Зная по опыту о весьма негативном влиянии на мнения людей о персоне, возраст которой не укладывается в рамки общеупотребительного статуса, я благоразумно опущу этот коварный атрибут. Пусть он будет фактом «terra incognito» для любознательных умов, и то лишь по причине их интереса к соответствию текстов автора к его креативной способности. (Кто общался с издателями, имея за плечами солидный возраст и полное инкогнито в литературном мире, тот меня поймет).

Поначалу я, следуя общепринятым канонам изложения биографии, выложил описание дат и событий, случившихся со мной к сему моменту жизни. Но, перечитав, я ощутил в душе какое-то неудовлетворение, скорее, досаду! Получилось все как-то дурно, похожее больше не на жизнь человека, описанную им, а на своего рода словесную упаковку, совершенно ничего не говорящую о самом человеке.

Вообще же, так называемые автобиографии разнятся по своему назначению и способу изложения, полностью присущим свойствам характера тех людей, которым она принадлежит. Так как я позиционирую себя вот уже несколько десятков лет как человека, отдающего все силы ума и сердца писательству, то и моя биография представляется мне в свете чисто литературного контекста. А посему, чтобы не обременять конкретикой биографических вешек описание моей жизненной стези, тем, кто захочет покопаться в ее хрониках, я могу их изложить через что-нибудь вроде е-mail'а. Мне же всегда казалось неинтересным ни то, когда имярек закончил какое-нибудь учебное заведение, ни обстоятельства, приведшие к избранному им поприщу, ни что заставило этого человека избрать такой путь и прочее, прочее… Но что хотелось бы узнать об этом человеке, так это все перипетии его душевных и нравственных кредо, которые и сложили его жизнь. Впрочем, это мое сугубое мнение...

Конкретика – это всегда путы на ногах и вериги для свободного повествования. К тому же, очень многие индивиды, не скрывая значимости своей персоны в процессе развития человеческой цивилизации, придают фактам своей биографии исключительность мирового значения. Иногда у некоторых, уважаемых мною людей, при изложении ими этапов своей жизни, невольно проявляется в силу действительной значимости их деяний, точно такой же, скребущий слух и чувство такта, нюанс. Мне это всегда претило и потому я, в отличие от любителей выстраивать из своей жизни мифологическую поэму стараюсь открывать факты своей биографии как можно скромнее. На этом я закончу преамбулу к тому, что я предлагаю читателю в качестве своей биографии...

Часть первая

Глава 1

Все познается в сравнении. Желая меня видеть успешным и знаменитым, моя мама избрала для меня, следуя тогдашним представлениям об успешности, классическое музыкальное образование. До сих пор для меня ее решение остается загадкой! Несмотря на то, что с самого раннего детства я обнаруживал в себе недюжинные задатки рисовальщика, я все же был отдан на растерзание самой беспощадной музе – Евтерпе. Хотя несмотря на это, моя мама к самой живописи относилась весьма благосклонно, иногда даже делая заказы на изготовление копий шедевров мировой живописи местным художникам.

Но, как я понимаю сейчас совершенно ясно, во мне уже тогда зрела подспудно страсть к изящному слову. Кстати, мой отец, будучи сам неплохим поэтом, поощрял мои скромные попытки на поэтическом поприще и в результате титанических усилий в пятилетнем возрасте я родил такие замечательные вирши:

По пыльной дороге

Шагали солдаты

Им крикнул Суворов

«Здорово, ребята!

Возьмем Измаил мы

Турецкую крепость

В бою одолеем

Турков свирепость!».

И русский солдат

На крепость стремиться

И кровь янычаров

По стенам струится

И взяли солдаты

Турецкую крепость

В бою одолели

Турков свирепость!

Миленько, не правда ли? Моя мама, видимо, так и посчитала, отдав должное совместному творчеству. Для нее эти поэтические забавы не стали веским аргументом в пользу смены парадигмы моей творческой судьбы. Даже несмотря на то, что стихи эти были напечатаны в одной из местных газеток. Ее решение сделать из меня музыканта величины Гилельса и Рихтера было всепоглощающим.

Моя бедная мама не могла тогда понять и охватить огромный объем необходимых усилий и работы для решения поставленной перед ней задачи. Она наивно полагала, что музыкальный талант, имейся он в наличии даже у человека с отдавленным медведем ухом, все равно пробьёт себе дорогу. Это я к тому, что, будучи одарен преотменной голосиной, я, тем самым, ввел родительницу в заблуждения насчет своих музыкальных данных. Однако она не учла одного определяющего все пути развития любых талантов, – местность, в которой можно было бы его кому предъявить для способствования дальнейшему развитию. Проживали мы тогда в таком заброшенном углу белорусской глубинки, что в сравнении ним медвежья берлога показалась бы обжитым областным центром.

В силу отдаленности от культурных центров, совместить вселенское желание моей мамы сделать меня звездой на музыкальном небосклоне с возможностью претворения оного в жизнь уперлось в еще один, весьма существенный фактор. В нашем городке не было в принципе людей, занимающихся профессионально музыкой, то бишь, преподавателей музыки! Да что там музыки! О таком предмете не слыхали даже в школе, ибо этот предмет в учебной программе отсутствовал напрочь! Да и что было требовать от семилетки, где литературу преподавал учитель труда! Посему все мое литературное образование я получил от своих родителей, благо их библиотека была одной из самых обширных и значимых семейных владений.

Здесь я, на миг отрекаясь от продекларированного мною принципа не упоминать никаких цифр и дат, все же обязан сказать о том возрастном рубеже, преодолев который я приобрел неоценимый жизненный опыт. Было в ту пору мне пять лет с небольшим. Как-то однажды, войдя в комнату по зову матери, я был потрясен – около пианино, почти сливаясь с его угольно-черной поверхностью, сидело существо, не больше соседской овчарки. От этой фигуры веяло таким замогильным холодом, что меня, несмотря на оцепенение, пробрал озноб до самых костей! Невероятно мрачный, атласно-черный покров совершенно скрывающий топографию этой мумифицированной плоти венчало сооружение, похожее на спутанное воронье гнездо из лент и бантов. А под ним, посередине бледного пятна, которое, как я догадался было лицом этого существа, виднелось огромное крючковатое образование с двумя круглыми линзами по бокам!

– Ну, что ж, милое дитя! Надеюсь, мы поладим! – услышал я несколько скрипучих слов, исходивших откуда-то из области, расположенной под этим чудовищным образованием. Боже! Эти скрипучие слова были последними из тех, что люди называют благожелательными! Все остальное, что мне пришлось выслушивать от этой мумии не шло дальше нескольких числительных: «Раз-два, раз-два… раз-два-три, раз-два-три…» и так далее с разбавлением этой богатейшей вербальной палитры некоторыми восклицаниями: «что-то на французском…». После таких восклицаний я немедленно получал линейкой по пальцам, отчего они к концу занятия приобретали чувствительность обнаженного нерва и цвет морковно-свекольного салата. Я до сих пор помню ее хлестко-мелкие, похожие на укусы гадюки, удары. Наверное, потому, я с тех пор питаю некоторое недоверие к людям, говорящим что-то по-французски в моем присутствии!

Моя бедная мама! Она с немым восторгом в глазах после каждого занятия с этой немыслимо-бездушной каргой оставляла ее на обед и я в мучительном томлении выслушивал полубессвязную речь этой, истлевшей заживо, дамы. Когда же это существо отбывало куда-то за двери, мама, возвращаясь из сеней, с благоговением в голосе говорила: «Мой мальчик! Это замечательная женщина! Она училась у самого Антона Рубинштейна!».

Наверное, как мне тогда представлялось, этот Антон Рубинштейн был препорядочной гадиной, если он оставил в живых такую мерзкую старуху!

Но нет худа без добра. Именно в эту пору пробудилась моя способность к любому изобретательству. Не имея возможности повлиять на свою судьбу, я решил все же несколько откорректировать ее. Единственным приложением своих изобретательских сил было желание сотворить нечто недоступное чужим умам со своим злым гением и мучителем – пианино. В результате изощренных творческих изысков я намного увеличил семейные расходы, связанные с постоянным ремонтом музыкального агрегата.

Даже сейчас, спустя много-много лет я с удовольствием вспоминаю свои надругательства над ни в чем не повинным раритетом. Столкнувшись с очередной необходимостью приглашать настройщика, мама в конце-концов философски подытоживала случавшиеся с фатальной регулярностью все выверты престарелого пианино: "Когда-то это, наверное, был очень хороший инструмент. Всему свое время... Вон и жучок уже весь корпус пожрал. Надо покупать новое...". Отец в этой эпопее не принимал никакого участия, но, похоже, догадывался обо всех моих преступных экзерсисах. И, тем не менее, он молчал. Похоже, он был даже доволен, что его сын настолько смышлен и изобретателен.

Мне же вовсе не улыбалось такое счастье и я с жаром начинал доказывать, что привык уже к этой коробке, и звук у нее очень музыкальный и "туше" очень сочное... Я прибавлял это слово, нисколько не понимая его значения, но чувствовал, что оно придаст весу моим словам. Мама, озабоченно качая головой, нехотя соглашалась с моими доводами. Набросив на плечи верхнюю одежду, в зависимости от того, какое время года стояло на дворе, брела к единственному в городке человеку, надо полагать, случайно существовавшему в нем - мастеру по настройке и ремонту музыкальных инструментов. Я, вспоминая этого человека, считал его почти что колдуном, так как исправить сотворенное мною изуверство над инструментом, по моему убеждению было практически невозможно.

Мудрый мастер, исправляя очередной изуверский шедевр, хмыкая в усы, иногда весело зыркал в мою сторону… Как-то однажды, когда его вознаградили знатным обедом с рюмкой водки за все мучения реанимировать сдыхающий инструмент, он как бы нечаянно обронил, глядя на меня: «Я тоже прошел эту школу жизни. И, как видите, стал нужным интеллигентным людям мастером. Пианистом я не стал, но свое умение применил по назначению. Теперь я могу с закрытыми глазами разобрать любое фоно. Может, кто-то здесь поймет мои намеки. Судя по тому, как виртуозно обработан инструмент, я могу кое-кому посоветовать избрать путь настройщика фоно…».

Мама с напряженным вниманием слушала пространную речь мастера-настройщика и, если бы тот после третьей рюмки продолжил излагать свое понимание моей жизненной стези, то мне не миновать было бы изрядной трепки за все выкрутасы над бедным престарелым пианино. И все сходило мне с рук до поры до времени. Однажды я, перейдя все границы, а, может быть, исчерпав свои возможности по калечению фоно, решил избавиться от обрыдшей проблемы самым кардинальным способом – довести старую каргу до инфаркта. Что значило это слово я знал досконально, ибо оно весьма часто исторгалось из груди моей мамы, сопровождаемое протяжными стонами: "Господи, они доведут меня до инфаркта..."

Пределы моей фантазии не простирались далее окружающего меня пространства, где я счастливо обитал до появления божьего наказания в лице залежалой мумии. Видно боженька пожелал приперчить мое счастливое детство, подкинув мне для вразумления засушенного одра в лице зажившейся на этом свете старушки. Сам он, видимо, уже отчаялся увидеть ее на небесной сходке, а потому тайной мыслью его и надеждой было исполнить свое желание моими руками.

Я же, вполне понятно, и не догадывался о божьем промысле. Но так как наши желания совпали абсолютно, то решение я нашел радикальнейшее. Почему-то мне показалось, что моему вампиру будет для переселения в мир иной достаточно хорошего испуга. Немного поосображав, я в самый неподходящий момент был осенен замечательной идеей отправляя в это время обеденную трапезу за семейным столом.

Вскочив будто ужаленный, вызвав тем самым неудовольствие родителей, я, сказавшись в своем желании немедленно сходить по нужде, выскочил во двор и стремительно помчался к углу сарая. Там, под обвалившимся бревном, в небольшой дыре несколько дней назад дворовая кошка принесла котят. Повозившись пару минут и отделавшись несколькими царапинами возмущенной кошачьей матроны, я извлек из-под нее довольно большого упитанного котенка.

Это было то, что нужно. Спрятав до времени пушистое недоразумение, я все оставшееся время промаялся как на иголках, в ожидании удобного момента для осуществления своей операции. Как только комната, где стояло пианино, на некоторое время опустела, я притащил из прихожей коробку, где был спрятан котенок. Он был немедленно извлечен и засунут в чрево пианино почти перед самым приходом моей мучительницы.

Исполнив ритуальный обряд по приготовлению инструмента к таинству звукоизвлечения, старушенция приступила к священнодействию. У нее была оригинальная методика преподавания. Сначала она старательно выстукивала несколько пассажей Ганона, чтобы размять свои склеротические косточки, которые уже трудно было назвать пальцами. А так как, потерявший слух и осязание столетний одр уже не мог соразмерять силу ударов, то, чтобы хоть что-то услышать, принималась колотить ганоновские упражнения что было сил.

Поначалу она не расслышала, что стало твориться в утробе пианино. Но спустя некоторое время она прислушалась к звукам, исторгаемым из нутра черного Молоха. Старушка приподняла брови и никак не могла понять, чтобы это значило. Никогда на протяжении своей мафусаиловской жизни она не слыхала подобных звуков. Несчастный котенок, ощутив обрушившийся на него град ударов, исторг из себя не жалкое мяуканье, а сплошной вой вперемешку с истошным визгом.

Старушка оцепенела и только с ужасом смотрела, как на клавиатуре, сопровождаемые адскими звуками запрыгали клавиши. Издав скрипучее: "Ах!", она медленно съехала со стула по инструмент и затихла. Чтобы скрыть следы своего преступления, я в один миг извлек из инструмента полудохлого от выпавших на его долю страданий котенка и подскочив к окну, опустил его в траву. Затем, для верности выждав еще несколько мгновений, выскочил в соседнюю комнату с воплем: "Старуха умерла!".

Все последующее события развернулись так, как этого хотели мы с боженькой. Оправившись от перенесенной психической травмы, старуха уже не захотела продолжать со мной занятия. Видно, ее так поразила инициатива пианино, что она решила больше не притрагиваться к адскому инструменту. Больше о ней я ничего не слыхал. Да и вскоре мои родители благополучно переехали на другое место жительства, ну а там все евтерповы истязания продолжились уже с другими служителями высокого искусства...

И все же, чтобы снять негативные эмоции с воображения читателя, в качестве разрядки упомяну нечто нейтральное. Родился я в Москве в каком-то там году. Уже не помню. Моя память – штука весьма избирательная и некоторые страницы моей жизни напрочь выпали из ряда событий, случившихся со мною вот уже на протяжении многих десятков лет.

Мне, родившемуся на Тимирязевке, в семье бедных, но гордых студентов, коими были в то время мои родители, в полной мере можно применить звание "дитя общаги".

Продолжение следует...

"Во первых строках своего письма..." так и хотелось мне употребить этот, весьма распостраненный эпистолярный стиль позапрошлого века, я должен сделать несколько замечаний и сообщений по поводу изложения дальнейших глав биографии. Эту возможность определяет наличие свободного времени от написания других текстов, представляющихся на данный момент наиболее важными.

Следующие главы я размещу на отдельной странице, чтобы освободить пространство страницы от перегруженности контентом. Жмите "Продолжение следует..." и судите сами, что есть жизнь в отдельно взятом случае.