Полуразмытые лики, выплывая из густого сумрака, грудились в дальнем углу комнаты, будто боясь приблизиться к слабому светлячку ночника. Но тут же, не давая времени себя разглядеть, быстро истаивали, тускнели и исчезали в породившей их тьме. Иван Васильевич, лежа огрузневшим телом на жестком диване, даже не делал попыток узнать в них чьи-либо черты. То ему брезжился образ давно умершей матери, то знакомые очертания ушедших друзей. «Игореша?… А почему он?… Игореша ведь живой…».

Иван Васильевич осознавал эти мысли помимо своей воли, как будто они возникали перед его взором, как субтитры в кино. Он читал их там же, рядом с мерцающими видениями, на фоне едва виднеющихся библиотечных шкафов. Эти наваждения его не пугали. Наоборот, стали настолько привычными, что без них, чуждых его практическому, атеистическому складу ума, он уже никак не мог представить свои ночные бдения. В последнее время он часто просыпался ночью и долго лежал без сна. Он уже давно спал отдельно на диване в гостиной. Его беспокойный сон будил жену, и Иван Васильевич, не желая ее тревожить, перебрался сюда.

Далее...

Балконная дверь, подталкиваемая сквозняком, исходила тоскливым ноем, словно плачем неведомого существа. Она скрипела нудно и без остановок, будто тяжкая эта работа была ей не по силам, и она могла лишь только жаловаться на нее своим богам тягучими, стонущими молитвами.

Сквозняк, ее безжалостный повелитель, даже не замечая этих стенаний, по-хозяйски врывался в комнату и, не задержанный ничем, беспрепятственно уходил в окно на противоположной стене. По пути он сметал все, что было в его силах переворошить, сдвинуть или сдуть, как он сделал с окурками и пеплом со стола. Они лежали на полу как маленькие издохшие червячки, а пепел, перекатываясь легкими волнами, засыпал щели рассохшегося паркета.

Далее...

Утром участковый Федотов проснулся от настойчивого телефонного звонка. Трезвон тягуче и едко пробивался в уши, разрушая сладость предутреннего сна. Вставать не хотелось, но, судя по тому, как долго не опускали трубку, Федотов понял, что залеживаться ему не дадут. Чертыхнувшись, он зашлёпал босыми ногами по выстуженному полу и, зябко поведя плечами, взялся за трубку:

– Федотов слушает.

– Микола, да ты шо, вмер чи шо? Давай скорийше сюды, к медпункту, – ворвался в комнату дребезжаньем мембраны возбуждённый голос.

– Ну что у тебя там стряслось? – участковый узнал голос Лещука, деревенского сторожа, хитрющего пройдоху и первого на селе сплетника.

– Миколаич привёз змерзшего хлопчика, совсим змерзшего, насмерть! Говорит, у лесу нашел, у дороги, к сосне притулился и сидит...

Далее...

Засидевшись за полночь за компьютером, Андрей Васильевич сегодня почему-то подустал больше обычного. То ли скачиваемая информация, тянувшаяся с торрентов как изжеванная до состояния киселя жвачка, то ли день, до предела загруженный возней с архивом, довели его до состояния сонной одури. Чтобы как-то убить время, пока скачивалась программа, он, машинально перебирая новостные ссылки, одну за другой закрывал гламурную дрянь, которой был усеян сайт. На одной из ссылок, не зная почему, Андрей Васильевич вдруг остановился. Это сообщение резко контрастировало с теми, которые он только что закрыл. Со страницы сайта на него глядело лицо молодого парнишки.

Строгое выражение курносого, с большими, широко открытыми голубыми глазами еще по-детски круглого лица как-то не вязалось с формой десантника ВДВ и крепко прижатым к груди автоматом. Андрей Васильевич скорее из чувства любопытства пробежал глазами текст под фотографией. И чем дальше он вчитывался, тем сильнее исподволь возникала в нем смесь гордости и одновременно жалости к этому солдату. Не убоявшись смерти, он прикрывал отход своих товарищей до последнего патрона и затем подорвал себя гранатой.

Андрей Васильевич сидел перед экраном, вглядываясь в давно прочитанную страницу. Он думал о том, что много таких ребят было за прошедшие годы чеченских компаний. Странно, вроде живут нынешние парни в другом времени, которое должно было выхолостить у молодых то, что раньше он и его сверстники знали как патриотизм, любовь к Родине, к родной земле. Стало быть, все не так уж и плохо, если такие парни, как этот солдат, появляются на русской земле…

Далее...

Наконец-то, собравшись с духом, Василий Иванович, кряхтя от натуги, стащил с антресоли небольшой обшарпанный чемодан. Когда-то бывший коричневым, сейчас этот избитый годами странствий незаменимый предмет потерял форму, цвет, но, тем не менее, не утратил первозначимой ценности свидетеля его прошедшей жизни. Василий Иванович с некоторых пор с мистическим чувством думал, что их совместное существование находится в ведении каких-то неведомых сил. Иначе объяснить присутствие этого чемоданчика вот сейчас он не мог.

Сколько перипетий выпало ему в жизни, потерь и трагически-непредсказуемых ситуаций, а поди ж ты, чемодан, словно его вторая шкура, был всегда при нем. Даже в госпитале, куда его эвакуировали с передовой, чемодан не затерялся среди суматохи тех дней. Когда мать собирала его в дорогу на учебу в училище, Василий и представить не мог, что через полвека этот боевой товарищ станет хранителем самых значимых дат.

Далее...

Целый день Алешка был напряжен и взвинчен. Ожидание поездки на море, наконец-то, подошло к концу. Но предчувствие какой-то неприятной случайности, как это бывало уже не раз – то колесо спустит, то отцу срочно понадобилось перебрать что-то в моторе «Запорожца», то мама, укладывая вещи по чемоданам, разражалась причитаниями по поводу отсутствия какой-то тряпки, без которой она ехать на отдых не может – заставляло его мучиться до последней ми-нуты.

Сегодняшний вечер преподнес сюрприз намного серьезнее и коварнее. Младший, Витька, вдруг закапризничал, загундосил и маленькая его рожица стала приобретать цвет вареной морковки. Мать озабоченно щупала его лоб, пичкала порошками и каплями, но к позднему часу брат все равно проявлял неумолимые признаки жестокой простуды...

Далее...