сгорел! ─ сморщила лицо в жалостливой гримасе одна из старух. ─ Вот такая судьба у него!

─ А что это за Любка? ─ полюбопытствовал Малышев.

─ Да я ж говорю, ─ энергично отмахнула рукой первая бабка. ─ Жила она здесь. Потом приехала к ней откуда-то сестра, кажись, из Казахстана. Так они на пару стали поддавать. Вот и пропила Любка свою квартиру. Они потом на пару с сестрой жили здесь по подвалам, пока Любкина сестра не померла от какого-то заражения...

«Вот оно что! Вот кто эта погорелица! Та самая Любка, которую видел месяц назад в подвале!..». Малышев поднялся со скамейки, подхватил сумку и попрощался со старушками. «Надо же, как глупо пропадает жизнь человека!». Ему вдруг страстно захотелось напиться. Стас вдруг какой-то жилкой ощутил нечто родственное с этой погибшей женщиной, у которой, как и у него не было угла, где они могли бы осознавать себя человеком, а не бездомной тварью...

Когда Быков вошел в комнату для допросов, на его лице Стариков не увидел ни следа той удрученности, с какой он давал показания на следственном эксперименте. Слушая вопросы Олега, Стариков с неудовольствием отмечал едкие, колкие ответы Быкова. «Мужичок, видимо, понял, что на голых фактах обвинения не построишь...». Что-то надо было срочно предпринимать, чтобы не попасть во временную вилку. Дело надо сдавать, подполковник в любом случае заставит это сделать. Для него лучше доследование, чем затягивание следствия.

Стариков поморщился. Старые дела, возвращенные на доследование, как чирей на заднице, ─ будет мучить, пока не избавишься. Пока Олег пытался разговорить Быкова, он напряженно пытался реанимировать одну неясную мысль, которая на оперативке, едва успев появиться, тут же была затерта ненужным ответом подполковнику.

Он чувствовал, что в ней был ответ, который как ключом отворил бы последнюю дверь в этом деле. «Что Быкова заставило совершить такое зверство?.. Не может быть, чтобы он это сделал только по причине банальной мести какой-то там бабе, оговорившей его на суде много лет назад?.. Чего он ждал? Удобного случая?.. Но дочь бабы не очень-то подходила на объект мести... Почему он подставил сына Ивана Куркова, который вообще никакого отношения к делу не имел? И пацану и девчонке в то время было по семь-восемь лет!..».

Стариков смотрел на Быкова и никак не мог уловить ту интуитивную ниточку, которая вывела бы его во тьме лабиринта души этого изломанного жизнью и судьбой мелкого человечишки, к остаткам его последнего усилия воли, подвигшей к страшному пределу. То, что он категорически отказался рассказывать подробности, указав только на факты, было само по себе явным желанием утаить в душе от чужого досмотра то чувство, которым он жил все последнее время.

─ ...хорошо. Если вы говорите, что убийство было совершено вами в состоянии алкогольного опьянения, то почему тогда вы смогли с такой последовательностью выстроить все улики, которые постфактум никогда невозможно подогнать к состоявшимся событиям?

─ Гражданин начальник, я не очень силен в вашей фене, поэтому все, что вы сказали, переведите на обычный язык, чтобы я мог понять, о чем базар, ─ с усмешкой сказал Быков.

Олег хмыкнул:

─ Хорошо. Суть здесь проста. Все улики и ход событий говорят о том, что вы все заранее спланировали, а не действовали экспромтом, как говорите вы, «по-пьяни»...

Стариков, слушая ход допроса, видел, как барахтается Олег, силясь обнаружить мотив преступления. Быков, отвечая на вопросы Олега, каждый раз меняя свой ответ на противоположный, уже в открытую издевался над его тщетными усилиями. По лицу Олега, человека отменного терпения, становилось видно, что и у него запас этого свойства скоро закончится. Что нужно было предпринять, Стариков чувствовал в поведении Быкова предельное напряжение его игры. Как будто за внешней оболочкой отпетого рецидивиста Быков с трудом удерживает просящуюся наружу усталость и угрюмое безразличие, как будто сам просил своего мучителя: «ну спроси же то, что я хочу услышать, задай верный вопрос!..».

Стариков видел это по лицу Быкова, слышал его наигранные глумливые сарказмы, которые были пустой тратой сил, но что надо было спросить, что сказать, он не понимал. Стариков знал точно только одно, ─ если не помочь в этом Быкову, то он так и останется в том состоянии полубезумия, когда сам человек уже не может выйти из выстроенной в его голове схемы поведения.

«Если он совершил такое изуверство, то, стало быть, причинами этого было не только желание посчитаться с обидчиками?.. Дочь Сапрыкиной, сын Куркова, вместо них самих, ─ как это увязать!? Сапрыкина его посадила, Курков его предал, ─ им бы и отомстить!.. Но, вместо этого, он убивает дочь и подставляет сына... убивает дочь... подставляет сына...», ─ как навязчивый мотив крутилось в голове Старикова. ─ «Если бы Быков задумал отомстить этим двоим, он не ждал бы столько времени. Два года слишком долго для свежего чувства. Этот срок наверняка погасил бы самое жгучее желание мести! Значит, Быков с самого начала не имел своей целью ни смерть Сапрыкиной, ни Куркова-старшего!»...

─ ...А что прокурор? Прокурор буквочки посчитал и сложил статью. Под завязку хватило… Чего с него взять, – бумажная душа… А что баба напрочь гнилая да скурвилась, то ему до фени…

Стариков услышал эти слова Быкова, и они вдруг каким-то образом срезонировали с его мыслями, отсеяв ненужные. Он вдруг ясно понял, что для Быкова месть этим двоим не была действием физического свойства. Он хотел, чтобы они поплатились душевными муками, чтобы они приняли всю меру того страдания, когда осознаешь, что уже ничего ни поправить, ни вернуть назад уже невозможно. И, главное... да, это самое главное для него, чтобы он сам смог видеть и насладиться их страданиями и горем....

─ Тут все ясно, ─ продолжал Олег. ─ Святое дело, отомстить этой бабе, твари ничтожной, которая тебе жизнь поломала, и дружку, который подставил тебя, правильно?

─ Правильно, гражданин начальник! Святое дело... ─ Быков прерывисто вздохнул и усмехнулся.

─ Вот только один нюанс у меня никак не укладывается в голове. Дочь ее причем? И сын Куркова никак не вяжется с местью. Ведь если бы удался этот план, то ваши обидчики, Быков, никогда бы и не узнали, почему с ними случилось такое горе. Я этого не могу понять. Может, поясните?

─ Нечего, гражданин начальник, пояснять. Что сделал, то сделал...

Стариков, услышав слова Олега, вдруг понял, что он спросит сейчас у Быкова. Только эти слова могли стать ключом к этому делу, освободив Быкова от самозаклятия, принеся облегчение его душе перед тенью невинно закланного ребенка

Стариков встал, подошел к Быкову и, глядя ему в лицо, раздельно и тихо сказал:

─ Но тогда твоя месть не имеет смысла, потому что о ней никто не узнает, а ты бы не хотел этого. Ведь так? Для чего же ты тогда все это провернул, если не для того, чтобы те двое догадались, кто их наказал, но никак не смогли бы доказать твою вину? Такую жертву принести и впустую? Можешь теперь рассказать нам все, потому что никто не поверит в твою бесцельную жестокость! Такой грех на душу не берут вот так, запросто, как ты нам упорно твердишь.

Быков, закрыв глаза и опустив голову, молчал. По его щеке вдруг прокатилась слеза. Он покачал головой, сдерживая дыхание, как будто собрался с силами, и хрипло, сглатывая слова, торопливо проговорил:

─ Ты прав, начальник, угадал. Жить с таким огнем в душе, какой горит во мне, не пожелаю никому... Не со зла убил ребенка, только с ненависти, как бы сделать им больнее, больнее, чем мне, когда я в одночасье потерял все из-за пьяной утехи! Только не таким должно было быть наказанье... Бог переусердствовал, вот потому я должен был исправить его ошибку! Самому покарать распутную трухлявую бабу и... ─ он запнулся, ─ друга, который подставил и предал... ─ Быков поднял посеревшее лицо на Старикова и спросил. ─ Если нет справедливости, разве не я должен восстановить ее? Око за око!

Странные, совсем не похожие слова Быкова на его обычную, пересыпанную жаргоном, речь вызвали у Старикова двойственное чувство жалости и неприязни к этому поникшему и словно скукоженному человеку. Стариков отошел от него, сел на стул и спокойно, без всяких эмоций в голосе сказал:

─ Рассказывай, Быков, все как было... И хоть мы не священники, но советую тебе не упустить ничего. Поверь, так для тебя будет лучше, и для души, и для суда. От этого зависит, сколько ты проведешь лет в зоне.

Быков взглянул на Старикова и, усмехнувшись, сказал уже совсем другим тоном:

─ Наверно, доволен? Наше вам поздравление, гражданин начальник! Только не надо меня на надрыв брать! Что ж, я, по-вашему, не человек? Я же понимаю, что жизнь моя кончена… Зона, ─ она высасывает душу… особенно у тех, кто сдался. А у меня точняк, никаких перспектив. Эта ходка уже надолго… Одно утешение, что посчитался с кем хотел, не до конца, конечно, но кто же знал, что вы такие шустрые… А рассказать, чего ж, расскажу. Ты прав, гражданин начальник, исповедь облегчает душу. А у таких, как я, мало найдется кого, кроме вас, чтобы выслушать.

Стариков бесстрастно пододвинул диктофон и кивнул Быкову:

─ Давай свою историю...

По виду, с которым Антонина зашла к ней в кабинет, Юлия Семеновна поняла, что в конторе опять не так все гладко, как хотелось бы ей. Харицкая в душе признавалась себе, что в последнее время слишком много сил уходит на утрясание разных ситуаций, вместо того, чтобы отдать их на исполнение задуманных планов.

Антонина с озабоченным от мыслительного процесса лицом не стала долго томить Юлию Семеновну, а с порога известила:

─ У нас опять ЧП! Степана Макарыча увезли в психушку. Я звонила домой и мне его жена сказала, что он сошел с ума!

Харицкая только приподняла брови:

─ С чего же это его так угораздило? Хотя в последнее время, ─ продолжила она задумчиво, ─ уж слишком он был не в себе. Ладно, разберемся. Подменяй его пока, а я выясню, надолго ли он угодил в больницу. Это некстати, за ним много долгов, а начальство требует провести ревизию.

Отпустив Антонину, Юлия Семеновна продолжала оставаться в задумчивости. Она не могла понять, хорошо это или плохо, что Лепилин так внезапно исчез из пределов досягаемости. Юлия Семеновна слишком рассчитывала на него, как на козла отпущения, а потому такая резкая смена диспозиции несколько обеспокоила ее. Наверняка генеральный директор теперь потребует с нее отчет за перерасход материалов и денежных средств, отпущенных на их приобретение. Им нужен этот козел, крайний, со всеми навешенными на него собаками, и, по всему видать, что подлая выходка Лепилина обернется для нее именно этой ролью.

Юлия Семеновна передернула плечами и прокатившаяся по телу волна обдала ее холодом нехорошего предчувствия. Надо было предпринимать срочные меры и меры эти должны быть самыми убедительными.

Харицкая несколько минут размышляла. Затем взяла телефонную трубку:

─ Нина Ивановна, здравствуйте. Это вас беспокоит Харицкая. Я хотела бы знать, что случилось со Степаном Макарычем. Он сегодня не вышел на работу... - и тут же отдернула трубку от уха.

Плачущий голос Нины Ивановны обрушил на нее поток жалоб и претензий, среди которых рефреном повторялась одна фраза: «Вы загубили его!..».

Юлия Семеновна терпеливо выслушала вопль души вконец расстроенной женщины и, дождавшись паузы, во время которой жена Лепилина прочищала горло от душивших ее горестных спазм, сказала:

─ Вы не расстраивайтесь, обойдется все! Он мужчина у вас крепкий! Что говорят доктора? Я бы хотела позвонить в больницу, узнать о его самочувствии. В какую больницу его отвезли?

Жена Лепилина, севшим от переживания голосом, едва слышно назвала ей номер. Харицкая, не прощаясь, тут же положила трубку, чтобы не дать возможности страдалице продолжить свои стенания.

Справившись в справочнике о номере телефона приемного покоя больницы, Юлия Семеновна, не мешкая, принялась последовательно дозваниваться до врачей отделения, куда определили Лепилина.

Ей повезло. Не прошло и пятнадцати минут, как она уже знала, что Степан Макарыч, как личность, практически перестал быть таковым, ибо его недуг тяжким молотом не только вышиб из него возможность осознавать себя в необходимой мере, но и пригвоздил к постели, обездвижив легкой формой инсульта.

На вопрос Юлии Семеновны о перспективах выздоровления Степана Макарыча, врач выразил свое глубокое сомнение насчет благоприятного будущего его пациента, заметив при этом, что не столько инсульт в этом виноват, сколько повреждение рассудка.

Что-то говорило Юлии Семеновне после разговора с врачом, что судьба дает ей в руки шанс повернуть дело в самую выгодную для себя сторону. И в самом деле, по прошествии каких-то пяти-шести минут она уже скорым шагом направлялась к комнате бригадира.

Отперев ее своим ключом, Юлия Семеновна, не задерживаясь, вытащила из письменного стола все документы, накладные, книгу заявок и прочие бумаги, бывшие в ведении Лепилина. Загрузив все это в объемистый пакет, Юлия Семеновна также скоро и тихо выскользнула из комнаты и уже через мгновение вновь оказалась в кресле своего кабинета.

Несколько поразмышляв, она решительным движением сняла телефонную трубку и, дождавшись ответа, сказала усталым, чуть-чуть добавив трагических ноток, голосом:

─ Вадим Михайлович, здравствуйте. Это Харицкая вас беспокоит. Я по поводу дела Лепилина... какого дела? Да докладной на него по поводу служебного несоответствия и растраты...

Выслушав какую-то реплику в ответ, она торопливо сказала:

─ Я займу вас ненадолго, буквально минутку, чрезвычайная ситуация сложилась у нас. Лепилина вчера увезли в психиатрическую больницу, а перед этим он уничтожил все документы по складу и расходу материалов... Да-да, конечно, что можно восстановим через бухгалтерию, но...

Договорить ей не дали. Выслушав что-то короткое и, видимо, полностью ее устраивающее, Харицкая аккуратно положила трубку. Легкая улыбка скользнула в уголках губ, отразилась в едва заметном прищуре глаз Юлии Семеновны. Она встала, подошла к окну и, поглядев на синее небо, на дробящиеся в окнах лучи предзакатного солнца, нервно вздохнула, как будто только что скинула с плеч по меньшей мере груз трехлетней сумы, от которой никому не дано зарекаться.

Глава 21

─ С чего, гражданин начальник, хотите, чтобы я начал? ─ Быков с презрительно-брезгливым выражением лица обернулся к Старикову. ─ Если по делу, то базарить придется издалека. А то не поймете что к чему. Если не торопитесь, то пару часов я вам обещаю.

─ Ничего, ─ усмехнулся Стариков. ─ Мы с лейтенантом привычные. Особенно, когда начинают сочинять всякие небылицы. Что надо, мы поймем. Ты начинай, начинай!

Быков взглянул на Старикова и, глядя ему в глаза, сказал:

─ Иногда я думаю, почему случается так, как случается? Мы с Ванькой были корешами, ─ не разлей вода. С малолетства, как себя помню, мы с ним жили на две семьи. Где время застанет, там и едим, и ночуем – то у меня, то у него. И семьи наши были как одна. Ни одного праздника или чего еще не встречали порознь. Нам даже с отцами повезло... везде вокруг все соседских мужиков повыбило на войне, а наши живыми домой вернулись.

─ Ты, Быков, если можно, чуть-чуть поближе к нашим временам, ─ холодно заметил Стариков.

─ Не получится, гражданин начальник. Я хочу рассказать вам о человеческой подлости, и потому быстрее не выйдет. Подлость не рождается вдруг, а чтобы стало понятно, почему я пошел на мокрое, я буду рассказывать всю историю по порядку. Вы сами просили... ─ Быков вытер ладонью проступившую испарину на лбу и продолжил: ─ У нас с ним все было нормально, пока Ванька не свихнулся. Где-то с пятнадцати лет у него начала крыша ехать на девках. Сначала думали, что он выпендривается, круче всех хочет быть. А он и взаправду к шестнадцати годам обрюхатил двух малолеток, но как-то отвертелся. Бабы постарше и те от него проходу не имели. А у разведенок он был, что называется постельной грелкой... Меня он тоже приучал к этому делу, но я послабше был, чем он, не было у меня такой жуткой охоты, как у этого кобеля!

─ Значит, у него имелся прибор, какой природа не всякому дает, вот он и требовал своего! ─ меланхолично заметил Олег.

─ Какой прибор, никакого особенного прибора и не было! Член как член... ─ Быков поиграл желваками. ─ Жаль только, что его у него не отхватили, как грозился один папаша! В советское время порядки были не те, что сейчас, так что остался Ванька при том, что имел и заимел он от этого кучу проблем.

Стал он часто пропадать куда-то, где был – не говорит. Я не очень-то и интересовался. Знал, что Ванька, значит, у какой-то бабы ошивался. Только однажды он сам мне рассказал, куда все время пропадает. Он, понимаете ли, охоту открыл на девок, девчатинки ему, свежачка требовалось...

─ Это как это? ─ недобро прищурился Стариков. ─ Насильничал, что ли?

─ В том то и дело, что нет! ─ Быков повернулся к нему на стуле. ─ Он все свое свободное время, как только из школы, а потом и из ремеслухи приходит, переодевается и айда по городу шастать. Ходит по улицам, девок высматривает. И как только что-то подходящее по его понятию высмотрит, так сразу же к ней цепляется и начинает рулады заливать. Про то, что он сынок какого-то там партийного работника, или про театр, что папаша его главный режиссер и сейчас как раз ищет на главную роль такую вот, как она. Девка-дура уши развешивает, а он продолжает петь, дескать, мол, без него папаша никого не возьмет, так как он тоже будет играть в спектакле главную роль. А чтобы она попала на эту роль, он должен ее осмотреть, и даже вступить с ней, как он говорил, в театральный акт.

Что это значило, я узнал, как только он стал брать меня с собой. Для чего он это делал, я не могу до сих пор понять, но соображаю, что ему нужны были свидетели его половых побед. Девок он заводил в ближайший подъезд и там оприходовал по полной программе. Что-то на прощание говорил и что позвонит, он телефон брал у дурехи, и вызов придет на ее адрес... В общем, так он года три развлекался. Я после первых трех раз категорически отказался бегать, высунув язык по городу, по которому он мотался часами.

Стариков и Олег переглянулись. Стариков крутнул головой и усмехнулся:

─ Так вот кого несколько лет все опера УГРО разыскивали. Хватали интеллигентов, а, оказывается, будущий сантехник промышлял? Ты понял, Олег, кого мы в школе милиции изучали как «призрак опера»! А он тут, у нас под боком жил и даже явку с повинной пытался организовать! Ай да Курков! Краснорожий и фартовый! Постой, а как же... Красное, рябое лицо?! Это ведь такая вывеска, которую ни с чем не спутаешь! И все равно, ни одна из тогдашних потерпевших не указала на эту ... Да ему только за пару эпизодов по тогдашним меркам вышка светила!

Быков ехидно хохотнул и сказал:

─ Проморгали насильничка! Один хрен, что тогда менты работали, как в артиллерии говорят, «по площадям», так и сейчас хватают, первого подвернувшегося и шьют ему статью! А настоящий преступник как гулял на свободе, так и гуляет и делает всем ручкой! Эх, детективы! Не было в то время у Ваньки такого лица. Это он сейчас краснорожий, что бабы от него шарахаются за километр, а раньше он был парень ничего. Все девки были его. Рожа у него покраснела от какой-то болезни, которую он подцепил от вокзальной проститутки. Такая же, как и у Ющенки, – усмехнулся Быков, ─ этого, которого выбрали хохлацким президентом! Тоже, небось, ходок по бабам не хилый!

─ Ладно, ближе к делу!

─ Покурить не дадите, гражданин начальник, а то в горле что-то першит. ─ Быков кашлянул в подтверждение своих слов и ерзанул на стуле. Сделав затяжку, он оглядел оперов и многозначительно хмыкнул:

─ В общем, Ванька заделался настоящим сексоманом. У него и разговоры были если не о деле каком-нибудь, то только о бабах. Не брезговал никакими... ─ Быков затянулся еще и поднял глаза к потолку. ─ Помню, как его мужики из соседнего дома отходили так, что думали останется калекой. Поймали его с женой одного из них. Но Ваньке все было по фигу! Он только еще больше ударялся по этой части. И так он до армии прокобелился! Ну, а там сами понимаете, что с ним было! Дело однажды до трибунала чуть не дошло, какую-то древнюю старуху он в самоволке осчастливил. Его вычислили, и мотать бы ему срок, но старуха, пока шло следствие, к его фарту, отдала богу душу. Дело замяли. Отделался он месячной «губой».

─ Слушай, Быков, нас Курков не интересует вообще! Короче, без подробностей и ближе к делу, ─ оборвал его Стариков.

Быков даже и не повернул в его сторону голову. Он лишь скривился и едко сказал:

─ А я что делаю! Без этих подробностей вы не усекете главное. Суть именно в них. То, что Ванька по блядству своему мог у любого из корешей отбить девку и притом, свалить все на нее! Никаких понятий у него не было. Я, пока был холостой, был, что называется, в стороне. Мне его е...ля была до лампочки. Пока сам не стал встречаться. Это с будущей женой. Через год после дембеля. Я особо не тянул. Так, пару месяцев походили и расписались. Что удивительно было, так то, как Ванька отнесся к этому. К Верке он не проявлял никаких поползновений. Может, потому, что я как-то сказал, что баб вокруг море разливанное и без моей Верки ему хватит на сотню жизней. А если что, то перо в бок и не посмотрю, что кореш! Не знаю, может, мое предупреждение дошло до него, но только он обходил Верку стороной. А, может и потому, что как волки, не трогают дичь вокруг своего логова, так и он делал.

Потом он сам, почти сразу же, полгода не прошло, вдруг женился. На своей бывшей любовнице. Пришлось ему охомутаться, и это с его сексоманией! ─ Быков дернул головой и скривил губы. ─ Нинка, его баба, заловила этого емаря себе на голову! Она залетела от него и ничего не сказала, а потом предъявила ему трехмесячный живот и сказала, чтобы выбирал ─ либо она, либо вечные алименты. И припугнуть ее, как Ванька это делал с остальными, он уже не смог. У нее имелись понты на этот случай в виде двух братцев-амбалов. Ваньке и рыпнуться было некуда. Братья пообещали, что найдут везде, куда бы он ни заныкался!

А как только Ванька женился, стал бегать по бабам еще больше, в отместку своей Нинке. Та, наверно, любила его и потому терпела его блядство ради сына. Но когда она на пару с ним стала хватать то триппер, то гонорею, а однажды он наградил ее сифилисом, ее терпелка кончилась...

Стариков глядел в измятое, потухшее лицо Быкова, на нервно вздрагивающий кончик сигареты в его пальцах и думал о глупой, напрасно растраченной жизни этого обломка человеческой породы. Сколько таких обломков только ему одному пришлось за эти годы отделять от людей! И Быков был еще не самым отпетым среди них. Взять хотя бы этого Куркова, о котором он рассказывает... Ведь подонок, какого поискать, и только случай не свел его с ним.

─ ...Нинка, как только они прошли курс лечения, решила преподать ему урок. И чтоб нагляднее было и больнее, она, курва, выбрала для этого урока меня в качестве подсадной утки. Я ни сном, ни духом не чуял, что в этот вечер нам с Ванькой из корешей предстояло стать врагами на всю жизнь.

Как-то вечером Нинка устроила шикарный стол. Наготовила, поставила и позвала нас. Меня она попросила придти одного, без Верки, ну, жены, то есть. Я сижу за столом и кумекаю, отчего это кроме Нинки с Ванькой и двух каких-то баб, больше нет никого. А Нинка насчет этих баб сказала, что они с ее работы и у них сегодня юбилей, по случаю которого они сегодня и собрались.

Мы, конечно, расслабились тогда. Ванька, тот сразу же стал обхаживать этих бабцов, ну, не в наглую, но, что называется, намеки делал конкретные. Нинка делала вид, что все ништяк и это только обычный компанейский флирт. А Ваньке только того и надо было. Он не стал терять время и через час, подпоив одну из баб, тихо слинял с ней в одну из комнат.

Нинка сидела, как слепая. Она прилипла ко мне и трещала так, что у меня башка заболела. Я ей об этом так и сказал, так она что сделала? Говорит, пойдем в комнату, у них трехкомнатная квартира была, и приляжешь там на полчасика. Я, дурак, согласился, подумал, что и точно, чуть прикорну, а там можно и продолжить. Но не успел я даже голову опустить на подушку, как смотрю, дверь открылась и в нее Нинка, шасть ко мне на диван и под рубашку! Я обалдел! Ничего такого и представить себе не мог, а она шепчет что-то насчет, что давно хотела полюбиться со мной, что нравлюсь я ей и все такое.

Хрен знает, что тогда на меня нашло, но я не стал кочевряжиться. Только я залез на нее, и не было у нас еще ничего, как дверь отворилась, и в проеме обозначился Ванька, а позади него другая баба. Он рванул на меня, я из-под него, я всегда был ловчее, и ходу из квартиры. Что там потом было, я так и не узнал. Но после этого я почти с неделю его не видел. Домой к нему мне как-то не с руки было приходить.

А дней через пять я встречаю на улице Нинку. У нее лицо платочком прикрыто, только нос один торчит. Остановила она меня и стала просить прощения, что так все получилось. Я ей говорю, что мне обидно за то, что Ванька перестал со мной разговаривать. На что Нинка сказала мне, что все это она подстроила нарочно, чтобы ему было понятно, как чувствует себя человек, которого обманывают прямо на глазах. А с Иваном она поговорит и скажет, что я ни в чем не виноват.

Баба-дура не могла понять мужицкую логику. Мужику все равно, по какой причине на его жене лежит какой-то мужик. Главное, что он на ней лежит…

Стариков с Олегом переглянулись и засмеялись. Быков недобро посмотрел на них и отчужденно сказал:

─ Я бы тоже посмеялся тогда, только вот Ванька не стал смеяться! Бабе он своей мстить не стал, а посчитал, что я, как его кореш, должен был слинять оттуда, раз так дело оборачивалось. Вот он и задумал мне отплатить тем же. Но не сразу, как я понял потом. Он даже для виду стал со мной разговаривать и общаться. Не так, конечно, как до этого случая, но на работе мы с ним разговаривали. Большего сближения Ванька не делал.

Я тогда работал в диспетчерской на Абакумова. Там мужики были все свои, а на первой диспетчерской, куда Ванька перешел, я мало с кем общался, виделись часто, но в основном только на пятиминутках в бригадирской и еще так, по мелочи. В праздники тоже собирались, сбрасывались и отмечали.

─ Быков, подсобери свою хронологию и давай ближе к сути. Что у вас с Курковым получилось! ─ Стариков нетерпеливо махнул рукой. ─ Нам твои намеки на ваши дела ничего не проясняют!

─ Так я уже начал, ─ угрюмо буркнул Быков и устало вздохнул. ─ Я сам не мог тогда усечь, что Ванька задумал. А он, падла, развел меня как шестерку... У нас в диспетчерской Генка-электрик имел мастерскую с отдельным входом. Очень удобно бабцов водить и линять при случае. Вот Ванька и предложил, уже после того, как мы хорошо посидели, как раз на восьмое марта это было, закончить этот праздник чин-чинарем, как и положено. Он сказал, что нехорошо такую дату пропустить без главного действующего лица, то есть, он приведет бабу, а мы все ставим пузыри и закусон.

Мужики, понятное дело, засомневались, обломится ли всем, а нас там пятеро было, но Ванька засмеялся и сказал, что кадр будет то, что нужно. В общем, мы тогда набаловались с этой бабой по самое не хочу. А вот перед тем, как оприходовать ее, Генка сказал, что свой аппарат не на помойке нашел и что хрен знает эту бабу, какие болячки она имеет. Как бы не заразиться!

Тут как раз Ванька и предложил промыть ее лоханку водочкой, прямо из горла. Баба эта к тому времени была уже в полной отключке. Сам же и сделал, почти полчекушки вылил ей туда... Баба эта и была та самая Сапрыкина, которая на следствии показала на меня, как на того, кто с ней это сделал. У нее потом от этого промывания сделалась миома матки, и ей пришлось делать операцию, да неудачно. Она стала инвалидкой второй группы...

─ Мы знаем. Только это было через четыре месяца после суда, и никакого отношения к делу ее болезнь не имела. Ты пошел, как организатор изнасилования, ─ заметил Стариков.

─ Хм, оно так, но для меня, когда я узнал об этом, это стало божьим известием, чтобы ее наказать! А как, другой вопрос! Все время отсидки я ломал голову, что с ними сделать! И чтобы я не придумал, мне все казалось фигней по сравнению с тем, что они сломали мне жизнь. Жена от меня ушла, как только я сел. От нее я получил на зоне только одно письмо. В нем она сообщала, что ей все рассказали про мои похождения, что я совращал малолеток и жить со мной она не сможет. Она уезжает с детьми и их искать бесполезно...

─ Ну, это преувеличение! Найти их было бы проще простого, ─ сказал Олег. ─ Небось, сам не искал.

─ Ошибаешься, начальник!.. ─ Быков усмехнулся. ─ Я их нашел... неважно, где, но уж лучше бы не искал. На переговорах... по телефону... Жена мне сообщила, что она вышла замуж, а детям лучше не знать, каким их отец был выродком!.. Она сказала детям, что их отец умер... А, кстати, сказала, кто был тем доброхотом, который открыл ей глаза на то, что я за человек!.. И назвала фамилию Ваньки... Вот он-то и устроил мне все это счастливое будущее! Все свое блядство приписал мне... И Сапрыкину подговорил свалить все на меня. Затем он ее и притащил в тот вечер в компанию...

─ Понятно. Это все сантименты. ─ Стариков наклонился к Быкову. ─ Теперь давай о деле. Я догадываюсь, почему ты почти два года тянул резину. Сравним версии? Давай свою.

Быков вздохнул и покачал головой:

─ Для вас, ментов, жизнь человека только версия! И что же я такого натворил, что меня зарыли в зоне, почитай, заживо... Там не живут, там срок тянут! Не дай бог вам, начальник, оказаться в таких местах! Вот и я жил там только тем, что мечтал выйти и поквитаться! Но так, чтобы эти поганцы юшкой кровавой при воспоминании об этом заливались! ─ Быков опустил голову и скрипнул зубами. ─ Просто их прикончить? Это еще было бы просто милостью по сравнению с моей испоганенной жизнью! Нет... Я решил не торопиться и уцепить каждого из них за самую жилу, чтобы продыху им не было, как и мне, на всю оставшуюся жизнь! Чтобы они догадались кто, да руки коротки были бы достать меня! Я долго ждал, нашел адрес этой бабы, но сам не обнаруживал себя, а осторожно крутился вокруг, чтобы никому не дать и намека на мой след... Я знал, что она живет в этом районе, но к нашей диспетчерской не относится. С мужиками договориться было пара пустяков, и я пошел по заявке в ее квартиру. Мне нужно было узнать, как она живет, чем ее можно уцепить... В общем, когда я позвонил в квартиру, дверь мне открыла девчонка лет тринадцати. Она проводила меня на кухню и, пока я возился с раковиной, что-то готовила на плите. Она ходила в комнату, с кем-то там говорила, ─ я догадывался, что с этой блядью. Потом она спросила, скоро ли я закончу, потому что торопится, а ей нужно кормить мать и потом идти в аптеку и в магазин за продуктами.

А когда девчонка повела в туалет еле идущую инвалидку, то есть Сапрыкину, меня вдруг как молнией прошибло! Я понял, что надо сделать!... Если лишить эту гнилую лохань единственной помощи, то жизнь ее превратится в ад. Одной ей уже не вытянуть, и подыхать она будет долго и мучительно, сгнивая в своей постели!

Ну и бог тоже есть на небесах! Иначе, кто бы мне помог так все устроить, что девчонка эта, оказывается, встречалась с сыном Ваньки. Я совсем уже собрался выходить, как к ним пришел парень, в котором я узнал Петра Куркова. Он зашел за девчонкой. Пока они болтали, я потихоньку ушел. Вот в этот день и решилась окончательно моя задачка! Я нашел ту самую жилу, за которую можно было их так прихватить до самого нутра! Заставить их страдать за своих деток, ─ и Ваньку, и его жену, и Сапрыкину! Вот это станет расплатой за то, что лишили меня нескольких лет жизни, лишили семьи и детей, которых я любил! Остальное вы знаете...

Быков устало выдохнул и закрыл глаза. Стариков, глядя на его посеревшее лицо, на его обмякшую фигуру подумал о том чувстве, которое столько лет держало на плаву этого, по сути уже не живого человека. Он явственно увидел перед собой воплощенный в этом теле образ зомби. Стариков сейчас понял, что Быкову было даже все равно, что с ним случится потом. И если он и разрабатывал так тщательно свой изуверский план, то только затем, чтобы его не смогли остановить раньше времени. Что стоило ему одно только сближение со своим бывшим другом, которому он с облегчением и чувством исполненного долга всадил бы в сердце тот самый нож, которым располосовал свою несчастную жертву!..

─ Хорошо, Быков, распишитесь вот здесь, ─ услыхал Стариков голос Олега. ─ Это краткая стенограмма вашего рассказа. Может на суде и повлияет на решение суда, кто знает. ─ Олег иронично хмыкнул и, вызвав конвойного, сказал:

─ Мы закончили, можете его увести...

А всего лишь через несколько дней после суда, в той самой конторе уже собирались другие люди, и, слушая рассказы остатков разоренного коллектива, качали головами, сожалея и сочувствуя мужикам. Раскатилось дело Вити-маленького по обоим диспетчерским мелкими разговорами. Распалось на реплики и затихло, будто и не было этой истории. И пока делили участки, оставшиеся в наследство от прежних сотоварищей, поневоле поминали их имена, чтобы обозначить принадлежность каждого участка какой-либо прежней фамилии. Список, составленный Антониной, лежал на ее столе и она, вписывая новые фамилии, аккуратно вычеркивала прежние.

И хотя вымаранные фамилии еще принадлежали людям вполне здравствующим, звучал этот сводный список как мартиролог в поминание распавшегося братства золотарей. Антонина же, проделывая процедуру замены выбывших, невольно думала о вычеркнутых фамилиях, как принадлежащих людям, оставшимся в другой жизни:

«Лепилин... остался в сумасшедшем доме, ой, грех так думать, но место он освободил, а так, кто знает, сколько бы я проходила в мастерах...» «Прапор» ослеп, и то сказать, Лешка, хоть и зловредный был, но никому такого не пожелаешь. И пенсию по инвалидности ему дали, как кот накапал...» «Виталий после ранения не вернулся в ДЭЗ, этот везучий был всегда... надо же было такому случиться, и тут вывернулся...» «Малышев... сломал ногу, с этим вообще непонятно как было. Какой-то он ненашенский...» «Никонов, ─ этот ушел в такси... Витька хороший мужик был...» «Быков... сел на десять лет, мало, такой изверг, а как притворялся тихоней...» «Анатолий Павлович... плотник... так и не оправился от язвы и ушел на инвалидность... Жаль, исполнительный был, где теперь такого найдешь?..».

Наткнувшись на фамилию Сашка-шепилы, Антонина чуть призадумалась. С этим вообще приключилась непонятная история. В одно прекрасное утро он ушел по заявке в подвал какого-то дома и исчез. С тех пор его никто не видел. Но, бывалые слесаря говорят, что иногда в подвалах домов видят бледный ореол человеческой фигуры и слышат торопливый шепелявый говорок: « Мужики, курнуть оставьте...».

А неделю спустя не стало в ДЭЗ’е и Юлии Семеновны. Растворилась она где-то в пространствах управленческих коридоров власти, заняв пост, сообразный ее незаурядному дарованию. Судьба была, как и прежде, милостива к ней! Потому иногда и думается, как прихотливы и случайны извивы людских судеб!

Хочется иногда отойти в сторону, бросить беспристрастный взгляд на сферы жизни, что вращают нас в известных только им целях! И, кажется, каким бы ни был человек по своему званию и положению, как высоко бы он ни стоял, сферы эти в иное время превращаются в жернова для них, что мелят и мелят безжалостно и неотвратимо! Что уж говорить о ком-то малом! Что такое сантехник, будь он хоть слесарь шестого разряда, бригадир и даже сама Юлия Семеновна! Как расходный материал для этих жерновов, как смазка, они исчезают в их безостановочной круговерти. Ведь по стране, словно пьяный водитель, сшибая, круша и калеча судьбы и души людей, неслась другая эпоха! Эх! Куда-то кривая еще вывезет!..

Эпистема... Остатки дня истекали, как истекает кровью израненное и утомленное изнурительной битвой тело. Несмотря на кажущуюся ровность и спокойствие в отношениях мужчин, их ментальная энергия, схлестываясь, чуть ли не высвечиваясь синими сполохами молний, носилась в воздухе, производя в умах всех четверых запредельной силы мыслеобразы. Сотворилось такое состояние чувств, когда никто из мужчин, обдумывая свое отношение друг к другу, не пожелал сбрасывать вознесшуюся на посильную для каждого высоту планку взаимоотношений.

Никто из них не смог преодолеть свой барьер терпимости к чужим амбициям и мнениям. А посему, в их душе рождались мысли совершенно противоположные тому смыслу, что звучал в их интонациях и отражался на их лицах.

Владимир думал о Юрии Михайловиче и размышления его о нем были по большей части неопрятны, как если бы он намеренно касался грязными руками чего-то, изначально не предназначенного для соприкосновения с ними.

«...этот... когда кранты, уже жизнь на излете, все еще пыжится... он, по сути, кусочник... нахватал концов ото всюду и никак не может их связать. Вот и злобствует на всех, кто ни попадет под руку...». Владимир усмехнулся: «Этот не уймется никогда... много крови еще попортит... составил из надерганных кусков какую-то придурошную философию и пичкает ею, кого только может...».

«...вот смотрят мужики друг на друга волками, а понятия не имеют, что силы тратят не на то... в душе Бога надо держать, а не злобой ее заливать... не меряться, кто над кем стоит выше... все равно перед Богом мы глина пустая...». Колян вздохнул и уткнулся взглядом в потолок. Ему было жаль, что эти трое не могут понять таких простых и ясных вещей. «Кому нужны их гордыня и тщеславие! Ничего-то мы с собой туда, в могилу, не возьмем... Сколько их было, тщеславных и одержимых пороками! Земля всякое тело принимает, и грешное и праведное, а вот рай не каждой душе Господь обрести позволит...».

Он опустил взгляд и обвел им всю палату. Юрий Михайлович лежал с закрытыми глазами, будто спал, но Колян чувствовал его взвинченное состояние, а опущенные веки Юрия Михайловича были как ширма, за которую он пытался спрятаться. И лишь стремительно пульсировавшая вздутая жилка на виске, выдававшая его нервическое напряжение, говорила о его тщетно скрываемом бодрствовании. Колян посмотрел в сторону Стаса. Малышев, в противоположность Юрию Михайловичу, запрокинув руки за голову, лежал с видом человека, уже давно постигшего премудрость этого мира:

«...каждый из них обделил себя в чем-то, уложив свою жизнь в тесное, узкое русло удобных для себя представлений. И каждый считает свое русло самым глубоким и свободным от мелей и подводных камней... самым правильным... Они предлагают панацею от всех бед и несчастий, а сами чуть ли не на каждом шагу попадают в их сети... В себе надо сначала разобраться, для себя создать правильный и удобный мир, без всяких ловушек и противоречий с самим собой... Чего уж говорить про чужие души, если для своей не могут найти никакой опоры!..».

«Стас... этот мелочевщик... Думает, что со своего шестка постиг жизнь... мудрый, как сверчок из сказки. Зацепился за свою хилую палочку и все... вот она, крепость! Полудурок...». Владимир отвел взгляд от Малышева и с раздраженным неудовольствием подумал: «Он еще похуже старика будет. Тихой сапой любое дело может испоганить... От таких-то и больше всего надо таиться и сторониться!.. Сам ни хрена не хочет делать и другим не даст, выхолостит и остудит...».

«...занятно, занятно... Все эти дни мы только и делали, что определяли место каждого подле себя... Да, впрочем, это делают все люди, более или менее цивильными способами... Редкий человек поставит рядом... на одну доску с собой кого-то еще... будь он хоть трижды гений. Видимо, такова человеческая природа, ─ заплевать и растоптать. Потому, наверное, так трудно подняться до пределов, которые человек присвоил только высшим ипостасям...».

Юрий Михайлович открыл глаза. За окном, неуловимыми закатными оттенками вечерних красок розовели высокие облака. Странное дело, но он со скрытым, будто прятавшимся где-то внутри удовольствием, отпустил свой взгляд туда, вверх, где эфемерно-грандиозная прихоть природы зачаровывала вечной сменой своих декораций:

«...вот и этот случайный миг моего бытия, совсем как эти облака, вливается в нескончаемый поток жизни, который складывается из мириад их мелких капелек...».

Юрий Михайлович, лежа на этой больничной койке, в эти дни почему-то особенно остро почувствовал необходимость в человеке, которому он смог бы не только рассказать о самом сокровенном, но и довериться. Довериться без оглядки и опасений быть не просто не понятым, но понятым превратно, в ущерб своему чувству достоинства и чести. Это было до этого так часто, что Юрий Михайлович даже удивился такой мысли, будто она появилась в его мозгу впервые в жизни...

Вечер все больше заливал палату сумерками, гася желания мудрствовать, произносить какие-то слова, принося столь желанный покой. Четверо мужчин знали, что им никогда не сойтись в единой всепонимающей общности согласия. Но помимо своих, ясно осознаваемых мыслей, они все ощущали присутствие чего-то еще большего. Они чувствовали, что оно способно свести на нет, стушевать в темное нечто, что-то непознанное их разумом, то, что могло бы быть, слейся они в том всепонимающем едином целом. Но тогда они уже перестали бы быть человеками, и явили бы собой существо совершенное, имя которому Бог...